СИНЕРГЕТИЧЕСКАЯ МОДЕЛЬ ПРИЧИННОСТИ И ПРЕСТУПЛЕНИЕ

Представим ситуацию, когда в сознание индивида закрадывается мысль о совершении проступка, который оценивается общественным сознанием негативно и квалифицируется уголовным законодательством как правонарушение или даже преступление. Предполагаемый выигрыш выполняет функцию искушения и позволяет сформулировать ряд доводов в пользу совершения криминальных действий. Одновременно возникают и доводы «против», диктуемые различными соображениями морально-правового или инстинктивно-охранительного характера. Из этой ситуации противоборства между доводами «за» и «против» возможны несколько выходов. Первый выглядит так, будто сила искушения оказывается неодолимой и преступление совершается. Второй заключается в победе морально-правовых императивов над искушением, и планируемое нарушение закона остается нереализованным. И, наконец, третья ситуация—это состояние неустойчивого равновесия, когда сила доводов «за» и «против» оказывается примерно равной и вся система мотивации как бы замирает в колеблющемся, динамично-равновесном состоянии, напоминающем положение чаш весов с примерно одинаковым грузом на каждой из них. В этой ситуации зыбкого, неустойчивого равновесия достаточно малейшей случайности подействовать на одну из чаш, чтобы она перетянула другую. Это пребывание в критической, пороговой точке бифуркации чревато как возможностью падения, так и спасением. Здесь находится порог ', разделяющий два мира, две об-

1 Характерно, что в древних культурах порогу придавался сакральный смысл, а переход через него нередко сопровождался определенными ритуалами У порога имелись свои хранители, защищавшие дом от темных сил. В Вавилоне и Егип-

ласти социального пространства — правовую и криминальную. Переход через него означает разрыв множества нормативно-ценностных связей морально-правового характера и погружение в иную систему связей и отношений, противоположную по своим аксиологическим параметрам.

Синергетическую каузо-модель преступления воссоздает Ф. М. Достоевский в романе «Преступление и наказание», где совершенно случайные, казалось бы, обстоятельства словно нарочно, шаг за шагом, подталкивали Раскольникова к роковому порогу.

Поначалу это случайно подслушанный в трактире разговор между двумя незнакомыми молодыми людьми, студентом и офицером, из которого Раскольников узнает адрес старухи-процентщицы. Затем, когда уже многое передумано, взвешено и, наконец после страшного сна об убийстве лошади, отвергнуто, он случайно слышит на Сенной площади слова о том, что завтра, в семь часов вечера старуха будет одна в своей квартире. И вновь в нем возобновляется мучительная борьба. «Но зачем же, спрашивал он всегда, зачем же такая важная, такая решительная для него и в то же время такая в высшей степени случайная [выделено мной. — В. Б.] встреча на Сенной (по которой даже и идти ему незачем) подошла как раз теперь к такому часу, к такой минуте в его жизни и к таким именно обстоятельствам, при которых только и могла она, эта встреча, произвести самое решительное и самое окончательное действие на всю судьбу его? Точно тут нарочно поджидала его!»'

На следующий день продолжительный сон, казалось бы, уберег Раскольникова от преступления; он проспал и проснулся, когда уже шел восьмой час и было поздно что-либо затевать. Но будто какая-то сила толкает его в спину, и он, несмотря ни на что, встает и идет. Тут же обнаружилось еще одно спасительное обстоятельство: на кухне, откуда он рассчитывал незаметно взять топор, находилась кухарка. В удрученном состоянии Раскольников спускается по лестнице, идет через двор и, проходя мимо дворницкой, случайно бросает взгляд в открытую коморку и там, под лавкой, видит поблескивающий топор. «Не рассудок, так бес», — подумал он, усмехнувшись и приободрившись.

Роль всех этих случайностей оказалась столь велика оттого, что правосознание студента-юриста Раскольникова пребывало в крайне неустойчивом положении. Его тянули в противоположных направлениях теория социальной «арифметики», оправдывающая «право на кровь», и голос протеста против убийства, звучащий из глубин его, в целом благородного, внутреннего «Я». Беда Раскольникова оказалась в том, что в этом споре примерно равно-

сильных противников не участвовало его «сверхсознание». Именно «сверх-Я» с его спасительной догматикой абсолютных запретов на насилие могло бы вмешаться и уберечь от преступления. Но Раскольников отверг метафизический мир, отпрянул от Бога и остался наедине с собой в злополучном состоянии неустойчивого равновесия противоположных мотивов нравственного и криминального характера. Критические моменты (точки бифуркации), предельно обострявшие проблему выбора, настигали его на каждом шагу. Каждая встреча, пусть самая незначительная, каждый сон, даже самый причудливый, несли с собой различные си-нергетические потенциалы, а с ними возможности либо устоять, либо сорваться в пропасть. И все же случилось так, что Раскольников не был уведен от бездны, а рухнул в нее. Он оказался в зоне «странного аттрактора», и потому, несмотря на все его сомнения, метания, периодические отказы от принятого решения, его путь был предопределен: слабые, но попадающие в резонанс с общим ритмом событий, совершающихся в зоне «аттрактора», воздействия вели его не прочь от преступления, а к нему. Из массы разнообразных случайностей, из ряда сменяющих друг друга «пороговых ситуаций» возникла в итоге роковая траектория, «как будто его кто-то взял за руку и потянул за собой, неотразимо, слепо, с неестественною силой, без возражений. Точно он попал клочком в колесо машины, и его начало в нее втягивать»'. Таким образом, то, что в метафизическом смысле могло бы называться судьбой, в физическом мире выступило как результат синергетической детерминации.

'Достоевский Ф. М. Поли собр соч. в 30-ти т Т. 6. Л . 1973. с. 58