ЕДИНСТВО ЕСТЕСТВЕННОГО И ПОЗИТИВНОГО ПРАВА

Разрывы между позитивным и естественным правом способны приводить к трагическим недоразумениям, которые порой предстают в одеяниях изящных парадоксов. Одним из них гордится юриспруденция, выдвигая его как девиз. Речь идет об известной формуле римского права: «Пусть погибнет мир, но торжествует право». Если отвлечься от содержащегося в ней налета эмоциональной демонстративности и попытаться проникнуть в суть, то обнаружится трагический разлом в самой сердцевине юридического мироотношения.

У человеческой жизнедеятельности в условиях цивилизации имеются свои цели — мир, любовь, продолжение жизни, истина, добро, красота. Кроме этого, существуют средства, позволяющие достигать этих целей. Если мир целей — это область религии, нравственности, искусства, то есть культура, то мир средств — это экономика, техника, политика, право, то есть цивилизация.

Право — это только средство, инструмент, позволяющий людям решать множество социокультурных проблем, связанных с достижением важнейших целей и смыслов бытия. Но цели не в самом праве, а за его пределами. Заслуга естественного права в том, что оно, будучи тесно связано с религиозными и этическими сферами, всегда помнит о возвышенных целях человеческого существования. Позитивное же право преимущественно инструментально и потому склонно зачастую забывать об этих целях. Более того, ему даже свойственно превращать средства в цели и тем самым отрезать себя от мира культуры. Когда юристы провозглашают: «Пусть погибнет мир, но торжествует право», это свидетельствует о полном, абсолютном забвении того, во имя чего право существует. Если намеренно заострить ситуацию с этим афоризмом-парадоксом, то спрашивается, чему же будет служить право, если не будет мира с его ценностями жизни и культуры. Будет надобность в самом праве среди развалин и пепла?

Красноречивая формула римских юристов является своеобразным доказательством недопустимости отрыва позитивного права от права естественного. Она доводит до абсурда логику позитивно-правового мышления и начинает напоминать своей парадоксальной семантикой язык Альбера Камю.

Только в одном отношении эта богатая смыслами формула оказалась реалистичной и даже пророческой: античный мир действительно погиб, а римское право осталось и может торжествовать в новых условиях романо-германской правовой цивилизации.

Особенностью естественно-правовых учений является универсализация их предмета, который расширяется до такой степени, что вбирает в себя все мироздание и всю метафизическую реальность. Это обстоятельство апологеты юридического позитивизма вменяют в вину защитникам естественно-правовых учений. А между тем, именно оно составляет силу естественно-правовой парадигмы. Ведь если учитывать, что мир един и целостен, что в нем каждый атом связан мириадами невидимых нитей со всем мирозданием, то рассматривать право обособленно от того, что, не являясь правом, непосредственно соприкасается с ним, воздействует на него, детерминирует ход совершающихся в нем процессов, можно лишь на предварительных ступенях анализа. Такой предварительной процедурой являются рассудочные усилия юридического позитивизма, осуществляемые при помощи его собственных познавательных технологий. Это напоминает положение хирурга в операционной над больным. В момент операции, находясь прямо над предметом хирургического вмешательства, врач как бы забывает обо всем остальном. Для него существует только то, что он видит в проеме выреза белой простыни. Но это лишь до определенной степени. Будучи не только практиком, но и аналитиком, хирург обязан учитывать связи локализованного предмета его внимания со всеми сферами того малого космоса, или микрокосма, каким является человек.

Вслед за позитивистским ограничением предмета необходим этап включения локализованной правовой реальности в обширнейший контекст онтологических и метафизических универсалий. А это открывает путь к простой и вечной истине: право не является сугубо социальным явлением. Его нельзя считать исключительно лишь производной от социальных детерминант. Оно, как и все сущее, — порождение мироздания. Его формы в своих наиболее существенных признаках несут на себе печать космологических и метафизических детерминанций.

Метафизическая дедукция права из универсальных принципов миропорядка позволяет рассматривать деятельность правосознания как логику приобщения к высшим смыслам бытия. Включенность же права в контекст всеобщих определений не мешает ему иметь свою специфику. Выводимое из предельно широкой субстанциальной реальности и генетически связанное с ней, право ограничено функционально. В своем прикладном значении оно не выходит за пределы социальной реальности.

Если в естественно-правовых учениях преобладает внимание к генетически-детерминационным связям права с порождающими его началами, то в рамках юридического позитивизма доми-

нирует функционально-прикладная проблематика, связанная с теми практическими задачами, которые право призвано решать в повседневной социальной жизни. Имея разные предметы исследования, естественно-правовой и позитивистский подход имеют один общий объект — живое право как таковое. Подобно тому, как мир един и представляет собой субстанциально единую реальность, выступающую в многообразии различных ипостасей, так и право, как самостоятельный микромир, едино, что не мешает ему поворачиваться перед испытующими взорами исследователей своими разными гранями.

В свете позитивно-правового подхода считается достаточным внешнее соблюдение человеком предписаний закона. Он не настаивает на необходимости глубинной интериоризации норм права в индивидуальную психику, на их смыкании и сращивании с нравственными, религиозными или философскими воззрениями. Но для естественно-правовых концепций характерно стремление к такому воссоединению.

Расхождение подходов здесь не случайно. За ним стоят существенные различия между сверхсистемами цивилизации и культуры, которые способны проявляться в самых разных областях человеческого бытия. Вот всего лишь один пример. Он касается различий между театральной школой К. С. Станиславского и театром Б. Брехта. В театре Станиславского главная задача актера состояла в том, чтобы психологически слиться с ролью в единое целое. В театре же Брехта подобного слияния актера с ролью не предусматривалось. Напротив, предполагалось, что всегда должно существовать самостоятельное индивидуальное актерское «Я» и столь же автономная, надеваемая лишь на время, маска-роль.

Если вернуться к проблеме различий между цивилизацией и культурой, то можно утверждать, что цивилизация, подобно театру Брехта, требует от людей прежде всего формально-ролевого поведения. Ей и ее институтам, в том числе и праву, достаточно того, чтобы люди послушно следовали внешним нормативным требованиям, носили социальные маски законопослушания и тем самым позволяли бы идти своей чередой грандиозному историческому сверхспектаклю, который Бальзак назвал «человеческой комедией».

Иные требования предъявляет к человеку культура, чьи методы в значительной степени напоминают методы театра Станиславского. Ее не устраивает рациональное раздвоение личности на рассудочное «Я» и сугубо внешнюю социальную маску цивилизованности. Она — за глубинную интериоризацию нормативности,

за то, чтобы законопослушность стала для человека его «второй натурой», чтобы она естественно произрастала из основ его нравственного сознания, из глубин его духовного, метафизического «Я». И в этом ее требования полностью совпадают с позицией естественно-правовой философии.