Б. СВОД ЗАКОНОВ И ПОЗДНЕЙШЕЕ ЗАКОНОДАТЕЛЬСТВО ДО УЛОЖЕНИЯ О НАКАЗАНИЯХ (§§ 27-31).

§27. В своде законов продолжается еще двойственность мошенничества и других имущественных обманов, отчасти собранных под рубрику лживых поступков, отчасти разбросанных в других разделах его. Постановления о мошенничестве составляют пласт русский, но они заметно опередили русскую жизнь указанием общей наказуемости всякого имущественного обмана, которое поэтому забывалось практикою; постановления о лживых поступках - пласт немецкий, нашедший себе у нас мирное но не долговечное существование под покровом навеянный теми же немецкими началами системы опеки и регламентации нравственности.

I. Воровство-мошенничество по Своду определяется словами указа 1781, с некоторыми лишь несущественными изменениями в редакции[1]. Так по способу действия мошенничество и здесь обнимало открытое внезапное похищение чьего либо имущества и присвоение его обманом или вымыслом; обман здесь мог иметь место даже после передачи имущества. Обмер и другие обманы не составляли мошенничества если они совершались в продаже питей: тут полагалась лишь денежная пеня вдвое против обмана и публикация судебного определения[2]. Дефраудации, утайка чужого имущества, несостоятельность и банкротство ясно отличены от мошенничества. — Точно также и редакция постановлений о способе действия грабежа, имеющем в нашем праве наиболее соотношений с мошенничеством, осталась без изменений. Однако сельский судебный устав 1839 (примечание к ст. 220 п. 11) разъясняет его в том смысле, что здесь требуется такое насилие, которое представляет опасность для жизни. Отдельно от грабежа свод ставит преступление разбоя, понимаемое им как явное открытое нападение на здание или ряд зданий для похищения чужого имущества и представляющее опасность для жизни других лиц[3].

Предметом мошенничества остается чужое движимое имущество, частные или казенные [4]. Под имуществом Свод понимает лишь вещи осязаемые, что открывается из постоянных забот законодателя об отыскании похищенного и о возвращении, передаче его in corpore хозяину. Обманы в продаже недвижимого имущества несуществующего или чужого за свое — хотя и здесь предмет преступления составляет имущество движимое, в силу преданий исторических еще не обнялись понятием мошенничества; также слабость обобщения дала себе знать в простых обманах при составлении письменных договоров, которые отошли к подлогу.

С внутренней стороны от воровства - мошенничества по прежнему требуется корыстное намерение. Наказанию подлежит не только совершение, но и покушение на это преступление. Возбуждение уголовного преследования не зависит исключительно от потерпевшего. Относительно наказуемости мошенничество по своду сравнено с кражей. Обстоятельства, определяющие строгость его, суть: ценность предмета преступления, повторёние и состояние виновного.

В 1840 года в определение цены введена еще большая дробность, чем в указанном выше указе 1816. Тогда стали различать мошенничество и кражу до 1½ рубля, от 1½ - 3, 3 - 4½, 4½ - 6, от 6 до 30 и выше 30 рублей[5]. К приведенным выше правилам об оценке вещи прибавилось, что при участии нескольких лиц каждое несет ответственность соразмерно всей стоимости похищенного; но потерпевший получает только нормальное вознаграждение, избытке же его, полученный исполнением наказания, поступает в пользу приказов общественного призрения. Ценить указано на серебро. Однако цена похищенного совершенно не принималась во внимание: 1) если кража и мошенничество совершены лицами дворянского и духовного состояния, почетными гражданами и купцами первых двух гильдий; виновные подвергались во всяком случае лишению прав состояния и отдаче в военную службу, a негодные ссылались на поселение[6]; 2) если эти преступления были совершены служащими в придворном ведомстве; виновные при этом отдавались в военную службу[7]; 3) это же правило указом 1840 июля 12[8] распространено на ссыльнопоселенцев и каторжных, при совершении которыми воровства законодатель рекомендует обращать внимание на число раз совершения, на нравственные побуждения и на обстоятельства, сопровождавшие преступление, каковы: похищена ли вещь служащая для удовлетворения порочных склонностей или необходимая для пропитания (IV п. 32).

Другое обстоятельство — рецидив. Так мошенничество на сумму менее 6 рублей, но совершенные в 4-й раз, карается как мошенничество выше 6 руб.; мошенничество от 6 до 30 р. во второй раз—как мошенничество выше 30 руб. Совершение этого преступления на сумму ниже 6 руб. во 2 или 3 раз имеет своим последствием прибавку к сумме, подлежащей отработыванию, от 12 до 18% частью в пользу рабочего дома, частью в пользу потерпевшего; кроме того рецидивист принимается в рабочий дом с позорным обрядом — ударами прутьями по платью. чего при первом мошенничестве не положено[9]. Жены и вдовы священников и дьяконов за мошенничество ниже 30 руб. обязаны лишь уплатить пеню вдвое против цены похищенного, a при рецидиве ссылаются на поселение[10].

По сословию виновного различаются лица не привилегированные, относительно которых имеют полную силу два указанные обстоятельства, и привилегированные. К последним относятся лица дворянского и духовного состояния, почетные граждане и купцы первых двух гильдий; они, без всякого различия в цене похищенного и в цифре рецидива, подвергаются лишению прав состояния и отдаче в военную службу, a негоднице к ней ссылаются на поселение. Жены и вдовы дьяконов и священников выделяются тем, что на наказуемость их влияет лишь рецидив и одно число стоимости ущерба — 30 руб.; мошенничество ниже этой суммы, совершенные в 1 раз, наказывается денежным взысканием вдвое без заключения в рабочий дом, a рецидив его или мошенничество выше 30 руб. подвергают их ссылке на поселение в Сибирь без телесного наказания. Мещане и купцы третьей гильдии, сверх нормальных наказаний, положенных для сельских обывателей, во всяком случае лишаются доброго имени[11]. Для обитателей военных поселений продолжали действовать воинские артикулы с незначительными изменениями; наиболее крупные введены для земли войска Донского, где воровство - мошенничество до 20 руб. в первый раз подвергалось телесному наказанию и провинившийся был обязан вознаградить потерпевшего; во второй или от 20—100 руб. тому же наказанию и командировке на караул вне очереди и только при совершении мошенничества во второй раз на сумму до 100 или в первый свыше ста рублей руб. применялись общие законы[12]. — Все другие сословия, непривилегированные, соразмеряли строгость ответственности рецидивом и ценою предмета нарушения, причем самое важное значений имели цифры 1½, 6 и 30 р. Мошенничества на сумму до 11/2 рубля с их стороны ведались полицией; сельский полиц. Устав 1837[13] расширяет домашнюю расправу даже на воровство до 20 руб., совершенные не более чем в третий раз; здесь ст. 217 его назначает розги и возвращение похищенных вещей хозяину. — Наказуемость за мошенничество до 6 руб. состояла в отрабатывании причиненного вреда в такой постепенности: от 1½ до 3 руб. — 90 рабочих дней; от 3 до 4½ руб. 120 дней и от 4½ до 6 р. 180 дней. Когда же сам виновный или другое лицо уплатит за него присужденную, к отработыванию сумму, или похищенное будет отыскано и возвращено хозяину, то вместо 90 дней назначается работа на 13, вместо 120 — на 20, и вместо 180 на 30 дней[14]. Мошенничество от 6 до 30 руб. включительно, кроме отработывания похищенного, наказывалось телесным наказанием плетьми через нижних полицейских служителей составлением на прежнем месте жительства[15]. Мошенничество свыше 30 руб, после телесного наказания плетьми при полиции подвергало виновных отдаче в солдаты, a негодных к тому— ссылке на поселение[16]. Правила об увеличении наказуемости при рецидиве указаны выше.

§28. II. Другие виды имущественных обманов по Своду Закон. известны под именем лживых поступков и подлогов.

Лживые поступки не определены по своему предмету. Это — преступление чисто формальное, обнимавшие с одной стороны имущественные обманы к которым не могли быть применены постановления о мошенничестве; с другой—лжеприсягу, лжесвидетельство, ложный донос, лживые показания на повальном обыске, ябеду, подлог при переносе дела на апелляцию и другие непредусмотренные особо обманы. В объем правиле они подвергают изобличенного дворянина потере дворянского достоинства, a городского обывателя—лишению доброго имени [17]. Более строгому наказанию подвергаются лишь особо отмеченные законом виды лживых поступков. Укажем те из них, которые имеют имущественный характер. Сюда относятся:

1) Подделка фабричных клейм ко вреду фабриканта наказывается вообще как лживый поступок; если же российские клейма будут подделаны на иностранных товарах для избежание платежа таможенный пошлины, или наоборот на русских изделиях будут наложены фальшивые таможенные клейма дабы в глазах покупателей они могли казаться иностранными, то виновный подвергается ссылке в Сибирь на поселение [18].

2) Обманы в качестве товара. Так изобличенные в продаже изделий из аплике, бронзы, нейзильбера и других композиций за золотые и серебряные, a равно в продаже мишурных галунов, парчой, бахромы, кистей и т. под. товаров за настоящие металлические лишаются права на производство торговли и продаются суду за обман и фальшивый поступок[19]; за продажу из казенных магазинов соли, перемешанный с землей и песком, указано отсылать виновных к суду[20]; здесь след. назначается обыкновенные наказание за лживый поступок. Иногда обманы в качестве наказываются легче чем лживые поступки; так продажа питей с подменами или вина не указной пробы с дурным запахом обложена лишь денежными взысканиями[21]. Других случаев наказуемого обмана в качестве Свод не указывает.

3) Обманы в цене предусмотрены только один раз—при продаже из казенных магазинов соли выше указной цены[22]. Виновные отсылались к суду, который применял к ним общие узаконения о лживых поступках.

§29. Понятие подлога в Своде Законов очень широко; редакторы понимали его: как один из лживых поступков и потому далеко не ограничивали смысла его изменением или подделкою знаков юридический достоверности тех или других отношений. Это смешение прежде всего отразилось заметную сбивчивостью в установлении наказаний за различные действия, отнесенная к подлогу; достаточно указать, что продажа одного и того же сочинения порознь нескольким лицам наказывается ссылкой на поселение, a подделка духовных завещаний—карами, установленными за лживые поступки вообще[23]. Как бы то ни было, в нем можно различить два вида: подлог в собственном смысле, состоящий в подделке или изменении указанных в законе актов и других знаков, которые, стоя под авторитетом власти, служат по общепринятым в обществе взглядом юридическими доказательствами достоверности определенных отношений; обыкновенно он называется подделкою;—и подлог в смысле обманов вообще, особо указываемых законом.

Подделка или подлог в собственном смысле распадается на а) подложное составление и распространение указов от имени правительства, клонящихся к нарушению общественного спокойствия[24]; б) служебный подлог, состоящий в подделке, злонамеренной переправке и подчистке протоколов и других актов присутственных месть лицами, служащими в государственный службе; к нему приравнены уничтожение и похищение ими судебных актов, обход запрещения вступать в коммерческие обязательства с казною и лживые рапорты о состоянии дела[25]. Однако если действие чиновника направляется против имущества казны, состоя в записывании в расход казенных припасов или материалов более действительного, или в показании в приемных квитанциях и рапортах, по которым производится от казны платеж поставщику, большего количества сравнительно с принятым на самом деле, то оно карается как воровство, т. е. слабее служебного подлога[26]; в) подлоги в актах состояния, a именно закрепощение свободного и составление фальшивой отпускной для крепостного; если сам крепостной составит себе, такую отпускную, то он подвергается лишь отдаче к военную службу[27]. Помещики, продавшие в другие руки людей отыскивающих судом свободу до разрешения дела, также подвергаются уголовному суду, но действие это не названо подлогом[28]. г) подделка монеты, ассигнаций, гербовой бумаги, бандеролей, печатей, штемпелей и клейм в ущерб казенному имуществу; сюда же приравнено снятие казенных печатей с других бумага и пакетов и прикладывание их к фальшивым документам. Наказания - ссылка на поселение или каторга с лишением всех прав; но употребление вторично одних и тех же бандеролей для табаку карается гораздо легче[29]; д) подлоги частных документов распространяются далеко не на все возможные документы. Взяв из Соборного Уложения крепости, а из последующих узаконений векселя, Свод Закон. дополнил эти предметы подлога лишь одним (согласно указу 1827 г.)—духовными завещаниями, да и то в этом последнем случае назначено лишь общее наказание лживых поступков. Другие особо указываемые виды караются ссылкой на поселение с лишением всех прав. Этот пробел восполнен только Улож. о Наказ. Наконец, г) подделка на русских изделиях чужих клейм русских фабрик карается как лживый поступок, товар же с чужим клеймом отдается Фабриканту чье клеймо подделано[30]. Во всех этих случаях требуется со стороны виновного заведомость о подлоге[31] и наличность или возможность вреда[32].

Таковы подлоги в собственном смысле. К другой группе принадлежат: а) продажа или залог проданного, состоящего под запрещением; под опекою, в секвестре, чужого или вымышленного недвижимого имения[33], a также продажа беглого человека за своего собственного по уговору с ним[34]. Действия эти названы подлогом потому, что в указанных случаях необходимо было составление крепостного документа, который таким образом с самого начала был недействителен и ложен. Поэтому аналогичный случай продажи движимого имущества заведомо краденого или приобретенного иным противозаконным способом рассматривается лишь как участие в воровстве, потому что подобная продажа не требовала необходимо составления документа[35]. б) Продажа нескольким лицам порознь права литературной собственности на одно и то же произведение или издание чужого сочинения под своим именем; кроме ссылки на поселение с лишением прав здесь положены еще плети[36], в) Взятие лихвенных процентов по заемному обязательству, т. е. долговому документу; наказание состоит в потере всего капитала, отданного в заем, в пользу приказа общественного призрения[37]. г) Присвоение залога посредством неявки ко взысканию домового заемного письма и сокрытия или уничтожения его влечет лишение всех прав, наказание плетьми и ссылку на поселение[38]. д) Злонамеренное торговое банкротство и необъявление других лиц о находящимися у них по какому либо основанию имуществе несостоятельного после публикации о ёго несостоятельности[39]. Злостная несостоятельность дворян сравнение лживыми поступками, a не с подлогом[40], но и за злонамеренное банкротство не назначено определенного наказания. Наконец, е) подлогами же названы тяжкие обманы против общественных банков и страховых обществ при застраховании имущества, a также поджог страхователем застрахованного[41]. Но, повторяю, кроме этих случаев, свод называет иногда подлогами и другие фальшивые поступки, особенно обманное изменение вещи и подмешивание в нее посторонних веществ для обмана, напр. продажу подмешанного или порченого вина, или вина неуказной пробы[42], подделку ремесленником каких либо товаров[43], хотя большею частью употребляет для таких действий другие названия[44]. В заключение необходимо заметить,, что отсылая судью очень часто при рассмотрении отдельных видов к наказанию за подлог, свод не установляет нормальной, общей наказуемости его; от того то практике оставалось применять в таких случаях наказания, установленные за лживые поступки вообще (ст. 865, 866), где совершенно упускались из виду лица непривилегированные.

Отдельно от лживых поступков и подлогов в своде стоят следующие случаи, имеющие некоторое отношение к нашему вопросу: а) Запрещенные азартные игры еще указом 1801 названы благовидною отраслью грабежа; они карались обыкновенно, даже при отсутствии шулерства и иного обмана, тяжкими денежными пенями, если только игра происходила на интерес. Содержатели игорных домов и лица, дававшие деньги в заем заведомо для игры, наказывались по правилам о со участии. Употребление в игре обманов (шулерство), видели мы, обратило на себя особое внимание законодательства еще в 1787 и признано им тогда за воровство - мошенничество[45]. Такой взгляд продолжается и в Своде.

б) Заключение недозволенных и притворных сделок в одном случае[46] названо подлогом, в другом[47]—лживым поступком. Однако в объем правиле оно не подвергалось наказанию, исключая лишь тех случаев, где притворные обязательства составляли средство банкротства.

в) Уклонение от платежа государственных повинностей, совершаясь при помощи подделанных штемпелей, клейм, т. под., карается как подлог. В других случаях оно образует различные преступления: корчемство, потаенную разработку золота и серебра, продажу его в ущерб казне и пр. Все они выделены из мошенничества и даже из лживых поступков. Наконец.

г) Употребление неклейменых мер и весов без обмана составляло особый, легко наказуемый проступок.

§30. Представленный очерк показывает, что мошенничество в Своде Законов далеко не успело еще достигнуть того общего значения, при котором оно обнимало бы все уголовно-преступные имущественные обманы. Оно в действительной жизни не только не служило лозунгом наказуемости всех подобных действии, но даже допускало совместное существование с собою отдельных преступлений, которые всеми своими частями входили в его состав. Мы имели случай заметить, что эти отдельные преступления накоплялись постепенно, совершенно независимо от мошенничества и те из них, которые существовали раньше него, удержали свою самостоятельность в Своде Законов; рядом с ними развились также другие преступления, которые законодатели того времени не успели включить в мошенничество только по недостатку вполне сформировавшейся способности к юридическому обобщению наличного материала. С другой стороны, способ действия мошенничества заметно двоится: он охватывал не только обман, но и внезапное открытое похищение чужого имущества.

Вот те недостатки Свода, которые должны были представиться преобразователям его. Редакторы Уложения о наказ. уголовн. и исправительных, взявшего на себя эту задачу заметили только последний из них и порешили его следующим образом. Они выделили отсюда внезапное похищение чужого имущества, создав из него самостоятельное преступление—грабеж 2-го рода (ст. 1643 изд. 1866 г.); и ограничили таким образом мошенничество областью похищения чужого движимого имущества посредством обмана; причем состав его сделался более определенен вследствие уничтожения немецкой рубрики лживых поступков. Конечно, заслуга Улож. о наказ. для развития мошенничества в этом отношении несомненна, хотя далеко нелегко можно помириться с тем местом, которое отведено теперь внезапному. порывистому похищению чужого имущества.— Как бы то ни было первый недостаток Свода — отдельное существование обманов, всецело входящих в состав мошенничества—редакторы Уложения не заметили, хотя и настаивали на самом широком общем определении мошенничества. Многие обманы, рассматривавшиеся Сводом как самостоятельные и независимые от мошенничества преступления, остались такими же и в Улож. о наказ. Таковы продажа или заклад чужого, заложенного или состоящего под запрещением недвижимого имущества, обманы против страховых обществ и банков; мала того: встретившись с необходимостью ограждать общество карательными мерами даже против таких обманов, которые успели доставить виновному формальное доказательство против обманутого, редакторы Уложения создали из них совершенно особое преступление (ст. 1688 Улож.), не заметив, что оно во всех своих частях обнимается определением мошенничества. Все это показывает, что они еще не обладали достаточною способностью обобщения. Но вместе с тем история нашего права каждым своим шагом свидетельствует, что прогресс законодательства относительно мошенничества состоял в постепенном отрешении от конкретного в пользу общего; масса наших стародавних полицейских постановлений относительно мер и весов заменилась общим правилом об уголовной наказуемости обмана в количестве, масса отдельных запрещений продавать вино и товары с подмесями и т. под.,—общим началом об обманах в качестве товаров. Сами редакторы Улож. о наказ. внесли ценную лепту в эту историческую сокровищницу русского права; выбросив лживые поступки, они смело включили многие виды их в мошенничество, более точною редакциею своих постановлений они заставили практику общее смотреть на мошенничество, чем было до них. Даже выделяя из мошенничества побуждение обманом к вступлению в обязательства, они торопятся оговориться в мотивах, что и это действие «того же рода, как и мошенничество», и спешат постановить ст. 1676, которые дает возможность включить почти все действия, предусмотренные гл. IV и V раздела XII Улож., в общее понятие мошенничества. Они сами таким образом сознавали—хотя и смутно— неуместность дробления уголовно-преступных имущественных обманов на несколько отдельных независимых друг от друга преступлений; не сумев преодолеть трудности уничтожения этой дробности, они тем не имение указали будущему законодательству, что путь, которым оно должно следовать, есть путь объединения всех имущественных обманов в видовое понятие мошенничества. Мы думаем, что Россия уже вправе ожидать от своей юридической науки систематического почина в таком национально-историческом духе, и потому, не стесняясь некоторыми неточностями действующего законодательства, рассматриваем во II части предлагаемого труда мошенничество как всякое похищение чужого движимого имущества посредством какого либо обмана.

§31. История нашего права, таким образом, воочию подтверждает закон постепенного развития в законодательстве способности к обобщению, вследствие которого состав мошенничества, становясь на более и более общую почву, постепенно включает в себя новые виды, прежде не подлежавшие наказанию.

Но не только этот логический, но и указанные выше бытовые законы находят себе дружное призвание в истории нашего права. Уголовно-преступный имущественный обман начинает появляться в летописях русского законодательства с тех только пор, когда имущественный оборот нашего общества достиг той степени развития, на которой для него необходимо взаимное доверие, врываясь последовательно в различные отношения по степени этой необходимости. Такие области оборота как торг золотыми и серебряными товарами или как торг на общественных рынках, настоятельно требовавший правдивость в мерах и весах, послужил для него входною дверью в нашу юридическую жизнь. Затем он последовательно и очень медленно проникал в те отдельные отношения, на которые указывали развивавшиеся общественные потребности—в продажу чужого или проданного уже недвижимого имения, потом вобрал в себя обмер и обвес, обманы в качестве и т. д., a в XVIII в. практика почитает обман равным мошенничеству. Уже Екатерина II выступила на почву общих начал в мошенничестве, объявив наказуемым мошенником всякого, кто «что подобное обманом или вымыслом себе присвоит без воли и согласия хозяина». Но тут мы встречаемся с явлением в высшей степени любопытным и поучительным. Не прошло года, и в Уставе Благочиния сама Екатерина забывает это общее правило, ставя рядом с мошенничеством, но совершенно отдельно от него другие самостоятельные виды обманов. Четыре года спустя законодательство отнеслось к ремесленным обманам как будто этого правила вовсе не существовало, a к обманам для выманивания документальных обязательств оно не применялось до 1845; ясное дело, что закон опередил жизнь, которые должна была сдержать его и в самом деле сдержала. Но все же обобщения, вытекшие из русской юридической жизни, хотя и медленно завоевывали себе большие и большее признание; гораздо печальнее была участь общих начал, пересаженных к нам прямо с Запада. Некоторое время немецкие начала об обмане были у вас в полном ходу—по крайней мере на страницах уложений; закон лелеял негодные во всех отношениях лживые поступки как родное детище, но его чужеземный характер бросался в глаза каждому беспристрастному наблюдателю уже из того неумения совладать с ним, которое выразилось в Своде и в памятниках более ранних: состав его был весьма расплывчатым и предполагал возможность совершения его лицами всех сословий (напр. подделка духовных завещаний), между тем как назначенные за него кары по существу своему могли иметь применение только к лицам привилегированным. Наконец, от них торжественно отказался сам законодатель. Чем же объяснить это? Сознанием им логической негодности начал, некогда защищаемых им самим? — Бесспорно, что до сих пор в области имущественных преступлений Германия дарила вас началами совершенно негодными. Произошло ли это от шаткости начал права в юридической жизни самой Германии, или от того, что наши законодательные деятели имели обыкновение знакомится лишь с последними практическими выражениями германского права в кодексах, не заглядывая усердно в ее литературу — мы теперь решать не беремся. Для нас важнее в настоящую минуту тот несомненный факт, что под непосредственным немецким влиянием мы объявили уголовно-преступными утайку и растрату вверенного имущества, начали степенить наказуемость похищения имущества по стоимости похищенного имущества, едва не скроили состав уголовно-преступного обмана по негодным немецким рисункам и т. д. Но не в логической негодности перенимавшихся нами немецких начал, не в глубоком сознании законодателем обязанности служить в праве духу национальности должно искать объяснение тому, что на русской почве немецкие постановления об имущественных обманах не держались прочно и забывались самим законодателем. Немецкое начало наказуемости утайки и растраты живет у нас до сих пор, цена предмета похищения до настоящей минуты составляет легальное обстоятельство, определяющее наказуемость его. Там где закон имел возможность указать внешние мерки, несоблюдение которых было очевидно, он не женировался не национальностью их; с другой стороны против таких мерок, в силу строя русский государственный жизни, не могло быть и гласного, открытого протеста общества. Чем же объяснить противоположные результаты в вопросе о мошенничестве?

Позволяем себе думать, что причины этого явления лежат в тех мировых законах развития преступлений, над которыми не властно отдельное лицо, хотя бы оно было законодателем. Закон развития государственных сил дал себя весьма ясно почувствовать в этой медленности обобщения и в той боязни за исход гражданских процессов при признании наказуемыми всех имущественных обманов, которые выразились в истории нашего права. Слабость государственных сил в начале государственной жизни, ясно, должна была вызывать расчетливую экономию в применении их; при чем области, на которые прежде других распространялась их охрана, определялись законами развития потребностей и преобладания более важной в данные время над менее важною. Законодатель в XVIII в. опередил потребности — но жизнь сдержала его; во многих отношениях общество уже созвало необходимость охраны имущества против обмана, но в то время широкое проведение этого начала открывало дверь для ябедничества, охрана против которого была не менее важна и даже, вследствие тогдашних условий и слабости судебного устройства, более настоятельно, чем охрана против обмана; эта-то вторая потребность сдержала осуществление первой и затормозила развитие мошенничества. Словом, чем ближе всматриваться в историю правовых институтов, чем шире брать эпохи и области, в которых они развивались, тем более стушевывается личный характер мер законодательства по этому институту и тем рельефнее открывается, что история права живет своими законами, материал которых — служение жизни, a не отдельному лицу. И не было примера, чтобы игнорирование их каким либо Законодателем могло продолжаться долгое время; но каждая минута такого игнорирования вместе с тем была минутою причинения обществу вреда вместо пользы, доставление которой есть задача пишущих законы.