Глава четвертая

К оглавлению 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16
17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28

In vino veritas…

Нежданный гость…

Новая Нагорная проповедь

Филомене удалось договориться, чтобы рекламу «Каны» показали в самый подходящий момент демонстрации фильма «Звуки музыки»: сразу после сцены бракосочетания. Вместе с тридцатью миллионами других американцев мы смотрели, как Джули Эндрюз клянется в верности Кристоферу Пламмеру. Когда в кадре появились монахини, наблюдающие за церемонией из своего монастыря, зрители, сидевшие в обители святого Тада, приветствовали своих единоверок аплодисментами. Потом мы устроили овацию нашему рекламному ролику.

Почти сразу после того, как на экране мелькнула надпись «800‑ПЕЙ‑КАНУ», наши телефоны начали звонить, словно церковные колокола после торжественной мессы в Пасхальное воскресенье. Филомена установила у нас многоканальный телефон и проинструктировала монахов. Десятки монахов сидели в своих кабинках, надев головные телефоны, словно телефонистки, и говорили каждому звонившему: «Да благословит вас Господь… разрешите принять ваш заказ». Аббат предложил добавлять фразу в духе Чопры: «Благодарим вас за первоклассный выбор», — но Филомена ухитрилась запретить ее на том основании, что она звучит не совсем по‑монашески. Это все, что мы могли сделать для удовлетворения спроса. За несколько недель мы получили заказы на миллион бутылок вина «Кана» по восемь долларов за бутылку. Рекламный ролик покорил не только телезрителей, но и прессу. К нам стали приезжать репортеры общенациональных газет и телеканалов. Они были несколько разочарованы, когда вместо высокогорного монастыря‑крепости обнаружили приземистое кирпичное строение без подъемного моста и виднеющихся в вышине снежных вершин. Устраивая им экскурсии, Аббат начал называть находящийся неподалеку холмик горой Кана. (Он забывал упомянуть о том, что на самом деле это была куча мусора. Во времена тяжких испытаний монастырь сдал этот участок земли в аренду предприятию по удалению отходов для использования в качестве свалки.) Однако репортерам и продюсерам, проделавшим такой большой путь, не хотелось, чтобы факты становились помехой для волнующего репортажа. Их операторские группы, подходя к делу творчески, старались, чтобы Кана выглядела как можно внушительнее. Производя съемку с уровня земли, они даже ухитрялись превращать холмик в высокую гору — пусть и без снежной вершины, — на которую взбирался Аббат а‑ля Джули Эндрюз. Как‑то раз, приведя Диану Сойер из Эй‑би‑си на экскурсию в винодельню, Аббат так увлекся, что предложил ей отведать вина из новой партии. Филомена мертвой хваткой вцепилась мне в руку и прошептала:

— Если Диана Сойер выплюнет наше вино на глазах у миллионов телезрителей, будет грандиозный скандал, что отнюдь не пойдет на пользу нашей репутации.

Прежде чем Аббат успел откупорить бутылку, содержимое которой отличалось характерным для «Каны» оранжевым оттенком, Филомена сделала шаг вперед.

— Послушайте, святой отец, — вкрадчиво сказала она, — помните, вы всегда говорили нам, что коль подали вино, «то божественно оно»? Быть может, лучше предложить мисс Сойер что‑нибудь из аббатских секретных запасов?

— Позвольте мне! — вставил я и, ринувшись в кабинет Аббата, принялся рыться в ящиках с французским вином, которое он заказал ранее — по его словам, «для научных исследований и опытных разработок». Я схватил бутылку какого‑то французского вина урожая восемьдесят второго года под названием «Шато Фижак» и быстро перелил содержимое в пустую бутылку с этикеткой «Секрет Аббата», довольно много при этом расплескав. Потом наполовину впихнул пробку в бутылку и поспешил обратно.

Мисс Сойер выпила глоток перед камерами.

— Потрясно! — воскликнула она. — Я слыхала, что качество вина в штате Нью‑Йорк повышается, но понятия не имела, что настолько! Как вам это удается?

— Нет уж, — сказал Аббат, — как бы ни любил Господь щедрых на дары, выдавать секреты Каны мы не можем. В конце концов, и Иисус на брачном пиру в Кане оставил Свой секрет при Себе, не правда ли?

Мой взгляд случайно упал на пробку, которую Аббат держал в руке. К ужасу своему, я отчетливо увидел на ней штамп с надписью «ШАТО ФИЖАК». Однако мисс Сойер закончила интервью, так ничего и не заметив, за что я молча вознес благодарственную молитву.

Потом Аббат поздравил меня с удачным вмешательством. По дороге в свой кабинет он спросил:

— Это было «Фижак», да?

Я кивнул.

— Приятное на вкус, немножко отдает ежевикой и фисташками. Дивный букет. Вероятно, урожая восемьдесят второго года.

— Я вижу, научные исследования и опытные разработки отца настоятеля приносят плоды, — сказал я. — По какой же цене продается бутылка «Шато Фижак» восемьдесят второго года?

— Дороже, чем бутылка «Каны» восемьдесят второго года, уверяю вас. К тому же его не так‑то просто достать. Правда, в Чикаго у меня есть знакомый, у которого еще осталось несколько бутылок меньше чем по две сотни за штуку. У него даже есть немного вина шестьдесят первого года.

В кабинете Аббат увидел на линолеумном полу лужицу пролитого «Фижака» и нахмурился:

— Вот это я и называю грехом.

Он налил остаток вина из бутылки в бокал и протянул его Филомене.

— Восхитительно! — сказала она. — Вы бесподобно сыграли роль официанта, ведающего винами, брат Зап.

— Благодарю, — ответил я, — но вряд ли подобная долгосрочная стратегия окажется эффективной. Мы получили заказы на миллион бутылок. Если мы и впредь будем разливать вино стоимостью в двести долларов по бутылкам, которые продаем по восемь зеленых… — я потянулся за Аббатовым калькулятором, — то наша чистая прибыль составит… минус сто девяносто два миллиона долларов. Конечно, только у вас есть степень магистра в области управления частными компаниями, но такой план торговых операций не кажется мне блестящим.

Аббат явно ужаснулся:

— Отдавать мой «Фижак» людям, которые покупают вино по восемь долларов? Numquam![16]

— Ни в коем случае! — Филомена застенчиво улыбнулась Аббату. — Самое лучшее вы приберегаете для себя!

Оба захихикали так, что это вызвало у меня раздражение.

— Что же в таком случае, — спросил я, — мы планируем подавать гостям на свадьбе?

— Чилийское вино, — сказал Аббат. — То вино, за которым вы собирались лететь, когда брат Дипак изменил ваш маршрут.

Опять он за свое!

— Вы хотите сказать, когда Брокер Наш Небесный передал информацию относительно компании «Эппл»?

И тут, стремясь предотвратить жаркий богословский спор, вмешалась Филомена.

— Нельзя торговать только чилийским вином, — сказала она. — С точки зрения потребителя, привлекательность «Каны» состоит в том, что монахи именно здесь выращивают и давят виноград, а потом разливают вино по бутылкам. Если на этикетке будет написано «Произведено в монастыре Каны», то, согласно букве закона, мы должны делать вино здесь.

— Вот именно! — сказал я. — А это значит, что нам необходимо новое оборудование для производства вина. Нашего собственного вина. Вина без ржавчины. Без оранжевого оттенка.

— Частности! — надменно произнес Аббат. — Мы будем разливать по бутылкам чилийское вино и немного своего — только совсем немного, чтобы не портить букет.

— Хорошо, но нам все равно нужно новое оборудование! — сказал я. — Мы положили на свой счет деньги, выплаченные за миллион бутылок вина. Теперь мы должны поставить миллион бутылок. Хоть чего‑нибудь!

Аббат неохотно согласился выделить средства на новое оборудование для разлива вина по бутылкам, хотя он, по‑видимому, уже утратил интерес к любому вину отечественного производства. В то время все его помыслы были сосредоточены на других проектах. Строительные работы в его президентских апартаментах были в самом разгаре, и теперь он, как это ни прискорбно, стремился к осуществлению еще более грандиозного плана.

После репортажей в средствах массовой информации к нам еженедельно приезжали десятки посетителей, просивших показать им винодельни и, само собой, покрытую снегом «гору Кана». Брату Джерому, недавно назначенному директором по связям с паломниками, удавалось с успехом морочить им голову. Тем временем Аббат увидел в экскурсантах новый потенциальный источник дохода. Они с Эллиотом строили планы возведения горы Кана в натуральную величину.

— Раз уж они приезжают, — заметил он, — можно ее и соорудить.

Начали приходить первые гневные письма. Прошло уже много времени с тех пор, как был показан рекламный ролик, и покупатели желали знать, где их вино. Аббат, увлеченный реконструкцией кабинета и возведением горы, назначил меня директором‑распорядителем. На мою долю выпало объяснять недовольным массам, что «наше скромное предприятие завалено заказами», но монахи, мол, трудятся круглые сутки, стремясь их выполнить. По иронии судьбы, мои неубедительные отговорки оказали благотворное влияние на спрос. Едва стало известно, что «Кана» недоступна, как мы стали получать еще больше заказов. Филомена тут же повысила цену с восьми до пятнадцати долларов за бутылку. А я получил возможность уверять покупателей, предъявляющих претензии, что они заключили сделку «на выгодных условиях». Аббат начал говорить о том, что пора продавать канское вино на срок.

Однажды утром брат Джером привел ко мне посетителя.

— Я сводил его на экскурсию, — прошептал он. — Даже своих свиней ему показал. Но у него какой‑то жетон. Он говорит, что хочет видеть того, кто заведует винодельней.

Жетон действительно был, и на нем значилось: БЮРО АЛКОГОЛЯ, ТАБАКА и ОГНЕСТРЕЛЬНОГО ОРУЖИЯ.

— Не думаю, — сказал я, стараясь ничем не выдать своего волнения, — что вы приехали насчет табака или огнестрельного оружия.

Вскоре стало ясно, что он не расположен вести шутливую беседу. БАТО получало жалобы от покупателей и главных прокуроров нескольких штатов по поводу невыполненных заказов. Он приехал, чтобы провести расследование. Я объяснил, что у нас огромное количество заказов. Записав сведения о заказах, он принялся выспрашивать меня о том, каковы площадь под виноградниками и производительность винодельни. Потом спросил, почему из нашего сверкающего новенького оборудования не льется рекой вино.

— Ах, — сказал я, — право же, об этом вам лучше поговорить с Аббатом.

Мы нашли его на совещании с участием Эллиота и архитектора — специалиста по тематическим паркам, приглашенного для работы над проектом горы Кана. Аббат снисходительно поздоровался с федеральным агентом и даже предложил ему бокал вина.

— Пока еще я никакого вина не видел, — сказал агент.

— Ах‑х! — сказал Аббат. — Ну, об этом вам, право же, лучше поговорить с братом Запом. Вот он, наш директор‑распорядитель.

— Может, вы оба со мной поговорите? — спросил агент.

Он указал на очевидные факты: мы выращиваем гораздо меньше винограда, чем нужно для выполнения всех заказов, а в настоящее время и вовсе ничего не производим. Потом указал на нечто не столь очевидное:

— То телеинтервью, которое вы дали Диане Сойер. Один из моих ребят — а он в винах разбирается, — внимательно просмотрел ту видеозапись, где она дегустирует ваше вино. Он заметил на пробке слово «Фижак».

— Ах‑х‑х! — сказал Аббат. — Ну, если и дальше так пойдет, скоро «Кана» будет, наверно, стоить не дешевле «Фижака».

— Дело не в этом, — сказал агент. — Федеральное законодательство запрещает выдавать одно вино за другое.

Аббат гордо выпрямился во весь рост:

— «Отдавайте кесарево кесарю, а Божие Богу». Законы нашей страны мы уважаем. Между тем советую вам уважать законы Божьи. У нас бедный орден…

К несчастью, Аббатова сентенция была прервана шумом бульдозера, делавшего выемку в грунте для нового винного погреба. Агент отпустил ехидное замечание по поводу большого объема работ, и разговор был скомкан. В заключение Аббат напомнил агенту, что среди американских «налогоплательщиков есть и сто миллионов католиков».

— Интересно, какие чувства они испытают, узнав, что эти налоговые поступления расходуются на преследование Матери‑Церкви, — сказал Аббат. — Я уверен, что Диана с удовольствием сделает дополнительный репортаж: «Большой Брат подвергает гонениям братьев малых».

Диана?

Уведя агента подальше от Аббата, я сделал все возможное, чтобы его успокоить. Я пообещал ему, что путем смешивания нашего вина с другими сортами скоро будут выполнены все заказы и что этикетки будут приведены в строгое соответствие со всеми правилами.

Проводив агента БАТО до выхода, я поспешно вернулся к Аббату. Он вновь вежливо заверил меня в том, что чилийское вино было заказано еще «несколько недель тому назад», после чего они с Эллиотом и проектировщиком тематических парков продолжили дискуссию о фальшивой горе.

Я позвонил директору винного завода в долине Майпо и справился, когда прибудет вино. Испанский язык я уже забыл, но все‑таки сумел понять, что «cheque»[17] на полтора миллиона долларов, который им прислал Аббат, оказался «mal»[18]. Кроме того, насколько я понял, они уведомили об этом Аббата, а он заверил их, что это просто недоразумение и что будет отправлен новый чек. Однако «cheque» так и не поступил.

Почуяв надвигающуюся катастрофу, я позвонил в банк, чтобы выяснить, сколько денег у нас на счете. Мне ответили, что осталось тридцать шесть тысяч долларов. Неудивительно, что чек на полтора миллиона, отправленный на чилийскую винодельню, не был оплачен. При той скорости, с которой Аббат тратил деньги — на свои апартаменты, на свой винный погреб, а теперь и на эрзац‑гору, — их должно было хватить еще примерно на неделю. Но стоило нам промедлить с началом выполнения заказов на вино «Кана», и тот агент БАТО неминуемо появился бы вновь, причем с неприятными правовыми документами.

Уговаривать Аббата сосредоточить мысли на этих чрезвычайных обстоятельствах было бесполезно. Он отделывался от меня, изрекая банальности в духе Чопры: мол, космос найдет какой‑нибудь выход. Однако привлечь внимание Филомены мне все‑таки удалось. Мы с ней изучили Аббатовы сметы на строительные работы — Эллиотовы счета оказались просто астрономическими, а счета проектировщика тематических парков можно было охарактеризовать как «вызывающие тревогу», — и подсчитали затраты на выполнение заказов на вино. В конце концов мы пришли к выводу, что нам нужно раздобыть пять миллионов долларов, причем как можно скорее.

Я решил воспользоваться нашим счетом на Уолл‑стрит. Благодаря конфиденциальной информации о биржевых операциях, которую Господь наш, проявив мудрость и беспредельное великодушие, счел нужным даровать мне посредством моего истолкования текстов требника, Канский фонд весьма значительно пополнился и принес неплохие дивиденды другим Билловым клиентам, вложившим в него деньги. Мало того: Билл сообщил мне, что благодаря прибыльности фонда, а также подтвердившейся информации относительно свиной требухи и компании «Эппл», служащие моей бывшей фирмы стали считать меня кем‑то вроде гуру. По его словам, они решили, что у меня есть «связи». Если бы они только знали!

Я позвонил Биллу и спросил, какова наша доля в фонде. «Чуть больше лимона», — сказал он; отнюдь не достаточно, чтобы нас спасти.

В ту ночь я беспокойно ходил взад и вперед по всему монастырю. Вечерним текстом в требнике был знакомый отрывок из Евангелия от Марка (10:25): «Удобнее верблюду пройти сквозь игольные уши, нежели богатому войти в Царствие Божие». Если принять во внимание переплет, в который мы попали, эта сентенция звучала довольно ядовито. Сперва я расценил ее как укоризненную весточку от Бога, напоминание о том, что богатство, ниспосланное монастырю, препятствует нашему духовному развитию. Потом меня осенило: Брокер наш снова позвонил мне, дабы объяснить, как спасти монастырь — а заодно и души нескольких богачей.

Мое появление в фирме, к тому же в монашеской рясе, привлекло всеобщее внимание. Когда я шел через операционный зал к кабинету Билла, все поднимали и поворачивали головы. Старые знакомые подбегали, чтобы пожать мне руку, и даже те, с кем раньше я не особенно ладил, почтительно со мной здоровались.

— Эй, святой отец! — крикнул кто‑то. — А где же горячие новости?

— В аду, — ответил я. — И другой информации вы, грешники, сегодня от меня не дождетесь.

Я намеренно прошел мимо стола Джерри. В фирме Джерри прославился тем, что воровал самую свежую конфиденциальную информацию у других брокеров. В былые времена меня он попросту не замечал — моя информация никого не интересовала. Лишь однажды он обратил на меня внимание — когда принялся злобно упрекать за пьянство.

Он наверняка меня увидел. Правда, только слепой не заметил бы монаха в операционном зале биржи на Уолл‑стрит. Повысив голос так, чтобы Джерри услышал мои слова, я сказал Биллу:

— Надо поговорить с глазу на глаз!

Я пришел перед самым обеденным перерывом, рассчитывая на то, что Джерри сможет уйти с работы и незаметно последовать за нами. Когда мы спускались на лифте, я даже сделал ему комплимент по поводу его (отвратительного) галстука.

Я заранее попросил Слаттери не занимать две соседние кабинки. Мы с Биллом сели в одной из них. Минуту спустя в соседнюю, «случайно» оказавшуюся свободной, потихоньку прокрался Джерри и сделал вид, будто углубился в чтение «Уолл‑стрит джорнал».

И, вновь повысив голос, чтобы меня было слышно, я сказал:

— Билл, тебе известны слова из Библии о том, что легче верблюду пройти сквозь игольное ушко, нежели богатому войти в Царствие Божие?

Он недоверчиво посмотрел на меня:

— Надеюсь, ты привел меня сюда не для того, чтобы… ты же не пытаешься завербовать меня в свой орден?

— Тебя до второго пришествия не завербуешь. Нет, ничего подобного. Просто послушай. Что, если тут имеется в виду игла от швейной машинки «Зингер»?

— О чем это ты?

— Верблюд, — подсказал я ему. — Игольное ушко.

— Все равно не понимаю.

— Я о том, что одна корпорация приобретает другую корпорацию.

Недоуменное выражение его лица сменилось на удивленное:

— Ты хочешь сказать… что Эр‑Джей‑Эр собирается купить «Зингер»?

— Наоборот. Компания «Швейные машинки Зингера» собирается покупать акции Эр‑Джей‑Эр.

Он сказал, что продать их оказалось проще простого.

— А свои продал? — Я услышал в его голосе нотку неуверенности. — Билл?!

Он пообещал продать.

Наутро Эр‑Джей‑Эр и «Зингер» заявили, что никакого слияния не планируется — ни по взаимному согласию, ни принудительного. Курс акций Эр‑Джей‑Эр снова упал до прежней отметки.

Когда я возвращался в Кану, Билл позвонил мне в машину на сотовый и сказал, что Джерри сгорел «синим пламенем». Поначалу я укорял себя за то, что рад это слышать, но потом пришел к выводу, что, превратив земную жизнь Джерри в ад, я в то же время облегчил ему путь в Царствие Божие.

Деньги с нашего счета потекли в Чили, и вскоре из нашего нового оборудования потекло рекой каберне «Долина Майпо». В душистый летний вечер мы собрались, чтобы посмотреть, как монастырское вино «Секрет Аббата» польется в первую бутылку. Перед самой машиной для закупоривания ее поджидал брат Тео. В своей новой должности главного смешивателя он стоял над конвейером с пипеткой, наполненной вином из нашего собственного винограда. В горлышко каждой бутылки, двигавшейся мимо, он выдавливал одну каплю. По мнению Аббата, это ничтожное количество нашего собственного отвратного пойла обеспечивало правомерность надписи «Произведено монахами монастыря Каны» на этикетке. Лично я не стал бы доводить подобную правовую оценку до сведения Бюро алкоголя, табака и огнестрельного оружия.

На глазах у всех Аббат налил первый бокал себе. Он поднес вино к свету, слегка взболтал, понюхал, а потом пригубил. Мне показалось, что от этой дешевой бормотухи он поморщился, как от боли, но, с другой стороны, к тому времени вкус у него, по его собственному выражению, уже «полностью сформировался». Как бы там ни было, он улыбнулся и заявил, что вино «в высшей степени пригодно для питья».

Аббат произнес трогательную речь, похвалив всех монахов за мужество, проявленное в период тяжких испытаний. Потом провозгласил тост в честь «нашей феноменальной Филомены» и ее «чудодейственного вмешательства в дела Каны» — и налил второй бокал ей. Филомена подняла бокал, поблагодарила Аббата, а потом повернулась ко мне.

— Если кому‑то и удалось сотворить чудо в Кане, — сказала она, — так это брату Запу.

Она отдала бокал мне.

Филомена не имела ни малейшего понятия о моем былом пристрастии к выпивке. Прошло уже почти три года с того дня, как в баре «У Слаттери» я в последний раз выпил спиртное. Но это был самый неподходящий момент, чтобы пускаться в пространные объяснения. Отказ от одного бокала вина в такой торжественный день мог бы показаться невежливым. К тому же мне было интересно узнать, что за вино нам удалось раздобыть с таким трудом. Каково оно — в конце‑то концов — на вкус?

Ответ был таким: в высшей степени пригодно для питья. Мне было бы еще приятнее, если бы наши покупатели платили шесть долларов за бутылку, а не те пятнадцать, которые мы стали требовать. Но зато в этом вине не было ни частиц ржавчины, ни разнообразных оттенков оранжевого цвета. В общем, вино оказалось отменным. Когда начался пир на свежем воздухе, устроенный Аббатом по случаю торжества, я позволил себе еще один бокал.

Так мы еще никогда не пировали. Эллиот нанял обслуживающий персонал из нью‑йоркской фирмы. На столах, рядом с каждым прибором, лежало иллюминированное меню в стиле средневековых рукописей, старательно проиллюстрированное монахами. Пока вино согревало мне нутро, я принялся изучать написанный красивым почерком текст:

«ПИР В КАНЕ»

Новейшая интерпретация галилейского свадебного пира

Шеф‑повар: Патрик О'Нил

Курган оливок

Ватрушки «Свитки Мертвого моря»

Манна небесная вареная

Свиное филе по‑гадарински, начиненное винными ягодами Амаретто

Вареный морской ангел в пергаменте

Падший ангельский бисквит «Магдалина»

Кофе «Лазарь»

Монастырское каберне «Секрет Аббата» в мерных кувшинах

В центре главного стола, за которым сидели Аббат с Филоменой — меня туда почему‑то не пригласили, — возвышалось громадное ледяное скульптурное изображение нового комплекса «Гора Кана», куда входил и самый последний плод Аббатова воображения — гигантский Паломнический центр.

— На первом настоящем пиру в Кане, — сказал брат Боб, тыча вилкой в свой кусок свиного филе по‑гадарински, — наверняка было нелегко сохранить ледяную скульптуру, когда она начала таять. А может, Богоматерь попросила Иисуса решить и эту проблему?

Меня больше занимало то, что происходило рядом со скульптурой. Аббат, пребывавший в приподнятом настроении, наливал себе и Филомене бокал за бокалом — из бутылки, показавшейся мне знакомой. Несмотря на то, что уже смеркалось, я сумел разобрать на этикетке слово «Фижак». Они были увлечены беседой. Аббат время от времени касался то локтя, то рукава Филомены, дабы придать выразительность высказанной мысли — не иначе, очередной нетленной премудрости из канона Чопры, поклонниками которого были оба. Когда же он протянул руку и на минуту обнял Филомену за плечи, мое терпение лопнуло. Я схватил со стола кувшин «Каны» и удалился в виноградник.

Я взобрался на гору Кана — то есть на первую «гору Кана», холмик над бывшей мусорной свалкой — и прислушался к доносившемуся снизу шуму празднества. За каркасом новой горы Кана взошла луна. Зрелище было просто нелепое: стальные балки, соединенные сваркой в гору высотой с пятнадцатиэтажное здание. Что случилось с нашим монастырем?

И самое главное: что случилось со мной? Ну и ну: сижу на мусорной свалке, пью поддельное вино и терзаюсь ревностью к настоятелю своего монастыря. Несмотря на хмельной туман в голове, я попытался представить себе, какой способ умерщвления плоти прописал бы против этого душевного состояния святой Тад. Валяться в колючих кустах тут наверняка было бы бесполезно. Я осушил кувшин и швырнул его в новую гору Кана. Потом откинулся назад и испытал полузабытое ощущение — опьянение до потери сознания.

Следующее, что всплывает у меня в памяти, это голос:

— Зап! Что с вами?

Это была Филомена! Она стояла надо мной, и луна сияла над ней, как нимб. Точнее, два нимба. Я прищурился, чтобы не двоилось в глазах.

— Святая Филомена, — пробормотал я.

— Брат Боб сказал мне, что вы потопали прочь с бутылкой. Простите, — сказала она. — Если бы я знала о вашем… я не предложила бы вам тот бокал вина.

— Я жалею лишь о том, что это было не «Фижак», — сказал я. — Но его вы, наверно, приберегаете, чтобы выпить в минуты близости с моим духовным наставником.

— Не будь вы так пьяны, — сказала она, — я бы обиделась.

Я презрительно фыркнул.

— Зап! Если вы подозреваете Аббата в грязных помыслах, это ваше дело. Но могу вас заверить, что у меня они ответного чувства не вызывают.

— Ну, тогда это, наверно, просто духовная близость между двумя фанатами Чопры.

— Чопры? О чем это вы?

— Вы же познакомились на съезде фанатов Чопры, не правда ли?

Она саркастически рассмеялась:

— Да. Фирма послала меня туда для привлечения клиентуры. Неужели вы думаете, что я принимаю эти книжки всерьез? Меня восхищает предприимчивость этого парня, но читать его книжки бесплатно я бы не стала.

Так вот, значит, в чем дело! Я тут же проникся безграничным уважением к Филомене. Пригладив росистую траву рядом с собой, я сказал:

— Посидите немного.

Она села.

— Ну что ж, — сказал я, — выходит, в Дипака вы не верите. Не верите и в продажу вина с правдивыми надписями на этикетке. Во что же вы тогда верите?

— Возможно, вы будете потрясены, — сказала она, — но я верю в католические ценности.

— В католические ценности?! — сказал я. — Кажется, в сто первом церковном догмате нет упоминания о чем‑либо подобном. А входит ли в число «католических ценностей» использование Священного Писания в целях создания лживой рекламы? Неужели, по вашему мнению, Богу и вправду угодно, чтобы мы быстро разбогатели благодаря Его чуду? Вы сами‑то верите, что Он сотворил чудо в Кане?

— Да будет вам известно, ваше преосвященство, — ответила она, — что я прочла кое‑какую литературу по этому вопросу. Я всегда основательно готовлюсь к съемкам рекламных роликов. И вот что я усвоила для себя насчет Каны: может, Он сотворил чудо, а может, и нет. Этот эпизод описан только в Евангелии от Иоанна, а богословы считают, что из всех четверых Иоанн заслуживает доверия в наименьшей степени. Остальные трое вообще не упоминают об этом чуде. Вывод? Возможно, не имеет значения, сотворил Он чудо или нет. Важно лишь то, что люди в это верят.

— Понятно. Евангелист Иоанн — консультант по организации сбыта.

— Собственно говоря, так оно и есть. А каким образом, по‑вашему, католичество получило распространение во всем мире? Благодаря блестящей организации сбыта.

— Почему вам непременно нужно быть такой циничной?

— Если тебя зовут Филомена, это нетрудно.

— Почему? — спросил я. — Красивое имя. Оно значит «любимая». Я не ошибся?

— В тысяча восемьсот втором году в римских катакомбах нашли скелет молодой женщины. Люди решили, что это останки замученной в древности девственницы по имени Филомена. Мощи были переданы одной из церквей Неаполя. В церковь толпами повалили паломники — с Пожертвованиями. А сто лет спустя вдруг выясняется, что эти кости все‑таки не принадлежат Филомене. Никто не знает, чьи это останки. Быть может, она не была мученицей. Да и девственницей тоже. Короче, католическая церковь отменяет ее канонизацию. Приверженцы культа встречают это решение в штыки — особенно священники всех разбросанных по свету церквей, носящих имя святой Филомены. Тогда Папа Павел Шестой и говорит: ладно, мол, так и быть, молитесь ей на здоровье.

— И не забывайте о пожертвованиях, — добавил я.

Филомена рассмеялась:

— Да, я немного цинична. Если тебя назвали в честь «святой» Филомены, ты имеешь право на некоторый скептицизм. Короче, ваше святейшество, вы можете сидеть здесь, как английский король — защитник веры, и обвинять мой рекламный ролик в богохульстве, но он позволяет добиваться того же, что и останки той юной особы — зарабатывать деньги на благое дело.

— Под «благим делом» вы случайно не подразумеваете строительство аббатского винного погреба? Или… — я жестом показал на залитый лунным светом каркас, — горы Кана?

— Я и не говорю, что деньги не развращают. Аббатский винный погреб — не первое сооружение в истории католической церкви, построенное на побочные доходы. Вы не бывали в последнее время в Ватикане?

Филомена, сидевшая на мокрой траве, казалась прекрасной. У меня пропало всякое желание вести богословскую дискуссию. Теперь мне хотелось знать только одно: что произошло дальше в том эпизоде из «Поющих в терновнике». На другой день после того, как Филомена прочла нам отрывок, я решил купить этот роман и отправился в книжный магазин. Едва я вошел, как продавец сказал: «Сейчас угадаю: „Поющие в терновнике“. Извините, но все экземпляры уже расхватали». Он объяснил, что я уже четырнадцатый монах, пришедший в этот день за книгой.

— Филомена, — сказал я, — можно задать вопрос, не имеющий ни малейшего отношения к богословию? Он уже давно не дает мне покоя.

— Да, — сказала она.

— Что происходит дальше в том эпизоде из «Поющих в терновнике»? После того как Мегги обнимает священника?

Филомена улыбнулась:

— Странно, что вы об этом упомянули.

— Почему?

— Я как раз думала о том, что сейчас, при свете луны, вы немного похожи на Ричарда Чемберлена[19].

— А‑а, — сказал я.

Филомена захихикала. Как выяснилось, она и сама была слегка навеселе:

— Можно задать вам вопрос?

— Валяйте.

— Живя в миру, работая на Уолл‑стрит, вы когда‑нибудь были близки к тому, чтобы жениться? А может, вы…

— Я не голубой — если вы это имеете в виду. Я встречался с девушками, но почему‑то так ни разу ничего и не… даже не знаю…

— Не вышло? Я знаю.

Мы сидели при свете луны, испытывая некоторую неловкость.

— Значит, вы хотите узнать, что происходит дальше? — спросила Филомена.

Я кивнул. Она обняла меня одной рукой за шею и поцеловала.

Когда мы вернулись во внутренний двор, празднество уже постепенно сходило на нет. К счастью, оставшиеся там монахи были не в состоянии заметить, что мы пришли вместе. Одна из свиней брата Джерома, вырвавшись на волю, копалась рылом в чем‑то похожем на остатки бисквита «Падшая Магдалина». Брат Алджернон храпел, тяжело навалившись на стол. Вокруг ледяного скульптурного изображения горы Кана уже образовалась лужа, и холодная вода капала на распростертого ниц брата Тома. Брат Джером, не обращая внимания на сбежавшую свинью, подпрыгивал и раскачивался, слушая свой новый «Уокмен». Проходя мимо, мы услышали звуки, доносящиеся из его наушников: «Оставаться в живых!… Оставаться в живых!»

Я похлопал его по плечу, чтобы сообщить о свинье.

— ЧТО?! — вскричал он. Я жестом показал ему, чтобы он снял наушники.

— Свинья, — сказал я.

— Сами вы свинья! — ответил он и захихикал.

— Да нет. Ваша свинья! — Я показал на животное. — Она сбежала. Лучше сделайте что‑нибудь, пока она не начала жрать брата Тома.

— Грандиозная вечеринка! — сказал он. — Правда, здорово, что мы сейчас так преуспеваем?

— Вот молодец! — сказала Филомена. — А я как раз пытаюсь доказать брату Запу, что ему не следует чувствовать себя виноватым из‑за того счастья, которое нам привалило.

— Да, — сказал брат Джером, — мы на славу потрудились, и наши усилия не пропали даром.

Он снова надел наушники и пошел загонять свою свинью в хлев. Потом остановился, обернулся, широко улыбнулся нам и, пытаясь перекричать «Би Джиз», громко произнес фразу, которую я не забуду никогда. Это был, как я понял впоследствии, Четвертый закон духовно‑финансового роста:

IV. ДЕНЬГИ ЕСТЬ БОЖИЙ СПОСОБ СКАЗАТЬ «СПАСИБО!».