Б.   Обоснование  общего  решения

1. Умысел

25. Возвращаемся к вопросу о значении объекта для характеристики умысла со стороны его содержания. Если от соображений о структуре волевого процесса перейти к существу дела— к характеристике специфического содержания умысла — это значение видно еще яснее.

Из определения умысла, даваемого действующим законодательством, следует, что умысел, как уже указывалось,— это предвидение и желание или сознательное допущение лицом не «вообще» п ос л ед ств и й своего действия, а именно общественно опасных его последствий, т. е. осознание лицом социального качества последствий — их общественной опасности. Вывозя, например, за границу аннулированные ценные бумаги, лицо отдает себе отчет в «фактическом составе» своих действий, иными словами, знает, что оно делает. В то же время оно может не сознавать общественного значения своих действий, не знать, что они являются общественно опасными и поэтому наказуемыми в качестве контрабанды.

В советской уголовноправовой литературе    имеются

1 См. А. Н. Т р а й н и н, Общее учение о составе преступления, 1957,   стр.   135,

>>>195>>>

соображения и в пользу иной трактовки ««проса о содержании умысла. Так, авторы изданного в 1943 году учебника Общей части писали: «Не является элементом умысла сознание общественной опасности совершенного деяния (сознание противоправности)»1. И далее: «Советское право придерживается положения, что нельзя отговариваться незнанием общественно опасного характера совершенного деяния... Внесение в содержание умысла в качестве обязательного элемента сознания противоправности создавало бы лишь вредные привилегии для лиц, не желающих ознакомиться с законами социалистического государства, в котором  они живут»2.

Нельзя не заметить, что такое отождествление сознания общественной опасности и сознания противоправности не основательно. Сколь бы тесно ни были связаны эти явления, образуя составные части понятия преступления, понимаемого как единство общественной опасности и противоправности, все же это—единство, а отнюдь не тождество. Общественная опасность есть материальная характеристика деяния, которое может не быть противоправным, тогда как противоправность есть его правовая или юридическая характеристика3.

В дальнейшем учебник вполне основательно отказался от отождествления общественной опасности и противоправности. Его авторы пришли к правильному выводу, что «наличие вины умышленной предполагает не только сознание лица о фактических обстоятельствах, образующих соответствующий состав преступления, но и сознание общественной опасности совершенного деяния»4. При этом указывается, что «когда мы говорим о сознании общественной опасности совершенного деяния, то имеем в виду не сознание виновным самой юридической квалификации совершенного деяния, а лишь общее сознание его общественной опасности   для    советского

1  «Уголовное право, Общая часть»,  1943, стр. 149.

2  Там    же.

3    См. А. А.   Пионтковский,   В. Д. Меньшагин,   Курс советского уголовного права, Особенная часть, т. I, M., 1955, стр. 27; «Советское уголовное право, Общая часть», М., 1959, стр. 123—125. См. также   В. Н. Кудрявцев,    Ответственность   за   причинение вредных последствий   по советскому уголовному   праву,   М.,    1953, стр.  59 и е г о   же,   О    противоправности преступления, «Правоведение»   1959   г.   №   1.

4  «Уголовное право, Общая часть», М.,  1948, стр.  341.

>>>196>>>

строя или правопорядка, установленного рабоче-крестьянской властью на переходный к коммунистическому строю период времени»1. С этим нельзя не согласиться. Однако некоторые другие соображения, излагаемые в данном учебнике, не вполне отвечают только что приведенным положениям. В нем сказано: «При установлении вины умышленной мы исходим из предполюже-н и я, что такое сознание об общественной опасности совершенного деяния, по общему правилу, имеется у каждого вменяемого лица, совершающего умышленное преступление (разрядка наша.— Б. Н)»2. И далее: «В силу оказанного при установлении умышленной виновности лица мы можем исходить из того, что сознание общественной опасности совершенного деяния, по общему правилу (разрядка наша.— Б. Н.), всегда имеется у виновного»3. Аналогичные соображения, формулирующие своеобразную презумпцию знания лицами, совершившими умышленное преступление, общественно опасного характера последствий своих действий, излагаются в учебнике 1952 года. Из правильной мысли о том, что «советские уголовные законы, признающие то или иное поведение лица преступлением, выражают моральные воззрения советского народа», авторы учебника делают следующий вывод: «Поэтому у нас имеются материальные предпосылки для того, чтобы считать, что лицо, совершавшее умышленное преступление, как правило, знает об его общественно опасном характере. Поэтому в практической судебной работе можно исходить, по общему, правилу, из признания, что обвиняемый знает об общественно опасном характере умышленно совершенного им преступления»4. Нетрудно, таким образом, видеть, что авторы учебника оставляют открытым вопрос о квалификации действий лица, которое в порядке исключения из «общего правила» не отдавало себе отчета в общественной опасности совершенного им деяния. Между тем именно это имеет значение для определенного решения общего вопроса о роли сознания общественной опасности деяния как одного из элементов умысла.

1  «Уголовное право, Общая часть», М.,  1948, стр. 341.

2  «Уголовное право, Общая часть», М., 1948, стр. 341.

3  Т а м  же.

4  «Советское уголовное право, часть Общая», 1952, стр. 23.

>>>197>>>

В вышедшем в 1959 году учебнике по Общей части советского уголовного трава повторяются те же самые сеображения по вопросу о сознании общественной опасности, а затем говорится: «В тех случаях, когда лицо л& знало и не имело возможности знать о запрещенности, а поэтому и об общественно опасном характере сознательно совершаемого действия, нельзя говорить о его вине» (стр. 168). Если, как правильно считают авторы учебника, противоправность есть юридическая форма общественной опасности (стр. 124), то почему незнание вторичного обязательно означает и незнание первичного? Не правильнее ли обратное?

Нам думается, что неполнота и неясность соображений авторов учебника по этому общему вопросу объясняется известной недооценкой неразрывной связи, существующей между действием, последствием и объектом преступления, недооценкой того обстоятельства, что вес указанные элементы состава образуют единство, в котором объекту принадлежит весьма важное место. Это видно, в частности, из того, что, по мнению авторов учебника 1948 года, «для наличия умысла достаточно установить предвидение определенных фактических обстоятельств, принадлежащих к объективной стороне (раарядка наша.— Б. Н.) состава данного преступления»1.

Определение умысла как предвидения фактических обстоятельств, относящихся к объективной стороне состава, представляется неточным.

Не говоря уже о том, что оно, как мы видели, отличается от формулы закона, в пользу трактовки умысла как предвидения и желания или предвидения и сознательного допущения не фактических обстоятельств объективной стороны,   а    общественно    опасных

1 «Уголовное право, Общая часть», 1948, стр. 341—342. Аналогично в учебнике «Советское уголовное право для юридических школ», 1940, стр. 53—54. Иначе (и правильнее) в учебнике Общей части 1959 года: «Для наличия умысла необходимо (разрядка наша.— Б. Н.) предвидеть (создать) все те фактические обстоятельства, которые образуют объективные признаки состава данного конкретного преступления» (стр. 167). Однако на следующей странице вновь воспроизводится формулировка учебника 1948 года с новой аргументацией  и добавлением слов  по «общему правилу».

>>>198>>>

Последствий своего действия, можно выдвинуть следующие соображения.

В социалистическом государстве право не противостоит морали. Любое преступление есть в то же время и безнравственный поступок, и в каждом акте применения наказания обязательно содержится элемент морального осуждения лица, совершившего преступление, и его деяния. Советский уголовный закон представляет собой выражение социалистического правосознания. В нашем государстве не может быть такого положения, чтобы общественное мнение одобрительно отнеслось к деянию, признаваемому законом преступлением. Это невозможно, в частности, потому, что советский закон объявляет преступными действия, сурово осуждаемые правосознанием народа. В то же время очевидно и другое. Безнравственным и подлежащим моральному осуждению может быть признай только поступок, аморальный характер которого сознает совершающий его. Такое лицо должно отдавать себе отчет в том, что оно поступает плохо, что за этот поступок осудят1. Подобное положение возможно только в том случае, если лицо, совершая то или иное действие, предвидело не просто фактические его последствия, которые суд в дальнейшем расценит как общественно опасные, а отдавало себе отчет в том, что это действие повлечет отрицательные, порицаемые коллективом вредные для общества, общественно опасные последствия.

Понимание этого имеет своим результатом страх преступника перед наказанием и отсюда его попытки скрыть факт совершения преступления или свое участие в нем. Поэтому отсутствие такого рода попыток обычно рассматривается судом как доказательство того, что у лица не было умысла совершить преступление. Так, по делу Ч. Судебная коллегия по уголовным делам Вер-ховното Суда СССР доказательствами отсутствия у Ч. умысла «а кражу сочла, в частности, «...тот факт, что в 3 часа дня у всех на виду (он.— Б. Н.) вынес эти вещи и не пытался скрыться, когда его остановили...».

Представляется, что  применение наказания к лицу,

1 Характерно, что слова «осуждение», «осудить» употребляются для обозначения как соответствующих судебных актов, так и моральной оценки  поведения лица и его самого.

>>>199>>>

которое, сознательно причиняя общественно опасные последствия, не отдавало или не должно было и не могло отдавать себе отчета в их характере1, не может привести ни к какому практически полезному результату «и в области карательно-воспитательного воздействия на лицо, причинившее эти последствия, ни в отношении неустойчивых членов общества, ни в плане общих задач нашего суда.

Непоколебимым положением советского уголовного права является и остается правило о том, что умысел действующего лица дол!жен охватывать все объективные свойства совершаемого преступления2. Данное правило как нельзя лучше отвечает мысли К. Маргаса о том, что объективным мерилом намерения (Gesinnung; в первом издании сочинений К. Маркса и Ф. Энгельса этэ слово было переведено как «умысел»)3 является содержание действия и его форма — направленность действия на определенный объект и способ, коим воля человека реализуется в отношении объекта. Вполне основательно не упоминая о «фактической» стороне дела, В. Д. Мень-шагин пишет: «Правильное решение вопроса о форме виновности или, как говорят, о субъективных свойствах того или иного преступления возможно лишь на основе самого тщательного анализа деяния (объективных свойств), образующего состав преступления. Неправильное решение вопроса о форме виновности объясняется именно недостаточной увязкой субъективных свойств состава преступления с ело объективными свойствами»4.

Подходя к вопросу с несколько иной стороны, А. Н. Трайнин подчеркивал, что «...лишь те фактические признаки происшедшего события должны охватываться умыслом, которые образуют элементы состава соответственного преступления»5. Отсюда следует, с одной стороны, что во всяком случае эти   признаки  обязательно

1  Пояснения к этой  формуле  будут даны  далее.

2  Это, разумеется, не то же самое, что и фактические признаки, относящиеся к объективной стороне преступления.

3  См. К. Маркс и Ф. Энгельс, Соч., т. 1, стр. 210.

4  В. Меньшагин,   Формы виновности в воинских преступлениях, «Социалистическая законность»   1944 г. № 5—6, стр. 14.

5  А. Н. Т р а й н и и,   Общее учение о составе преступления  М, 1957,  стр.  212.

>>>200>>>

должны охватываться умыслом. С другой,— поскольку А. Н. Трайнин не ставит под сомнение определение умысла в ст. 10 УК РСФСР1, постольку у него получается, что к числу фактических признаков или свойств события относится и общественно опасный характер последствия. С этим нельзя не согласиться. Было бы совершенно произвольным исключать из указанного правила о содержании умысла такое важнейшее обстоятельство, как общественно опасный характер результата. Если в разговорном языке умысел — это «обдуманное заранее намерение совершить что-нибудь — преимущественно дурное, предосудительное»2, то в уголовном праве содержание умысла, его отрицательная политическая, а не только общесмысловая характеристика должны быть еще более определенными. Между содержанием умысла и характером последствий, предвидимых и желаемых умышленно действующим и причиняющим эти последствия субъектом, имеется неразрывная связь. «Психическое отношение лица к совершенному им деянию,— пишет Т. Л. Сергеева,— может рассматриваться в качестве умысла или неосторожности, т. е. субъективного основания уголовной ответственности, только если оно наполнено определенным содержанием, а именно является отношением к общественному и противоправному внешнему поведению лица»3. «Так как общественно опасные последствия,— подчеркивает Б. С. Утевюкий,— это последствия, опасные для социалистического государства и охраняемых им интересов, то умысел по советскому уголовному праву — это сознательное направление виновным своей воли на совершение действий и на наступление последствий, вредных для социалистического государства и для охраняемых ям интересов»4.

Определенность отрицательной  политической  и правовой характеристики умысла по советскому уголовно-

1  См. А. Н. Т р а й н и в, Общее учение о составе преступления, М., 1957, стр. 218.

2  Толковый словарь русского языка,  под  ред.  проф.  Ушакова, стереотипное  переиздание,   1947,

3  Т. Л. Сергеева,   Вопросы виновности и вины в практике Верховного Суда СССР по уголовным делам, М.—Л., 1950, стр. 51, 53.

4  Б. С. Утевский,   Вина  в советском уголовном праве, М, 1950,  стр.   184.

>>>201>>>

му праву дается пониманием умысла как предвидения и желания или предвидения и сознательного допущения субъектом того, что результатом совершенных им действий будет или-может быть наступление общественно опасных (последствий, в характере которых субъект отдает или должен и может отдавать себе отчет1.

Когда лицо, совершая действия, предусмотренные уголовным законом, сознает, какие действия оно совершает, и желает их совершить, оно обычно действует умышленно в смысле уголовного права, т. е. отдает себе отчет в общественно опасном характере их 'последствий. Поэтому очень часто (например, при совершении убийства, разбойного нападения, кражи, растраты), такого рода вопрос вообще не встает перед судом. Однако он может возникнуть в связи с относительно маловажными преступлениями, в частности, такими, которые связаны с нарушением подзаконных, особенно административных правил. В подобных случаях нередко имеет место добросовестная ссылка привлекаемого к ответственности лица на то, что оно не знало о существовании или о конкретном содержании нарушенных правил. Такая ссылка обычно не может быть принята во внимание2 не столько на основе презумпции знания закона, сколько по тому основанию, что государство не может допустить существования наряду с государственноправовой оценкой того или иного действия в качестве противоправного еще какой-то другой, отличной от этой оценки того же действия. Однако опенка действия в качестве противоправного является выводом, вытекающим из факта причинения им общественно опасных последствий. Поэтому обязанность оценить действие указанным образом может быть возложена на гражданина лишь п,ри условии, что он сознает характер причиняемых его действи-

1  См. Б. С. Маньковский,  Проблема ответственности в уголовном праве, 1949, стр. 106, ПО; см. также В.   Ф.   Кириченко, Значение ошибки по советскому уголовному праву, М., 1952, стр. 32 и ел.; В. Г. Макашвили,   Уголовная ответственность за неосторожность, М.,  1957,  стр.   175 и ел.

2  Практика допускает отдельные исключения для тех случаев, когда обвиняемый добросовестно   ссылается на то, что лица, которые были обязаны  ознакомить   его, например, с соответствующими правилами техники безопасности или караульной службы, не сделали  этого,

>>>202>>>

ем последствий. Ни закон, ни суд не могут обязать лицо сделать вывод, если оно не располагает фактическими основаниями для соответствующего умозаключения.

Если субъект при совершении действий, предусмотренных уголовным законом, сознает их фактический характер и желает совершить их, то уголовная ответственность за учинеиие умышленного преступления возможна лишь в случаях, когда обвиняемый сознавал общественно опасный характер причиняемых его действиями последствий. Иначе уголовная ответственность либо вовсе исключается, либо наступает за неосторожное причинение того же вреда, если, разумеется, закон предусматривает такую ответственность в особой норме или допускает ее в рамках данного состава преступления. В последнем случае учет указанных особенностей может иметь значение при определении наказания. Ответственность за неосторожное причинение вреда возможна тогда, когда обвиняемый, совершая определенные действия, должен был и мог сознавать общественно опасный характер их последствий. Представляется уместной' аналогия между этими случаями и некоторыми случаями так называемой мнимой обороны. Как известно, лицо, причинившее вред при обороне от действий, которые оно ошибочно расценивало как нападение на него, если оно по обстоятельствам дела должно было и могло осознать свою ошибку, отвечает за неосторожное причинение вреда, несмотря на то, что оно действовало «умышленно» — сознавало фактический характер своих действий и желало их совершить. Очевидно, что в основе такой квалификации лежит то, что субъект, не сознавая общественно опасного характера последствий своих действий, по обстоятельствам дела должен был и мог осознать его.

Но что значит сознавать общественно опасный характер последствий своих действий?

Мы видели, что последствие в смысле уголовного права есть категория соотносительная, это — всегда нарушение охраняемого уголовным правом объекта, причинение ущерба общественному отношению, находящемуся под охраной уголовного закона. Только этим и определяется объективная общественная опасность последствия, его общественно опасный характер. «Определенные деяния потому и включаются в переченыивестут-

>>>203>>>

ных    и    наказуемых    в   уголовном     порядке,—пишет

B.  Н. Кудрявцев,— что   они    причиняют   значительный вред общественным отношениям социалистического общества, правам и законным    интересам граждан»1. Поэтому 'предвидеть (в существенном для уголовного права смысле) общественно опасный характер последствий своих действий — означает по существу    отдавать себе отчет в том, в отношении какого именно объекта данное «фактическое»   последствие выступает как вред, ущерб. Добросовестное,  извинительное  заблуждение   лица,  полагающего, что своими   действиями   оно   не   причиняет никакого вреда, исключает уголовную ответственность. Ошибочное представление лица о характере повреждаемого его действиями    объекта    должно   влечь за собой квалификацию его действий как покушения на задуманное им преступление.

Примером первого рода может служить дело С, осужденного за кражу в связи с тем, что он привез с луга к себе во двор два вода сена, накошенного X. и принадлежащего последнему. Судебная коллегия по уголовным делам Верховного Суда СССР отменила приговор народного суда и признала необходимым 'проверить объяснения С., указавшего в жалобе на приговор, что он увез чужое сено по ошибке. С. утверждал, что его жена косила   сено рядом   с участком X., но где именно,

C.  точно не знал. Когда он поехал за сеном, то по ошибке попал на участок X.2.

Примеры второго рода имеются в материалах судебной практики по делам о противоправном изъятии чужого имущества. Противоправное завладение чужим имуществом является хищением только тогда, когда это завладение представляет собой посягательство не на отдельные элементы права собственности, а на самое это право. В подобных случаях в соответствии с характером объекта посягательства целью субъекта является распоряжение чужим имуществом как своим собственным. Но и тогда, когда субъект завладевает чужим имуществом с целью обращения его в свою собственность, ква-

1  В. Н. Кудрявцев, Ответственность за причинение вредных последствий по советскому уголовному праву, М.,  1953, стр. 21.

2  См. «Судебная практика Верховного Суда СССР» 1949 г. № 2, стр.  28.

>>>204>>>

лиф'икация совершенного им деяния зависит от ряда обстоятельств: отдавал ли он себе отчет в том, что он посягает на право собственности другого лица, и в том, на какую именно собственность — государственную, общественную или личную — он совершает посягательство. Если суд установил, что субъект отдавал себе отчет в том, что он завладевает чужим имуществом без права на это, и желал поступить таким образом, то установления в его действиях прямого умысла в этом смысле еще недостаточно для правильной уголовноправовой квалификации совершенных действий. Для правильной квалификации суд должен установить, что субъект либо б е з-раз лично относился к то м у, на какую именно собственность (государственную, общественную или личную) он посягает, либо сознавал или полагал, что он совершает посягательство на определенную форму собственности. Вопрос о конкретном содержании умысла субъекта, о квалификации его действий и осуществленного им результата решается в зависимости от того, как он представлял себе объект совершенного преступления. В этом единстве, с одной стороны, умысла с точки зрения его содержания и, с другой — объекта преступления находит живое выражение то огромное значение, которое советское уголовное право придает способности человека определять свое поведение, и та роль, которую играет объект три решении вопроса о квалификации.

Так, М. был осужден по ст. 2 Указа Президиума Верховного Совета СССР «Об уголовной ответственности за хищение государственного и общественного имущества» от 4 июня 1947 г. за то, что он обратил в свою собственность приблудшую к его табуну лошадь, которая, как потом оказалось, принадлежала государственному учреждению. Судебная коллегия по уголовным делам Верховного Суда СССР в определении от 13 апреля 1949 г. признала, что «М. правильно осужден за хищение государственного имущества потому, что при хищении лошади он сознавал возможность и того, что она принадлежит местным государственным учреждениям»1.

1 «Судебная  практику  Верховного  Суда    СССР» 1949 г.  № 8, стр.   19.

>>>205>>>

В другом случае Ч. был привлечен к ответственности за хищение государственного имущества в связи с тем, что он, работая весовщиком на железнодорожной станции, во время работы похитил 20 штук бревен и продал их частному лицу. В определении от 18 января 1949 г. Железнодорожная доллегия Верховного Суда СССР 'признала, что виновность Ч. по делу доказана. «Имея, однако, в виду, что похищенный Ч. лес, хотя и находился на территории станции, но являлся собственностью колхоза и им охранялся», коллегия определила, что преступление Ч. предусмотрено ст. 3 Указа Президиума Верховного Совета СССР от 4 июня 1947 г., устанавливающей наказание за хищение общественного имущества. Коллегия не стала входить в обсуждение вопроса о том, сознавал или не сознавал Ч., кто именно — государство или общественная организация — является собственником имущества. В этом, впрочем, и не было надобности, так как из обстоятельств дела усматривалось, что Ч. отдавал себе отчет в том, что он посягает на социалистическую собственность. Поэтому квалификация совершенного им хищения должна была определяться тем, какое имущество он фактически похитил1.

Иначе был решен вопрос по делу К., который был признан виновным в том, что он в нетрезвом состоянии ночью похитил с повозки, стоявшей на дороге, одну флягу с молоком, принадлежавшую колхозу. Народный суд не признал в действиях К. состава хищения общественного имущества, поскольку по делу не было доказано, что он, похищая флягу, знал о принадлежности молока колхозу. Областной суд, не согласившись с этими соображениями, отменил приговор и направил дело на новое рассмотрение. Судебная коллегия по уголовным делам Верховного Суда СССР указала, что определение областного суда исходит из объективного вменения вины и противоречит основным принципам советского уголовного права, согласно которым лицо может быть подвергнуто уголовному наказанию только за такие действия, которые совершены им умышленно или неосторожно. «Учитывая",— подчеркнула коллегия,— что хищение пред-

1 См. «Судебная практика Верховного Суда СССР» 1949 г. № 3. стр.   18.

>>>206>>>

полагает действия, совершенные по умыслу, принадлежность похищенного имущества « социалистической собственности могла бы быть вменена К. как квалифицирующее его действия обстоятельство лишь в том случае, если бы он, совершая кражу фляги с молоком, сознавал, что это молоко принадлежит государственному или общественному учреждению или предприятию». Поэтому коллегия признала, что народный суд правильно квалифицировал действия К., поскольку не было установлено, что, совершая кражу молока, он знал, что крадет колхозное имущество, «...тем более, что ни количество молока на повозке,... ни характер тары, ни иные какие-либо признаки не могли свидетельствовать о том. что это молоко не чья-либо личная собственность, а общественная собственность»1. Нам представляется, одна-

1 «Судебная практика Верховного Суда СССР за 1947 г.», вып. IV (XXXVIII), М., 1948, стр. 19—>20. Указание коллегии на то, что «...принадлежность похищенного имущества к социалистической собственности могла бы быть вменена К. как квалифицирующее его действия обстоятельство...» является неточным. Неправильно поступают также и авторы учебников уголовного права для юридических институтов и факультетов (например, «Советское уголовное право, часть Общая», 1952, стр. 248), рассматривающие в разделе, посвященном фактической ошибке, вопрос о хищении государственного имущества, совершаемом в ошибочном предположении, что оно принадлежит отдельному гражданину, а также вопрос о хищении личного имущества в ошибочном предположении, что оно принадлежит государству или общественной организации. Дело в том, что то или иное обстоятельство может рассматриваться в качестве квалифицирующего только в случае, когда речь идет о двух видах одного и того же преступления — простом при отсутствии квалифицирующего обстоятельства и квалифицированном при наличии этого последнего. Поэтому утверждение, что социалистический характер имущества есть обстоятельство, квалифицирующее хищение этого имущества, равносильно утверждению, что хищение социалистического и хищение личного имущества суть однородные преступления. Тем самым смазывается особое политическое значение социалистической собственности и борьбы за ее охрану и искажается политическая характеристика как социалистической, так и личной собственности в СССР. В действительности в рассматриваемых случаях речь идет об ошибке в объекте, причем не в том неверном значении, которое присвоено этому понятию в указанном учебнике, а в подлинном смысле этого слова. Поскольку объект представляет собой один из элементов преступления, ошибка в объекте есть ошибка относительно одного из элементов состава со всеми вытекающими отсюда последствиями в отношении квалификации. Об ошибке в квалифицирующих обстоятельствах можно говорить, например, тогда, когда субъект совершает убийство лицаг находящегося    в   беспомощном

>>>207>>>

ко, что народный суд поступил бы более правильно, если бы осудил К. за покушение на «ражу личного имущества.

В соответствии с изложенным, не совсем точными следует признать некоторые формулировки определения коллегии Верховного Суда СССР по делу М., который был осужден за «ражу личного имущества в связи с похищением кухонного стола из будки ремонта вагонов на станции. Этот стол был изготовлен по разрешению администрации мастеру вагонного депо. Отменяя приговор, Коллегия, в частности, указала, что по делу не исследован вопрос о принадлежности стола—принадлежал ли он лично мастеру депо или же вагонному депо станции, которое передало стол мастеру во временное пользование. «Между тем,— подчеркивалось в определении коллегии,— от установления этого обстоятельства зависит квалификация действий лиц, виновных в хищении этого стола». Последнее положение правильно только частично: квалификация в данном случае зависела и от принадлежности стола, и от того, как его принадлежность представлял себе похититель1.

положении (п. «е» ст. 136 УК РСФСР), полагая, что потерпевший не обладает этими свойствами.

Что касается ошибки в объекте, как ее понимают авторы учебников 1952 года (стр. 248) и 1959 года (стр. 182—183), то неясной является в них уже постановка вопроса: объект представляет собой один из элементов преступления, а между тем по правилам об «ошибке в объекте» таковая не имеет значения для квалификации совершенного. В действительности, в случаях так называемой ошибки в объекте никакой ошибки в объекте, понимаемом как общественное отношение, не происходит. Ошибка имеет здесь место в отношении свойств вещи (например, субъект похищает портсигар вместо часов). Именно потому, что в этих случаях никакой ошибки в объекте не происходит, субъект отвечает за совершенное им так, как если бы никакой ошибки не было. Допущенная им ошибка относится к обстоятельствам, лежащим за пределами состава преступления (См. В. Ф. Кириченко, Значение ошибки по советскому уголовному праву, М., 1952, стр. 39 и след.). См. также М. И. Федоров, Понятие объекта преступления по советскому уголовному праву, «Ученые записки Пермского государственного университета имени Горького», т. XI, вып. 4, кн. 2, 1957, стр.   191—1192.

1 Нельзя согласиться с постановлением Пленума Верховного Суда СССР от 12 апреля 1957 г. по делу Б. и других, оогласно которому в действиях лиц, похитивших личное имущество, в предположении, что оно принадлежит государству, имеется состав оконченного хищения государственного имущества (См. «Бюллетень Верховного Суда СССР» 1957 г. № 3, стр.  1).

>>>208>>>

Приведенные примеры являются не более как иллюстрацией ^формулированного общего положения о значении объекта для характеристики последствия со стороны его общественной опасности и отсюда в соответствии с изложенным — о значении объекта для характеристики умысла со стороны его с о дер ж а н и я.

Разумеется, это не означает, что умысел или неосторожность не имеют самостоятельного уголовноправового значения, что психика субъекта всего лишь пассивно отражает фатально совершаемое им действие и тот ущерб, который причиняется этим действием охраняемому уголовным правом общественному отношению. Встав на эту антимарксистскую, механистическую позицию, мы не сумели бы объяснить тот бесспорный факт, что умышленное и неосторожное причинение количественно одного и того же вреда влечет за собой применение различного по виду и мере наказания. Человек в весьма широких пределах способен определять свое действие. Это положение приобретает особую силу в социалистическом   государстве, в котором   человек полностью   освобожден  от  отрицательного влияния внешних условий, таких, как эксплуатация, голод и безработица. Именно  поэтому  характер выражения    воли    субъекта, хотя бы    проявившейся в одинаковых действиях, по формуле К. Маркса, по своему содержанию и по своей форме, имеет важнейшее значение для определения характера, вида и меры подлежащего применению наказания.

2. Цель

26. Особого рассмотрения требует вопросе значении объекта для установления содержания цели в тех случаях, когда законодатель, определяя то или иное преступление, включает указание на цель или когда известная цель действия, описанного в законе, предполагается по характеру преступления.

К первой группе случаев можно отнести составы тех преступлений, в определение которых законодателем было включено указание, например, на контрреволюционную цель: экономическая контрреволюция (ст. 587 УК РСФСР), диверсионный акт (ст. 589 УК РСФСР) и контрреволюционный саботаж (ст. 58Э УК РСФСР) .

>>>209>>>

Бесспорно, критерий наличия или, отсутствия контрреволюционного умысла или контрреволюционной цели имел в свое время важное значение для разграничения контрреволюционных и других, например, должностных преступлений. Вопрос заключался в том, являлся ли этот критерий исходным и основным или же цель представляла собой в таких случаях субъективное выражение объективной направленности соответствующих действий. Мы полагаем, что указанный вопрос должен быть решен во втором смысле. Это никоим образом не означает преуменьшения значения цели при решении вопроса о квалификации названных деяний. Если бы наличие или отсутствие контрреволюционного умысла законодатель считал единственным или хотя бы основным критерием для отграничения контрреволюционных преступлений от всех других, то было бы допущено серьезное отступление от принципа, в соответствии с которым преступления, предусматриваемые в Особендой части уголовных кодексов союзных республик, делятся на группы в зависимости от того, на что, на какие интересы они посягают.

Преступную цель, как и умысел в целом, не следует рассматривать в отрыве от объекта преступного посягательства. Преступная цель имеет своим содержанием достижение преступного результата, а этот последний, как мы видели, неразрывно связан с объектом преступления. В. И. Ленин указывал на то, что человеку только кажется, что его цели взяты вне мира и независимы от мира. На самом же деле, указывал В. И. Ленин, они находят объективный мир как данное, наличное1.

Для того чтобы в действиях субъекта можно было-констатировать контрреволюционный умысел или контрреволюционную цель, эти действия должны были быхь направлены «...против основ советского строя, установленного в Союзе ССР властью рабочих и крестьян...» (ст. 46 УК РСФСР). Для того чтобы действие можно было считать субъективно направленным против основ Советского строя, оно по общему правилу должно быть одновременно и объективно направлено против них. Именно эта двуединая направленность контрреволюционных преступлений и определяла  их  особую, специфическую

1 См. В. И. Ленин, Философские тетради, 1947, стр. 162—163,

>>>210>>>

опасность. Правильное решение вопроса в таких случаях иногда затруднялось тем, что при недостаточно тщательном анализе и неточном определении объекта могло показаться, что «одни и те же» действия, посягающие на один и тот же по видимости объект, рассматривались как контрреволюционное или неконтрреволюционное преступление исключительно в зависимости от наличия «ли отсутствия в действиях субъекта контрреволюционной цели.

Так, принято говорить, что общеуголовное убийство отличается от террористического акта «...в зависимости от мотивов, руководивших совершившим преступление лицом, от его субъективного отношения к своим действиям и их последствиям...»1. Следует признать типичным имевшее место до принятия Основ уголовного (законодательства 1958 тода разграничение по признаку наличия или отсутствия контрреволюционного умысла или контрреволюционной цели таких преступлений, как злоупотребление должностным положением или выпуск недоброкачественной продукции и вредительство; разрушение железнодорожных путей с целью вызвать крушение поезда (ст. 5936 УК РСФСР) и диверсионный акт; халатное отношение к служебным обязанностям и контрреволюционной саботаж. Для того чтобы констатировать в действиях субъекта состав злоупотребления служебным лоложением, необходимо установить, что он, учиняя действия, которые мог он совершить единственно благодаря своему служебному положению и которые заведомо для него не вызывались соображениями служебной необходимости, предвидел или должен был предвидеть явное нарушение в результате этих действий правильной работы учреждения или предприятия, либо причинение ему имущественного ущерба, либо нарушение общественного порядка или охраняемых законами прав и интересов отдельных граждан. При этом, если субъект (предвидел наступление указанных последствий, то он мог желать, чтобы они наступили, сознательно допускать, что они наступят, или легкомысленно надеяться, что их наступление будет предотвращено. Однако даже

1 М. С.  Строго вич, Учение о материальной истине   в   уголовном процессе, М.  1947, стр.   13.

>>>211>>>

если лицо и желало наступления указанных последствий, оно все же не исходило при этом из того, что своими действиями оно в какой-то мере причиняет ущерб советскому государству, Советской власти и основным завоеваниям социалистической революции. Ведь правильная работа каждого учреждения или предприятия представляет собой не только необходимую предпосылку успешного разрешения им стоящих перед ним задач, от правильной работы ка1ждого государственного или общественного учреждения или предприятия определенным образом зависит и процветание всего государства, темпы нашего постепенного продвижения к коммунизму. Поэтому наличие или отсутствие контрреволюционного умысла у субъекта, который своими действиями причинил ущерб правильной работе государственного аппарата, определялось тем, причинялся ли этот ущерб работе аппарата, рассматриваемой виновным со стороны ее решающего значения для социализма, или же объект преступного посягательства отражался а сознании субъекта другой своей стороной — как известный, установленный законом порядок осуществления должностным лицом своих полномочий и выполнения им возложенных на него обязанностей. Нарушение правильной работы государственного аппарата, совершенное с прямым умыслом, могло рассматриваться как контрреволюционное преступление лишь в случае, когда этот прямой умысел имел контрреволюционный характер. Должностное или хозяйственное преступление могло стать контрреволюционным или может стать особо опасным государственным преступлением лишь тогда, когда ущерб причиняется государственному аппарату или социалистическому хозяйству как одному из орудий построения коммунистического общества. В противном случае преступление нельзя считать направленным против основ советского строя ни объективно, ввиду отсутствия соответствующего объекта, ни субъективно, ввиду отсутствия умысла или цели подрыва или ослабления Советской власти. Так, Г. был осужден за экономическую контрреволюцию в связи с тем, что он, будучи котельщиком депо, допускал брак в работе. Однако выяснилась, что Г. допускал брак в работе в погоне за большими заработками и ради них за счет качества работы увеличивал    ее   количество.  Пленум   Верховного   Суда

>>>212>>>

СССР усмотрел в действиях Г. состав нарушения работником транспорта т/рудовой дисциплины1.

Нельзя признать правильным определение Судебной коллегии по уголовным делам Верховного Суда СССР от 28 октября 1942 г. по делу Ч., который был осужден областным судом по ст. 58й УК РСФСР. Ч., работая на угольной шахте электрослесарем, в марте—мае 1942 года не только сам в течение длительного времени не выходил на работу на основании подложной справки о болезни, но и снабжал такого рода справками других рабочих шахты. Верховный суд РСФСР переквалифицировал действия Ч. на ч. 1 ст. 72 УК РСФСР, ссылаясь на то, что Ч. изготовлял фиктивные оправки не с целью подрыва производства, а «использовал написанные им фиктивные документы для временного освобождения его от работы».

«Эти мотивы,— указала Судебная коллегия по уголовным делам Верховного Суда СССР,— положенные Верховным судом РСФСР в основу своего определения, представляют грубую политическую ошибку. Из материалов дела видно, что Ч. не только сам длительно и систематически уклонялся от работы, использовав для этого преступные способы, но и толкал на этот путь других рабочих, изготовляя для них фиктивные справки. Из показаний самого Ч. видно, что он хорошо сознавал преступность своих действий и ущерб, причиняемый им производству. С другой стороны, при оценке действий Ч. следовало учесть, что он совершил преступление на одном из предприятий угольной промышленности, имеющем особо важное значение в условиях военного времени, где вопросы укрепления трудовой дисциплины и поднятия производительности труда играют первостепенную роль, а всякий причиненный ущерб является особенно ощутительным. На фоне трудового энтузиазма, вызванного широким патриотическим подъемом основной массы рабочих, действия Ч., влекущие дезорганизацию производства и оказывающие отрицательное моральное влияние на неустойчивые элементы, не могут быть расценены иначе, как подрыв производства, тем бо-

1 См. «Сборник постановлений Пленума и определений коллегий Верховного Суда Союза ССР (1938 г. и первое полугодие 1939   г.)»,  М,   1940,  стр.  35.

>>>213>>>

лее ччто, как указано выше, Ч. хорошо сознавал всю вредкость своих действий»'.

Какими бы правильными ни были эти соображения сами по, себе, они не могли обосновать осуждение Ч. за подрыв^ государственной промышленности, «совершенный в контрреволюционных целях путем... противодействия... нормальной деятельности» (ст. 587 УК РСФСР) того или иного государственного предприятия. Сознавая вредность своих действий в том смысле, что они влекли за собой дезорганизацию производства и оказывали отрицательное влияние на неустойчивых рабочих, Ч. в то же время не. задавался целью осуществить какой-либо из этих результатов. Прогуливая сам, он по сути дела и не мог ставить себе такую цель, потому что ущерб, причиняемый действиями такого рода, ни при каких условиях не мог рассматриваться как подрыв государственной промышленности. Что касается организации Ч. массовых прогулов других рабочих на шахте, то такая деятельность может рассматриваться как объективно .направленная к подрыву государственной промышленности. Однако в определении Коллегии нет указаний на то, что цель, преследовавшаяся три этом Ч., в какой-либо мере отражала так понимаемую объективную направленность его действий и соответствовала ей. Ссылка на то, что Ч. «сознавал всю вредность своих действий», не меняет того решающего в данном случае обстоятельства, что Ч. имел в виду ограниченную цель «личного» характера и что дезорганизация производства на шахте не была нужна ему ни сама по себе, ни в качестве средства достижения какой-либо другой цели. При этих условиях о наличии у Ч. контрреволюционной цели не приходилась говорить.

27. Значение объекта преступления для решения вопроса о содержании преступной цели особенно ясно видно а случаях, когда определенная цель, не указанная в законе, предполагается входящей в состав ввиду характера преступления и с учетом его места среди других преступных посягательств. В качестве примера можно сослаться   на составы преступлений против собственно-

1 См. «Сборник постановлений Пленума и определений коллегий Верховного Суда Союза ССР за 1942 год», М., 1947, стр. 83.

>>>214>>>

сти, в частности, на составы хищения социалистического имущества и иражи личного имущества.

В ст. 180 УК РСФСР 1922 года в качестве квалифицированного вида кражи предусматривалось хищение, определения которого не давалась. Сама кража в этой статье определялась только с объективной стороны как тайное похищение имущества, находящегося в обладании, пользовании или ведении другого лица или учреждения. В определении грабежа и разбоя, применительно к которым употреблялся термин «похищение», также отсутствовало упоминание о цели, причем в определении грабежа указывалось, что речь идет о чужом имуществе. Мошенничество определялось как получение с корыстной целью имущества, а вымогательство —как требование передачи имущественных выгод. В Уголовном кодексе РСФСР 1926 года нража определялась как тайное похищение чужого имущества, термин «похищение» фигурировал также в -определении грабежа, применительно к разбою говорилось о завладении чужим имуществом, к мошенничеству — о получении имущества и к вымогательству—о требовании передачи имущественных выгод. В Указе Президиума Верховного Совета СССР от 4 июня 1947 г. «Об усилении охраны личной собственности граждан» кража определяется как тайное или открытое похищение личного имущества граждан, а применительно к разбою говорится о завладении чужим имуществом. Что касается хищения, то в законе от 7 августа 1932 г. содержание этого понятия пояснялось тем, что в скобках после этого слова законодатель поместил слово «воровство». В Указе же от 4 июня 1947 г. «Об уголовной ответственности ва «мщение государственного и общественного имущества» определения термина «хищение» не дается.

Термины «похищение», «хищение», «завладение» и т. п., бесспорно, по своему значению кое-что говорят о цели, преследуемой лицом при совершении соответствующих действий. Так, под хищением понимается «воровство, преступное присвоение чужого... имущества»1. Аналогично, завладеть — значит «взять себе» что-нибудь2.  Однако этого  совершенно недостаточно для пра-

1  «Толковый словарь русского языка», под ред. Д. Н. Ушакова, т.   IV,   1940,  стр.   1148.

2  Там   же, т.  I,  стр. 903.

>>>215>>>

вильнрго понимания и применения соответствующих определений закона, особенно если учесть, что в области преступлений против собственности судебная практика трактует \цель в качестве «основного элемента состава преступления хищения»1.

В то жеЧвремя закон, как мы видели, не дает никаких или почти никаких указаний о цели в составах преступлений против собственности или о содержании этой цели. Задача определения цели в составах преступлений этой группы ложится, таким образам, на теорию и на судебную практику.

Писавшие по этим вопросам теоретики, как правило, не снабжают свои выводы аргументами или основывают их на недостаточной аргументации. Это относится как к старой, так и к но!вой литературе. Например, по мнению С. В. Познышева, «умысел при похищении предполагает намерение приобрести себе такое господство над вещью, которое может принадлежать, по закону, только собственнику, а также намерение безвозмездно лишить собственника навсегда данного имущества»2.

В комментарии к Уголовному кодексу РСФСР, составленном А. Н. Трайниным и другими авторами, указывается, что «лицо, совершающее кражу, преследует корыстную цель — извлечение имущественной выгоды»3. В. Д. Меньшапин пишет, что похититель имущества преследует цель приобрести чужое имущество в свою собственность4. Я. М. Брайнин, указывая, что умысел при краже направлен на завладение чужим имуществом, считает, что «тем самым решается и вопрос о цели кражи». Целью кражи, по мнению Я. М. Брайнина, является «обращение чужого имущества в свою собственность»5.

1  «Судебная  практика  Верховного  Суда  СССР»  1951  г.  №  1, стр.  20.

2  С.  В. П о з н ы ш е в,    Очерк    основных начал науки уголовного права, Особенная часть, 1923, стр. 88.

3  А. Н. Трайнин   и др., Уголовный кодекс РСФСР, Комментарий, 1946, стр. 208.

4  См. В. Д. Меньшагин, Усиление охраны личной собственности граждан, М.,  1948,   стр. 23.

6 Я-  М. Б р а й н и н, Советское уголовное право, часть Особенная,   1952,   стр.   46—47.

>>>216>>>

На этой же точке зрения стоит и М. А. Гельфер1, приведший, однако, в ее поддержку ряд аргументов, на которых следует остановиться.

М. А. Гельфер считает, что в составе, например, кражи цель обращения   похищенного в свою собственность предполагается самим понятием кражи. «Кража без цели присвоения не существует»,—подчеркивает он. «Определение кражи как... изъятия чужого имущества... с целью его обращения   в   свою    собственность,—отмечает   этот автор,— является единстшеннно    правильным определением». Такое утверждение М. А. Гельфер аргументирует следующим образом. «Все иные определения кражи, как и других корыстных имущественных преступлений, когда цель   обращения   похищенного   в собственность преступника подменяется иной специальной целью...», ib частности, «...обращения с похищенным имуществом как со своим собственным..,   приводят к необоснованному расширению   понятия     корыстного   имущественного   преступления»2.    Необоснованное   расширение   указанного понятия М. А. Гельфер   усматривает  в   том, что «такое определение специальной цели исключает даже корыстный характер содеянного, распространяет понятие похищения на истребление и повреждение имущества, на самоуправное распоряжение чужим имуществом и т. д.»3. Довод   сторонников  критикуемой   точки   зрения  в том смысле, что похититель юридически не может обратить похищенное в свою собственность, М. А. Гельфер считает несостоятельным   и   основанным  на  недоразумении. «Ведь при краже,— пишет он,—... речь-идет о противозаконном, преступном   обращении   чужого   имущества в свою   собственность.  До   изобличения    преступника   он фактически    осуществляет   (,все    полномочия   собственника»4.

По поводу последнего аргумента М. А. Гельфера нельзя не заметить, что ввиду близости понятий «полномочие», «(правомочие», «право» и т. п. у него получилось

1  См. М. А.    Гельфер,   Преступные   посягательства    против личной собственности граждан, М., 1954, стр. 17, 27.

2  Т а и    же, стр. 29. 'Там  же, стр. 30. 4 Т а м же, стр. 31.

>>>217>>>

то Самое смешение фактического и юридического аспектов, которого он стремился избежать. Правильнее было бы сказать, что преступник фактически осуществляет в "отношении похищенного имущества все действия, которые входят в круг полномочий собственника. Если, однако, отвлечься от этого, то следует признать, что с теоретической стороны попытка различать собственность и право собственности оправдана. Собственность—это фактическая возможность использовать имущество по своему усмотрению, право же собственности, как юридическое выражение собственности, есть обеспеченная законом возможность в установленных законом пределах использовать имущество по своему усмотрению. В практическом значении этого различения мы убедились на примере действий, представляющих собой акты фактического распоряжения имуществом, выходящие за пределы, установленные законом (например, дача взятки должностному лицу). Мы не думаем, однако, чтобы стоило идти дальше и применительно к условиям социалистического государства подчеркивать различие между собственностью как общественным отношением, не охраняемым законом, и собственностью как охраняемым законом общественно-правовым отношением. За только что указанными пределами это различие едва ли что-либо дает, а в смысле наглядности гораздо проще и понятнее говорить, что похититель фактически обращается с имуществом так, как если бы он был его собственникам как со своим собственным.

М. А. Гельфер приводит три примера необоснованного расширения понятия «корыстного имущественного (преступления» на почве критикуемого им определения. В действительности утверждение о том, что это определение «исключает даже корыстный характер содеянного, не соответствует действительности, потому что обращение с имуществом как со своим собственным обычно предполагает корысть и всегда — личную заинтересованность. Та мысль М. А. Гельфера, что обращение с чужим имуществом, как со своим, охватывает и самоуправное распоряжение этим имуществом, неверна. Во многих случаях, например, самоуправства виновный при обращении с чужим имуществом исходит из того, что оно не есть его собственное. В то же время в составе хотя бы кражи цель обращения с чужим имуществом как

>>>218>>>

/

со своим предполагает наличие у виновного сознания того, что он не имеет какого бы то ни было права поступать таким образом, чего нет при самоуправстве. Наконец, если считать, что цель обращения с имуществом как со своим включает в себя также его истребление и повреждение, то это в такой же мере относится и к цели обращения в собственность.

Важнее, однако, другое. Что значит «необоснованное расширение понятия...» и т. д.? Очевидно, это такое расширение, которое не имеет под собой основания. Если этим основанием является судебная практика, то ее необходимо обобщить и теоретически осмыслить. Если это-—сопоставление с другими составами, то различие между смежными преступлениями также должно покоиться на определенной основе.

Такой основой мы считаем объект преступлений интересующей нас группы — социалистическую или личную собственность.

В самам деле, социалистическая собственность есть общественное отношение, имеющее своим содержанием возможность для государства или для общественных организаций использовать материальные ценности по их хозяйственному назначению в соответствии с планом. Личная собственность имеет своим содержанием обеспеченную гражданину возможность в установленных законом пределах использовать имущество по своему ус-мютрению. Отсюда необходимо следует и другое. Подобно тому как преступление против жизяи имеет место лишь в случаях, когда причинена смерть или совершены действия с целью лишить другого человека жизни, преступление против собственности налицо тогда, когда потерпевший лишился указанной возможности или учинены действия с целью лишить его такой возможности. Это в свою очередь может произойти только при условии, что субъект либо совершает в отношении имущества, не имея на это ни действительного, ни даже предполагаемого юридического права, 'собственническое действие (как при растрате), либо похищает или получает имущество, или завладевает имуществом с целью совершить в отношении этого имущества собственническое действие. Конкретный характер такого действия для квалификации не имеет значения. Оно может быть и обычно бывает, когда направлено к обогащению преступни-

>>>219>>>

\

ка,\корыетным в собственном смысле слава. Действие может быть продиктовано и каким-либо другим личным интересом, когда оно заключается в передаче лицом чужого имущества какому-либо другому лицу, хотя бы и совершенно постороннему. Собственническое действие может выражаться даже в передаче похищенного, полученного и т. д. имущества государственным или общественным организациям, в сохранении этого имущества у себя без каких-либо конкретных планов его использования в дальнейшем и т. д.

Так, Л., приняв от лесокомбината партию леса, выдал комбинату квитанцию по установленной форме, а в дорожной ведомости назвал этот лес дровами и направил его в адрес начальника пассажирской платформы С. Пленум Верховного Суда СССР в своем постановлении признал, что Л., злоупотребляя служебным положением, незаконно обратил в свою собственность лес, принадлежащий государственной организации, и направил его своей знакомой. Пленум пришел к выводу, что действия Л. образуют состав хищения по признакам ст. 2 Указа Президиума Верховного Совета СССР от 4 июня 1947 г. «Об уголовной ответственности за хищение государственного и общественного имущества», и указал, что действия Л. должны рассматриваться как хищение и в том случае, если он передал лес С. безвозмездно.

Аналогичным образом был признан виновным в хищении шкипер баржи Л., отпустивший с баржи своему знакомому Ч. 7 кг ржи. Учитывая незначительный размер хищения и «отсутствие личной корыстной заинтересованности» у Л., Пленум Верховного Суда СССР счел возможным применить к нему ст. 51 УК РСФСР.

Наличие «собственнического действия» Пленум Верховного Суда СССР признал и по делу С, который раз-•решил рабочим по окончании работы взять водку из бочки, стоявшей в помещении, в котором рабочие производили ремонт. Суд признал С, «незаконно разрешившего изъятие водки», виновным в хищении.

Весьма показательным примером является также дело артиста Новосибирской городской филармонии Н., который на почве враждебных отношений со своим коллегой К- в отсутствие последнего сломал замок в его квартире и похитил из квартиры уникальную скрипку, золотые часы  и   весьма   ценный   хрустальный   сервиз.

>>>220>>>

Скрипку он на следующий день подарил оркестру военного госпиталя, а часы и сервиз передал в фонд помощи детям погибших на войне фронтовиков. Народный суд Дзержинского района г. Новосибирска вполне обоснованно осудил Н. за кражу.

Если действие не носит характера собственнического обращения с имуществом или не преследует цели распорядиться имуществом как своим собственным, то оно не является посягательством на собственность, каким бы одиозным это действие ни представлялось. К приведенным выше, в другой связи, примерам имущественных правонарушений, не являющихся преступлениями против собственности, следует добавить, что во многих таких случаях субъект преследует корыстную цель, стремится получить выгоду, материальную пользу, в других — действует по соображениям личной заинтересованности. Однако ввиду отсутствия здесь объекта кражи — собственности такая цель не образует цели в составе посягательства на собственность и не может сама по себе «преобразовать» действие, безразличное для уголовного права, в преступление против собственности.

Данные соображения требуют одного добавления. Мы имеем в виду уже упоминавшееся положение о том, что цель обращения с имуществом как со своим, а также цель обращения имущества в собственность охватывает случаи истребления и повреждения чужого имущества, не являющиеся хищением. Возражение такого рода бьет мимо цели. Из него следует только то, что, с одной стороны, и хищение, и истребление суть преступления против собственности, а с другой,— что для характеристики хищения следует указать признаки, которые характеризовали бы его в отличие от истребления.

Эти признаки находятся также в области объекта. Многие преступления, хищение в том числе, наряду со своими соответственными объектами нарушают также социалистический порядок распределения материальных благ по труду, характеризуясь с этой стороны как проявление пережитков паразитической психологии прошлого, повышенной общественной опасностью. Поэтому, например, кража в отличие от истребления имущества представляет собой такое посягательство, скажем, на личную собственность и одновременно социалистический

>>>221>>>

порядок распределения, которое выражается в похищении чуткого имущества с целью распорядиться им как своим собственным.

Убедительным доказательством значения объекта для характеристики содержания умысла и цели в соста-•вах преступлений против собственности является положение о том, что в указанных составах имущество должно быть для виновного чужим. Оно должно принадлежать на лраве личной собственности не виновному, а другому лицу (гражданину, колхозному двору и т. д.), которому закон обеспечивает возможность использовать данное имущество по своему усмотрению.

Если собственность есть возможность использовать имущество по своему усмотрению и если собственник, как мы видели, юридически не лишается этой возможности до тех лор, пока с его имуществом никто другой не обращается как со своим собственным, то необходимо признать и другое. Даже в случаях, когда при судебном аресте имущество не только изымается из владения и пользования собственника, но ему запрещается также и распоряжаться арестованным имуществом, собственник все же сохраняет право собственности на имущество, оно не является для него чужим. Поэтому отчуждение или тайное похищение такого имущества собственником или получение им этого имущества посредством обмана не составляют сами по себе преступления против собственности— присвоения, кражи или мошенничества. «Поскольку похищаемое имущество должно быть для виновного чужим,— читаем мы в учебнике уголовного права,— не может быть объектом «ражи собственное имущество, находящееся в чужом владении; самовольное изъятие такого имущества у владельца, как правило, дает состав самоуправства...»1.

Проф. Жижиленко, обосновывая противоположную точку зрения, указывал на то, что собственник подобными действиями  нарушает   права   третьих лиц2.   Однако

1  «Уголовное право, часть  Особенная», М.,   1943, стр. 220. См. также М. М. Исаев, Преступления против личной собственности, М.,  1939, стр. 9.

2  См.  А. А.  Жижиленко, Имущественные преступления, Л., 1925, стр. 151;   его   же, Преступления против имущества и исключительных прав., Л., 1928, стр. 135. Аналогичную точку зрения  высказывает и М. Д. Шаргородский в работе «Мошенничество в СССР и на Западе», Харьков, 1927, сгр. 48.

>>>222>>>

это не меняет дела, потому что права третьих лиц не составляют права собственности «а имущество и их нарушение we может рассматриваться как преступление против собственности.

Так, С. была признана виновной в присвоении имущества в связи с тем, что она продала часть вещей своегв сына, описанных в обеспечение гражданского иска по уголовному делу и сданных С. под сохранную расписку. Судебная коллегия по уголовным делам Верховного Суда СССР в определении от 29 марта 1952 г. указала, что осуждение С. за присвоение является неправильным, так как приговор \по делу ее сына «.не содержал постановления ни о конфискации имущества, ни о возмещении материального ущерба, поэтому С. после приговора по делу о ее сыне имела право распорядиться вещами».

В ряде случаев соответствующие действия квалифицируются как самоуправство или рассматриваются в качестве /гражданского деликта или дисциплинарного проступка. Так, И. (был осужден по ст. 1 Указа Президиума Верховного Совета СССР от 4 июня 1947 г. «Об уголовной ответственности за хищение государственного и общественного имущества» в связи с тем, что он похитил со строительства толь и другие материалы и продал их. Определением от 21 февраля 1951 г. Судебная коллегия по уголовным делам Верховного Суда СССР прекратила дело И. в уголовном порядке, указав, что в действительности И. получил указанные материалы для личных нужд в счет заработной платы, а затем продал их. За это начальник строительства объявил ему в приказе строгий выговор, и было предложено бухгалтерии строительства удержать с И. стоимость отпущенного материала по рыночной цене. В материалах судебной практики дело И. изложено под тезисом: «Использование законно полученного за плату в личную собственность государственного или общественного имущества не на те цели, которые были обусловлены при получении, не может рассматриваться как хищение этого имущества». Такого рода действия, как уже отмечалось, вообще не могут считаться преступлением против собственности и иногда вообще не рассматриваются в качестве правонарушения.

Так, в не совсем ясно изложенном определении Судебной коллегии по уголовным  делам Верховного Суда

>>>223>>>

СССР от 19 июня 1949 г. указывается, что 3. был осужден за «ражу в связи с тем, что похитил ценности из квартиры своей тетки—П., которая, узнав о совершенной в ее квартире краже, заявила об этом в милицию. Когда же оказалось, что вещи изъял 3. и был за это осужден, П. подала жалобу в надзорном порядке, в которой написала, что указанные ценности 3. получил в наследство от своей матери и поэтому является их собственником. Коллегия направила дело 3. на новое рассмотрение, указав, что все эти обстоятельства требуют тщательной проверки, так как имеют существенное значение «для установления виновности или невиновности осужденного».

Разумеется, все изложенное имеет значение только для случаев, когда речь идет о похищении, получении посредством обмана и другими подобными способами имущества, принадлежащего самому похищающему его лицу или обманщику на праве личной собственности. Когда же подобные действия преследуют цель получить в дальнейшем чужое имущество, наличие приготовления к совершению одного из преступлений против собственности, обычно мошенничества, не вызывает сомнений. Поэтому, если субъект, сдавший имущество на хранение другому лицу, затем тайно похищает это имущество или получает его посредством обмана, чтобы предъявить к хранителю претензию о возмещении причиненного собственнику «ущерба», он должен быть привлечен к уголовной ответственности за приготовление к мошенничеству. Нетрудно, однако, видеть, что в этом случае посягательство имеет своим предметом не имущество, принадлежащее виновному, а имущество, принадлежащее бывшему хранителю. Иными словами, речь здесь идет опять-таки о чужом имуществе.

Однако не всякое посягательство на чужое (в указанном смысле) имущество образует преступление против личной собственности, даже если налицо все остальные признаки имущественного преступления.

Иногда виновный похищает или получает посредством обмана чужое имущество с целью обращаться с ним как со своим собственным исходя из того, что он имеет право поступить таким образом. Действия виновного образуют тогда состав самоуправства, которое определяется в законе   как   «самовольное, помимо   установленной

>>>224>>>

власти, осуществление кем-либо своего действительного или предполагаемого права, оспариваемого другим лицом». Из ст. 90 следует, что при самоуправстве речь идет об осуществлении субъектом не морального, а действительного или предполагаемого юридического права, такого права, которое субъект в случае необходимости мог бы, по его мнению, защищать перед судом. Моральное же право вообще не может быть осуществлено путем обращения к «установленной власти». Если, например, субъект похищает чужое имущество, полагая, что он вправе таким образом отомстить собственнику имущества за причиненную субъекту неприятность, налицо преступление против личной собственности. Общая черта всех случаев, в которых имеются признаки самоуправства, самоуправное возмещение виновным причиненного ему другим лицом материального ущерба, осуществляемое путем завладения имуществом, принадлежащим другому лицу на праве личной собственности. Отсюда важное значение денежной оценки причиненного материального ущерба и того возмещения, которое самоуправно осуществлено субъектом. Этот момент особенно существен тогда, когда в порядке самоуправного возмещения изымается иное по характеру имущество, чем то, которое было ранее передано виновным другому лицу. Судебная коллегия по уголовным делам Верховного Суда СССР рассмотрела 23 февраля 1949 г. дело Е., осужденной судом первой инстанции за кражу. Е., пользуясь отсутствием в комнате потерпевшей А., взяла из ее сумки 1000 руб. Коллегия не согласилась с такой квалификацией, поскольку Е. взяла 1000 руб., принадлежавшие А., в возмещение за невозвращенные последней вещи, взятые ею у Е. на хранение. «Е. допустила самоуправство,— указала Коллегия,— взяв у А. деньгиза невозвращенные вещи (разрядка наша.—Б. Н.), и ее действия надлежит квалифицировать по ст. 90 УК РСФСР»1. Аналогично Судебная коллегия по уголовным делам Верховного Суда СССР признала виновным в самоуправстве (в совокупности с нанесением побоев) Л., которого народный суд осудил за грабеж в связи с тем,

1 «Судебная практика  Верховного Суда СССР»  1951  г    №  11 стр.   23.

>>>225>>>

что Л. днем на улице отобрал у К. три пуда муки, которую он считал своей, нанеся при этом К- побои1.

Само собой разумеется, что если субъект обращает в свою пользу личное имущество заведомо без права на то, он совершает не самоуправство, а преступление против личной собственности. В этом отношении характерно дело М., который был осужден за кражу в связи с тем, что вместо 5—10 мешков картофеля, которые потерпевший П. разрешил ему взять из бурта, взял 40 мешков. Кассационная инстанция переквалифицировала действия М. на ст. 90 УК РСФСР исходя из того, что он, воспользовавшись разрешением П., самовольно взял 40 мешков, и его умысел не был направлен на хищение картофеля. Пленум Верховного Суда СССР (постановление от 17 ноября 1950 г.) не согласился с этими соображениями, указав: «Если признать, что П. разрешил взять М. всего 5—10 мешков, то действия М., взявшего, вопреки разрешению П., 40 мешков, не могут рассматриваться как самовольное осуществление им действительного или предполагаемого права, предусмотренное ст. 90 УК РСФСР». Пленум усмотрел в действиях М. состав кражи личного имущества.

Чужое имущество в интересующем нас смысле — это имущество, принадлежащее на праве собственности не виновному, а другому гражданину или другим гражданам. Виновный при этом заведомо не имеет ни действительного, ни предполагаемого юридического права на обращение с данным имуществом как со своим собственным. При таких условиях виновный отдает себе отчет в том, что он нарушает обеспеченную потерпевшему законом возможность использовать имущество по своему усмотрению и посягает на собственность потерпевшего. Виновный не может считаться совершившим умышленное преступление против социалистической или личной собственности, если он представлял себе дело иначе: он не предвидел общественно опасного характера именно тех последствий своих действий, которые специфичны для преступлений этого вида.

Таким образом, между объектом преступления и содержанием    его субъективной    стороны    имеется опре-

1 См.  «Сборник постановлений  Пленума  и  определений коллегий Верховного Суда Союза ССР за  1942 г.», М.,  1947, стр. 61.

>>>226>>>

деленная связь в направлении от объекта к умыслу или неосторожности. Говоря элементарно, она выражается в том, что лицо, совершающее умышленное или неосторожное преступление, сознает или должно сознавать, кому и какому интересу оно причиняет вред своим деянием, желает причинить этот вред, сознательно допускает его наступление или легкомысленно рассчитывает его предотвратить. Эта связь лучше всего видна в таком соединительном звене, каким является последствие действия или бездействия: субъективная сторона отсутствует, если у субъекта нет тознания или по обстоятельствам дела от него нельзя требовать сознания конкретного общественно опасного характера последствия его действий. В то же время общественно опасный характер таких последствий — это не что иное, как характер ущерба, причиненного охраняемому уголовным правом объекту. В отдельных случаях значение объекта для выявления содержания субъективной стороны удается установить не сразу. Тем не менее установление связи между этими двумя явлениями весьма часто может оказать существенную помощь при разрешении сложных вопросов квалификации. При решении вопроса о соотношении объекта и субъективной стороны преступления нельзя в какой-либо мере приуменьшать (значение умысла и неосторожности в системе элементов состава преступления. Известно, что наличие умысла или неосторожности является по советскому уголовному праву необходимым для уголовной ответственности. Без умысла или неосторожности не может быть и состава преступления. Таково категорическое требование советского закона и задача теории — помочь уяснению оснований, на которых покоится это требование.

Особенностью социалистического общества, определяющейся отсутствием в этом обществе антагонистических противоречий, является то, что в нем право не противостоит морали. «Социалистическое право,— писал А. Я- Вышинский,— служит тем же великим целям, что и социалистическая нравственность. Социалистическое право не имеет иных задач, кроме задачи служить делу разрушения капиталистического общества и создания нового, коммунистического общества. Нормы нравственности и нормы права в социалистическом  обществе   по

>>>227>>>

своей природе совпадают»1. Это, разумеется, не означает, что в социалистическом обществе всякий аморальный поступок является одновременно и преступлением. Но каждое преступление (убийство, кража, спекуляция, хулиганство) есть в то же время поступок, нарушающий нормы социалистической морали. В соответствии с этим в социалистическом государстве всякое уголовное наказание необходимо содержит в себе и элемент морального порицания. Очевидно, что наказание, необходимым элементом которого является моральное порицание, может применяться только в случаях, когда лицо, совершая инкриминируемое ему действие, сознавало или могло сознавать характер этого действия и его последствий. Применение наказания ,к лицу, которое по обстоятельствам конкретного случая не предвидело, не должно было и не могло предвидеть последствия совершаемого им действия и, следовательно, не сознавало, не должно было и не могло сознавать его характер, представляло бы собой причинение бессмысленного страдания, потому что при таких условиях не могли бы быть достигнуты цели наказания в социалистическом обществе.

Объективное вменение, вменение независимо от наличия умысла или неосторожности «...в корне противоречит одному из основных начал советского уголовного законодательства, устанавливающему, что уголовное наказание может влечь лишь действие, совершенное с умыслом или по неосторожности...»2.

Положение, которое мы отстаиваем в настоящем разделе, заключается отнюдь не в том, чтобы выдвинуть на первый план значение объекта и причиненного ему вреда — «за счет» умысла и неосторожности, ценой умаления их самостоятельного значения. При всем значении умысла и неосторожности как необходимого элемента состава каждого преступления они, как и любое другое психическое переживание, получают свое содержание извне, и в подавляющем большинстве случаев их

1  А. Вышинский, XVIII съезд ВКП(б) и задачи науки социалистического   права,   «Социалистическая   законность»    1939 г.    № 6, стр. 9.

2  «Судебная практика Верховного Суда СССР», 1946, вып. VIII (XXXII),   стр.   15.

>>>228>>>

содержание не может быть уяснено безотносительно к объекту преступления. Как уже отмечалось, содержание и форму действия К- Маркс считал единственным объективным мерилом, которое можно приложить к умыслу. Под содержанием и формой действия К. Марне понимал, соответственно, направленность действия на определенный объект и его внешнюю характеристику. Отсюда необходимо следует вывод о важнейшем значении объекта преступления как «объективного мерила» умысла лица, совершившего это преступление.

>>>229>>>