§ 1. Посягательства на жизнь, здоровье и безопасность субъектов процесса и других лиц, содействующих выполнению его задач

Любая процессуальная функция может успешно выполняться ее носителем при условии, что последний не опасается за свою жизнь, здоровье, безопасность. В то же время в области судопроизводства, особенно уголовного, где взаимодействуют лица, преследующие различные интересы, обеспечение указанных благ является проблематичным. Сфера процессуальной деятельности является зоной повышенной опасности. При этом опасность для субъектов процесса исходит как от других участников процессуальной деятельности, так и извне, от лиц, так или иначе связанных с кем-либо из носителей процессуальных функций. Учитывая это, законодатель устанавливает повышенную ответственность за посягательства на жизнь, здоровье и безопасность человека, если они совершены в связи с осуществлением правосудия или расследования по делу. В этом плане примечательны ст. ст. 295—296, ч. 2—4 ст. 309, ст. 311 УК .

1

Усиление ответственности за посягательство на жизнь судьи, присяжного заседателя или иного лица, участвующего в отправлении правосудия, прокурора, следователя, лица, производящего дознание, защитника, эксперта, судебного пристава, судебного исполнителя, а равно их близких проявляется не только в увеличении нижнего предела санкции в сравнении с общей нормой, предусмотренной п. «б» ч. 2 ст. 105 УК («Убий-

213

ство лица или его близких в связи с осуществлением данным лицом служебной деятельности или выполнением общественного долга»), с восьми до двенадцати лет, но и в конструировании законодателем состава посягательства на жизнь указанных лиц как «усеченного», т. е. в перенесении момента юридического окончания преступления на более ранний этап развития преступной деятельности — этап покушения на преступление. А коль скоро в соответствии с ч. 3 и 4 ст. 66 УК «срок или размер наказания за покушение на преступление не может превышать трех четвертей максимального срока или размера наиболее строгого вида наказания, предусмотренного соответствующей статьей Особенной части настоящего Кодекса за оконченное преступление», а смертная казнь и пожизненное лишение свободы за покушение на преступление не применяются, то можно считать, что благодаря предписанию, содержащемуся в ст. 295 УК, повышен и верхний предел наказания за покушение на убийство лиц, осуществляющих правосудие или предварительное расследование1.

Однако, на наш взгляд, регламентация ответственности за посягательство на жизнь указанных лиц вряд ли может быть признана безукоризненной. Это касается не только определения места данного состава преступления, о чем уже шла речь в настоящей работе.

Бросается в глаза, например, явное несоответствие наименования статьи ее содержанию. Даже при самом широком толковании понятия «осуществление правосудия или предварительного расследования»2 оно не охватывает деятельности защитника, эксперта, судебного пристава, судебного исполнителя. Тем более к осуществлению правосудия или предварительного расследования никакого отношения не имеет деятельность близких судьи, присяжного заседателя и т. д. Между тем неточность наименований статей уголовного законодательства затрудняет поиск соответствующей правовой нормы.

Одним из вариантов названия подобной статьи, более соответствующим ее содержанию, мог бы, на наш взгляд, быть следующий: «Посягательство на жизнь лица, осуществляющего правосудие или содействующего выполнению его задач, а равно на жизнь близких данного лица».

Обратим далее внимание на то, что законодатель не со-

214

всем верно подошел, по нашему мнению, к определению круга потерпевших от данного преступления. В отличие от зарубежного законодательства этот круг оказался значительно более узким. Так, французский законодатель предусматривает повышенную ответственность не только за убийство лиц, участвующих в осуществлении правосудия и т. п., но и свидетеля, потерпевшего или пострадавшего либо с тем, чтобы помешать им сообщить факты, подать жалобу или дать показания в суде, либо в связи с сообщением ими фактов, подачей жалобы или дачей показаний в суде (п. 5 ст. 221-4). Причем санкция заданный вид убийства такая же, как и за умышленное убийство судьи, т. е. предусматривающая наказание в виде пожизненного заключения. Подобный подход представляется правильным. Участие свидетеля (а иногда и потерпевшего) в уголовном процессе происходит без учета желания данного лица. За отказ свидетеля и потерпевшего от дачи показаний предусмотрена уголовная ответственность (ст. 308 УК). За заведомо ложные показания свидетель и потерпевший несут такую же ответственность, как и эксперт за дачу заведомо ложного заключения. Но последний относится к кругу охраняемых ст. 295 УК лиц, а свидетель — нет. Вряд ли в этом можно усмотреть логику.

Следует, на наш взгляд, принимать во внимание и то обстоятельство, что свидетель относится к числу тех фигур в процессе, которые не могут быть заменены иными лицами.

Представляется, что отбор субъектов уголовного процесса для определения круга тех, чья жизнь требует усиленной охраны, должен осуществляться не только с учетом занимаемого должностного положения и выполняемой функции, но и с принятием во внимание того, насколько опасным для субъекта является включение его в сферу судопроизводства. Это как раз тот случай, когда требуется равная охрана жизни всех субъектов процесса (а следовательно, и их близких).

Объективная сторона преступления, предусмотренного в ст. 295 УК, характеризуется законодателем как посягательство на жизнь указанных субъектов процесса, осуществленное в связи с рассматриванием дел или материалов в суде, производством предварительного расследования либо исполнением приговора, решения суда или иного судебного акта.

Толкование понятия «посягательство на жизнь» ранее было

215

связано с определенными трудностями. Вопрос о том, что означает указанный термин, поднимался в свое время применительно к составу посягательства на жизнь работника милиции или народного дружинника (ст. 1912 УК РСФСР), поскольку сам этот термин давал повод к различным толкованиям. Дело в том, что в русском языке глагол «посягать» означает «покушаться, намереваться». Не случайно некоторые ученые исходили из того, что посягательство на жизнь работника милиции означает лишь покушение на жизнь последнего. Так, С.В. Бородин, давая оценку ситуации, когда посягательство на жизнь работника милиции или народного дружинника в связи с их служебной или общественной деятельностью по поддержанию общественного порядка завершилось лишением жизни потерпевшего, подчеркивал, что такие действия должны квалифицироваться по совокупности ст. 1912 и п. «в» ст. 102 УК РСФСР3.

Имела место и другая крайняя точка зрения по данному вопросу. Так, по мнению П.Ф. Гришанина и М.П. Журавлева, «посягательство на жизнь может выразиться в убийстве работника милиции или в покушении на убийство, а равно в нанесении тяжких телесных повреждений»4.

Впервые прояснил эту ситуацию Пленум Верховного суда СССР в Постановлении от 3 июля 1963 г. «О судебной практике по применению законодательства об ответственности за посягательства на жизнь, здоровье и достоинство работников милиции и народных дружинников», разъяснив, что под посягательством на жизнь работника милиции или народного дружинника надлежит понимать убийство или покушение на убийство работника милиции или народного дружинника в связи с их деятельностью по охране общественного порядка, и подчеркнув, что такое преступление следует квалифицировать только по ст. 1912 без дополнительной квалификации по ст. 102 или ст. ст. 15 и 102 УК РСФСР5. Подобной позиции высшие судебные инстанции СССР и Российской Федерации придерживались и в дальнейшем6. Такое же содержание должно вкладываться и в понятие «посягательство на жизнь» применительно к ст. 295 УК, если учитывать, что одним из объектов преступления является жизнь определенной категории лиц, и принимать во внимание более высокую санкцию этой статьи по сравнению с санкцией за квалифицированный состав убийства.

216

Следует вместе с тем обратить внимание на то, что в анализируемой статье содержание соответствующего термина оказывается более широким, чем, скажем, в ст. 37 УК. В последней о посягательстве говорится как о незавершенном деянии. С учетом сказанного представляется, что законодателю необходимо было более ясно выразить мысль о том, что составом преступления, предусмотренного в ст. 295 УК, охватываются как оконченные, так и неоконченные деяния, направленные на лишение жизни, например, использовав словосочетания «убийство, а равно насилие с целью лишения жизни».

Для экономии законодательного материала следует подумать, так ли уж необходимо упоминать в указанной статье о связи с определенной деятельностью, если впоследствии делается указание на цели и мотивы совершенного преступления.

Наличие связи между деятельностью по рассмотрению дел или материалов в суде, производством предварительного расследования либо исполнением приговора, решения суда или иного судебного акта и посягательством на жизнь можно характеризовать различным образом:

1) как совершение преступления при выполнении потерпевшим соответствующей деятельности;

2) как выполнение деяния, служащего проявлением отношения к указанной деятельности вообще;

3) как совершение преступления, являющегося выражением отношения к деятельности конкретного лица по осуществлению производства по конкретному уголовному делу.

При толковании указанного понятия в судебной практике высших судебных инстанций первый вариант никогда не принимался за основу, поскольку не позволял в полной мере учесть общественную опасность преступления, совершенного по мотивам мести за выполнение законной деятельности по осуществлению служебных полномочий или общественного долга. Так, в п. 7 Постановления Пленума Верховного суда РФ от 22 декабря 1992 г. «О судебной практике по делам об умышленных убийствах» подчеркивалось, что «по п. «в» ст. 102 УК РСФСР следует квалифицировать убийство, совершенное с целью воспрепятствовать правомерной деятельности потерпевшего по выполнению своего служебного либо общественного долга, а также по мотивам мести за такую деятельность»7. Вряд ли формулировка

217

«в связи с деятельностью» должна определяться как-то иначе применительно к составу посягательства на жизнь субъектов процессуальной или постпроцессуальной деятельности. Наличие у виновного цели воспрепятствовать такой деятельности или мотива мести за ее выполнение уже означает констатацию искомой связи.

Для данного состава преступления специфично, однако, то, что деятельность, отношение к которой выражено в факте посягательства на жизнь, есть деятельность по рассмотрению конкретных дел или материалов в суде, по производству расследования по конкретному уголовному делу, деятельность, связанная с исполнением конкретного судебного акта.

Прав, на наш взгляд, был Волгоградский областной суд, который признал неверной квалификацию по ст. 295 УК действий П.

Последний, находясь в состоянии алкогольного опьянения, пришел к зданию прокуратуры, где в окне увидел прокурора, по которому произвел выстрел с расстояния менее 2 метров из имевшегося у него ружья. Жизнь потерпевшему спасло лишь то, что в момент выстрела он наклонил голову. Квалифицируя деяние П. по ст. 295 УК, следственные органы исходили из того, что он в 1994 г. был осужден по ч. 2 ст. 144 УК РСФСР, а в 1997 году вновь задерживался по подозрению в совершении преступления, предусмотренного ч. 3 ст. 147 УК РСФСР, и по этой причине считал, что правоохранительные органы относятся к нему несправедливо и предвзято. Изменяя квалификацию на ст. 30, п. «и» ч. 2 ст. 105 УК, суд отметил, что им не установлены взаимоотношения П. и прокурора, которые бы свидетельствовали о посягательстве на жизнь прокурора в связи с его служебной деятельностью. Прокурор с П. не был знаком. Данный работник прокуратуры никаких решений в отношении П. не принимал8.

Таким образом, связь с деятельностью применительно к ст. 295 УК характеризует специальная цель или специальный мотив преступления. Однако сама деятельность, лежащая в основе формирования цели и мотива, обозначена в законе недостаточно полно. Закон говорит о связи посягательства с рассмотрением дел или материалов в суде, производством предварительного расследования либо исполнением приговора, ре-

218

шения суда или иного судебного акта, подчеркивая при этом, что данная деятельность должна носить законный характер. Обращает на себя внимание то, что остаются незащищенными субъекты, действующие в стадии возбуждения уголовного дела, отделенной законом от стадии предварительного расследования. Думается, что так быть не должно. Ведь от того, правильно ли будут решены вопросы, рассматриваемые в указанной стадии, напрямую зависит выполнение задач уголовного процесса.

Ответственность за преступление, предусмотренное ст. 295 УК, наступает с 16 лет. Однако за деяния, описанные в указанной статье, ответственность лиц, не достигших данного возраста, но достигших 14 лет, не исключается вообще, поскольку в данном случае резервной нормой является п. «б» ч. 2 ст. 105 УК. Думается, что повышение возраста, с которого возможна уголовная ответственность за рассматриваемое преступление, по сравнению с квалифицированным убийством объясняется не столько невозможностью подростков осознавать в полной мере общественную опасность данного преступления, сколько отсутствием признака распространенности данного деяния в подростковой среде. Однако возникают сомнения относительно возможности применения анализируемой статьи к несовершеннолетним вообще, поскольку в соответствии с ч. 6 ст. 87 УК применение к несовершеннолетним лишения свободы свыше 10 лет невозможно. Но даже нижний предел санкции ст. 295 УК выше этой общей границы и составляет, как уже было сказано, 12 лет. Видимо, логичнее было бы установление ответственности за это преступное деяние с достижения совершеннолетия.

В связи со сказанным представляется, что содержание диспозиции статьи об ответственности за посягательство на жизнь лица, осуществляющего правосудие или содействующего выполнению его задач, а равно на жизнь близких данного лица должно быть следующим: «Убийство, а равно насилие с целью лишения жизни судьи, присяжного заседателя, иного лица, участвующего в отправлении правосудия или содействующего выполнению его задач, а также их близких, направленные на вос-препятствование всестороннему, полному и объективному рассмотрению дел или материалов в суде, основанной на законе деятельности по возбуждению и расследованию уголовного дела, исполнению судебного акта либо совершенные из мести за та-

219

кую деятельность, если они осуществлены лицом, достигшим возраста 18 лет».

2

Ст. 296 УК предусматривает уголовную ответственность за угрозу или насильственные действия в связи с осуществлением правосудия или производством предварительного расследования. Причем ответственность за данное деяние дифференцируется в зависимости от того, во-первых, в отношении каких субъектов процесса осуществляется психическое насилие, а во-вторых, дополняется ли психическое насилие физическим и каким по характеру это насилие является.

В юридической литературе в качестве объекта данного преступления обычно называется законная деятельность судебных, прокурорских и следственных органов9.

Думается, что, во-первых, подходить так широко к определению непосредственного объекта данного преступления вряд ли приемлемо. А во-вторых, на наш взгляд, это не для всех ситуаций верно. Дело в том, что состав преступления сконструирован не как состав посягательства на деятельность по осуществлению задач правосудия, а как состав посягательства на безопасность лиц, чья настоящая, будущая и, что особенно важно, прошлая деятельность связаны с участием в процессуальной деятельности. В настоящей работе уже говорилось о том, что наличие связи с рассмотрением дел или материалов в суде, производством предварительного расследования либо исполнением приговора, решения суда или иного судебного акта может усматриваться и усматривается судебной практикой, в частности, и в том случае, когда мотивом совершенного деяния выступает мотив расплаты за причиненную соответствующей деятельностью обиду. Такие случаи имели место в сравнительно недавней практике применения ст. 1762 УК РСФСР, предусматривавшей наказание за угрозу по отношению к судье, народному или присяжному заседателю. В этом отношении может, в частности, служить примером определение судебной коллегии Верховного суда РФ от 18 октября 1994 г. по делу Юшеева.

Юшеев признан виновным в том, что 24 февраля 1994 г. по телефону угрожал судьям Глушковой Г.Н. и Гашкиеву М.А., а также жене последнего — Гашкиевой З.А.

220

Судебная коллегия по уголовным делам Верховного суда РФ приговор оставила без изменения. Признавая обоснованным осуждение Юшеева по ст. 1762 УК РСФСР, коллегия исходила из того, что материалами дела доказывается вина Юшеева в том, что он, осужденный 30 мая 1986 г. Ленинским районным народным судом г. Петрозаводска под председательством Глуш-ковой Г.П., вечером 24 февраля 1994 г. неоднократно звонил последней и высказывал обиду за осуждение в 1986 г., угрожая при этом10.

Деятельность по осуществлению задач правосудия можно было бы рассматривать как непосредственный объект данного преступления, если бы состав преступления был сконструирован как состав принуждения к прекращению или изменению соответствующей деятельности. Таким образом сформулирована, например, норма ст. 434-8 УК Франции, предусматривающая ответственность за угрозу и запугивание в отношении магистрата, присяжного, любого другого лица, заседающего в судебных подразделениях, арбитра, переводчика, эксперта или адвоката одной из сторон с целью оказать влияние на их поведение при исполнении ими своих обязанностей.

В ст. 296 УК нет указания ни на содержание требований, предъявляемых угрожающим, ни на цель принудить потерпевшего изменить свою деятельность. В объективную сторону состава преступления включена лишь угроза осуществления таких действий, как убийство, причинение тяжкого вреда здоровью, уничтожение или повреждение имущества. Механизм совершения данного преступления состоит в том, что виновный дает обещания, заверения совершить в отношении потерпевшего действия определенного характера, и эти обещания, заверения вызывают у потерпевшего тревогу за свою жизнь, здоровье, сохранность имущества. Н.С. Таганцев подчеркивал, что угроза наказывается как самостоятельное преступление «благодаря тому беспокойству, волнению, которое угроза или похвальба производят в угрожаемом лице или обществе»11. Получается, что в качестве основного объекта преступления, предусмотренного ст. 296 УК, выступает само по себе спокойствие указанных в данной статье лиц, а их деятельность оказывается на заднем плане и, как это ни парадоксально, становится факультативным объектом преступления, несмотря на наличие связи дан-

221

ного преступления с рассмотрением дел и материалов в суде, производством предварительного расследования, исполнением приговора, решения суда или иного судебного акта, тем более что законодатель даже не предъявляет к подобной деятельности требований законности (в отличие от ст. 295 УК).

Подобный подход представляется неверным прежде всего потому, что основной непосредственный объект преступления оказывается вне плоскости объекта преступлений, включенных в данную главу. Во-вторых, подобная конструкция не исключает квалификации по ст. 296 УК угроз, совершенных на почве неудовлетворенности качеством выполняемой работы. А именно такой случай имел место в приведенном выше примере. Однако уровень общественной опасности преступных деяний, продиктованных сознанием несправедливости осуществленных по отношению к субъекту действий и принятых в отношении его решений, значительно ниже, чем степень общественной опасности преступлений, мотивированных недовольством тем, что субъекты процесса действовали в отношении виновного в соответствии со своими функциями, и тем более общественно опасных деяний, продиктованных стремлением воспрепятствовать осуществлению этих функций.

Думается, что в гл. 31 УК должна предусматриваться ответственность не за всякую угрозу по отношению к субъектам процессуальной деятельности в связи с осуществлением последней, а лишь за угрозу, сопровождающуюся требованиями прекратить или изменить подобную деятельность с целью придать ей незаконный характер. Что же касается угрозы в отношении лиц, осуществленной по мотивам мести за законно выполненную деятельность по осуществлению процессуальных функций, то она должна преследоваться в рамках главы о преступлениях против жизни и здоровья. Возможно, при этом возникнет необходимость в конструировании квалифицированного состава преступления, где в качестве квалифицирующего признака будет выступать совершение преступления по мотивам мести за осуществление деятельности по выполнению служебных, иных юридических обязанностей или общественного долга.

Такое решение послужит и целям уравнивания уголовно-правовой защиты безопасности субъектов процесса. В настоящее время неравенство последних проявляется в том, что если

222

угроза по отношению к лицу, участвующему в отправлении правосудия, наказывается более сурово, чем угроза вообще при наличии связи с рассмотрением дел или материалов в суде, то угроза по отношению к свидетелям, потерпевшим, переводчикам образует самостоятельный состав преступления, за который предусмотрена более высокая санкция, лишь тогда, когда угроза есть средство принуждения к нарушению обязанности содействовать правосудию.

О необходимости уравнивания защиты безопасности и спокойствия субъектов процесса говорит и другой факт несогласованности норм уголовного права. На наш взгляд, не оправдана дифференциация ответственности за угрозу в отношении субъектов процессуальной деятельности в зависимости от того, кто выступает потерпевшим — лицо, участвующее в отправлении правосудия, его близкие или прокурор, следователь, лицо, производящее дознание, защитник, эксперт, судебный пристав или судебный исполнитель. Если деятельность указанных лиц является законной, она направлена на решение одних и тех же задач и связана с осуществлением возложенных на них законом функций. Прокурорские работники и следователи претерпевают различные по характеру угрозы не намного реже, чем судьи. Так, по данным опросов, потерпевшими от угроз были 39,61 % следователей и прокуроров и 48,49 % судей. Чаще всего претерпевают от подобных посягательств адвокаты (50,79 % опрошенных).

Совершенно непонятно, почему, например, закон охраняет равным образом жизнь судьи и прокурора, здоровье судьи и прокурора, но этого равенства нет, когда речь заходит об охране безопасности и спокойствия указанных лиц. Невозможно, на наш взгляд, объяснить и то, почему принуждение судьи к отклонению от осуществления функции правосудия путем угрозы убийством или причинением тяжкого вреда здоровью может наказываться строже, чем простая угроза совершить подобные действия, ответственность за которую предусмотрена в ст. 119 УК (поскольку максимальный предел последней ниже), а санкция за подобные действия по отношению к прокурору и следователю, лицу, производящему дознание, защитнику, судебному приставу, судебному исполнителю более мягкая как в части минимума, так и в части максимума. Принуждение путем

223

угроз прокурора, следователя, лица, производящего дознание, к отклонению от процессуальных функций преследуется менее сурово и по сравнению с принуждением к такому отклонению свидетеля, потерпевшего, переводчика. И лишь к эксперту законодатель проявил особое внимание, поскольку последний может выступать потерпевшим как от преступления, предусмотренного ч. 2 ст. 296 УК, так и от преступления, предусмотренного ч. 2 ст. 309 Кодекса.

Части 3 и 4 ст. 296 УК предусматривают ответственность за выражение вовне угрозы по отношению к лицам, обозначенным в качестве потерпевших в ч. 1 и 2 указанной статьи, если угроза при этом была связана с применением насилия. Ответственность дифференцируется в зависимости от характера применяемого насилия, т. е. является ли насилие опасным (ч. 4) или неопасным (ч. 3) для жизни и здоровья. При этом в объективную сторону данных квалифицированных составов преступлений законодатель включает совершение двух деяний — угрозы соответствующего содержания и применение насилия.

Но целесообразно ли такое включение? Получается, что само по себе применение насилия к субъектам процессуальной деятельности, даже если оно находится в связи с ней, не может преследоваться по ст. 296 УК , если ему не сопутствовала угроза убийством, причинением вреда здоровью, уничтожением или повреждением имущества12. Не странно ли смотрится конструкция состава угрозы убийством, причинением вреда здоровью с применением насилия, опасного для жизни и здоровья?

По логике вещей в состав данного преступления должно действительно входить два действия, но одним из них должно быть не угроза, а принуждение к отклонению от выполнения процессуальных функций или соответствующее требование. Таким образом, насильственные действия в отношении субъекта процесса должны фигурировать в качестве нового состава преступления.

3

Безопасность является важнейшим условием беспрепятственного предоставления доброкачественной доказательственной информации такими ее носителями, как свидетель, потерпевший и эксперт, и содействия им в этом со стороны перевод-

224

чика13. Законодательством многих государств поэтому предусматривается ответственность за осуществляемое путем угроз или насилия принуждение к нарушению указанными лицами своих процессуальных обязанностей. В новом УК такая ответственность регламентируется ч. 2—4 ст. 309. За принуждение к нарушению обязанностей содействовать правосудию законодатель устанавливает иную, более высокую типовую санкцию, чем за подкуп свидетеля, потерпевшего, эксперта и переводчика. Принуждение к даче ложных показаний или уклонению от дачи показаний либо к неправильному переводу рассматривается как более опасный способ воздействия на свидетеля, потерпевшего, эксперта или переводчика, поскольку оно связано с такими формами склонения к неправомерному поведению, которые способны ограничить выбор потерпевшим варианта поведения.

В качестве понуждаемых лиц закон называет свидетеля, потерпевшего, эксперта и переводчика. Мы полагаем, что следовало бы укрепить также уголовно-правовые гарантии процессуальных прав лица, привлекаемого в качестве обвиняемого. По Уголовному кодексу Российской Федерации обвиняемый защищен от принуждения к даче показаний путем применения угроз или иных незаконных действий со стороны лица, производящего дознание или предварительное следствие, но ему не гарантирована уголовно-правовая защита от принуждения к даче ложных показаний со стороны других лиц, а между тем опасность такого рода действий не является мнимой, особенно по делам о групповых преступлениях. Представляется, что в данном случае можно говорить о пробеле в уголовном законодательстве. Вряд ли свидетель в этом отношении должен находиться в более выгодном положении, чем центральная фигура уголовного процесса — обвиняемый. Целесообразно было бы указанный пробел ликвидировать, используя опыт тех республик бывшего СССР, уголовные кодексы которых содержали подобную гарантию и для обвиняемых. Например, ст. 172 УК Эстонии устанавливала ответственность за применение насилия или угрозу насилием в отношении лица, совершившего преступление, в целях сокрытия других участников преступления или из мести за разоблачение их при наличии достаточных оснований опасаться приведения этой угрозы в исполнение. Норма об ответственности за понуждение обвиняемого к даче

225

заведомо ложных показаний имелась в УК Таджикской ССР (ст. 196) и Туркменской ССР (ст. 206).

В отличие от УК РСФСР 1960 г. новый УК к целям анализируемого преступления относит цель добиться уклонения свидетеля, потерпевшего от дачи показаний. Нельзя вместе с тем не отметить, что уклонение от дачи показаний по новому УК преступлением не является. Понуждение же к нему, совершенное определенным способом, преследуется по ст. 309 УК. Вместе с тем УК сохраняет ответственность за отказ свидетеля или потерпевшего от дачи показаний, но при этом угрозы, побуждающие свидетеля, потерпевшего отказаться от дачи показаний, квалифицироваться по ст. 309 УК не могут. Вряд ли такое положение правильно. Если уж статьей 309 УК преступным признано принуждение к уклонению от дачи показаний, являющемуся административным проступком, то тем более должна предусматриваться в данной статье ответственность за понуждение к отказу давать показания, рассматриваемому как преступление.

Важным представляется определение соотношения состава преступления, предусмотренного ст. 309 УК, с другими сходными составами преступления, в частности с подстрекательством к даче заведомо ложных показаний, заведомо ложного заключения эксперта или к заведомо неправильному переводу. В работах, написанных на основе УК РСФСР 1960 г., некоторые ученые утверждали, что посредством создания специальной нормы, предусмотренной в ст. 183 (сходная со ст. 309 нового УК), законодатель декриминализировал остальные способы подстрекательства к лжесвидетельству14. Совершенно обоснованной нам представляется критика данного мнения А. С. Гореликом. Автор подчеркивает: «Выделение конкретных способов действий соучастников в качестве самостоятельного состава в отдельной статье Особенной части не отменяет общие основания их ответственности, закрепленные в ст. 33 УК. Иной взгляд приведет к отрицанию обязательности положений норм Общей части для всех норм Особенной части и тем самым разрушит единство уголовно-правового регулирования»15.

Разграничение указанных составов обычно производится по объективной стороне преступления и прежде всего — по приемам воздействия с целью добиться ложных показаний. При

226

подстрекательстве это уговоры, просьбы и т. д., но не психическое насилие или подкуп, как при принуждении16. Следует, кроме того, обратить внимание и на то, что подстрекательство к даче ложных показаний имеет место лишь в том случае, если склоняемое лицо осознает несоответствие даваемых показаний действительности. При принуждении это не обязательно. О таком различии между подстрекательством к ложному показанию и принуждением к ложному показанию говорится в немецкой литературе17.

Заметим, что законодатель ФРГ, конструируя состав «Verleitung zur Falschaussage» (понуждение к ложным показаниям) (§ 160 УК), исходил из необходимости установления ответственности за склонение к ложным показаниям не только тех лиц, кто определяет сознательное поведение дающего показания, но и тех, кто пользуется доверчивостью Aussagepersonen (лиц, дающих показания), их добросовестным заблуждением, признавал преступным подобное деяние, независимо от способа его совершения. Полагаем, что такая норма необходима и в УК РФ. Ведь лжесвидетельство — это деяние, которое может быть совершено только определенным субъектом процесса. Применительно к нему не может быть и речи о каком-либо опосредованном исполнении, если не будут внесены соответствующие изменения в ч. 2 ст. 33 УК, о которых шла речь в § 3 гл. 2 настоящей работы. Но разве не представляют общественной опасности лица, добивающиеся путем обмана и тому подобных действий дачи не соответствующих действительности показаний от других граждан?

Наконец, о принуждении можно говорить в том случае, когда вопрос о соучастии в преступлении вообще исключается — в случае склонения (определенным способом) к уклонению от дачи показаний, ибо по новому УК, как уже было сказано ранее, уклонение от дачи показаний не является преступлением.

Некоторые наши замечания касаются квалификационных видов анализируемого состава преступления.

В ч. 4 ст. 309 УК устанавливается ответственность за деяния, предусмотренные в ч. 1 или 2 этой статьи, если они совершены организованной группой либо с применением насилия, опасного для жизни и здоровья указанных лиц. Понятие совершения преступления организованной группой дается в ч. 3 ст. 35 УК.

227

Отметим, что в данном составе преступления целевое назначение объединения лиц в группу — воздействие на свидетеля, потерпевшего, эксперта или переводчика с тем, чтобы указанные лица дали ложные показания (свидетель, потерпевший), ложное заключение, показание (эксперт), сделали неправильный перевод (переводчик) или уклонились от дачи показаний. Представляется, что включение признака «совершение преступления организованной группой» в число квалифицирующих обстоятельств анализируемого преступления осуществлено законодателем без должного учета правил конструирования квалифицированных составов, ибо для данного посягательства оно не является типичным, а закреплять в законе единичные обстоятельства в качестве признака состава даже в случаях, если они существенно влияют на общественную опасность, не имеет смысла18. Если уж и учитывать повышенную общественную опасность группового характера посягательства, то начинать следовало с такого квалифицирующего признака, как совершение преступления по предварительному сговору группой лиц.

4

Прообразом для нормы о разглашении данных о мерах безопасности, применяемых в отношении судьи и участников уголовного процесса, содержащейся в ст. 311 УК, послужила ст. 1841 УК РСФСР, включенная в последний Законом от 24 апреля 1995 г. и озаглавленная «Разглашение сведений о мерах безопасности, применяемых в отношении судьи, должностного лица правоохранительного или контролирующего органа и их близких». В юридической литературе применительно к последней статье подчеркивалось, что «основным объектом нового состава преступления выступают надлежащие условия для отправления правосудия, выражающиеся в безопасности судьи, прокурора, следователя, судебного исполнителя, лица, производящего дознание, должностного лица правоохранительного или контролирующего органа, сотрудника федерального органа государственной охраны в связи с их служебной деятельностью, народного заседателя и присяжного заседателя в связи с их участием в отправлении правосудия, а также их близких родственников и иных лиц, на жизнь и здоровье которых соверше-

228

но посягательство с целью воспрепятствовать законной деятельности; дополнительным — жизнь, здоровье и имущество охраняемых лиц»19.

Норма же, содержащаяся в ст. 311 нового УК, сконструирована также в целях защиты безопасности, но уже только участников уголовного процесса. При этом в названной статье дается лишь примерный перечень подлежащих защите субъектов: судья, присяжные заседатели; судебный пристав, судебный исполнитель, потерпевший, свидетель, другие участники уголовного процесса, а равно их близкие. Причем важно обратить внимание на то, что ст. 311 УК безопасность этих лиц защищается лишь в связи с их участием или участием их близких в уголов-но-процессуальной деятельности. Следовательно, ни безопасность субъектов гражданского процесса, ни безопасность должностных лиц правоохранительных или контролирующих органов, не включенных в структуру уголовно-процессуальной деятельности, данной статьей не охраняются20.

Безопасность субъектов процесса охраняется данной статьей, что называется, «на дальних подступах», путем охраны соответствующей информации, поскольку объективная сторона предусмотренного в ней (ст. 311 УК) преступления выражается в разглашении сведений о мерах безопасности, применяемых в отношении указанных лиц. Основание и содержание мер безопасности, применяемых в отношении судей, должностных лиц правоохранительных или контролирующих органов, раскрывается в Законе Российской Федерации от 22 марта 1995 г. «О государственной защите судей, должностных лиц правоохранительных и контролирующих органов»21. В соответствии со ст. ст. 1 и 5 указанного закона меры безопасности применяются для обеспечения защиты жизни и здоровья защищаемых лиц и сохранности их имущества при наличии достаточных данных, свидетельствующих о реальности угрозы безопасности защищаемого лица. Одновременно необходимо отметить, что в указанном законе не совсем точно определено, когда меры безопасности могут применяться в отношении лиц, близких к судьям, должностным лицам правоохранительных или контролирующих органов. В ч. 2 ст. 1 говорится, что меры государственной защиты «могут также применяться в отношении близких родственников, а в исключительных случаях также иных лиц, на жизнь,

229

здоровье и имущество которых совершено посягательство с целью воспрепятствовать законной деятельности судей, должностных лиц правоохранительных и контролирующих органов, сотрудников федеральных органов государственной охраны либо принудить их к изменению ее характера, либо из мести за указанную деятельность (далее — близкие)». Поскольку к мерам государственной защиты закон относит и меры безопасности (ст. 3), то данную норму можно истолковать таким образом, что меры безопасности к близким могут применяться лишь тогда, когда на их жизнь и здоровье фактически совершается посягательство. Думается, что возможность подобного толкования должна быть исключена путем уточнения ч. 2 ст. 1 Закона. Здесь следует указать не только на фактическое совершение посягательства, но и на возможность его совершения.

К мерам безопасности закон отнес: установление личной охраны, охраны жилища и имущества; выдачу оружия, специальных средств индивидуальной защиты и оповещения об опасности; временное помещение в безопасное место; обеспечение конфиденциальности сведений о защищаемых лицах; перевод на другую работу (службу), изменение места работы (службы) или учебы; переселение на другое место жительства; замена документов, изменение внешности.

В законе также предусматривается возможность проведения в целях реализации определенных законом мер безопасности оперативно-розыскных мероприятий.

Исследование признаков объективной стороны преступления, однако, затруднено в связи с тем, что в РФ пока еще не создана система мер обеспечения безопасности других участников уголовного процесса, которые не могут быть отнесены к судьям и должностным лицам правоохранительных органов. Государственной Думой РФ в декабре 1994 г. был принят Федеральный закон «О государственной защите потерпевших, свидетелей и других лиц, содействующих правосудию». В январе 1995 г. Закон был отклонен Президентом Российской Федерации и направлен в Государственную Думу для повторного рассмотрения. Вновь принятый последней, Закон был отклонен Советом Федерации. Наконец в мае 1997 г. Закон был принят Государственной Думой в третий раз и после одобрения его Советом Федерации направлен Президенту РФ для подписания и обна-

230

родования. Однако и в этот раз Президент воспользовался своим правом вето. Основным аргументом явилось то, что анонимность потерпевшего или свидетеля в том виде, в котором она предусматривается в Федеральном законе, ставит обвиняемого в неравное положение по сравнению со стороной обвинения, существенно ограничивает его право на защиту, лишая обвиняемого и его защитника возможности полноценно участвовать в исследовании доказательств при разбирательстве дела22.

К вопросу о пределах анонимности свидетелей и потерпевших в уголовном процессе в юридической литературе наметились различные подходы, выражающиеся как в предложениях закрепить в УПК возможность допроса в судебном заседании свидетеля, потерпевшего в отсутствие подсудимого и при удалении его на это время из зала, а также возможность замены подлинных данных о личности свидетеля, потерпевшего псевдонимом23, так и в резком неприятии подобных предложений24.

Представляется, что вопрос о пределах анонимности свидетелей и потерпевших действительно потребует тщательного обдумывания того, каким образом можно защитить безопасность участников процесса и их близких, не нарушая при этом права обвиняемого на защиту. Однако иные меры безопасности могут быть закреплены законом уже сейчас. Ничто, на наш взгляд, не мешает тому, чтобы распространить на свидетелей, потерпевших, других участников уголовного процесса большинство из тех мер, которые применяются в отношении судей, а также должностных лиц правоохранительных органов. Если же в законе не будут зафиксированы меры безопасности, осуществляемые в отношении участников процесса, применение ст. 311 УК станет проблематичным, поскольку виновные в разглашении данных о предпринятых мерах всегда могут сослаться на то, что осуществление соответствующих мер было незаконным25.

В качестве субъекта данного преступления закон называет две категории лиц:

1) лица, которым сведения о мерах безопасности в отношении участников процесса были доверены;

2) лица, которым сведения подобного рода стали известны в связи с их служебной деятельностью.

Думается, что уяснение содержания понятия «лицо, кото-

231

рому сведения были доверены» связано с некоторыми трудностями. Конечно, подобная конструкция используется в других статьях Уголовного кодекса, в частности в ст. 283 УК. Однако применительно к последней статье больших трудностей не возникает лишь благодаря тому, что законом определены правила и порядок допуска должностных лиц, граждан и организаций к государственной тайне26. Поскольку нормативное регулирование определения порядка допуска лиц к сведениям о мерах безопасности, применяемым в отношении участников уголовного процесса, отсутствует, остается только догадываться, что речь идет о лицах, до которых сведения соответствующего характера доведены лицами, на которых возложена обязанность по обеспечению мер безопасности либо в целях реализации указанных мер, либо в целях обеспечения законных прав и интересов защищаемых лиц.

Под лицами, которым сведения о мерах безопасности стали известны в связи с их служебной деятельностью, следует понимать прежде всего самих лиц, принявших решение об осуществлении мер безопасности в отношении участников процесса, лиц, которые реализуют принятое решение, а также лиц, которые в связи с их служебной деятельностью оказывают содействие органам, на которые возложена обязанность обеспечить безопасность участников процесса. Казалось бы круг подобных лиц не ограничивается должностными лицами. Однако усомниться в этом правильном по смыслу закона выводе заставляют положения ст. 19 упомянутого законодательного акта, именуемой «Ответственность за нарушение требований, установленных настоящим Федеральным законом», ибо в соответствии с этой статьей ответственность за разглашение сведений о мерах безопасности возлагается лишь на должностных лиц предприятий, учреждений и организаций, в адрес которых направлены решения органов, обеспечивающих безопасность. Думается, что адресатом Закона необходимо признавать не только должностных лиц, но и других субъектов, от которых зависит реализация мер безопасности.

232