ТРАНСГРЕССИВНЫЙ ИНТЕЛЛЕКТУАЛИЗМ СОФИСТОВ

На протяжении всего V в. до Р. X. земля Древней Эллады рождала целые созвездия замечательных талантов и гениев. Это был «золотой век» греческой цивилизации, который нередко называют эпохой афинского просвещения. С наибольшим рвением функцию просветителей выполняли странствующие по городам учителя мудрости — «софисты». Обучая желающих самым разным наукам — философии, математике, риторике, грамматике, поэтике, они брали за обучение плату и тем самым добывали себе средства к существованию. Просветительская деятельность являлась для них промыслом, а знания — своеобразным товаром.

Софисты учили тому, как доказывать свое мнение и опровергать чужое, как искусно дискутировать и добиваться победы в споре. Для грека было важно владеть риторическими приемами доказательств и опровержений, поскольку в судебных процессах не было защитников и обвинителей, а истцы и ответчики обязаны были сами отстаивать собственные права в живых дебатах перед судьями. По словам Платона, «в судах решительно никому нет никакого дела до истины, важна только убедительность»1. Обстоятельства такого рода рождали повышенный интерес к ремеслу софистов.

Наибольшей известностью среди софистов пользовались Про-тагор, Горгий, Гиппий, Продик, Антифонт. Их морально-правовая философия основывалась на нескольких ведущих принципах.

Принцип антропоцентризма

Для софистов человек являлся центром мироздания, «мерой всех вещей», исходным пунктом философствования, позволявшим смотреть на все в мире с точки зрения его интересов. При этом в роли альфы и омеги бытия имел право выступать не только человек вообще как некая умозрительная модель-абстракция, но и любой конкретный индивид в отдельности, со всеми особенностями его мировосприятия.

То обстоятельство, что софисты ставили именно человека в центр Вселенной, противоречило традиционным мифологическим взглядам, согласно которым «мерою всех вещей» выступали боги, а не люди. Устремившись за пределы мифологии, предпочитая более рациональный взгляд на человека и миропорядок, софисты отрицали существование высших регулятивных начал бытия. Протагор писал в сочинении «О богах»: «Я не знаю, существуют

™тп„ Гоч R 4-х т. Т. 2. М . 1970, с. 214.

боги или нет. Препятствия, что мешают знанию, — это темнота вопроса и краткость человеческой жизни».

Другой софист, Критий, утверждал, что боги — это всего лишь выдумка людей. Их никогда не было, как нет их и сейчас. Просто в давние времена законодатели сочинили бога, наделив его свойствами надсмотрщика за поведением людей. В своей трагедии «Сизиф» Критий писал о том, что в глубокой древности, когда не было законов, среди людей царило насилие. Чтобы воспрепятствовать его разгулу, были придуманы законы, устанавливавшие наказания за нарушения, проступки и преступления. Но злодеяния не прекратились. Люди стали совершать их, по преимуществу, скрытно, тайно. И вот тогда-то и были изобретены боги, предназначенные для того, чтобы обуздывать человеческое злонравие. Чтобы воспрепятствовать тайным злодействам, бог изображался вездесущим, всезнающим, всевидящим, проникающим даже в человеческие помыслы. От него уже невозможно было скрыть преступные помыслы. Признав существование бога, люди стали пленниками собственного изобретения. Но истина состоит в том, что не боги, а человек распоряжается собственной жизнью. Право самостоятельно решать, куда ему направлять свои силы, — на добро или на зло, — это его естественное право, которым он сознательно или бессознательно пользуется.

Принцип субъективизма

Разорвав с мифологическими традициями и религиозными абсолютами, софисты ощутили свободу от старинных предписаний и запретов. Они взяли на себя смелость произвольно расставлять в своих сочинениях и речах ценностные ориентиры и нормативные акценты. Веря в беспредельную мощь человеческого разума, они полагали, что перед ним нет преград, что с его помощью они вправе при известной гибкости и изворотливости аргументации именовать черное белым, ложь — истиной, зло — добром и т. д. Трансгрессивность обрела в их деятельности сугубо интеллектуальный характер и стала выступать в виде устремленности мышления за пределы норм и законов логического мышления.

Протагор утверждал, что о всякой вещи всегда можно высказать два противоположных мнения, так как, во-первых, любая вещь внутренне противоречива и можно обращать внимание то на одни, то на другие ее свойства. Во-вторых, человеческие мнения о ней могут быть различны в силу расхождений взглядов и вкусов разных людей. Таким образом, если предметы внутренне неоднозначны, люди различны и их мнения о вещах разнообразны, то не может быть и речи об объективной истине. Любое знание о чем-либо является в своей сущности противоречием, посколь-

ку оно выражает действительность, не будучи в состоянии ее выразить. Оно передает истину, будучи не в состоянии ее передать, поэтому любая истина является в то же время и ложью.

Софисты первыми обнаружили необычайную многозначность человеческих понятий. Им открылись огромные возможности языка, его исключительная гибкость, способность как приводить, так и опровергать любые доводы. Они разработали риторические приемы и логические увертки, делающие слово изворотливым, неуязвимым для встречных нападок. Благодаря их усилиям возникло явление, которое впоследствии стали называть софистикой, имея в виду искусство ловкого жонглирования, подобного тем приемам, с помощью которых карточные шулера манипулируют картами.

Рассуждая о проблемах социальной регуляции человеческого поведения, софисты утверждали, что ни мораль, ни право не имеют всеобщих объективных оснований. В суждениях людей об этических и правовых вопросах мнение отдельного человека всегда для него первично и всегда выдвигается им на передний план. У каждого имеется своя, особенная позиция и не существует общей почвы для единства взглядов, для формирования одинаковых для всех морально-правовых представлений, а также для их согласования. Каждый вправе выбирать наиболее удобную для него точку зрения. При этом каждый оказывается по-своему прав и должен только суметь доказать свою правоту. Подобные же умения развиваются в процессе получения образования, при овладении разнообразными гуманитарными дисциплинами и в первую очередь риторикой и философией. Гегель впоследствии, говоря в своих лекциях по истории философии о софистах, иронически заметит: «Образованный человек умеет все подводить под точку зрения добра, во всем выдвигать существенную точку зрения; тот человек, который не имеет в своем распоряжении хороших оснований для самых дурных дел, недалеко, должно быть, ушел в своем образовании; все злые дела, совершенные на свете со времен Адама, оправдывались хорошими основаниями» '.

Софисты настаивали на том, что нет и не может быть всеобщих нравственных и правовых норм. Принцип субъективизма позволял им отрицать их существование, изымал из-под законов твердую опору, превращал их в нечто зыбкое, необязательное, через что, при желании, можно с легкостью перешагнуть и устремиться в имморальное пространство, где наряду с интеллектуальной вседозволенностью вполне допустима и вседозволенность социальная, практическая, поведенческая.

Тот реальный плюрализм идей, философских учений и школ, что существовал в Греции, допускал наряду с множеством разно-

. Г К Лекиии по истории философии. Ч. 2. Л., 1930. с 20.

образных мировоззренческих позиций также и позицию трансгрессивного негативизма по отношению ко всем традиционным и современным взглядам, принципам, ценностям, нормам. Это и была позиция софиста как иронического и хитроумного прагматика, выбирающего, в зависимости от обстоятельств, такую точку зрения, которая ему полезна и выгодна в настоящий момент. Выбирая ее, софист мог искусно препарировать понятия общего блага или высшей справедливости, оставляя от них лишь то, что соответствовало его частным интересам. Так поступает, например, Антифонт, когда говорит: «Справедливость заключается в том, чтобы не нарушать закона государства, в котором состоишь гражданином. Так, человек будет извлекать для себя наибольше пользы из применения справедливости, если он в присутствии свидетелей станет соблюдать законы, высоко их чтя, оставаясь же наедине, без свидетелей, будет следовать законам природы. Ибо предписания законов произвольны, искусственны, веления же природы необходимы... Вообще же рассмотрение этих вопросов приводит к выводу, что многие предписания, признаваемые справедливыми по закону, враждебны природе человека... Что же касается полезных вещей, то те из них, которые установлены в качестве полезных законами, суть оковы для человеческой природы, те же, которые определены природой, приносят человеку свободу...»'.

Аналогичным образом расправляется с идеей справедливости софист Калликл, развенчивая демократию и оправдывая тиранию. Он утверждает, что равенство противоречит природе вещей, а неравенство в полной мере соответствует ей и потому справедливо.

«Обычай, — говорит Калликл, — объявляет несправедливым и постыдным стремление подняться над толпою, и это зовется у людей несправедливостью. Но сама природа, я думаю, провозглашает, что это справедливо — когда лучший выше худшего и сильный выше слабого... Если взглянуть на города и народы в целом, — видно, что признак справедливости таков: сильный повелевает слабым и стоит выше слабого... Подобные люди... действуют в согласии с самой природою права и... в согласии с законом самой природы, хотя он может и не совпадать с тем законом, какой устанавливаем мы и по какому стараемся вылепить самых лучших и решительных среди нас. Мы берем их в детстве, словно львят, и приручаем заклинаниями и ворожбою, внушая, что все должны быть равны и что именно это прекрасно и справедливо. Но если появится человек, достаточно одаренный природою, чтобы разбить и стряхнуть с себя все оковы, я уверен: он освободится, он втопчет в грязь наши писания, и волшебство, и чародейство, и все противные природе законы и, воспрянув, явится перед нами

1 Антология мировой философии Т 1 М., 1969, с. 320—321.

владыкою, бывший наш раб — вот тогда-то и просияет справедливость природы!» '.

В этих мыслях древнегреческих софистов явственно проступает их «осевая» природа, способность обозначить проблему, которая окажется в будущем одной из ключевых в европейской и российской философии права и преступления — у Макиавелли, Шекспира, Ницше, Достоевского.

Принцип релятивизма

Софисты заимствовали от своих предшественников, натурфилософов, и в частности от Гераклита, два философских принципа. Первый принцип гласил, что в мире нет постоянства, а все изменчиво, текуче, а второй утверждал, что в мире нет ничего абсолютного, а все относительно. Софисты перенесли их оба с уровня космической онтологии на социальную реальность, что позволило им привлечь дополнительные аргументы для отрицания существования устойчивых, абсолютных, всеобщих оснований социального порядка, права и морали. Софисты утверждали, что моральные и правовые нормы до такой степени изменчивы в социальном пространстве и историческом времени, что это позволяет с ними, при желании, не считаться.

Другая теоретическая посылка, подводившая софистов к сходным выводам, касалась природы ощущений. Они не уставали подчеркивать, что человеческие ощущения сугубо индивидуальны, и потому ветер, например, нельзя считать холодным. Взятый сам по себе, он таковым не является, поскольку в одно и то же время одному человеку от него может быть холодно, а другому на этом же месте — нет. В равной степени нельзя говорить и о существовании единой, общей для всех истины или общего блага. Все в мире относительно, поэтому то, что хорошо и полезно одному, может быть вредно другому. Одно и то же событие одним представляется благом, а другим — злом. Одна и та же норма права в одном случае служит укреплению социального порядка, а в другом может оказать дестабилизирующее воздействие на него.

Подобные представления о текучести, относительности всего сущего Гегель сравнил с щелочью, разъедающей силе которой ничто не может противостоять. Все оказывается непрочным, колеблющимся. Нет ничего прочно «прибитого гвоздями» ни в морали, ни в праве. Их правила и законы легко опрокидываются и размываются несущимся гераклитовским потоком.

Много путешествуя, софисты наблюдали большое разнообразие нравов и законов в разных государствах. Эти наблюдения укрепляли их уверенность в том, что существуют законы только лишь

Ппптон. Соч. Т. 1. М., 1968, с. 308.

для данного государства, но изначально всеобщего и вечного права нет, равно как нет всеобщей, универсальной и абсолютной истины. Для софистов существовали только лишь договоренности и условности, принятые среди отдельных групп людей.

Временами софисты позволяли себе довольно резкие выпады в адрес права и законов. Так, Протагор пренебрежительно отзывался о писаных законах и о необходимости подчиняться им, поскольку люди, издающие их, склонны менять свои взгляды и заблуждаться. Это обстоятельство сводит на нет ценность и авторитет закона, порождает у граждан скептическое или нигилистическое отношение к нему.

Принцип имморализма

Для софистов мудрость была тождественна обладанию знаниями и способностью умело, ловко, по возможности логично доказывать то, что человек считает для себя важным, выгодным, полезным, невзирая при этом ни на какие моральные ограничения. Они были убеждены, что необходимые аргументы можно найти в поддержку какой угодно позиции. Необходимо лишь иметь для этого соответствующую интеллектуальную и риторическую подготовку. Истинна любая точка зрения, если ее удалось обосновать.

Софисты полагали, что для достижения поставленной цели хороши любые средства. Важно суметь подвести под необходимость пользоваться дурными средствами соответствующие благие основания, и тогда можно спокойно переступать через морально-правовые запреты.

На этом пути трансгрессивное правосознание софистов приходит к самоотрицанию и становится неправовым. Аналогичная метаморфоза совершается и с их моральным сознанием, которое превращается в имморальное. В полной мере это относится к Гор-гию, который, по свидетельству Платона, говорил, что те, кто издает законы, — слабые люди, что закон — это средство запугать сильных, дабы они не пытались присвоить себе слишком много. Тем, кто слаб, законы государства позволяют иметь столько же, сколько имеют и сильные. Но Горгий настаивал на том, что если прислушиваться к голосу природы, то сильным людям следует отбросить связывающие их путы законов, проявить свои естественные задатки и взять себе все, что они считают нужным взять. Эти же мысли и высказывания мы услышим впоследствии из уст шекспировского Ричарда III, ницшевской «белокурой бестии» и петербургского студента Родиона Раскольникова.

У имморально-неправового сознания софистов имелись определенные социально-исторические основания. Довершался процесс разрушением древних родовых нормативно-ценностных структур, которые уже не регламентировали все главные жизнен-

ные шаги индивидуума. Перед личностью раздвинулось невиданное ранее социальное пространство для индивидуального самоутверждения, пространство социальной свободы. В отличие от древнего человека архаических цивилизаций, человек «осевого» времени был уже внутренне готов к тому, чтобы использовать все имеющиеся у него возможности для самореализации, для развития своей личности, для духовного и нравственного самовозвышения.

Известно философско-этическое положение, согласно которому человек, стремящийся быть нравственным, должен иметь при этом свободу выбора, в том числе и возможность быть безнравственным. В таком случае его шаг навстречу добру будет результатом действительно свободного решения, а значит может расцениваться как в полной мере нравственный поступок. Что же касается софистов, то они оказались как раз той частью индивидуумов «осевого» времени, которые воспользовались свободой лишь как возможностью быть безнравственными и направили все свои интеллектуальные силы на обоснование допустимости имморально-неправовой позиции.

Выступления софистов можно рассматривать как своего рода интеллектуальный эксперимент, пронизанный в значительной степени деструктивным пафосом, стремлением испытать на прочность существующие моральные устои общества и крепость его правопорядка. Когда они демонстрировали развязность своих суждений и логически доказывали, что не существует ни справедливости, ни блага как всеобщих ценностей, что нет абсолютных запретов и человеку, в сущности, все дозволено, то хитроумная, рассудочная логика торжествовала, а нравственность и право растаптывались.