Фазы перехода к демократии

Разделение фаз перехода от недемократической к демократической системе основано на посылке, что переход закончен, когда а) новая система консолидирована, б) когда она характеризуется прочной легитимацией, стабильной во времени. Это, очевидно, не значит, что система, консолидировавшись, не может де-консолидироваться, точнее, что легитимация новой системы вечна и не может быть «отозвана». ХХ век дает много исторических примеров замены демократии недемократичными режимами. Нет разумных причин считать, что грядущее столетие будет свободно от откатов в глобальной воле демократизации. Однако такие откаты, если и произойдут, будут не элементом описанного нами перехода, а аналитически особым феноменом.

Несколько упрощая вопрос, можно различать следующую очередность фаз переход от прежней системы к новой [см.: 14]: 1. Начальная фаза, когда запущены социальные процессы «трансформативной силы», процессы, способные преобразовать старый режим в новую общественную систему. 2. Межсистемная фаза, когда старая система уже не функционирует, а новая лишь начинает возникать. 3. Продвинутая фаза, когда критическая масса перемен достигнута, а старая система определенно уходит в историю. 4. Постреволюционная фаза, характеризуемая исчезновением революционной эйфории и вступлением в новую систему повседневного опыта для общества. 5. Фаза консолидации, в которой система стабилизировалась и практически становится в общественной жизни единственно доступным полем игры по поводу интересов и ценностей.

В отдельных фазах легитимизация новой системы строится на меняющихся посылках, а консолидация – результат успеха трансформации старой системы в предыдущей фазе. Возможна гипотеза, что как только общество вступило в начальную фазу смены системы, скорость перехода от одной фазы к другой приобретает решающее значение. Например, растянутость– по любым причинам – начальной фазы, но особенно фазы межсистемной, может означать действие процессов, типичных для последующих фаз: угасание революционной эйфории, защита групповых интересов, которые до тех пор в основном формировались еще старой системой на первых двух фазах, и, наконец, доминирование в общественном сознании необходимости стабилизации – после стремления к переменам. В этом случае мы имеем дело с феноменом, который можно определить как «досрочная консолидация» некоего гибрида систем, не отвечающего критериям демократического строя по Роберту Далю, но и не вполне идентичного прежней системе.

Перейдем к характеристике отдельных фаз перехода. Начальная фаза в жизни общества недемократичного, старого режима не всегда видна, точнее, не видна, как правило, так как сфера публичной жизни относительно плотно контролируется тоталитарным (авторитарным) правительством. Поэтому рушащийся режим обычно не способен предвидеть свой уход. В этой фазе массы все чаще начинают думать в терминах альтернативы старой системе. Это альтернатива не уточняется. Напротив, она неясна и открыта всем способам удаления старой системы. «Всем, кроме наличествующего»: эта формула, кажется, адекватно схватывает интуицию масс. И если старая система непоследовательна в избавлении от первых анти-системных действий на их ранних стадиях и, кроме того, если международный контекст допускает реалистические ожидания далеко идущих перемен, тогда необходимые условия для инициации первой фазы перехода выполнены.

Кульминацией начальной фазы стали выборы 4 июня 1989 г. и формирование правительства Тадеушем Мазовецким. Результаты договорных выборов 1989 г. – решающее эмпирическое доказательство массовой антисистемной мобилизации. Именно в этот период исследования общественного мнения показывали самый высокий уровень поддержки демократии за весь период трансформации – до 70% [см.: 16]. В это время отличие демократии как абстракции от демократии как повседневной реальности было размытым. Столь же размыто было различие между правительством или политическим классом, и правилами системы, даже самой системой.

Примерно в начале 1990 г., когда правительство Мазовецкого провело серию радикальных рыночных реформ, началась межсистемная фаза. В это время мифологизированные надежды еще преобладали в массах. По данным опросов половина респондентов верили, что ситуация развивается в правильном направлении. Лишь немногим больше 20% считали, что она идет в неверном направлении, почти 30% затруднялись ответить [16, s. 42]. Эта фаза завершилась роспуском ПОРП и расколом «Солидарности» во время первой кампании по выборам президента.

Межсистемную фазу кратко можно охарактеризовать следующими качествами. 1. Не определены правила игры. Прежние правила еще действуют благодаря силе инерции (без исполнительной власти), а новые правила игры еще не определены ясно. Они не усвоены массами. Исполнительная система слаба. 2. Альтернатива старой системе, прежде объединявшая, негативная и общая, дифференцируется, и все больше определяется в отношении форм позитивных системных решений. Иными словами, вопрос «как не должно быть», характерный для начальной фазы, уступает место межсистемной фазе с вопросом «как должно быть». Ответы на этот вопрос различны, что дифференцирует контр элиты и, в итоге, раскалывает массы и частично их демобилизует. 3. В победившей контр элите начинается борьба за власть над новым, еще не определившимся строем, что лишь углубляет раскол элит и, как следствие, масс. 4. Элементы утопического мышления еще присутствуют в массах, хотя и начинают идти на спад в ответ на позитивные системные решения, вводимые в общественную жизнь победившей частью контр элиты. 5. Мысли о том, чтó справедливо, распространенные в начальной фазе, заменяются мыслями о том, что выгоднее. Наступает дезинтеграция массового движения протеста и одновременно реинтеграция не вокруг общих объединяющих ценностей, а вокруг конкретных, дифференцирующих интересов. 6. Чувство разочарования все шире распространяется в массах, тем шире, чем больше мобилизация в начальной фазе строилась на утопических иллюзиях. Это, в свою очередь, ведет к далеко идущему отходу от начальной условной поддержки контр элиты. 7. Так как утопическое мышление масс не исчезло полностью, отказ от поддержки контр элиты со стороны значительной части масс ведет к поиску альтернативы, которая бы поддержала утопические цели и, в то же время, не была бы связана и с прежней системой (это еще слишком рано), и с контр элитой. Этим можно объяснить успех Тыминьского на первых президентских выборах. 8. Новая система пока не имеет проблем с легитимностью, потому что лишь появляется. Но у части контр элиты, исполнительной власти в межсистемной фазе, такие проблемы есть. 9. Одновременно в ситуации, когда правила игры не определены и реинтеграция сосредоточена вокруг партикулярных интересов, межсистемная фаза характеризуется известной переходной спецификой, а именно – возникновением групп интересов, укорененных в фазе меняющихся правил, слабости исполнительной власти и невыраженности общей ориентации по поводу разрешенного и запретного, надежд получить большую и быструю материальную выгоду. Это хорошо иллюстрируют известные случаи мошенничества – «импорт алкоголя», «Арт-Б». И в меньших масштабах – схемы финансовых пирамид, дело Гробельного.

Продвинутая фаза, во времени ограниченная крахом ПОРП, с одной стороны, и распадом контр элиты, с другой, характеризуется рядом качественно иных черт – в отличие от первых фаз. Прежде всего, в этой фазе процесс перехода к демократической системе достиг точки, от которой практически нельзя вернуться к старой системе. Возможность реставрации исчезает. Это не значит, что новая демократическая система практически готова и стабильна. Точка, от которой нет возврата, лишь означает, что старая система в известной ее форме практически исчезла. В этом случае ключевым моментом были два события 1993 г., относящиеся к элитам и массам. Что касается элит, исполнительную власть получили посткоммунистические политические элиты. В массах же реинтеграция вокруг партикулярных интересов, начавшись в прежней фазе, в основном касалась интересов, сформированных при старой системе и определенных логикой функционирования старого режима. Как известно, посткоммунистические политические элиты не сошли с пути прежнего правительствам элит «Солидарности», а массы, в значительной части интегрированные вокруг «старых» интересов, не были достаточно мобилизованы, чтобы сделать возврат к прежнему привлекательным для посткоммунистического правительства. Точка, от которой нет возврата, также эквивалент победы одной позитивной альтернативы старой системе и пути дальнейшего перехода.

В продвинутой фазе утопическое мышление масс исчезает или подавляется ходом событий. Если смотреть эволюцию оценок текущей ситуации в этот конкретный период, регулярные опросы показывают следующие тенденции.

1. Быстро падает вера в правильность направления развития ситуации в стране. Параллельно растет число верящих, что она развивается в неверном направлении. Кульминация этих тенденций – 1993 г., когда почти 75% респондентов считали ситуацию в стране развивающейся в неверном направлении. Лишь 10% хранили оптимизм по поводу развития событий, а около 15% затруднялись ответить.

2. Оцена политической ситуации в Польше, самая оптимистичная в начале 1990 г. (почти 65% оптимистов и 10% пессимистов), также быстро менялась. В 1992 и первой половине 1993 г. пессимистов было 60%, оптимистов менее 10.

Оценка экономической ситуации в стране показывает несколько иные тенденции. В начале 1990 г. ситуацию считали плохой примерно 90% респондентов. Но с момента начала радикальной экономической реформы, известной как «План Бальцеровича», индикаторы немного улучшились: в первой половине 1991 г. примерно 20% полагали, что экономическая ситуация хорошая, хотя все еще более половины считали ее плохой. До 1994 г. шел постоянный рост негативных оценок, после чего они стали падать [см.: 16].

Радикально повернула мнения, в сравнении с начальной фазой, цена, заплаченная контр элитой за внутреннюю борьбу за власть и за внутренние расколы, повергнувшие массы в состояние неуверенности в будущем страны. Сказалась также накопленная реакция на пакет радикальных реформ начала 1990 г.

В продвинутой фазе процесс кристаллизации групповых интересов продолжается. Групповые интересы можно приблизительно определить тремя разными способами: 1. По логике новой системы (начавшаяся снизу лавинообразная приватизация розничной торговли служит хорошей иллюстрацией этого явления); 2. Как результат опыта межсистемной фазы. Здесь примеры - рост серой экономики и быстрый подъем преступности, включая организованную экономическую преступность; 3. Как результат переноса определения «групповой интерес», унаследованного от старой системы, на новую. Судьба Гданьской верфи, парадоксально, может быть, хороший пример, хотя далеко не единственный. Появляются механизмы приспособления к новой системе, включающие процесс кристаллизации интересов и ценностей на уровне ниже нормативных оснований либерально-демократической системы. Общая демобилизация масс углубляется. На ее месте появляется институционализация процессов артикуляции дифференцированных интересов и ценностей (политические партии, группы давления, профсоюзы, неправительственные организации, группы нанимателей, группы наемных работников и т.д.). Новые правила игры уже в продвинутой стадии кристаллизации. Они приняты теми, кто от них выиграл. Те же, кто проиграл, недостаточно мобилизованы, чтобы остановить или обратить вспять процесс кристаллизации и стабилизации новых правил.

В этой фазе общая поддержка системной альтернативы прежнему режиму начинает преобразовываться в более предметное продолжение поддержки или в отказ от нее, диктуемые интересами и ценностями более низкого уровня. Это не значит, что общая поддержка иисчезает. Напротив, она остается на самом общем уровне принципов новой системы, но это уже не единственный тип поддержки. Она сопровождается поддержкой (ее отсутствием) конкретных системных решений, производных от макро уровня. Таким образом, легитимация системы становится стратифицированной. Общая поддержка демократии может идти рука об руку с отказом поддерживать «реальную демократию», перефразируя термин из иной эпохи. Источники подчинения новым властям также стратифицируются. Исполнение новых правил игры государственными властями становится все эффективнее. И рядом с подчинением, вытекающим из веры в законность новой системы (и новой властвующей элиты, возникающей по этой логике), появляется подчинение, мотивированное опять же прагматическими соображениями, – среди которых боязнь санкций. Однако в демократической системе, в отличие от старой, прагматические факторы характеризуются некой амбивалентностью результатов. С одной стороны, они могут вести к поведению, совпадающему с ожиданиями властей (подчинение). Но, с другой стороны, в результате новых правил игры (власть закона, гарантирующего гражданские права) они могут вести к неподчинению, как самому эффективному средству получения определенной социальной группой привилегий при распределении благ. Ведут ли к подчинению/неподчинению прагматические соображения, зависит, видимо, от оценки силы государства и его исполнительной власти. Если государство определять по некоторым социальным показателям как слабое, шансов больше, что прагматические соображения приведут к неподчинению. Но если восприятие государства как решительной силы преобладает, вероятность прагматического подчинения растет.

Постреволюционная фаза началась, примерно, когда исполнительная власть перешла к посткоммунистическим силам. Массы слабее демонстрировали поддержку перемен, а стремление к стабилизации росло. В начале 1991 г. примерно 35% респондентов верили, что перемены после 1989 г. принесли больше приобретений, чем потерь (20% думали, что потери перевешивали приобретения). В конце 1994 г. число респондентов, убежденных, что перемены принесли больше выгод, чем потерь, упало до 15%, а число выражавших обратное мнение поднялось до 40%. Эта конфигурация оценок выигрышей и потерь была наименее благоприятной для новой системы за все десять лет. Представляется, что с тех пор возобладали процессы приспособления к новой системе, точнее, к текущей фазе формирования системы. Относительная депривация преобладает в самооценках места индивидов в обществе практически во всех социальных группах.

Основные правила игры в обществе установлены, хотя исполняют их еще не последовательно. Поэтому источники прагматического подчинения режиму в этой фазе обнаруживают особую амбивалентность. В общественном сознании легитимация системы больше не равноценна легитимации конкретной политической группы, осуществляющей власть. Разделение этих двух типов легитимации, начавшись в продвинутой фазе, сейчас достигает кульминации. Система абстрактно пользуется прочной поддержкой большинства, хотя его реальные проявления во многом ставятся под вопрос, особенно при обнаружении реализации групповых интересов. Политические взгляды и предпочтения дифференцируются и кристаллизуются, как и их институциональное выражение, – партийная система и вся сфера неправительственных организаций. Легитимация властей, отдельно от легитимации системы, поднимается и допускается, но отказ в таком типе легитимации обычно имеет внутрисистемный характер, то есть она не снижает уровня легитимации абстрактной системы. Отказ снижает легитимацию того, что я раньше назвал «реальной демократией». Можно предположить, что о «реальной демократии» судят, прежде всего, оценивая текущее управление: низкий рейтинг правительства снижает оценку «реальной демократии», которая, в глазах общества, создана правительством и его политической базой, но не всем политическим классом.

Значительная часть прежней мобилизации масс направлена в разные виды деятельности гражданского общества, автономно от государства, в защиту интересов и групповых ценностей. Остатки мобилизации идут на спад.

Как уже отмечалось, начало консолидации новой системы в условиях Польши можно исторически локализовать примерно в 1993 г., когда оппозиция взяла власть и силы, правившие до тех пор, стали оппозицией. Это был первый сигнал, что основные политические силы приняли правила игры новой системы, независимо от того, выгоден им такой исход или нет. Солидарность передала власть посткоммунистическим силам, признав результаты выборов. Вторым ключевым моментом в консолидации был 1997 год, когда посткоммунистические силы передали власть Электоральной акции «Солидарность» (ЭАС) и Союзу Свободы, также признав результаты выборов. В это время не было сколько-нибудь заметной политической силы, которая бы оспорила программно демократическую процедуру легитимации режима. Такая сила не появилась потому, что для ее создания не было социальной базы. На этом основании можно сделать вывод, что – примерно к 1997 г. – демократическая процедура стала единственно стабильным и  значимым путем легитимации режима или, используя термин Ди Пальмы, популяризированный Линцем и Степаном [1, 5], демократические правила стали «единственной игрой в городе». Но заключать, что процесс консолидации нового режима закончен, было бы преждевременно. Если считать, по Шумпетеру, ядром демократической системы состязательные выборы, где соперники представляют соревнующиеся политические партии, надо внимательно изучить состояние партийной системы. Нестабильность или отсутствие консолидированной системы партий может вызвать серьезный политический кризис и тем самым подвергнуть опасности стабильность всей политической системы. Неоспоримые правила игры, естественно, необходимое условие консолидации демократии. Но условие недостаточное. Нужны более солидные критерии признания данной демократической системы консолидированной. К примеру, признается, что необходимым условием консолидации является неоспариваемое господство демократических процедур легитимации режима, предложенных Линцем и Степаном [5]: конституционно-правовые, поведенческие и социетальные установки. Однако прочная консолидация демократического режима возможна, только когда выполнено еще одно – в дополнение к трем названным - условие: консолидированная партийная система. Простейшим, хотя и не единственным практическим показателем консолидации системы партий является ситуация, когда на двух выборах, проведенных в установленные конституцией сроки, за места в парламенте соперничали аналогичные группы крупных политических партий. Если принять этот аргумент, можно утверждать, что в слабом смысле консолидация демократической системы в Польше произошла в 1997 г., а в сильном смысле она еще не достигла кульминации. Если тенденции, обозначенные в опросах общественного мнения, не изменятся внезапно (что маловероятно), сомнительно, что ЭАС выживет до следующих парламентских выборов. В то же время в результате президентских выборов могут произойти новые перестановки в правых политических группах, – включая появление новых партий или электоральных коалиций. Если это случится, даже ближайшие парламентские выборы не завершат процесса консолидации новой системы, отвечающей строгим критериям, предложенным нами.

Тем не менее, польская демократическая система находится в достаточно продвинутой фазе консолидации, характеризуемой следующими чертами:

1. Выполнение правил игры действует в такой степени, что в восприятии масс их невыгодно нарушать. 2. Власть переходила от правительства к оппозиции и обратно. 3. Система артикуляции интересов и ценностей относительно стабильна, за исключением системы политических партий, которая еще должна пройти проверку выборами сначала президентскими, затем парламентскими. 4. Правила игры не оспариваются сколько-нибудь значимыми политическими, социальными силами. Этот тип оспаривания практически отсутствует в стабильной системе артикуляции интересов и ценностей. 5. Массы демобилизованы, а группы интересов и этоса относительно мобилизованы. 6. Система социально легитимирована, по меньшей мере, в том смысле, что системные альтернативы лишены сил для мобилизации масс.

Разделение фаз перехода от недемократической к демократической системе основано на посылке, что переход закончен, когда а) новая система консолидирована, б) когда она характеризуется прочной легитимацией, стабильной во времени. Это, очевидно, не значит, что система, консолидировавшись, не может де-консолидироваться, точнее, что легитимация новой системы вечна и не может быть «отозвана». ХХ век дает много исторических примеров замены демократии недемократичными режимами. Нет разумных причин считать, что грядущее столетие будет свободно от откатов в глобальной воле демократизации. Однако такие откаты, если и произойдут, будут не элементом описанного нами перехода, а аналитически особым феноменом.

Несколько упрощая вопрос, можно различать следующую очередность фаз переход от прежней системы к новой [см.: 14]: 1. Начальная фаза, когда запущены социальные процессы «трансформативной силы», процессы, способные преобразовать старый режим в новую общественную систему. 2. Межсистемная фаза, когда старая система уже не функционирует, а новая лишь начинает возникать. 3. Продвинутая фаза, когда критическая масса перемен достигнута, а старая система определенно уходит в историю. 4. Постреволюционная фаза, характеризуемая исчезновением революционной эйфории и вступлением в новую систему повседневного опыта для общества. 5. Фаза консолидации, в которой система стабилизировалась и практически становится в общественной жизни единственно доступным полем игры по поводу интересов и ценностей.

В отдельных фазах легитимизация новой системы строится на меняющихся посылках, а консолидация – результат успеха трансформации старой системы в предыдущей фазе. Возможна гипотеза, что как только общество вступило в начальную фазу смены системы, скорость перехода от одной фазы к другой приобретает решающее значение. Например, растянутость– по любым причинам – начальной фазы, но особенно фазы межсистемной, может означать действие процессов, типичных для последующих фаз: угасание революционной эйфории, защита групповых интересов, которые до тех пор в основном формировались еще старой системой на первых двух фазах, и, наконец, доминирование в общественном сознании необходимости стабилизации – после стремления к переменам. В этом случае мы имеем дело с феноменом, который можно определить как «досрочная консолидация» некоего гибрида систем, не отвечающего критериям демократического строя по Роберту Далю, но и не вполне идентичного прежней системе.

Перейдем к характеристике отдельных фаз перехода. Начальная фаза в жизни общества недемократичного, старого режима не всегда видна, точнее, не видна, как правило, так как сфера публичной жизни относительно плотно контролируется тоталитарным (авторитарным) правительством. Поэтому рушащийся режим обычно не способен предвидеть свой уход. В этой фазе массы все чаще начинают думать в терминах альтернативы старой системе. Это альтернатива не уточняется. Напротив, она неясна и открыта всем способам удаления старой системы. «Всем, кроме наличествующего»: эта формула, кажется, адекватно схватывает интуицию масс. И если старая система непоследовательна в избавлении от первых анти-системных действий на их ранних стадиях и, кроме того, если международный контекст допускает реалистические ожидания далеко идущих перемен, тогда необходимые условия для инициации первой фазы перехода выполнены.

Кульминацией начальной фазы стали выборы 4 июня 1989 г. и формирование правительства Тадеушем Мазовецким. Результаты договорных выборов 1989 г. – решающее эмпирическое доказательство массовой антисистемной мобилизации. Именно в этот период исследования общественного мнения показывали самый высокий уровень поддержки демократии за весь период трансформации – до 70% [см.: 16]. В это время отличие демократии как абстракции от демократии как повседневной реальности было размытым. Столь же размыто было различие между правительством или политическим классом, и правилами системы, даже самой системой.

Примерно в начале 1990 г., когда правительство Мазовецкого провело серию радикальных рыночных реформ, началась межсистемная фаза. В это время мифологизированные надежды еще преобладали в массах. По данным опросов половина респондентов верили, что ситуация развивается в правильном направлении. Лишь немногим больше 20% считали, что она идет в неверном направлении, почти 30% затруднялись ответить [16, s. 42]. Эта фаза завершилась роспуском ПОРП и расколом «Солидарности» во время первой кампании по выборам президента.

Межсистемную фазу кратко можно охарактеризовать следующими качествами. 1. Не определены правила игры. Прежние правила еще действуют благодаря силе инерции (без исполнительной власти), а новые правила игры еще не определены ясно. Они не усвоены массами. Исполнительная система слаба. 2. Альтернатива старой системе, прежде объединявшая, негативная и общая, дифференцируется, и все больше определяется в отношении форм позитивных системных решений. Иными словами, вопрос «как не должно быть», характерный для начальной фазы, уступает место межсистемной фазе с вопросом «как должно быть». Ответы на этот вопрос различны, что дифференцирует контр элиты и, в итоге, раскалывает массы и частично их демобилизует. 3. В победившей контр элите начинается борьба за власть над новым, еще не определившимся строем, что лишь углубляет раскол элит и, как следствие, масс. 4. Элементы утопического мышления еще присутствуют в массах, хотя и начинают идти на спад в ответ на позитивные системные решения, вводимые в общественную жизнь победившей частью контр элиты. 5. Мысли о том, чтó справедливо, распространенные в начальной фазе, заменяются мыслями о том, что выгоднее. Наступает дезинтеграция массового движения протеста и одновременно реинтеграция не вокруг общих объединяющих ценностей, а вокруг конкретных, дифференцирующих интересов. 6. Чувство разочарования все шире распространяется в массах, тем шире, чем больше мобилизация в начальной фазе строилась на утопических иллюзиях. Это, в свою очередь, ведет к далеко идущему отходу от начальной условной поддержки контр элиты. 7. Так как утопическое мышление масс не исчезло полностью, отказ от поддержки контр элиты со стороны значительной части масс ведет к поиску альтернативы, которая бы поддержала утопические цели и, в то же время, не была бы связана и с прежней системой (это еще слишком рано), и с контр элитой. Этим можно объяснить успех Тыминьского на первых президентских выборах. 8. Новая система пока не имеет проблем с легитимностью, потому что лишь появляется. Но у части контр элиты, исполнительной власти в межсистемной фазе, такие проблемы есть. 9. Одновременно в ситуации, когда правила игры не определены и реинтеграция сосредоточена вокруг партикулярных интересов, межсистемная фаза характеризуется известной переходной спецификой, а именно – возникновением групп интересов, укорененных в фазе меняющихся правил, слабости исполнительной власти и невыраженности общей ориентации по поводу разрешенного и запретного, надежд получить большую и быструю материальную выгоду. Это хорошо иллюстрируют известные случаи мошенничества – «импорт алкоголя», «Арт-Б». И в меньших масштабах – схемы финансовых пирамид, дело Гробельного.

Продвинутая фаза, во времени ограниченная крахом ПОРП, с одной стороны, и распадом контр элиты, с другой, характеризуется рядом качественно иных черт – в отличие от первых фаз. Прежде всего, в этой фазе процесс перехода к демократической системе достиг точки, от которой практически нельзя вернуться к старой системе. Возможность реставрации исчезает. Это не значит, что новая демократическая система практически готова и стабильна. Точка, от которой нет возврата, лишь означает, что старая система в известной ее форме практически исчезла. В этом случае ключевым моментом были два события 1993 г., относящиеся к элитам и массам. Что касается элит, исполнительную власть получили посткоммунистические политические элиты. В массах же реинтеграция вокруг партикулярных интересов, начавшись в прежней фазе, в основном касалась интересов, сформированных при старой системе и определенных логикой функционирования старого режима. Как известно, посткоммунистические политические элиты не сошли с пути прежнего правительствам элит «Солидарности», а массы, в значительной части интегрированные вокруг «старых» интересов, не были достаточно мобилизованы, чтобы сделать возврат к прежнему привлекательным для посткоммунистического правительства. Точка, от которой нет возврата, также эквивалент победы одной позитивной альтернативы старой системе и пути дальнейшего перехода.

В продвинутой фазе утопическое мышление масс исчезает или подавляется ходом событий. Если смотреть эволюцию оценок текущей ситуации в этот конкретный период, регулярные опросы показывают следующие тенденции.

1. Быстро падает вера в правильность направления развития ситуации в стране. Параллельно растет число верящих, что она развивается в неверном направлении. Кульминация этих тенденций – 1993 г., когда почти 75% респондентов считали ситуацию в стране развивающейся в неверном направлении. Лишь 10% хранили оптимизм по поводу развития событий, а около 15% затруднялись ответить.

2. Оцена политической ситуации в Польше, самая оптимистичная в начале 1990 г. (почти 65% оптимистов и 10% пессимистов), также быстро менялась. В 1992 и первой половине 1993 г. пессимистов было 60%, оптимистов менее 10.

Оценка экономической ситуации в стране показывает несколько иные тенденции. В начале 1990 г. ситуацию считали плохой примерно 90% респондентов. Но с момента начала радикальной экономической реформы, известной как «План Бальцеровича», индикаторы немного улучшились: в первой половине 1991 г. примерно 20% полагали, что экономическая ситуация хорошая, хотя все еще более половины считали ее плохой. До 1994 г. шел постоянный рост негативных оценок, после чего они стали падать [см.: 16].

Радикально повернула мнения, в сравнении с начальной фазой, цена, заплаченная контр элитой за внутреннюю борьбу за власть и за внутренние расколы, повергнувшие массы в состояние неуверенности в будущем страны. Сказалась также накопленная реакция на пакет радикальных реформ начала 1990 г.

В продвинутой фазе процесс кристаллизации групповых интересов продолжается. Групповые интересы можно приблизительно определить тремя разными способами: 1. По логике новой системы (начавшаяся снизу лавинообразная приватизация розничной торговли служит хорошей иллюстрацией этого явления); 2. Как результат опыта межсистемной фазы. Здесь примеры - рост серой экономики и быстрый подъем преступности, включая организованную экономическую преступность; 3. Как результат переноса определения «групповой интерес», унаследованного от старой системы, на новую. Судьба Гданьской верфи, парадоксально, может быть, хороший пример, хотя далеко не единственный. Появляются механизмы приспособления к новой системе, включающие процесс кристаллизации интересов и ценностей на уровне ниже нормативных оснований либерально-демократической системы. Общая демобилизация масс углубляется. На ее месте появляется институционализация процессов артикуляции дифференцированных интересов и ценностей (политические партии, группы давления, профсоюзы, неправительственные организации, группы нанимателей, группы наемных работников и т.д.). Новые правила игры уже в продвинутой стадии кристаллизации. Они приняты теми, кто от них выиграл. Те же, кто проиграл, недостаточно мобилизованы, чтобы остановить или обратить вспять процесс кристаллизации и стабилизации новых правил.

В этой фазе общая поддержка системной альтернативы прежнему режиму начинает преобразовываться в более предметное продолжение поддержки или в отказ от нее, диктуемые интересами и ценностями более низкого уровня. Это не значит, что общая поддержка иисчезает. Напротив, она остается на самом общем уровне принципов новой системы, но это уже не единственный тип поддержки. Она сопровождается поддержкой (ее отсутствием) конкретных системных решений, производных от макро уровня. Таким образом, легитимация системы становится стратифицированной. Общая поддержка демократии может идти рука об руку с отказом поддерживать «реальную демократию», перефразируя термин из иной эпохи. Источники подчинения новым властям также стратифицируются. Исполнение новых правил игры государственными властями становится все эффективнее. И рядом с подчинением, вытекающим из веры в законность новой системы (и новой властвующей элиты, возникающей по этой логике), появляется подчинение, мотивированное опять же прагматическими соображениями, – среди которых боязнь санкций. Однако в демократической системе, в отличие от старой, прагматические факторы характеризуются некой амбивалентностью результатов. С одной стороны, они могут вести к поведению, совпадающему с ожиданиями властей (подчинение). Но, с другой стороны, в результате новых правил игры (власть закона, гарантирующего гражданские права) они могут вести к неподчинению, как самому эффективному средству получения определенной социальной группой привилегий при распределении благ. Ведут ли к подчинению/неподчинению прагматические соображения, зависит, видимо, от оценки силы государства и его исполнительной власти. Если государство определять по некоторым социальным показателям как слабое, шансов больше, что прагматические соображения приведут к неподчинению. Но если восприятие государства как решительной силы преобладает, вероятность прагматического подчинения растет.

Постреволюционная фаза началась, примерно, когда исполнительная власть перешла к посткоммунистическим силам. Массы слабее демонстрировали поддержку перемен, а стремление к стабилизации росло. В начале 1991 г. примерно 35% респондентов верили, что перемены после 1989 г. принесли больше приобретений, чем потерь (20% думали, что потери перевешивали приобретения). В конце 1994 г. число респондентов, убежденных, что перемены принесли больше выгод, чем потерь, упало до 15%, а число выражавших обратное мнение поднялось до 40%. Эта конфигурация оценок выигрышей и потерь была наименее благоприятной для новой системы за все десять лет. Представляется, что с тех пор возобладали процессы приспособления к новой системе, точнее, к текущей фазе формирования системы. Относительная депривация преобладает в самооценках места индивидов в обществе практически во всех социальных группах.

Основные правила игры в обществе установлены, хотя исполняют их еще не последовательно. Поэтому источники прагматического подчинения режиму в этой фазе обнаруживают особую амбивалентность. В общественном сознании легитимация системы больше не равноценна легитимации конкретной политической группы, осуществляющей власть. Разделение этих двух типов легитимации, начавшись в продвинутой фазе, сейчас достигает кульминации. Система абстрактно пользуется прочной поддержкой большинства, хотя его реальные проявления во многом ставятся под вопрос, особенно при обнаружении реализации групповых интересов. Политические взгляды и предпочтения дифференцируются и кристаллизуются, как и их институциональное выражение, – партийная система и вся сфера неправительственных организаций. Легитимация властей, отдельно от легитимации системы, поднимается и допускается, но отказ в таком типе легитимации обычно имеет внутрисистемный характер, то есть она не снижает уровня легитимации абстрактной системы. Отказ снижает легитимацию того, что я раньше назвал «реальной демократией». Можно предположить, что о «реальной демократии» судят, прежде всего, оценивая текущее управление: низкий рейтинг правительства снижает оценку «реальной демократии», которая, в глазах общества, создана правительством и его политической базой, но не всем политическим классом.

Значительная часть прежней мобилизации масс направлена в разные виды деятельности гражданского общества, автономно от государства, в защиту интересов и групповых ценностей. Остатки мобилизации идут на спад.

Как уже отмечалось, начало консолидации новой системы в условиях Польши можно исторически локализовать примерно в 1993 г., когда оппозиция взяла власть и силы, правившие до тех пор, стали оппозицией. Это был первый сигнал, что основные политические силы приняли правила игры новой системы, независимо от того, выгоден им такой исход или нет. Солидарность передала власть посткоммунистическим силам, признав результаты выборов. Вторым ключевым моментом в консолидации был 1997 год, когда посткоммунистические силы передали власть Электоральной акции «Солидарность» (ЭАС) и Союзу Свободы, также признав результаты выборов. В это время не было сколько-нибудь заметной политической силы, которая бы оспорила программно демократическую процедуру легитимации режима. Такая сила не появилась потому, что для ее создания не было социальной базы. На этом основании можно сделать вывод, что – примерно к 1997 г. – демократическая процедура стала единственно стабильным и  значимым путем легитимации режима или, используя термин Ди Пальмы, популяризированный Линцем и Степаном [1, 5], демократические правила стали «единственной игрой в городе». Но заключать, что процесс консолидации нового режима закончен, было бы преждевременно. Если считать, по Шумпетеру, ядром демократической системы состязательные выборы, где соперники представляют соревнующиеся политические партии, надо внимательно изучить состояние партийной системы. Нестабильность или отсутствие консолидированной системы партий может вызвать серьезный политический кризис и тем самым подвергнуть опасности стабильность всей политической системы. Неоспоримые правила игры, естественно, необходимое условие консолидации демократии. Но условие недостаточное. Нужны более солидные критерии признания данной демократической системы консолидированной. К примеру, признается, что необходимым условием консолидации является неоспариваемое господство демократических процедур легитимации режима, предложенных Линцем и Степаном [5]: конституционно-правовые, поведенческие и социетальные установки. Однако прочная консолидация демократического режима возможна, только когда выполнено еще одно – в дополнение к трем названным - условие: консолидированная партийная система. Простейшим, хотя и не единственным практическим показателем консолидации системы партий является ситуация, когда на двух выборах, проведенных в установленные конституцией сроки, за места в парламенте соперничали аналогичные группы крупных политических партий. Если принять этот аргумент, можно утверждать, что в слабом смысле консолидация демократической системы в Польше произошла в 1997 г., а в сильном смысле она еще не достигла кульминации. Если тенденции, обозначенные в опросах общественного мнения, не изменятся внезапно (что маловероятно), сомнительно, что ЭАС выживет до следующих парламентских выборов. В то же время в результате президентских выборов могут произойти новые перестановки в правых политических группах, – включая появление новых партий или электоральных коалиций. Если это случится, даже ближайшие парламентские выборы не завершат процесса консолидации новой системы, отвечающей строгим критериям, предложенным нами.

Тем не менее, польская демократическая система находится в достаточно продвинутой фазе консолидации, характеризуемой следующими чертами:

1. Выполнение правил игры действует в такой степени, что в восприятии масс их невыгодно нарушать. 2. Власть переходила от правительства к оппозиции и обратно. 3. Система артикуляции интересов и ценностей относительно стабильна, за исключением системы политических партий, которая еще должна пройти проверку выборами сначала президентскими, затем парламентскими. 4. Правила игры не оспариваются сколько-нибудь значимыми политическими, социальными силами. Этот тип оспаривания практически отсутствует в стабильной системе артикуляции интересов и ценностей. 5. Массы демобилизованы, а группы интересов и этоса относительно мобилизованы. 6. Система социально легитимирована, по меньшей мере, в том смысле, что системные альтернативы лишены сил для мобилизации масс.