«ПРЕД-РАССУДОК»

«Пред-рассудок» выступает как начальная, первичная форма рациональности, еще не порвавшая непосредственных связей с механизмами чувственного восприятия. Через него человек сознает себя эмпирическим индивидом, телесной единичностью, «жизнью, которая хочет жить» и потому наделена для этого соответствующими влечениями и силами. В этом своем качестве сознание еще не поднимается до осмысления многообразия своих практически-духовных связей с социокультурным универсумом, а сознает лишь свою причастность к непосредственно созерцаемым очевидностям натурального мира. Для него в первую очередь очевидна его собственная погруженность внутрь природного, физического времени с его повторяющимися циклами и маятниковой ритмикой.

«Пред-рассудку» свойственно в его активных проявлениях и сменах представлений постоянно возвращаться к одним и тем же

исходным основаниям своего существования, к центрирующему началу. Таковым для него выступает витальное «Я», образующееся из постоянно возобновляющихся соматических, психофизиологических, эмоционально-чувственных реакций и их меняющегося многообразия, обусловленного, в свою очередь, как внутренней психофизической динамикой, так и изменениями внешних условий. Витальное «Я» венчает совокупность врожденных свойств и способностей человека, обеспечивающих его жизнь в природе. Оно эгоцентрично и видит свою главную задачу в самосохранении, в оборонительно-агрессивном поведении, обеспечивающем подобное самосохранение. Замкнутое прежде всего на самом себе, на своих жизненных потребностях, вовлеченное в борьбу за собственное выживание и продолжение рода, оно способно, при необходимости, пренебрегать различиями между допустимым и запретным.

«Пред-рассудок», обслуживая непосредственную жизнедеятельность человека в ее наиболее простых и типичных проявлениях, несет на себе заметную печать воздействия бессознательных и эмоциональных структур психики. Именно поэтому в продуктах его культуротворческой активности почти всегда можно обнаружить атавистические элементы мифологической архаики. При малейших социально-ориентационных затруднениях на уровне «пред-рассудка» включаются защитно-резервные арефлексивные «блокираторы», препятствующие развертыванию внутренних противоречий и диссонансов: в объяснительную схематику миропонимания начинают вводиться мифологемы судьбы, провидения, чуда, тайны, нечистой силы, рока и др. Поэтому «пред-рассудку», как правило, неведом истинный драматизм этических и экзистенциальных контроверз. Он застрахован от них своей приближенностью к спасительным пластам бессознательно-мифологических архетипов.

Мифомышление, разворачивающее свою причудливую логику на уровне «пред-рассудка», производно от результатов отношения человека к внешним обстоятельствам. Если это стоящие над ним силы, не поддающиеся не только никаким воздействиям, но и рациональному осмыслению, если они несут угрозу его естественным правам, безопасности и жизни и порождают чувство физической беспомощности перед их мощью, человек поневоле наделяет их мифологическими характеристиками.

В социальном мире всегда встречается то, что не укладывается в стереотипные логические формы и не поверяется «алгеброй» социологических прогнозов. Наряду с внешними обстоятельствами это могут быть события внутренней жизни человека, также

имеющие свое социологическое измерение. Складывающиеся не только из осознаваемых движений мысли, чувств, воли, но также из скрытых под многослойными социокультурными напластованиями установок и интенций, они могут уходить своими корнями в глубины бессознательного. Область «неназываемых», «непроименованных» интуиции с большим трудом поддается рациональному освоению. И тем не менее они включаются в контекст культуры при помощи мифов и мифологем, позволяющих на «пред-рассудочном» уровне передавать непередаваемое и объяснять необъяснимое.

Значительный интерес для понимания того, как это происходит, представляет концепция В. В. Налимова. В его толковании логика мышления — это правила оперирования такими дискретными символами, как слова. Слово имеет две ипостаси — атомарную и континуальную. С каждым словом связано размытое поле смысловых значений, из которых сознание выбирает то, что соответствует обрамляющему его контексту. Смысл любого отдельного слова можно раскрывать бесконечно, используя для этого бессчетное множество других слов и словосочетаний. При этом всегда можно придумать еще одну новую фразу, которая в дополнение к прежним способна внести свою лепту в раскрытие смысла данного слова. В этом отношении человеческое мышление континуально, поскольку смысловые поля слов бесконечно делимы. Но так как мышление континуально, а языковые средства вносят в него начала дискретности, то отсюда возникают различные противоречия, в том числе жалобы людей на нехватку слов для выражения своих мыслей.

Рефлексивное мышление — это лексически-дискретное управление континуальным потоком мысли. «Человек на дискретном языке задает вопрос самому себе — своему спонтанно протекающему мыслительному процессу. Получая ответ, он анализирует его на логическом уровне, и если ответ его не удовлетворяет, то ставится следующий, видоизмененный вопрос» '.

Правовое мышление в данном случае не составляет исключения. Нравственно-психологические реакции, зарождаясь на бессознательно-рефлекторном уровне, с необходимостью проходят процесс вербализации, что оказывается для них чревато как обретениями, так и утратами. Обретая лексическую четкость, смысловую определенность рациональных формулировок, мы одновременно утрачиваем ощущение многомерности предмета и глубины восприятия его нашим «Я». Ограниченный тезаурус

' Налимов В В Непрерывность против дискретности в языке и мышлении. • В кн. «Бессознательное». Т. III. Тбилиси, 1978, с. 289.

правовых понятий с легко исчислимым количеством словарных единиц не покрывает сущности нравственных переживаний, не передает всей их сложности или силы, тонкости или трагизма и т. д. То, что остается за пределами прокрустова ложа правовой лексики, настоятельно требует собственных форм, которые могли бы «транспортировать» его содержание на уровень рациональности.

Мифы и мифологемы возникают там, где кончаются границы очевидного, где реальность обнаруживает свою загадочность, апофатичность, где логические доводы рассудка и разума отказываются выполнять свою объяснительную функцию. Тайное, чтобы стать явным, находит в них соответствующий его природе язык.

У каждой социальной или этико-экзистенциальной тайны есть своя онтология, гносеология и аксиология. В онтологическом смысле это еще не разрешившееся противоречие внутри предмета, объекта или субъекта, содержание которых будет определяться тем, какая из сторон возобладает и какая из возможностей перейдет в действительность. В гносеологическом отношении тайна — это то, что еще не познано или в принципе не познаваемо. И наконец, в аксиологическом смысле за понятием тайны стоит та или иная жизненная ценность, которая по ряду причин тщательно оберегается и скрывается личностью от других людей. Невозможно согласиться с утверждением психолога Ф. Е. Василюка, будто индивидуальная тайна — это «язва, изнутри разлагающая общение». «Полнокровное человеческое общение, — пишет он, — предполагает стремление к максимальной открытости сознания. В нем — постоянная борьба за предельное самовыражение, включение в общение всего человека, всей полноты его души... Нити ассоциаций, проявляющихся в общении, как бы пронизывают человека, просвечивают его для самого себя и для другого... Тайна одного из общающихся — это некоторая дыра, непрозрачная инородная капсула в теле общения, место, в котором прерываются ходы беседы, взаимных объяснений поступков, воспоминаний и т. п.»1. Подобный взгляд на межличностное общение предполагает этическую и экзистенциальную прозрачность человеческого бытия, а также обязательность демонстрирования этой прозрачности. При этом игнорируется то фундаментальное обстоятельство, что человек и мир человека неисчерпаемы в своих проявлениях, а эти проявления неисчерпаемы в своих смыслах и сопровождаются бесконечным многообразием противоречий. Те из противоречий, что еще далеки не только от своего разрешения, но и от достаточ-

1 Василюк Ф. Е. Психология переживания. М., 1984, с. 167.

но адекватного понимания, способны выступать в обрамлении загадочности и таинственности.

Личная тайна — необходимая этико-экзистенциальная составляющая индивидуального бытия. Феномены признания, исповеди, покаяния, размышления о таинствах рождения, смерти, греха и порока по своей природе таковы, что их не обязательно выносить на поверхность вербального общения. Считать иначе — значит опираться на предельно редуцированную социологическую модель человека.