ВИДЫ УМЫСЛА ПО СОВЕТСКОМУ УГОЛОВНОМУ ПРАВУ

Вопрос о видах умысла в советском уголовном праве достаточно сложен и мало разработан. Это видно хотя бы из того, что он далеко не одинаково решается в трех основных «сферах бытия» уголовного права: законода­тельстве, судебной практике и теории.

Поэтому, чтобы уяснить основания и юридическое значение различных классификаций видов умысла, не­обходимо хотя бы вкратце рассмотреть подход к этой проблеме законодательства, судебной практики и науки советского уголовного права.

Виды умысла в действующем уголовном законодательстве

Использование различных видов умысла в нормах дей­ствующего советского уголовного законодательства характеризуется следующими моментами.

Во-первых, количество видов умысла, используемых в законе, по сравнению с числом видов, известных теории уголовного права, весьма ограничено.

Во-вторых, ни один из видов умысла не назван в за­коне термином, принятым в науке уголовного права.

В-третьих, Основы уголовного законодательства и нормы Общей части УК. союзных республик содержат описание не всех видов умысла, используемых при кон­струировании норм Особенной части.

В-четвертых, действующее уголовное законодатель­ство ни в одном случае не связывает непосредственно вид умысла со степенью ответственности.

В-пятых, как будет показано дальше, деление умыс­ла на виды (прямой и косвенный) в ст. 8 Основ проведе-

71

но лишь применительно к так называемым материаль­ным преступлениям  (составам); закон ипрйптр нр выделяет описания умысла при совершении формальных преступлений. _К этому последнему обстоятельству мы 'вернемся более^ подробно в конце главы.

Какие же виды умысла (по содержанию) известны действующему уголовному закону?

Статья 8 Основ уголовного законодательства, как это видно из ее текста, разграничивает два вида умысла, \, которые в теории уголовного права принято называть прямым и косвенным. «Преступление признается совер­шенным умышленно, если лицо, его совершившее, созна­вало общественно опасный характер своего действия или бездействия, предвидело его общественно опасные последствия и желало их или сознательно допускало наступление этих последствий».

В этом законодательном определении умысла виды умысла разграничиваются в зависимости от волевого отношения  («желание», «сознательное допущение») субъекта к последствиям своего преступного деяния.

Так как иных общих описаний умысла и его видов ни Основы, ни уголовные кодексы союзных республик не содержат, формулировка ст. 8 Основ позволяет сделать ряд выводов, касающихся легального разграничения прямого и косвенного умысла.

Прежде всего рассматриваемые виды умысла раз­граничены законом, как было сказано, лишь в зависимо­сти от волевого отношения субъекта к общественно опасным последствиям своего действия или бездействия. О каких же общественно опасных последствиях говорит закон? Очевидно, что каждое преступное деяние может вызвать неопределенно большое число непосредственных и более или менее отдаленных общественно опасных последствий. Например, выстрел в человека непосред­ственно может причинить смерть потерпевшему, душев­ную травму его близким, присутствовавшим при совер­шении преступления, нарушение общественного порядка, повреждение общественного или государственного иму­щества и другие тому подобные результаты.

Тот же выстрел, уже опосредствованно (через смерть потерпевшего), может вызвать преждевременную смерть близкого потерпевшему человека, повредить материаль­ной обеспеченности иждивенцев, послужить причиной

безнадзорности его детей, лишить общество ценного специалиста и т. д.

Результатом клеветы может быть самоубийство по-терпевшего, причинение ему имущественного ущерба, подрыв в глазах населения престижа отправляемой потерпевшим общественной или государственной должно­сти, введение в заблуждение органов государства и т. д.

Нетрудно понять, что закон (ст. 8 Основ) имеет в виду не вообще любые возможные общественно опасные последствия преступного деяния, а лишь последствия определенные. Но единственно возможная определен­ность последствий действия или бездействия с точки зрения уголовного права есть определенность их места в составе преступления. Если последствие никоим об­разом не включено в состав—оно неопределенно, и всякая попытка разграничить вид умысла в зависимо­сти от волевого отношения лица к такому последствию будет произвольной. Более того, мы не сумеем в этом случае отграничить умысел от неосторожности. Напри­мер, если в результате распространения заведомо лож­ных, порочащих его измышлений (клевета) потерпевший:

а) был неосновательно уволен со службы;

б) разошелся с невестой;

в) заболел нервным расстройством, причем виновный желал, чтобы потерпевший рассорился с невестой, со­знательно допускал, что его могут уволить с работы, и не предвидел, но по обстоятельствам дела (состояние здоровья потерпевшего) мог и должен был предвидеть нервное заболевание потерпевшего, то при разграниче­нии видов умысла по волевому отношению субъекта к любому последствию возможно сконструировать сразу три формы вины.

Если мы возьмем за основу волевое отношение к последствию «а», то должны будем признать клевету совершенной с «косвенным» умыслом. Если остановимся на последствии «б», умысем окажется «прямым». Если же положим в основу квалификации волевое отношение виновного к заболеванию потерпевшего, то получим «неосторожность».

Между тем клевета — преступление умышленное, о чем говорит указание закона на заведомую ложность распространяемых измышлений.

Таким образом, разграничение прямого и косвенного

умысла на основании закона (ст. 8 Основ) требует, чтобы, устанавливая волевое отношение виновного к последствиям своего деяния, мы оставались в пределах состава конкретного преступления.

В состав преступления общественно опасные послед­ствия могут быть включены несколькими способами.

Во-первых, они могут образовать конститутивный элемент объективной стороны так называемого мате­риального состава (ст. 94, ст. 103 У К РСФСР).

В этом случае разграничение видов умысла по воле­вому отношению лица к названным последствиям всегда возможно.

Во-вторых, общественно опасные последствия деяния могут образовать квалифицирующий признак материаль­ного состава, как это, например, имеет место при совер­шении преступления, предусмотренного ч. 2 ст. 108 или ч. 2 ст. 98 УК РСФСР (умышленное тяжкое телесное повреждение, повлекшее смерть потерпевшего; умыш­ленное уничтожение или повреждение государственного или общественного имущества, ...причинившее крупный ущерб или иные тяжкие последствия). В этом случае волевое отношение лица к общественно опасным послед­ствиям не может быть положено в основу разграничения видов умысла, если умышленное причинение подобных последствий образует состав более тяжкого преступления. Так, если лицо, нанося ранения, желает либо сознательно допускает наступление смерти потерпевшего, оно винов­но в убийстве (покушении на убийство), но не в умыш­ленном причинении тяжкого телесного повреждения. Это относится и к тем случаям, когда подобные обще­ственно опасные последствия включаются законодателем как квалифицирующее обстоятельство в состав формаль­ного преступления, как это, например, имеет место в чч. 2 иЗ ст. 140 УК РСФСР (нарушение правил охраны труда, повлекшее тяжкие последствия).

В-третьих, указание на возможное общественно опасное последствие может быть в составе пре­ступления использовано не в качестве элемента объективной стороны, а как характеристика содержания субъективной стороны преступления при конструирова­нии специального умысла—путем указания на цель деяния. Именно такова роль возможных последствий в составах террористического акта ('ст. 66 УК РСФСР),

диверсии (ст. 68 У К РСФСР), разбоя (ст. ст. 91 и 146 УК РСФСР). Часть названных составов (ст. ст. 66, 68) устанавливает ответственность за материальные преступ­ления, другая часть (ст.ст. 91, 146)—за преступления «формальные». Но и в том, и в другом виде норм послед­ствие, использованное для характеристики содержания цели, не является элементом объективной стороны соста­ва, так как достижение или недостижение этого послед­ствия не имеет значения для квалификации деяния.

Мы сознательно не касаемся вопроса о теоретической возможности конструирования прямого и косвенного умысла в формальных преступлениях, ибо подобная конструкция не имеет основания в действующем за­коне.

Здесь следовало бы только напомнить, что невозмож­ность разграничения прямого и косвенного умысла в формальных преступлениях на основании ст. 8 Основ не случайна, она, как это было показано выше, имеет историческое объяснение.

Отметим также как существенный момент в позиции законодателя по рассматриваемому вопросу, что ни Основы, ни УК союзных республик ни в одной из норм не связывают различие прямого и косвенного умысла со степенью общественной опасности преступления и тяжестью наказания за него.

Как будет показано далее, некоторые ученые и значи­тельная часть практических работников-юристов считают прямой умысел, как правило, свидетельством более высо­кой общественной опасности 'преступного деяния, чем косвенный.

Подобная точка зрения основания в действующем законе не имеет (точно так же, как не основаны на зако­не широко распространенные представления о том, что косвенный умысел вообще невозможен, если виновный оценивает предвидимое им последствие своего деяния ^как неизбежное, а не только возможное).

Основы уголовного законодательства  1958 года .(Общая часть УК союзных республик), кроме разграни­чения умысла на прямой и косвенный, не содержат описания каких-либо иных видов умысла, так сказать, •«в чистом виде». Однако некоторые статьи Основ по­зволяют сделать вывод о том, что законодатель исполь­зовал теоретические конструкции отдельных видов умыс-

75

ла при решении вопросов об основаниях ответственности и степени вины преступника.

Так, устанавливая ответственность за предваритель­ную преступную деятельность, ст. 15 Основ дает такую формулировку понятия приготовления к преступлению, которая неизбежно предполагает наличие заранее об­думанного умысла.

То же следует сказать о п. 2 ст. 34 Основ, устанав­ливающем, что одним из отягчающих ответственность обстоятельств является совершение преступления орга­низованной группой. Ясно, что организация такой груп­пы всегда предполагает наличие у ее участников заранее обдуманного умысла на совершение преступления.

Наконец, можно полагать, что ст. 33 Основ (п. 4) связывает смягчение ответственности с наличием в дей­ствиях виновного аффектированного умысла. Однако эта связь поставлена законом в зависимость от объек­тивных оснований возникновения  психологического аффекта. Совершение преступления под влиянием силь­ного душевного волнения смягчает ответственность лишь при том условии, что само волнение было вызвано не­правомерными действиями потерпевшего.

""Таким образом, в соответствии с действующим зако­ном  лишь один  вид  умысла — аффектированный умысел — имеет определенное юридическое значение (влияние на ответственность), да и то не самостоятель­ное, а лишь в связи с основанием его возникновения.

Что касается заранее обдуманного умысла, то он выступает в законе как атрибут институтов приготовле­ния и организованной группы, не возможных'без такого вида умысла, и никаких самостоятельных функций (юридических последствий) не имеет.

В нормах Особенной части действующего уголовного законодательства наряду с прямым, косвенным, заранее обдуманным и аффектированным умыслом весьма широ­ко используется конструкция специального умысла, т. е. такого вида умысла, который характеризуется наличием в сознании виновного особой цели, включенной законо­дателем в состав преступления в качестве конститутив­ного элемента или квалифицирующего обстоятельства. ~ Учебники и монографии по уголовному праву обычно не упоминают об этом виде умысла. Более того, в науч­ной литературе высказывалось мнение, что для конструи­

рования особого вида специального умысла «нет никакой необходимости»'.

Анализ действующего уголовного законодательства не позволяет прийти к столь категоричному отрицанию значения специального умысла для советского уголов­ного права.

Только в статьях Особенной части УК РСФСР указа­ния на специальный умысел встречаются не менее 24 раз.

С использованием специального умысла" построены составы большинства особо опасных государственных преступлений, бандитизма (ст. 77), разбоя (ст.ст. 91 и 146), умышленного убийства с целью сокрытия или облегчения совершения другого преступления (п. «е» ст. 102), спекуляция (ст. 154), самогоноварения (ч. 2 ст. 158), хранения и приобретения наркотиков (ст. 224), дезертирства (ст. 247), совершения военнопленным дей­ствий, направленных во вред другим военнопленным (п. «в» ст. 265) и ряда других преступлений.

Во всех этих случаях мы имеем дело с особым видом умысла, обладающим специфическим юридическим значением и психологическим содержанием.

""Юридическое значение специального умысла заклю­чается в том, что этот вид умысла используется законо­дателем, во-первых, как критерий отграничения преступ­ного от непреступного. Такова, например, роль специаль­ного умысла при решении вопроса об ответственности за приобретение наркотических веществ (ст. 224 УК РСФСР). Если указанные действия совершены без спе­циального умысла, включающего цель сбыта, они вооб­ще не содержат состава преступления.

Во-вторых, специальный умысел может отягчать ответственность в пределах одной и той же статьи Уголов­ного кодекса. Так, изготовление самогона без цели сбыта влечет по закону (ч. 1 ст. 158 УК РСФСР) более мягкое наказание, чем изготовление самогона с целью сбыта (ч. 2 той же статьи).

В-третьих, в ряде случаев специальный умысел используется законодателем как критерий определения основного (с точки зрения его социального значения) объекта преступного посягательства и установления

* См. Б. С. Утевский, Вина в советском уголовном праве, М., 1950, стр. 167.

77

более строгой ответственности за преступление, когда социальная направленность и политическая сущность умышленного преступного деяния не могут быть одно­значно определены ни по его объективным свойствам, ни по психическому отношению лица к непосредственным общественно опасным последствиям своего деяния.

В этих случаях специальный умысел служит для разграничения сходных по объективной стороне, но коренным образом различных с социальной и юридиче­ской точек зрения преступных деяний^

Именно таково значение специального умысла в составах особо опасных государственных преступлений;

террористического акта, диверсии, вредительства, анти­советской агитации и пропаганды. Специальный умысел служит здесь единственным основанием для правильного определения объекта преступления и отграничения террористического акта от умышленного убийства, дивер­сии — от умышленного уничтожения или повреждения государственного или общественного имущества, вреди­тельства—от должностных преступлений, антисоветской агитации и пропаганды — от распространения заведомо ложных измышлений (ст. 1901 УК РСФСР).

^то юридическое значение специального умысла определяется его психологическим содержанием, той ролью, которая принадлежит цели действия или бездей­ствия в выражении реальных связей между действитель­ностью, с одной стороны, сознанием и волей человека —

с другой.

Формируясь как результат воздействия внешнего мира на сознание конкретного человека, социально значимая цель всегда выражает социальные свойства личности, ее установку, ее нравственное качество.

По своему содержанию цель включает в себя созна­ние и волю человека по отношению к объективному результату его поведения. Поэтому она (цель) указывает на действительный (хотя бы и отдаленный) объект пре­ступного деяния и выражает отношение личности к этому

объекту.

В своем первом социальном значении (как характе­ристика личности) цель в качестве элемента специально­го умысла может выступать как обусловливающее или квалифицирующее (отягчающее) ответственность обстоя­тельство,

В своем ^втором значении (как указание на направ­ленность действия) цель используется законодателем для определения объекта преступного посягательства и раз­граничения внешне сходных, но социально различных

преступлений.

Единственным исключением, когда закон связывает с наличием специального умысла (хотя и в неявной форме) не усиление, а уменьшение ответственности, является смягчение ответственности за преступления, совершенные при превышении пределов необходимой обороны. Это, так сказать, единственная привилегирую-щая цель умышленного преступления, известная дей­ствующему законодательству (п. 6 ст. 38, ст.ст. 105 и

111 УК РСФСР). \

На основании сказанного можно попытаться уточ­нить мысль Б, С. Утевского о «неосновательности» вы­деления такого вида умысла, как умысел специальный.

Это утверждение может быть абстрактно правиль­ным применительно к Общей части уголовного законо­дательства, так как данный вид умысла (на то он и «специальный») всегда упоминается в статье Особенной части, если он существен для определения ответствен­ности за данное преступление. Но нет никаких оснований отказываться от специального умысла ни в Особенной части Уголовного кодекса, нив теории уголовного праза, ибо его влияние на степень ответственности и значение для установления действительного объекта преступле­ния исключительно велико.

Виды умысла в теории уголовного права

Вопрос о видах умысла в теории советского уголовного права, как было сказано, особого развития не получил. Если не считать понятий прямого и косвенного умысла и проблемы их разграничения, которым уделено внима­ние в ряде монографий и статей' и во всех учебниках

* См., например, В. Д. Меньшагян, Форма виновности по воинским преступлениям, сСоциалистическая законность» 1944 г. № 5—6; Б. С. У т е в с к и и, Вина в советском уголовном праве, М., 1950; В. Я. Лившиц, К вопросу о понятии эвентуального умысла,

79

уголовного права, научный подход к проблеме видов умысла исчерпывается преимущественно изложением решения данного вопроса в феодальном и буржуазном праве. Наиболее подробно перечисляются виды умысла, известные предшествующим правовым системам и тео­риям, в монографии Б. С. Утевского «Вина в советском уголовном праве», причем автор делает попытку обо­сновать непригодность для советского уголовного права любой классификации видов умысла, кроме деления умысла на прямой и косвенный.

На позиции Б. С. Утевского в вопросе о разграниче­нии видов умысла следует остановиться подробней хотя бы потому, что его подход к классификации видов умыс­ла нашел несомненное отражение в советской юридиче­ской литературе, в том числе и учебной.

Б. С. Утевский называет в своей монографии 12 видов ^ умысла, известных теории права эксплуататорских фор­маций, начиная со средневековья.

Это умысел, заранее возникший (ао1из ап1есеае>15), непосредственный (ао1из сопзеоиепз), последующий, определенный""неопределенный, альтернативный, общий, ,, специальный, заранее обдуманный (ао1из ргаетеа1а1и5), внезапный (ао1из }тре1из), прямой и непрямой*.

Определять и характеризовать названные виды умыс­ла здесь нет никакой необходимости, так как это уже сделано в юридической литературе с большой обстоятель­ностью и точностью2. Гораздо важнее уяснить позицию Б. С. Утевского, суть которой можно изложить следую­щим образом.

1. Все названные виды умысла «свидетельствуют в лучшем случае о схоластичности, оторванности от жизни, ненужности для практики, о стремлении осложнить по­нимание вопроса для неспециалистов и тем самым еще более отдать их в руки специалистов-юристов»3.

«Советское государство и право» 1947 г. № 7; И. Г. Г у р в и ч, Косвенный умысел по советскому уголовному праву. Автореферат канд. дисс., М., 1951, и д'р.

' Б. С. Утевский справедливо указывает, что этот перечень видов умысла неисчерпывающий.

2 См., например, Н. С. Т а г а н ц е в. Курс русского уголовного права. Часть общая, кн. I, вып. II, СПб., 1878.

3 Б. С. У т е в с к и и, Вина в советском уголовном праве, стр. 166.

80

2. В ряде случаев соответствующие конструкции «преследуют политическую задачу—узаконить господ­ствующий в феодальных или буржуазных судах произ­вол...»'.

3. «Все эти деления умысла и другие... потеряли впо­следствии всякое значение и в настоящее время пред­ставляют лишь исторический интерес»2.

4. «...Проверенное на практике советских органов юсти­ции и нашедшее подтверждение в советской теории уголовного права деление вины на умысел прямой, умысел эвентуальный... остается непоколебимым»3.

5. Любые попытки «восстановления» иных видов умысла в советкой науке уголовного права (например, признание А. А. Пионтковским существования неопре­деленного умысла) не заслуживают одобрения4, ибо формулировка умысла в советском уголовном законе является окончательной и не нуждается ни в каких дополнениях и изменениях5.

Необоснованность последнего, столь категоричного утверждения об абсолютном совершенстве существую­щего в законодательстве определения умысла была показана в предыдущих главах. Ясно, что и с общемето­дологических позиций материалистической диалектики нельзя объявлять ту или иную юридическую конструк­цию «окончательной и не нуждающейся ни в каких изменениях и дополнениях».

Отметим, однако, что и 20 лет тому назад вопрос о научной ценности и практической важности некоторых видов умысла вовсе не был столь бесспорным для совет­ских юристов.

В юридической литературе ила дискуссия о право­мерности понятия косвенного умысла, которая отрица­лась, например, В. Лившицем6 и М. Чельцовым7, на что

' Б. С. Утевский, Вина а советском уголовном праве, стр. 166.

2 Т а м же, стр. 167.

3 Т а м же, стр. 1'72.

4 Там же, стр. 206—207. 'Там же, стр. 183..

6 В. Я. Лившиц, К вопросу о понятии эвентуального умысла, «Советское государство и право» 1947 г. № 7.

7 М. Ч ельцов. Спорные вопросы учения о преступлении, сСоциалистическая законность» 1947 г. № 4.

6 Заказ 5642                                                             81

указывал в своей монографии и Б. С. Утевский. Как было сказано выше, ряд юристов (в том числе А. А. Пионтхоп-ский) использовали понятие неопределенного умысла при анализе судебной практики.

Учебник ВЮЗИ в противоположность позиции, занятой Б. С. Утевским, утверждает, что «теории совет­ского уголовного права и судебной практике известны и другие виды умысла»'.

В числе этих видов умысла учебник называет: умысел, заранее обдуманный и внезапно возникший, аффектиро­ванный (как разновидность внезапно возникшего умыс­ла), а также умысел определенный (простой и альтер­нативный) и неопределенный2.

Таким образом, анализ советской уголовноправовой литературы приводит к выводу, что к числу основ­ных вопросов рассматриваемой проблемы относятся следующие;

1. Какие же в действительности виды умысла извест­ны судебной практике.

2. В чем смысл (сущность) разграничения видов умысла по различным основаниям.

3. Существует ли проблема сравнительной тяжести различных видов умысла.

4. Каковы различия между прямым и косвенным умыслом по действующему законодательству.

5. Возможно ли (и целесообразно ли) различение прямого и косвенного умысла при совершении преступ­лений, в состав которых законодатель не включил наступ­ление определенных общественно опасных последствий.

6. Возможен ли косвенный умысел при соучастии в преступлении, а также в случае приготовления и покуше­ния на преступление.

Для более убедительного ответа на поставленные вопросы (пятый вопрос подробно рассмотрен в гл. IV) необходимо обратиться к судебной практике и представ­лениям об умысле практических работников.

Виды умысла в судебной практике

Существуют три основных пути установления позиций судебной практики в вопросе о разграничении и юриди-

' «Советское уголовное право. Часть Общая», М., 1964, стр. 131. 2 Т а м же, стр. 132—133.

82

ческом значении видов умысла: изучение постановлений и определений высших судебных органов, анализ уголов­ных дел, выяснение взглядов практических работников-юристов.

Сразу же следует отметить, что опубликованные по­становления и определения Верховного Суда СССР и Верховного Суда РСФСР содержат Крайне ограниченное число указаний, касающихся юридического значения и критериев разграничения видов умысла, причем эти указания даются лишь в связи с отдельными видами преступлений или по отдельным делам.

За все время существования советской судебной системы высшие суды ни разу не предпринимали попыт­ки выработать общие руководящие указания, касаю­щиеся принципов квалификации преступлений по субъек­тивной стороне преступного деяния.

Как в практике Верховного Суда Союза ССР, так и в практике Верховного Суда РСФСР наибольшее число указаний по вопросам о видах умысла относится к пре­ступлениям против личности. Главное место среди этих указаний принадлежит вопросам разграничения прямого и косвенного умысла при совершении умышленных убийств и умышленных тяжких телесных повреждениях, повлекших смерть потерпевшего.

Наиболее четкой и стабильной является позиция / судебной практики, выражающаяся в признании того, ( что покушение на преступление (приготовление к пре- ,/ ступлению) возможно только при наличии у виновного \] прямого умысла. В этом отношении судебная практика Верховного Суда СССР и Верховных судов союзных республик решительно отвергает взгляды некоторых юристов-теоретиков о возможности ответственности за покушение при эвентуальном умысле'.

Так, в постановлении № 9 Пленума Верховного Суда СССР от 3 июля 1963 г. сказано: «В соответствии со ст. 15 Основ уголовного законодательства Союза ССР и союзных республик деяние виновного может быть при­знано покушением на убийство лишь в тех случаях, когда оно было непосредственно направлено на лишение

* В. Лившиц, К вопросу о понятии эвентуального умысла, «Советское государство и право» 1947 г. № 7, стр. 43.

б*                                                           83

жизни другого человека и, следовательно, совершалось с прямым умыслом»'.

Столь же определенно высказался Президиум Верхов­ного Суда РСФСР в постановлении по делу С., осужден­ного судом первой инстанции по ст. 15 и п. «б» ст. 102 УК РСФСР, указав, что «покушение на убийство воз- , можно только с прямым умыслом»2.                 '

Очевидно, что по изложенным ранее соображениям, позиция Верховных Судов Союза ССР и РСФСР в во­просе о возможности покушения только с прямым умыс­лом может быть отнесена лишь к материальным пре­ступлениям. В случае совершения преступления фор­мального, при котором отсутствуют основания для раз­граничения прямого и косвенного умысла, толкование закона (ст. 15 Основ) должно осуществляться в иной терминологии.

Именно так и поступил Пленум Верховного Суда СССР, указав в постановлении от 25 марта 1964 г., что «при разрешении дел о покушении на изнасилование с применением физического насилия суды должны уста­навливать, действовал ли подсудимый с целью соверше­ния полового акта и являлось ли применяемое им наси­лие средством к достижению этой цели»3.

Представляется, что при всей принципиальной правильности отрицания возможности покушения с кос­венным умыслом эта позиция представляет собой описа­ние частного случая — покушения на материальное пре­ступление. Напротив, понятие «преступного намерения» более полно и правильно описывает субъективную сторо­ну и приготовления, и покушения на любое умышленное преступление независимо от того, включены или нет в его состав общественно опасные последствия деяния. Часть 4 ст. 15 Основ употребляет применительно к при­готовлению и покушению термин «преступное намере­ние», т. е. устанавливает тем самым, что и приготовле­ние, и покушение с субъективной стороны характеризу­ются желанием совершить преступление.

1 <Сборник постановлений Пленума Верховного Суда СССР. 1924—1970», М, 1970, стр. 448, 449.

2 «Сборник постановлений Пленума Президиума и Судебной коллегии по уголовным делам Верховного Суда РСФСР. 1961— 19&3 гг.», М., 1964, стр. 248.

3 жБюллетень Верховного Суда СССР» 1864 г. № 3, стр. 20—21.

84

Надо сказать, что игнорирование невозможности раз­граничения на основе действующего законодательства прямого и косвенного умысла в формальных преступле­ниях привело не только к неточности в определении субъективной стороны покушения, но и к общеизвестно­му спору о том, возможен ли косвенный умысел при из­мене Родине. В последнем случае, так как законодатель не включил в состав указания ни на наступление общест­венно опасных последствий, ни на цель деяния, разграни­чение этих видов умысла просто невозможно и для наличия умышленной вины достаточно сознания субъек­та, что его деяние, совершенное в названных законом формах, представляет опасность для государственной независимости,  территориальной неприкосновенности или военной мощи СССР и, несмотря на это, совершения соответствующих действий.

Волевое же отношение субъекта к ущербу охраняе­мому объекту, лежащему за пределами состава, т. е. желал ли он наступления такого вреда, не желал или надеялся, что в действительнности вред не наступит, не может быть использовано в данном случае ни для раз­граничения видов умысла, ни для определения наличия в действиях виновного оконченного состава преступления.

В некоторых случаях судебная практика использует конструкции прямого и косвенного умысла для определе­ния субъективной стороны преступных действий подстре­кателя, однако и в этом случае мы встречаемся с противо­речивыми позициями.

Так, в постановлении Пленума Верховного Суда СССР от 16 июля 1965 г. по делу С. и Г., из которых первый обвинялся по ст. 17 и п. «б» ст. 102 УК РСФСР, а второй по п. «б» ст. 102 того же Кодекса, сказано, что для обвинения в соучастии «необходимо установить, что виновный своими действиями стремился создать у друго­го лица решимость совершить преступление. При этом умыслом подстрекателя должно охватываться то кон­кретное преступление, осуществления которого он же­лает и к совершению которого склоняет исполнителя.

По данному же делу у суда не было оснований для вывода о том, что С. имел намерение склонить Г. кубин-ству мотоциклиста П.»1.

' «Бюллетень Верховного Суда СССР» 1965 г. № 5, стр. 17.

85

Отсюда нетрудно заключить, что Пленум исходил из необходимости прямого умысла для ответственности подстрекателя, причем в содержание этого умысла включал желание наступления последствий действий (смерти человека), совершаемых исполнителем.

Однако в судебной практике встречается и несколько отличная позиция, на первый взгляд противополож­ная первой: подстрекатель, предвидя все фактические об­стоятельства преступления, которое будет совершено исполнителем, желает либо сознательно допускает наступ­ление общественно опасных последствий этого преступ­ления. Иными словами, допускается и прямой, и косвен­ный умысел в отношении преступления, совершенного исполнителем.

Какая же из двух приведенных позиций правильна? Если отправляться от действующего закона (а это— единственно допустимая точка зрения судебной практи­ки), то обе позиции вызывают возражения.

Дело в том, что, например, при убийстве лишение по­терпевшего жизни является непосредственным общест­венно опасным последствием действий не подстрекателя, а исполнителя преступления. Закон же (ст. 8 Основ) опи­сывает умысел как субъективное отношение лица к с о б -ственным общественно опасным действиям и их пос­ледствиям. Поэтому субъективное отношение подстрека­теля к общественно опасным последствиям действий другого лица (исполнителя) формулой умысла не охва­тывается, лежит за его пределами. Желание смерти по­терпевшего со стороны подстрекателя может образовать цель его дейст&ий, а йе волевой элемент вины, по кото­рому разграничивается прямой и косвенный умысел.

Не случайно ст. 17 Основ определяет подстрекателя как «лицо, склонившее к совершению преступления», 'и ничего не говорит о волевом отношении подстрекателя к общественно опасным последствиям, включенным вюос-тав преступления.

Непосредственным и действительным общественно опасным последствием действий подстрекателя, т. е. ре­зультатом, причинная связь которого с действиями явля­ется объективно существующей и не опосредствованной вмешательством чужой воли, будут преступные действия исполнителя, характер которых охватывался сознанием подстрекателя.

86

Умышленное участие подстрекателя в преступлении и заключается в склонении исполнителя к совершению оп­ределенного преступного деяния. Так как закон (ст. 17 Основ) никак не ограничивает вид умысла при подстре­кательстве, то, очевидно, следует прийти к выводу, что ответственность за подстрекательство должна наступать как в тех случаях, когда подстрекатель желал соверше­ния преступления исполнителем, так и в тех случаях, когда он сознательно допускал, что в результате его дей­ствий исполнитель может решиться на совершение опре­деленного умышленного преступления. При этом подстре­катель может быть даже уверен, что у исполнителя не .хватит «умения» или сил довести преступление до кон­ца: это не меняет решения вопроса об ответственности. Последняя ситуация возможна, например, при провока­ции исполнителя на совершение преступления, когда целью подстрекателя является яе достижение преступ­ного результата, входящего в состав, а причинение вреда (уголовная ответственность, потеря морального прести­жа, ответные действия жертвы) исполнителю.

Эго, как мы показали выше, определяется тем, что действия соучастника материального преступления на­ходятся в причинной связи с двумя' различными видами или, точнее, уровнями последствий.

Первый уровень последствий — преступная деятель­ность 'исполнителя, которая вызвана или в какой-то сте­пени обусловлена действиями соучастника. Совершение преступления исполнителем и представляет собой для соучастника общественно опасное последствие собствен­ных действий. В желании или сознательном допущении этого последствия и выражается волевой момент умысла соучастника. Если он желает, чтобы его действия вызва­ли либо облегчили совершение преступления исполните­лем, он действует с прямым умыслом. Если соучастник, сознавая общественно опасный характер своих действий (подстрекательства, пособничества), сознательно допус­кает, что их результатом будет совершение .преступления или способствование преступной деятельности исполни­теля, он действует с косвенным умыслом.

Второй уровень последствий преступной деятельности соучастника—общественно опасные последствия пре­ступления, совершенного исполнителем. Причинная связь здесь несомненна, но она не является непосредственной.

87

Причем ее опосредствованность имеет качественную спе­цифику. Специфика эта состоит во вторжении в причин­ную цепь «уголовно ответственной» воли другого лица — исполнителя'. Если бы вместо вторжения чужой воли при­чинная цепь опосредствовалась любым числом объектив­ных закономерностей, составляющих «бездушные» звенья такой цепи, конечный общественно опасный результат подлежал бы вменению в умышленную вину причинив­шему его лицу (разумеется, при условии, что он созна­вался этим лицом). Включение же в цепь причин и след­ствий чужой воли существенно меняет ситуацию.

В случае, например, подстрекательства к убийству смерть потерпевшего, желал или не желал ее подстрека­тель, становится результатом действий исполнителя. За­кон же ('ст. 8 Основ) соотносит волевой момент умысла в любой из двух его форм с общественно опасными по­следствиями собственного («своего»), а не чужого дей­ствия (бездействия).

Таким образом, желание или сознательное допуще­ние смерти потерпевшего со стороны подстрекателя есть желание или сознательное допущение общественно опас­ного последствия не своего, а чужого общественно опас­ного действия (бездействия). Поэтому оно, оставаясь существенным для характеристики личности и степени общественной опасности .подстрекателя, не может быть положено в основание разграничения видов умысла под­стрекателя (прямой, косвенный).

Итак, разграничение прямого и косвенного умысла по волевому отношению к преступному результату не мо­жет быть признано существенным для решения вопроса об ответственности за соучастие.

Важно отметить, далее, что в практике Верховного Суда СССР была сделана попытка в общем виде опре­делить различие двух видов умысла—прямого 'и косвен­ного—применительно к делам об умышленном убийстве.

В п. 8 постановления Пленума от 4 июня 1960 г. по этому вопросу сказано: «Если при этом суд признает ус-

' Эта специфика исчезает в случаях, когда общественно опас­ные действия совершает лицо невменяемое или малолетнее. Для уголовного закона воля такого лица ничтожна, она сне существу­ет» и содеянное рассматривается как причиненное соучастником (спосредственное причинение»).

88

тановленным, что подсудимый предвидел возможность причинения смерти и относился безразлично к этим по­следствиям, действия виновного, как совершенные с кос­венным умыслом, должны квалифицироваться как умы­шленное убийство»'.

В этом разъяснении представляется неправильным отождествление косвенного умысла с «безразличным отношением» виновного к последствиям своих действий.

Если же отвлечься от этой неточности в формулиров­ке понятия косвенного умысла в приведенном постанов­лении Пленума, то само использование в нем видов умы­сла для юридического отождествления различных по психологическому содержанию форм субъективной сто­роны преступного деяния представляется в высшей сте­пени удачным. Смысл постановления заключается в том, что и желание, и сознательное допущение 'наступления смерти потерпевшего со стороны виновного, предвидев­шего такой результат своих общественно опасных дейст­вий, в равной мере свидетельствуют об умышленном ха­рактере убийства.

Таким же образом понятие косвенного умысла было использовано Судебной коллегией по уголовным делам Верховного Суда РСФСР в определениях по ряду дел о причинении тяжких телесных повреждений с косвенным умыслом.

Как известно, умысел в отношении общественно опас­ных последствий означает предвидение этих последствий, соединенное с их желанием или же с сознательным до­пущением их наступления.''Элементы умысла с этой его стороны подвергались в литературе детальному анализу, ввиду чего мы можем ограничиться здесь несколькими необходимыми замечаниями.

Предвидеть событие — значит сознавать его как ре-зул1яа1 другого сооытия; Предвидение — всегда умоза­ключение от свойств этого другого события — причины — к необходимости, вероятности, возможности или неисклю-ченности реализации этих свойств в виде следствия или результата события. Строго говоря, понятия эти взаимо­заменяемы: если я предвижу нечто, значит, я отношусь к предвидимому как к результату сознаваемого мноюраз-

' <Сборник постановлений Пленума Верховного Суда СССР 1924—1970», М„ 1970, стр. 446.

89

вития; точно так же, если я воспринимаю нечто как ре­зультат, это означает, что я сознаю развитие, которое должно привести к этому нечто. Иное интеллектуальное отношение к событию исключает возможность говорить о предвидении, как бы интенсивно при этом ни был пред­ставлен волевой элемент. Как бы мне ни хотелось, чтобы нечто произошло, нельзя сказать, что я .предвижу на­ступление этого события, если я не сознаю ведущего к нему развития.

Это в полной мере относится к .предвидению как эле­менту умысла в уголовном праве с тем естественным уточнением, что здесь причиной является действие или бездействие виновного, а последствием—определенный вред или ущерб, указание на который включено в зако­нодательное определение преступления. Здесь я предви­жу наступление вреда в том случае, если я отношусь к нему как к результату сознаваемого мною развития, на­чатого или поддержанного мною.

Т. В. Церетели основательно замечает, что для умыс­ла недостаточно представления лица о том, что его дейст­вие является одяим из необходимых условий преступно­го результата. Важно, чтобы оно предвидело «возмож­ность своего вмешательства в ход объективных событий и воздействия на них»1. А это значит, что'в уголовном праве лицо предвидит причинение его действием вреда лишь в том .случае, если оно сознает свое действие как существенную причину этого вреда2. Только при этом ус­ловии можно считать, что оно предвидит «реальную воз­можность наступления преступного результата»3.'

Если верно, что «реальная возможность лица оказать воздействие на фактический ход событий является пре­дельной мыслимой границей объективной общественной опасности» и что «содержание умысла... яе может выйти за пределы предвидения реальной возможности»4, то предвидение лицом даже неисключенности результата его действия означает все же и опять-таки сознание им

* Т. В. Церетели, Причинная связь в уголовном праве, М., 1963, стр. 214, 311.

2 А. Н. Т р а и н и н, Состав преступления по советскому уголов­ному праву, М„ 1951, стр. 112 и ел.

3 Т. В. Церетели, указ. работа, отр. 317.

4 Т. В. Це.ретели, указ. .работа, стр. 313.

90

развития к этому результату как к событию, в существен­ной мере порожденному действием. Ияыми словами.^ ли­цо может предвидеть только результат своего действия, т. е. событие, в существенной мере порожденное этим последним. ^Сказав: «результат», мы сказали и все осталь­ное. Мы сказали, в частности, что на наступление собы­тия, «порожденного» действием в несущественной мере, можно только надеяться. Если я стреляю в моего врага в тем.ноте из старого пистолета на большом расстоянии, его смерть в существенной мере порождена моим дейст­вием, она является результатом этого последнего и я предвижу ее: совершено убийство. Если же я в грозу по­сылаю человека в лес, чтобы его убила там молния, его смерть не порождена или в несущественной мере «порож­дена» моим действием, она не является результатом это­го последнего и, как .бы страстно я ни желал ее, я ее не предвижу: об ответственности за убийство здесь не может быть речи.

Вопрос о волевом элементе умысла—желании по­следствий—при прямом, сознательном допущении их нас­тупления при косвенном умысле—решается, как нам представляется, проще, чем вопрос об 'интеллектуальном элементе.

Что значит желать наступления последствий? В литературе не всегда в достаточной мере подчерки­вается и нередко недооценивается то обстоятельство, чтор желании последствий можно говорить не только в том случае, когда они рассматриваются виновным в ка­честве конечной цели преступяой деятельности, но и в том, когда виновный рассматривает их в качестве всего лишь средства для достижения другой цели—преступ­ной или непреступной'. Виновный желает последствий, когда совершает убийство из ревности или поджигает дом с целью мести его владельцу за свидетельские пока­зания, данные в суде против виновного. Но он желает их и тогда, когда совершает убийство для того, чтобы за­владеть имуществом убитого или жениться на его вдове, или поджигает дом с целью избавиться от опасного сви­детеля, который, по расчету поджигателя, должен погиб-

' А. А. П и о нтковский, указ. работа, стр. 358, 362; Ю. А. Демидов, Умысел и его виды по советскому уголовному праву. Автореферат канд. дисс. М., 1954, стр. 12.

91

нуть в огне, или с целью мошеннического получения стра­ховой премии за строение.

Недооценка второго из двух указанных выше вариан­тов ведет к расширению границ косвенного умысла за счет прямого и может иметь своим результатом неточ­ности при квалификации. Нам представляется, что такая неточность в известной мере допущена Г. З.Анашкиным, который пишет: «Гражданин с целью получения денег вы­дал иностранной разведке сведения, составляющие госу­дарственную тайну. При этом он... не желал ущерба (ис­пользования сведений в ущерб интересам СССР), безраз­лично относился к последствиям содеянного. Он выдал сведения, желая получить деньги, однако такого волево­го элемента, как желание наступления вреда СССР от со­деянного им, в его умысле не было»'.

Г. 3. Анашкин переносит здесь центр тяжести «пре­ступной ситуации»'на момент использования сведений иностранной разведкой, не включенный законодателем в определение измены Родине.

^Обобщая указанные выше оттенки волевого отноше­ния виновного к результату при прямом умысле, можно сказать, что виновный в этом случае относится к резуль­тату 'как к нужному ему событию.

Напротив, при косвенном умысле результат не нужен {виновному ни в качестве конечной ' цели, ни в качестве средства достижения какой-либо другой цели. В этом •случае лицо «не заинтересовано в наступлении общест. венно опасных последствий своих действий...»2.

Специфика косвенного умысла (.не желание, а созна­тельное допущение результата) в том именно и состоит, что виновный, сознавая (предвидя), что его действие при­чинит данный ненужный ему результат, тем не менее со­вершает это действие, не рассчитывая при этом на какие-либо обстоятельства, которые, по мысли виновного, дол­жны были бы и по своему характеру реально могли бы предотвратить наступление результата. Если такой рас­чет имеется, причем оказывается легкомысленным, 'ви­новный действует неосторожно, конкретнее—самонаде­янно. Однако, если ввиду нереальности «обстоятельств» расчет на них по существу становится или оказывается

* «Советское государство и право» 1964 г. № 5, стр. 85. 2 <Советское уголовное право. Часть Общая», М., 1964, стр. 128

92

надеждой «на авось», мы имеем дело с косвенным умыс­лом.

В рамках этого определения «дальнейшие» оттенки волевого отношения виновного к результату не имеют значения для квалификации. Он может относиться к ре­зультату безразлично, может надеяться на то, что резуль­тат не наступит, может хотеть, чтобы результат яе нас­тупил, и т. п. и все же, подчиняясь сильному побужде­нию, совершает действие.

Вопросы ответственности за преступления, совершенные с аффектированным умыслом

Кроме умысла прямого и косвенного судебная практи­ка знает такие виды умысла, как аффектированный и неопределенный (альтернативный). Что касается аффек­тированного умысла, то в опубликованной практике Вер­ховного Суда СССР и Верховного Суда РСФСР по при­менению действующего уголовного законодательства этот вид умысла многократно получал толкование как элемент состава в связи с квалификацией 'преступлений по ст. ст. 104 и 110 УК РСФСР.

•Как о смягчающем ответственность обстоятельстве (в смысле п. 5 ст. 38 УК РСФСР) упоминания об аффекти­рованном умысле в постановлениях пленумов и опре­делениях судебных коллегий Верховного Суда СССР и Верховного Суда РСФСР нам не встречались.

Как видно из анализа судебной практики, раскрытие содержания и юридического значения аффектированного умысла как обстоятельства, влияющего на квалифика­цию умышленных убийств и умышленных телесных по­вреждений, особых трудностей не вызывает, и отдельные ошибки судов первой инстанции исправляются Верхов­ным Судом СССР и Верховными судами союзных рес­публик.

В соответствии с действующим законом судебная прак­тика выделяет и подчеркивает следующие обязательные признаки аффектированного умысла как обстоятельства, влияющего на квалификацию содеянного:

1. Наличие сильного душевного волнения виновного в момент убийства или причинения телесных поврежде­ний.

93

Не согласившись с квалификацией действия М. по ст. 110 УК РСФСР, Судебная коллегия по уголовным делам Верховного Суда РСФСР указала, что «ни сам М., ни свидетели-очевидцы в судебном заседании не говорили о том, что осужденный находился в момент совершения преступления в состоянии сильного душевного волне­ния»'.

Объективным доказательством отсутствия в данном случае состояния сильного душевного волнения было, как отметила Судебная коллегия, то, что М. перед нанесеии-ем ударов потерпевшему снял с себя пиджак и передал его жене.

2. Внезапность возникновения волнения, немедленность реакции на событие, вызвавшее сильное душевное волне­ние. Важность этого обстоятельства отмечена в опреде­лении Судебной коллегии по уголовным делам Верховно­го Суда РСФСР от 14 марта 1967 г. по делу П. «...Одним из главных критериев душевного волнения,—сказано в определении, — является внезапность совершения пре­ступления как .непосредственная реакция на вызвавшее его событие. Ответные действия должны следовать непос­редственно за неправомерными действиями потерпевше­го. Длительный промежуток во времени между обстоя­тельствами, вызвавшими сильное душевное волнение, и убийством исключает применение ст. 104 УК РСФСР»2.

3. Основанием возникновения сильного душевного волнения, рассматриваемого как привилегирующее об­стоятельство, могут быть только насилие, тяжкое оскорб­ление либо иные неправомерные действия, совершенные потерпевшим, если эти действия повлекли или могли пов­лечь тяжкие (последствия для виновного или его близ­ких.

На это обстоятельство, воспроизводящее формулу за­кона, указано в ряде определений, в том числе и в двух названных выше.

В судебной практике высших судебных инстанций последовательно проводится и единая точка зрения по вопросу о конкуренции внезапно возникшего сильного душевного волнения как привилегирующего обстоятельс­тва и обстоятельств, квалифицирующих умышленное

* сБюллетень Верховного Суда РСФСР» 1966 г. № 4, стр. 5. 2 -«Бюллетень Верховного Суда РСФСР» 1968 г. № 2, стр. 6.

94

убийство или умышленное нанесение телесных поврежде­ний.

Исправляя ошибку, допущенную при решении этого вопроса Верховным Судом Киргизской ССР, Судебная коллегия по уголовным делам Верховного Суда СССР в определении от 27 декабря 1963 г. по делу М. указала, что «умышленное убийство, совершенное в состоянии вне­запно возникшего сильного душевного волнения, нг мо­жет квалифицироваться как убийство при отягчающих обстоятельствах, хотя бы в действиях виновного и содер­жались отдельные квалифицирующие признаки ст. 94 УК Киргизской ССР, предусматривающей ответственность за это преступление, поскольку оно совершено в состоянии аффекта, вызванного тяжким оскорблением со стороны потерпевшего»'.

Эта же позиция нашла подтверждение и в определе­нии Судебной коллегии от 18 июня 1966 г. по делу И..осуж­денного Верховным Судом Туркменской ССР за умыш­ленное убийство, совершенное с особой жестокостью, причем суд признал, что И. совершил преступление в сос­тоянии сильного душевного волнения, вызванного непра­вомерными действиями потерпевшего. Изменив этот при­говор в части квалификации содеянного, Судебная кол­легия Верховного Суда СССР отметила, что «умышлен­ное убийство в состоянии внезапно возникшего сильного душевного волнения даже при наличии в нем признаков, которые при .иных условиях позволяют деяние рассмат­ривать совершенным при отягчающих обстоятельствах, не может расцениваться как умышленное убийство с осо­бой жестокостью, поскольку оно совершено в состоянии физиологического аффекта, вызванного насилием со сто­роны потерпевшего»2.

Представляется, что изложенная позиция Верховного Суда СССР, касающаяся решения вопроса о конкурен­ции сходных по объекту, субъективной стороне ,и способу действий норм в пользу привилегированного состава, аб­солютно правильна и может быть обоснована как юриди­чески, так и с точки зрения оценки общественной опас­ности соответствующих преступных деяний.

' «Бюллетень Верховного Суда СССР» 1965 г. № 4, стр. 36—37. 2 «Бюллетень Верховного Суда СССР» 1966 г. № 5, стр. 40.

95

Абстрактно-юридическое обоснование этой позиции, поскольку сам законодатель не формулирует общего пра­вила на этот счет, мы видим в принципе т аиЫо рго гео, а также в том, что закон, как видно из диспозиции ст. 102 УК РСФСР (п. 4), отказывается признать за умышлен­ным убийством, совершенным в состоянии сильного ду­шевного волнения, квалифицирующее значение, которое он при повторности умышленного убийства придает убийст­ву, предусмотренному ст. 103 УК РСФСР. Тем самым за­конодатель выражает свою принципиально различную оценку степени общественной опасности этих двух прес­туплений.

Что касается более глубокого, так сказать, кримино­логического обоснования приоритета аффектированного умысла перед обстоятельствами, квалифицирующими убийство, то оно заключается в психологическом содер­жании аффекта как такого состояния, которое неизбежно снижает критику субъекта, возможность самоконтроля, а тем самым и степень ответственности за неправомерное поведение-

Если проанализировать обстоятельства, квалифици­рующие убийство в ст. 102 УК РСФСР, то станет ясно, что сильное душевное волнение, вызванное противоправ­ными действиями потерпевшего, если оно в действитель­ности имело место, вообще исключает те квалифицирую­щие обстоятельства, которые по своему содержанию представляют мотивы или цели убийства, влекущего от­ветственность по ст. 102 УК РСФСР, и лишает виновного реальной возможности осознать и оценить иные квали­фицирующие обстоятельства, характеризующие способ действия, а равно свойства потерпевшего или самого субъекта.

Анализируя позицию судебной практики в использо­вании рассмотренных видов умысла — прямого, косвен­ного (эвентуального) и аффектированного, необходимо также сделать вывод, что в отличие от двух первых ви­дов практика связывает аффектированный умысел со степенью общественной опасности деяния и, следователь­но, с тяжестью ответственности за содеянное.

Ничего подобного в отношении прямого и косвенного умысла в судебной практике обнаружить не удается, и поэ­тому с практической точки зрения нет никаких оснований утверждать (как это иногда делается в литературе), что

косвенный умысел «при прочих равных условиях» свиде­тельствует о «меньшей» общественной опасности преступ­ления и преступника, чем умысел прямой.

Неопределенный умысел

Известен ли судебной практике Верховных судов еще какой-либо вид умысла, кроме прямого, косвенного и аф­фектированного?

Если связывать использование видов умысла практи­кой с юридическими .последствиями разграничения этих видов, то, пожалуй, можно говорить еще только о неоп­ределенном (альтернативном) умысле.

В теории есть попытки провести 'различие между не­определенным и альтернативным умыслом, однако это различие представляется нам настолько искусственным, что мы исходим из тождественности этих видов умысла.

Действительно, разница между двумя названными ви­дами умысла определяется «замкнутостью» круга тех общественно опасных последствий деяния, которые соз­навались виновным в момент совершения преступного действия (бездействия). Но, во-первых, учитывая особен­ности доказывания субъективной стороны преступления, надо признать, что эта «определенность» относится ско­рее к осведомленности суда об обстоятельствах рассмат­риваемого дела, чем к сознанию виновного. Во-вторых, видимо, любое возможное последствие общественно опас­ных действий, будь этих последствий два, пять, семь и т. д., может быть в соответствии со 'ст. 8 Основ вменено в вину как умышленно причиненное лишь при том обя­зательном условии, что о'но реально охватывалось созна­нием и волей субъекта. Последствие же, которое не бы­ло достаточно определенным для субъекта (причем имен­но как общественно опасное последствие его действий), тем самым не сознавалось и, следовательно, не было при­чинено умышленно.

Теория характеризует неопределенный умысел как та­кое психическое отношение лица к 0'бщественно опасным последствиям своих действий, при котором виновный предвидел, так сказать, в общем виде (недостаточно кон­кретно) возможность наступления различных вредных последствий своего деяния и в равной степени желал нас­тупления любого из них или по крайней мере сознатель-

7 Заказ 56)2                                                              о?

но допускал наступление любого из этих последствий. По господствующей в советской уголовноправовой литерату­ре точке зрения альтернативный умысел отличается от неопределенного только тем, что количество предвиден­ных виновным общественно опасных последствий его дея­ния ограничено, а сами эти последствия осознаются им с достаточной определенностью (например, смерть или тяжкое увечье при ударе ножом в живот и т. п.).

Судебная практика воздерживается от употребления понятий неопределенного (альтернативного) умысла, но в ряде случаев сталкивается именно с такими ситуация­ми, которые охватываются этими понятиями.

Так, в особом определении Военной коллегии Верхов­ного Суда СССР от 29 января 1964 г. по делу М. и И., нанесших в ходе учиненных ими хулиганских действий семь ножевых ранений А., сказано следующее: «М. и И., как это установлено по делу, нанесли потерпевшему ра­нения не только в брюшную полость, но и в другие жиз­ненно важные органы. Обстоятельства нанесения этих ранений свидетельствуют о том, что каждый из них до­пускал возможность наступления любых последствий, в том числе и причинение тяжких телесных повреждений»'. Из сказанного сделан вывод, что М. и И. следует вме­нить в вину не только хулиганство, но и умышленное на­несение тяжких телесных повреждений (ст. 102 У К Азер­байджанской ССР), ибо такие повреждения были причи­нены фактически.

В приведенном определении Военная коллегия,таким образом, прямо указала на наличие у подсудимых пред­видения и допущения возможности любых последствий их общественно опасных действий, т. е. использовала для обоснования ответственности за фактически причинен­ный здоровью потерпевшего вред конструкцию неопреде­ленного умысла.

Весьма сходная (юридически) ситуация имеет место •по делу М.. осужденного по ч. 2 ст. 108 УК РСФСР.

М. признан виновным в причинении умышленного тяжкого телесного повреждения, повлекшего смерть по­терпевшего — 7-летнего Николая Кч при следующих обстоятельствах. М. находился на платформе движуще­гося поезда, сопровождая перевозимые по железной до-

1 сБюллетень Верховного Суда СССР> 1964 г. № 3, стр. 46.

98

роге автобусы. Стоявшие у насыпи подростки, среди ко­торых был и потерпевший, стали бросать в автобусы камни. Увидев это, М. бросил в ребят металлический штуцер тормозного рукава и кусок доски. Штуцер попал в голову Николаю К. От полученного повреждения Ни­колай К. через двое суток умер. Отклоняя протест про­курора, ставившего вопрос о переквалификации действий М. с ч. 2 ст. 108 на ст. 106 УК РСФСР, Президиум Вер­ховного Суда РСФСР пояснил свою позицию следующим образом: «Бросая штуцер, М. действовал умышленно, а не неосторожно, сознавал, что мог причинить кому-либо повреждения, и допускал это. При таких обстоятельствах ответственность за свои действия М. должен нести в за­висимости от наступивших последствий»'.-

Как видно из этого постановления, Президиум Вер­ховного Суда РСФСР не конкретизирует какое-либо предвиденное виновным последствие, говоря лишь о «повреждении», и квалифицирует действия М. не по конкретной их целенаправленности (она и не могла быть установлена), а «в зависимости от наступивших послед­ствий». -Налицо опять-таки признаки неопределенного умысла, вызвавшего, как это видно из протеста, известные трудности при квалификации содеянного. •

Эта позиция — квалифицировать преступление, совер­шенное с неопределенным умыслом, по фактически на­ступившим последствиям—была вполне очевидной и при выборочном изучении 50 неопубликованных поста­новлений и определений Верховного Суда РСФСР, выне­сенных в связи с рассмотрением дел об умышленных тяж­ких телесных повреждениях, повлекших смерть потерпе­вшего.

На этой основе можно сделать следующие выводы.

'Вопрос о неопределенном (альтернативном) умысле * возникает перед практикой лишь в связи с так называе-; мыми материальными преступлениями, так как сама классификация видов умысла на определенный и неоп-. ределенный (алъ-тервативный) построена в зависи-. мости от интеллектуального и волевого отношения субъекта к общественно опасным последствиям своего умышленного деяния.

' <Бюллетень Верховного Суда РСФСР» 1967 г. № 3, стр. 4. 7*                                                        99

Теоретически возможно сконструировать неопреде­ленный (альтернативный) умысел и как прямой (когда виновный в равной мере желал наступления любого из предвиденных им последствий), и как косвенный (когда виновный, не желая ни одного из этих последствий, со­знательно допускал наступление любого из них).

Практическое значение выделения прямого неопре­деленного (альтернативного) умысла при условии, ког­да реализовалось наиболее тяжкое из предвиденных и желаемых субъектом последствий, ничтожно, так как в вину всегда будет вменено умышленное причинение имен­но этого последствия. Какие именно еще возможные по­следствия деяния в виде ущерба объекту посягательства охватывались при этом сознанием и волением виновного — несущественно. Действительно, если А., стреляя в Б., желал этим выстрелом причинить потерпевшему либо смерть, либо увечье, либо расстройство здоровья, либо моральную травму (так сказать, «что 'получится») и причинил смерть, он несет ответственность за умышлен­ное убийство, совершенное с прямым умыслом.

Аналогичная ситуация складывается и в тех случаях, когда, действуя с неопределенным (альтернативным) кос­венным умыслом, лицо реально причиняет одно из тех последствий, которые им сознательно допускались. Дей­ствия виновного каждый раз будут квалифицированы именно по этому наступившему последствию как совер­шенные с косвенным умыслом. Можно утверждать, что юридически и практически (с точки зрения доказывания) определенный и неопределенный косвенный умысел вообще невозможно разграничить.

В известном смысле (реальная возможность наступ­ления не одного последствия) любой косвенный умысел может рассматриваться как неопределенный и, по сути дела, в большинстве случаев он и является таковым.

Действительно, если, например, А., производя из хулиганских побуждений стрельбу в людном месте и не принимая при этом никаких мер предосторожности (от­сутствие легкомысленного расчета на предотвращение общественно опасных последствий), причиняет кому-ли­бо смерть, содеянное подлежит квалификации как убий­ство, совершенное с косвенным умыслом. Поскольку же­лание причинить выстрелами данный или иной обще­ственно опасный результат у А. отсутствовало и один из

результатов (смерть потерпевшего) был умышленно при­чинен при сознательном допущении подобного послед­ствия, вопроса о том, какие еще последствия сознавал и сознательно допускал виновный в момент совершения им общественно опасных действий, не возникает. Этот вопрос с точки зрения квалификации содеянного вообще не может иметь смысла, если исходить из невозможности покушения с косвенным умыслом, что представляется бесспорно правильным.

Объективно же подобные и иные действия несут в се­бе возможность наступления различных юридически значимых последствий. Так, в рассматриваемом случае весьма вероятно не только причинение смерти, но и на­несение телесных повреждений различной тяжести.

В ином случае последствием общественно опасных действий может быть либо повреждение, либо уничтоже­ние имущества, причинение смерти, либо одному, либо нескольким людям, причинение ущерба либо менее зна­чительного, либо значительного и т. п.

Конкретный характер наступившего последствия во всех этих случаях определяется случайностью, что не исключает вменения, так как сознание отражало объек­тивную возможность «выпадения» того или иного ре­зультата. Поэтому, констатируя косвенный умысел в от­ношении преступления, включающего то или иное общественно опасное последствие, мы в любом случае не имеем никаких фактических оснований исключать предвидение и сознательное допущение виновным иных (не реализовавшихся) последствий, как, впрочем, с точ­ки зрения квалификации преступления нет и никаких юридических оснований интересоваться этими послед­ствиями. В рамках косвенного- умысла психическое от­ношение к нереализовавшимся последствиям юридиче­ски не существует.

Таким образом, и ситуация, в которой «косвенный умысел» не привел ни к одному из сознательно допу­скавшихся действующим лицом результатов, не вызы­вает никаких затруднений.

В этом случае оснований для ответственности вообще нет, так как преступление не окончено, а отсутствие преступного намерения в отношении результата действия (см. ст. 15 Основ) не позволяет рассматривать содеянное как приготовление или покушение на преступление.

101

Наиболее сложным и нерешенным судебной прак­тикой в общем виде является вопрос о юридическом зна­чении прямого неопределенного умысла в тех случаях, когда преступные действия виновного не привели ни к одному из желаемых им последствий или вызвали не наиболее тяжкое последствие (разумеется, из круга тех последствий, которые субъект предвидел и желал).

В советской юридической литературе неоднократно высказывалось мнение, что при неопределенном (альтер­нативном) умысле содеянное всегда должно квалифи­цироваться по реально наступившим последствиям.

Так, в учебнике советского уголовного права, напи­санном коллективом авторов ВЮЗИ, применительно к неопределенному умыслу в преступлениях против лично­сти сказано, что «ответственность в этом случае насту­пает за фактически причиненные телесные повреждения, так как возможность тех и других одинаково охватыва­ется умыслом виновного, и он их желает или созна­тельно допускает»'.

Аналогичную позицию занял Б. С. Утевский в отно­шении квалификации действий, совершенных с прямым альтернативным умыслом. «Советское уголовное право, — писал он,— прекрасно обходилось и обходится без альтернативного умысла. Случаи, когда субъект равно предвидел и равно желал наступления одного из двух возможных результатов, не представляют никаких труд­ностей для их квалификации. Поскольку умысел подсу­димого в конкретном деле, в конечном итоге, объективи­зировался в виде одного определенного результата, а наличие у подсудимого умысла в отношении этого ре­зультата доказано, теряет всякое значение умысел под­судимого на другой возможный результат, если он толь­ко не объективизировался в требуемой законом форме»2.

В действительности «легкость» такого решения этого вопроса кажущаяся, а само решение представляется не­правильным. Нельзя согласиться с обоснованием пред­ложенного решения (квалифицировать прямой неопреде­ленный или альтернативный умысел по последствиям деяния) ссылкой на то, что умысел уже «объективизиро-

* <Советское уголовное право. Часть Общая», М., 1964, стр. 133. 2 Б. С. У т ев скип, Вина в советском уголовном праве, М., 1950, стр. 208.

103

вался в виде одного определенного результата» и по­тому умысел лица на другой возможный результат «те­ряет всякое значение».

Во-первых, умысел мог вообще не объективизиро­ваться «в виде определенного результата». Например, желая в равной мере причинить жертве смерть, увечье или менее тяжкое телесное повреждение, стрелявший промахнулся. Никакой определенный (уголовным зако­ном) результат не достигнут, а основание для ответ­ственности, очевидно, есть.

Во-вторых, степень объективизации (осуществления) прямого умысла (в том числе и неопределенного или альтернативного) может быть различной, как вообще различна степень осуществления преступного намерения в неоконченных преступлениях, совершаемых с простым прямым умыслом.

Почему, если единственным желанием виновного бы­ло, например, причинение смерти потерпевшему, он на основании закона несет ответственность по статье об умышленном убийстве, хотя бы реально не причинил жертве никакого вреда. В случае же, если виновный альтернативно желал причинить или смерть, или телес­ное повреждение и результатом его действий по обстоя­тельствам, не зависящим от воли виновного, явились те­лесные повреждения, он должен освобождаться от от­ветственности за покушение на убийство, хотя причинение смерти охватывалось не только его сознанием, но и же­ланием. Едва ли можно найти удовлетворительные дово­ды для обоснования такого решения вопроса.

Видимо, правильнее считать, что совершение пре­ступлениям прямым неопределенным или альтернативным умыслом, если наиболее опасные из предвиденных и же­лаемых виновным последствий не наступили по обстоя­тельствам, не зависящим от воли виновного, должно рассматриваться как покушение на причинение именно этих, наиболее опасных последствий, так как их дости­жение входило в преступное намерение виновного.

Мы не могли найти прямого подтверждения тому, что подобная точка зрения разделяется судебной практикой. Однако анализ 35 уголовных дел о преступлениях против личности и 50 постановлений Президиума и определений Судебной коллегии по уголовным делам Верховного Суда РСФСР (все по ч. 2 ст. 108 У К РСФСР) позволяет

103

высказать предположение, что суд практически нередко становится именно на такую позицию, давая юридиче­скую оценку неопределенного (альтернативного) умысла.

Так, Сумской областной суд УССР приговором от 4 ноября 1966 г. признал Николая И. виновным в поку­шении на умышленное убийство из хулиганских побуж­дений. Вид умысла ни в приговоре, ни в материалах дела не назван, однако объективно описаны признаки прямо­го альтернативного умысла. Нанеся удары ножом двум потерпевшим, Николай И. причинил им тяжкие телесные повреждения. И хотя сам виновный отрицал умысел на убийство и по делу не были установлены обстоятельства, свидетельствующие о том, что причинение потерпевшим смерти было единственной целью преступника, суд, исхо­дя из характера действий, пришел к выводу, что этот возможный результат входил в намерение виновного, и квалифицировал деяние как покушение на убийство.

В другом случае Судебная коллегия по уголовным делам Верховного Суда РСФСР не согласилась с выво­дом Ленинградского городского суда, не усмотревшего покушения на убийство в действиях Б., выстрелившего в дверь комнаты, в которой, как ему было известно, на­ходилась потерпевшая Я.

Хотя из материалов дела никак нельзя сделать вывод о том, что в качестве результата своих действий Б. желал "только смерти Я., Судебная коллегия указала, что «при таких обстоятельствах (пуля прошла на уровне челове­ческого тела, выстрелу предшествовали угрозы убий­ством, которые, однако, Б. не привел в исполнение, когда Я. находилась у него на виду) имеются все основания считать, что Б., стреляя в дверь комнаты, в которой на­ходилась Я., не только сознательно допускал возмож­ность ее убийства, но и желал ее смерти, т. е. действо­вал с прямым умыслом... его действия надлежит квали­фицировать по ст.'ст. 15 и 103 УК РСФСР»'. \ И в этом случае не ставится вопрос: желал ли Б. только наступ­ления смерти или удовлетворился бы и иными менее тяжкими последствиями своих действий, хотя по обста­новке происшедшего такой вывод представляется вполне вероятным.

• <Сборник постановлений Пленума, Президиума и определе­ний Судебной коллегии по уголовным делам Верховного Суда РСФСР. 1&51—1963 гг.», М., 1964, стр. 87.

104

Таким образом, умысел неопределенный (альтерна­тивный) как особый вид умысла имеет известное прак­тическое значение при определении ответственности за покушение на материальное .преступление.

Юридическое значение классификации видов умысла и некоторые вопросы совершенствования уголовного законодательства и судебной практики

Изучение судебной практики по делам о преступле­ниях против личности показывает, что суд крайне редко анализирует и почти никогда не называет в приговоре вид умысла.

Только в двух из 35 приговоров было указано, что подсудимый действовал с прямым умыслом и в одном случае назван заранее обдуманный умысел.

В остальных приговорах вид умысла вообще не был назван. Вместе с тем по крайней мере в 12 случаях ма­териалами дела доказывался (объективно) неопределен­ный (альтернативный) умысел, что, однако, не нашло отражения в приговоре.

Интересно отметить, что «бедность» классификации и анализа видов умысла в судебных и следственных до­кументах вовсе не является результатом отсутствия .представлений у судей и следователей относительно ви­дов умысла и юридического значения их разграничения.

Эти представления намного богаче, чем их выражение в практике, и они, несомненно, являются результатом не только знаний, усвоенных в вузе, но и в значительной степени плодом самостоятельных размышлений практи­ческих работников.

Вместе с тем, как видно из результатов специального анкетирования, которым было охвачено 100 юристов-практиков (судей и следователей), понимание видов умысла, их содержания и юридического значения у практических работников далеко не одинаково, причем диаметрально противоположные воззрения по одному и тому же вопросу, тем чаще, чем уже, конкретнее постав­ленный вопрос.

Анкета была анонимной, и вопросы в ней предлага­лись различных уровней — от оценки общего определе­ния умысла и его видов в законе до решения казусов.

Состав работников, которым были розданы анкеты, характеризовался такими данными:

судей                                            — 22 чел. прокурорско-следственных работников             — 78 чел.

Все имеют высшее юридическое образование, один — ученую степень кандидата юридических наук.

По стажу работы в органах суда и прокуратуры:

до 3 лет включительно                 — 16 чел. от 4 до 10 лет                         — 51 » от 11 до 20 лет                        — 22 » свыше 20 лет работают                 — 11 »

Результаты анкетирования в интересующей нас части оказались следующими.

На вопрос, как они оценивают определение умысла в ст. 8 Основ уголовного законодательства с точки зре­ния его соответствия практическим задачам и возникаю­щих .при его применении трудностей, 48 человек ответи­ли, что это определение вполне отвечает практическим потребностям и никаких трудностей при его применении к нормам Особенной части УК не создает; 37 сочли, что определение умысла в основном отвечает потребностям практики, но с пользой для дела может быть усовершен­ствовано; два человека высказались за то, что ст. 8 Ос­нов страдает недостатками, 'создающими значительные затруднения в практике; 13 человек на вопрос не ответи­ли. Таким образом, 85 из 100 опрошенных считают опре­деление умысла в законе вполне удовлетворительным, серьезных затруднений в практике не создающим.

Однако ответы на последующие вопросы, касающиеся понимания сущности и юридического значения различ­ных видов умысла, показали, что эта убежденность в отсутствии затруднений при применении ст. 8 в значи­тельной степени иллюзорна.

Серьезную трудность для анкетируемых представил вопрос о том, как можно разграничить прямой и косвен­ный умысел при формальных преступлениях (в качестве примера были названы составы, предусмотренные ст.ст. 83, 130, 191 и 206 УК РСФСР).

25 человек вообще оставили этот вопрос без ответа.

Остальные ответы распределились следующим обра­зом: 37 человек считали, что такое деление проводить

106

можно; 28 отрицали подобную возможность; остальные выразили сомнение в его практической целесообразности'.

На вопрос о том, возможно ли совершение с косвен­ным умыслом такого преступления, как измена Родине, ответили утвердительно 50 человек, отрицательно — 40 человек. Не дали ответа— 10 человек2.

Еще более интересными были ответы на общие воп­росы, касавшиеся юридического значения различных видов умысла (для краткости мы не указываем число не ответивших на каждый вопрос, так как его легко ус­тановить, помня, что всего было опрошено 100 человек).

Возможен ли косвенный умысел при покушении на преступление? Утвердительно на этот вопрос ответили 38 человек (12 судей и 26 прокурорско-следственных ра­ботников), отрицательно—50  чел.   (соответственно 10 и 40).

40 человек считали, что подстрекательство может быть совершено и с косвенным умыслом, 49 не были согласны с этим. 47 опрошенных допускали возможность косвен­ного умысла в действиях пособника, 39 отрицали та­кую возможность.

Как удалось установить анкетированием, подавляю­щее большинство опрошенных юристов непосредственно связывают вид умысла со степенью общественной опас­ности преступного деяния, чему, как было сказано выше, нельзя найти подтверждения в действующем законе.

На вопрос, влияет ли вид умысла на степень ответ­ственности виновного, утвердительно ответили 85 чело­век, отрицательно — 9.

Считали, что (при прочих равных условиях) свиде­тельствует о большей общественной опасности содеян­ного:

а) прямой умысел по сравнению с 'косвенным            —84 чел.

б) заранее обдуманный — по сравнению с внезапно

возникшим                                       — 80 »

в) определенный умысел — по сравнению

с неопределенным                                  — 69 »

* Более подробный анализ ответов на этот и другие вопросы анкеты см. в гл. IV.

2 Оценивая ответы на этот вопрос, следует учитывать, что для большинства опрошенных он является скорее теоретическим, чем практическим — ввиду редкости этого преступления и особых пра­вил о подсудности и подследственности дел этой категории.

107

Соответственно по пунктам «а», «б» и «в» были даны ответы:

<нет»                                   — 7, 6, 13 <не знаю»                              — 1, 2, 7 «ответить невозможно»                  — 3, 2, 3.

Наконец, на вопрос о том, правильна ли распростра­ненная точка зрения, согласно которой предвидение ви­новным неизбежности наступления общественно опасных последствий всегда свидетельствует о прямом умысле на совершение преступления, ответили «да» — 66; «нет» — 27 проанкетированных.

Как видно из приведенных данных, эти воззрения характеризуются пестротой, разноречивостью и явно недостаточной определенностью.

Такое положение представляется неслучайным. Оно отражает и недостаточную четкость закона в описании видов умысла, и односторонность науки уголовного пра­ва, которая в своем подходе к проблеме классификации видов умысла в значительной степени «обращена в прошлое» — грешит абстрактным, академическим исто­ризмом. Затруднения практических работников в рас­сматриваемом аспекте можно, видимо, объяснить и тем, что, как было сказано выше, вопросы субъективной сто­роны преступления ни разу не были предметом специаль­ных руководящих разъяснений ни Пленума Верховного Суда СССР, ни Пленума Верховного Суда Российской Федерации. Естественно, что отсутствие в руководящих указаниях высших судебных органов сколько-нибудь обстоятельного и систематизированного истолкования понятия и юридического значения различных видов умысла не способствует достаточной четкости понимания этих вопросов практическими работниками.

Представляется, что удовлетворительное решение проблемы видов умысла в советском уголовном праве, т. е. более точное уяснение того, какие именно виды умысла существенны для уголовного права, каково их содержание и юридическое значение, может быть достиг­нуто, в конечном счете, путем совершенствования всех трех сфер бытия уголовного права: науки, судебной практики (судебного толкования действующего закона) и самого уголовного законодательства.

Что касается научной разработки проблемы, то про­

веденное исследование, как это представляется авторам, позволяет сделать ряд выводов, имеющих некоторое значение V для толкования действующего закона, и для его совершенствования.

Первый из этих выводов заключается в том, что в настоящее время, как это видно из действующего закона и сложившейся, судебной практики, существует весьм.ч ограниченное число видов умысла, имеющих значение для советского уголовного права, различаемых им. Это умысел прямой, косвенный, неопределенный (альтерна­тивный), аффектированный и специальный.

Анализ названных видов умысла и должен составить положительную часть соответствующих учебных курсов, пособий и программ, не смешиваясь с описанием иных видов умысла, представляющих чисто исторический ин­терес.

Второй и, по нашему мнению, наиболее важный науч­ный вывод состоит в том, что вопреки широко распрост­раненным взглядам отнюдь не всякая классификация видов умысла имеет отношение к установлению степени общественной опасности преступного деяния и тяжести вины совершившего его лица. В частности, деление умыс­ла на прямой и косвенный, определенный и неопределен­ный с оценкой общественной опасности преступления непосредственно не связано. Сущность этих классифика­ций иная. Она заключается в стремлении законодателя и теории создать наиболее полную знаковую (словесную) модель умысла и тем самым охватить единым понятием умышленной вины разные формы психологического от­ношения субъекта к своему преступлению, существенная и юридическая тождественность которых не очевидна.

Таким образом, практический смысл разграничения этих видов умысла заключается не в том, что, например, деяние, совершенное с 'косвенным умыслом, является, «как правило», менее опасным, чем такое же деяние, учи­ненное с прямым умыслом (это неверно), а в том, что и желание общественно опасных последствий, и их созна­тельное допущение образуют умысел, являются, так ска­зать, разными формами проявления одного и того же умысла. Это же относится и к таким видам умысла, как определенный и неопределенный.

Только два вида умысла (или, точнее, две классифи­кации) из числа используемых советским уголовным

правом непосредственно характеризуют степень обще­ственной опасности преступного деяния: умысел аффек­тированный и умысел специальный.

Первый — смягчает ответственность.

При этом закон употребляет и в Общей, и в Особен­ной частях в качестве смягчающего ответственность (привилегирующего состава) обстоятельства аффектиро­ванный умысел не сам по себе, а лишь в сочетании с особым основанием возникновения аффекта в виде не­правомерного поведения потерпевшего.

Вместе с тем психологический механизм аффекта (снижение критики, ослабление самоконтроля и сужение сферы восприятия внешних воздействий) дает основания считать аффектированный умысел смягчающим ответ­ственность обстоятельством и в тех случаях, когда его возникновение вообще не связано с действиями потер­певшего.

Что касается специального умысла, он отягчает от­ветственность потому, что по сути своей всегда предпо­лагает осознание виновным особой опасности своих действий и желание посягнуть на объект, лежащий за пределами ближайших непосредственных последствий преступления.

Третий вывод, как было сказано ранее, заключается в том, что «главная» классификация умысла на прямой и косвенный в действующем законе не основана на пол­ном, исчерпывающем делении объема понятия «умысел» и к преступлениям, в состав которых не включены опре­деленные общественно опасные 'последствия, вообще неприменима.

В области судебного толкования уголовного законо­дательства представляется полезным разъяснить сле­дующие основные положения, которые могут, на наш взгляд, облегчить применение действующего закона.

1. Вопрос о том, с прямым или косвенным умыслом совершено преступление, может быть на основании зако­ла (ст. 8 Основ) разрешен только в случае совершения материального преступления. В этих случаях разграни­чение названных видов умысла может иметь существен­ное значение при определении ответственности за не­оконченное преступление, так как покушение или приго­товление к преступлению, в состав которого включены определенные общественно опасные последствия деяния,

без желания достигнуть этих последствий (т. е. без пря­мого умысла) невозможно.

2. Прй\совершении формального преступления умыш­ленно действует тот, кто совершает общественно опасное деяние, сознавая его общественную опасность.

Для ответственности за приготовление или покушение на подобные преступления с субъективной стороны дос­таточно, чтобы 'лицо имело намерение совершить запре­щенные законом действия, общественную опасность ко­торых оно осознает.

Разграничить прямой и косвенный умысел в этих случаях невозможно.

3. Такие виды умысла, как прямой и косвенный, на степень опасности преступления и тяжесть ответственно­сти за него не влияют.

4. По смыслу ст. 33 Основ уголовного законодатель­ства, содержащей открытый перечень смягчающих от­ветственность обстоятельств, суд вправе рассматривать как обстоятельство, смягчающее ответственность, совер­шение преступления под влиянием сильного душевного волнения, даже в тех случаях, когда это состояние было вызвано не действиями потерпевшего, а иными причи­нами.

5. Если лицо, совершающее преступление, сознает общественно опасный характер своих действий, предви­дит возможность наступления нескольких различных общественно опасных последствий и не рассчитывает на их предотвращение, оно действует с неопределенным (альтернативным) умыслом.

Если это лицо, не желая ни одного из предвиденных им общественно опасных последствий, сознательно до­пускало наступление любого из них, оно действовало с неопределенным (альтернативным) косвенным умыслом и должно отвечать за умышленное причинение реально наступившего последствия.

Если виновный в равной степени желал наступления любого из предвиденных им последствий, он действовал с прямым неопределенным (альтернативным) умыслом и несет ответственность за умышленное причинение наи­более тяжкого из этих последствий либо за покушение на причинение, если наиболее тяжкое последствие не наступило.

Наибольшую трудность представляет в рассматри-

ваемом отношении дальнейшее совершенствование уго­ловного законодательства, направленное на более четкое. выражение в законе содержания и юридического значе­ния различных видов умысла. Едва ли это возможно без структурного усложнения и стилистического утяжеления некоторых норм Общей части уголовного/законодатель­ства, однако соображения, касающиеся лапидарности и стиля нормативной формулировки, должны, по нашему убеждению, отступать перед требованиями полноты и' точности нормы как словесной модели ее содержания.

Закон — не учебник уголовного права, и поэтому нет необходимости включать в него При описании видов умысла все то, что может быть сообщено путем судебно­го толкования в рамках действующего закона. Но при этом сами рамки закона должны быть достаточно опре­деленны.

Представляется, что в работе по совершенствованию уголовного законодательства было бы целесообразно по­пытаться построить общее описание признаков умыш­ленного совершения преступления так, чтобы в норме закона были более четко сформулированы понятие умышленной вины и пределы основного для советского уголовного права деления умысла на прямой и косвен­ный.

Суммируя сказанное по этим вопросам выше, мы предлагаем для обсуждения следующую формулировку ст. 8 Основ уголовного законодательства Союза ССР и •союзных республик:

«Статья 8. Совершение преступления умышленно.

Преступление признается совершенным умышленно, если лицо совершило запрещенное уголовным законом деяние, сознавая общественно опасный характер своего действия или бездействия.

В случае, когда закон обусловливает уголовную от­ветственность наступлением определенных общественно опасных последствий преступного деяния, преступление признается совершенным умышленно, если лицо не толь­ко сознавало общественно опасный характер своего дей­ствия или бездействия, но и предвидело его общественно опасные последствия и либо желало (прямой умысел), либо сознательно допускало (косвенный умысел) на­ступление этих последствий.

Если лицо, совершая общественно опасное деяние

(действие^ или бездействие), предвидело возможность нескольких общественно опасных последствий, с наступ­лением которых закон связывает уголовную ответствен­ность, желала (прямой умысел) или сознательно допу­скало (косвенный умысел) наступление любого из них, оно несет ответственность за умышленное посягательство на причинение наиболее тяжкого из этих последствий в случае прямого умысла или за умышленное причинение фактически наступившего последствия — в случае кос­венного умысла».

По мнению авторов, это (или подобное) определение восполнит пробелы закона, затрудняющие применение ст. 8 Основ к так называемым формальным преступле­ниям, упростит определение границ ответственности за совершение преступления с альтернативным умыслом. Оно вместе с тем прямо выражает невозможность (и не­нужность) разграничения прямого и косвенного умысла при совершении преступлений, в составе которых нет оп­ределенных законом общественно опасных последствии деяния.

Наконец, учитывая соображения, высказанные в настоящей главе относительно психологического содер­жания аффектированного умысла, есть все основания придать ему в законе самостоятельное значение, как об­стоятельству, смягчающему ответственность.

Было бы поэтому целесообразно разделить содержа­ние п. 4 ст. 33 Основ на 2 отдельных пункта, указав, что «обстоятельствами, смягчающими ответственность, признаются:...

4) совершение преступления под влиянием внезапно возникшего сильного душевного волнения;

5) совершение преступления под влиянием неправо­мерных действий потерпевшего, если они не были спро­воцированы виновным...».

Эти предложения, разумеется, рассматриваются ав­торами не в качестве окончательных формулировок, а как некоторое направление для совместных усилий науч­ных и практических работников в области дальнейшего совершенствования уголовного законодательства.

Практическая важность научной работы в области теории и законодательного определения умысла и его видов достаточно очевидна.

Традиционные представления о формах вины при-

8 Заказ 5642 •                                                             ИЗ

надлежат к числу самых выдающихся исторических завоеваний юридической мысли. Они являются обобще­нием опыта многих поколений людей, живших в различ­ных социальных условиях. Именно благодаря этим представлениям о психологической природе и юридиче­ском значении субъективной стороны человеческого по­ведения было достигнуто современное понимание связи между основаниями и целями уголовной ответственно­сти, между преступлением и наказанием.

Однако некоторые из этих представлений, вырабо­танных ма стихийно-эмпирической основе, неизбежно стареют, становятся недостаточными.

В условиях развитого социалистического общества, когда неизмеримо возрастают значение и возможности сознательного, научно обоснованного регулирования со­циальных процессов, дальнейшее совершенствование научных основ всех отраслей советского права стано­вится настоятельной необходимостью.

Так, эффективность борьбы с преступностью в значи­тельной степени зависит от совершенствования принци­пов, 'институтов и норм социалистического права на ос­нове новейших достижений .всего комплекса марксист-ско-ленинских общественных наук.

Применительно к рассматриваемой проблеме это означает не только необходимость использования новей­ших данных психологической .науки при конструирова­нии законодательных определений различных видов умысла, но и важность проведения конкретных исследо­ваний субъективной стороны реально совершаемых пре­ступлений, а равно практической деятельности судов по применению уголовного закона, доказыванию и юриди­ческой оценке видов умысла. Решение глубоких теоре­тических проблем советского права на основе конкрет­ных социологических и социально-психологических ис­следований—не «дань моде», а основное направление и сущность развития марксистского, материалистиче­ского правоведения.

ВОПРОСЫ УМЫСЛА В ОСОБЕННОЙ ЧАСТИ УГОЛОВНОГО КОДЕКСА

Сколь бы обоснованными (аи были предложения по совершенствованию законодательства, процесс совершен­ствования происходит медленно. Между тем действую­щее законодательство приходится повседневно применять в его нынешнем виде. Можно предположить, что процесс и результаты применения действующего законодательст­ва в интересующем нас аспекте также могут нуждать­ся в совершенствовании и могут быть улучшены.