Глава шестая

Незадачливый паломник…

Монсеньер отдыхает…

Призрак по имени Себастьян…

Рим гневается…

Ужасающий сюрприз

Следующий месяц принес сплошные несчастья. «Уайн спектейтор», один из ведущих винных журналов в стране, оценил «Секрет Аббата» в семьдесят два балла по стобалльной шкале. Критик отметил его «необычайно высокую цену для каберне, выращенного на севере штата Нью‑Йорк», и охарактеризовал его вкус, как смесь «ежевики, авокадо и перезрелых бананов — сочетание отнюдь не божественное». Фрэнк Прайел из «Нью‑Йорк Таймс», также пораженный его «заоблачной ценой», счел, что оно «подозрительно напоминает некоторые терпкие столовые вина из чилийской долины Майпо». (Несомненно, Прайел знал толк в чилийских винах.) Количество заказов на «Секрет Аббата» резко сократилось и продолжало уменьшаться даже после того, как мы снизили цену.

Потом произошел несчастный случай. Брат Джером проводил дегустацию для группы паломников — членов благотворительного общества католиков «Рыцари Колумба» из Баффало, штат Нью‑Йорк, — и где‑то между пятым и шестым бокалами заявил, что «вино приближает нас к Богу!». Один из подвыпивших «рыцарей», по‑видимому, воспринял эти слова в буквальном смысле. Он отделился от группы и по тропинке, не проложенной еще до конца, начал восхождение на гору Кана. Добравшись до алтаря святого Тада, он каким‑то образом, несмотря на ограждение, свалился в яму с колючими кустами, где около получаса, до тех пор, пока его крики не были услышаны, подвергался умерщвлению плоти. В иске на двадцать миллионов долларов были упомянуты семьдесят восемь швов, наложенных истцу, а также «тяжелое нервное потрясение, явившееся следствием применения средневековой пытки». Несколько многочисленных групп паломников отказались от экскурсии после того, как в одной из газет Баффало появился такой заголовок:

КОШМАР РЫЦАРЯ В КАНСКОЙ ВИНОДЕЛЬНЕ.

Мы предвкушали доход от водной горки «Канский каска‑ад», которая должна была открыться как раз к началу летнего сезона, однако строители отстали от графика и превысили смету. Эллиот испытывал затруднения с подачей изготовленной на заказ «Канской красной» краски в гигантский «мерный кувшин», стоявший на горе. Краска постоянно просачивалась в систему, вырабатывавшую снег для вершины. В результате Кана походила не на величественную заснеженную гору, а скорее на наполовину растаявшее вишневое мороженое.

— Для создания снежных вершин, — объяснил Эллиот, — в основном применяются белила.

Мой рабочий стол был завален счетами от наших адвокатов, строительных компаний и поставщиков чилийского вина. Однажды днем я решил обсудить наши финансовые проблемы с монсеньером Маравильей, который взял на себя контроль над нашими банковскими счетами.

Войдя в президентские апартаменты, я с удивлением обнаружил, что монсеньер смотрит телевизор, а рядом, на низком столике, стоит початая бутылка «Шато Дюар‑Милон Ротшильд». Он смотрел футбол на большом экране. Я откашлялся, чтобы дать знать о своем присутствии. Он мельком взглянул на меня и знаком предложил сесть.

— Обычно я так рано не отдыхаю, — сказал он, не сводя глаз с экрана, — но сегодня особый случай. Моя команда, «Милан», играет со «Штутгартом».

Я попытался охватить умом всю чудовищную важность матча «Милана» со «Штутгартом».

— Со «Штутгартом»? — переспросил я.

— За эту команду болеет кардинал, — прошептал он. — А мы выигрываем с разницей в один мяч!

Никогда еще я не видел, чтобы он выглядел таким довольным. Словно заправский комментатор, он охарактеризовал мне замечательные индивидуальные качества каждого миланского футболиста. Когда знаменитого нападающего «Штутгарта» Вилли Бекера уносили с поля после грубо выполненного подката, Маравилья едва сдерживал ликование.

— Блютшпиллер наверняка убит горем, — взволнованно сказал он. — Бекер его любимый игрок. За это надо выпить!

Не успел я возразить, как он достал еще один бокал и наполнил его. Потом вручил мне и со звоном стукнул об него своим:

— За победу над Германией!

Пить мне не хотелось, но я решил, что благоразумнее будет отметить вместе с монсеньером радостное для него событие. Я выпил глоток. Вино оказалось отменным. Маравилья осушил свой бокал и налил себе еще, опорожнив бутылку. Не было еще и трех часов дня. Неудивительно, что он держался гораздо менее церемонно, чем обычно.

— А в Ватикане вы смотрите футбол вместе с кардиналом? — спросил я.

— Браво, Марио! — вскричал он, глядя на экран. — Да, смотрим… иногда.

— Это, наверно, здорово.

— Только не том случае, если проигрывает его команда. Когда он недоволен, лучше всего оказаться где‑нибудь в другом месте. Хорошо, что сегодня нас разделяет Атлантический океан. — Он потягивал вино. — Право же, — несколько легкомысленно продолжил он, — такие дни, когда лучше бы нас разделял океан, бывают часто.

К футболу я был равнодушен, но эти рассуждения начинали вызывать у меня интерес. Я составил ему компанию и выпил еще один глоток.

— Полагаю, работать у кардинала не так уж и легко.

— Легко? Ха!

Заметив, что бутылка уже пуста, он встал и, спустившись по лестнице, скрылся в Аббатовом винном погребе. Минуту спустя он вернулся с бутылкой другого вина — «Лафит Ротшильд» стоимостью в сто пятьдесят долларов. А в это время где‑то проливал слезы Аббат.

— А знаете, брат Зап, я уже начал ценить уединенную жизнь в вашем монастыре. Здесь царит умиротворенность. Честно говоря, будь моя воля, я бы не особенно спешил возвращаться в Ватикан с его неотложными делами. Мне у вас очень нравится.

Пока он переливал вино из бутылки в графин на серванте, я увидел рядом с видеомагнитофоном знакомую коробку от кассеты.

— Вы смотрели «Поющих в терновнике»? — спросил я.

— Мы досмотрели до того места, где священник получает деньги старой дамы, — сказал он, вернувшись с графином к кушетке. — Скажите мне одну вещь. Как по‑вашему, похож я на этого актера, Ричарда Чемберлена?

— Даже не знаю. Мне говорили, что я и сам на него похож.

Маравилья внимательно посмотрел на меня.

— Нет, — сказал он, — я не вижу сходства.

— Вообще‑то, — сказал я, собравшись с духом, — я пришел не для того, чтобы поболтать о Ричарде Чемберлене. Наш текущий счет исчерпан. Чтобы заплатить по счетам, необходимо Использовать резервные фонды. Нам нужно примерно…

— Fermatelo! Fermatelo! No! No! Nooo![32]

Я посмотрел на экран. «Штутгарт» забил гол. Маравилья повалился на кожаный диван. Счет сравнялся, а до конца матча оставалось всего несколько минут. В последние секунды «Штутгарт» забил после углового победный мяч. Маравилья с такой силой поставил бокал на столик, что откололось донышко.

— Porca miseria! Li mortacci tua![31a]

Мне было известно, что европейцы относятся к своему футболу серьезно, однако потрясение монсеньера казалось несколько несоразмерным. Я начал подозревать, что оно связано не столько с футболом, сколько с теми чувствами, которые Маравилья испытывает по отношению к Блютшпиллеру.

— Вероятно, — сказал я, вставая, — сейчас не самое подходящее время для обсуждения финансовых вопросов.

Казалось, Маравилья пришел в замешательство.

— Нет, сейчас так сейчас, — оказал он деловым тоном. — Так вы говорите, вам деньги нужны?

— Да. Чтобы оплатить счета.

— Я не могу санкционировать выплаты из резервных фондов. Если вам нужны деньги, придется раздобыть их где‑нибудь в другом месте. — Он встал, дав понять, что разговор окончен. — Я слышал, у вас блестящие способности к добыванию денег, брат Зап.

Я опрометью бросился в Паломнический центр, к Филомене. Нетвердо держась на ногах после выпитого вина, я налетел на ребенка, который стоял у кассы вместе с родителями, покупавшими подвижную игрушку на батарейках — «Искупителя‑2». Игрушка с грохотом упала на пол и включилась сама. Пластмассовый святой Тад пополз вперед на коленях, стуча правой рукой себя в грудь и твердя записанным на пленку голосом: «Меа culpa! Mea culpa! Mea maxima culpa!»[33]

— Mea culpa! — сказал я мальчику, наклонившись, чтобы поднять с пола его игрушку. При этом я почему‑то потерял равновесие и упал ничком, раздавив голову святого Тада коленной чашечкой. К моему большому стыду, самостоятельно встать я не смог, и мне помог отец мальчика, одновременно утешавший сына, закатившего истерику. Обезглавленный торс святого Тада продолжал твердить «meameameamea…».

— Он отрубил голову святому Таду! — закричал малыш.

— Не плачь, — сказал отец, — мы тебе нового купим.

— За счет фирмы, — простонал я, потирая ушибленное колено. Потом обратился к малышу: — А знаешь, именно так и погиб настоящий святой Тад.

— Кто‑то на него наступил? — спросил мальчик.

Я велел брату Алджернону, сидевшему за кассой, отдать малышу «Искупителя‑2» бесплатно. Потом, прихрамывая, направился наверх, в апартаменты Филомены.

— Что с вами? — спросила она.

— На меня напала одна из ваших подвижных кукол. Можно сесть?

Филомена вышла из‑за стола и помогла мне сесть на стул. Должно быть, она учуяла легкий запах перегара.

— Зап! Вы что, опять пьете? Днем?!

— Я был у монсеньера.

— Как вы себя чувствуете? — обеспокоенно спросила она. — Что‑нибудь стряслось?

— Еще как стряслось! — сказал я.

— Что?

— «Штутгарт» выиграл.

Она посмотрела на меня:

— О чем это вы?

— Мы вместе смотрели телевизор. Вдвоем — нет, втроем, если принимать в расчет барона Ротшильда. Устроились очень уютно, хотя смотрели только футбол. Посмотреть «Поющих в терновнике» так и не удалось. Но этот фильм он, наверно, приберегает для кого‑то другого, — сказал я. — Для того, кто уверяет его, что он очень похож на Ричарда Чемберлена.

— Право же, Зап!

— Кажется, это сравнение доставляет ему удовольствие.

— Но он и вправду похож на него. Я не виновата.

— Ясное дело. Вы просто были с ним откровенны. Помогали ему проводить ревизию. Это входило в ваши непосредственности… непосре… в ваши обязанности. «О, монсеньере мио! Я хоть раз сказала вам за прошедшие десять минут, что вы — вылитый Ричард Чемберлен?»

— Ну хорошо, однажды вечером мы смотрели «Поющих в терновнике». Велика важность! Мы страшно устали. Десять часов подряд изучали ведомости. Три раза звонил Блютшпиллер и орал на него. Я слышала его голос, сидя в другом конце комнаты. Вы хоть представляете себе, какое давление на него оказывают? У него не начальник, а сущий дьявол.

— А вы всячески стараетесь им помочь. Играете в команде Блютшпиллера. Делаете все для того, чтобы нас отправили в Конго. Неужели вы не чувствуете за собой никакой вины? А ведь почти вся эта липа — ваша идея. Чудо в Кане! Футболки с изображением меры вина! Игрушечные мученики!

Больное колено начало пульсировать.

— Возможно, я была не права. Некоторые из произошедших здесь перемен вряд ли так уж угодны Богу. Вся эта погоня за всемогущим долларом… В последнее время я много об этом думаю. Работа с Рэем заставила меня…

— С Рэем? Кто такой Рэй?

Филомена зарделась:

— Я хотела сказать, с монсеньером.

— Ах, этот Рэй! Рафаэлло Чемберлен. Ну конечно.

— Не пора ли свыкнуться с этим, Зап?

— Извините. Просто я не обладаю вашим умением с легкостью переводить разговор на нейтральные темы. Но с другой стороны, я дал обет безбрачия.

— Мне некогда, — сказала она. — Я не обязана слушать пьяного монаха.

Я с трудом поднялся со стула и поковылял к выходу. Мне ужасно хотелось придумать находчивый ответ, нанести прощальный укол, достойный Оскара Уайльда. Добравшись до двери, я с гордым видом обернулся:

— Да пошла ты в меру!

Несколько дней спустя Аббат пригласил меня, Филомену и Брента, нашего режиссера, на совещание. Вчетвером у него в келье было тесновато. Брента привела в восхищение солома.

— Это помогает от каких‑нибудь хворей? — спросил он.

— Нет, — сказал Аббат, — это исключительно от нищеты.

— А я думал, с нищетой вы покончили.

— Именно это мы и должны обсудить. Количество заказов уменьшается, расходы увеличиваются. Нужно каким‑то образом генерировать поток прибыли. Нужны новые идеи. Нужно вновь сотворить чудо в Кане.

Первой высказалась Филомена:

— Монсеньер полагает, что нам следует сосредоточить усилия на производстве более качественного вина.

Мыс Аббатом принялись закатывать глаза. Аббат сказал:

— Как?! Неужто он уже выпил все наше бордо?

— Quod seris metes, — сказала она.

— Мне страшно нравится этот фильм, — сказал Брент. — Устинов в роли Нерона неподражаем.

— Это «Quo Vadis», — сказала Филомена.

— В последнее время Филомена делает большие успехи в изучении латыни, — сказал я. — Она берет частные уроки.

— Это значит «что посеешь, то и пожнешь», — продолжала она, не обращая внимания на меня. — Монсеньер хочет сказать, что если мы будем производить хорошее вино, нам не придется беспокоиться об организации сбыта.

В келье наступило красноречивое молчание.

— Над этим стоит подумать, — сказала Филомена.

— Хорошо, — сказал Аббат. — А теперь, когда мы подумали над этим, давайте перейдем к угрозе нищеты. Что скажете, Брент?

— Мы могли бы снять еще один традиционный рекламный ролик. «Чудо два» — новое, более совершенное и грандиозное. Но, как я погляжу, у нас тут проблема с контролем качества. Мы должны спросить себя: кто купится на такую рекламу? Люди уже попробовали это вино. Они знают, каково оно на вкус. Надо смириться с тем, что серьезные ценители вина на нашу приманку не клюнут. Они читают специальные журналы и знают, что это отвратная бормотуха.

— Это чилийское столовое вино, вполне пригодное для питья, — сказал Аббат.

— Правильно, и нужно найти людей, готовых этим довольствоваться. Ясно, что речь идет не о самых искушенных людях. И это хорошо. Чем меньше они знают, тем лучше. Ну, а если они еще и не понимают, что написано на этикетке, — отлично, значит, речь идет о гигантском рынке сбыта.

— Короче говоря, нам нужны бестолковые люди, — сказал Аббат.

— Вот вам и новая рекламная формула, — сказала Филомена. — «"Кана" — вино, которое подают, когда гости слишком тупы, чтобы уловить разницу».

— Именно! — сказал Брент. — А для рекламы такого товара традиционный ролик не годится, тут нужна большая информационно‑рекламная передача. Забудьте о дорогостоящих рекламных паузах во время демонстрации «Звуков музыки». За ничтожную долю этой суммы можно купить целых тридцать минут на ночном кабельном канале.

— Это что, самый рентабельный способ охватить всех бестолковых потенциальных покупателей? — спросил я.

— Именно! — сказал Брент. — Знаю, в эффективность подобных методов верится с трудом. Я и сам был скептиком до тех пор, пока не сделал информационно‑рекламную передачу о деревушке Фатима с участием Рикардо Монтальбана. — Он посмотрел на Аббата. — Вы ее видели?

— К сожалению, нет, — сказал Аббат.

Я не был уверен, что он признался бы, даже если бы видел.

— Сперва я подумал: ну и ну, у нас же ничего — то есть nada — нет! Не на что опереться. Был какой‑то храм в Португалии, где ватага ребятишек, по их словам, когда‑то, давным‑давно, видела Деву Марию. Мы слышали небылицы о чудесном исцелении да об огнях, кружащихся в небе — по правде говоря, эти крестьяне чересчур подолгу глазеют на солнце. А на роль ведущего ко мне привели актера, который зарабатывал на жизнь тем, что торговал вразнос обивкой из коринфской кожи. Я думал, у нас никогда ничего путного не выйдет. Но передача принесла прибыль.

— Как же вы намереваетесь рекламировать «Кану»? — спросила Филомена.

— Я подумывал о том, чтобы пригласить Салли Филд.

— Эту «летающую монахиню»? Вы, наверно, шутите.

— А что? Представьте себе, как она выпивает большой глоток вина и говорит: «Оно вам понравится! Оно вам очень понравится!»

— Но даже если предположить, что вам удастся заполучить Салли Филд, оно вряд ли понравится людям, — сказала Филомена. — Организация сбыта — это еще не все. Покупателям должно понравиться именно вино.

Аббат коснулся руки Филомены и обеспокоенно посмотрел на нее:

— Вы часом не захворали?

Салли Филд мы, конечно, так и не заполучили, зато заполучили Хью О'Тула. Его карьера достигла своего пика тремя десятилетиями ранее, когда он сыграл главную роль в телесериале «Святой Дух!» — о приходском священнике, в чьей исповедальне обитает призрак по имени Себастьян, который то и дело избавляет его от неприятностей — а попутно причиняет новые, еще большие, — творя чудеса. (Роль вечно недовольного епископа играл Фред Макмарри.)

Съемки заняли неделю. Для первого кадра Брентова съемочная группа соорудила точную копию исповедальни из «Святого Духа!». Заметно располневший О'Тул втиснулся в нее не без труда. Но, сев там и услышав записанный на пленку голос, доносящийся из‑за перегородки, он сразу же вновь вжился в образ своего бывшего героя.

— Благословите меня, святой отец, ибо я нашел лучшее из когда‑либо произведенных вин! — раздался знакомый писклявый голос призрака Себастьяна. — Крепкое, с тонким букетом, душистое и при этом вкусное, сохраняющее аромат винограда и при этом рассчитанное на самого искушенного ценителя, приготовленное руками праведников и поставляемое по божеской цене!

— Себастьян! — прошипел О'Тул. — Сколько раз можно повторять, что тебе нельзя появляться в исповедальне!

— Но, святой отец, вы должны попробовать это вино!

— Только не в исповедальне!

После этой реплики двое техников при помощи удочек опустили к самому носу священника бутылку «Каны» и бокал. Увидев парящие в воздухе предметы, О'Тул устремил на них свой фирменный оторопелый взгляд и испустил свой фирменный страдальческий крик:

— Прошу тебя, Себастьян… не надо больше чудес!

О'Тул потянулся за бутылкой, которая тут же взмыла вверх, оказавшись вне пределов досягаемости. Вслед за ней он выбрался из исповедальни и в конце концов очутился у парадной двери Каны. Бутылка постучалась в дверь, которую открыл сияющий Аббат. Он охотно повел О'Тула на экскурсию в винодельню — минуя Административно‑отшельнический центр. О'Тул изображал изумление, а Аббат отвечал на каверзные вопросы — к примеру, на такой:

— На вкус божественно вино — как же делается оно?

— Три вещи. Упорный труд, хороший виноград — и капля особого вещества, формулу которого мы открыли здесь, в Кане. — Аббат показал на автоматическое устройство, из которого в каждую бутылку, двигавшуюся на конвейере, падала капля подлинного канского вина.

— Что же это такое? — спросил О'Тул.

— Ну, — ответил Аббат, подмигнув ему с невинным видом херувима, — это, скажем, секретный компонент, который мы называем… любовью.

Лично я сомневался, стоит ли придавать особое значение именно этому аспекту нашей технологической операции. Помимо того, что это могло поставить нас в неловкое положение — я уже представлял себе газетный заголовок: «СЕКРЕТНЫЙ КОМПОНЕНТ МОНАХОВ: СКВЕРНОЕ ВИНО» — эти слова вполне могли вызвать интерес у наших старых приятелей из Бюро алкоголя, табака и огнестрельного оружия. Разговоры о «секретных компонентах» могли быть истолкованы, как претензия на врачевание — серьезное нарушение федерального законодательства. На эту проблему я и обратил внимание Аббата и Брента.

— Насчет БАТО не беспокойтесь, — сказал Аббат. — Они не посмеют преследовать общину бедных монахов из‑за смехотворной технической детали. Я нагнал страху на того агента.

— Мне он особенно испуганным не показался, — сказал я.

Аббат угрюмо посмотрел на меня:

— Разве вам не нужно заниматься фондом страхования от потерь, брат? Результаты вашей деятельности за минувший квартал вызывают некоторое разочарование.

Это был недвусмысленный намек на то, что я должен удалиться.

Следующие две недели я провел, покорно уставившись на экран компьютера и с беспокойством следя за тем, как снижается курс доллара по отношению к дойчмарке. После обеда, в калефактории, я слышал обрывки разговоров о съемках: о сооружении нового грота у подножия горы Кана, об автобусах, битком набитых актерами массовки из Нью‑Йорка, о жарких спорах между Филоменой и Брентом.

— Радуйтесь, что вас не втянули в сегодняшний спор, — сказал однажды вечером брат Боб. — У них, как они выражаются, «серьезные творческие разногласия».

Премьерного показа информационно‑рекламной передачи пришлось дожидаться до часу ночи. Меня клонило в сон, и, глядя, как Аббат ведет Хью О'Тула на экскурсию, я едва не задремал, но когда они проходили мимо довольно большой груды костылей, я резко выпрямился на стуле.

— Что это такое? — шепотом спросил я у Брента, сидевшего рядом.

— Костыли, — сказал он.

— Вижу, что костыли. Откуда они взялись?

— Просто таким образом мы быстро и наглядно даем понять, что перед нами святыня. Все это должно ассоциироваться у зрителя с Лурдом и Фатимой.

— Зачем?

— Сейчас увидите. Следующая сцена наверняка заставит вас прослезиться.

Аббат и О'Тул задержались у подножия горы Кана, возле грота, сооруженного реквизиторами Брента. Посреди бассейна возвышалась большая бутылка «Каны», из которой било струей красное вино. Рядом стояла группа паломников — они негромко переговаривались, подставляя под струю бокалы.

— Превосходный букет!

— Я чувствую себя на десять лет моложе!

— Какой прекрасный мягкий вкус!

— Я сбросил пятнадцать фунтов!

— Не понимаю… как они могут продавать такое первосортное вино дешевле чем за десять долларов?

— Я снова могу ходить!

Аббат и О'Тул остановились, чтобы поговорить с молодой женщиной по имени Бренда, которая только что бросила в кучу свои костыли. Она бойко объяснила, что уже подумывала о самоубийстве, когда узнала о «Кане» от одного приятеля, выпившего ящик этого вина и вновь обретшего зрение.

— Поразительно! — сказал девушке О'Тул, взяв слойку с розовым кремом у монаха, обходившего всех с подносом закусок. Повернувшись к Аббату, О'Тул серьезно спросил: — Отец настоятель, скажите нам, каким образом вино могло исцелить всех этих людей?

— Видите ли, Хью, — сказал Аббат, — мы здесь, в Кане, не считаем себя профессиональными целителями. Мы лишь пытаемся делать замечательное вино по замечательной цене. А чудеса, подобные тому, которое произошло с Брендой, да и с другими присутствующими здесь людьми, способен творить только Бог.

И тут послышался чей‑то писклявый голосок:

— И я!

— Молчи, Себастьян! — приказал О'Тул.

Аббат повел О'Тула (и Себастьяна) на гору Кана, предупредив его, когда они проходили мимо алтаря святого Тада:

— Держитесь подальше от тех колючих кустов, Хью, если, конечно, вы не расположены к небезопасному умерщвлению плоти.

— Спасибо, не сегодня.

— Ой! — взвизгнул Себастьян. — Ну вот, теперь придется покупать новый саван!

На вершине они сели в одну из лодок «Канского каска‑ада». Аббат откупорил бутылку «Секрета Аббата». Поднялась суматоха, когда Себастьян потребовал уступить ему место впереди. О его присутствии свидетельствовал парящий в воздухе бокал вина.

— Итак, отец настоятель, — сказал О'Тул, когда они смотрели вдаль, на солнце, садившееся за виноградниками, — скажите нам… сможете ли вы с монахами произвести достаточное количество этого чудесного вина, чтобы поделиться со всеми людьми, которые хотят его купить?

— Безусловно, мы стараемся, Хью. Но я не знаю, надолго ли хватит наших запасов.

— Значит, люди, желающие заказать это замечательное вино, должны сделать это без промедления, не теряя ни минуты?

— Совершенно верно, Хью. Им следует позвонить по телефону, указанному в нижней части экрана. В течение ограниченного периода времени мы даже будем поставлять точную копию знаменитого мерного кувшина, которым Господь наш пользовался на брачном пиру в Кане. Наши монахи готовы отвечать на звонки. Они принимают кредитные карточки всех крупных фирм. Впрочем, мелких тоже.

— А что, если людям захочется приехать в Кану? Можно ли здесь хорошо отдохнуть всей семьей?

Себастьян спросил:

— А зачем тут эта рукоятка?

— Ничего не трогай! — сказал О'Тул, но рукоятка рядом с передним сиденьем повернулась назад.

— Держитесь! — сказал Аббат.

— Нет, не надо! — вскричал О'Тул, когда лодка плавно двинулась вперед, к краю наклонного искусственного канала. — Себастья‑а‑а‑а‑а‑а‑ан!

Бочка с шумом промчалась вниз по желобу и остановилась у подножия горы, подняв брызги окрашенной в цвет вина воды.

Люди, толпившиеся у грота, зааплодировали, побросали оставшиеся костыли и стали бегом подниматься в гору.

— Вот это я и называю чудом! — сказал Себастьян, а его парящий в воздухе бокал наклонился и опустел.

Информационно‑рекламная передача закончилась. Мы услышали, как рядом, в Центре выполнения заказов, раздается мелодичный телефонный перезвон.

— Вы только послушайте! — сказал Брент и запел: — Холмы оглашаются… звоном монет!

В течение месяца мы приняли заказы на сто пятьдесят тысяч ящиков «Каны» и обслуживали в среднем две тысячи триста паломников в день. После оплаты счетов у нас еще осталось десять миллионов долларов в банке. В Нью‑Йорк уже направлялся танкер с чилийским каберне. Аббат грелся в лучах возрожденной славы Каны, устраивая экскурсии для репортеров и ВВП (весьма важных паломников), и уже начал переговоры с Эллиотом по поводу очередного своего проекта, который называл «Канской винолечебницей». Я и слышать об этом не хотел, но Эллиот сообщил мне, что проект предполагает «опыт полного погружения в очень горячее вино». Они с Аббатом попытались уговорить Филомену составить коммерческий план создания их нового курорта для страдающих ожирением и выпуска продукции лечебно‑косметического назначения с маркой «КанаВрачевание»™, но она отказалась, сославшись на то, что едва справляется с наплывом паломников. Что до монсеньера Маравильи, то он ни словом не обмолвился о последних событиях. Он ни разу не упомянул ни об информационно‑рекламной передаче, ни о растущей груде костылей у грота, ни о том, когда намерен завершить свою, по‑видимому, нескончаемую ревизию.

Однажды утром брат Майк, помощник Аббата, принес мне письмо из Бюро алкоголя, табака и огнестрельного оружия. Оно было адресовано Аббату.

— Он велел мне его выбросить, — сказал брат Майк. — Но я подумал, что вы, наверно, захотите сначала на него взглянуть.

Я прочел:

В связи с рекламой винной продукции «Кана», показанной недавно по телевидению, данный документ представляет собой официальное уведомление о том, что демонстрация вышеупомянутой рекламы является нарушением Свода федеральных законов (том 27, раздел 4.39, параграф «ж»), согласно которому запрещено любое утверждение, что «употребление вина дает целебный или терапевтический эффект, если таковое утверждение в каком‑либо отношении не соответствует действительности или может ввести в заблуждение». К категории необоснованных претензий на врачевание особо отнесены:

— восстановление способности передвигаться;

— похудение;

— рост новых волос;

— избавление от тревоги;

— лечение кожных болезней;

— повышение половой потенции;

— возвращение зрения.

Настоящим вам предлагается явиться в вышеуказанное бюро, чтобы возразить на данные обвинения. Рекомендуется прийти в сопровождении юрисконсульта. У вас будет возможность оспорить обвинения и одновременно представить факты, которые, как вы полагаете, свидетельствуют в пользу вашей позиции.

Кроме того, примите к сведению, что данное бюро ранее уже получало от потребителей жалобы, касающиеся невыполнения телефонных или почтовых заказов на вашу продукцию.

Примите также к сведению, что начали поступать жалобы относительно достоверности информации, приведенной на этикетке вашей продукции. В инструкциях БАТО особо оговорено, что слова «произведено в» разрешено употреблять только в отношении продукции, которая удовлетворяет определенным требованиям.

По данному дополнительному кругу вопросов вы сможете выступить на запланированном слушании, упомянутом выше.

В качестве наказания виновных в вышеуказанных нарушениях предусмотрены значительные штрафы, конфискация имущества и тюремное заключение.

Я поднял голову и посмотрел на брата Майка:

— Аббат велел вам это выбросить?

Брат Майк пожал плечами:

— Ага. В последнее время ему вроде как и дела нет до звонков и писем. Уже, наверно, раз десять звонили из «Шестидесяти минут»[34]. Какая‑то дамочка — говорит, она продюсер Майка Уоллеса.

— Из «Шестидесяти минут»? — сказал я. — Отлично. Только этого не хватало! Расследование Майка Уоллеса: «Секретный компонент „Каны“» — сплошное надувательство.

— Ага, — сказал брат Майк. — Может, лучше не надо им перезванивать? Но я никак не возьму в толк, почему он игнорирует БАТО. Когда я спросил его, он ответил: «Да они просто снова пытаются нас напугать». Кажется, кто‑то из бюро был здесь около года назад?

— Да. У нас состоялся разговор о невыполненных заказах. Меня они действительно напугали, но вы же знаете Аббата. Он подчиняется более высокой инстанции.

— Ага, кесарево кесарю. Я сделал либретто на эту тему. А вы заметили дату слушания?

К моему ужасу, прошла уже целая неделя после назначенной даты. Брат Майк обратил мое внимание на то, что письмо было отправлено на другой день после показа информационно‑рекламной передачи. Несомненно, у Аббата была уйма куда более неотложных дел, чем реагировать на повестку из федерального правоохранительного учреждения.

Я тотчас же позвонил в БАТО и связался с агентом, который приезжал в Кану. Он молча выслушал мои бесконечные извинения и просьбу назначить новую дату слушания. Коснувшись вопроса претензий на врачевание, я попытался доказать, что Аббат включил в телепередачу оговорку о случайном характере исцеления.

— Можете попробовать убедить в этом сотрудника, который будет вести слушание дела, — сказал он, оставив мои доводы без внимания. — Полагаю, я сумею договориться насчет новой даты слушания. Сделаю все возможное. Но должен сказать, что Кана у нас тут отнюдь не на хорошем счету. Мы опять получаем жалобы на то, что вы не выполняете заказы.

— Не беспокойтесь, — сказал я. — Скоро мы начнем отправлять заказанную продукцию. Вино уже в пути.

— В пути? — сказал он. — Откуда?

— Э‑э, из чанов. В бутылки. У нас возникли кое‑какие производственные проблемы.

— И когда вы ожидаете разрешения этих проблем?

— Со дня на день, — сказал я наобум. — Максимум — через неделю.

— Вы ручаетесь?

— А это обязательно?

— Не исключено, что это поможет договориться о новой дате слушания.

— Тогда ручаюсь.

— Отлично. Одна неделя. Пятница, семнадцатое. В полдень? Вы начнете выпуск продукции?

— Конечно!

— Хорошо, значит, вы не будете возражать, если мы поручим нашему агенту все это проверить.

Нельзя было терять ни минуты. Я позвонил на винный завод в Чили. Они справились у своего грузоотправителя и обрадовали меня сообщением о том, что судно должно прийти в Нью‑Йорк на следующий день. В выходные вино будет выгружено, а в понедельник пройдет таможенную очистку. Как только завод получит остаток платежа — мы задолжали два миллиона долларов, — он даст разрешение на доставку вина. Я уговорил Маравилью послать в наш нью‑йоркский банк факс с санкцией на отправку денег в Чили телеграфным переводом в понедельник утром. Затем я позвонил в компанию автоперевозок и сказал, что вино нам нужно в понедельник вечером. Водители, конечно, потребовали «дополнительной выплаты наличными», поскольку фактически это значило, что им предстоит трудиться полный восьмичасовой рабочий день.

Час спустя, когда я сидел за своим компьютером, изучая состояние Канского фонда страхования от потерь, мне пришло сообщение по электронной почте. Оно было от Паяца, одного из завсегдатаев ватиканского чата. Мы уже стали друзьями по электронной переписке. На сей раз он сообщил поистине свежую новость:

Саго Дикобраз!

На будущей неделе наш одетый в пурпур приятель собирается в Америку. В среду, после еженедельного собрания персонала, его личный секретарь, отец Ганс, сделал необходимые приготовления. На собрании ему показали видеозапись передачи об американском монастыре, где делают вино. То самое, от которого занемог его святейшество. А теперь монахи утверждают, что их вино излечивает все болезни. Подумать только! Наверно, они возьмут его с собой в Кисангани. Может, оно и от малярии их вылечит!

Итак, к нам собрался Блютшпиллер. Завершилась, наконец, ревизия Маравильи. Видеозапись наверняка стала последней изобличающей уликой в его отчете, и теперь сам «Анафема» направлялся сюда, чтобы покарать нас в наш судный день. Маравилья просто выполнял свои обязанности, но он мог бы, по крайней мере, нас предупредить. А Филомена? Она‑то почему не сообщила нам, что день нашей казни уже назначен? Я направился в конференц‑зал административного центра.

Оба были там — завтракали за столом, с бутылочкой доброго «Бароло».

— Как мило! — сказал я. — «Бароло». Прекрасное дополнение к законченной ревизии.

Филомена подняла взгляд от тарелки с лазаньей:

— Эх, если бы только она закончилась! В последнее время я просто разрываюсь между паломниками и ревизией. Некогда как следует выспаться.

Меня так и подмывало продолжить обсуждение ее ночных занятий, однако я решил этого не делать.

— Еще не закончена? Ну что ж, полагаю, мелкие подробности всегда остаются на самую последнюю минуту. К примеру, решение о том, какие использовать дрова.

Оба уставились на меня. Маравилья сказал:

— Не понял.

— Для сожжения еретиков. Скажите, монсеньер, какой сорт дерева предпочитает кардинал Блютшпиллер? К его приезду на будущей неделе нам стоит запастись дровами.

Казалось, оба встревожились. Очевидно, эта новость не предназначалась для моих ушей.

— Должен признаться, когда я услышал о его приезде, мне стало немного… обидно. Я сказал себе: всегда обо всем узнаю последним. Почему же вы скрыли это от нас? Я думал, мы с вами в хороших отношениях. После того как… — я бросил быстрый взгляд на Филомену, — мы столько раз прекрасно проводили время вместе, после того как выпили столько превосходного вина, вы могли бы сообщить нам о том, что сюда едет Блютшпиллер.

— Кто вам это сказал? — спросил Маравилья.

— О, у меня свои источники. Я слышал, в среду состоялось довольно оживленное собрание персонала. Судя по всему, кардинал пришел в такой восторг от нашей информационно‑рекламной передачи, что велел отцу Гансу взять ему билет на самолет, вылетающий на будущей неделе. Наверняка ему понадобилось наше вино для лечения простаты. Неужели нельзя было просто позвонить? Наши телефонисты готовы отвечать на звонки.

Маравилья приложил к губам салфетку, встал, подошел к окну и воззрился на гору Кана. Вдали, у алтаря святого Тада, были видны паломники, бросающие монеты в колючие кусты. В вышине неслись вниз по искусственному каналу бочки с юными паломниками, чьи ликующие вопли были едва слышны сквозь оконное стекло.

Я мельком взглянул на Филомену. Она пристально смотрела на Маравилью.

— Это правда, Рэй?

Наконец он обернулся и сказал:

— Я не имел права ничего говорить.

— Значит, ревизия окончена, — сказала она, с трудом владея собой. Видимо, до ее сознания дошло, что ее монсеньер скоро уедет. Эта серия «Поющих в терновнике» приближалась к концу. Теперь и она поняла, каково приходится человеку, когда его ни в грош не ставят. С одной стороны, мне было жаль ее. С другой, я злорадно подумал: «Так ей и надо!»

— Ладно, — сказала она, — хорошо, хоть кто‑то мне об этом сообщил.

Казалось, впервые Маравилья почувствовал себя более неловко, чем мы.

— Филомена, — сказал он умоляющим тоном неверного любовника, только что уличенного в измене, — я хотел тебе сообщить.

Он заметил ухмылку у меня на лице.

— Я хотел сообщить всем. Но кардинал настаивал на строжайшей секретности.

— Что же теперь будет? — спросила Филомена. — Когда он приезжает?

— Спроси у брата Запа. Похоже, ему все известно. Скажите нам, каким рейсом он прилетает?

— Простите… — я улыбнулся, — но я не имею права говорить.

— Перестаньте, — сказала Филомена, — служители Божьи. Может, кто‑нибудь из вас объяснит мне наконец, что происходит.

Мы с Маравильей не проронили ни слова.

— Все ясно… девчонок в домик на дереве не пускают. Так же, как и в Церковь.

— Распоряжения кардинала, — сказал Маравилья и повернулся ко мне. — Я посовещаюсь с Римом по этому вопросу. Вечером, за обедом, я сделаю объявление. А пока будьте любезны уважать власть Святого Престола. Ни с кем это не обсуждайте. Ну, а теперь, брат, прошу оставить нас одних.

Была моя очередь читать вслух за обедом. Я выбрал отрывок из шестой главы Откровения Иоанна Богослова:

«И вышел другой конь, рыжий; и сидящему на нем дано взять мир с земли, и чтобы убивали друг друга; и дан ему большой меч».

Читая, я то и дело поглядывал на Маравилью, что, судя по всему, его отнюдь не забавляло.

Закончив чтение, я сел рядом с Аббатом. Маравилья встал и с мрачным видом направился к аналою.

— Отец настоятель, братья, — начал он, — я должен сообщить вам печальное и пренеприятное известие. Мое пребывание у вас приближается к концу.

Аббат прошептал:

— Тяжкий крест, но мы должны нести его безропотно.

— В течение минувших месяцев многие из вас задавались вопросом, что же так долго держит меня здесь, в Кане…

— «Шато Фижак», — пробурчал Аббат.

— Дело в том, что я не только проводил ревизию финансового положения монастыря…

— Нет, — продолжал Аббат, — вы еще и футбол смотрели по моему телевизору.

— Думаю, нам стоит это послушать, — прошептал я в ответ.

— Финансовая проверка — дело не сложное. На нее потребовалось бы, вероятно, не больше недели. Нет, братья, я проводил более важную проверку — ревизию души Каны.

Аббат застонал:

— Ох, пощадите меня.

— И я увидел низменную душу. — Взгляд его сделался холодным и укоризненным. — Вы приняли монашество, дабы смиренно идти по стопам Христовым, а я вижу, что вы ездите на «лексусе»…

— Я же велел вам спрятать машину, — прошипел Аббат.

— Я спрятал, — прошипел я в ответ. — Наверно, он нашел квитанцию.

— Вы приняли монашество, дабы следовать догмам Священного Писания, а я вижу, что вы читаете какого‑то Дипака Чопру, доктора медицины. Вы приняли монашество, дабы не поклоняться фальшивым идолам, а я вижу, что вы сооружаете из них целую гору. Фонтаны вина! Колючие кусты, которые приходят в движение при помощи мотора! Вы приняли монашество, дабы служить человечеству, а я вижу, что вы обкрадываете человечество. Кардинал надеялся, что мое присутствие здесь заставит вас измениться к лучшему. Он надеялся, что вы вновь отречетесь от мирской суеты и вернетесь к праведной жизни, завещанной святым Тадеушем. И что же? Вы совершили худший из самых омерзительных поступков. Сделали эту… эту… — следующие слова он выпалил с отвращением, — информационно‑рекламную передачу! Вы отбросили Католическую Церковь на пятьсот лет назад. Передачу посмотрел сам его святейшество.

Монахи заерзали.

— На этой неделе кардинал показал ему запись. Он был глубоко опечален. Он попросил его преосвященство приехать сюда и заняться этим делом лично.

Аббат слабым голосом произнес:

— Кардинал Блютшпиллер? Приезжает… сюда?

— Да. На будущей неделе. Он проведет Папское судебное следствие. Кроме того, он попытается провести переговоры со светскими властями. На вашем месте я бы очень усердно молился об успешном посредничестве кардинала. Не только Божьи законы были здесь нарушены. За то, что вы неоднократно вводили в заблуждение народ, вас могут заключить в тюрьму.

Аббат тяжело откинулся на спинку стула.

— В то время как мы с богомольным трепетом ожидаем его прибытия, — продолжал Маравилья, — кардинал уже отдал нижеследующие распоряжения. Во‑первых, завтра мы приостанавливаем всяческую деятельность в Паломническом центре, в том числе работу «Каска‑ада». Во‑вторых, закрываем винный фонтан. В‑третьих, убираем груду костылей. В‑четвертых, все активы и счета Каны будут немедленно заморожены вплоть до решения кардинала. В‑пятых, мы возобновляем монашескую епитимью, предписанную еще святым Тадеушем. Никто не требует, чтобы вы бросались на колючие кусты или хлестали друг друга козьими мочевыми пузырями, но вам придется убрать из келий современную электронную аппаратуру и все, что способствует праздной жизни. Должен сказать, во время своей ревизии я с удивлением обнаружил квитанции о покупке клюшек для гольфа. В‑шестых, никто не покидает монастырь и не общается с внешним миром без моего особого разрешения. Прошу вас немедленно передать мне ключи от всех транспортных средств. — Он мельком взглянул на Аббата. — В том числе и от «лексуса».

Стало очень тихо. Несколько десятков монахов потупились, уставившись в свои тарелки.

— А теперь, — сказал монсеньер Маравилья, — преклоним головы и помолимся о том, чтобы Господь даровал нам прощение.

Он раскрыл наш требник и прочел отрывок из «Молитвы во время тяжких испытаний» святого Тада. Найти утешение в молитве мешала мысль о том, что это были последние слова нашего покровителя, которые удалось записать, прежде чем султану надоело его пытать и он отпилил ему голову:

«Господь, с презрением взгляни на меня, несчастного, и сделай так, чтобы страдания мои превосходили даже грехи мои. Пусть боль разрушает члены мои. А когда эта боль пройдет, даруй мне другую, еще более мучительную. И когда я подумаю, что самое худшее позади, удиви меня невообразимыми муками, дабы в Судный День мне было даровано искупление грехов и все стали говорить: „Воистину этот человек познал боль“».

Выходные дни тянулись медленно. Лишенный доступа к своему компьютеру, я все время проводил за теми занятиями, о которых давно успел позабыть — за молитвой и созерцанием. Большинство остальных монахов занимались тем же. В Кане явно царила атмосфера одухотворенности, но с другой стороны, если парафразировать слова доктора Джонсона, ничто так не способствует концентрации мыслей, как сознание того, что завтра вам отпилят голову.

За едой Аббат не произносил ни слова, а все остальное время сидел в своей келье. Даже наш никогда не унывающий брат Джером казался подавленным. Только брат Боб ухитрялся поднимать нам настроение. В воскресенье утром, когда мы гуськом выходили из церкви после мессы, он принялся насвистывать мотив «Далеко еще до Типперери», а потом негромко пропел: «Ох, далеко еще до Ки‑сан‑га‑ни…»

За обедом он раздал всем фотокопии составленного им разговорника под названием «Жаргонизмы‑Конгонизмы», а также учебного диалога, озаглавленного «Une conversation Kisanganaise entre Frere Jacques et Frere Jim». Вот этот диалог:

БРАТ ЖАК: О‑ля‑ля, ну и жарища!

БРАТ ДЖИМ: Не так жарко, как в районе преисподней. Хи‑хи!

ЖАК: Говорят, дело не в жаре, а во влажности.

ДЖИМ: Прошу не путать! Тут у нас говорят, дело не в малярии, а в проказе.

ЖАК: Да, кстати, о проказе: у вас было две руки, когда мы встречались за завтраком?

ДЖИМ: Надо же, да ведь вы правы! Где же кисть моей левой руки? Вы ее не видели?

ЖАК: Наверно, в библиотеке. Может, пойдем вместе поищем?

ДЖИМ: Отличная мысль! Только сперва примем пилюли от малярии.

ЖАК: Договорились! Правда, можно просто выпить немного чудодейственного вина из Каны. Говорят, оно лечит от всех болезней. Может, от него у вас и новая конечность отрастет.

ДЖИМ: Я прошу, нет, требую, чтобы вы больше не упоминали при мне об этом проклятом вине!

ЖАК: Ба! А вот и брат Август!

ДЖИМ: Простите, брат, вы не видели мою левую руку?

АВГУСТ: К сожалению, нет. А теперь позвольте мне задать вам вопрос: это не ваша сандалия?

ДЖИМ: Конечно нет! Где вы ее нашли?

АВГУСТ: Внутри громадного крокодила, которого поймали туземцы. Скажите, кто‑нибудь из вас видел брата Анатоля?

ЖАК: Лично я со вчерашнего дня не видел. А вчера днем он стирал белье у реки.

АВГУСТ: Силы небесные! Выходит, уже третьего монаха в этом месяце съели! А теперь чья очередь стирать белье? Постойте! Куда это вы так быстро бежите?

После обеда я вышел прогуляться, надеясь обрести ясность ума. Был чудесный летний вечер. В сгущавшихся сумерках от горы Кана веяло некой безмятежностью и даже величавостью — возможно, потому, что не было ни крикливых паломников, катающихся с горки, ни механических колючих кустов, вызывающих у них искушение бросать монеты, ни фонтана, вселяющего своим журчанием несбыточные надежды.

Я поднялся по тропинке к алтарю святого Тада. Когда я стоял перед ним в глубокой задумчивости, задаваясь вопросом, как бы повел себя в такой ситуации святой — наш покровитель, меня вдруг напугал чей‑то голос… голос Филомены.

— Что, монетка нужна? — спросила она.

— Вообще‑то да, — сказал я. — Монсеньер отобрал у меня всю мелочь.

— Я не взяла с собой кошелек, а то одолжила бы вам четверть доллара.

— Что? Несмотря на распоряжения монсеньера? Да не сделали бы вы ничего подобного!

— Зап, — сказала она, — сегодня приятный вечер. Может, поговорим о чем‑нибудь приятном?

— Запросто, — сказал я.

Мы с ней сели на скамейку рядом с алтарем.

— Даю четвертак за ваши мысли, — предложила она. — И ничего не скажу монсеньеру.

— Согласен. Деньги мне не помешают. Удовлетворяю ваш интерес: я повторял про себя некоторые полезные французские выражения. Например: «Pardon, mademoiselle. Est‑се que tu a vu ma main gauche?»

— Вот она, от запястья начинается. О чем это вы?

— Нынче в калефактории чрезвычайно популярны шутки по поводу проказы. Не обращайте внимания, у вас не было другого выхода.

Она вздохнула:

— Кажется, вам, ребята, предстоит жутковатая неделька.

— Вам, ребята? Что это значит? По‑моему, наш консультант по организации сбыта имеет некоторое отношение ко всему этому. В том числе и к этой куче… на которой мы находимся. Вам тоже не поздоровится.

— Знаю. Я просто хотела сказать, что, в сущности, не являюсь членом ордена. Что может сделать со мной Блютшпиллер? Лишить меня духовного сана? Однако вы правы. Со своей работой я не справилась. Мне следовало бы вас послушаться. Все здесь попросту вышло из‑под контроля.

— Как, например, информационно‑рекламная передача? «Это всего лишь натуральное чилийское каберне, но я полагаю, вы останетесь довольны его сверхъестественными свойствами».

— Вы, наверно, не поверите, но из‑за этой передачи я воевала с Брентом не на жизнь, а на смерть. Угадайте, кто каждый раз брал надо мной верх.

— Его святейшество Дипак Чопра.

— Доктор медицины. Однажды я даже попыталась прекратить съемки. Я закричала: «Брент, нельзя заставлять людей выбрасывать их треклятые костыли!» Аббат отвел меня в сторонку и объяснил, что груда костылей — это просто метафорическое изображение «Поля неограниченных возможностей». На другой день он преподнес мне книгу Дипака «Нестареющее тело, вечный дух» с дарственной надписью.

— Мне не терпится услышать, как он будет объяснять все это «Анафеме» и БАТО. Как вы думаете, куда нас после этого отправят? В Конго или в тюрьму Ливенворт?

Мы рассмеялись. Казалось, еще немного, и вновь вернутся былые времена.

— Смотрите, — сказала Филомена, — луна.

— На сей раз не полная. То есть сегодня.

Она нежно коснулась моей руки:

— Я знаю, что вы хотели сказать. Я тоже об этом подумала.

Я посмотрел ей в глаза. Они были все так же прекрасны.

— Что бы ни случилось, — сказала она, — надеюсь, вы сумеете меня простить.

— Что вы имеете в виду?

— Просто не надо считать, что во всем виновата я.

— Нет, — сказал я. — Мы все в этом замешаны.

— Спасибо, Зап.

Она наклонилась и чмокнула меня в щеку. Потом быстро встала и торопливо направилась вниз по тропинке к Паломническому центру.

— Постойте! — крикнул я ей вслед, когда она скрылась из виду. — Куда это вы так быстро бежите?

На следующее утро, в понедельник, я сразу, еще во время заутрени, начал разыскивать Маравилью. Мне нужно было его разрешение позвонить агенту судоходной компании и убедиться, что наше вино прибыло и готово к отправке из ньюаркского порта. Кроме того, нужно было взять у него наличные для обеспечения «дополнительной выплаты» водителям грузовиков за срочную доставку.

На богослужении его не было. Когда он не появился за завтраком, я направился к нему. На мой стук в дверь конференц‑зала административного центра никто не отозвался. Тогда я осторожно открыл дверь сам.

— Монсеньер! — позвал я.

В ответ ни звука. В комнатах ни души. Постель не смята. Пока я стоял, строя догадки о том, где он может быть, мне в голову внезапно пришла ужасная мысль: неужели он ночевал у Филомены в Паломническом центре? Неужели именно поэтому она так поспешно удалилась?

Мне не очень‑то хотелось это знать. Я черкнул монсеньеру записку насчет вина и дополнительной оплаты — и ушел.

Так и не выяснив ничего к одиннадцати часам, я решил позвонить агенту на свой страх и риск. Он сказал, что вино уже прошло таможенную очистку, но чилийцы еще не дали разрешения на его доставку. Я позвонил в Чили, на винный завод, и поговорил с сеньором Баэсой.

— Сожалею, Fray, — сказал он, назвав меня монахом по‑испански, — но деньги на наш счет еще не пришли.

— Не могли бы вы позвонить в свой банк и ускорить этот процесс? Нам крайне необходимо получить вино немедленно.

— Очень хорошо, — сказал он, — но, возможно, вам тоже следует позвонить в свой банк. Судя по нашему опыту, проблема обычно возникает с вашей стороны.

Я повесил трубку и позвонил мистеру Теренсу, который заведовал нашим счетом в нью‑йоркском банке.

— Ну конечно, брат Зап, — оказал он. — Деньги переведены.

— Без вас знаю, — раздраженно сказал я. — А извещение о переводе лежит на чьем‑нибудь рабочем столе в Сантьяго, под чашкой cafe con leche.

— Нет, не в Сантьяго, — сказал мистер Теренс. — Перевод в Сантьяго вы отменили.

— Что?

— Сейчас проверю. Вот он. В пятницу днем я получил от монсеньера Маравильи факс с санкцией на перевод двух миллионов долларов в «Банко Боливар» в понедельник утром. Потом еще один факс, отправленный в воскресенье, в шестнадцать часов, с поручением отменить тот перевод и вместо этого перевести телеграфом… сейчас посмотрим, помню, это была крупная сумма, почти все, что есть на счете… да, вот он: девять миллионов восемьсот тысяч.

— Девять восемьсот… в Чили?

— Нет, на Большие Кайманы. На счет в цюрихском Швайнер‑банке. По распоряжению монсеньера Маравильи. Сегодня утром, в начале десятого, он позвонил и подтвердил свое требование.

Я снова помчался в Административно‑отшельнический центр. Судя по всему, Маравилья там так и не появлялся. Я бросился к Аббату. Мы вместе вернулись в апартаменты и принялись осматривать все помещения. Стенной шкаф был пуст, а из ванной исчезли туалетные принадлежности.

— Лампочка мигает — наверно, кто‑то оставляет сообщение, — сказал Аббат, показав на автоответчик, стоящий на его бывшем рабочем столе. Потом подошел и нажал кнопку «ВОСПРОИЗВЕДЕНИЕ».

Первые два сообщения были переданы по‑итальянски, причем, судя по скрипучему голосу, одним и тем же человеком. Я смог понять только слова «urgente»[35] и «presto»[36].

Третье сообщение оставила женщина: «Да, это звонят из компании „Эйр Канада“ мистеру Мара… Маравиг‑глия, относительно рейса девятьсот восемьдесят семь. По расписанию самолет вылетает из Торонто в девять тридцать пять утра. Просим принять к сведению, что рейс отложен по техническим причинам. В настоящее время вылет из Торонто намечен на одиннадцать пятьдесят утра. Если у вас возникнут вопросы, позвоните по телефону 800‑776‑3000».

С минуту мы с Аббатом пристально смотрели друг на друга. Электронные часы на автоответчике показывали двенадцать тридцать шесть пополудни. Оба мы одновременно протянули руки к телефону. Аббат включил громкую связь и набрал номер. Раздался голос, сообщивший нам, как важен наш звонок для компании «Эйр Канада». Спустя две минуты мы обратились с вопросом о рейсе девятьсот восемьдесят семь к живому человеческому существу.

— Сейчас посмотрим, — сказала женщина, — девятьсот восемьдесят седьмой был отложен… вылетел из Торонто в… двенадцать ноль пять.

— Куда… куда он вылетел?

— В Гавану.

— В Гавану, Куба?! — спросил Аббат,

— Это единственная Гавана, которую мы обслуживаем, сэр.

Я повесил трубку. Мы переглянулись. Аббат сказал:

— О, боже!

— В чем дело? — спросил я.

— Вино!

Он бросился к лестнице, ведущей вниз, в его винный погреб… Я пошел следом за ним. Аббат принялся носиться взад и вперед вдоль стеллажей, то и дело останавливаясь и пристально изучая бреши в аккуратных рядах бутылок, лежащих на полках.

— Нет, вы только полюбуйтесь! — пробурчал он. — Вино восемьдесят второго года… исчезло!

Он свернул за угол. Я услышал душераздирающий крик:

— Ну, подонок!

— Что случилось?

— Он забрал все «Романейское‑Конти» шестьдесят первого года! У меня здесь было пять бутылок!

— Святой отец, — сказал я, — вино, конечно, жалко, но кроме него мы лишились еще и десяти миллионов долларов.

— А вы хоть представляете себе, сколько стоит бутылка «Романейского‑Конти» шестьдесят первого года?[37]

Аббат появился из‑за угла, остановился в темной нише, напоминающей подземную пещеру, и горестно покачал головой:

— Сдается мне, под «ревизией души Каны» подразумевалась кража не только всех наших денег, но и нашего лучшего вина.

— Идемте к Филомене, — сказал я. — Посмотрим, что известно ей.

Мы вышли черным ходом из винного погреба и через автостоянку направились в Паломнический центр. И тут мы заметили еще одну пропажу — на стоянке не было «лексуса».

— Неудивительно, что ему понадобились ключи, — сказал Аббат.

Следующую пропажу мы обнаружили в Паломническом центре.

Исчезла Филомена. У нее на столе я нашел записку. Адресованную мне:

«Дорогой Зап!

Я должна уехать. Прошу вас, объясните все Аббату и остальным братьям.

Простите, что покидаю вас в час испытаний. Постарайтесь, пожалуйста, понять.

Вчерашний вечер значил для меня очень много. Я рада, что мы провели еще одну минутку на горе, и на сей раз без проповеди.

С любовью, Филомена».

Аббат заглянул мне через плечо и прочел записку.

— «Минутку на горе»? — сказал он. — Не хотите ли исповедаться мне, брат?

— Охотно, но только не в том, что произошло вчера вечером, — сказал я, — а в грешных злобных мыслях, которые одолевают меня в данную минуту.

Я представил себе, как они сидят рядышком в самолете, в салоне первого класса, и переливают Аббатово «Романейское‑Конти» из бутылки в графин, направляясь в Гавану, а потом бог знает куда еще, — с нашими десятью миллионами.

— Поверить не могу, что она сбежала с нашими деньгами, — сказал я. — Одно дело — по уши втрескаться в какого‑нибудь смазливого монсеньера, но обокрасть друзей…

— Бьюсь об заклад, она не замешана в краже, — сказал Аббат. — Наверно, он даже не рассказал ей о своем поступке. Она думала, что просто бежит отсюда с возлюбленным.

— Простите меня, святой отец, ибо я все же по‑прежнему надеюсь, что на борту рейса девятьсот восемьдесят семь возникнут серьезнейшие проблемы «по техническим причинам», причем желательно над морем, которое кишит акулами.

— Прощаю, — сказал Аббат. — Разве не говорил нам добродетельный монсеньер, что грешники должны с радостью принимать страдания?

Вспоминая о том, как Маравилья, поразив всех своей праведностью, прочел нам напоследок нотацию насчет нашей греховной жизни, я наконец усвоил истинный урок, который он нам преподал. Он забрал у нас деньги, вино, машину, консультанта по вопросам управления, но зато оставил нам нечто весьма ценное — Шестой закон духовно‑финансового роста:

VI. КТО ПЕРВЫМ БРОСИТ КАМЕНЬ, ТОТ ОБЫЧНО И ПОБЕЖДАЕТ.  

Незадачливый паломник…

Монсеньер отдыхает…

Призрак по имени Себастьян…

Рим гневается…

Ужасающий сюрприз

Следующий месяц принес сплошные несчастья. «Уайн спектейтор», один из ведущих винных журналов в стране, оценил «Секрет Аббата» в семьдесят два балла по стобалльной шкале. Критик отметил его «необычайно высокую цену для каберне, выращенного на севере штата Нью‑Йорк», и охарактеризовал его вкус, как смесь «ежевики, авокадо и перезрелых бананов — сочетание отнюдь не божественное». Фрэнк Прайел из «Нью‑Йорк Таймс», также пораженный его «заоблачной ценой», счел, что оно «подозрительно напоминает некоторые терпкие столовые вина из чилийской долины Майпо». (Несомненно, Прайел знал толк в чилийских винах.) Количество заказов на «Секрет Аббата» резко сократилось и продолжало уменьшаться даже после того, как мы снизили цену.

Потом произошел несчастный случай. Брат Джером проводил дегустацию для группы паломников — членов благотворительного общества католиков «Рыцари Колумба» из Баффало, штат Нью‑Йорк, — и где‑то между пятым и шестым бокалами заявил, что «вино приближает нас к Богу!». Один из подвыпивших «рыцарей», по‑видимому, воспринял эти слова в буквальном смысле. Он отделился от группы и по тропинке, не проложенной еще до конца, начал восхождение на гору Кана. Добравшись до алтаря святого Тада, он каким‑то образом, несмотря на ограждение, свалился в яму с колючими кустами, где около получаса, до тех пор, пока его крики не были услышаны, подвергался умерщвлению плоти. В иске на двадцать миллионов долларов были упомянуты семьдесят восемь швов, наложенных истцу, а также «тяжелое нервное потрясение, явившееся следствием применения средневековой пытки». Несколько многочисленных групп паломников отказались от экскурсии после того, как в одной из газет Баффало появился такой заголовок:

КОШМАР РЫЦАРЯ В КАНСКОЙ ВИНОДЕЛЬНЕ.

Мы предвкушали доход от водной горки «Канский каска‑ад», которая должна была открыться как раз к началу летнего сезона, однако строители отстали от графика и превысили смету. Эллиот испытывал затруднения с подачей изготовленной на заказ «Канской красной» краски в гигантский «мерный кувшин», стоявший на горе. Краска постоянно просачивалась в систему, вырабатывавшую снег для вершины. В результате Кана походила не на величественную заснеженную гору, а скорее на наполовину растаявшее вишневое мороженое.

— Для создания снежных вершин, — объяснил Эллиот, — в основном применяются белила.

Мой рабочий стол был завален счетами от наших адвокатов, строительных компаний и поставщиков чилийского вина. Однажды днем я решил обсудить наши финансовые проблемы с монсеньером Маравильей, который взял на себя контроль над нашими банковскими счетами.

Войдя в президентские апартаменты, я с удивлением обнаружил, что монсеньер смотрит телевизор, а рядом, на низком столике, стоит початая бутылка «Шато Дюар‑Милон Ротшильд». Он смотрел футбол на большом экране. Я откашлялся, чтобы дать знать о своем присутствии. Он мельком взглянул на меня и знаком предложил сесть.

— Обычно я так рано не отдыхаю, — сказал он, не сводя глаз с экрана, — но сегодня особый случай. Моя команда, «Милан», играет со «Штутгартом».

Я попытался охватить умом всю чудовищную важность матча «Милана» со «Штутгартом».

— Со «Штутгартом»? — переспросил я.

— За эту команду болеет кардинал, — прошептал он. — А мы выигрываем с разницей в один мяч!

Никогда еще я не видел, чтобы он выглядел таким довольным. Словно заправский комментатор, он охарактеризовал мне замечательные индивидуальные качества каждого миланского футболиста. Когда знаменитого нападающего «Штутгарта» Вилли Бекера уносили с поля после грубо выполненного подката, Маравилья едва сдерживал ликование.

— Блютшпиллер наверняка убит горем, — взволнованно сказал он. — Бекер его любимый игрок. За это надо выпить!

Не успел я возразить, как он достал еще один бокал и наполнил его. Потом вручил мне и со звоном стукнул об него своим:

— За победу над Германией!

Пить мне не хотелось, но я решил, что благоразумнее будет отметить вместе с монсеньером радостное для него событие. Я выпил глоток. Вино оказалось отменным. Маравилья осушил свой бокал и налил себе еще, опорожнив бутылку. Не было еще и трех часов дня. Неудивительно, что он держался гораздо менее церемонно, чем обычно.

— А в Ватикане вы смотрите футбол вместе с кардиналом? — спросил я.

— Браво, Марио! — вскричал он, глядя на экран. — Да, смотрим… иногда.

— Это, наверно, здорово.

— Только не том случае, если проигрывает его команда. Когда он недоволен, лучше всего оказаться где‑нибудь в другом месте. Хорошо, что сегодня нас разделяет Атлантический океан. — Он потягивал вино. — Право же, — несколько легкомысленно продолжил он, — такие дни, когда лучше бы нас разделял океан, бывают часто.

К футболу я был равнодушен, но эти рассуждения начинали вызывать у меня интерес. Я составил ему компанию и выпил еще один глоток.

— Полагаю, работать у кардинала не так уж и легко.

— Легко? Ха!

Заметив, что бутылка уже пуста, он встал и, спустившись по лестнице, скрылся в Аббатовом винном погребе. Минуту спустя он вернулся с бутылкой другого вина — «Лафит Ротшильд» стоимостью в сто пятьдесят долларов. А в это время где‑то проливал слезы Аббат.

— А знаете, брат Зап, я уже начал ценить уединенную жизнь в вашем монастыре. Здесь царит умиротворенность. Честно говоря, будь моя воля, я бы не особенно спешил возвращаться в Ватикан с его неотложными делами. Мне у вас очень нравится.

Пока он переливал вино из бутылки в графин на серванте, я увидел рядом с видеомагнитофоном знакомую коробку от кассеты.

— Вы смотрели «Поющих в терновнике»? — спросил я.

— Мы досмотрели до того места, где священник получает деньги старой дамы, — сказал он, вернувшись с графином к кушетке. — Скажите мне одну вещь. Как по‑вашему, похож я на этого актера, Ричарда Чемберлена?

— Даже не знаю. Мне говорили, что я и сам на него похож.

Маравилья внимательно посмотрел на меня.

— Нет, — сказал он, — я не вижу сходства.

— Вообще‑то, — сказал я, собравшись с духом, — я пришел не для того, чтобы поболтать о Ричарде Чемберлене. Наш текущий счет исчерпан. Чтобы заплатить по счетам, необходимо Использовать резервные фонды. Нам нужно примерно…

— Fermatelo! Fermatelo! No! No! Nooo![32]

Я посмотрел на экран. «Штутгарт» забил гол. Маравилья повалился на кожаный диван. Счет сравнялся, а до конца матча оставалось всего несколько минут. В последние секунды «Штутгарт» забил после углового победный мяч. Маравилья с такой силой поставил бокал на столик, что откололось донышко.

— Porca miseria! Li mortacci tua![31a]

Мне было известно, что европейцы относятся к своему футболу серьезно, однако потрясение монсеньера казалось несколько несоразмерным. Я начал подозревать, что оно связано не столько с футболом, сколько с теми чувствами, которые Маравилья испытывает по отношению к Блютшпиллеру.

— Вероятно, — сказал я, вставая, — сейчас не самое подходящее время для обсуждения финансовых вопросов.

Казалось, Маравилья пришел в замешательство.

— Нет, сейчас так сейчас, — оказал он деловым тоном. — Так вы говорите, вам деньги нужны?

— Да. Чтобы оплатить счета.

— Я не могу санкционировать выплаты из резервных фондов. Если вам нужны деньги, придется раздобыть их где‑нибудь в другом месте. — Он встал, дав понять, что разговор окончен. — Я слышал, у вас блестящие способности к добыванию денег, брат Зап.

Я опрометью бросился в Паломнический центр, к Филомене. Нетвердо держась на ногах после выпитого вина, я налетел на ребенка, который стоял у кассы вместе с родителями, покупавшими подвижную игрушку на батарейках — «Искупителя‑2». Игрушка с грохотом упала на пол и включилась сама. Пластмассовый святой Тад пополз вперед на коленях, стуча правой рукой себя в грудь и твердя записанным на пленку голосом: «Меа culpa! Mea culpa! Mea maxima culpa!»[33]

— Mea culpa! — сказал я мальчику, наклонившись, чтобы поднять с пола его игрушку. При этом я почему‑то потерял равновесие и упал ничком, раздавив голову святого Тада коленной чашечкой. К моему большому стыду, самостоятельно встать я не смог, и мне помог отец мальчика, одновременно утешавший сына, закатившего истерику. Обезглавленный торс святого Тада продолжал твердить «meameameamea…».

— Он отрубил голову святому Таду! — закричал малыш.

— Не плачь, — сказал отец, — мы тебе нового купим.

— За счет фирмы, — простонал я, потирая ушибленное колено. Потом обратился к малышу: — А знаешь, именно так и погиб настоящий святой Тад.

— Кто‑то на него наступил? — спросил мальчик.

Я велел брату Алджернону, сидевшему за кассой, отдать малышу «Искупителя‑2» бесплатно. Потом, прихрамывая, направился наверх, в апартаменты Филомены.

— Что с вами? — спросила она.

— На меня напала одна из ваших подвижных кукол. Можно сесть?

Филомена вышла из‑за стола и помогла мне сесть на стул. Должно быть, она учуяла легкий запах перегара.

— Зап! Вы что, опять пьете? Днем?!

— Я был у монсеньера.

— Как вы себя чувствуете? — обеспокоенно спросила она. — Что‑нибудь стряслось?

— Еще как стряслось! — сказал я.

— Что?

— «Штутгарт» выиграл.

Она посмотрела на меня:

— О чем это вы?

— Мы вместе смотрели телевизор. Вдвоем — нет, втроем, если принимать в расчет барона Ротшильда. Устроились очень уютно, хотя смотрели только футбол. Посмотреть «Поющих в терновнике» так и не удалось. Но этот фильм он, наверно, приберегает для кого‑то другого, — сказал я. — Для того, кто уверяет его, что он очень похож на Ричарда Чемберлена.

— Право же, Зап!

— Кажется, это сравнение доставляет ему удовольствие.

— Но он и вправду похож на него. Я не виновата.

— Ясное дело. Вы просто были с ним откровенны. Помогали ему проводить ревизию. Это входило в ваши непосредственности… непосре… в ваши обязанности. «О, монсеньере мио! Я хоть раз сказала вам за прошедшие десять минут, что вы — вылитый Ричард Чемберлен?»

— Ну хорошо, однажды вечером мы смотрели «Поющих в терновнике». Велика важность! Мы страшно устали. Десять часов подряд изучали ведомости. Три раза звонил Блютшпиллер и орал на него. Я слышала его голос, сидя в другом конце комнаты. Вы хоть представляете себе, какое давление на него оказывают? У него не начальник, а сущий дьявол.

— А вы всячески стараетесь им помочь. Играете в команде Блютшпиллера. Делаете все для того, чтобы нас отправили в Конго. Неужели вы не чувствуете за собой никакой вины? А ведь почти вся эта липа — ваша идея. Чудо в Кане! Футболки с изображением меры вина! Игрушечные мученики!

Больное колено начало пульсировать.

— Возможно, я была не права. Некоторые из произошедших здесь перемен вряд ли так уж угодны Богу. Вся эта погоня за всемогущим долларом… В последнее время я много об этом думаю. Работа с Рэем заставила меня…

— С Рэем? Кто такой Рэй?

Филомена зарделась:

— Я хотела сказать, с монсеньером.

— Ах, этот Рэй! Рафаэлло Чемберлен. Ну конечно.

— Не пора ли свыкнуться с этим, Зап?

— Извините. Просто я не обладаю вашим умением с легкостью переводить разговор на нейтральные темы. Но с другой стороны, я дал обет безбрачия.

— Мне некогда, — сказала она. — Я не обязана слушать пьяного монаха.

Я с трудом поднялся со стула и поковылял к выходу. Мне ужасно хотелось придумать находчивый ответ, нанести прощальный укол, достойный Оскара Уайльда. Добравшись до двери, я с гордым видом обернулся:

— Да пошла ты в меру!

Несколько дней спустя Аббат пригласил меня, Филомену и Брента, нашего режиссера, на совещание. Вчетвером у него в келье было тесновато. Брента привела в восхищение солома.

— Это помогает от каких‑нибудь хворей? — спросил он.

— Нет, — сказал Аббат, — это исключительно от нищеты.

— А я думал, с нищетой вы покончили.

— Именно это мы и должны обсудить. Количество заказов уменьшается, расходы увеличиваются. Нужно каким‑то образом генерировать поток прибыли. Нужны новые идеи. Нужно вновь сотворить чудо в Кане.

Первой высказалась Филомена:

— Монсеньер полагает, что нам следует сосредоточить усилия на производстве более качественного вина.

Мыс Аббатом принялись закатывать глаза. Аббат сказал:

— Как?! Неужто он уже выпил все наше бордо?

— Quod seris metes, — сказала она.

— Мне страшно нравится этот фильм, — сказал Брент. — Устинов в роли Нерона неподражаем.

— Это «Quo Vadis», — сказала Филомена.

— В последнее время Филомена делает большие успехи в изучении латыни, — сказал я. — Она берет частные уроки.

— Это значит «что посеешь, то и пожнешь», — продолжала она, не обращая внимания на меня. — Монсеньер хочет сказать, что если мы будем производить хорошее вино, нам не придется беспокоиться об организации сбыта.

В келье наступило красноречивое молчание.

— Над этим стоит подумать, — сказала Филомена.

— Хорошо, — сказал Аббат. — А теперь, когда мы подумали над этим, давайте перейдем к угрозе нищеты. Что скажете, Брент?

— Мы могли бы снять еще один традиционный рекламный ролик. «Чудо два» — новое, более совершенное и грандиозное. Но, как я погляжу, у нас тут проблема с контролем качества. Мы должны спросить себя: кто купится на такую рекламу? Люди уже попробовали это вино. Они знают, каково оно на вкус. Надо смириться с тем, что серьезные ценители вина на нашу приманку не клюнут. Они читают специальные журналы и знают, что это отвратная бормотуха.

— Это чилийское столовое вино, вполне пригодное для питья, — сказал Аббат.

— Правильно, и нужно найти людей, готовых этим довольствоваться. Ясно, что речь идет не о самых искушенных людях. И это хорошо. Чем меньше они знают, тем лучше. Ну, а если они еще и не понимают, что написано на этикетке, — отлично, значит, речь идет о гигантском рынке сбыта.

— Короче говоря, нам нужны бестолковые люди, — сказал Аббат.

— Вот вам и новая рекламная формула, — сказала Филомена. — «"Кана" — вино, которое подают, когда гости слишком тупы, чтобы уловить разницу».

— Именно! — сказал Брент. — А для рекламы такого товара традиционный ролик не годится, тут нужна большая информационно‑рекламная передача. Забудьте о дорогостоящих рекламных паузах во время демонстрации «Звуков музыки». За ничтожную долю этой суммы можно купить целых тридцать минут на ночном кабельном канале.

— Это что, самый рентабельный способ охватить всех бестолковых потенциальных покупателей? — спросил я.

— Именно! — сказал Брент. — Знаю, в эффективность подобных методов верится с трудом. Я и сам был скептиком до тех пор, пока не сделал информационно‑рекламную передачу о деревушке Фатима с участием Рикардо Монтальбана. — Он посмотрел на Аббата. — Вы ее видели?

— К сожалению, нет, — сказал Аббат.

Я не был уверен, что он признался бы, даже если бы видел.

— Сперва я подумал: ну и ну, у нас же ничего — то есть nada — нет! Не на что опереться. Был какой‑то храм в Португалии, где ватага ребятишек, по их словам, когда‑то, давным‑давно, видела Деву Марию. Мы слышали небылицы о чудесном исцелении да об огнях, кружащихся в небе — по правде говоря, эти крестьяне чересчур подолгу глазеют на солнце. А на роль ведущего ко мне привели актера, который зарабатывал на жизнь тем, что торговал вразнос обивкой из коринфской кожи. Я думал, у нас никогда ничего путного не выйдет. Но передача принесла прибыль.

— Как же вы намереваетесь рекламировать «Кану»? — спросила Филомена.

— Я подумывал о том, чтобы пригласить Салли Филд.

— Эту «летающую монахиню»? Вы, наверно, шутите.

— А что? Представьте себе, как она выпивает большой глоток вина и говорит: «Оно вам понравится! Оно вам очень понравится!»

— Но даже если предположить, что вам удастся заполучить Салли Филд, оно вряд ли понравится людям, — сказала Филомена. — Организация сбыта — это еще не все. Покупателям должно понравиться именно вино.

Аббат коснулся руки Филомены и обеспокоенно посмотрел на нее:

— Вы часом не захворали?

Салли Филд мы, конечно, так и не заполучили, зато заполучили Хью О'Тула. Его карьера достигла своего пика тремя десятилетиями ранее, когда он сыграл главную роль в телесериале «Святой Дух!» — о приходском священнике, в чьей исповедальне обитает призрак по имени Себастьян, который то и дело избавляет его от неприятностей — а попутно причиняет новые, еще большие, — творя чудеса. (Роль вечно недовольного епископа играл Фред Макмарри.)

Съемки заняли неделю. Для первого кадра Брентова съемочная группа соорудила точную копию исповедальни из «Святого Духа!». Заметно располневший О'Тул втиснулся в нее не без труда. Но, сев там и услышав записанный на пленку голос, доносящийся из‑за перегородки, он сразу же вновь вжился в образ своего бывшего героя.

— Благословите меня, святой отец, ибо я нашел лучшее из когда‑либо произведенных вин! — раздался знакомый писклявый голос призрака Себастьяна. — Крепкое, с тонким букетом, душистое и при этом вкусное, сохраняющее аромат винограда и при этом рассчитанное на самого искушенного ценителя, приготовленное руками праведников и поставляемое по божеской цене!

— Себастьян! — прошипел О'Тул. — Сколько раз можно повторять, что тебе нельзя появляться в исповедальне!

— Но, святой отец, вы должны попробовать это вино!

— Только не в исповедальне!

После этой реплики двое техников при помощи удочек опустили к самому носу священника бутылку «Каны» и бокал. Увидев парящие в воздухе предметы, О'Тул устремил на них свой фирменный оторопелый взгляд и испустил свой фирменный страдальческий крик:

— Прошу тебя, Себастьян… не надо больше чудес!

О'Тул потянулся за бутылкой, которая тут же взмыла вверх, оказавшись вне пределов досягаемости. Вслед за ней он выбрался из исповедальни и в конце концов очутился у парадной двери Каны. Бутылка постучалась в дверь, которую открыл сияющий Аббат. Он охотно повел О'Тула на экскурсию в винодельню — минуя Административно‑отшельнический центр. О'Тул изображал изумление, а Аббат отвечал на каверзные вопросы — к примеру, на такой:

— На вкус божественно вино — как же делается оно?

— Три вещи. Упорный труд, хороший виноград — и капля особого вещества, формулу которого мы открыли здесь, в Кане. — Аббат показал на автоматическое устройство, из которого в каждую бутылку, двигавшуюся на конвейере, падала капля подлинного канского вина.

— Что же это такое? — спросил О'Тул.

— Ну, — ответил Аббат, подмигнув ему с невинным видом херувима, — это, скажем, секретный компонент, который мы называем… любовью.

Лично я сомневался, стоит ли придавать особое значение именно этому аспекту нашей технологической операции. Помимо того, что это могло поставить нас в неловкое положение — я уже представлял себе газетный заголовок: «СЕКРЕТНЫЙ КОМПОНЕНТ МОНАХОВ: СКВЕРНОЕ ВИНО» — эти слова вполне могли вызвать интерес у наших старых приятелей из Бюро алкоголя, табака и огнестрельного оружия. Разговоры о «секретных компонентах» могли быть истолкованы, как претензия на врачевание — серьезное нарушение федерального законодательства. На эту проблему я и обратил внимание Аббата и Брента.

— Насчет БАТО не беспокойтесь, — сказал Аббат. — Они не посмеют преследовать общину бедных монахов из‑за смехотворной технической детали. Я нагнал страху на того агента.

— Мне он особенно испуганным не показался, — сказал я.

Аббат угрюмо посмотрел на меня:

— Разве вам не нужно заниматься фондом страхования от потерь, брат? Результаты вашей деятельности за минувший квартал вызывают некоторое разочарование.

Это был недвусмысленный намек на то, что я должен удалиться.

Следующие две недели я провел, покорно уставившись на экран компьютера и с беспокойством следя за тем, как снижается курс доллара по отношению к дойчмарке. После обеда, в калефактории, я слышал обрывки разговоров о съемках: о сооружении нового грота у подножия горы Кана, об автобусах, битком набитых актерами массовки из Нью‑Йорка, о жарких спорах между Филоменой и Брентом.

— Радуйтесь, что вас не втянули в сегодняшний спор, — сказал однажды вечером брат Боб. — У них, как они выражаются, «серьезные творческие разногласия».

Премьерного показа информационно‑рекламной передачи пришлось дожидаться до часу ночи. Меня клонило в сон, и, глядя, как Аббат ведет Хью О'Тула на экскурсию, я едва не задремал, но когда они проходили мимо довольно большой груды костылей, я резко выпрямился на стуле.

— Что это такое? — шепотом спросил я у Брента, сидевшего рядом.

— Костыли, — сказал он.

— Вижу, что костыли. Откуда они взялись?

— Просто таким образом мы быстро и наглядно даем понять, что перед нами святыня. Все это должно ассоциироваться у зрителя с Лурдом и Фатимой.

— Зачем?

— Сейчас увидите. Следующая сцена наверняка заставит вас прослезиться.

Аббат и О'Тул задержались у подножия горы Кана, возле грота, сооруженного реквизиторами Брента. Посреди бассейна возвышалась большая бутылка «Каны», из которой било струей красное вино. Рядом стояла группа паломников — они негромко переговаривались, подставляя под струю бокалы.

— Превосходный букет!

— Я чувствую себя на десять лет моложе!

— Какой прекрасный мягкий вкус!

— Я сбросил пятнадцать фунтов!

— Не понимаю… как они могут продавать такое первосортное вино дешевле чем за десять долларов?

— Я снова могу ходить!

Аббат и О'Тул остановились, чтобы поговорить с молодой женщиной по имени Бренда, которая только что бросила в кучу свои костыли. Она бойко объяснила, что уже подумывала о самоубийстве, когда узнала о «Кане» от одного приятеля, выпившего ящик этого вина и вновь обретшего зрение.

— Поразительно! — сказал девушке О'Тул, взяв слойку с розовым кремом у монаха, обходившего всех с подносом закусок. Повернувшись к Аббату, О'Тул серьезно спросил: — Отец настоятель, скажите нам, каким образом вино могло исцелить всех этих людей?

— Видите ли, Хью, — сказал Аббат, — мы здесь, в Кане, не считаем себя профессиональными целителями. Мы лишь пытаемся делать замечательное вино по замечательной цене. А чудеса, подобные тому, которое произошло с Брендой, да и с другими присутствующими здесь людьми, способен творить только Бог.

И тут послышался чей‑то писклявый голосок:

— И я!

— Молчи, Себастьян! — приказал О'Тул.

Аббат повел О'Тула (и Себастьяна) на гору Кана, предупредив его, когда они проходили мимо алтаря святого Тада:

— Держитесь подальше от тех колючих кустов, Хью, если, конечно, вы не расположены к небезопасному умерщвлению плоти.

— Спасибо, не сегодня.

— Ой! — взвизгнул Себастьян. — Ну вот, теперь придется покупать новый саван!

На вершине они сели в одну из лодок «Канского каска‑ада». Аббат откупорил бутылку «Секрета Аббата». Поднялась суматоха, когда Себастьян потребовал уступить ему место впереди. О его присутствии свидетельствовал парящий в воздухе бокал вина.

— Итак, отец настоятель, — сказал О'Тул, когда они смотрели вдаль, на солнце, садившееся за виноградниками, — скажите нам… сможете ли вы с монахами произвести достаточное количество этого чудесного вина, чтобы поделиться со всеми людьми, которые хотят его купить?

— Безусловно, мы стараемся, Хью. Но я не знаю, надолго ли хватит наших запасов.

— Значит, люди, желающие заказать это замечательное вино, должны сделать это без промедления, не теряя ни минуты?

— Совершенно верно, Хью. Им следует позвонить по телефону, указанному в нижней части экрана. В течение ограниченного периода времени мы даже будем поставлять точную копию знаменитого мерного кувшина, которым Господь наш пользовался на брачном пиру в Кане. Наши монахи готовы отвечать на звонки. Они принимают кредитные карточки всех крупных фирм. Впрочем, мелких тоже.

— А что, если людям захочется приехать в Кану? Можно ли здесь хорошо отдохнуть всей семьей?

Себастьян спросил:

— А зачем тут эта рукоятка?

— Ничего не трогай! — сказал О'Тул, но рукоятка рядом с передним сиденьем повернулась назад.

— Держитесь! — сказал Аббат.

— Нет, не надо! — вскричал О'Тул, когда лодка плавно двинулась вперед, к краю наклонного искусственного канала. — Себастья‑а‑а‑а‑а‑а‑ан!

Бочка с шумом промчалась вниз по желобу и остановилась у подножия горы, подняв брызги окрашенной в цвет вина воды.

Люди, толпившиеся у грота, зааплодировали, побросали оставшиеся костыли и стали бегом подниматься в гору.

— Вот это я и называю чудом! — сказал Себастьян, а его парящий в воздухе бокал наклонился и опустел.

Информационно‑рекламная передача закончилась. Мы услышали, как рядом, в Центре выполнения заказов, раздается мелодичный телефонный перезвон.

— Вы только послушайте! — сказал Брент и запел: — Холмы оглашаются… звоном монет!

В течение месяца мы приняли заказы на сто пятьдесят тысяч ящиков «Каны» и обслуживали в среднем две тысячи триста паломников в день. После оплаты счетов у нас еще осталось десять миллионов долларов в банке. В Нью‑Йорк уже направлялся танкер с чилийским каберне. Аббат грелся в лучах возрожденной славы Каны, устраивая экскурсии для репортеров и ВВП (весьма важных паломников), и уже начал переговоры с Эллиотом по поводу очередного своего проекта, который называл «Канской винолечебницей». Я и слышать об этом не хотел, но Эллиот сообщил мне, что проект предполагает «опыт полного погружения в очень горячее вино». Они с Аббатом попытались уговорить Филомену составить коммерческий план создания их нового курорта для страдающих ожирением и выпуска продукции лечебно‑косметического назначения с маркой «КанаВрачевание»™, но она отказалась, сославшись на то, что едва справляется с наплывом паломников. Что до монсеньера Маравильи, то он ни словом не обмолвился о последних событиях. Он ни разу не упомянул ни об информационно‑рекламной передаче, ни о растущей груде костылей у грота, ни о том, когда намерен завершить свою, по‑видимому, нескончаемую ревизию.

Однажды утром брат Майк, помощник Аббата, принес мне письмо из Бюро алкоголя, табака и огнестрельного оружия. Оно было адресовано Аббату.

— Он велел мне его выбросить, — сказал брат Майк. — Но я подумал, что вы, наверно, захотите сначала на него взглянуть.

Я прочел:

В связи с рекламой винной продукции «Кана», показанной недавно по телевидению, данный документ представляет собой официальное уведомление о том, что демонстрация вышеупомянутой рекламы является нарушением Свода федеральных законов (том 27, раздел 4.39, параграф «ж»), согласно которому запрещено любое утверждение, что «употребление вина дает целебный или терапевтический эффект, если таковое утверждение в каком‑либо отношении не соответствует действительности или может ввести в заблуждение». К категории необоснованных претензий на врачевание особо отнесены:

— восстановление способности передвигаться;

— похудение;

— рост новых волос;

— избавление от тревоги;

— лечение кожных болезней;

— повышение половой потенции;

— возвращение зрения.

Настоящим вам предлагается явиться в вышеуказанное бюро, чтобы возразить на данные обвинения. Рекомендуется прийти в сопровождении юрисконсульта. У вас будет возможность оспорить обвинения и одновременно представить факты, которые, как вы полагаете, свидетельствуют в пользу вашей позиции.

Кроме того, примите к сведению, что данное бюро ранее уже получало от потребителей жалобы, касающиеся невыполнения телефонных или почтовых заказов на вашу продукцию.

Примите также к сведению, что начали поступать жалобы относительно достоверности информации, приведенной на этикетке вашей продукции. В инструкциях БАТО особо оговорено, что слова «произведено в» разрешено употреблять только в отношении продукции, которая удовлетворяет определенным требованиям.

По данному дополнительному кругу вопросов вы сможете выступить на запланированном слушании, упомянутом выше.

В качестве наказания виновных в вышеуказанных нарушениях предусмотрены значительные штрафы, конфискация имущества и тюремное заключение.

Я поднял голову и посмотрел на брата Майка:

— Аббат велел вам это выбросить?

Брат Майк пожал плечами:

— Ага. В последнее время ему вроде как и дела нет до звонков и писем. Уже, наверно, раз десять звонили из «Шестидесяти минут»[34]. Какая‑то дамочка — говорит, она продюсер Майка Уоллеса.

— Из «Шестидесяти минут»? — сказал я. — Отлично. Только этого не хватало! Расследование Майка Уоллеса: «Секретный компонент „Каны“» — сплошное надувательство.

— Ага, — сказал брат Майк. — Может, лучше не надо им перезванивать? Но я никак не возьму в толк, почему он игнорирует БАТО. Когда я спросил его, он ответил: «Да они просто снова пытаются нас напугать». Кажется, кто‑то из бюро был здесь около года назад?

— Да. У нас состоялся разговор о невыполненных заказах. Меня они действительно напугали, но вы же знаете Аббата. Он подчиняется более высокой инстанции.

— Ага, кесарево кесарю. Я сделал либретто на эту тему. А вы заметили дату слушания?

К моему ужасу, прошла уже целая неделя после назначенной даты. Брат Майк обратил мое внимание на то, что письмо было отправлено на другой день после показа информационно‑рекламной передачи. Несомненно, у Аббата была уйма куда более неотложных дел, чем реагировать на повестку из федерального правоохранительного учреждения.

Я тотчас же позвонил в БАТО и связался с агентом, который приезжал в Кану. Он молча выслушал мои бесконечные извинения и просьбу назначить новую дату слушания. Коснувшись вопроса претензий на врачевание, я попытался доказать, что Аббат включил в телепередачу оговорку о случайном характере исцеления.

— Можете попробовать убедить в этом сотрудника, который будет вести слушание дела, — сказал он, оставив мои доводы без внимания. — Полагаю, я сумею договориться насчет новой даты слушания. Сделаю все возможное. Но должен сказать, что Кана у нас тут отнюдь не на хорошем счету. Мы опять получаем жалобы на то, что вы не выполняете заказы.

— Не беспокойтесь, — сказал я. — Скоро мы начнем отправлять заказанную продукцию. Вино уже в пути.

— В пути? — сказал он. — Откуда?

— Э‑э, из чанов. В бутылки. У нас возникли кое‑какие производственные проблемы.

— И когда вы ожидаете разрешения этих проблем?

— Со дня на день, — сказал я наобум. — Максимум — через неделю.

— Вы ручаетесь?

— А это обязательно?

— Не исключено, что это поможет договориться о новой дате слушания.

— Тогда ручаюсь.

— Отлично. Одна неделя. Пятница, семнадцатое. В полдень? Вы начнете выпуск продукции?

— Конечно!

— Хорошо, значит, вы не будете возражать, если мы поручим нашему агенту все это проверить.

Нельзя было терять ни минуты. Я позвонил на винный завод в Чили. Они справились у своего грузоотправителя и обрадовали меня сообщением о том, что судно должно прийти в Нью‑Йорк на следующий день. В выходные вино будет выгружено, а в понедельник пройдет таможенную очистку. Как только завод получит остаток платежа — мы задолжали два миллиона долларов, — он даст разрешение на доставку вина. Я уговорил Маравилью послать в наш нью‑йоркский банк факс с санкцией на отправку денег в Чили телеграфным переводом в понедельник утром. Затем я позвонил в компанию автоперевозок и сказал, что вино нам нужно в понедельник вечером. Водители, конечно, потребовали «дополнительной выплаты наличными», поскольку фактически это значило, что им предстоит трудиться полный восьмичасовой рабочий день.

Час спустя, когда я сидел за своим компьютером, изучая состояние Канского фонда страхования от потерь, мне пришло сообщение по электронной почте. Оно было от Паяца, одного из завсегдатаев ватиканского чата. Мы уже стали друзьями по электронной переписке. На сей раз он сообщил поистине свежую новость:

Саго Дикобраз!

На будущей неделе наш одетый в пурпур приятель собирается в Америку. В среду, после еженедельного собрания персонала, его личный секретарь, отец Ганс, сделал необходимые приготовления. На собрании ему показали видеозапись передачи об американском монастыре, где делают вино. То самое, от которого занемог его святейшество. А теперь монахи утверждают, что их вино излечивает все болезни. Подумать только! Наверно, они возьмут его с собой в Кисангани. Может, оно и от малярии их вылечит!

Итак, к нам собрался Блютшпиллер. Завершилась, наконец, ревизия Маравильи. Видеозапись наверняка стала последней изобличающей уликой в его отчете, и теперь сам «Анафема» направлялся сюда, чтобы покарать нас в наш судный день. Маравилья просто выполнял свои обязанности, но он мог бы, по крайней мере, нас предупредить. А Филомена? Она‑то почему не сообщила нам, что день нашей казни уже назначен? Я направился в конференц‑зал административного центра.

Оба были там — завтракали за столом, с бутылочкой доброго «Бароло».

— Как мило! — сказал я. — «Бароло». Прекрасное дополнение к законченной ревизии.

Филомена подняла взгляд от тарелки с лазаньей:

— Эх, если бы только она закончилась! В последнее время я просто разрываюсь между паломниками и ревизией. Некогда как следует выспаться.

Меня так и подмывало продолжить обсуждение ее ночных занятий, однако я решил этого не делать.

— Еще не закончена? Ну что ж, полагаю, мелкие подробности всегда остаются на самую последнюю минуту. К примеру, решение о том, какие использовать дрова.

Оба уставились на меня. Маравилья сказал:

— Не понял.

— Для сожжения еретиков. Скажите, монсеньер, какой сорт дерева предпочитает кардинал Блютшпиллер? К его приезду на будущей неделе нам стоит запастись дровами.

Казалось, оба встревожились. Очевидно, эта новость не предназначалась для моих ушей.

— Должен признаться, когда я услышал о его приезде, мне стало немного… обидно. Я сказал себе: всегда обо всем узнаю последним. Почему же вы скрыли это от нас? Я думал, мы с вами в хороших отношениях. После того как… — я бросил быстрый взгляд на Филомену, — мы столько раз прекрасно проводили время вместе, после того как выпили столько превосходного вина, вы могли бы сообщить нам о том, что сюда едет Блютшпиллер.

— Кто вам это сказал? — спросил Маравилья.

— О, у меня свои источники. Я слышал, в среду состоялось довольно оживленное собрание персонала. Судя по всему, кардинал пришел в такой восторг от нашей информационно‑рекламной передачи, что велел отцу Гансу взять ему билет на самолет, вылетающий на будущей неделе. Наверняка ему понадобилось наше вино для лечения простаты. Неужели нельзя было просто позвонить? Наши телефонисты готовы отвечать на звонки.

Маравилья приложил к губам салфетку, встал, подошел к окну и воззрился на гору Кана. Вдали, у алтаря святого Тада, были видны паломники, бросающие монеты в колючие кусты. В вышине неслись вниз по искусственному каналу бочки с юными паломниками, чьи ликующие вопли были едва слышны сквозь оконное стекло.

Я мельком взглянул на Филомену. Она пристально смотрела на Маравилью.

— Это правда, Рэй?

Наконец он обернулся и сказал:

— Я не имел права ничего говорить.

— Значит, ревизия окончена, — сказала она, с трудом владея собой. Видимо, до ее сознания дошло, что ее монсеньер скоро уедет. Эта серия «Поющих в терновнике» приближалась к концу. Теперь и она поняла, каково приходится человеку, когда его ни в грош не ставят. С одной стороны, мне было жаль ее. С другой, я злорадно подумал: «Так ей и надо!»

— Ладно, — сказала она, — хорошо, хоть кто‑то мне об этом сообщил.

Казалось, впервые Маравилья почувствовал себя более неловко, чем мы.

— Филомена, — сказал он умоляющим тоном неверного любовника, только что уличенного в измене, — я хотел тебе сообщить.

Он заметил ухмылку у меня на лице.

— Я хотел сообщить всем. Но кардинал настаивал на строжайшей секретности.

— Что же теперь будет? — спросила Филомена. — Когда он приезжает?

— Спроси у брата Запа. Похоже, ему все известно. Скажите нам, каким рейсом он прилетает?

— Простите… — я улыбнулся, — но я не имею права говорить.

— Перестаньте, — сказала Филомена, — служители Божьи. Может, кто‑нибудь из вас объяснит мне наконец, что происходит.

Мы с Маравильей не проронили ни слова.

— Все ясно… девчонок в домик на дереве не пускают. Так же, как и в Церковь.

— Распоряжения кардинала, — сказал Маравилья и повернулся ко мне. — Я посовещаюсь с Римом по этому вопросу. Вечером, за обедом, я сделаю объявление. А пока будьте любезны уважать власть Святого Престола. Ни с кем это не обсуждайте. Ну, а теперь, брат, прошу оставить нас одних.

Была моя очередь читать вслух за обедом. Я выбрал отрывок из шестой главы Откровения Иоанна Богослова:

«И вышел другой конь, рыжий; и сидящему на нем дано взять мир с земли, и чтобы убивали друг друга; и дан ему большой меч».

Читая, я то и дело поглядывал на Маравилью, что, судя по всему, его отнюдь не забавляло.

Закончив чтение, я сел рядом с Аббатом. Маравилья встал и с мрачным видом направился к аналою.

— Отец настоятель, братья, — начал он, — я должен сообщить вам печальное и пренеприятное известие. Мое пребывание у вас приближается к концу.

Аббат прошептал:

— Тяжкий крест, но мы должны нести его безропотно.

— В течение минувших месяцев многие из вас задавались вопросом, что же так долго держит меня здесь, в Кане…

— «Шато Фижак», — пробурчал Аббат.

— Дело в том, что я не только проводил ревизию финансового положения монастыря…

— Нет, — продолжал Аббат, — вы еще и футбол смотрели по моему телевизору.

— Думаю, нам стоит это послушать, — прошептал я в ответ.

— Финансовая проверка — дело не сложное. На нее потребовалось бы, вероятно, не больше недели. Нет, братья, я проводил более важную проверку — ревизию души Каны.

Аббат застонал:

— Ох, пощадите меня.

— И я увидел низменную душу. — Взгляд его сделался холодным и укоризненным. — Вы приняли монашество, дабы смиренно идти по стопам Христовым, а я вижу, что вы ездите на «лексусе»…

— Я же велел вам спрятать машину, — прошипел Аббат.

— Я спрятал, — прошипел я в ответ. — Наверно, он нашел квитанцию.

— Вы приняли монашество, дабы следовать догмам Священного Писания, а я вижу, что вы читаете какого‑то Дипака Чопру, доктора медицины. Вы приняли монашество, дабы не поклоняться фальшивым идолам, а я вижу, что вы сооружаете из них целую гору. Фонтаны вина! Колючие кусты, которые приходят в движение при помощи мотора! Вы приняли монашество, дабы служить человечеству, а я вижу, что вы обкрадываете человечество. Кардинал надеялся, что мое присутствие здесь заставит вас измениться к лучшему. Он надеялся, что вы вновь отречетесь от мирской суеты и вернетесь к праведной жизни, завещанной святым Тадеушем. И что же? Вы совершили худший из самых омерзительных поступков. Сделали эту… эту… — следующие слова он выпалил с отвращением, — информационно‑рекламную передачу! Вы отбросили Католическую Церковь на пятьсот лет назад. Передачу посмотрел сам его святейшество.

Монахи заерзали.

— На этой неделе кардинал показал ему запись. Он был глубоко опечален. Он попросил его преосвященство приехать сюда и заняться этим делом лично.

Аббат слабым голосом произнес:

— Кардинал Блютшпиллер? Приезжает… сюда?

— Да. На будущей неделе. Он проведет Папское судебное следствие. Кроме того, он попытается провести переговоры со светскими властями. На вашем месте я бы очень усердно молился об успешном посредничестве кардинала. Не только Божьи законы были здесь нарушены. За то, что вы неоднократно вводили в заблуждение народ, вас могут заключить в тюрьму.

Аббат тяжело откинулся на спинку стула.

— В то время как мы с богомольным трепетом ожидаем его прибытия, — продолжал Маравилья, — кардинал уже отдал нижеследующие распоряжения. Во‑первых, завтра мы приостанавливаем всяческую деятельность в Паломническом центре, в том числе работу «Каска‑ада». Во‑вторых, закрываем винный фонтан. В‑третьих, убираем груду костылей. В‑четвертых, все активы и счета Каны будут немедленно заморожены вплоть до решения кардинала. В‑пятых, мы возобновляем монашескую епитимью, предписанную еще святым Тадеушем. Никто не требует, чтобы вы бросались на колючие кусты или хлестали друг друга козьими мочевыми пузырями, но вам придется убрать из келий современную электронную аппаратуру и все, что способствует праздной жизни. Должен сказать, во время своей ревизии я с удивлением обнаружил квитанции о покупке клюшек для гольфа. В‑шестых, никто не покидает монастырь и не общается с внешним миром без моего особого разрешения. Прошу вас немедленно передать мне ключи от всех транспортных средств. — Он мельком взглянул на Аббата. — В том числе и от «лексуса».

Стало очень тихо. Несколько десятков монахов потупились, уставившись в свои тарелки.

— А теперь, — сказал монсеньер Маравилья, — преклоним головы и помолимся о том, чтобы Господь даровал нам прощение.

Он раскрыл наш требник и прочел отрывок из «Молитвы во время тяжких испытаний» святого Тада. Найти утешение в молитве мешала мысль о том, что это были последние слова нашего покровителя, которые удалось записать, прежде чем султану надоело его пытать и он отпилил ему голову:

«Господь, с презрением взгляни на меня, несчастного, и сделай так, чтобы страдания мои превосходили даже грехи мои. Пусть боль разрушает члены мои. А когда эта боль пройдет, даруй мне другую, еще более мучительную. И когда я подумаю, что самое худшее позади, удиви меня невообразимыми муками, дабы в Судный День мне было даровано искупление грехов и все стали говорить: „Воистину этот человек познал боль“».

Выходные дни тянулись медленно. Лишенный доступа к своему компьютеру, я все время проводил за теми занятиями, о которых давно успел позабыть — за молитвой и созерцанием. Большинство остальных монахов занимались тем же. В Кане явно царила атмосфера одухотворенности, но с другой стороны, если парафразировать слова доктора Джонсона, ничто так не способствует концентрации мыслей, как сознание того, что завтра вам отпилят голову.

За едой Аббат не произносил ни слова, а все остальное время сидел в своей келье. Даже наш никогда не унывающий брат Джером казался подавленным. Только брат Боб ухитрялся поднимать нам настроение. В воскресенье утром, когда мы гуськом выходили из церкви после мессы, он принялся насвистывать мотив «Далеко еще до Типперери», а потом негромко пропел: «Ох, далеко еще до Ки‑сан‑га‑ни…»

За обедом он раздал всем фотокопии составленного им разговорника под названием «Жаргонизмы‑Конгонизмы», а также учебного диалога, озаглавленного «Une conversation Kisanganaise entre Frere Jacques et Frere Jim». Вот этот диалог:

БРАТ ЖАК: О‑ля‑ля, ну и жарища!

БРАТ ДЖИМ: Не так жарко, как в районе преисподней. Хи‑хи!

ЖАК: Говорят, дело не в жаре, а во влажности.

ДЖИМ: Прошу не путать! Тут у нас говорят, дело не в малярии, а в проказе.

ЖАК: Да, кстати, о проказе: у вас было две руки, когда мы встречались за завтраком?

ДЖИМ: Надо же, да ведь вы правы! Где же кисть моей левой руки? Вы ее не видели?

ЖАК: Наверно, в библиотеке. Может, пойдем вместе поищем?

ДЖИМ: Отличная мысль! Только сперва примем пилюли от малярии.

ЖАК: Договорились! Правда, можно просто выпить немного чудодейственного вина из Каны. Говорят, оно лечит от всех болезней. Может, от него у вас и новая конечность отрастет.

ДЖИМ: Я прошу, нет, требую, чтобы вы больше не упоминали при мне об этом проклятом вине!

ЖАК: Ба! А вот и брат Август!

ДЖИМ: Простите, брат, вы не видели мою левую руку?

АВГУСТ: К сожалению, нет. А теперь позвольте мне задать вам вопрос: это не ваша сандалия?

ДЖИМ: Конечно нет! Где вы ее нашли?

АВГУСТ: Внутри громадного крокодила, которого поймали туземцы. Скажите, кто‑нибудь из вас видел брата Анатоля?

ЖАК: Лично я со вчерашнего дня не видел. А вчера днем он стирал белье у реки.

АВГУСТ: Силы небесные! Выходит, уже третьего монаха в этом месяце съели! А теперь чья очередь стирать белье? Постойте! Куда это вы так быстро бежите?

После обеда я вышел прогуляться, надеясь обрести ясность ума. Был чудесный летний вечер. В сгущавшихся сумерках от горы Кана веяло некой безмятежностью и даже величавостью — возможно, потому, что не было ни крикливых паломников, катающихся с горки, ни механических колючих кустов, вызывающих у них искушение бросать монеты, ни фонтана, вселяющего своим журчанием несбыточные надежды.

Я поднялся по тропинке к алтарю святого Тада. Когда я стоял перед ним в глубокой задумчивости, задаваясь вопросом, как бы повел себя в такой ситуации святой — наш покровитель, меня вдруг напугал чей‑то голос… голос Филомены.

— Что, монетка нужна? — спросила она.

— Вообще‑то да, — сказал я. — Монсеньер отобрал у меня всю мелочь.

— Я не взяла с собой кошелек, а то одолжила бы вам четверть доллара.

— Что? Несмотря на распоряжения монсеньера? Да не сделали бы вы ничего подобного!

— Зап, — сказала она, — сегодня приятный вечер. Может, поговорим о чем‑нибудь приятном?

— Запросто, — сказал я.

Мы с ней сели на скамейку рядом с алтарем.

— Даю четвертак за ваши мысли, — предложила она. — И ничего не скажу монсеньеру.

— Согласен. Деньги мне не помешают. Удовлетворяю ваш интерес: я повторял про себя некоторые полезные французские выражения. Например: «Pardon, mademoiselle. Est‑се que tu a vu ma main gauche?»

— Вот она, от запястья начинается. О чем это вы?

— Нынче в калефактории чрезвычайно популярны шутки по поводу проказы. Не обращайте внимания, у вас не было другого выхода.

Она вздохнула:

— Кажется, вам, ребята, предстоит жутковатая неделька.

— Вам, ребята? Что это значит? По‑моему, наш консультант по организации сбыта имеет некоторое отношение ко всему этому. В том числе и к этой куче… на которой мы находимся. Вам тоже не поздоровится.

— Знаю. Я просто хотела сказать, что, в сущности, не являюсь членом ордена. Что может сделать со мной Блютшпиллер? Лишить меня духовного сана? Однако вы правы. Со своей работой я не справилась. Мне следовало бы вас послушаться. Все здесь попросту вышло из‑под контроля.

— Как, например, информационно‑рекламная передача? «Это всего лишь натуральное чилийское каберне, но я полагаю, вы останетесь довольны его сверхъестественными свойствами».

— Вы, наверно, не поверите, но из‑за этой передачи я воевала с Брентом не на жизнь, а на смерть. Угадайте, кто каждый раз брал надо мной верх.

— Его святейшество Дипак Чопра.

— Доктор медицины. Однажды я даже попыталась прекратить съемки. Я закричала: «Брент, нельзя заставлять людей выбрасывать их треклятые костыли!» Аббат отвел меня в сторонку и объяснил, что груда костылей — это просто метафорическое изображение «Поля неограниченных возможностей». На другой день он преподнес мне книгу Дипака «Нестареющее тело, вечный дух» с дарственной надписью.

— Мне не терпится услышать, как он будет объяснять все это «Анафеме» и БАТО. Как вы думаете, куда нас после этого отправят? В Конго или в тюрьму Ливенворт?

Мы рассмеялись. Казалось, еще немного, и вновь вернутся былые времена.

— Смотрите, — сказала Филомена, — луна.

— На сей раз не полная. То есть сегодня.

Она нежно коснулась моей руки:

— Я знаю, что вы хотели сказать. Я тоже об этом подумала.

Я посмотрел ей в глаза. Они были все так же прекрасны.

— Что бы ни случилось, — сказала она, — надеюсь, вы сумеете меня простить.

— Что вы имеете в виду?

— Просто не надо считать, что во всем виновата я.

— Нет, — сказал я. — Мы все в этом замешаны.

— Спасибо, Зап.

Она наклонилась и чмокнула меня в щеку. Потом быстро встала и торопливо направилась вниз по тропинке к Паломническому центру.

— Постойте! — крикнул я ей вслед, когда она скрылась из виду. — Куда это вы так быстро бежите?

На следующее утро, в понедельник, я сразу, еще во время заутрени, начал разыскивать Маравилью. Мне нужно было его разрешение позвонить агенту судоходной компании и убедиться, что наше вино прибыло и готово к отправке из ньюаркского порта. Кроме того, нужно было взять у него наличные для обеспечения «дополнительной выплаты» водителям грузовиков за срочную доставку.

На богослужении его не было. Когда он не появился за завтраком, я направился к нему. На мой стук в дверь конференц‑зала административного центра никто не отозвался. Тогда я осторожно открыл дверь сам.

— Монсеньер! — позвал я.

В ответ ни звука. В комнатах ни души. Постель не смята. Пока я стоял, строя догадки о том, где он может быть, мне в голову внезапно пришла ужасная мысль: неужели он ночевал у Филомены в Паломническом центре? Неужели именно поэтому она так поспешно удалилась?

Мне не очень‑то хотелось это знать. Я черкнул монсеньеру записку насчет вина и дополнительной оплаты — и ушел.

Так и не выяснив ничего к одиннадцати часам, я решил позвонить агенту на свой страх и риск. Он сказал, что вино уже прошло таможенную очистку, но чилийцы еще не дали разрешения на его доставку. Я позвонил в Чили, на винный завод, и поговорил с сеньором Баэсой.

— Сожалею, Fray, — сказал он, назвав меня монахом по‑испански, — но деньги на наш счет еще не пришли.

— Не могли бы вы позвонить в свой банк и ускорить этот процесс? Нам крайне необходимо получить вино немедленно.

— Очень хорошо, — сказал он, — но, возможно, вам тоже следует позвонить в свой банк. Судя по нашему опыту, проблема обычно возникает с вашей стороны.

Я повесил трубку и позвонил мистеру Теренсу, который заведовал нашим счетом в нью‑йоркском банке.

— Ну конечно, брат Зап, — оказал он. — Деньги переведены.

— Без вас знаю, — раздраженно сказал я. — А извещение о переводе лежит на чьем‑нибудь рабочем столе в Сантьяго, под чашкой cafe con leche.

— Нет, не в Сантьяго, — сказал мистер Теренс. — Перевод в Сантьяго вы отменили.

— Что?

— Сейчас проверю. Вот он. В пятницу днем я получил от монсеньера Маравильи факс с санкцией на перевод двух миллионов долларов в «Банко Боливар» в понедельник утром. Потом еще один факс, отправленный в воскресенье, в шестнадцать часов, с поручением отменить тот перевод и вместо этого перевести телеграфом… сейчас посмотрим, помню, это была крупная сумма, почти все, что есть на счете… да, вот он: девять миллионов восемьсот тысяч.

— Девять восемьсот… в Чили?

— Нет, на Большие Кайманы. На счет в цюрихском Швайнер‑банке. По распоряжению монсеньера Маравильи. Сегодня утром, в начале десятого, он позвонил и подтвердил свое требование.

Я снова помчался в Административно‑отшельнический центр. Судя по всему, Маравилья там так и не появлялся. Я бросился к Аббату. Мы вместе вернулись в апартаменты и принялись осматривать все помещения. Стенной шкаф был пуст, а из ванной исчезли туалетные принадлежности.

— Лампочка мигает — наверно, кто‑то оставляет сообщение, — сказал Аббат, показав на автоответчик, стоящий на его бывшем рабочем столе. Потом подошел и нажал кнопку «ВОСПРОИЗВЕДЕНИЕ».

Первые два сообщения были переданы по‑итальянски, причем, судя по скрипучему голосу, одним и тем же человеком. Я смог понять только слова «urgente»[35] и «presto»[36].

Третье сообщение оставила женщина: «Да, это звонят из компании „Эйр Канада“ мистеру Мара… Маравиг‑глия, относительно рейса девятьсот восемьдесят семь. По расписанию самолет вылетает из Торонто в девять тридцать пять утра. Просим принять к сведению, что рейс отложен по техническим причинам. В настоящее время вылет из Торонто намечен на одиннадцать пятьдесят утра. Если у вас возникнут вопросы, позвоните по телефону 800‑776‑3000».

С минуту мы с Аббатом пристально смотрели друг на друга. Электронные часы на автоответчике показывали двенадцать тридцать шесть пополудни. Оба мы одновременно протянули руки к телефону. Аббат включил громкую связь и набрал номер. Раздался голос, сообщивший нам, как важен наш звонок для компании «Эйр Канада». Спустя две минуты мы обратились с вопросом о рейсе девятьсот восемьдесят семь к живому человеческому существу.

— Сейчас посмотрим, — сказала женщина, — девятьсот восемьдесят седьмой был отложен… вылетел из Торонто в… двенадцать ноль пять.

— Куда… куда он вылетел?

— В Гавану.

— В Гавану, Куба?! — спросил Аббат,

— Это единственная Гавана, которую мы обслуживаем, сэр.

Я повесил трубку. Мы переглянулись. Аббат сказал:

— О, боже!

— В чем дело? — спросил я.

— Вино!

Он бросился к лестнице, ведущей вниз, в его винный погреб… Я пошел следом за ним. Аббат принялся носиться взад и вперед вдоль стеллажей, то и дело останавливаясь и пристально изучая бреши в аккуратных рядах бутылок, лежащих на полках.

— Нет, вы только полюбуйтесь! — пробурчал он. — Вино восемьдесят второго года… исчезло!

Он свернул за угол. Я услышал душераздирающий крик:

— Ну, подонок!

— Что случилось?

— Он забрал все «Романейское‑Конти» шестьдесят первого года! У меня здесь было пять бутылок!

— Святой отец, — сказал я, — вино, конечно, жалко, но кроме него мы лишились еще и десяти миллионов долларов.

— А вы хоть представляете себе, сколько стоит бутылка «Романейского‑Конти» шестьдесят первого года?[37]

Аббат появился из‑за угла, остановился в темной нише, напоминающей подземную пещеру, и горестно покачал головой:

— Сдается мне, под «ревизией души Каны» подразумевалась кража не только всех наших денег, но и нашего лучшего вина.

— Идемте к Филомене, — сказал я. — Посмотрим, что известно ей.

Мы вышли черным ходом из винного погреба и через автостоянку направились в Паломнический центр. И тут мы заметили еще одну пропажу — на стоянке не было «лексуса».

— Неудивительно, что ему понадобились ключи, — сказал Аббат.

Следующую пропажу мы обнаружили в Паломническом центре.

Исчезла Филомена. У нее на столе я нашел записку. Адресованную мне:

«Дорогой Зап!

Я должна уехать. Прошу вас, объясните все Аббату и остальным братьям.

Простите, что покидаю вас в час испытаний. Постарайтесь, пожалуйста, понять.

Вчерашний вечер значил для меня очень много. Я рада, что мы провели еще одну минутку на горе, и на сей раз без проповеди.

С любовью, Филомена».

Аббат заглянул мне через плечо и прочел записку.

— «Минутку на горе»? — сказал он. — Не хотите ли исповедаться мне, брат?

— Охотно, но только не в том, что произошло вчера вечером, — сказал я, — а в грешных злобных мыслях, которые одолевают меня в данную минуту.

Я представил себе, как они сидят рядышком в самолете, в салоне первого класса, и переливают Аббатово «Романейское‑Конти» из бутылки в графин, направляясь в Гавану, а потом бог знает куда еще, — с нашими десятью миллионами.

— Поверить не могу, что она сбежала с нашими деньгами, — сказал я. — Одно дело — по уши втрескаться в какого‑нибудь смазливого монсеньера, но обокрасть друзей…

— Бьюсь об заклад, она не замешана в краже, — сказал Аббат. — Наверно, он даже не рассказал ей о своем поступке. Она думала, что просто бежит отсюда с возлюбленным.

— Простите меня, святой отец, ибо я все же по‑прежнему надеюсь, что на борту рейса девятьсот восемьдесят семь возникнут серьезнейшие проблемы «по техническим причинам», причем желательно над морем, которое кишит акулами.

— Прощаю, — сказал Аббат. — Разве не говорил нам добродетельный монсеньер, что грешники должны с радостью принимать страдания?

Вспоминая о том, как Маравилья, поразив всех своей праведностью, прочел нам напоследок нотацию насчет нашей греховной жизни, я наконец усвоил истинный урок, который он нам преподал. Он забрал у нас деньги, вино, машину, консультанта по вопросам управления, но зато оставил нам нечто весьма ценное — Шестой закон духовно‑финансового роста:

VI. КТО ПЕРВЫМ БРОСИТ КАМЕНЬ, ТОТ ОБЫЧНО И ПОБЕЖДАЕТ.