§ 1. Истоки криминологии

Механизмы самозащиты присущи практически всему живому. На них основывалась первоначальная практика защиты от нападений, которые в период дикости были нормой, а затем в ассоциативный период (когда произошло объединение в стада и племена) стали приобретать характер сначала неодобряемого, а затем — запретного поведения. Неразвитость механизмов стадного регулирования делала самозащиту основой практики противодействия отклоняющемуся от социальных норм поведению.

Следующим этапом развития механизмов реагирования на нарушение социальных установлений стали:

— развитие кровной мести;

— укрепление и развитие власти вожака (вождя, князя).

Кровные узы умножали силы отдельного человека. И если раньше было свойственно лишь матери защищать своего ребенка, то в более развитом обществе все члены рода осуществляют патронаж более слабых сородичей (появляются определенные формы братства, отцовской и сыновьей опеки и т. п.). Кровная месть, с одной стороны, затягивает конфликт. Инцидент уже не исчерпывается причинением вреда сильным слабому (вспомните крылатую фразу Сталина: "Нет человека — и проблем нет") — вражда, сопровождаемая уничтожением обидчиков, могла растянуться на долгие годы.

С другой стороны — перспектива кровной мести оказалась способной предотвратить многие инциденты потому, что человек теперь рассматривается не сам по себе, а как часть более сильного целого, и именно это целое надо иметь в виду, причиняя вред слабому существу. Говоря языком правовой науки, объект посягательства перемещается с человека на родовые отношения. Кровная месть позволила расширить пространственные и временные рамки конфликта, что, несомненно, затрудняло ненормативное поведение.

В этом первичном механизме социальной защиты можно увидеть принципиальную схему повышения эффективности воздействия на преступность: расширение пространственных и временных рамок конфликта, привлечение к

нему внимания как можно большего количества людей, что отрицательно влияет на развитие и тем более на повторение эксцессов.

Развитие власти вожака происходило аналогичным образом. Первоначально он регулировал отношения в общине, опираясь на собственную силу. Затем он стал опираться на вооруженный отряд. Его запреты стали более действенными, поскольку их нарушение влекло наказание нарушителя с большей вероятностью.

Власть вожака в некоторой мере действовала параллельно с механизмом регулирования на основе кровной мести. Однако этот параллелизм не был прямым дублированием. Они успешно дополняли друг друга. Месть была ориентирована главным образом на внеродовые отношения, а власть вожака на внутриродовые.

Впоследствии по мере расширения власти вожака и формирования более крупных объединений, включающих несколько родов, кровная месть начала действовать внутри племени, чем ослабляла его, поэтому власть вождя стала отрицать кровную месть (на кровную месть в рамках общины накладывался запрет, решение конфликтов брал на себя лидер). Как показывает исторический опыт, при сильной централизованной власти и успешном решении ею конфликтов кровная месть постепенно исчезала из культуры общения. При слабой центральной власти она оставалась живучей, и в культурах отдельных народов традиции кровной мести весьма сильны по сей день. Кроме того, анализ соотношения механизмов кровной мести и власти вожака показывает более общую закономерность: при неэффективности принимаемых центральной властью мер защиты людей, начинают формироваться различные механизмы самозащиты, в том числе и такие, которые противоречат законам и установлениям общества. Сейчас мы можем наблюдать действие этого механизма, когда граждане обращаются за защитой к преступникам. Аналогичные факты имели место в нашей стране и в 20-е гг.'

Власть вождя как историческая веха в развитии механизмов воздействия на социальные отклонения выгодно отличалась от кровной мести:

— она устанавливала двухзвенную структуру конфликта (вред пострадавшему — вред нарушителю), что предупреждало бесконечные "разборки";

— власть вождя больших племенных объединений значительно превосходила силу рода;

— воздействие вождя на преступность было более разнообразным по сравнению с кровной местью, опирающейся исключительно на убийство. Более того, власть вождя развивала меры реагирования на нарушение общественных установлений в направлении как повышения их эффективности, так и адекватности и соразмерности наказания нарушению. Поэтому наряду со смертной казнью возникли карательные и имущественные наказания. Имущественные наказания (так называемая система композиций) были, с одной стороны, мягкой мерой воздействия на преступность, а с другой — поводом к взысканию с нарушителя материальных ценностей в пользу центральной власти.

По мере развития карательных способов реагирования на преступления появилось "бессмертное" изобретение человечества — тюрьма. Первоначально в этих целях использовались глубокие ямы (интересно, что в Америке в качестве первой тюрьмы также использовалась разновидность ямы — заброшенный рудник недалеко от Симсбери).* Нарушителей принятых в общине правил и обычаев и раньше закапывали живыми в ямы. Теперь их стали оставлять там жить. Причин этого было две: во-первых, наказание приобретало более длительный, более мучительный, а значит, и более впечатляющий характер; во-вторых, в отдельных случаях преступников целесообразно было использовать на наиболее трудных и опасных работах (так появились зачатки каторги и исправительно-трудовых лагерей). В теплых районах одной из форм лишения свободы были деревянные кандалы (колодки), в холодных — места для содержания преступников необходимо было утеплять, чтобы они не погибли от холода, и тюрьмы постепенно стали приобретать вид близкий к современному. Уже в Древней Греции и Древнем Риме тюрьмы были похожи на те, что функционируют сейчас.

Таким образом, власть вождя, трансформировавшаяся впоследствии во власть господина, князя, царя, положила начало развитию разнообразного арсенала мер воздействия на преступность. Акцент делался на карательные меры. Причем то, что сейчас нас заставляет содрогнуться, на определенном историческом этапе было величайшим благом: ведь именно кровная месть и карательная система вывели человечество из царства дикости и произвола, где, по выражению американского писателя Д. Лондона, господствовало право сильных мускулов и острых клыков. Родовая защита и власть вождя дали слабому человеку право на существование.

В вождистской практике противодействия преступности выкристализовались два важных принципа воздействия на это зло:

— необходимость постоянного поиска более эффективных мер воздействия, что формирует систему достаточно разнообразных мер (появляются зачатки системности в воздействии на преступность);

— требование экономичности мер воздействия, соответствия затрат на них материальным и физическим возможностям вождя.

Эти принципы живы и по сей день. Мы можем увидеть их в практике воздействия на преступность любого государства.

По мере развития цивилизации, когда лучшие умы человечества интуитивно почувствовали, что кара не всесильна, поиск мер воздействия на преступность стал осуществляться в других областях.

Наряду с карой мощнейшим средством воздействия на различные социальные процессы, в том числе и на развитие преступности, стала религия. Шаманы и жрецы выполняли самые различные функции: от лечения до наказания. Они в не меньшей мере, чем кара, укрепляли власть вождя, освящали его приказы, решения, устанавливаемые им порядки божественной волей. По дошедшим до нас историческим свидетельствам, наиболее мощные системы религиозного воздействия на общественную жизнь были созданы в IV—Ш тысячелетиях до н. э. в Древнем Египте, Вавилоне, Индии.

В последующие периоды практически в каждом государстве религиозные учреждения в той или иной мере оказывали определенное воздействие на все социальные процессы, включая и криминогенные, а также процессы воздействия на преступность. Религиозное воздействие основывалось на том же принципе, что и воздействие кровной мести, с той лишь разницей, что религия расширила до максимума временные границы конфликта, указывая, что последствия конфликта могут настигнуть человека и после смерти. Религии удалось идеально реализовать в сознании верующих принцип неотвратимости наказания, что основывалось на вездесущести Бога и неотвратимости наказаний за нарушения в загробной жизни, даже если от них удалось уклониться в этом мире. Последующие попытки реализовать тот же принцип не идеально, а реально были менее успешными, т. к. безнаказанность устранить не удалось еще ни в одном государстве.

Религия контролировала не только дурные поступки людей, но и дурные мысли, которые могут стать известны Богу. Таким образом, религиозная форма социального контроля оказывалась самой всеобъемлющей. Эта практика с определенной трансформацией была воспринята в тоталитарных государствах, где путем доносительства и шпионства властям становилось известно буквально все о подданных, в том числе и их мысли.

В древнем мире религиозное внушение и кара очень удачно дополняли друг друга в практике воздействия на преступность. Кара заставляла уважать религию, религия обожествляла кару. Одним из образцов такого взаимопроникновения являются законы Ману.' Вот какие мысли о наказании вложили древние индусы в уста божественного прародителя человечества Ману: "Чтобы помогать верховному правителю в его функциях, Господь с самого начала произвел гения наказания, защитника всех существ, исполнителя справедливости, собственного своего сына, природа которого вполне божественна. Боязнь наказания именно дозволяет всем движущимся и недвижущимся созданиям наслаждаться тем, что им принадлежит, и она же мешает им удалиться от своих обязанностей. Наказание управляет человеческим родом, наказание его охраняет, наказание бодрствует, когда все спит; наказание — это справедливость, говорят мудрецы. Все классы развратились бы, все границы были бы уничтожены, мир представлял бы хаос, если бы наказание не исполняло своей обязанности".2

Религия способствовала развитию у верующих, с одной стороны, послушности воле правителя, в том числе и законопослушности, а с другой — препятствовала развитию потребностей, всячески поощряла скромность и аскетизм, бичевала гордыню (эти положения мы находим практически во всех религиях мира), чем в немалой степени способствовала уменьшению мотивов как корыстных, так и насильственных преступлений. Данные принципы были успешно использованы в идеологической обработке населения многих государств. Классическими примерами действенности религиозного метода воздействия на преступность могут служить исламские фундаменталистские государства (современный Иран). Однако и светские государства нередко прибегали к использованию религиозных подходов в управлении людьми. Соответствующая практика Сталина,

Гитлера, Мао Цзе Дуна, Пол Пота, Ким Ир Сена, которым удалось создать своеобразные государственные культы по религиозному образцу (на смену вездесущему Богу там пришли спецслужбы с мощнейшей системой осведомителей), — не что иное, как возрождение хорошо забытого старого.

Привлечение к воздействию на преступность в таких масштабах различных мер (в том числе и некарательных, а в некоторых государствах — главным образом некарательных) было вызвано дальнейшим осознанием одного из важнейших аспектов воздействия на преступность — принципа системности, в соответствии с которым успеха в этой деятельности нельзя добиться отдельной группой мер, какими бы жесткими они ни были. Лишь совокупность мер, опирающихся на весь соответствующий потенциал общества, может привести к заметным положительным результатам.

В IV в. до н. э. практика государственного управления Древнего Китая продемонстрировала еще один подход к превентивному воздействию на преступность. Эта практика была осмыслена и изложена в форме теории государственного управления одним из первых лиц в китайской государственной иерархии того времени, реформатором Гунсунь Яном (390—338 гг. до н. э.). Он считал, что нельзя управлять людьми как добродетельными — при таком подходе общество развалится. А вот если управлять ими, заранее считая их пораженными всеми пороками, тогда в государстве будет порядок. Если наказания будут применяться уже после совершения преступления, искоренить злодеяния не удастся. Поэтому стремящийся удержать и укрепить власть должен наказывать еще до того, как совершен проступок, тогда исчезнут и тяжкие преступления. В "Книге правителя области Шан" он писал: "Если управлять людьми как добродетельными, они будут любить своих близких; если же управлять людьми как порочными, они полюбят эти порядки. Сплоченность людей и взаимная поддержка проистекают от того, что ими управляют, как добродетельными; разобщенность людей и взаимная слежка проистекают от того, что ими управляют, словно порочными. Там, где к людям относятся как к добродетельным, проступки скрываются; там, где к людям относятся как к порочным, преступления жестоко караются. Когда проступки скрываются, — народ победил закон; когда же преступления строго наказываются, — закон победил народ. Когда народ побеждает закон, в стране воцаряется беспорядок; когда закон побеждает народ, армия усиливается. Наказания должны быть суровы, а ранги законности — почетны... Наводить порядок в стране следует еще до того, как вспыхнут беспорядки...

Там, где людей сурово карают за мелкие проступки, проступки исчезают, а тяжким преступлениям просто неоткуда взяться. Это и называется наводить порядок еще до того, как вспыхнут беспорядки...

Надлежит сократить количество наказаний и ввести систему взаимной ответственности".'

Гунсунь Ян был сторонник радикальных мер в борьбе с преступностью: "Государство, где порядок устанавливают за один день, добьется владычества в Поднебесной. Государство, которое медлит с наведением порядка, будет расчленено".2 .

Эта практика явилась основой успешно практиковавшейся во многих государствах полицейской системы правления, когда жесткие наказания за малозначительные проступки, за нелояльность правителям в разговорах и даже мыслях предупреждали совершение серьезных проступков и преступлений, искореняли сами помыслы о них.

Развитие культуры постепенно подвело человечество к проблеме воспитания. Истоки его лежат в необходимости передачи профессионального опыта и в системе широкого распространения в обществе определенных религиозных воззрений. Последующая практика показала, что детям и молодым людям можно передавать не только навыки, умения или религиозные догматы, но и определенное мировоззрение, взгляды и убеждения, которые могут значительно повлиять на их отдельные поступки и поведение в целом. Воспитание подрастающего поколения оказалось достаточно мягким, но весьма эффективным методом регулирования общественной жизни. Возможности предупреждать преступления посредством правильного воспитания были отмечены такими философами древности, как Конфуций, Пифагор, Демокрит, Сократ. Конфуций считал, что каждый человек должен по возможности учиться и нравственно совершенствоваться. Правители обязаны воспитывать и обучать народ, призывать его учиться у совершенных людей. Конфуций развил теорию воспитания подданных примером правителя, а также теорию семейного воспитания, основанного на беспрекословном подчинении младших членов семейства старшим.3

Японские последователи этого учения разработали систему пяти конфуцианских постоянств, якобы предустановленных велением неба, а именно отношений нерушимого

подчинения императору — подданного, мужу — жены, отцу — сына, старшему брату — младшего, таких же взаимоотношений между друзьями (вообще подчинение старшему — младшего). Необходимо отметить, что эта консервативная система постоянств до сего времени является одним из столпов стабильности японского общества с одним из самых низких в мире уровнем преступности.

По свидетельству современников, Пифагор заложил основы системы гражданского воспитания в Древней Греции. Демокрит не только развил идеи воздействия на преступность с помощью воспитания, но и в определенной мере явился родоначальником виктимологической профилактики преступлений при помощи воспитательных мер (он отмечал, что путем правильного воспитания можно обезопасить от преступных посягательств как самого человека, так и его имущество).'

Сократ связывал нравственность с разумом и отмечал, что добродетель состоит в знании добра. Он считал, что корни преступности следует искать в плохом воспитании молодежи, недостатках системы просвещения: человек поступает дурно потому, что не знает, в чем его благо. Если ему разъяснить, как следует себя вести и почему следует избегать плохих дел, то, по мысли Сократа, человек не будет поступать дурно. По Сократу люди совершают злые и порочные поступки против собственной воли, когда их обкрадывает беспамятство, насилует страдание и обольщает удовольствие: причина зла — несовершенство общества, недостаток подлинных знаний и неумение жить.2

В одном из эллинских государств того периода — Спарте — сформировалась оригинальная система воздействия на общественные отношения путем весьма значительного вмешательства государства в достаточно деликатную и на первый взгляд малоподдающуюся государственному регулированию сферу семейных отношений. В Древней Спарте считалось незыблемым положение о том, что брак есть учреждение, имеющее своей единственной целью "производство" здоровых в физическом и нравственном отношении граждан. Государство не только активно контролировало и направляло в общественно полезную сторону процесс воспитания подрастающего поколения, но и проводило достаточно жесткий отбор пар, вступающих в брак. Если в браке не появлялось детей, он считался недействительным,

и гражданин должен был вступить в новый брак — безбрачие считалось преступлением. Количество детей, которых могла иметь спартанская семья, было строго определено законом. В стране действовали жесткие критерии не только нравтственного, но и физического состояния нового поколения (лиц, имевших те или иные признаки вырождения, отбирали у родителей и лишали жизни в первые дни их появления на свет). Убийство младенцев родителями в эллинских государствах не считалось преступлением.' Такая жесткая и негуманная система воспитания подрастающего поколения была обусловлена достаточно суровыми законами того времени, диктовавшимися постоянными войнами, которые вел спартанский народ с азиатскими агрессорами, многократно превосходившими его в численности (по свидетельству Геродота, на горном перевале при Фермопилах триста спартанских воинов несколько дней успешно противостояли двухмиллионному войску Ксеркса, доказав, что "людей у персов много, а мужей среди них мало".2 Спарта убедительно доказала миру, что семейные отношения и процесс воспитания детей может достаточно эффективно контролироваться государством в различных целях, в том числе и для предупреждения преступлений. Криминологические исследования американских ученых подтвердили древнюю истину: в укреплении семьи скрываются немалые резервы воздействия на преступность. Конечно, сегодня для этого используются более мягкие меры, основанные на экономической поддержке. "Государству трудно заставить кого-либо вступить в брак или полюбить родственников, но предоставить работу и обеспечить профессиональное обучение — это вполне в пределах компетенции государства".3

В Древней Греции особое значение придавалось государственному устройству как фактору, обуславливающему уважение к законам и исполнение их. Протагор отмечал, что общественная жизнь есть результат политического искусства. Искусство руководителя заключается в создании такого государственного устройства, при котором все люди будут убеждены в справедливости законов и будут считать за благо их исполнение.

Много полезных законодательных новелл греки переняли у других народов. Например, египетский царь Амасис в VI в. до н. э. обязал каждого египтянина ежегодно объявлять правителю округа свой доход. Тем, кто уклонялся от этого предписания либо не мог представить законного обоснования высокого уровня жизни, грозила смертная казнь. Великий реформатор Солон установил в Афинах такой же порядок. Делать красивую жизнь на основе незаконных доходов стало чрезвычайно непросто, соответственно и стремление к преступной наживе заметно ослабело. С помощью права и фискального аппарата египтянам и грекам удавалось управлять социальными процессами. В этом смысле и нам есть чему поучиться у древних.

Платон развил положение о социальных переустройствах как факторе, препятствующем преступности. Знаменитый древнегреческий философ Платон не только высказывал различные мысли о преступности и ее природе, но и провел одно из первых социологических исследований криминального феномена. Платон впервые стал рассматривать нарушения законов как следствие величайшей болезни государства. Одним из главных источников этой болезни он считал междуусобие и раздор бедности и богатства. В целях предупреждения преступлений и беспорядков, по мысли Платона, законодатель должен установить пределы бедности и богатства. Допустимо, чтобы имущество самых состоятельных лишь в 4 раза превышало "богатство" самых бедных.1 Интересно, что по прошествии двух тысячелетий экономические исследования Л. И. Абалкина практически подтвердили эту догадку философа.2

В трудах Платона мы находим зачатки бентамовской теории удовольствий и страданий. По мнению Платона, человек постоянно пребывает в ожидании скорби и удовольствий. Над всем этим стоит разум, решающий, что из них лучше, что хуже. Платон разбирает факторы, которые могут удержать людей от нарушения законов. К их числу он относит ожидаемое зло, которое причиняют нарушителям закона; общественное мнение ("как бы нас не сочли за дурных людей"); совестливость и привычку достойного поведения; поощрение правопослушных граждан.3 Теория борьбы с преступностью у Платона настолько многоаспектна и

детальна, что включает не только наиболее эффективные, по мнению автора, меры наказания за различные преступления, но даже и оптимальное количество тюрем в государстве.1

Платон предписывал законодательствовать, предвосхищая события: устанавливать законы и угрожать наказанием для предотвращения вредных поступков.2 Платон вскрыл отрицательную роль безнаказанности как одной из основных причин проступков.3

Рассуждая о преступности, Платон выступает не как схоластический философ, строящий свои рассуждения лишь на логических умозаключениях. Свои выводы он основывает на достаточно простых, но все же специальных криминологических исследованиях. В "Законах", например, мы можем найти социологию мотивов убийств в современных философу Афинах: на первом месте по распространенности — стремление к богатству; на втором — честолюбие; на третьем — стремление скрыть ранее совершенное преступление.4

Аристотель, затрагивая в своих трудах практически все области научного познания, не оставлял без внимания и преступность. К числу причин преступлений он относит бедность, необоснованные привилегии определенных социальных слоев и политическое бесправие других, национальные противоречия ("разноплеменность населения"). Он осуждает культ богатства, отмечая, что величайшие преступления совершаются из-за стремления к избытку, а не из-за недостатка предметов первой необходимости.5

Отрицая теорию прирожденного преступника, философ отмечал: от самого человека зависит быть достойным или дурным. Не правы те, кто считает, что люди дурны не по своей воле. Ведь если бы это было так, то за дурные дела незачем было бы устанавливать наказание: нелепо запрещать то, что не во власти человека исполнить.6

Среди мер воздействия на преступность особо он выделяет следующие социальные факторы:

— справедливое государственное устройство;

— стабильность законов;

— беспрекословное их главенство над должностными лицами;

— борьба с коррупцией (в частности, он предлагает меру, которая могла бы быть весьма эффективной и сегодня — запрет одному человеку в государстве занимать одновременно несколько должностей);

— развитие экономики, обеспечивающее высокий уровень жизни ("в том государстве, которое желает иметь прекрасный строй, граждане должны быть свободны от забот о предметах первой необходимости", "в бедном государстве частные лица корыстолюбивы");

— предоставление возможности реализовать в социально полезных формах активность различных слоев населения.1

Борьбу с коррупцией Аристотель рассматривает как основу обеспечения государственной стабильности: "Самое главное при всяком государственном строе — это посредством законов и остального распорядка устроить дело так, чтобы должностным лицам невозможно было наживаться".2 "Только те государственные устройства, которые имеют в виду'общую пользу, являются, согласно со строгой справедливостью, правильными".3 Отклонения же от справедливости в государственном строе он считает главной причиной крушения государств.4 "Правонарушения прокрадываются в государственную жизнь незаметно, подобно тому как небольшой расход, часто повторяясь, ведет к потере состояния".5

В воспитании молодежи Аристотель главным считал формирование способности подчиняться законам, восприимчивости к добродетели, податливости законодателю. Он призывал: "Должно молодежь оберегать от соприкосновения со всем дурным, в особенности с тем, в чем есть что-либо низменное или разжигающее ненависть".' Неправда ли, звучит весьма злободневно.

Немалый интерес представляет исследование Аристотеля о государственных переворотах, их причинах, меха

низмах и мерах профилактики. Вот несколько фрагментов:

"Государственный переворот имеет целью усилить или ослабить государственный строй... Производятся государственные перевороты путем либо насилия, либо обмана, причем к насилию прибегают или непосредственно с самого начала, или, применяя принуждение, по прошествии некоторого времени. И обман бывает двоякого рода. Иногда, обманув народ, производят переворот с его согласия, а затем по прошествии некоторого времени насильственным путем захватывают власть уже против воли народа... Демагоги, желая подольститься к народу, начинают притеснять знатных и тем самым побуждают их восстать, либо требуя раздела их имущества, либо отдавая доходы их на государственные повинности; то они наводят на богатых изветы, чтобы получить возможность конфисковать их имущество".' Как видим, истоки государственных переворотов весьма тривиальны: стремление к переделу собственности, алчность заговорщиков и инертность народа, который позволил себя оболванить. Анализируя причины крушения государств, Аристотель формулирует один из фундаментальных принципов профилактики негативных социальных процессов: "Если нам известны причины, ведущие к гибели государственных устройств, то мы тем самым знаем и причины, обусловливающие их сохранение: противоположные меры производят противоположные действия".2

Подобно Платону он противник чрезмерного социального расслоения: "Лучше всего попытаться посредством соответствующих-законоположений наладить дело так, чтобы никто слишком не выдавался своим могуществом, будет ли оно основываться на обилии друзей или на материальном достатке".3

Основой стабильности государственного строя Аристотель считает систему воспитания: "Но самое главное из всех указанных нами способствующих сохранению государственного строя средств, которым ныне все пренебрегают, — это воспитание в духе соответствующего государственного строя. Никакой пользы не принесут самые полезные законы, если граждане не будут приучены к государственному порядку и в духе его воспитаны".4 Образец государственной системы воспитания продемонстрировала Римская империя.

Древний Рим дал обществу не только примеры жестких мер воздействия на преступность путем применения таких жестоких и публичных видов наказания, как распятие на кресте, растерзание дикими животными осужденных преступников при большом скоплении народа, обращение в рабство детей за непослушание отцу. В Римском государстве были воплощены многие идеи древнегреческих философов. В Риме в ходе длительной и изнурительной войны с Карфагеном, которая потребовала предельного напряжения национальных сил (практически все мужчины, включая детей и старцев, превратились в воинов), сформировалась особая система воспитания, которая дисциплинировала мужчин, прививала им с раннего детства понятия о воинской чести и доблести, направляла их устремления к достижению вершин воинского искусства и физического совершенства. В Древнем Риме был воспринят и многократно преумножен благодатный опыт Спарты, где военный быт и постоянная готовность к войне определяли весь строй общественной жизни. Эта постоянная готовность держала в тонусе нацию и оказалась мощным средством оздоровления всех областей общественной жизни и эффективной мерой сведения к минимуму противоправных эксцессов. Этот период, несмотря на его драматизм, историки справедливо называют золотым веком великого государства. Именно об отой эпохе Тит Ливии с гордостью писал: "Никогда не существовало государства, в которое бы столь поздно проникли жадность и роскошь и где бы дольше оказывался столь великий почет бедности и воздержанию".1

Древнеримские правители периода республики и начального периода империи в значительной мере реализовывали наказ Конфуция о том, что правитель должен быть образцом для подданных. В Древнем Риме много внимания уделялось развитию религиозности граждан. При этом отношение к религии было не столько сокральным, сколько прагматичным. Один из римских консулов — Цицерон отмечал, что вера в богов приносит благочестие, полезное государствам.2

Социальное неравенство нивелировалось особой ролью аристократии в жизни государства. Чем богаче был человек, тем более сложные функции он выполнял в жизни общества. Например, наиболее состоятельное сословие не случайно носило название всадников. Богатство позволяло им приобрести весьма дорогостоящее воинское снаря

жение (боевого коня, тяжелое оружие, средства защиты), и в боевых порядках римских легионов они занимали первые ряды. Наиболее бедные вообще не допускались к военной службе. Это считалось справедливым, и такой порядок полагался установлением богов. Его незыблемость практически не подвергалась сомнению. В современном обществе картина, к сожалению, прямо противоположная.

В Древнем Риме в период консульства Помпея был проведен один из первых успешных криминологических экспериментов, когда плененных на Средиземном море пиратов не казнили, а переселили в отдаленные от моря области и наделили землей, что позволило превратить их из преступников в добропорядочных слуг общества. Вот как описывает это событие Плутарх: "Помпеи исходил из убеждения, что по природе своей человек никогда не был и не является диким, необузданным существом, но что он портится, предаваясь пороку вопреки своему естеству, мирные же обычаи, перемена образа жизни и места жительства облагораживают его. Даже лютые звери, когда с ними обращаются более мягко, утрачивают свою лютость и свирепость. Поэтому Помпеи решил переселить этих людей в местность, находящуюся вдали от моря, дать им возможность испробовать прелесть добродетельной жизни и приучить их жить в городах и обрабатывать землю".'

Юлий Цезарь также реализовал ряд криминологических идей. По свидетельству Транквилла: "Он усилил наказания преступникам; а так как богатые люди оттого легче шли на беззакония, что все их состояние оставалось при них, он стал наказывать за убийство гражданина лишением всего имущества, а за иные преступления — половины... Особенно строго соблюдал он законы против роскоши".2 Интуиция не подвела Цезаря: именно неумеренная роскошь впоследствии стала одной из причин гибели великой империи.

Преемник Цезаря — Август — ввел в государственную практику использование войск в полицейских целях:

караулы легионеров стали эффективным средством предупреждения разбоев.3 Приемный сын Августа Тиберий оценил этот опыт как удачный. Став императором, "более всего он заботился о безопасности от разбоев, грабежей и беззаконных волнений. Военные посты он расположил по Италии еще чаще прежнего".4 Этот опыт в определенной мере

нашел отражение в системе полицейских постов в Японии. Карательную политику Тиберий проводил вполне в стиле Гунсунь Яна: "Всякое преступление считалось уголовным, даже несколько невинных слов... Со многими вместе обвинялись и осуждались их дети и дети их детей".' У Сталина и других диктаторов новейшей истории было немало учителей. К слову, в анналах истории помимо практики применения сверхжестких карательных методов можно найти и свидетельства того, что участь самих диктаторов была весьма незавидна: маниакальные депрессии при жизни и презрение потомков после смерти. Вот строки одного из по-•сланий Тиберия сенату: "Пусть волей богов и богинь я погибну худшей смертью, чем погибаю вот уже много дней".2

Период, последовавший за крушением Древнеримской империи, в истории получил название средневековья. Символом средневековья в плане борьбы с преступностью стали необычайная жестокость наказаний преступников, а также господство религиозных взглядов на сущность преступности и методы борьбы с этим явлением. Еще Аврелий Августин (354—430), очевидец падения Рима и его разгрома племенами вандалов, развил учение о сущности борьбы людей как противоборства добра и зла, воплощенного в человеческом обличье. Идея противостояния зла и добра появилась на свет задолго до святого Августина. Все дуалистические религии, в том числе и наиболее древняя из них — буддизм, развивали идеи о вечном противоборстве добрых и злых сил. Августин заложил основы концепции свободной воли, в соответствии с которой человек свободен в выборе поступков, и лишь под воздействием злой воли, результата вселения в него злых сил, он совершает то, что принято называть преступлениями.3 Августин пытался проникнуть в сущность феномена зла: "Откуда это, если все, что создал Бог Добрый — доброе. Большее и высочайшее добро создало добро меньшее, но и Творец и тварь — добры. Откуда же зло?"4 В поисках решения этой проблемы он делает очень важный методологический вывод: "Зло есть не что иное, как умаление добра".5 Достаточно сложные и подчас недоступные человеческому разуму процессы трансформации добра приводят к возникновению сил зла, которые суть временное состояние доброй по природе сущности8 и

которые неизбежно рано или поздно, проходя определенный круг трансформации, вновь наберут должную меру добра. Закономерность бытия — стремление к абсолютному добру. Зло же при кажущемся его могуществе всегда находится в подчиненном положении по отношению к добру, оно не может стать абсолютным (все победы зла над добром носят временный характер). Умаление в человеке добра есть лишь процесс — "преступление есть порочное движение души".1 Зло не приводит к полному исчезновению добра в человеке, у преступников имеет место лишь значительное его уменьшение, носящее обратимый характер (не случайно разбойники иногда становятся праведниками), причем увеличения добра в человеке не добиться причинением ему зла. Августин открыл своеобразные механизмы самоограничения зла: "Ведь злым на горе обращаются собственные дела их".2

Помимо достаточно сложных богословских выкладок в трудах Августина немало социологических и психологических наблюдений: о роли соучастников в генезисе преступлений3, о заблуждениях и ложных понятиях как причинах преступлений4, о мотивах преступлений.5 Его критика гладиаторских зрелищ (наслаждений чужой бедой) в переложении к современному шоубизнесу, а также кинематографу и сегодня остается вполне актуальной.6

Святая инквизиция для обоснования своей деятельности потребовала углубленных теоретических изысканий в области природы преступления. Определенные положения о сущности преступности и мерах воздействия на нее можно найти в трудах Иоанна Дамаскина, Фомы Аквинско-го, Шпренгера, Крамера, Карпцова.

Теоретиками инквизиции было выработано понятие преступника как пособника злых сил и разработаны практические приемы по выявлению их. К числу таких приемов, помимо жестоких пыток, относился поиск специальных меток дьявола. К ним относили родимые пятна, бледность лица, наличие на теле мест, из которых при иглоукалывании не идет кровь.

Монахи-инквизиторы Я. Шпренгер и Г. Инститорис опубликовали в 1486 году руководство по борьбе с преступностью — "Молот ведьм". В этом довольно объемном

труде были проанализированы теоретические аспекты проявления дьяволизма в поступках людей, весьма тщательно разработаны различные аспекты инквизиционного процесса (включая пытки, коварные обещания свободы в целях выявления сообщников и т. п.), меры наказания.'

К числу наиболее гуманных (бескровных) видов наказания инквизиторы относили сжигание на костре (земном прообразе чистилища). (По подсчетам специалистов число жертв испанской инквизиции за всю ее многовековую историю составило 300 тыс. человек, из которых 30 тыс. были преданы огню.)2 При наличии смягчающих обстоятельств сжигаемых предварительно подвергали удушению.

Интересны рассуждения Фомы Аквинского (1225—1274) об особом виде преступности — преступности власти. Воздействие на эту преступность на основе законов, главным гарантом которых являются власть имущие, затруднительно. Остаются лишь крайние меры: если монарх, носитель всей полноты власти, нарушает свои священные обязанности перед Богом и народом, то его можно устранить насильственно. У людей нет другого выбора: ведь монарх стоит над законами и им не подчиняется.

Реформаторы церкви — немецкий монах Мартин Лютер (1483—1546) и швейцарский священник Жан Кальвин (1509—1564) отрицанием христианских постулатов аскетизма, борьбы с корыстью и стяжательством способствовали ожесточению богатых против бедных. В странах победившего протестантизма (Англии, Швеции, Дании и др.) были приняты суровые законы против обедневших граждан (нищих, бродяг). В этих странах одного факта бедности было достаточно для того, чтобы оказаться на виселице: бродяг вешали в таком количестве, что не хватало пеньки для веревок, леса для виселиц.

Окрашенная религиозным мистицизмом средневековая практика борьбы с преступностью носила довольно мрачный характер, однако элементы теоретических изысканий, выработанных ее идеологами, и по сей день можно найти в основе практики воздействия на преступность. К таковым относятся:

— рассмотрение преступности как проявления зла;

— учение о свободе воли как основа карательной практики;

— концепция особого внутреннего и внешнего состояния преступников и возможности ранней диагностики этого состояния.

В период господства религиозных воззрений на преступника как пособника сатаны идея социальных преобразований как мера воздействия на преступность не была полностью уничтожена. Она развивалась Т. Мором, Т. Кам-панеллой, которые ценой своей жизни и свободы отстаивали гуманные подходы к воздействию на преступность. Их традиции продолжили ученые нового времени.

Немецкий философ И. Г. Фихте, сконструировав свой тип идеального государственного устройства, отмечал, "что достаточно народу прожить полстолетия при предлагаемом им государственном строе — и сами понятия о преступлении изгладятся из его памяти".'

Как реакция на средневековую жестокость XVIII в. знаменует собой расцвет гуманизма.