Динамика восприятия источников повиновения

Начнем наш эмпирический анализ с очевидного, в общем, утверждения, что восприятие источников стабильности и подчинения властям отражает и универсальные факторы и те, что характеризуют трансформацию системы. Характер их связей и проявления, однако, не столь очевидны. Поэтому, если наша гипотеза о сохраняющейся роли прагматических факторов верна, причины их устойчивости можно обнаружить, как мы уже писали, и в том, что они всегда играют некую роль, и в особенностях динамики трансформации, где общая «романтическая» фаза уступает место более прагматической фазе.

Однако специфика трансформации имеет и другие последствия. В ходе исследования мы спрашивали респондентов о воспринимаемом уровне подчинения и его источниках. Следует понимать, что культурное значение таких вопросов различается в коммунистический и посткоммунистический периоды. Прежде всего, сам вопрос, склонны ли поляки к подчинению властям, имеет разные смысловые оттенки в эти периоды. В полностью централизованной системе или, по меньшей мере, в системе, стремящейся к этому, было ясно, чтó значит подчиняться или нет. Сейчас значение слова «подчинение» изменилось. Нет единого комплекта «властей», которым люди подчиняются или нет. Система стала плюралистичной. Разные институты и  организации вызывают у граждан разные ожидания. Они контролируют разные сферы их жизни и в некотором смысле имеют кусочки «власти» над нашей жизнью, но это полностью отличается от того, что было при коммунистах. Сейчас вопрос понимается скорее как относящийся к общему конформизму в целостной, дифференцированной системе (охватывающей место работы, банки, страховые фонды, суды, сбор налогов, а не просто центры политической власти). Это уже скорее не вопрос отношений между гражданами и централизованной политической властью, что, вероятно, было доминирующим значением при коммунистической системе.

Можно ожидать в ответах на вопросы относительно более низкий уровень восприятия подчинения по причине разницы типа санкций за любое неподчинение, если оно имеет место. Сегодня имеет место неподчинение разным организационным ожиданиям, а не репрессивной деспотической политической системе. Такое подчинение стóит, несомненно, меньше, во всяком случае, цена его иная. Это связано с плюрализацией угроз и страхов польского общества после падения коммунизма [10]. При коммунистах это был один главный страх. Фактически все другие угрозы и санкции сводились к одному: отношению к политической власти. Сейчас, при плюрализованной системе институтов, у граждан разные ожидания, и система грозит разными санкциями за нарушение правил: место работы, банки, налоговые органы, страховые фонды все ждут чего-то своего. Ожидания и санкции политической власти, как уже говорилось, в целом, наименее важны. Они также весьма плюрализованы, даже непоследовательны. Нынешняя система ожидания и организованных санкций имеет, таким образом, две главные черты. 1. Она намного более плюрализована и не сводится к политике. В бывшей системе было можно политическими средствами использовать или объединить санкции других, политически менее важных или неполитических институтов (место работы, банки). Сейчас такой «передачи» и возможности объединения санкций нет. 2. Нынешние организационные ожидания и санкции по своей природе менее политические, а сама политика менее последовательна в результате неизбежных дифференциации и конфликта на политической сцене.

Выше мы обозначили контекст, в котором следует локализовать ответы. Этот контекст – новый культурный смысл проблемы подчинения, диапазона и источников его восприятия более чем через 10 лет после краха коммунизма. Нам кажется, что описание этого контекста полезно при формулировке гипотез, объясняющих результаты.

Начнем представлять эти гипотезы с данными о восприятии диапазона подчинения граждан властям. Результаты показаны в таблице 1

Чтобы лучше показать наблюдаемые тренды в изученный период, мы приведем ниже индикаторы нетто согласия с утверждением, что граждане подчиняются властям (полученные путем вычитания процента несогласных с этой точкой зрения с процентом согласных с ней): 1984 - 10; 1990 - 12.9; 2000 - 1.4

Мы видим, что в 1984 и в 1990 годах сохранялось 10-процентное численное преобладание считавших, что большинство народа подчиняется властям, по сравнению с теми, кто так не считал. Очевидно, это были разные типы подчинения. В 1984 г. это были прагматические соображения. Данные за 1990 г. показывают начало демократической легитимации – как говорят представленные ниже цифры.

Сходство ценностей затемняет различия в значениях. В 2000 г. впервые было небольшое численное превышение веривших, что большинство поляков не подчиняются властям. Есть ряд гипотез объяснения этой разницы. Можно сослаться на гипотезу, сформулированную во введении, что неподчинение имеет прагматические причины. Оно стало эффективным средством удовлетворения требований и нужд в посткоммунистической системе, так же как прагматическое подчинение было средством удовлетворения этих нужд при коммунистической системе. Возможны другие гипотезы, не обязательно соперничающие, скорее взаимодополняющие. Первая связана с вышеупомянутой сменой значения концепции подчинения/неподчинения при посткоммунизме – в противоположность коммунистической системе. Сегодня мы имеем неподчинение плюралистическим ожиданиям многих организаций и институтов, которые не грозят санкциями столь сильными и направляемыми из центра, как при коммунистическом режиме. Цена неподчинения иная по характеру, более распыленная и в целом меньшая. Заметим, что в этой гипотезе мы говорим о снижении цены неподчинения, что, по-видимому, менее радикальное предположение о выигрыше от неподчинения. Кажется, обе гипотезы, может быть, описывают установки разных сегментов населения по отношению к разным институтам и организациям.

Система институтов Польши вполне успешно разрядила недовольство. И повседневные наблюдения показывают, что уровень социального протеста оказывался удивительно низким. Система нашла эффективные пути поведения в отношении конфликтов в промышленности, угроз из этой сферы стало меньше, что не означает исчезновения протеста. Все это было, но значение конфликтов и протеста стало радикально меньше, чем при коммунистах, когда одна стачка могла вызвать перемены в правительстве. После краха коммунизма еще один фактор ослаблял неподчинение граждан и рабочих: профсоюз Солидарность через свое участие во власти, с одной стороны, придал переходу то, что стали звать «зонтиком», с другой, содействовал демобилизации наемных работников. Кроме того, система институтов государства стала эффективнее разрешать экономические конфликты, и гораздо более серьезным вызовом мог стать гражданский протест, не связанный непосредственно с экономическими вопросами. В целом протесты были, но они не грозили основам государства. Это хорошо показала К. Пельчински-Налэнч [1998], утверждающая, что они стали средством политического участия, дополнившими другие формы, например, голосование, а не соперничавшими с ними. К тому же они утратили антисистемный характер. Процессы в социальной структуре также повышали конвенционализм протестов: рост плюрализации на время делал вспышку массового протеста все менее вероятной. Конец массовой поддержки некоммунистческого правительства совпал с концом массовых протестов [12]. Объяснять такую гипотезу можно изменением стратегий индивидов в результате рационального выбора, сделанного индивидом, а эволюцией системы институтов и социальной структуры. Кроме того, это подтверждает предыдущую гипотезу, так как институциональные и макро-социальные перемены создали подходящие рамки для индивидуальных стратегий, в результате чего неповиновение как стратегия стала менее дорогой, даже выгодной.

Мы задавали вопросы респондентам, согласным с мнением, что большинство поляков подчиняются властям, относительно источников этого подчинения. Среди вариантов ответов давались три типа легитимации (демократические выборные процедуры, доверие лидеру, преодоление кризиса), и следующие варианты согласия с тем, какой из факторов легитимации слабее: прагматическое приспособление (решение личных жизненных проблем в случае подчинения), общее подчинение властям и избежание возможности наказания.

В таблице  2 приведены данные за 1984 и 1990 гг. о поляках, которые оценивали причины поддержки властей населением. Заметим, что поскольку вопросы задавались лишь респондентам, верившим, что большинство поляков подчиняются властям, представленные мнения репрезентативны лишь для подвыборки размером примерно в 39 %.

Интересно сравнить эти три иерархии результатов по трем точкам времени. Правда, речь здесь может идти только о гипотезе, так как перечни факторов по годам не идентичны. Обнаружены три модели восприятия источников подчинения.

Год 1984 был временем непосредственно после пережитого военного положения. Коммунизм не оставил иллюзий по поводу своей истинной природы. Негативно-прагматичная модель тогда весьма заметна в ответах. Факторы извне пределов легитимации в то время доминируют, хотя законность также упоминается сравнительно часто.

Следующий год исследования, 1990, был началом трансформации и периодом больших надежд, связанных с первым некоммунистическим правительством, столкнувшимся с глубоким экономическим кризисом. Этот период явно сказался на наших результатах. Мы считаем, что в нем доминирует легитимно-популистская модель. Она характеризуется частым выбором проблем «демократической процедуры отбора», «доверия правительству» и «ожидания преодоления кризиса». Следует отметить, что ситуация была не совсем демократичной, поскольку наше исследование велось во время так называемого «договорного Сейма», в котором, согласно решению круглого стола, определенная доля мест отводилась коммунистам и их союзникам. Но эти выборы, хотя не полностью демократические, были столь радикальной системной переменой, что это сказалось на результатах. Отметим сильное присутствие факторов доверия и ожиданий, что власти могут вывести страну из кризиса. Это добавляет качество популизма к модели, но лишь в смысле правления с поддержкой народа, а не особой популистской политики. Поддержка народа, доверие и ожидание улучшений тогда доминировали.

Наконец, смотрим данные за 2000 г, которые для нас наиболее важны. Выдающимися чертами здесь являются демократический выбор, способность наказывать и всеобщее предпочтение законности. Это интересное сочетание факторов. На наш взгляд, оно позволяет выдвинуть гипотезу о легитимно-легальной модели, или проще – о демократии  без иллюзий. На первый взгляд, кажется, что большая значимость способности наказывать – индикатор негативно-прагматичных элементов. Но следует заметить, что демократический отбор отмечается гораздо чаще, что отличает эту модель от модели 1984 г. Более того, анализ корреляций показал, что выбор демократического отбора не исключает выбора убеждения в наказании: и между этими переменными нет связи, в то время как следует ожидать негативной корреляции. Контекст «наказания» здесь иной: это разрешение санкций, налагаемых законными властями, а не убеждение, что боязнь санкций чуть ли не главный фактор стабильности. И это легитимация без всяких иллюзий. Она основана больше на вере в демократию и законность, чем на вере, что власти преодолеют кризис. Она вообще не основана на доверии правительству. Задаешься вопросом, не вызваны ли нечастые ссылки на преодоление кризиса верой в неэффективность правительства или в то, что кризис уже преодолен? Что еще интереснее, вера в демократическое происхождение власти подчеркивается намного чаще, чем доверие правительству. Конечно, они взаимосвязаны (коэффициент Пирсона r=0.333), но разница в поддержке этих двух точек зрения ясно видна. Можно спросить себя, не иллюстрирует этот тезис начало консолидации демократического строя, так как считается, что отделение критики групп властвующей элиты от легитимности власти – элемент процесса демократической консолидации. Клингеманн [4] даже пишет о «разочарованных демократах» – тех, кто, критикуя достижения демократии, одобряют идею демократии, - скорее как о некой возможности, нежели угрозе демократическому строю.

В конце отметим, что все эти годы присутствует сильная «прагматичная аккомодация», выраженная верой, что подчинение облегчает жизнь. Ее пик в 1984 г., но она не исчезает и позднее. В целом, эти результаты могут дополнить дискуссию об универсальных и специфических для трансформации факторах стабилизации политического строя. Кроме меняющихся, зависимых от времени значений фактора легитимации, негативно-прагматические факторы также присутствуют на всех стадиях исследования, что может указывать на их известный универсализм. В то же время, они присутствуют в радикально иных институциональных контекстах. Популярность наказания как воспринимаемый источник подчинения властям значит одно в контексте недемократичной системы 1984 г., и нечто иное, как элемент консолидации демократического строя в 2000 г. Наказание непопулярно в 1990 г., что, видимо, вполне объяснимо надеждами и амбициями периода революционных перемен.

Завершим анализ восприятием источников неподчинения. Открытый вопрос задавался респондентам, верившим, что большинство поляков не подчиняются властям (около 40%). Вот иерархия основных ответов [Таблица 3].

Возглавили список ответы, указывающие на плохое качество управления. Тем самым подчеркнута важность этой проблемы для вопроса легитимации и де-легитимации демократического строя. Можно выдвинуть гипотезу, что, хотя в 2000 г. легитимация зависела не от выполнения обещаний, а больше от демократических и правовых факторов, де-легитимация, по мнению респондентов, ассоциировалась с низким качеством исполнения власти, включая нарушение предвыборных обещаний. Тогда, может быть, что-то одно является решающим для легитимации и подчинения и что-то иное – для его отсутствия и неподчинения. Интересно, что здесь нет простой симметрии результатов. Лица, верящие, что большинство поляков не подчиняются властям, не видят источников неподчинения в отсутствии или отрицании факторов, названных как источники подчинения властям респондентами, которые верят, что оно имеет место. По нашему мнению, у этого результата, или скорее гипотезы, есть определенные последствия. Он может означать, что демократические процедуры и законность важны для легитимации и стабильности. Но для восприятия источников нестабильности и неподчинения низкое качество управления важнее, чем легальные недостатки демократии. Говоря коротко: мы следуем диктату властей потому, что они демократичны. Но если мы ему не следуем, то не потому, что считаем власти недемократичными, а потому, что они плохо управляют. Еще раз наши результаты, видимо, показывают разные установки на демократию как исполнение власти и на ее проявления. Иными словами: эффективность и выполнение обещаний недостаточны для легитимации. Это и есть демократия, когда отсутствие эффективности может быть источником недовольства и неповиновения.

Начнем наш эмпирический анализ с очевидного, в общем, утверждения, что восприятие источников стабильности и подчинения властям отражает и универсальные факторы и те, что характеризуют трансформацию системы. Характер их связей и проявления, однако, не столь очевидны. Поэтому, если наша гипотеза о сохраняющейся роли прагматических факторов верна, причины их устойчивости можно обнаружить, как мы уже писали, и в том, что они всегда играют некую роль, и в особенностях динамики трансформации, где общая «романтическая» фаза уступает место более прагматической фазе.

Однако специфика трансформации имеет и другие последствия. В ходе исследования мы спрашивали респондентов о воспринимаемом уровне подчинения и его источниках. Следует понимать, что культурное значение таких вопросов различается в коммунистический и посткоммунистический периоды. Прежде всего, сам вопрос, склонны ли поляки к подчинению властям, имеет разные смысловые оттенки в эти периоды. В полностью централизованной системе или, по меньшей мере, в системе, стремящейся к этому, было ясно, чтó значит подчиняться или нет. Сейчас значение слова «подчинение» изменилось. Нет единого комплекта «властей», которым люди подчиняются или нет. Система стала плюралистичной. Разные институты и  организации вызывают у граждан разные ожидания. Они контролируют разные сферы их жизни и в некотором смысле имеют кусочки «власти» над нашей жизнью, но это полностью отличается от того, что было при коммунистах. Сейчас вопрос понимается скорее как относящийся к общему конформизму в целостной, дифференцированной системе (охватывающей место работы, банки, страховые фонды, суды, сбор налогов, а не просто центры политической власти). Это уже скорее не вопрос отношений между гражданами и централизованной политической властью, что, вероятно, было доминирующим значением при коммунистической системе.

Можно ожидать в ответах на вопросы относительно более низкий уровень восприятия подчинения по причине разницы типа санкций за любое неподчинение, если оно имеет место. Сегодня имеет место неподчинение разным организационным ожиданиям, а не репрессивной деспотической политической системе. Такое подчинение стóит, несомненно, меньше, во всяком случае, цена его иная. Это связано с плюрализацией угроз и страхов польского общества после падения коммунизма [10]. При коммунистах это был один главный страх. Фактически все другие угрозы и санкции сводились к одному: отношению к политической власти. Сейчас, при плюрализованной системе институтов, у граждан разные ожидания, и система грозит разными санкциями за нарушение правил: место работы, банки, налоговые органы, страховые фонды все ждут чего-то своего. Ожидания и санкции политической власти, как уже говорилось, в целом, наименее важны. Они также весьма плюрализованы, даже непоследовательны. Нынешняя система ожидания и организованных санкций имеет, таким образом, две главные черты. 1. Она намного более плюрализована и не сводится к политике. В бывшей системе было можно политическими средствами использовать или объединить санкции других, политически менее важных или неполитических институтов (место работы, банки). Сейчас такой «передачи» и возможности объединения санкций нет. 2. Нынешние организационные ожидания и санкции по своей природе менее политические, а сама политика менее последовательна в результате неизбежных дифференциации и конфликта на политической сцене.

Выше мы обозначили контекст, в котором следует локализовать ответы. Этот контекст – новый культурный смысл проблемы подчинения, диапазона и источников его восприятия более чем через 10 лет после краха коммунизма. Нам кажется, что описание этого контекста полезно при формулировке гипотез, объясняющих результаты.

Начнем представлять эти гипотезы с данными о восприятии диапазона подчинения граждан властям. Результаты показаны в таблице 1

Чтобы лучше показать наблюдаемые тренды в изученный период, мы приведем ниже индикаторы нетто согласия с утверждением, что граждане подчиняются властям (полученные путем вычитания процента несогласных с этой точкой зрения с процентом согласных с ней): 1984 - 10; 1990 - 12.9; 2000 - 1.4

Мы видим, что в 1984 и в 1990 годах сохранялось 10-процентное численное преобладание считавших, что большинство народа подчиняется властям, по сравнению с теми, кто так не считал. Очевидно, это были разные типы подчинения. В 1984 г. это были прагматические соображения. Данные за 1990 г. показывают начало демократической легитимации – как говорят представленные ниже цифры.

Сходство ценностей затемняет различия в значениях. В 2000 г. впервые было небольшое численное превышение веривших, что большинство поляков не подчиняются властям. Есть ряд гипотез объяснения этой разницы. Можно сослаться на гипотезу, сформулированную во введении, что неподчинение имеет прагматические причины. Оно стало эффективным средством удовлетворения требований и нужд в посткоммунистической системе, так же как прагматическое подчинение было средством удовлетворения этих нужд при коммунистической системе. Возможны другие гипотезы, не обязательно соперничающие, скорее взаимодополняющие. Первая связана с вышеупомянутой сменой значения концепции подчинения/неподчинения при посткоммунизме – в противоположность коммунистической системе. Сегодня мы имеем неподчинение плюралистическим ожиданиям многих организаций и институтов, которые не грозят санкциями столь сильными и направляемыми из центра, как при коммунистическом режиме. Цена неподчинения иная по характеру, более распыленная и в целом меньшая. Заметим, что в этой гипотезе мы говорим о снижении цены неподчинения, что, по-видимому, менее радикальное предположение о выигрыше от неподчинения. Кажется, обе гипотезы, может быть, описывают установки разных сегментов населения по отношению к разным институтам и организациям.

Система институтов Польши вполне успешно разрядила недовольство. И повседневные наблюдения показывают, что уровень социального протеста оказывался удивительно низким. Система нашла эффективные пути поведения в отношении конфликтов в промышленности, угроз из этой сферы стало меньше, что не означает исчезновения протеста. Все это было, но значение конфликтов и протеста стало радикально меньше, чем при коммунистах, когда одна стачка могла вызвать перемены в правительстве. После краха коммунизма еще один фактор ослаблял неподчинение граждан и рабочих: профсоюз Солидарность через свое участие во власти, с одной стороны, придал переходу то, что стали звать «зонтиком», с другой, содействовал демобилизации наемных работников. Кроме того, система институтов государства стала эффективнее разрешать экономические конфликты, и гораздо более серьезным вызовом мог стать гражданский протест, не связанный непосредственно с экономическими вопросами. В целом протесты были, но они не грозили основам государства. Это хорошо показала К. Пельчински-Налэнч [1998], утверждающая, что они стали средством политического участия, дополнившими другие формы, например, голосование, а не соперничавшими с ними. К тому же они утратили антисистемный характер. Процессы в социальной структуре также повышали конвенционализм протестов: рост плюрализации на время делал вспышку массового протеста все менее вероятной. Конец массовой поддержки некоммунистческого правительства совпал с концом массовых протестов [12]. Объяснять такую гипотезу можно изменением стратегий индивидов в результате рационального выбора, сделанного индивидом, а эволюцией системы институтов и социальной структуры. Кроме того, это подтверждает предыдущую гипотезу, так как институциональные и макро-социальные перемены создали подходящие рамки для индивидуальных стратегий, в результате чего неповиновение как стратегия стала менее дорогой, даже выгодной.

Мы задавали вопросы респондентам, согласным с мнением, что большинство поляков подчиняются властям, относительно источников этого подчинения. Среди вариантов ответов давались три типа легитимации (демократические выборные процедуры, доверие лидеру, преодоление кризиса), и следующие варианты согласия с тем, какой из факторов легитимации слабее: прагматическое приспособление (решение личных жизненных проблем в случае подчинения), общее подчинение властям и избежание возможности наказания.

В таблице  2 приведены данные за 1984 и 1990 гг. о поляках, которые оценивали причины поддержки властей населением. Заметим, что поскольку вопросы задавались лишь респондентам, верившим, что большинство поляков подчиняются властям, представленные мнения репрезентативны лишь для подвыборки размером примерно в 39 %.

Интересно сравнить эти три иерархии результатов по трем точкам времени. Правда, речь здесь может идти только о гипотезе, так как перечни факторов по годам не идентичны. Обнаружены три модели восприятия источников подчинения.

Год 1984 был временем непосредственно после пережитого военного положения. Коммунизм не оставил иллюзий по поводу своей истинной природы. Негативно-прагматичная модель тогда весьма заметна в ответах. Факторы извне пределов легитимации в то время доминируют, хотя законность также упоминается сравнительно часто.

Следующий год исследования, 1990, был началом трансформации и периодом больших надежд, связанных с первым некоммунистическим правительством, столкнувшимся с глубоким экономическим кризисом. Этот период явно сказался на наших результатах. Мы считаем, что в нем доминирует легитимно-популистская модель. Она характеризуется частым выбором проблем «демократической процедуры отбора», «доверия правительству» и «ожидания преодоления кризиса». Следует отметить, что ситуация была не совсем демократичной, поскольку наше исследование велось во время так называемого «договорного Сейма», в котором, согласно решению круглого стола, определенная доля мест отводилась коммунистам и их союзникам. Но эти выборы, хотя не полностью демократические, были столь радикальной системной переменой, что это сказалось на результатах. Отметим сильное присутствие факторов доверия и ожиданий, что власти могут вывести страну из кризиса. Это добавляет качество популизма к модели, но лишь в смысле правления с поддержкой народа, а не особой популистской политики. Поддержка народа, доверие и ожидание улучшений тогда доминировали.

Наконец, смотрим данные за 2000 г, которые для нас наиболее важны. Выдающимися чертами здесь являются демократический выбор, способность наказывать и всеобщее предпочтение законности. Это интересное сочетание факторов. На наш взгляд, оно позволяет выдвинуть гипотезу о легитимно-легальной модели, или проще – о демократии  без иллюзий. На первый взгляд, кажется, что большая значимость способности наказывать – индикатор негативно-прагматичных элементов. Но следует заметить, что демократический отбор отмечается гораздо чаще, что отличает эту модель от модели 1984 г. Более того, анализ корреляций показал, что выбор демократического отбора не исключает выбора убеждения в наказании: и между этими переменными нет связи, в то время как следует ожидать негативной корреляции. Контекст «наказания» здесь иной: это разрешение санкций, налагаемых законными властями, а не убеждение, что боязнь санкций чуть ли не главный фактор стабильности. И это легитимация без всяких иллюзий. Она основана больше на вере в демократию и законность, чем на вере, что власти преодолеют кризис. Она вообще не основана на доверии правительству. Задаешься вопросом, не вызваны ли нечастые ссылки на преодоление кризиса верой в неэффективность правительства или в то, что кризис уже преодолен? Что еще интереснее, вера в демократическое происхождение власти подчеркивается намного чаще, чем доверие правительству. Конечно, они взаимосвязаны (коэффициент Пирсона r=0.333), но разница в поддержке этих двух точек зрения ясно видна. Можно спросить себя, не иллюстрирует этот тезис начало консолидации демократического строя, так как считается, что отделение критики групп властвующей элиты от легитимности власти – элемент процесса демократической консолидации. Клингеманн [4] даже пишет о «разочарованных демократах» – тех, кто, критикуя достижения демократии, одобряют идею демократии, - скорее как о некой возможности, нежели угрозе демократическому строю.

В конце отметим, что все эти годы присутствует сильная «прагматичная аккомодация», выраженная верой, что подчинение облегчает жизнь. Ее пик в 1984 г., но она не исчезает и позднее. В целом, эти результаты могут дополнить дискуссию об универсальных и специфических для трансформации факторах стабилизации политического строя. Кроме меняющихся, зависимых от времени значений фактора легитимации, негативно-прагматические факторы также присутствуют на всех стадиях исследования, что может указывать на их известный универсализм. В то же время, они присутствуют в радикально иных институциональных контекстах. Популярность наказания как воспринимаемый источник подчинения властям значит одно в контексте недемократичной системы 1984 г., и нечто иное, как элемент консолидации демократического строя в 2000 г. Наказание непопулярно в 1990 г., что, видимо, вполне объяснимо надеждами и амбициями периода революционных перемен.

Завершим анализ восприятием источников неподчинения. Открытый вопрос задавался респондентам, верившим, что большинство поляков не подчиняются властям (около 40%). Вот иерархия основных ответов [Таблица 3].

Возглавили список ответы, указывающие на плохое качество управления. Тем самым подчеркнута важность этой проблемы для вопроса легитимации и де-легитимации демократического строя. Можно выдвинуть гипотезу, что, хотя в 2000 г. легитимация зависела не от выполнения обещаний, а больше от демократических и правовых факторов, де-легитимация, по мнению респондентов, ассоциировалась с низким качеством исполнения власти, включая нарушение предвыборных обещаний. Тогда, может быть, что-то одно является решающим для легитимации и подчинения и что-то иное – для его отсутствия и неподчинения. Интересно, что здесь нет простой симметрии результатов. Лица, верящие, что большинство поляков не подчиняются властям, не видят источников неподчинения в отсутствии или отрицании факторов, названных как источники подчинения властям респондентами, которые верят, что оно имеет место. По нашему мнению, у этого результата, или скорее гипотезы, есть определенные последствия. Он может означать, что демократические процедуры и законность важны для легитимации и стабильности. Но для восприятия источников нестабильности и неподчинения низкое качество управления важнее, чем легальные недостатки демократии. Говоря коротко: мы следуем диктату властей потому, что они демократичны. Но если мы ему не следуем, то не потому, что считаем власти недемократичными, а потому, что они плохо управляют. Еще раз наши результаты, видимо, показывают разные установки на демократию как исполнение власти и на ее проявления. Иными словами: эффективность и выполнение обещаний недостаточны для легитимации. Это и есть демократия, когда отсутствие эффективности может быть источником недовольства и неповиновения.