3. Правосудие есть способ действий суда

Попадая в новое для себя пространство судебной деятельности, обвинитель-потерпевший и обвиняемый, отрицающий свою вину, из конфликтующих сторон превращаются в стороны. В этом смысле, с точки зрения суда, обвинитель как участник судебного разбирательства не в меньшей мере является обвиняемым, чем обвиняемый - обвинителем /не случайно, в истории суда существовал и такой период, когда в случае неподтверждения обвинения, стороны менялись местами/.

Какую позицию по отношению к сторонам может занимать суд? Любому юристу очевидным покажется ответ - нейтральную. Суд должен занимать позицию арбитра, то есть лица, лично не заинтересованного в исходе дела и призванного лишь оценить позиции сторон на предает их истинности или неистинности52. Можно сказать и так: позиция суда заключается в том, чтобы не иметь никакой позиции.

Но позвольте спросить, как в таком случае суд будет оценивать53 обоснованность или необоснованность позиций сторон? Не походит ли в таком случае суд на дальтоника, пытающегося определить достоинства одной картины перед другой по гамме цветовых пятен?

Суд появляется как своеобразный критик. Не случайно в переводе с греческого "критика" есть суд, разделение. Суд призван разделить истину и ложь, воздать должное каждой из сторон54. Чтобы выполнить эту роль, суд должен, с одной стороны, быть свободен в своих выводах, ибо моральный постулат исследователя истины: он не должен знать, где истина до самого конца исследования55; с другой - иметь какие-то первичные представления,пред-знания о предмете критики.

Здесь и получается парадоксальная ситуация. В споре обвинителя-потерпевшего и обвиняемого только две возможные позиции: утвердительная /о виновности/ и отрицательная /о невиновности/. Третьего не дано. Нельзя признать частично виновным или невиновным - таков смысл действующего уголовно-процессуального запрета, предусмотренного ст.43 Основ уголовного судопроизводства Союза СОР и союзных республик. Стало быть формировать третью позицию, отличную от позиций сторон, суду не только нельзя, но и не имеет никакого смысла, ибо она не может быть им реализована в его действиях. Своеобразие положения суда в том и состоит, что он о бя з а н произвести критику, будучи не наделен правом формирования собственной позиции, отличной от позиций сторон. Однако этот запрет, имеющий целью исключить предвзятость и односторонность окончательного вывода суда о виновности или невиновности обвиняемого, не может распространяться на те мыслительные формы, в которых протекает судебная деятельность. Во всяком случае отнесение этого запрета к тому, как мыслят судьи прежде чем прийти к окончательному выводу по делу, было бы просто-напросто бессмысленно в силу отсутствия реальной возможности проверить его соблюдение.

В то же время существование подобного рода запрета предполагает, а не исключает, наличие у суда такой исходной стартовой мыслительной позиции, которая была бы абсолютно одинакова по всем уголовным делам, ибо только она, будучи установленной или институциолизированной, то есть формализованной и заранее заданной, может обеспечить действительные беспристрастность и объективность судей. Эта исходная позиция еще не есть результат мыследеятельности судьи. Она лишь позволяет суду осуществлять свободную критику существующих позиций сторон. Такой исходной позицией во всяком случае может быть лишь презюмируппая, а не утверждающая исходная позиция суда.

Презумпция в данном случае ни к чему суд не обязывает, но она вносит некоторую организованность в судебную деятельность,задает ей направленность наполняет содержанием. В этом смысле она должна иметь для суда значение пред-знания как не результата, а способа своей деятельности. Во всяком случае суд может и должен презюмировать в качестве исходной одну из двух возможных в уголовном процессе позиций.

Допустим, что исходной для него является позиция потерпевшего-обвинителя, или презумпция виновности. Суждение обвинителя строится на таком знании о реальной действительности /об угодовно-правовых признаках деяния,механизме его совершения и др./, которое позволяет ему сделать вывод о ней, как о преступной. Признавая это суждение, суд как бы допускает существование добытых одной стороной - обвинителем - знаний о предмете критики в качестве истинных для себя. Но эти знания приняты судом априорно, им самим не получены, и в этом смысле исходно ставят суд в положение заинтересованной стороны. Презюмируя виновность, суд вынужден будет организовывать свою деятельность таким обраэом.чтобы подтверждать, а не опровергать их. Опровергать же он будет лишь то,что утверждает обвиняемый. Поскольку же последний ничего утверждать не может, его позиция состоит лишь в полном отрицании обвинения, то ддя суда в таком случае она вообще никакого значения иметь не будет. Однако.деятельность,организованная таким образом, кроме того, что она осуществляется судом, ничем другим не будет отличаться от действий обвинителя.

Презумпция виновности вообще превращает судебную деятельность в нечто бессмысленное. В самом деле, зачем потерпевшему-обвинителю суд? Он мог обойтись и обходился, применяя возмездие непосредственна» образом к причинитедю вреда, и без всякого суда. Только лишившись возможности самостоятельно назначать и применять наказание, он вынужден был признать суд в качестве единственного средства реализации своей пели и для себя.

Иное дело - обвиняемый. Для него обращение к суду -лучший из всех способов защиты от необоснованного обвинения, которые он когда-либо имел /сравни: кровная месть, поединок/, ибо только нейтральный /с точки зрения участия в самом конфликте/ суд может обеспечить полное равенство и состязательность сторон. Во всяком случае только такой суд мог быть приемлем для уверенного в своей правоте обвиняемого, считавшего себя невиновным. Сведения о древнем судебном процессе, построенном по принципу равенства сторон сохранились в памятниках обычного права многих стран56. Из Древнего Рима дошел до нас даже такой афоризм, относящийся к суду периода римской республики: поп debet actori licere, quod rео поп permittitur /He должно быть позволено истцу /обвинителю/ то, что не разрешается ответчику /обвиняемому/.

По крайней мере, если бы и пришлось вдруг устанавливать право авторства суда, то скорее всего оно было бы признано за обвиняемым, нежели за обвинителем. Было бы нелепо в таком случае связывать необходимость судебной деятельности только лишь с доказательством обвинения и наказанием обвиняемого. Логичнее предположить другое: обвиняемый обратился к суду в надежде защитить свою оправдательную позицию. Стало быть, исходная позиция суда должна заключаться только в презумпции невиновности, то есть в том, что соответствует отрицающему суждению обвиняемзго. Само по себе суждение обвиняемого о невиновности никакого знания о реальной действительности, связанной с причинением вреда, не содержит. Оно, напротив, отрицает даже имеющееся. Поэтому, заняв такую позицию, суд войдет в процесс, как субъект, для которого знания обвинителя о реальной действительности, если и существуют, то только как не соответствующие ей. Единственное знание или предзнанье, которым может обладать суд в этом случае, состоит в ток что реальная действительность, связанная с причинением вреда, существует, но она не познана. Более того, она существует как црвмо противоположное тому, что утверждает о ней обвинитель. Организуя в последующем свою деятельность, суд, презумпирующий невиновность, будет стремиться получить целостное знание об объекте познания, а не пытаться извлекать из нето лишь то, что соответствует или не соответствует обвинению. В таком случае он будет выступать в роли исследователя, познающего не то,что уже известно,а то.что еще неизвестно. Очевидно, что такая позиция суда как исследователя, знающего только то, что непознанная им действительность существует реально, никакой предвзятости не содержит, и в этом смысле удовлетворяет обе стороны, и обвинителя и обвиняемого. Получается, что хотя суд и входит в процесс, презюмируя то, что соответствует отрицающему суждению обвиняемого, но только такая презумпция способна исключить предвзятость в его деятельности, а также обеспечить ему действительную свободу в оценке доказательств.

Кроме того, именно эта позиция, презюмирующая невиновность, допускает постоянное присутствие в судебной деятельности и другой, противной ей позиции, презюмирующей виновность. Присутствие последней обеспечивается тем.что она, во-первых, является предметом судебной критики.поэтому все, что суд добывает в ходе судебного следствия, сравнивается им с обвинением, но с целью не подтвердить,а опровергнуть его, обнаружив доказательства его ложности; во-вторых, может заместить презумпцию невиновности и стать базовой для суда, но только в том случае, если суд не получит новых знаний, отличных от тех, которыми располагает обвинитель.

Получается, что, презюмируя невиновность, суд должен признавать обвиняемого невиновным всякий раз, когда ему удастся добыть в процессе судебного следствия знания, свидетельствующие о ложности обвинения, и наоборот, суд дожен будет признавать обвиняемого виновным в тех случаях, когда такие знания подучить не удалось, хотя исходно они презюмировались как существующие, но не открытые.

Действительно, если бы суд исходно презюмировал виновность и превращал бы в предмет своей критики невиновность /то есть незнание реальной действительности/, он оказывался бы в каждый раз в ситуации, где ему пришлось бы критиковать недействительную для него невиновность с позиции действительной для себя виновности /или критиковать то, не зная что/. Эта ситуация не только нелепа, но и заранее прогнозируема с точки зрения исхода такой критики: когда бы суду удавалось найти доказательства ложности невиновности,что происходило бы всякий раз, ибо эти доказательства уже заключены в его знании о виновности, он признавал бы обвиняемого виновным.

В пользу вывода о начальной позиции суда как презюмирующей невиновность, говорят сохранившиеся и дошедшие до нас сведения о древних судах.

Убедившись в необоснованности обвинения, суд признавал обвиняемого невиновным. Убедившись же в его обоснованности, приступал к критике позиции обвиняемого. Об этом свидетельствуют, в частности, такие применявшиеся в древних процессах правила,получившие распространение у многих народов, как: открытие процесса речью обвинителя57; привлечение обвинителя, не доказавшего обвинения, к ответственности за клевету58; первоочередное представление доказательств, в том числе с помощью испытания и присяги, истцом59; постановление оправдательного приговора при равенстве голосов судей "за" и "против" назначения наказания обвиняемому60.

Если мы теперь попытаемся сформулировать цель действий суда, во всяком случае презгомирутощего невиновность, то увидим,что она состоит из двух частей: недопущения необоснованного осуждения невиновного или справедливого наказания виновного. Очевидно,что эта цель как бы вмещает в себя цели и обвиняемого /недопущение необоснованного осуждения/ и обвинителя /назначение справедливого наказания/.

Можно ли в таком случае утверждать, что судебная деятельность, в цели которой фокусируются цели и обвинителя, и обвиняемого, и есть уголовный процесс?

Если учесть, что цель судебной деятельности и необходимость осуществления последней могут быть поняты только в единстве с действиями обвинителя и обвиняемого, то, видимо, ограничивать уголовный процесс только ею было бы ошибочно. В этом смысле, отдельно взятые действия обвинителя, обвиняемого и суда есть не более чем части одного целого - уголовно-процессуальной деятельности. То, что осуществляет в уголовном процессе обвинитель, обвиняемый и суд есть разные не деятельности, а действия, из которых уголовно-процессуальная деятельность слагается как целое. Цель этой деятельности задает суд, как субъект, объединяющий цели остальных участников. Отсюда можно заключить, что и разгадка способа уголовно-процессуальной деятельности кроется, видимо, в действиях всех трех названных основных действующих лиц уголовного процесса, взятых одновременно, что возможно только в судебном разбирательстве. Логично предположить,что тот способ, посредством которою организуется уголовно-процессуальная деятельность в суде и есть ее универсальный способ или должен быть таковым.

Если брать техническую сторону организации судебного разбирательства, то она, по всей видимости, отражая дихотомию цели суда, не может не быть состязанием находящихся в равном положении сторон. При этом можно выделить такие исторически сложившиеся признаки состязания, как: обязательное присутствие /явка/ в судебное разбирательстве сторон61; наличие оформленных противоположных позиций обвинителя и обвиняемого; судоговорение62; обеспечение сторонам равного участия во всех судебных действиях /прениях, выставлении свидетелей и др./; "безучастное" участие суда63.

Замзтим, однако, что хотя судебное разбирательство и должно организовываться по типу состязания, в котором принимают участие все три непременных субъекта уголовно-процессуальной деятельности: обвинитель, обвиняемый и суд, - само их участие еще не означает достижения между ними единства как одинаковости их позиций. Более того, каждый из них участвует в судебном разбирательстве, оставаясь при своем: обвинитель обвиняет, обвиняемый отрицает обвинение, суд критикует сначала одного, потом другого. Не достигаемая чисто технически, такая сборка противоположных позиций оказывается возможной в действительности мышления судьи. Мышление судьи подчиняется в этом случае логическому закону исключенного третьего. Стало быть триада, обнаруживаемая в практической деятельности суда, повторяется и в его мыследеятельности /сравни: обвинитедь-обвиняемый-суд и обвинение-отрицание обвинения-критика/. Причем такого рода единство различных позиций обвинителя и обвиняемого может быть достигнуто только им, поэтому вполне может рассматриваться как специфический способ именно его деятельности. Очевидно, что ни обвинитель, ни обвиняемый таким образом мыслить не могут и не должны. Напротив, они могут и должны сохранять противоположные позиции, ибо только при этом условии суд сможет обеспечить их единство. Поскольку применение этого способа, основанного на организации мыследеятельности по принципу исключенного третьего.возможно только в действиях суда, мы можем именовать его как п р а в о суда или правосудие.

Можно ли отсюда сделать такой вывод, что правосудие и есть единственно возможный и универсальный способ уголовно-процес-суальной деятельности? Этот вывод вполне приемлем для тех исторических периодов в развитии уголовного процесса, когда он начинался и заканчивался в суде. Но как быть с современным уголовным процессом, распадающимся на несколько сменяющих друг друга стадий, в большинстве из которых судьи нет? Если правосудие является универсальным способом уголовно-процессуальной деятельности, то мы обязательно должны обнаружить в каждой из ее стадий, а не только в судебном разбирательстве, субъекта, являпцегося его носителем. Так, в стадии предварительного расследования мы должны обнаружить наряду с обвинителей и обвиняемым, символизирупцих позиции обвинения и оправдания, еще и такого субъекта, который сборку названных позиций производит. Очевидно, что им не может быть ни обвинитель, ни обвиняемый, но может быть то лицо, которое в одинаковой степени проводит расследование того, что утверждает обвинитель и отрицает обвиняемый. Таким лицом на предварительном следствии является следователь. Не случайно первые следователи появились, хотя и в инквизиционном процессе,но при судах. Те,кто создавали институт следователей, возможно, преследовали при этом иные цели, нежели недопущение необоснованного осуждения невиновного, но даже их сознанию било доступно то, что следователь - своеобразный судья в стадии, предшествующей судебной. Поскольку мы признаем за следователем право быть судьей на предварительном следствии, то мы не можем не признать за ним и право на первоначальную оправдательную позицию критика.

Почему нельзя считать прокурора тем лицом, которое выполняет функции судьи на предварительном следствии, ибо он тоже наряду со следователем, принимает участие в нем? Более того, именно прокурор, согласно закону, осуществляет надзор за законностью действий последнего /ст.20 Основ уголовного судопроизводства Союза СОР и союзных республик/.

Однако, прокурор в качестве судьи выступать здесь не может, впрочем как и в любой другой стадии уголовного процесса.

Вспомним, прокуратура появилась впервые во Франции в XVIII в. Первоначально прокурор являлся всего лишь финансовым чиновником, следящим за правильным поступлением налогов в государственную казну. Поскольку суд оказался одним из главных источников таких налогов, прокурор должен был заботиться о ток чтобы доводить всевозможные проступки граждан до сведения суда, а также о выгодном для государства приговоре. Постепенно прокурор сделался деятельным органом уголовного процесса, задача которого состояла в доставлении материалов для преследования преступников и наложении на них штрафов. Этот институт перешел в судопроизводство всех народов и, по мнению профессора Колера, освободил суд от существовавшей у него в то время функции обвинения. Обвинение стало постепенно обязанностью прокурора и, в отличие от потерпевшего, отказаться от этой обязанности он не мог65. От этой обязанности, прокурор, принимавший участие в уголовном процессе, так освободиться и не смог. И сколь ни затуманивалась бы его роль фразами типа "осуществляет надзор" /ст.20 Основ уголовного судопроизводства Союза СОР и союзных республик/, "выявляет как уличающие, так и оправдывающие обвиняемого обстоятельства" /ст. 14 тех же Основ/, менее обвинительной она не становится. Прокурор не может быть судьей на предварительном следствии еще и потому.что,вступая в процесс как орган государства, он не только не должен, но и не может занять позицию критика обвинения, ибо сам обязан ее сформулировать и отстаивать.

Утверждая, что уголовно-процессуальный способ предполагает такую организацию практической деятельности, начальный момент которой связан с появлением критика обвинения /то есть следователя или судьи/, мы во избежание противоречивости своих выводов, должны в таком случае признать и другое: все действия, предшествующие его появлению /или связанные с персонификацией потерпевшего-обвинителя и обвиняемого/ к уголовно-пропессуальной деятельности отнесены быть не могут. Она начинает осуществляться не в тот момент, когда обвинитель облекает в форму утвердительного суждения свое представление о преступном, и даже не тогда, когда имеется уже и его суждение о виновном, а лишь с появлением следователя /судьи/, принимающего дело к своему производству.

Получается, что следователь/судья/ не начинают уголовный процесс, а как бы вступают в уже начатый. Стало быть, уголовный процесс и уголовно-процессуальная деятельность - не одно и то же. То, что мы начиная исследование, договорились именовать уголовным процессом, оказалось неоднородным по своему составу, уголовно-процессуальная деятельность не есть единственный его наполнитель. Наряду с ней, в рамках уголовного процесса участвует и какая-то другая деятельность, осуществляемая иным, неправосудным способом, которая, кстати, может полностью вытеснять уголовно-процессуальнуш. Связывая возникновение уголовно-процессуадьной деятельности с необходимостью осуществления сборки противоположных позиций обвинителя и обвиняемого, мы тем самым предполагаем возникновением определенных отношений между ними еще до того, как в уголовном процессе появляется следователь /судья/. Стало быть, в тот момент, когда следователь /судья/ вступает в уголовный процесс, в нем уже действуют и находятся в определенном отношении друг с другом обвинитель и обвиняемый. Суть этих отношений можно выразить следующим: фиксация обвинителем утвердительных суждений о преступном /возбуждение уголовного дела/ и виновном /предъявление обвинения/.

Заметим, однако, что помимо уголовно-процессуальной, которая если и облекается в форму утвердительного суждения о преступном, то лишь в части своего окончательного вывода о виновности,известен только один вид деятельности, во всяком случае имеющей дело с утвердительным суждением о преступном-уголовно-правовая. Логично предположить, что если фиксация отношения обвинителя и обвиняемого в виде утвердительных суждений о преступном и виновном, не может быть отнесена к уголовно-процессуальной, как имеющая место до появления следователя /судьи/, значит, она может быть отнесена к уго-ловно-правовой. В отличие от уголовно-процессуальной деятельности уголовно-правовая подчиняется закону достаточного основания и организуется в соответствующей ему форме утвердительного суждения о виновном как следствии преступного. В этом смысле утверждение обвинителя о виновном ничем не отличается от аналогичного по содержанию утверадения, фиксируемого в обвинительном приговоре суда,тогда как в уголовно-процессуальной первое рассматривается не более чем презумпция по отношению ко второму, причем такая, которая составляет предмет уголовно-процессуальной критики. Можно сказать и так, что уголовно-процессуальная деятельность, подвергая сомнению утвердительное суждение обвинителя о виновности, самим фактом своего существования отрицает то, что составляет смысл и содеркание уголовно-правовой. В связи с этим нелепо было бы рассматривать утвердительное суждение обвинителя о виновности,или обвинение, в качестве основания уголовно-процессуальной деятельности. Хотя обвинение и предшествует уголовно-процессуальной деятельности, оно основанием ее являться не может, напротив, основанием здесь может служить только то, что его усомняет, а именно-преэумпция невиновности.

Между тем, ошибочный взгляд на обвинение как основание уголоно-процессуальной деятельности достаточно распространен. Еще в начале века известный русский процессуалист Вя.Случевский писал, что констатирование невиновности не составляет прямой цели уголовного процесса: "доказательства невиновности должны быть допускаемы только тогда, когда существуют основания к представлению доказательств виновности и только потому, что иначе нельзя было бы достигнуть материальное истины при разрешении вопроса о виновности"67. Здесь В.Случевский допускает логическую ошибку. Из того факта, что тезису невиновности предшествует тезис виновности, вовсе не следует, что доказательство виновности составляет суть уголовного процесса.

Последствия подобного теоретического заблуждения очевидны: теоретические, а вслед за ними и практические конструкции уголовного процесса подчинялись в основном цели установления виновности обвиняемого. Не избежали этой участи и теоретические модели советского уголовно-процессуального законодательства, разработанные авторскими коллективами Института государства и права АН СССР и Всесоюзного научно-исследовательского института проблем укрепления законности и правопорядка68. Невиновность обвиняемого продолжает рассматриваться как следствие процесса доказывают виновности. Но именно этой цели уголовный процесс и не должен служить. Утверждение преступного и виновного судом может иметь место только как результат уголовно-процессуальной деятельности. Но это утвередение не то же самое,что утверждение обвинителя перед ее началом. Утверждение преступного и виновного, сделанное судом, не является следствием установления им истинности утверждаемого обвинителем, а есть лишь результат установления неистинности отрицаемого обвиняемым.

Конечно, наше исследование уголовно-процессуадьной деятельности было бы неполным, если бы мы оставили в стороне многочисленные исторические факты, свидетельствующие о иных роли суда, цели и способах уголовно-процессуальной деятельности. Достаточно сослаться на кровавые страницы истории инквизиционного суда.

Однако, многие из процессуалистов не раз обращали внимание на то,что уголовный процесс,скажем времен инквизиции /не говоря уже о советском суде времен сталинских репрессий/ есть ни что иное как извращение самой идеи правосудия. Факты из различных исторических эпох о том, что суд рассматривался как источник государственных доходов, а уголовный процесс служил целям репрессии, доказывают лишь то, к чему может привести извращение цели утоловно-процессуальной деятельности.

Кроме того, утверждая, что следователь /судья/ должен входить в процесс, имея изначально позицию критика обвинения, мы вовсе не утверждаем, что так оно и есть на самом деле. Мы попытались лишь показать.что только при этом условии возможно осуществление уголовно-процессуальной деятельности посредством правосудия. В противном случае имеет место псевдодеятельность, только по названию, но не по способу, соответствующая уголовно-процессуальной. Но сущее зачастую не совпадает с должным. Это азбучная истина. Если же при этом отсутствует еще и представление о должном, то естественно, что всякое сущее будет приниматься как должное, хотя по сути не является таковым.

К сожалению, история развития уголовного процесса складывалась для него не лучшим образом. Уголовно-правовая деятельность и связанный с нею способ обвинения являлся преобладаищим. Суд и тем более то лицо, которое выполняло его роль на предварительном следствии, чаще всего вступали и вступают в процесс с позиции критики оправдания, то есть как обвинители. Почему так произошло и происходит?

Достаточно взглянуть на того, к т о обвиняет, расследует деяние, судит и применяет наказание. Им оказывается одно и то же "лицо" - государство. Государства в уголовном процессе так много, что оно вытесняет личность /и обвиняемого, и даже потерпевшего/.

С того исторического момента, когда государство получило, лучше сказать присвоило, исключительное право на преследование преступников и применение к ним наказания, извращения способа и подмена целей уголовно-процессуальной деятельности стали неизбежными. Идея об уголовном процессе как государственном средстве борьбы с преступностью стала господствующей в общественном сознании всех народов, тем более отправителей правосудия.

Наше правосознание в этом смысле допотопнее сознания тех людей, которые стояли у истоков зарождения уголовного процесса. Дяя них преступник становился таковым только после вннееешя обвинительного приговора судом, поэтому предоставление обвиняевюму, который в глазах общества был не менее честным человеком, чем обвинитель, таких же, а то и больших прав последнему, было обязательным правилом тогдашнего оудопроизводства. Ддя правосознания же современного человека все едино. Он не видит разницы между преступником и обвиняемым,  междy уголовным кодексом, предназначенным для первых, и уголовно-процессуальным кодексом, предназначенным для вторых70. Такое искажение общественного сознания произошло под разрушающим влиянием обвинительной уголовно-процессуальной практики государства. Очевидно, что выявление форм и способов влияния государства на уголовный процесс, определение доли его участия в последнем - является необходимым моментом истины в уголовном процессе71.

Мы хе пока утверждаем относительно уголовного процесса лишь должное. Уголовный процесс есть не деятельность, не способ, не производство, а форма, в рамках которой осуществляются и определенным образом накладываются друг на друга уголовно-правовая и уголовно-процессуальная деятельности. При этом мы вовсе не исключаем возможность осуществления в рамках уголовного процесса и других, помимо названных, видов деятельностей, которые предметом анализа в настоящей работе не являются, поэтому мы оставляем их пока без рассмотрения.

Конечно, можно назвать то пространство, в котором обнаруживают себя уголовно-процессуальная и уголовно-правовая деятельности, не уголовным процессом, а как-то иначе. Некоторые предпочитают именовать его уголовно-правовым комплексом,включая в него еще и исправительно-трудовые отношения. Нам представляется наименование уголовного процесса более точным в данном случае, ибо оно четко фиксирует ту сферу жизнедеятельности, которая развивается в связи и вокруг свершившегося деяния,содержащего признаки преступления. В переводе с латинского процесс - продвижение. В этом смысле те деятельности,которые охватываются уголовным процессом, есть не простая сумма, а определенный механизм их превращения и накладывания друг на друга. Поскольку способы деятельностей, развертывающихся по поводу совершенного деяния, различны, постольку мы вправе рассматривать уголовный процесс как форму,обнимающую собой не одну деятельность, а, как минимум, две. Правда, в таком случае и уголовно-правовая деятельность в определенном смысле может рассматриваться в качестве уголовно-процессуальной, что мы отрицать и не собираемся. Однако, придавая статус уголовно-процессуальной той деятельности,которая осуществляется посредством правосудия, мы исходили из того, что именно она должна определять развитие каждой из деятельностей, в том числе и уголовно-правовой, в рамках уголовного процесса.

Конечно, наше суждение о том, что уголовно-правовая деятельность должна входить в качестве составной части в уголовный процесс, всего лишь гипотеза, но гипотеза, имеющая под собой реальные основания. Их объединение в рамках одной уголовно-процессуальной формы возможно, благодаря тому, что они,во-первых, имеют один объект - тот кусок объективной реальности,который связан с совершением деяния; во-вторых, развиваются вокруг одного отношения одних и тех же субъектов - потерпевшего и обвиняемого. Различие же между ними состоит только в способе осуществления. При этом общие мзменты, объединяющие уголовно-правовуго и утоловно-процессуальнуго деятельности настолько сильны, а различие между ними столь неуловимо72, что приводило и приводит к в теории к затянувшимся дискуссиям о моментах возникновения уголовно-правового и уголовно-процессуального правоотношений, соотношении уголовного права и процесса, а на практике - к подмене уголовно-процессуального способа деятельности /презумпции невиновности/ уголовно-правовыv /презумпция виновности/. Во всяком случае сегодня как никогда очевидно, что спор о временных рамках уголовно-правовой и уголовно-процессуальной деятельностей бессмысленен хотя бы потому, что обе они существуют в одном бытийном пространстве, связанном с совершенным деянием. Существует иной пространственный механизм их различения, который мы для себя именуем уголовным процессом, вне рамок которого ни та ни другая деятельность осуществляться не должны. Во всяком случае о нем мы уме знаем то, что уголовный процесс состоит из двух действительностей: уголовно-правовой, непосредственным образом связанной с государством, и уголовно-процессуальной, непосредственным образом связанной с правосудием, судом. Как взаимодействуют эти действительности между собой в рамках уголовного процесса - вот вопрос.