Глава 3 ФУНКЦИОНАЛЬНАЯ     ПОДСИСТЕМА

1. ОообенЕкхзги фср-ирс(ван1ига и растрр-д^гЕНЕИ пзлшмзэсксй власти

В исследовании функционального аспекта политике-правовой системы Древней Руси принципиальное значение имеет установление специфики и характера становящихся государственных отношений. Пытаясь ответить на вопросы, как формировались органы власти Древнерусского государства, как распределялась, кем и каким образом контролировалась власть, можно выявить сущность политико-правового режима Древней Руси.

К числу специфических условий, сопровождавших становление древнерусской политике-правовой системы, можно отнести уникальное месторасположение Новгорода и Киева. «Главными центрами были Новгород и Киев, расположенные, как в эллипсе, в двух "фокусах" области, втянутой в торговое движение... "Путь из варяг в греки" — ось не только политической карты, но и политической жизни Киевской Руси. Ее единство крепко, пока оба конца пути в одних руках»1. Возникновение городов такого масштаба, как Новгород и Киев, которые, по данным археологии, в X в. имеют вполне сформировавшийся облик (концентрация власти и церковного управления, усадебная застройка — преобладание наземных жилых домов), связано с объединительной политикой киевских князей. На то, что объединение южного и северного протогосударственных образований с центром в Киеве (условная дата — 882 г. — поход Олега на Киев) является важнейшим этапом складывания Древнерусского государства обращают внимание и современные историки и политологи.

Исследователи единодушно ставят создание укрепленных поселений уже при Олеге в связь с обложением населения данью. Согласно ПВЛ, в 892 г. Олег «нача городы ставити». Но прежде им в старом укрепленном центре вместо общинной была посажена княжеская военно-служилая знать. Вначале окняже-нию подверглись племенные территории, примыкавшие к глав-

-   81   -

ным международным торговым путям, и это не сопровождалось строительством крепостей. На этом этапе племенной центр мог являться либо «пактиотом», данником «мира деля», о чем свидетельствует история подчинения вятичей Киеву2, либо, помимо дани, племя могло нести обязанность участия в военных походах киевских князей. Так, древляне уже в начале X в. находились в определенной зависимости от Киева (как полагает И.Я. Фроянов, от полянской общины в целом), принимая участие в военных походах на Византию3. В 913 г. древляне выходят из под власти киевских князей («затеоришася от Игоря»). В 914 г. «иде Игорь на древляны, и победивъ, и возложи на ня дань больше Олговы»4.

Но создание собственно государственной сети пунктов, связанных с княжеской властью, начинается с административной реформы княгини Ольги и сопряжено, как известно, с уничтожением племенного центра древлян — Искоростеня — после хрестоматийного сюжета, описанного под 945 г. в ПВЛ. Как полагают ученые, эти завоевания завершились строительством на земле древлян княжеской крепости в Овруче5. Лишь после этого Древлянская земля становится составной частью Древнерусского государства. Княгиня Ольга в 946—947 гг. дала «уроки и уставы» не только древлянам, а двинулась затем по всей земле, установляя «места и погосты».

По последним археологическим данным, процесс возведения собственно государственных крепостей сопровождался акциями ликвидации местной общинной знати вместе с опорными пунктами ее власти. Эти данные красноречиво свидетельствуют о том, что время строительства княжеских крепостей совпадает с временем массовой ликвидации общинных центров, при этом рядовые поселения земледельцев не сжигались. После ликвидации племенных центров общины вынуждены были подчиниться новым хозяевам — княжеским крепостям6.

Сопоставляя время ликвидации автономии союзов племенных княжеств в тех регионах, где расположены их главные города, со временем, которым датируется основание на их территории укрепленного поселения, А.А. Горский приходит к выводу, что ни одного «чистого» случая эволюции центра племенного княжества или союза племенных княжеств в центр волости нет, и, следовательно, при переходе территории под непос-

-   82   -

родственную власть киевских князей обычным было создание нового центра с целью, очевидно, нейтрализовать сепаратизм знати союза племенных княжеств7.

Следует заметить, что аналогичное явление прослеживается при образовании западно-славянских государств — Чехии и Польши: здесь также происходит создание новых центров и вытеснение старых8. С точки зрения сравнительно-исторического подхода еще больший интерес представляет скандинавский материал, в первую очередь по той причине, что здесь четко прослеживается период параллельного сосуществования двух центров в каждом административно-территориальном округе. Наряду с «тунами» — племенными центрами — с VII в. здесь появляется новый тип поселений — «хусабю». Исследователями он рассматривается как королевская усадьба, управляемая слугами конунга и предназначенная для сбора дани с местного населения9. Происходит как бы наложение двух сетей административных центров, соответствующих двум противостоящим системам власти: центральной и местной. На Руси с хусабю сопоставимы погосты. Показательно, что крупнейшие погосты располагались вблизи древнейших племенных центров: Гнездово — под Смоленском, Шестовица — под Черниговом, Сарское — под Ростовом, Городище — под Новгородом 10. Но, как показали раскопки последних лет, Новгород не просто сменил Городище: в городе открыты напластования середины X в., когда жизнь на городище продолжалась, то есть в X в. они сосуществовали. По мнению современных исследователей, подобный дуализм двух соседних центров многое объясняет. В данном случае он обусловлен дуализмом древних вечевых властей Новгорода и князя, чья экстерриториальная резиденция располагалась вблизи города11.

Таким образом, в зависимости от условий, в которых происходила ликвидация политической автономии племенных княжений, великокяжеская власть выбирала и различные способы реализации своей политики: от прямого уничтожения местной аристократической верхушки до постепенной замены администрации в случае добровольного присоединения. Возражая против непосредственной привязки археологической ситуации к указанным политическим событиям, следует указать на возможность различных причин, вызвавших гибель центров поселений. Вопрос о том, всегда ли уничтожалась местная племенная знать,

-   83   -

нельзя решить только с помощью археологических данных. Ответ на него зависит от того, как интерпретировать сообщения летописей, например, эпизоды с посольствами Олега и Игоря в Византию. Большинство исследователей полагают, что «всякое княжье» договора 944 г. и есть «примученная» местная племенная знать, которая еще в договорах 907 г. и 911 г. титулуется «светлые» и «великие» князья, хотя и «под Олгом сущих»12. Но некоторые ученые считают, что весь состав посольства был кровно-родственной группой, то есть Рюриковичами13.

Заслуживает внимания и такой вопрос, кто эффективней мог представлять центральную власть на местах — посадники из числа высшей военно-служилой знати или сыновья князя в качестве таковых. Интересный сравнительный материал о становлении верховной государственной власти и ее административной системы дает, на наш взгляд, соседняя с Русью Норвегия. Здесь в первой половине X в. первый правитель объединенного государства Харальд Прекрасноволосый провел следующую реформу. Сначала им была создана система сидевших по волос-тям-фюлькам посадников-яр лов. Затем он дал своим сыновьям сан конунга и разделил между ними страну. В каждом из фюль-ков он дал сыновьям половину своих доходов, а также право сидеть на престоле на ступеньку выше, чем ярлы, но на ступеньку ниже, чем он сам и. И те и другие через некоторое время вступили в конфликт друг с другом.

Как полагает А.В. Назаренко, причина конфликта кроется в разнонаправленности двух процессов: наделения сыновей и организации государственной власти на местах15. Нам же представляется, что формирование династического принципа управления государством не противоречит сути становления государственной административной системы, так как в нашем случае сыновья киевского князя, уже начиная со Святослава, — именно наместники, то есть его представите ли-управленцы на местах. Не случайно летописец подчеркивает, что киевский князь мог свободно перемещать их из одного города в другой. Они были лично ответственны перед киевским князем за сбор и доставку двух третей дани в столицу, обязаны были защищать управляемую территорию и границы государства, поддерживать общий порядок судом от имени великого князя. Это особенно хорошо прослеживается со времен Владимира. Еще в конце XIX в.

-   84   -

историки обратили внимание на то, что перечень городов, в которые Владимир послал наместниками сыновей, не случаен. Летописец вложил в него особый смысл: наместников получили главным образом города, стоявшие на окраинах складывавшегося государства. Под 988 г. сообщается: «Ее у него [Владимира] сынов 12: Вышеслав, Изяслав, Ярослав, Святополк, Всеволод, Святослав, Мстислав, Борис, Глеб, Станислав, Позвизд, Судислав. Ипо-сади Еышеслава в Новегороде, а Изяслава Полотьске, а Святопол-ка Турове, а Ярослава Ростове. Умершю же старейшему Вышесла-еу Новегороде, посадиша Ярослава Новегороде, а Бориса Ростове, а Глеба Муроме, Святослава Деревех, Всеволода Володимере, Мстислава Тмуторокани»16. Современный исследователь проблемы полагает, что потомки Владимира были посланы им прежде всего в те центры племенных княжений, верхушка которых особенно стремилась к отдалению от Киева и противостояла централизации государства17. В остальных городах роль наместников великого князя, начиная со второй половины X в., исполняла высшая дружинная знать18.

По мнению Л.С. Васильева, ставка на взаимопроникновение и сращивание клановых близкородственных отношений и административно-политических функций является отличительной чертой государств с традиционным типом политической культуры. Вывод сделан на материале раннефеодального Китая, где основным тезисом формирования административной системы был: «государство — это большая семья»19. Но, поскольку черты патернализма изначально свойственны отечественной политической культуре20, можно предположить, что Владимир предпочел опереться на близкую родню по сходным основаниям. И хотя исследователи верно отмечают, что система отношений в раннем государстве несводима к нормам семейного и наследственного права, указывают на политические аспекты в посажении Рюриковичей, сменивших племенных князей, существует также обширная литература, в которой подчеркивается патримониальный характер отношений внутри политической элиты в ранний период21.

Отсюда вытекает, что на этапе генезиса государства административная реформа Владимира, оперевшегося на сыновей-наместников, имела определяющее значение для устойчивости политической системы Древней Руси. По мнению Н.Ф. Котля-

-   85   -

pa, именно административная реформа Владимира, о которой летопись рассказывает под 988 г., положила конец местному сепаратизму, выбив почву из под ног племенной аристократии: «Этим был нанесен решающий удар родоплеменным отношениям в обществе», — утверждает исследователь22.

Внимание к данному аспекту складывания Древнерусского государства было привлечено с целью подчеркнуть, что оценка административной политики первых правителей как «негосударственной» может проистекать только из нашего неадекватного представления об особенностях реннесредневековых государств с доминирующим компонентом традиционного типа политической культуры. Между тем, если рассматривать формирование идеи государственности в раннесредневековой Европе не с позиций ее сличения с высокоразвитыми античными теориями о публичной власти, а с позиций оценки ее автохтонного развития из идеи суперсоюза племен, то мы получим совершенно иную картину. Действительно, Средневековое государство было почти полной антитезой государству античному, так как основывалось на личностных отношениях, а не на отвлеченной концепции государства и безличных институтах. По словам И.П. Медведева, в раннесредневековой Европе «место публичного права заняло патримониальное обычное право варварских "правд", в результате чего произошла как бы приватизация государства, низведение его до ранга res privata военного вождя, его родовой собственности и, соответственно, как бы одомашнивание (доместикация) государственных служб»23. Подобную особенность раннего государства отмечают и другие исследователи. Они полагают, что пока не сложилось строгой административно-бюрократической системы, ключевым элементом в управлении выступал не знак (должность), а сам человек — безотносительно к тому знаку, которым он был отмечен 24. Политической мысли раннего Средневековья еще только предстояло выработать основания, на которых res privata может превратиться в res publica.

Проблема формирования и функционирования административного аппарата, «передаточного звена», имея длинную историографию, все же продолжает оставаться дискуссионной. Так, остается открытым вопрос, на какой же основе складывались отношения внутри политической элиты Древнерусского госу-

-   86  -

дарства. В советской историко-правовой науке прочно утвердилось мнение об этих отношениях как идентичных западно-европейской модели и трактовались исключительно в терминах сюзеренитета — вассалитета25. Влияние работы В.Т. Пашуто, пытавшегося обосновать существование на Руси вассальной присяги оммажа, «рыцарских правд», регулировавших отношения сеньоров с вассалами26, было столь очевидным, что с этого времени феодальный вассалитет в княжеской среде стал прочным историографическим фактом27.

Но некоторые исследователи сегодня настаивают на том, что вассалитет X—XI вв. нет оснований считать феодальным, поскольку отношения внутри правящего слоя опирались на патриархальный юридический быт, что и выражалось соответствующей «семейной» терминологией28. По мнению И.Я. Фроянова, вассальные и семейные отношения для указанного времени практически совпадали: сюзереном выступает князь-отец, а вассалами — сыновья-княжичи29. Вышеназванный исследователь считает, что семейные отношения мешали складыванию субвассалитета, поскольку они есть прямые и непосредственные отношения младших родичей к главе семейства. Промежуточных отношений здесь нет и быть не может. К тому же, отмечает ученый, отсутствие субинфеодации расценивается современными исследователями истории раннего Средневековья стран Западной Европы как проявление незавершенности процесса формирования вассально-ленных отношений30.

Если же посмотреть на проблему шире, не сводя ее к западно-европейским соответствиям, то «недоразвитость» вассалитета для древнейшего периода русской государственности обернется типологически иной формой отношений внутри политической элиты. Как показывают лингвистические31 и этнологические32 исследования позднепотестарных и раннегосудар-ственных обществ, первоначально политические отношения оформлялись с помощью старых категорий. В рамках традиционного политического режима большинство новых связей строилось по модели родственных и обозначалось терминами родства, поскольку традиционное мировоззрение было сориенти-рованно на родственные связи, а само общество воспринималось как социальный организм родства. Упоминание соответствующих терминов родства наряду с титулами было обязатель-

-   87   -

ным при обращении к лицам старшего поколения и более высокого социального положения33.

Это хорошо прослеживается на материале Древней Руси, причем к одному и тому же лицу нередко прилагалось по нескольку обозначений: «прислася Глебовича Всеволод и Володимер ко Всеволоду Юргевичу, рекуще ты господин, ты отецъ, брат паю старейший»^; «послаша к нему, глаголюще, ты отец, ты господин, ты брат»; «поклонишася Юръю ecu, имуще его отцем себе и господином»; «выеха князь Ярослав и удари челом князю Костянтину и рече, господине, аз есмъ в твоей воли, не выдавайте мя отцю моему князю Мстиславу, ни Володимеру, а сам, брате, накорми мя хлебом»; «Ростислав же ему отвеча, брате и отце»; «вы быста уладилася с своим братом и сыном Изяславом»; «и посла ко Всеволоду, ко уеви своему, в Суждалъ и моляся ему, отче, господине»; «ты мои ecu отец, а ты мои сын, ты же мои брат».

В период генезиса раннего государства категории родственных отношений стали использоваться гораздо шире. В терминах родства выражались и отношения власти в процессе руководства всем общественным организмом, управления им. Распространенность этого феномена этнологи объясняют следующим образом. По мнению Л.Е. Куббеля, «основной смысл употребления принципов родства и выражающих их терминов в применении к отношениям власти и властвования, потестарным отношениям, заключен в том, что именно они определяют и обусловливают самым доступным массовому сознанию этого типа общественного развития способом равноправное (или, наоборот, неравноправное) членство в данном обществе, делая индивида в конечном счете субъектом или объектом власти. Универсальность этих принципов... очень скоро привела к искусственному конструированию родственных связей, к возникновению фиктивного родства»35. Другие исследователи также отмечают, что именно благодаря генеалогии (иногда фальсифицированной) легализуются политические связи по восходящей и нисходящей линиям. Объясняется это тем, что в архаическом обществе человек, лишенный генеалогии — «без роду, без племени» — не мог считаться равноправным, а тем более привилегированным членом коллектива36.

-   88   -

А.Е. Пресняков впервые обратил внимание на особое положение княжеского кормильца (с XIII в. — «дядьки»), стоявшего с князем во главе дружины. Первый известный летописям кормилец — Асмуд: «...а Олга же бяше е Киеве съ сыномъ сеоимъ детъскомь Святославом^ и кормилецъ его Асмудъ». Асмуд упоминается и далее с воеводой Свенельдом: «...кормилец бе его Асмуд и воевода бе Свенелдъ... и рече Свенелдъ и Асмудъ: князь уже по-чалъ, потягнете, дружино, по князе»31. Иногда одно и то же лицо называется воеводой и кормильцем: при Владимире исследователи указывают на Добрыню, его родного дядю по матери, руководителя его первых выступлений, Новгородского посадника38. Далее: «...и бе у Ярослава кормилецъ и воевода именемъ Буды [Блуд]». Кормильцем считают исследователи воеводу-тысяцко-го Георгия Симоновича: «...и быстъ посланъ отъ Владимера Мономаха еъ Суздальскую землю сип Георгии, дастъ же ему на руце сына своего Георгия»39. Дальнейшие летописные примеры также показывают, что кормильцы-дядьки часто находятся не только при малолетних князьях, но и при взрослых, притом со значительным политическим влиянием. Такова, например, фигура Свенельда. Как отмечает АЕ. Пресняков, «при Святославе видим его в положении почти соправителя. Как «"воевода отень" он стоит до такой степени рядом с князем, что имя его находим вместе с княжим в договоре Святослава с Цимисхием»40. Именно это обстоятельство послужило А.П. Толочко главным аргументом для вывода о том, что Свенельд был диархом-соправителем Святослава41. Главным же, на наш взгляд, является вывод, сделанный еще АЕ. Пресняковым о том, что «основой политического влияния педагогов-нутриторов-кормильцев надо признать связь искусственного родства, придававшую кормильцу по отношению к питомцу влияние, аналогичное родительской опеке»42.

В современной отечественной литературе на данный аспект складывания отношений внутри правящей элиты обратили внимание в первую очередь этнографы, находя типологические соответствия между институтом кормильства/аталыче-ства в разных странах43. Этот институт, впервые описанный в XIV в., был широко распространен на Северном Кавказе и в Дагестане в XIV—XIX вв. Известно кормильчество в Польше, Чехии, а также в Германии X—XI вв. М.О. Косвен показал существование аталычества у знати раннесредневековых кельтов

-   89  -

в Ирландии, Шотландии, Уэльсе, а также Исландии и некоторых других европейских странах44. В период римского завоевания оно было известно галлам, а во II в. до н. э — III в. н. э. — правящей династии Боспорского царства в Крыму. Не случайно исследователями отмечено, что некоторое сходство с кормиль-ством имеет обычай вассалов посылать своих детей заложниками ко двору правителя, где их воспитывали в соответствующем духе. В этом свете и сообщения летописей о киевских князьях, в дружинах которых были представители старой знати, выглядят более органичными45. Г.Г. Литаврин также указывает на категорию знатных лиц в административном аппарате раннесредне-вековой Болгарии, которая обозначалась термином «вскормленники» хана, то есть «питомцы», связанные с ним узами личной преданности и имевшие какое-то отношение к управлению славянскими провинциями46.

Исследователи справедливо отмечают, что кормильство упрочивало связи между правителями и их вассалами и способствовало внедрению княжеского рода в среду вассальной знати, где княжичи-«кукушата» постепенно вытесняли знатные элементы других родов. Вместе с тем сыновья князей росли чужими друг другу и под влиянием своих «кормильцев» вступали в распри47. Хотя тот же А.Е. Пресняков указывал и на обратную сторону этого явления. Он писал: «Стремление князей Рюриковичей монополизировать в своих руках княжую власть не дало на Руси кормильству развиться в крупную политическую силу. Те ростки, из которых у франков с развитием майордомата поднялась династия Каролингов... у нас заглохли без крупных результатов»48.

Таким образом, кормильству было предуготовано выполнять важнейшие функции политике-правовой системы: интег-ративные и адаптивные. По форме кормильство уподоблялось отношениям кровного родства, по содержанию же это был один из важных системообразующих институтов внутри складывающейся политической элиты, который скреплял, дублировал или замещал кровно-родственные связи. Его «конформистская» сущность в период бурного политогенеза выступает со всей очевидностью.

Отвечая на вопрос, как реально распределяется политическая власть между различными социальными группами, не-

-   90   -

обходимо обратиться к рассмотрению особенностей формирования дружинной организации. Многие исследователи отмечают, что в борьбе за сохранение баланса сил лидеры стремятся связать себя с теми, кто готов был исполнять их волю и безоговорочно идентифицировать себя с ними, не претендуя в то же время на их должность. Но оценки этого феномена даются самые разные — от режима военной банды49 до класса, совпадающего с административным аппаратом50, — что и послужило некоторым исследователям основанием для обозначения стадии раннего Древнерусского государства X в. как «дружинной»51. Разницу исследователи совершенно справедливо видят в том, что в отличии от простой банды, требованиям которой подчиняются по принуждению, государственному органу начинают подчиняться добровольно, так как признают эту власть легитимной. Возникает «рациональный» тип господства, основанный на осознанном убеждении в законности установленных порядков, в правомочности и авторитете органов, призванных осуществлять власть52.

Несмотря на то, что дружина набирается и строится не по родовому принципу, а по принципу личной верности, находится вне общинной структуры общества, она является своеобразной военной общиной, которой руководил князь — первый среди равных. Ее двоичная иерархическая структура: старшая дружина (княжие мужи, члены государственного, военного и хозяйственного управления) и младшая дружина (лица низшей государственной, военной и дворцовой службы) — исследована достаточно полно53. Но далеко не все аспекты данной проблемы можно считать исчерпанными.

В делении дружины на старшую и младшую исследователи справедливо усматривают потребности политической системы в организации структуры административного управления. К этому следует добавить, что этнологи на широком сравнительно-историческом материале отмечают дублирование статусно-возрастных структур общины в иерархических системах управления ранних государств54. Кроме того, В.М. Мисюгиным убедительно показано, что «в переходный период от доклассового к классовому» повсеместно складывается ситуация, аналогичная той, что наблюдается в странах африканского региона: наследованию по правилам линейного кровного родства предшествовало наследование группой «социальных сверстников», то есть «прин-

-   91   -

цип смены социально-возрастных статусов доклассового общества» полностью сохранялся55.

Так, в среде младшей дружины Древней Руси хорошо заметны подобные различия: «детские», являясь свободными воинами, обладали более высоким статусом, чем «отроки» — слуги, занятые по хозяйству. По летописи выявляется иноземное происхождение некоторой части отроков. Например, отроки князя Бориса Георгий и Моисей были уграми56, а отрок Владимира Мономаха Бяндюк — из половцев57. Симптоматично, что в старославянском, чешском и словацком языках слово «отрок» означало «раб»58. Иными словами, отроки как чужаки, лишенные генеалогии, не могли обладать равным статусом с детскими, так как понятия «родственник» и «человек» совпадали в архаическом обществе Древней Руси. Отроками позднее стали обзаводиться и бояре. Детские же, напротив, сами имели шанс «дорасти» до «старейшей» дружины, то есть до боярского статуса59.

Одним из дискуссионных продолжает оставаться вопрос об основании экономических отношений между старшей дружиной и князем. Как представляетя, говорить о земельной основе этих отношений применительно к концу X—XI вв. нельзя. В отечественных исследованиях наблюдается необоснованная, на наш взгляд, экстраполяция летописных сведений о княжеских и боярских земельных владениях XII—XIII вв. на весь XI в. и даже конец X в.60 Часто наблюдается тенденция к удревнению княжеского и боярского землевладения даже у тех исследователей, которые критически оценивают отсутствие для этого оснований в более ранних отечественных трудах61. Убедительней, на наш взгляд, выглядит мнение И.Я. Фроянова, который полагает, что «передача в кормление городов и сел носила неземельный характер. Ведь передавалась не земля, а право сбора доходов с жившего на ней населения. Стало быть, вассалитет, строящийся на пожаловании кормлений, не имел феодального содержания, поскольку был лишен земельной основы»62.

Пытаясь ответить на вопрос о том, почему отношения, основанные на земельных пожалованиях, развивались слабо, следует указать на несколько своеобразное представление о собственности на землю, сложившееся в Древней Руси. Согласно С.М. Соловьеву, «земли было слишком много, она не имела ценности без обрабатывающего ее народонаселения; главный

-   92   -

доход князя, который, разумеется, шел преимущественно на содержание дружины, состоял в дани, которую князь собирал с племен и которая потом продавалась в Грецию»63. С одной стороны, земля имелась в изобилии, с другой — ощущался постоянный дефицит в освоенных участках. При таких условиях земельные пожалования были в значительной степени бессмысленными. Их границы невозможно было четко закрепить. Возможно, это еще одно обстоятельство, по причине которого в Древней Руси долгое время не развивались «классические» поземельные феодальные отношения. Как полагает Б.Н. Флоря, «деревенские общины — объект централизованной эксплуатации со стороны воинов, объединенных в составе военной корпорации особого типа — так называемой "большой дружины", являвшейся одновременно и главной военной силой, и административным аппаратом... В рамках такой модели централизованная эксплуатация оказывалась и единственной формой эксплуатации общинников, и ведущей формой экплуатации в целом»64.

«Сущность феодальной собственности на землю, — пишет А.Я. Гуревич, — это власть феодала над людьми, ее населяющими; под вещной, экономической формой скрывалось личное отношение»65. Следовательно, право князя как верховного собственника земли проявлялось в возможности управлять «управленцами»: передавать специальным уполномоченным лицам права сбора дани с тех или иных земель. Представляется, что только в этом смысле уместно говорить о становлении верховной собственности государства на землю. А поскольку в раннем Средневековье военно-служилая знать и государственный аппарат в основном совпадали66, в новейшей литературе предлагается определение периода становления Древнерусского государства как «дружинного»67, что не может вызывать принципиальных возражений, если речь идет о времени не позднее правления Владимира Святославича. Соответственно, политико-правовой режим, при котором дружина занимает одну из главных ролей в формировании и реализации основных направлений политики и права, следует считать традиционным68.

Чтобы понять специфику отношений внутри правящей группы, следует обратиться к более глубокому анализу различий в юридических основаниях вассалитета (как системы отношений личной зависимости, основанной на договоре) и мини-

-   93   -

стериалитета (как службы недоговорного характера). В литературе отмечается, что отношения вассалитета и подданства-мини-стериалитета являются взаимосвязанными, но все же разными формами господства и подчинения внутри правящей элиты, а также между феодалами и государством69.

Н.Ф. Колесницкий, характеризуя взаимоотношения вассалитета и министериалитета в Западной Европе, отмечает, что в Германии королевская власть использовала государственный мини-стериалитет как средство, чтобы «создать себе искусственную опору», ибо «он давал то, чего не могла дать ленная система: верных королевских слуг, связанных с монархом узами личной зависимости и служивших ему в силу своего зависимого положения»70.

Преобладание подобного типа отношений некоторые исследователи наблюдают в Византии. Как отмечал А.Я. Гуревич, Византия не знала феодального договора, принципа вассальной верности или групповой солидарности пэров. «Вместо тесных "горизонтальных" связей между лицами одинакового статуса преобладали "вертикально" направленные отношения подданных к государю»71. В.Б. Кобрин и АЛ. Юрганов считают, что типологически русский вариант самодержавия близок византийскому72. Конечно, уместно говорить лишь о схожести, но не о тождестве сущности самодержавия в Древней Руси и Византии, как это иногда утверждается в литературе73. Ведь содержание понятия «самодержец» в Византии и на Руси не было равнозначным уже в теории, что можно считать убедительно доказанным74.

Здесь, как представляется, нельзя упускать из вида одну важную особенность: влияние идеологического фактора на складывание вертикальных связей. Древнерусское государство, войдя в качестве субцивилизационной структуры в состав восточно-христианского мира, с самой ранней стадии своего развития выстраивало отношения внутри административного аппарата по-иному, нежели это происходило в государствах западно-европейского региона. «Опираясь на представление о верховенстве государства над людьми и классами, заложенное в рим-ско-византийском праве, [эти] монархи обретали господство над всеми своими подданными от знати до простолюдинов»75. Именно в силу своей приверженности православной идеологии, неотъемлемой частью которой являлась имперская доктрина власти76, формирующаяся древнерусская государственость

-   94   -

старалась опереться не на отношения договора между вассалом и сюзереном, а на отношения «вручения себя» подданных монаршей воле.

Архетипическая обусловленность моделей обоих типов отношений исследована Ю.М. Лотманом. Он указал на глубинные, ментальные связи между различными способами установления отношений «вертикальной» зависимости в обществе и соответстующей им религиозной ориентации.

По мнению известного культуролога, «сложившееся двоеверие (сосуществование языческого и православного мировоззрений. — И. Ф.) давало две противоположные модели общественных отношений в Древней Руси. Нуждавшиеся в оформлении отношения князя и дружины тяготели к договорности», тогда как православная доктрина требовала установления отношений безусловного подданства, при которых отношения между властью и подчиненными не получают характера эквивалентности 77. Господством архетипической модели «договора» в Западной Европе отчасти можно объяснить тот факт, что здесь «передаточное звено» как проводник государственной политики рано становится равноправным субъектом собственности78.

Представляется важным отметить возрастающий интерес исследователей к проблеме «вертикальных» связей в административном аппарате. Ушедший было с исторической сцены термин «клиентела» вновь включается в круг современных политических понятий. Еще М. Вебер в своем сравнительно-историческом анализе политического господства использовал понятие «патримониальная бюрократия», сочетающее в себе элементы двух основных типов господства — «традиционного» и «легального». При этом подразумевалось наличие функционального аппарата господства, руководствующегося правом, которое устанавливает господин79. Как верно отмечается в литературе, клиентела уходит корнями в догосударственные отношения обмена деятельностью, в практику престижного поведения. Но трудно согласиться с автором, разрабатывающим эту проблему на современном отечественном материале, что клиентела как феномен исторически связана с представлением о договорной, условной природе отношений и является однотипным явлением с вассальной системой Средневековой Западной Европы80. Нам представляется, что в паре «патрон — клиент» преобладают отношения безусловной

-   95   -

личной зависимости, приближенной к понятию подданства-ми-нистериалитета или «вручения себя», и это особенно характерно для периода становления политике-правовой системы Древней Руси. В другом автор совершенно прав: будучи патриархальным институтом, клиентела компенсировала разрушавшиеся традиционные коммуникативные структуры81.

Исследуя особенности формирования и функционирования политико-правовой системы Древней Руси, нельзя оставить в стороне ее религиозно-идеологическую составляющую. Несмотря на такой существенный признак традиционной политической системы, как синкретичность, нераздельность власти, в изучаемый период заметно усиление функциональной специализации всех отраслей политической деятельности, в том числе выделение религиозно-идеологической. Значение сакрализации должности вождя для окончательного оформления этого политико-правового института сегодня подчеркивается в новейшей литературе82. При этом отмечается, что на ранних стадиях государственного развития значение религиозной, сверхъестественной санкции отношений властвования стремительно растет83.

Выше уже отмечалось, что сама этимология слова «князь» указывает на совмещение им в догосударственный период функций светского и духовного правителя. Как подчеркивают исследователи, современники и в X—XI вв. придавали некоторым древнерусским князьям качества волшебников, но реально княжеская власть со времени образования государства была отделена от культа84. Обращалось внимание также и на то, что по арабским источникам сакральный компонент власти в Древней Руси обладал приоритетом перед светским. По этому поводу О.М. Раповым было сделано вполне логичное предположение о том, что «перед принятием христианства в восточно-славянском обществе имело место разделение власти между жрецом-знахарем и князем-правителем. Это обстоятельство должно было привести к серьезному конфликту в период становления феодального строя, когда на первое место в стране выдвигался верховный правитель, а служителям культа в этой общественной структуре была отведена лишь подсобная, подчиненная роль»85. О силе политического влияния языческих жрецов писал академик Б.А. Рыбаков в своем фундаментальном труде «Язычество Древней Руси», и, как полагает А.А. Вишневский, имеющиеся

-   96  -

сведения (например, события 1024 г., 1071 г.) позволяют заключить, что власть волхвов вполне могла представлять собой реальную оппозицию княжеской власти. «В этой связи, — заключает он, — принятие христианства приобретает особый смысл как попытка княжеской власти реструктурировать сложившуюся политическую организацию в целях усиления княжеской влати и ослабления политического влияния жречества»86.

Действительно, прежде чем христианство смогло проявить себя как элемент, стабилизирующий иерархию общественных ценностей, оно привлекло правящий слой новыми политическими возможностями. Сила управленческого потенциала древнерусской церковной организации росла в связи с освоением ею новых земель и неизбежным управлением ими. Любой новый монастырь на окраине Древней Руси превращался не только в административный центр, но и в действенного коллективного пропагандиста мировой религии и идеи государственности.

Консолидирующую роль церкви прекрасно сознавали те представители государственной власти, которые претендовали на наследие единой раннефеодальной монархии XI в. Владимир Мономах предпринял даже попытку сделать духовенство непременным участником княжеских снемов. Именно в этом смысле исследователи толкуют предложение Мономаха Олегу Святосла-вичу в 1096 г.: явиться в Киев «пред епископы и пред игумены и пред мужи отец наших и пред людьми градскими»*7. Сохранению политической роли Киева, за обладание которым боролись практически все княжеские линии, несомненно, способствовало среди других факторов и наличие в нем митрополичьей кафедры.

При традиционном политическом режиме религия, с одной стороны, содействовала легитимации власти через вовлечение части активного населения в политику, а с другой — служила важным средством отвлечения масс от политической деятельности и создания устойчивых сфер неполитической регуляции. Пассивная подданическая культура — норма для традиционного политико-правового режима. Лишь в периоды внешней военной угрозы или смены правителя те же религиозные институты и кадры могли стать организаторами масс и обеспечить политическую поддержку власти.

Подводя итоги изучению особенностей формирования функциональной подсистемы, следует констатировать, что в

-   97   -

конце IX—XI вв. Древняя Русь находилась на стадии оформления раннего государства — дофеодальной монархии. Формирующийся государственно-административный аппарат практически совпадал в это время с дружинной организацией. Иерархия внутри политической элиты еще не имела устойчивого сюзере-но-вассального характера, так как не была основана на земельном пожаловании и опиралась на обычай воссоздания искусственного родства. Этот обычай, получая все более ощутимые политические коннотации, характеризовал специфику формирования и распределения власти в обществе. Некоторые институты политике-правовой системы Древней Руси (например, воеводы-кормильцы) содержали в себе механизмы контроля за отделением власти от общества, что обеспечивало ее постепенную ротацию. Лишь в конце XI в., с развитием земельной основы отношений «вертикальной зависимости», то есть по мере генезиса феодализма, произошло некоторое сближение понятий сюзеренитета-вассалитета в Западной Европе и в Древней Руси. Религия же в этот период служила важнейшим модулятором политической активности.

2. Сгюсобыи 1-ЕП?оцыосущэошлэния полигитескси власти

Поскольку методам насильственного осуществления власти в историографии уделялось достаточно много внимания, представляется важным исследовать мирные способы движения политического процесса в Древней Руси. Тот факт, что древнерусское общество IX—XI вв., являясь в массе своей вооруженным, добровольно подчинялось эмиссарам княжеской власти — дружинникам, служит свидетельством того, что легитимность публичной власти держалась не столько на страхе наказания за неповиновение, сколько на том, что общество осознавало ее общественно-полезные функции.

Типичным методом осуществления политической власти в древнерусском обществе являлся ритуал. В сущности, политический ритуал можно рассматривать по известной аналогии с политическим процессом. Под ритуалом в широком смысле слова принято понимать стереотипизированные, знаковые формы поведения, не направленные на органически полезные дей-

-   98   -

ствия88. Несмотря на то что исследователи признают опосредованное использование ритуала в практических целях89, можно констатировать широко распространенное представление о факультативности, необязательности ритуалов. Между тем есть основания полагать, что для носителей архаического сознания характер связи между ритуалом и соотнесенным с ним событием — иной. Для людей Средневековья перемена (или подтверждение) социального статуса, вступление в правоотношения или прекращение таковых было возможно только через ритуал. Пока соответствующие процедуры не были совершены, не менялся и статус человека. Как верно отмечается в новейшей литературе, «схема "событие — ритуал" при всей своей кажущейся естественности не вполне соответствует действительности. На деле... событие существует лишь постольку, поскольку оно воплощено в ритуале»90. Ритуал как главный механизм памяти в допись-менной культуре и ритуальная стратегия поведения во многом определяли жизнь человека еще в XIX в. Это еще одна сущнос-тная черта традиционного политко-правового режима.

Как символическое выражение важнейших социальных связей ритуал является предметом этнографических исследований. Для нас более важна другая сторона проблемы: ритуал в качестве функционального проявления политико-правовой системы. В этом случае следует учитывать, что политический и/или правовой ритуал должен обладать определенной спецификой, отличающей его от всех иных. Как форма, так и содержание политико-правового ритуала во многом сопряжены со сверхъестественной санкцией, так как должное и недолжное определяется по отношению к мировому порядку в целом как его составная часть. Немаловажное значение имеет и санкция общества, его социально-возрастных групп. Но отличие политике-правового ритуала, очевидно, состоит в том, что выполнение его сценария обеспечивается специальными органами публичной власти.

Ритуальность — неотъемлемое качество всех исторически первых систем права. Отличительной особенностью политико-правового ритуала в период раннего Средневековья является его нерасчлененность не только со сферой сакрального и социального, но и синкретизм политической и правовой нормы и процедуры. Нормы права обычно связаны с определенными процедурами и как бы воплощаются в них. Процедура имеет не

-   99  -

меньшее значение, чем сама норма. Нарушение предписанного ритуала, отход от общепризнанного сценария может свести на нет действенность самой правовой нормы. Это связано со свойством ритуала поглощать событие. Этнологи отмечают немаловажный для историко-правового исследования парадокс: будучи насквозь условным (символичным), ритуал в то же время безусловен в прагматическом отношении. Более того: одна из основных функций ритуала состоит в том, что с его помощью абсолютные, безусловные биологические процессы преобразуются в условные категории. Именно по этой причине появляется возможность «растягивать» во времени смерть и рождение, а с другой стороны, «сводить» в одну «точку» такие длительные процессы, как перемена социального статуса в связи с взрослением и другими состояниями91.

Конечно, утверждение о том, что процедура в раннесред-невековой Руси была важнее самой нормы, было бы некорректным. Известно, что норма — абстрактная модель поведения, рассчитанная на многократное применение. Правоотношение же — результат применения данной модели к конкретному событию. Ритуал как воплощение политической или правовой процедуры собственно нормой не являлся. По своей природе он, скорее, сочетал в себе элементы информации о самой норме и элементы применения данной нормы, а потому с точки зрения общей теории права стоит ближе к правоотношениям, нежели к нормам как таковым92.

Важно отметить еще одну важнейшую черту политико-правового ритуала — его публичный характер. В бесписьменном обществе, каким оставалась Древняя Русь в период записи Русской Правды93, соблюдение правовых норм могло быть гарантировано только в том случае, если они выливались в символические процедуры, в публичные действия, производившие глубокое впечатление на всех их участников и откладывавшиеся в их памяти. Ритуал выполнял здесь ту функцию, которую в более цивилизованном обществе выполняет письменный документ. То же можно сказать и о политическом аспекте ритуала: самопредъявление власти обществу всегда осуществлялось публично, это непременное условие установления (или периодического подтверждения) ее легитимности. Причем на ранней стадии развития политике-правовой системы раннесредневековой

-   100   -

Руси взаимообусловленность политического и правового дискурса выступает особенно ярко. Даже применительно к современности правоведы отмечают, что политическая норма может быть выражена как в нормативно-правовом акте государства, так и в политическом акте непосредственно. Юридическая же норма получает политическое значение в том смысле, что к ее оценке применяется политический подход94.

В Древней Руси политический ритуал органически вплетался в ткань очень многих событий, так или иначе имевших отношение к политике: будь то посажение князя на стол, встреча войска из победоносного похода или возведение нового храма. Самым ярким ритуалом, наиболее полно совмещающим в себе многие политике-правовые функции (интегративную, легити-мационную, нормативно-регулятивную, охранительную, информационно-коммуникативную, адаптивную), являлось полюдье. Исследователи единодушно характеризуют его как «ежегодное государственное мероприятие, имеющее практическую организационную сущность»95. Отмечается также, что полюдье — комплекс полифункциональный, соединяющий в себе экономические, политические, судебные, религиозно-ритуальные, символические и другие функции96. Вот как выглядит «полюдье» в трактате «Об управлении империей» Константина Багрянородного: «Зимний же и суровый образ жизни росое такое. Когда наступит ноябрь месяц, тотчас их архонты выходят со всеми росами из Киева и отправляются в полюдия, что именуется "кружением", а именно — В Славинии вервианов (древлян?), другувитов (дреговичей?), кривитеинов (кривичей?), севериев и прочих славян, которые являются пактиотами росое. Кормясь там в течение всей зимы, они снова, начиная с апреля, когда растает лед на реке Днепре, возвращаются в Киаву»97.

Полюдье, сопровождаемое дарами, являлось своеобразной формой общения князя с подданными, что, помимо прочего, имело и сакральное значение. Очень примечательно свидетельство Константина Багрянородного о том, что у росов «полюдия» именуются «кружениями»98. Примерами подобных «объездов-кружений» богата история Европы раннего Средневековья. Они зафиксированы в Германии, Франции, Нидерландах, Испании, Португалии, Англии, Ирландии, Шотландии, Швеции, Дании, Норвегии, Польше, Сербии, Болгарии, Венгрии. Тако-

-   101   -

го рода объезды вождями управляемой ими территории обнаружены в жизни многих народов Африки, у монгольских кочевников, в Микронезии, на Гавайях, Таити, в Полинезии". К обычаю таких объездов «восходят практиковавшиеся еще в XVIII—XIX вв. "путешествия" (раз или два в году) по своим владениям правителей Абхазии, Имеретин, во время которых они посещали подданных, пользовались их гостеприимством и получали от них подарки»100.

В Древней Руси политическую функцию полюдья наряду с экономической выделил еще Н.М. Карамзин: «Целию сих путешествий, как вероятно, было и то, чтобы укреплять общую государственную связь между областями или содержать народ и чиновников в зависимости от великих князей»101. На эти две функции полюдья указывали и более поздние историки Древней Руси. Особенно тесно политическая функция переплеталась с судебной. Обходя свои владения, правитель прекращал междоусобные войны, вершил суд, штрафовал нарушителей мира и закона.

Политике -правовой аспект полюдья проявлялся также «в восприятии "объезда" как способа приобретения территории (владения), подтверждение прав на нее» со стороны правителя. Речь в этом случае должна идти скорее всего не о праве собственности на землю, а о праве властвования над определенной территорией и ее населением. Этот объезд мог осуществляться вдоль пограничья с «чужими» землями. Исследователи усматривают здесь реализацию нерасчлененной идеи о суверенитете и собственности на землю главы раннегосударственного образования. Поэтому символичен «не просто факт объезда подвластной ему территории, но объезда по периметру границ или близкому маршруту»102. Этому соответствует известный по источникам более позднего времени обряд установления границ путем обхода с выполнением определенного ритуала при земельных конфликтах103. Ю.М. Кобищанов также отмечает, что «в семиотическом поле архаического мышления объезд территории (на коне или в лодке), обход ее пешком или опахивание ее плугом воспринимался как способ ее приобретения»104. К тому же объезд сакральным правителем подвластной ему территории означал периодически возобновляемое табуирование или освящение земли, призванное обеспечить живущим на ней людям защиту от внешних враждебных сил и благоденствие105.

-   102   -

Полюдье X в. являлось в сущности языческим институтом. Неслучайно между исследователями нет единства мнений по вопросу об участии «полюдного» сбора в обеспечении учрежденной Владимиром древнерусской церкви106.

Не углубляясь в дискуссию, отметим важную для темы нашего исследования черту: с развитием политике-правовой системы Древней Руси неуклонно усложнялась и система государственных налогов и повинностей. В этой связи языческий контекст ритуально-процессуальной символики полюдья переосмыслялся в сторону усиления его политических коннотаций. К тому же, оставаясь средством общения князя с населением, а также способом властвования, полюдье превращалось не столько в княжеский сбор, приближающийся к налогу, сколько в самостоятельный ритуал, аккумулирующий в себе политические (управленческие, интегративные, легитимационные) функции.

Отголосками того, что полюдье существовало и в более поздний период, и к тому же было связано главным образом с политической функцией, являются следующие сообщения источников. В Смоленской уставной грамоте князя Ростислава Мстиславича в связи с учреждением Смоленской епископии (1136 г.) в статье 4 говорится: «И се даю святей Богородицы (и) епископу: десятину от всех даней смоленских, что ся е них сходить истых (к)ун, кроме продажи, и кроме виры, и кроме полюдья»107. В жалованной грамоте 1130 г. Мстислава Владимировича и его сына Всеволода новгородскому Юрьеву монастырю сказано, что князья жалуют обители волость Буйцы: «... съ данию, и съ вирами, и съ продажами» и отдельно оговаривается: «А яз дал рукою своею и осеннее полюдие даровъное, полътретиядесяте гривън святому же Георгиеви»1т. Экономические функции полюдье постепенно передавало другим сборам, которые могли осуществлять лица и некняжеского достоинства, специально управомоченные на это княжеской властью.

Говоря о политике-правовом значении полюдья, важно подчеркнуть его системообразующие, интегративные функции в раннем государстве. Ведь политические отношения и институты в нем развиты относительно слабо, и вместе с тем в нем присутствуют жизнеспособные структуры позднепотестарного, протогосударственного общества. Некоторые исследователи полагают даже, что о государстве, в полном смысле этого слова,

-   103   -

речь может идти только с того момента, когда князь прекращает ездить в полюдье ш. Но для того чтобы возник тип господства, основанный на осознанном убеждении в законности установленных порядков, в правомочности и авторитете органов, осуществляющих государственную власть, требуется не только «переходный период», но и «переходный институт». Одним из таких медиативных институтов, несущих новую иерархию ценностей политически организованному обществу и явился, на наш взгляд, полифункциональный комплекс полюдья. Его ин-тегративные функции проявлялись в регулярности, периодичности проведения ритуала, поддержании в дееспособном состоянии, а иногда и в возрождении политической структуры раннего Древнерусского государства. Вспомним, что практически все великие князья X—XI вв. начинали свою деятельность с восстановления единого государственного пространства: отпадение тех или иных племенных территорий от Полянского союза происходило всякий раз, как происходила смена правителя110. Надо полагать, киевские князья восстанавливали политическое единство не только силой, «примучивая» отпавшие племена, но и на добровольной договорной основе, в том числе и через ритуал «презентации» собственной власти над территорией посредством ее объезда. Иными словами, речь шла о мерах антиэнтропийного характера, пресекающих распад политической системы Древней Руси.

Функции поддержания престижа власти, выражения меры согласия общества на подчинение ей выполняли также и другие ритуалы, зафиксированные в Древней Руси: пиры и дарения. Обрядовое происхождение этих социокулыурных феноменов не вызывает сомнения. Как отмечает известный историк права, «обычай встречать государя хлебом-солью восходит к древнему дару, получаемому князем в полюдье»111. Исконный смысл пиров и общих трапез ясно выражен в том их наименовании, которое сохранилось в летописи, — это «братчина». Люди, участвующие в общей трапезе и сидящие за одним столом, объединены особыми узами — это свои, родные люди. Родство по пище наряду с родством по крови известно самым разным народам ш. Как отмечается в новейшей литературе, «связь между властными отношениями и пищей является, по-видимому, глубинным пластом человеческого менталитета, уходящим свои-

-   104   -

ми корнями к социогенезу, но отчетливо фиксируется в современных политических культурах различных народов мира...»113.

Часто повествуют о пирах эпические песни ш. Летописное сказание об этом дано под 996 г.: «Въ лето 6504 Володимеръ еидееъ церковь свершену, ешедъ е ню и помолися Богу, глаголя: "Господи боже! Призри с небесе и вижъ. И посети винограда своего. И сверши, яже насади десница твоя, новыя люди си... И призри на церковь твою си, юже создах, недостойный рабъ твой въ имярож-шая тя матере, приснодевыя богородица ". Ипомолившюся ему, рекъ сице: "Даю церкви сей святей богородицы от именья моего и от градъ моихь десятую часть... "Ивдастъ десятину Настасу Корсу-нянину. И створи праздикъ великъ въ тъ день боляром и старцем градским, и убогим раздоя именье много»115.

Владимир устраивал такие пиры по сходному поводу не один раз. Во время битвы с печенегами Владимир дал обет построить церковь во имя святого Преображения Господня, так как в день этого праздника и произошла битва. Избегнув опасности, Владимир «постави церковь, и створи праздник великъ, варя 300 проваръ меду. Исъзываше боляры своя, ипосадникы, старейшины по всем градомъ, и люди многы, и раздоя убогым 300 гривенъ. Праздновавъ князь дний 8, и възращашеться Кыеву на Успенье свя-тыя богородица, и ту пакы сотворяше празник великъ, сзывая бе-щисленое множество народа. Видя же люди хрестьяны суща, радо-вашеся душею и тълом. Итако по вся лета творяше»116 (выделено нами. — И. Ф.).

Сведения о пирах сохранились не только в летописях и былинах. Следы пиров-братчин обнаружены археологами в Новгороде в слое X в.117 Те исследователи, по мнению которых летописные и фольклорные известия о княжеских пирах не являются тенденциозным вымыслом летописца или данью литературной традиции, считают пиры важнейшим механизмом как социально-экономического, так и политического функционирования раннего государства, поскольку они были главным способом перераспределения прибавочного продукта, отчужденного во время полюдья правителем ш. Отмечен и демократический характер княжеских пиров, которые собирали в Древней Руси не только членов княжеской дружины, но и представителей всех социальных групп. Как верно отмечает В.Е. Ветлов-ская, такой «состав участников праздничного застолья в начале

-   105   -

былин киевского цикла означает, что былая родоплеменная общность уже осмысляется в более широких пределах — как общность людей, объединенных идеологически и территориально новыми узами сверхплеменной и только складывающейся русской государственности»119. Понятно, что в этом случае пиры могли функционировать одновременно и как политические советы при князе ш.

Показательно, что на ранних этапах политического развития участники ритуального застолья воспринимали раздариваемое как общественное достояние, что косвенно подтверждается и этимологически. Так, древнерусский книжник, переводя Эклогу, греческий термин «бтщоскх» «казна» перевел как «людское», то есть общее121 (собранное в полюдье? — И. Ф.). Этнографические данные также подтверждают широкое распространение представлений в ранних государствах об обязанности богатых одаривать и о привилегии «нижестоящих» пользоваться щедрыми дарами. Без раздаривания подарков и других подобных акций невозможно сохранить авторитет и власть. Демонстративная щедрость — эталон поведения правителя в раннепо-литическом обществе ш.

Помимо редистрибутивной функции, пиры выполняли и другие важнейшие функции — утверждения или повышения социального статуса и личного престижа. По мере нарастания социальной дифференциации в обществе место, занимаемое во время застолья, стало служить одним из главных индикаторов политической иерархии среди принимающих участие в трапезе. Статусная власть как раз и проявляет себя в первую очередь в контроле над ресурсами и регулировании их использования. «Должность, — пишет Л. С. Васильев, — была притягательной отнюдь не потому, что она сулила богатство. Притягателен был престиж. Он, и только он, создавал авторитет и приводил к власти. Власть же давала право руководить и распоряжаться достоянием коллектива, то есть была высшим воплощением общепризнанной шкалы социальных ценностей»123. Пиры как общеполитические праздники являлись продолжением-инверсией ритуала полюдья. Их потлачевидные формы, описанные у многих народов, способствовали не только консолидаци общества, снятию политического напряжения, но и посредством «перерегистрации» статусов восстанавливали социальную гармо-

-   106   -

нию в ритуально-процессуальной (самой достоверной для архаического сознания) форме. Происходило то, что современные политологи называют структурирующей политизацией.

Посредством таких ритуалов, как пиры, полюдье, поса-жение князя на стол и некоторых праздников, имеющих политический контекст, упрочивалась социальная база политической власти правящей элиты, так как усиливалась возможность предвидеть реакцию общества на принимаемые политические решения и корректировать ее прямо в процессе ритуала124. Как верно отмечается в литературе, легитимация государственной власти представляет собой взаимообусловленный процесс, с одной стороны, «самооправдания» и обоснования собственной власти со стороны управляющих, а с другой — «оправдания» и признания этой власти со стороны управляемых125. Поэтому политическая власть в лице князей Рюрикова дома, церковных иерархов и административного аппарата, обладая символическим капиталом, могла формировать в нормативно-ценностном пространстве древнерусского общества такие новые идеологе-мы ценностного содержания, усвоение которых изменяло внутренний мир людей и задавало определенные стереотипы восприятия социально-политической действительности.

Характеризуя приемы и методы, используемые для осуществления власти, представляется важным подчеркнуть, что типичным способом урегулирования социально-политических конфликтов также являлся ритуал. На наш взгляд, представляется справедливой точка зрения, согласно которой в доиндуст-риальных обществах конфликт часто не являлся выражением патологического состояния, а представлял собой адаптивный процесс: не только нормальный, но даже неизбежный и позитивный, если имел регулируемый характер126. Ведь конфликты сами по себе — не просто сигналы о дестабилизации власти, а это способ движения политического процесса. Реальная историческая динамика была бы без них невозможна, так как политическое взаимодействие предполагает не только сотрудничество, но, порой, и жесткую конкуренцию.

Политологи определяют политический конфликт как разновидность (и результат) конкурентного взаимодействия двух и более сторон (групп, государств, индивидов), оспаривающих друг у друга распределение властных полномочий и/или ресур-

-   107   -

сов ш. Они также полагают, что неоднородные внутренние конфликты, налагаясь друг на друга, способны предотвратить глобальный раскол общества.

Как отмечает современный исследователь, ранее в качестве субъектов политических конфликтов рассматривались только классы и государства, а несоциальные группы, тем более — индивиды. Взаимоотношения индивидов, особенно конфликтные, часто рассматривались упрощенно с точки зрения современных моральных оценок и поиска исключительно рационального их объяснения128. Так, о почти «звериных» отношениях между членами одной правящей семьи говорилось много в советской литературе. В частности, АГ. Кузьмин отмечал, что в договоре Игоря с греками каждый член его семьи, включая жену и сына, имеет своего собственного посла, представляющего его интересы. По мнению историка, это свидетельство недоверия даже между ближайшими родственникам129. Но, как показали исследования последних лет, в таких ситуациях, как посольство и других репрезентативных случаях, «людность» являлась политической нормой и, скорее, символизировала сильную и почитаемую власть, чем говорила о степени взаимного недоверия130.

Конфликт на стадии становления политике-правовой системы Древней Руси проходил в оболочке ритуального, а точнее, являлся таковым по сути. Как уже говорилось в предыдущей главе, он инсценировал структуру нормы: «если — то — иначе». В основе ритуального конфликта изначально лежали две идеи: чередования добра и зла (то есть в применении к политическим отношениям — благотворного и опасного аспектов власти) и периодического восстановления ранее существовавшего, освященного традицией порядка вещей. При этом в ходе «восстановления» обычно создавалась на какое-то время ситуация, полностью отрицающая тот порядок, который надлежало восстанавливать131. По этнографическим данным, у многих народов ритуальным конфликтом такого рода сопровождалась любая смена правителя, так как с точки зрения архаической психологии промежуток между ушедшим правителем и будущим — время полной неустойчивости, а поэтому и исключительно опасное, требующее особого ритуального регулирования. Порой политическая практика сводилась к тому, что братья, кузены, дядья вынуждены были в честных поединках унич-

-   108   -

тожать друг друга, и трон доставался победителю132. Как отмечает Л.С. Васильев, при всем варварстве такого способа наследования в нем был немалый резон: освободившись от соперников, новый правитель чувствовал себя на троне много уверенней, что было прежде всего в интересах самой структуры133. Успехи, достигнутые Древней Русью в период единодержавного правления Владимира Святого, Ярослава Мудрого, Владимира Мономаха, подтверждают этот тезис.

Таким образом, рассмотренный выше ритуально-процессуальный способ функционирования политике-правовой системы позволяет заключить, что многие проявления социально-политической жизни Древней Руси выражали сущностное содержание традиционного политике-правового режима. В новейшей литературе подобный режим характеризуется как совокупность политических обычаев, традиций, нравственных норм и возникающих на их основе общественных отношений, в которых выражен традиционный образ и стиль формирования и проведения в жизнь политических интересов ш. Его важнейшая черта — воспроизведение компонентов и признаков политической системы — по сути является функцией всей политико-правовой системы Древней Руси. Ведь именно в стадии переходного периода нагрузка падает на функции самосохранения и саморегулирования общества. Наиболее органичной формой их осуществления являлся политике-правовой ритуал. Он компенсировал отсутствие четко дифференцированной инфраструктуры государственных и негосударственных, правовых и неправовых институтов. Посредством ритуала в раннесредневековой Руси осуществлялись одновременно все функции политико-правовой системы: интегративная, легитимационная, нормативно-регулятивная, охранительная, информационно-коммуникативная, адаптивная и др. Позднее, начиная с конца XI в., князья, боярство и вечевые структуры активней включились в процесс распределения и контроля власти, что и привело в конечном счете к формированию трех различных типов политических режимов: монархического — во Владимире-Суздальской Руси, аристократического — в Галицко-Волынской Руси, демократического — в Новгородской и Псковской землях.

-   109   -

Примечания

1 Пресняков А.Е. Княжое право в Древней Руси. Лекции по русской истории. Киевская Русь. М., 1993. С. 319, 324.

2 См. под 966 г.: Святослав «перея» их дань у хазар; затем Владимир в 981 г. снова «вятичи победи и възложи на ня дань от плуга» (см.: ПСРЛ.Т.1.Стб.65).

3 ПВЛ. Т. 1. С. 23. 4ПСРЛ.Т.1.Стб.42.

5 Она впервые упоминается как резиденция князей под именем Вручай под 977 г. (см.: Там же. Стб. 74—75).

6 Тимощук Б.А. Восточные славяне: от общины к городам. М., 1995. С. 179-182.

7 Горский А.А Политические центры восточных славян и Киевской Руси: проблемы эволюции // Отечественная история (далее — ОИ). 1993. № 6. С. 159.

8 Рогов АИ., Флоря Б.Н. Формирование самосознания древнерусской народности (по памятникам древнерусской письменности X—XII вв.) // Развитие этнического самосознания славянских народов в эпоху раннего Средневековья. М., 1982. С. 260—261.

9 Мельникова Е.А., Петрухин В.Я. Начальные этапы урбанизации и становление государства (на материале Древней Руси и Скандинавии) // Древнейшие государства на территории СССР. М., 1985. С. 103.

10 Там же. С. 105.

11 Петрухин В.Я. Начало этнокультурной истории Руси X—XI вв. Смоленск, 1995. С. 162; Ср.: Даркевич В.П. Происхождение и развитие городов Древней Руси (X—XIII вв.) // Вопросы истории. 1994. № 10. С. 54.

12 ПВЛ. Т. 1.С. 24, 25.

13 Насонов А.Н. «Русская земля» и образование территории Древнерусского государства. М., 1951. С. 53—54; Назаренко АВ. Некоторые соображения о договоре Руси с греками в связи с политической структурой Древнерусского государства // ВЕДС: политическая структура Древнерусского государства: VIII чтения памяти В.Т. Пашуто. М., 1996. С. 63.

14 Снорри Стурлусон. Круг земной. М., 1995. С. 60—61.

15 Назаренко АВ. Родовой сюзеренитет Рюриковичей над Русью (X—XI вв.) // Древнейшие государства на территории СССР: МИ 1985. М., 1986. С. 155.

16 ПВЛ. С. 83; НПЛ. С. 159.

17 Котляр Н.Ф. Древнерусская государственность. СПб., 1998. С. 86.

18ПСРЛ.Т. 1. Стб. 75, 125.

19 Васильев Л.С. Проблема генезиса китайского государства (формирование основ социальной структуры и политической администрации). М., 1983. С. 255.

-  110  -

20 Ермоленко Т.Ф. Патернализм в политической культуре России // Российская историческая политология. Ростов н/Д, 1998. С. 223—228.

21 Ловмяньский Г. Происхождение славянских государств // Вопросы истории. 1977. № 12. С. 188—189; Макова Е.С. К истории генезиса и развития феодальной земельной собственности у южных и западных славян // Проблемы развития феодальной собственности на землю. М., 1979. С. 143; ТржешикД. Среднеевропейская модель государства периода раннего Средневековья // Этносоциальная и политическая структура раннефеодальных государств и народностей. М., 1997. С. 126.

22 Котляр Н.Ф. Указ. соч. С. 28.

23 Медведев И.П. Некоторые правовые аспекты византийской государственности // Политические структуры эпохи феодализма в Западной Европе VI—ХУЛ вв. Л., 1990. С. 7.

24 Васильев Л.С. Указ. соч. С. 169.

25 Юшков С.В. Очерки по истории феодализма в Киевской Руси. М.; Л, 1939; Греков Б.Д. Киевская Русь. М., 1953.

26 Пашуто В.Т. Особенности структуры Древнерусского государства // Древнерусское государство и его международное значение. М., 1965.

27 См., напр.: Рыбаков Б А. Киевская Русь и русские княжества XII— XIII вв. М., 1982; Черепнин Л.В. О характере и форме Древнерусского государства// Исторические записки. 1972. № 89. С. 353—408; Рапов О.М. Княжеские владения на Руси в X — первой половине XII в. М., 1977; Свердлов М.Б. Становление феодализма в славянских странах. СПб., 1997. С. 214-219.

28 Фроянов И.Я. Рабство и данничество. СПб., 1996. С. 380.

29 Он же. Киевская Русь: Очерки социально-политической истории. Л., 1980. С. 53.

30 Там же. С. 54.

31 Бенвенист Э. Словарь индоевропейских терминов: Пер. с фр. М., 1995; Иванов В.В.,Топоров В.Н. К истокам славянской социальной терминологии // Славянское и балканское языкознание. М., 1984. С. 87—98; Колесов В.В. Мир человека в слове Древней Руси. М., 1986. С. 278-288.

32 Куббель Л.Е. Очерки потестарно-политической этнографии. М., 1988. С. 117; Потестарность: генезис и эволюция. СПб., 1997. С. 103.

33 Бочаров В.В. К динамике потестарно-политических процессов в Восточной Африке: проблемы исторической преемственности // Ранние формы социальной стратификации. М., 1993. С. 142.

34ПСРЛ.Т. 1.Стб.387.

35 Куббель Л.Е. Указ. соч. С. 117.

36 Потестарность... С. 104; Рулан Н. Юридическая антропология: Пер. с фр. / Отв. ред. B.C. Нерсесянц. М., 1999. С. 55.

- 111 -

37 НПЛ. Т. 1.С. 9, 12.

38 На особую роль дяди по матери у индоевропейских народов указывал Э. Бенвенист (см.: Беневист Э. Указ. соч. С. 186).

39 Цит. по: Насонов АН. Указ. соч. С. 63.

40 Пресняков А.Е. Указ. соч. С. 199.

41 Толочко А.П. Структура княжеской власти в Южной Руси в середине IX — середине XIII в.: Дис. канд. ист. наук. Киев, 1989. С. 26.

42 Пресняков А.Е. Указ. соч. С. 200.

43 Гарданов В.К. «Кормильство» в Древней Руси // Советская этнография. 1959. № 6; Косвен М.О. Аталычество // Там же. 1935. № 2.

44 Косвен М.О. Указ. соч. С. 56-59.

45 ПСРЛ. Т. 1. Стб. 33.

46 Литаврин Г.Г. Формирование и развитие болгарского раннефе-одального государства (конец VII — начало XI в.) // Литаврин Г.Г. Византия и славяне. СПб., 1999. С. 260.

47 Кобищанов Ю.М. Полюдье: явление отечественной и всемирной истории цивилизации. М., 1995. С. 292.

48 Пресняков А.Е. Указ. соч. С. 200.

49 Strayer J.R. On the Medieval Origins of the Modern State. Prinston, 1973. P. 13.

50 Горский AA Древнерусская дружина. М., 1989.

51 См., напр.: Мельникова ЕА. К типологии пред государственных и государственных образований в Северо-Восточной Европе //ДГВЕ: МИ 1992-1993 гг. М., 1995; Котляр Н.Ф. Между язычеством и христианством (эволюция древнерусской государственности в X веке) // ВЕДС: язычество, христианство, церковь. М., 1995; Он же. Древнерусская государственность. СПб., 1998.

52 Даркевич В.П. Указ. соч. С. 54.

53 Владимирский-Буданов М.Ф. Обзор истории русского права. Петроград; Киев, 1915. С. 27-28; Юшков С.В. Указ. соч. С. 31-33; 144-146; Греков Б.Д. Указ. соч. С. 338—346; Пресняков АЕ. Указ. соч. С. 185— 229; Горский АА Древнерусская дружина... С. 25.

54 Бочаров В.В. Указ. соч. С. 243—244.

55 Мисюгин В.М. Три брата в системе архаических норм наследования власти //Африканский сборник. История, этнография. Л., 1983. С. 87.

56 ПВЛ. Т. 1. С. 91; Киево-Печерський патерик / Изд. подгот. Д.И. Абрамович. Киев, 1930. С. 102.

57 ПВЛ. Т. 1.С. 149.

58 Фасмер М. Этимологический словарь русского языка: В 4 т. М., 1967. Т. 3. С. 172.

59 Наряду с посадниками у А. Боголюбского детские имели свои дома (см.: ПСРЛ. Т. 1. Стб. 370).

-  112  -

60 Рапов О.М. Указ, соч.; Свердлов М.Б. Генезис и структура феодального общества в Древней Руси. Л., 1983; Он же. Становление феодализма в славянских странах. СПб., 1997; Горский А.А. Древнерусская дружина...

61 См.: Котляр Н.Ф. К истории возникновения нормы частного землевладения в обычном праве Руси // Древние славяне и Киевская Русь. Киев, 1989. С. 152.

62 Фроянов И.Я. Указ. соч. С. 88.

63 Соловьев С.М. Истоия России с древнейших времен: Соч. в 18 кн. М., 1991. Кн. 13. С. 17.

64 Флоря Б.Н. «Служебная организация» и ее роль в развитии феодального общества у восточных и западных славян // ОИ. 1992. № 2. С. 56.

65 Гуревич А.Я. Проблемы генезиса феодализма в Западной Европе. М., 1970. С. 23.

66 Горский А.А. Древнерусская дружина... С. 32—33.

67 Мельникова Е.А. К типологии предгосударственных и раннегосу-дарственных образований в Северо-Восточной Европе (постановка проблемы) //ДГВЕ: МИ 1992-1993 гг. М., 1995; Котляр Н.Ф. Древнерусская государственность...

68 Зеркин Д.П. Основы политологии. Ростов н/Д, 1997. С. 132; Дегтярев А.А. Основы политической теории. М., 1998. С. 128; Шанин А.А. Политический режим: сущность, содержание, типология: Дис. канд. юрид. наук. Волгоград, 1999. С. 97.

69 Колесницкий Н.Ф. К вопросу о германском министериалитете X—XII вв. // Средние века. М., 1961. Вып. 20; Бессмертный Ю.Л. Система внутриклассовых отношений среди сеньоров Северной Франции и Западной Германии в XIII в. // Там же. М., 1967.Вып. 30; Кобрин В.Б., Юрганов А.Л. Становление деспотического самодержавия в Средневековой Руси (к постановке проблемы) // ИСССР. 1991. № 4.

70 Колесницкий Н.Ф. Указ. соч. С. 54.

71 Гуревич АЯ. Категории средневековой культуры. М., 1984. С. 203.

72 Кобрин В.Б., Юрганов АЛ. Указ. соч. С. 62.

73 Рапов О.М. О некоторых аспектах княжеского землевладения в Киевской Руси // Становление раннефеодальных славянских государств. Киев, 1972. С. 103-105.

74 Литаврин Г.Г. Идея верховной государственной власти в Византии и Древней Руси домонгольского периода // Славянские культуры и Балканы. М., 1978. Т. I. С. 53; Чичуров И.С. Политическая идеология Средневековья. Византия и Русь. М., 1990. С. 152.

75 Оболенский Д. Византийское содружество наций. М., 1998. С. 334.

76 Литаврин Г.Г. Идея верховной государственной власти... С. 51; Оболенский Д. Указ. соч. С. 310.

-  113  -

77 Лотман Ю.М. «Договор» и «вручение себя» как архитипические модели культуры // Избранные статьи Ю.М. Лотмана. Таллин, 1992. Т.2. С. 346.

78 Бессмертный ЮЛ. Сеньориальная и государственная собственность в Западной Европе и на Руси в период развитого феодализма // Социально-экономические проблемы российской деревни в феодальную и капиталистическую эпохи. Ростов н/Д, 1980. С. 22.

79 Вебер М. Избранное. Образ общества. М., 1994. С. 136.

80 Афанасьев М.Н. Клиентела в России вчера и сегодня // Полис. 1994. № 1.С. 121-126.

81 Там же.

82 Кучма В.В. Государство и право Древнего мира. Волгоград, 1998. С. 21.

83 Куббель Л.Е. Указ. соч. С. 84.

84 Щапов Я.Н. «Священство и царство» в Древней Руси // ВВ. 1989. Т. 50. С. 132.

85 Рапов О.М. Русская церковь в IX — первой трети XII в. Принятие христианства. М., 1988. С. 53.

86 Вишневский А.А. Киевская Русь: введение христианства и проблема рецепции византийского церковного права // Правоведение. 1992. № 5. С. 63.

87 Бибиков М.Б. Русь и Византия: встреча культур. (Обзор новейшей отечественной историографии) // Русь между Востоком и Западом: культура и общество X—XVII вв. М., 1991. Ч. III. С. 23.

88 Чеснов Я.В. Лекции по исторической этнологии. М., 1998. С. 51; Ср.: Тэрнер В. Символ и ритуал. М., 1983. С. 32.

89 Арутюнов С. А. Народы и культуры: развитие и взаимодействие. М., 1989. С. 162.

90 Байбурин А.К. Ритуал: между биологическим и социальным //Фольклор и этнографическая действительность. М., 1992. С. 19.

91 Там же.

92 Прокофьев С.Г. Онтологическая и гносеологическая функции языка в правовых нормах//ВМГУ. Сер. 11, Право. 1999. № 3. С. 105.

93 Свидетельства новгородских берестяных грамот о высокой грамотности среди городского населения XII—XIII вв., к сожалению, нельзя распространять на все население формирующегося Древнерусского государства.

94 Марченко М.Н. Государство в политической системе общества // Общая теория государства и права: Академический курс: В 2 т. / Отв. ред. М.Н. Марченко. М., 1998. Т. 2. С. 68.

95 Рыбаков Б.А Указ. соч. С. 321.

96 Кобищанов Ю.М. Полюдье: явление отечественной и всемирной истории... С. 236.

-  114   -

97 Багрянородный Константин. Об управлении империей: текст, перевод, комментарии / Под ред. Г.Г. Литаврина, Я.Н. Щапова. М., 1989. С. 51.

98 Там же.

99 Ардзинба В.Г. Ритуалы и мифы Древней Анатолии. М., 1982. С. 169.

100 Там же.

101 Карамзин Н.М. История государства Российского: В 12 т. М., 1989. Т. 1. С. 106.

102 Назаров В.Д. Полюдье и система кормлений. Первый опыт классификации нетрадиционных актовых источников // Общее и особенное в развитии феодализма в России и Молдавии. Проблемы феодальной государственной собственности и государственной эксплуатации. (Ранний и развитой феодализм). М., 1988. 4.1. С. 164.

103 См.: Павлов-Сильванский Н.П. Феодализм в России: Прил. 1: Символизм в древнем русском праве. М., 1988. С. 482—506.

104 Кобищанов Ю.М. Указ. соч. С. 247.

105 Фрезер Дж. Золотая ветвь. М., 1983. С. 262.

106 Ср.: Щапов Я.Н. Государство и церковь В Древней Руси X— XIII вв. М., 1989. С. 76—79; Фроянов И.Я. Рабство и данничество. СПб., 1996. С. 480-483.

107 Российское законодательствоX— началаXX в.: т. М., 1984. С. 213.

108 ГВНП. М.; Л., 1949. № 81. С. 140.

109 Данилевский И.Н. Древняя Русь глазами современников и потомков (ГХ-ХП вв.). М., 1998. С. 166.

110 ПВЛ. С. 20-23.

111 Дьяконов М.А Очерки общественного и государственного строя Древней Руси. СПб., 1912. С. 185.

112 См. об этом подробно: Фрезер Дж. Указ, соч.; Пропп В.Я. Исторические корни волшебной сказки. М., 1986. из Потестарность... С. 37.

114 Липец Р.С. Эпос и Древняя Русь. М., 1969. С. 127-131.

115 ПСРЛ. Т. 1. Стб. 124.

116 Там же. Стб. 125.

117 Славянские древности. Этнолингвистический словарь / Под ред. Н.И. Толстого. М., 1995. Т. 1. С. 257.

118 Гуревич АЯ. Нескромное обаяние власти// Одиссей. М., 1995. С. 67— 75; Дворниченко АЮ. К проблеме восточно-славянского политогенеза // Ранние формы политической организации: от первобытности к государственности. М., 1995. С. 306; Попов ВА. «Хождение в Абомей в сухое время года», или к вопросу об инверсиях полюдья // Там же. С. 324—330.

119 Ветловская В.Е. Летописное осмысление пиров и дарений в свете фольклорных и этнографических данных // Генезис и развитие феодализма в России. Л., 1987. Вып. 10. С. 67.

-  115   -

120 Киево-Печерський патерик... С. 19.

121 Милов Л.В. О происхождении Пространной Русской Правды // ВМГУ. Сер. 8, История. 1989. № 1. С. 10.

122 См. об этом подробней: Потестарность... С. 108—121.

123 Васильев Л.С. Указ. соч. С. 29.

124 Захаров А.В. Народные образы власти // Полис. 1998. № 1. С. 28.

125 Мамут Л.С. Образ государства как алгоритм политического поведения // ОНС. 1998. № 6; Кислицин С.А., Кутырев Н.П. Политико-правовые системы и режимы в истории России // Росссийская историческая политология. Ростов н/Д, 1998. С. 55.

126 Рулан П. Указ. соч. С. 44.

127 Пугачев В.П., Соловьев А.И. Введение в политологию. М., 1998. С.367.

128 Фроянов И.Я. Древняя Русь. СПб., 1995. С. 82.

129 См., напр.: Откуда есть пошла Русская земля. М., 1986. Т. 2. С. 17.

130 Гуревич А.Я. Нескромное обаяние власти // Одиссей. М., 1995. С. 67.

131 Куббель Л.Е. Указ. соч. С. 102.

132 Servise E.R. Origins of the State & Civilisation. The Process of Cultural Evolution. N.Y., 1975. P. 122.

133 Васильев Л.С. Указ. соч. С. 37.

134 Зеркин Д.П. Указ. соч. С. 135; Дегтярев А.А. Указ. соч. С. 128; Шанин А.А Указ. соч. С. 97-98.