ПЕРИОД ТРЕТИЙ. ОТ ИЗДАНИЯ СУДЕБНИКОВ ДО ИЗДАНИЯ УЛОЖЕНИЯ

(1497-1649)

Мы уже видели, что в первом периоде русского законодательства глав­ным двигателем, починным фактором, была земщина славянских пле­мен на Руси; она в Новгороде решила на общем вече пригласить князей из Скандинавии, она же в Киеве и других городах по Днепру и его прито­кам изъявила согласие бесспорно принять князей, пришедших из Нов­города, по взаимным условиям, и усердно служила князьям при внеш­нем объединении Русской земли, разделенной между разными незави­симыми друг от друга славянскими племенами. Во втором периоде главным фактором была христианская церковь как причина и могуще­ственнейшая сила, сообщившая внутреннее объединение Русской земле; которая, несмотря на внешнюю раздробленность, внесенную удельной си­стемой, сообщила такую крепость и плотность Русской земле, что она могла выдержать даже страшный гнет монгольского ига и не только не пала под этим гнетом, но еще более укрепилась и даже воспользовалась могуществом монгольских ханов для уничтожения удельного разковла-стия и окончательного своего объединения; так что, свергнув монгольс­кое иго, она, как земля православная, стала могущественной державой на востоке Европы и потянула к себе все соседние земли.

По местности, где сосредоточивалась государственная деятельность, первый период можно назвать новгородско-киевским, а второй период — киевско-владимирским; третий же период по местности, откуда разви­валась сила, должно назвать московским, а по характеру деятельности — периодом развития великокняжеской, а потом царской власти на Руси. А посему, начиная третий период, мы должны прежде всего сказать о по­степенном развитии значения Москвы как центра единой нераздельной Русской земли.

Первоначальная история Москвы для нас малоизвестна. Первое по­ложительное упоминание о ней в наших летописях мы встречаем под 1147 годом, под которым летопись говорит, что владимиро-суздальский

335

князь Юрий приглашал в Москву своего союзника, новгород-северского князя Святослава Ольговича, Вот слова летописи: «и прислав Гюрьги к Святославу рече: «приди ко мне брате в Мвскове*. Святослав же еха к нему с детятем своим Олгом в мале дружине, пойма с собою Владимира Святославича; Олег же еха на перед к Гюргеви, и да ему пардус. И прие-ха по нем отец его Святослав, и тако любезно целовастася и быша весели. На утра же повеле Гюрги устроити обед силен, и сотвори честь велику*. Таким образом, первое положительное известие о Москве было заявлено веселым пиром двух князей-союзников. В этом известия мы находим чисто исторического только то, что в 1147 году город Москве уже суще­ствовал и принадлежал Владимиро-Суздальскому княжеству. Затем, вто­рое известие о Москве относится к 1175 году. В этом году четверо кня­зей, ехав из Чернигова во Владимир для занятия Владимирского княже­ния по смерти Андрея Боголюбекого, останавливались £ Москве и принимали там посольство от суздальцев и владимирцев. Третье извес­тие относится к 1176 году, когда князь Михаил Юрьевич с братом своим Всеволодом останавливался в Москве на пути во Владимир, и туда же спе­шил князь Ярополк Ростиславич с дружиной, чтобы не пропустить Ми­хаила во Владимир, Четвертое известие относится к 1177 году и повеству­ет о том, что князь Глеб Рязанский, находясь в войне с Всеволодом Вла­димирским, пожег Москву и опустошил все села и волости московские. Это известие важно для нас в том отношении, что указывает на Москву как на город довольно значительный, уже имеющий свои волости и села, т. е. свой уезд. Далее под 1209 годом встречаем известие, что рязанские князья, находясь в войне с Всеволодом Владимирским, опять воевали около Москвы. А под 1213 годом летопись уже упоминает об особом мос­ковском князе Владимире Всеволодовиче, которого в этом году братья перевели из Москвы в Нереяславль-Русский, т.е. приднепровский. В 1237 г. Москва была одним из первых городов великого княжества Вла­димирского, взятых татарами; в летописи сказано: *Тояже зимы взяша Москву шашарове, и воеводу убиша Филипка Нянка за правоверную хри­стианскую веру, а московскаго князя Владимира Юрьевича руками яша, а люди убиша от старца до ссущаго младенца; а град и церкви евятыя огневи предаша, и монастыри все и села пожегоша, и многи именья взем-ше отъидоша ». Это известие свидетельствует, что Москва в то время была уже столицей удела, где княжил сын великого князя Владимирского, и что она была довольно значительна и богата, имела несколько церквей и монастырей. Через сто лет после первого известия о Москве, именно под 1248 годом, мы читаем в летописи, что московский князь Михаил Ярос-лавич Хоробрит, сын великого князя Ярослава Всеволодовича, пал в битве с литовцами на берегах Протвы. Затем, через сорок восемь лет по смерти Михаила, именно под 1296 годом, встречаем известие о съезде русских князей во Владимире, на котором московский князь Даниил Александ­рович, младший сын Александра Невского, уже является великим кня-

336

зем Московским. Таким образом, на пространстве 148 лет от первого из­вестия о Москве мы находим в летописях девять упоминаний о ней, и к концу этого времени Москва уже стала отдельным и самостоятельным княжеством наравне с Владимиром, Тверью, Ярославлем и Переяслав-лем. Ряд летописных упоминаний, с одной стороны, свидетельствует, что Москва была одним из младших городов здешнего края и, очевидно, яви­лась на свет незадолго до первого летописного известия о ней; а с другой стороны, в том же ряде упоминаний мы находим прямое свидетельство, что Москва в продолжение неполных полутораста лет выросла сперва В удельное, а потом и в самостоятельное великое княжество, настолько сильное, что сравнялось с другими старейшими великими княжествами северо-восточной Руси. Вот и вся история Москвы по летописям за пер­вые полтораста лет — история, как всякий может заметить, самая сла­бая и отрывочная, проводящая еле заметную нить событий.

Но как все крупные исторические единицы, будут ли го личности или города, имеют кроме летописей и народные предания, часто фанта­стические в подробностях, тем не менее достоверные в основании и да­ющие свой характер и жизнь сухим летописным известиям; точно так же и за Москвой, как крупной и мировой исторической единицей, есть свои народные предания, пополняющие худость первоначальных лето­писных известий. Предания эти охватывают собой именно период вре­мени от князя Юрия Владимировича Долгорукого, при котором мы встречаем я летописях первое упоминание о Москве, до первого велико­го князя Московского Даниила Александровича и даже его сына Ивана Даниловича.

По народному преданию, местность, занимаемая теперь Москвой, принадлежала богатому боярину Степану Ивановичу Кучке, который здесь был богатым и сильным потомственным землевладельцем, владев­шим целой волостью с селами и деревнями и имевшим главную свою судь­бу, как говорит предание, оба полы Москвы реки. Далее продолжает пре­дание: *тот Кучка возгордевся зело и непочтил великаго княза Юрия Вла­димировича Долгорукаго во время проезда его во Владимир и поносил его. Князь же великий, нестерпя хулы, повеле боярина того смерти пре-Дати; сыны же его, видев млады сущи и лепы зело, и дщерь едину благо-образну, отослал во Владимир к сыну своему Андрею. Сам же вошедши на гору и обозрев оба берега Москвы реки и за Неглинною, повелел сде­лать деревянный город и назвал его град Москва т. е. именем Москвы реки. Сочетал своего сына Андрея браком с дочерью убитаго Кучки и за­поведал ему город Москву населить людьми и распространить». К этому преданию Татищев в своей истории присоединяет вариант, найденный им в одной раскольничьей летописи, по которому Степан Иванович Куч­ка был тысяцким у Юрия Долгорукого и, заметив любовную связь князя со своей женой, увез последнюю в свои имения на берегах Москвы-реки, и оттуда думал бежать к Юрьеву врагу, князю Изяславу Мстиславичу;

337

но Юрий явился в московские имения Кучки, убил его и заложил город Москву, а дочь его выдал за своего сына Андрея.

Приводимые два рассказа преданий о начале Москвы явно противо­речат хронологии: они относят начало Москвы и убийство Кучки к 1158 году, когда Юрия уже не было в живых, и прямо несогласны с лето­писью, в которой о Москве упоминается, как мы уже видели, под 1147 го­дом. Тем не менее за этими рассказами остаются следы исторической дос­товерности; так, один иа Кучковичей Яким и по летописям находился в числе приближенных Андрея Боголюбского и участвовал в заговоре на его жизнь, и далее, некоторые местности Москвы даже в XIV и XV столетиях носили название Кучковых, так, например, местность, где теперь стоит Сретенский монастырь, в XIV и XV столетиях называлась Кучковым по­лем. Таким образом, начало Москвы согласно с преданием тесно связано с именем боярина Кучки. Сами летописи не отрицают связи начала Мос­квы с Кучкой; так, в Волынской летописи, под 1176 годом Москва еще удерживает прежнее название Кучкова; летопись говорит: «и несли кня­зя Михаила еле жива иа носилках до Кучкова, рекше до Москвы».

Кто же был этот полузабытый Кучка? Предание называет его бояри­ном, а Татищев даже тысяцким, в летописях один из Кучковичей, Яким, также состоит в числе бояр Андрея Боголюбского; поэтому с первого взгляда можно подумать, что Кучка принадлежал к числу княжеских дружинников, но предание, как мы уже видели, говорит, что «Кучка раз-гордевся зело и непочти князя, поносил его»; а другое предание даже рас­сказывает, что Кучка воевал с князем и был убит в одном сражении вме­сте со своими сыновьями. Из всего этого видно, что Кучка был не дру­жинник князя, а богатый земокий боярин, который, живя вдали от княжеского двора, не хотел знать князя и при встрече с князем не только не почтил его, но даже обругал. И тем с большей уверенностью должно признать Кучку земским боярином, что князья до Юрия Долгорукого даже вовсе не жили в Суздальском краю, а потому не могло быть там и богатых дружинников и землевладельцев; напротив того, отсутствие кня­зей давало в здешнем краю полную свободу старым новгородским коло­нистам. А что боярин Кучка, по всей вероятности, принадлежал к ста­ринному роду сильных новгородских колонистов в Суздальском краю, подтверждается тем, что род Кучковичей существовал в Новгороде даже в XV и XVI столетиях. Развивать свою власть, распространять саои вла­дения 'к управлять всем краем в звании земских бояр, подобно тому как земские новгородские бояре-землевладельцы впоследствии почти бес­контрольно управляли от имени Новгорода Двинской землей и Заволо-чьем или прежде, до Владимира Святого, Волынскую и Галицкую зем­ли держали за собой тамошние земские бояре-землевладельцы, вроде сказочных Дюка Степановича или Чурилы Пленковича. К числу таких земских бояр старожилов в Московской местностн принадлежал боя­рин Кучка.

338

Естественно, что суздальские бояре-землевладельцы, привыкшие к полной свободе й самовластию не только в своих вотчинах, но И в целом краю, должны были недружелюбно смотреть на князя Юрия Владими­ровича Долгорукого, решившегося утвердить свою власть в Суздальском краю не по имени только, как было прежде, а на самом деле. Юрий пер­вым из князей Рюрикова дома решился жить в доставшемся ему после отца здешнем уделе, начал строить здесь города и приглашать поселен­цев из Приднепровья и других краев Русской земли, и тем до некоторой степени стеснять полное приволье здешних старожилов, особенно бога­тых и самовластных земских бояр из старинных новгородских колонис­тов, едва признававших власть прежних, постоянно отсутствовавших князей, а ежели и признававших, то главным образом из-за того, чтобы не подчиниться власти соседних кннзей Рязанских. На эти стеснения и новости, вводимые поселившимся здесь князем, земские бояре, старые хозяева края, отвечали или глухим неповиновением, или явным сопро­тивлением. Гнездом таких недовольных были имения богатейшего и силь­нейшего землевладельца боярина, по другому преданию тысяцкого, Сте­пана Ивановича Кучки. Княэь Юрий Владимирович, силой смирив недо­вольных и убив их предводителя Кучку, решился в самих имениях Кучки построить княжеский город, чтобы саму местность, где было успели ут­вердиться недовольные, навсегда утвердить за собой и своим потомством. Таким образом, по первому ряду преданий, сосредоточенных около име­ни Юрия Долгорукого, Москва является как опорный пункт для разви­тия княжеской власти в самом гнезде противников этой власти.

Но постройкой Москвы и других городов в здешнем краю тайные и явные противники княжеской власти не были еще уничтожены оконча­тельно, они были только ослаблены и в Москве потеряли центральную местность, где прежде удобно могли собираться и действовать общими силами; тем не менее глухая борьба старых порядков с княжескими но­вовведениями продолжалась и Москва мало-помалу принимала все боль­шее значение, конечно уже в новом смысле. По смерти Юрия Долгоруко­го при его преемнике, хотя и не вскоре, нашлось нужным в интересах княжеской власти образовать в Москве особое удельное княжество, в ко­тором, как мы уже видели, первым удельным князем был внук Долгору­кого, Владимир Всеволодович. До образования удельного княжества в Москве защитники старых самовольных порядков были еще настолько сильны, что ни одна перемена князей в Суздальском краю не обходилась без их участия. Так своевольники, и в их числе один из Кучковячей, уби­ли Андрея Юрьевича Долгорукого; потом те же своевольники под име­нем старых ростовских и суздальских бояр, мимо младших сыновей Юрия Долгорукого, пригласили его внуков, Ростиславичей, затем, ког­да младшие Юрьевичи, Михаил и Всеволод, явились по приглашению владимирцев во Владимир, то те же ростовцы и суздальцы навели на них Ростиславичей, и борьба продолжалась около двух лет, причем Москва

339

была сожжена рязанским князем Глебом, помогавшим ростовцам и зем­ским боярам против сыновей Юрия.

Продолжение борьбы старых земских бояр здешнего края с княжес­кими нововведениями и значение Москвы как удельного княжества по­родили второй ряд преданий о Москве, связанных с именем сыновей Не­вского, и особенно с именем Даниила Александровича, первого великого князя московского, где также не обошлось без боярина Степана Ивано­вича Кучки, который, подобно Владимиру Красному Солнышку, служил общим мифом для всех преданий, относящихся к Москве как представи­тель старых порядков, поддерживаемых земскими боярами здешнего края, против княжеских нововведений. Но здесь главными действующи­ми лицами являются ужесыяовья Кучки, находящиеся на службе у кня­зя и представляющие собой: миф потомков старых земских бояр, а миф княжеской власти перенесен с Юрия Долгорукого на его праправнука, Даниила Александровича Московского. Вот содержание этого нового рода преданий. Были по Москве-реке села красные хорошего боярина Кучки, Степана Ивановича; у боярина же того были два сына вельми красны. И сведал про них князь Данило Александрович Невский, и начал про­сить у Кучки боярина двух сыновей его к себе во двор с великим прени­ем, и глагола ему аще: не дясн сынов своих мне во двор, и аз на тя войною приду и тебя мечом побью, а села твои красные огнем пожгу. И Кучка боярин, страха ради, отдал обоих своих сыновей князю Даниилу Суздаль­скому. И князю Даниилу полюбились оба Кучкова сына, и он одного сде­лал стольником, а другого чашником. Полюбились те два юноши княги­не Данииловой Улите Юрьевне; привязалась она к ним преступной похо­тью; и умыслили они с княгинею — как бы князя предать смерти. Избравши удобный случай во время охоты за зайцами, напали нд него в лесу и убили, а окровавленную его одежду как свидетельство совершив­шегося убийства привезли в Суздаль к княгине Улите Юрьевне, и стали житье нею в прежней преступной связи. Между тем после убитого Дани­ила остался малолетний сын Иван Данилович на руках лютого и ярого дружинника Давыда. Этот Давид, как верный слуга покойного князя, через два месяца после его убийства тайно ночью бежал с малолетним княжичем к родному дяде его, Андрею Александровичу, князю Влади­мирскому и принес туда весть об изменническом убиении Даниила Алек­сандровича. Князь Андрей Александрович владимирский, собрав 5,000 войска, пошел на Суздаль. Услыхавши о походе его, Кучковичи бежали к своему отцу Степану Ивановичу Кучке, а суэдальцы сдали свой город Андрею и объявили, что они не только не были советниками на смерть брата его Даниила, но и дают ему свой полк в три тысячи мстить за смерть покойного. Андрей Александрович сперва приказал казнить княгиню Улиту, а потом вместе с суздальцами и со своим полком пошел на боярина Степана Ивановича Кучку. У Кучки вокруг его красных сел не было ограды ни каменной, ни деревянной, и князь Андрей со своею

340

силою вскоре взял приступом все села и слободы, а самого Кучку с сыно­вьями приказал казнить. А наутро, осмотрев местность Кучковых сел и слобод, повелел ставить там город и назвал его Москвою; воздвиг там де­ревянную церковь Благовещения Пресвяты я Богородицы. Построивши город Москву, князь Андрей Александрович остался жить там, а во Вла­димир я Суздаль послал своего сына Юрия, племянника же Ивана Дани­ловича оставил при себе. Поживши несколько лет в Москве и устроив там много церквей, князь Андрей Александрович скончался и приказал Мос­кву своему племяннику, Ивану Даниловичу.

Из настоящего рассказа мы усматриваем: во-первых, что по народ­ному преданию первое требование суздальских князей от тамошних зем­ских бояр-землевладельцев состояло в том, чтобы бояре отдавали в кня­жескую службу своих сыновей. Это требование совершенно одинаково с требованием киевских князей от волынских и галицких земских бояр, как видно из народной былины о том, что великий князь Владимир Свя­тославич требовал от Волынского боярина Старого Плена, чтобы он отпу­стил на службу своего сына, Чурила Пленковяча. Таким образом, суз­дальские князья в здешнем краю повторяли то, что прежде делали киев­ские князья на Волыни и в Галиче, так что само предание здесь является как бы повторением приднепровской былины.

Во-вторых, предание свидетельствует, что земские бояре или их дети, поступив на службу в княжеский двор, затевают там крамолу, которая кончается тем, что и дети, и сами бояре, их отцы, лишаются не только имущества, но и самой жизни, а владения их переходят к князю, кото­рый строит там город, причем граждане соседних городов становятся на сторону князя и помогают ему, как в преследовании крамольных бояр, так и в построении города. Таким образом, настоящий ряд преданий о Москве захватывает тот период развития княжеской власти, когда от­стаивание старых порядков земского боярства в глазах народа перестает быть законным, а потому преданием облекается в форму безнравствен­ной крамолы, к которой никак не может присоединиться чистота народ­ной нравственности. В приднепровских народных былинах мы этой чер­ты не встречаем; значит, там борьба земского боярства не заходила так далеко — там не было сильных новгородских колонистов, продолжавших бороться даже тогда, когда борьба теряла свою законность.

В-третьих, из настоящего ряда преданий оказывается, что место пре­жней власти земских бояр в здешнем краю заступает прямо княжеская власть. Она является непосредственно как бы наследницей боярской вла­сти; князь среди боярских сел строит город и сам садится в нем жить, заводит новые порядки, в чем народ сочувствует князю и помогает ему. Значит, старые здешние порядки, которыми так дорожили земские боя-Ре, были не в пользу народа, который видел для себя больше льгот и Удобств от порядков, вводимых князем. Ничего подобного мы не встре­чаем ни в былинах, ни в летописях приднепровских и заднепровских:

341

там князья дорожат старыми земскими городами, воюют и режутся из-за них, о новых же городах своей постройки почти не забсгятся, отдают их другим, меняются ими и вверяют своим посадникам, ключникам и тиунам, смотрят на них как на чистую частную собственность и не при­дают им никакого государственного значения. Таким образом, настоя­щая черта преданий о начале Москвы указывает на начало нового строя общественной жизни всей Русской земли, представительницей которого в глазах русского народа была Москва, занявшая место красных боярс­ких сел и слобод и уже тем самым представляющая собой отрицание ста­рых порядков и олицетворение порядков новых. Здесь народное вообра­жение в мифе о начале Москвы хотело олицетворить начало нового строя общественной жизни на Руси, полное развитие которого действительна впоследствии завершилось в Москве, как мы и увидим б свое время при исследовании истории Московского государства, охватившего всю Рус­скую землю.

В-четвертых, наконец, в одном варианте предания о начале Москвы в заключение сказано, что Иван Данилович Московский по смерти своего двоюродного брата Юрия Андреевича взял к себе на воспитание его мало­летнего сына Дмитрия и, таким образом, сделался государей Московским, Владимирским м Суздальским, а затем к нему вскоре приехал митропо­лит Петр из Киева и поселился в Москве. Здесь предание заканчивает свой миф о начале Москвы той степенью развития Московского государства, когда Москва и ее князь сосредоточили в себе главные силы всей северо­восточной Руси, когда уже довольно ясно обозначилось, что Москве при­надлежит значение столицы и сердца всей Русской земли до крайних ее пределов и что московский князь должен быть государей воея Руси. Это заключение лучше всего характеризует мифический смысл предания о начале Москвы, где наперекор всем хронологическим данным почти двух­сотлетняя история Москвы втиснута в рамки почти одной жизни князя Андрея Александровича, где исторические имена князей так дико пере­мешаны, что в них едва замечается исторический характер, ид» принад­лежащий, где столько вымышленных чисто мифических подробностей и нет ни одной подробности исторической и где тем не менее смысл цело­го сказания вполне верен истории и необходим для выяснения отрывоч­ных летописных известий.

Таким образом, все дошедшие до нас предания о начале Москвы рас­сказывают не собственную историю Москвы при ее начале, а напротив, олицетворяют те представления о новом строе общественной жизни, ко­торые в народном воззрении были тесно связаны с представлением о Мос­кве, в истории которой действительно новый строй общественной жизни выразился во всей своей полноте. Народное воображение не ошиблось, олицетворив новый строй общественной жизни на Руси в мифе о начале Москвы; миф этот действительно дает жизнь и смысл отрывочным и без­жизненным летописным известиям о первых полутораста годах истории

342

Москвы. Приняв во внимание этот миф, историк не только осветит для себя давно забытые в летописях первые годы Москвы, но и для последу­ющей ее истории, уже более известной по летописям, откроет многое и важное, что осталось бы незамеченным без этого мифа. Чтобы сильнее запечатлеть значение предания о Москве как о мифе, олицетворяющем новый строй общественной жизни на Руси, мы соберем в одно целое все черты этого предания и потом перейдем к самой истории Москвы как представительницы этого нового строя.

Мы уже видели, что предания о начале Москвы резко разделяются на два разряда, из коих в первом, старейшем, основание Москвы припи­сывается Юрию Владимировичу Долгорукому, а во втором, поздней­шем, — князю Андрею Александровичу Владимирскому. В первом раз­ряде преданий представляется борьба княжеской власти с самовольным и гордым земским боярством в Суздальском краю, этой старинной и бо­гатой новгородской колонии, которая хотя и признавала власть русских князей еще со времен Рюрика, но где князья не жили постоянно и до* вольствовались только сбором дани, которая, должно быть, доставлялась исправно богатыми новгородскими колонистами. Князь Юрий Долгору­кий, поселившись в Суздальской земле со своей приднепровской дружи­ной, принялся строить там города и заводить новые порядки, и конечно, в ущерб самовластию земских бояр, за отсутствием князей в прежнее время хозяйничавших в здешнем крае бесконтрольно. Очевидно, что по­рядки, вводимые Юрием, были в пользу меньших людей против больших или бояр, ибо иначе успех Юрия был бы немыслим к меньшие люди выс­тупили бы на защиту больших людей, а князь вынужден был бы отка­заться от своих нововведений. Но наоборот, когда меньшие люди стали на сторону князя, находя в его порядках, защиту от притеснений, то боль­шим людям или земским боярам осталось одно — засесть в своих дерев­нях, где они были сильнее, и вступить в явную борьбу с князем. Но борь­ба как последнее средство для бояр, оставленных меньшими людьми, как и должно было ожидать, кончалась не в их пользу: упорнейшие из них были казнены, а в их поземельных владениях, как гнездах сопротивле­ния, князь начал строить города и населять их людьми, независимыми от земских бояр, как туземцами, так и пришельцами, — сыновей же каз­ненных бояр зачислял в княжескую службу при своем дворе. Вот смысл первого разряда преданий о Москве. Должно еще прибавить, что, по сви­детельству предания, князь Юрий Долгорукий не хотел совершенного ис­требления боярских родов, а требовал только, чтобы они повиновались его власти, ибо он отдал дочь убитого боярина Кучки в замужество за сво­его сына Андрея Боголюбского и тем показал, что он не прочь сблизиться с земскими боярами и даже породниться с ними.

Второй ряд преданий, хотя также говорит о начале Москвы, но в сущ­ности здесь речь идет о новом периоде борьбы земских бояр с княжеской властью, когда бояре уже вступили в княжескую службу и потеряли ту

343

самостоятельность, которой пользовались в долгий период отсутствия князей в Суздальском краю, когда они вынуждены были не номинально только, но и на деле признать власть князя, когда борьба даже и видимо перестала быть законной и обратилась в преступную крамолу, которая рано или поздно должна былв кончиться окончательным падением земс­ких бояр и обращением их в служилых людей. Здесь и редин не указыва­ет, что торжество княжеской власти последовало при великом князе Ива­не Даниловиче, который сделался великим князем Московским, Влади­мирским и Суздальским. Действительно, время Ивана Даниловича было временем торжества княжеской власти над земским боярством; но борь­ба боярства продолжалась и после, как мы увидим в истории Москвы. Впрочем, предание продолжение этой борьбы уже не охватыьает, ибо борьба, как мы увидим впоследствии, приняла такие тонкие и неулови­мые формы, что предание уже не совладало с олицетворением их.

ИСТОРИЯ МОСКВЫ

Иетория Москвы вплоть до смерти Васи 1чя Васи пьевича Темного я 1482 году

Суздальско-Ростовский край, где в XII столетии была построена Мос­ква, занимал собой угол, образуемый впадением Оки в Волгу. Этот край, лежащий ни водных путях сообщения с востоком — с Болгарией и Коза-рией, а через них — с Азией, еще в доисторической древности был зна­ком предприимчивым новгородцам; история застает в эгом краю бога­тые новгородские колонии — Ростов и Суздаль, через которые шла нов­городская торговля с Азией. Ростовско-Суздальские колонии были устроены частными людьми, новгородскими боярами, л составляли их волости, или но нынешнему — вотчины, которыми они владели самовла­стно от имени Новгорода, признавая над собой верховную власть новго­родского веча, которое посылало от себя главных начальников края — посадников в главные города здешних колоний — в Ростов и Суздаль, куда доставлялась и дань, следующая в Новгород. Колонии эти, не со­ставляющие собственно новгородской земли, а считавшиеся волостями новгородскими, в древнее время были в таком же отношении к Новгоро­ду и в таком же положении, как впоследствии За во лочье и Двинская зем­ля; в них собственно хозяевами и новыми распорядителями были тамош­ние земские бояре, богатые новгородские колонисты. Все тамошнее на­селение, как туземное, так и пришлое из Новгорода, зависело от земских бояр. Земские бояре не только были неограниченными владыками в сво­их владениях; т. е. селах и слободах, но и в городах имели большую власть, так что управление всем краем было в их руках. И хотя по искон­ному новгородскому порядку по городам были свои веча, на которых уча­ствовали все граждане, но, также по новгородскому порядку, веча эти состояли под руководством бояр или больших людей.

344

Когда новгородцы в 862 г. пригласили к себе варяго-русских князей: Рюрика, Синеуса и Трувора, то между прочими владениями уступили им и ростовско-Суздальский край в непосредственное владение. Князья ста­ли строить тйм города и посылать туда своих мужей, как прямо сказано в летописи: «и раздал Рюрик мужам своим грады: овому Ростов, друго­му Белоо-iepo, а повеле грады рубити*, т. е. вновь строить города. Но пе­редача Ростовско-Суздальского края князьям не много изменила поло­жение этого края и строй тамошней общественной жизни: земские бояре этого края были настолько могущественны, что князья с первого раза не нашли для себя возможным приступить к радикальным переменам и ог­раничились только построением нескольких городов, оставляя край в том же положении в отношении к своей власти, в каком он был в прежнее время в отношении к Новгороду. Даже преемник Рюрика, Олег, недоволь­ный своим положением в Новгороде, не решился удалиться в Ростовско-Суздальский край, вероятно не находя возможным вступить в борьбу с тамошними земскими боярами, родными братьями новгородцев, пошел на юг и, спустившись вниз по Днепру, утвердился а Киеве, а оттуда на­чал подчинять себе различные славянские племена по обоим берегам Днепра и его притокам. Удаление Олега на юг еще более обеспечило сво­боду и самовластие новгородских бояр-колонистов в Ростовско-Суздаль-ском краю. Олег и его преемники, занятые многими делами на юге в При­днепровье, не имели ни средств, ни времени к переустройству Ростовс­ко-Суздальского края; они довольствовались только почти номинальной покорностью тамошних хозяев, земских бояр, и исправным доставлени­ем условленной дани. Так было до Юрия Владимировича Долгорукого. Во все это время, продолжавшееся с лишком двести шестьдесят лет, зем­ские бояре были полными хозяевами Ростовско-Суздальского края; та­мошние жители, как туземцы, так и пришельцы, находились в полкой от них зависимости; во все это время ни один русский князь не жил здесь, даже ниоткуда не видно, чтобы по смерти Рюрика здесь сидели княжес­кие наместники или посадники, а напротив, мы имеем прямые известия, что сюда только временно присылались княжеские даныцики с неболь­шими отрядами дружины, которые обыкновенно, собрав дань и учинив СУД к управу людям, удалялись к своим князьям.

Хотя по смерти Ярослава Великого Ростовско-Суздальский край был причислен к приднепровскому Переяславскому уделу и достался третье­му Ярославову сыну, Всеволоду, но от этого причисления к уделу здеш­ние дела нисколько не изменились; здешний край был слишком удален От Русского Переяславля и отделялся владениями Черниговскими, Ря­занскими и Муромскими, принадлежащими к уделу второго Ярославова сына, Святослава; да и земля вятичей, лежавшая на дороге, была еще не совсем покорена. V Всеволода и его знаменитого сына, Владимира Моно­маха, было столько дел в Приднепровье, где они хлопотали о том, чтобы окончательно утвердить за собой и своим потомством Киев, что вовсе не

345

оставалось ни времени, ни средств обратить надлежащее внимание на Ро-стовско-Суздальский край. Правда, есть не совсем вероятное предполо­жение, что Мономах построил там город Владимир на Клязьме и, как ка­жется, из Смоленска заезжал сюда, а также мы имеем прямые известия, что Мономахов сын, Мстислав, во время войны с Олегом Святославичем приходил аз Новгорода в Суздальскую землю и разбил Олега под Сузда­лем на Кулачце, причем ростовско-суздальские бояре усердно помогали ему; но, но изгнании Олега из Суздальской земли, Мстислав немедленно удалился в свой Новгород; он приходил сюда, собственно, только выг­нать Олега, захватившего было Суздаль и Ростов, а отнюдь не для управ­ления краем, который уже вовсе не принадлежал к Новгороду, князем которого он в то время был. Посему, несмотря на причисление здешнего края к Переяславскому уделу, край этот продолжал оставаться при пре­жнем устройстве и находился совершенно в руках здешних земских бояр, богатых и сильных землевладельцев, которые, кажется, даже не ездили к своим далеко живущим князьям и знали о них только потому, что пла­тили дань присылаемым от них даныцикам. Здесь даже в городах не было княжеских дружин и наместников, а все зависело от здешних же земс­ких бояр, которые и управляли краем и защищали его от неприятелей. Лучшим свидетельством сказанного служит упомянутый выше поход Олега Святославича, который по разбитии Изяслава Владимировича в Муроме, вступив в Ростовско-Суздальскую землю, не встретил там ни­каких княжеских полков и без сопротивления занял Суздаль и Ростов, ибо ростовские и суздальские бояре не считали нужным сопротивляться Олегу, полагая, что для них все равно — признавать ли власть Олега Свя­тославича или Владимира Всеволодовича.

Но поход Олега Святославича в Ростовско-Суздальскую землю от­крыл глаза Владимиру Мономаху; он увидел, что этот край нельзя ос­тавлять на прежнем положении, что его должно перестроить и поста­вить в иные, более надежные отношения к княжеской власти, что здеш­ние земские бояре хотя и исправные плательщики дани и подданные, по-видимому, мирные и покорные, но ненадежные и вовсе не охотники защищать права своего прирожденного князя, а напротив, готовы при­знать власть любого соседа, лишь бы он не слишком тревожил их. Вла­димир Мономах, как только поуправился с делами в Приднепровье, не замедлил отправить в Ростовско-Суздвльскую землю своего младшего сына Юрия Владимировича Долгорукого, назначив ему в удел Ростов и Суздаль и дав ему достаточную дружину и надежных советников. Юрий Долгорукий, прибыв в здешний край, вероятно, по указанию родителя или старшего своего брата Мстислава Владимировича, начал с того, что стал строить новые города и населять их охотниками, как из туземцев, так и из приглашаемых со всех сторон переселенцев, и прежде всего не­далеко от Суздаля на реке Клязьме построил город Владимир, вероятно во имя своего отца Владимира Мономаха, и чтобы меньше сталкивать-

346

ся с неуступчивыми боярами здешних старых городов Ростова и Сузда­ля, поселился в вовопостроенном городе, сделав его столицей своего княжества. Затем он построил Юрьев Польский в свое имя, Ярославль на Волге, Кострому, Переяславль Залесский, Дмитров и многие другие города, пользуясь для этого всяким случаем и предлогом; так, напри­мер, Дмитров на берегах Яхромы он построил потом/, что во время пу­тешествия по здешнему краю у него здесь родился сын Дмитрий-Всево­лод. По всем этим городам он сажал своих слуг правителями и судьями в звании наместников, посадников и тиунов, а сам каждогодно по осе­ни разъезжал со своим семейством и приближенной дружиной чинить суд и управу но волостям, строга соблюдая старый княжеский обычай полюдья.

Гордые земские бояре старых городов Ростова и Суздаля сперва, ве­роятно, не обращали внимания на построение княэсм новых городов в крае, в котором население было редко и немноголюдно; они даже были довольны, что князь оставляет их спокойно управлять старыми города­ми и не стесняет их своим присутствием в этих городах.. По старой укоре­ненной веками привычке они и не думали выслуживаться перед князем и искать службы при его дворе, предоставляя это людям незнатным и несильным. Но вскоре новые княжеские города показали себя старым земским боярам; наместники и княжеские слуги, управлявшие города­ми и селами княжескими, повели дело по-своему; они стали высоко и грозно держать княжеское имя и при всяком столкновении с земскими боярами стеснять их самовластие, так что при Юрии же Долгоруком у земских бояр здешнего края сложилась пословица: «не имей себе двора бляз княжаго двора, не держй села близ княжа села; тиун бо его яко огнь трепетицею накладен, а рядовичи его яко искры; аще от огня устреже-шися, но от искры не можешь устеречься, чтобы не зажечь платья», как об этом прямо свидетельствует современник Долгорукого, бывший у него в службе боярин Даниил, сосланный им в заточение на Лаче озеро. И дей­ствительно, не совсем-то было удобно здешним земским боярам, привык­шим к своеволию, жить поблизости от князя или его слуг, управлявших княжескими городами и селами, ибо, с одной стороны, в таком случае им мудрено было делать обычные наезды на слабых соседей, которые все­гда находили защиту у князя и у княжеских слуг, да ir княжеские слуги сами не упускали случая захватить там и сям из боярских необмежеван-аых поземельных владений; а с другой стороны — земские бояре, живу­щие в соседстве с княжескими слугами, даже в своих имениях не могли пользоваться такой свободой, какой пользовались в былое время и вдали от княжеских слуг, ибо обиженные боярином вольные люди, живущие на его землях, легко могли найти защиту у княжеских слуг, управляв­ших соседними княжескими землями, а княжеские слуги, презираемые богатыми и гордыми земскими боярами, всегда были рады вмешаться в их дела именем князя. Все это ставило земских бояр в такое положение,

347

что они старались не встречаться с князем и жить в имениях, более уда­ленных от княжеских земель, где-нибудь в лестной глуши.

Но Юрий Долгорукий, решившись во что бы то ни стало перестроить здешний край и сделаться здешним князем не по имени только, но и на самом деле, кажется, сам искал встреч с здешними земскими боярами и, разъезжая каждогодно в полюдье, нарочно отыскивал те глухие места, где бесконтрольно хозяйничали земские бояре. В одну из таких поездок Юрий Владимирович, по свидетельству предания, как мы уже видели, наткнулся на строптивую встречу боярина Степана Ивановича Кучки, владевшего огромными имениями по берегам Москвы-реки; разгневан­ный такой встречей князь приказам казнить боярина Кучку, а в его вла­дениях построить город Москву, детей же Кучки отдал своему старшему сыну Андрею во двор, или по-дренсяему — в число дружинников. Князю Юрию Владимировичу тем удобнее было справляться с земскими бояра­ми Ростовско-Суздальского края, что он при жизни отца и старшего бра­та Мстислава, почти в продолжение тридцати лет, не был обеспокоен ни­какими делами на стороне и не принимал никакого участия в далеких приднепровских междоусобиях. Владимир Мономах и Мстислав Вели­кий все это время не тревожили Юрия, как бы возложив на него одну важную обязанность — устроить Ростовско-Суздальский край, уничто­жить в нем старые новгородские порядки боярского самовластия, несог­ласные с княжеской властью. В летописях мы не встречаем ни одного известия, чтобы Юрий вызывался отцом или братом в Киев, чтобы ему давались какие-либо поручения в Приднепровье, так что летописцы за все это время как бы забыли о первом Ростовско-Суздальском князе и только один раз упомянули о нем под 1107 годом, по случаю женитьбы его на дочери половецкого хана Аэны. Может быть, Юрий в продолже­ние этого времени бывал несколько раз в Киеве у отца или брата, но толь­ко за советом или за помощью в своем суздальском деле. И недаром так долго не отвлекали Юрия ни отец, ни брат от занятий в Ростовско-Суз­дальском крае; Юрий, при своей неусыпной деятельности и при свободе от посторонних занятий, достиг того, что ко времени кончины Мстисла­ва Великого новые порядки, вводимые им в Суздальском крае, принесли уже обильные плоды: тамошние зенские бояре или пали, подобно мос­ковскому Кучке, или согласились принять княжескую службу, а мень­шие люди, находя для себя постоянную защиту в новых порядках от при­теснений со стороны больших людей, сделались самыми преданными княжескими слугами, готовыми на всякие пожертвования, только бы поддержать князя, так что, при начавшихся по смерти Мстислава меж­доусобиях в Приднепровье, Юрий явился туда уже с голосом сильного князя и, кроме того, уже успел составить себе сильную партию в Новго­роде, известную под именем суздальщикцев, стоявших постоянно во всех новгородских спорах на стороне Юрия, который таким образом в продол­жение всей своей жизни был уже грозным соседом Новгорода. По всей

348

вероятности, князь Юрий Владимирович в продолжение своей жизни окончательно бн устроил свои дела в Суздальском крае и вывел бы из него старые порядки земских бояр, но, вступив в десятилетнюю войну со своим племянником Изяславом Мстиславичем из-за Киева, он волей-не­волей как бы сквозь пальцы смотрел на то, что происходило в здешнем крае, и скончался в Киеве в 1157 году, не закончив своего ростовско-суз-дальского дела.

Пользуясь продолжительной киевской войной, поглощавшей все вни­мание Юрия, ростовско-суздалыжие земские бояре оиять подняли голо­ву и с большим успехом стали защищать свои старые порядки и предъяв­лять прежние права на управление здешним краем. Они еще при жизни Юрия вызвали к себе из Приднепровья его старшего сына Андрея и, в противность распоряжения Юрия отдать Ростовско-Суздальскиё край в удел младшим сыновьям, объявили Андрея своим князем по выбору, а не по распоряжению отца. Что вызов Андрея из Приднепровья и объяв­ление его князем Ростовско-Суздальским по выбору было делом здеш­них бояр, на это мы имеем прямое свидетельство летописи, в которой сказано: *в лето 1155 пришел из Киева в град Владимир князь Великий, Андреи Юрьевич, без отча повеления, его же лестию подъята Кучкави-чи ». Летопись пря мо указывает на Кучковичей, прежних владельцев мос­ковской местности; значит, та же партия здешних земских бояр, кото­рая под пред вод игельс твом Степана Ивановича Кучки открыто противи­лась Юрию в«го молодости, теперь перед концом его жизни снова подняла свою голову под руководством детей Кучки, бывших яа службе у Андрея и пользовавшихся его полным доверием. Чтобы удобнее достигнуть сво­ей цели — поддержания старого, выгодного для земских бояр порядка, бояре избрали своим орудием воспитанного и родившегося в Суздальс­кой земле Юрьева сына, знаменитого Андрея. Андрей, сделавшись кня­зем Ростовско-Суздальским, первые десять лет своего княжения употре­бил на устройство своих владений и не принимал никакого участия в де­лах других княжеств, что, конечно, нравилось здешним земским боярам, не любившим княжеских походов в Приднепровье. Но внутренние по­рядки, вводимые Андреем и бывшие продолжением Юрьевых порядков, конечно, не могли нравиться здешним боярам; они думали видеть в нем свое орудие и защитника старых порядков, а он оказался самым усерд­ным продолжателем нововведений Юрия и таким продолжателем, кото­рый решился довести дело до конца и так великолепно устроил свою сто­лицу, молодой Владимир, что окончательно затмил славу старых горо­дов — Ростова и Суздаля, так что этот недавний, еще ничтожный пригород, населенный первоначально каменщиками и плотниками, сде­лался господином всего края; жизнь потянула к Владимиру, а не К Рос­тову и Суздалю. Андрей Юрьевич, наученный опытом отца, испортив­шего свое дело в Суздале продолжительной войной за Киев, решился ни для чего не оставлять здешнего края и постоянно собственными глазами

349

надзирать за утверждением и развитием новых порядков я за уничтоже­нием старых, боярских. Видя, как жестока обманулись в Андрее, не на­ходя никаких средств явно ему противиться и не исполнять его повеле­ний, бояре решились на последнее средство — убить Андрея изменничес-ки. И здесь, по свидетельству летописей, зачинщиками и руководителями заговора опять являются старые вотчинники Москвы, Кучковичи, кото­рые со своими товарищами в ночь на Петров день 1175 года убивают Ан­дрея при помощи его ключника, ворвавшись в его спальню.

Таким образом, Москва в продолжение княжений Юрия и Андрея почти не имеет никакого значения как княжеский город к только слу­жит земским боярам живым свидетельством потери их прежнего могу­щества, и в этом отношении, как разоренное гнездо старого боярства, по­стоянно колет глаза земским боярам, не сумевшим отстоятьсвои прежние права, принужденным поступить в княжескую службу, и подстрекает их к противоборству княжеской власти, а Кучковичи, прежние вотчинни­ки Москвы, постоянно являются во главе княжеских противников или, по крайней мере, выставляются впереди, загораживая собак* других.

По убиении Андрея в Суздальской земле начался мятеж, продол­жавшийся неделю, причем по всей волости были избиты и ограблены посадники, тиуны и другие княжеские слуги. Наконец большие люди из Ростова, Суздаля и Переяславля съехались во Владимир на общую земскую думу и решили пригласить в князья племянников Андрее­вых — Мстислава и Ярополка Ростиславичей, мимо младших сыновей Юрия — Михаила и Всеволода Юрьевичей. Вначале Михаил Юрьевич успел было захватить Владимир, но ростовцы и все старшие земские бояре двинулись полками к Владимиру и осадили город и, после семи­недельной осады, принудили Михаила удалиться в Приднепровье, а во Владимире посадили младшего Ростиславича — Ярополка, а старше­го — Мстислава повезли в старший город Ростов. Торжествуя свою по­беду, земские бояре отдали Владимир Ярополку и его дружине на раз­грабление, имея в виду руками же князей разорить княжеский город. Владимирцы, не стерпя княжеских грабежей, сперва обратились с жа­лобой к ростовцам, но, не получив от них защиты, пригласили из Чер­нигова Михаила и Всеволода Юрьевичей. Ростовцы и суздальцы, услы­хав о походе Юрьевичей, выступили под предводительством своего кня­зя Мстислава загородить им дорогу, но были разбиты Михаилом не доходя пяти верст до Владимира; Ростиславичи бежали, а ростовцы и суздальцы и старшие земские бояре, видя свою неудачу, волей-неволей признали Михаила своим князем.

Таким образом, надежда земских бояр — посредством убийства Анд\ рея возвратить свои прежние порядки, не оправдалась, но тем не менее* они еще не думали отказываться от своих притязаний, так что Михаил Юрьевич, несмотря на свою победу, не мог отговориться от заключения особых условий с ростовцами и суздальцами и должен был утвердить эти

350

условия целованием креста. Смерть Михаила, последовавшая ка другой год, показалась боярам самым удобным случаем восстановить свои пре­жние права насчет княжеской власти, и они опять вызвали в Ростов Мстислава Ростисяавича и повели его на Владимир, где уже утвердился по согласию граждан брат Михаила, Всеволод Юрьевич. Здесь они хоте­ли одним разом покончить с последним Юрьевичем и собрались большим полком, состоявшим из лучших и богатейших людей, и так надеялись на успех, что когда Всеволод, выйдя к ним навстречу к Суздалю, предлагал Мстиславу мир, требуя только, чтобы он не тревожил его во Владимире, то ростовцы и бояре наотрез сказали Мстиславу: * не мирись, а ежели ты дашь мир Всеволоду, то мы не дадим*. Но битва, которой так желали бояре, кончилась не в их пользу: разбитый Мстислав бежал в Новгород, главнейшие же бояре — Добрыня Долгий и Иванко Степанович (не сын ли Степана Ивановича Кучки?) пали в битве, а прочие попали в плен к Всеволоду; села же их, кони и скот Всеволод взял частью себе, а частью поделился со своими дружинниками — владимирцами и переяславцами. Таким образом, одной битвой закончилась вся затея гордых бояр, и они настолько были ослаблены этой битвой, что в продолжение всего Всево-лодова княжения уже не подымали своего голоса, жили мирно и в послу­шании у князя. Впрочем, Всеволод Юрьевич, занятый делами в Рязани, Новгороде и Приднепровье, сам старался жить в согласии со своими зем­скими боярами и, довольный их усердной службой в веденных им много­численных войнах, уважал многие старые боярские права и, таким об­разом, мирил требования княжеской власти с притязаниями боярства. В его время бояре уже больше не прятались по своим вотчинам, как было при Юрии, а напротив — искали княжеской службы. Богатому земско­му боярину стало мудрено сыскать боевых слуг, чтобы составить полк, ибо псе хотели лучше служить, хотя бы в нужде и в малом чине, при кня­жеском дворе, чем в большом почете и богатстве у бояр, как об этом пря­мо пишет один современник к самому Всеволоду: *княже мой, господи не, лучши мне видеть нога своя в лычницы в дому твоем, нежели в чер-лене сапозе в боярском дворе, луче бы ми тобе в дерюзе служигпи, нежели в богрянице в боярском дворе*. Так не говорили бояре ни в Юрьево, ни в Андрееве время, когда за лучшее считали жить в лесной глуби в своих вотчинах, чем при княжеском дворе. Сами отношения и обращения бояр к Всеволоду далеко уже ке походили на обращения бояр к Юрию Долго­рукому. Даниил Заточник в письме к Юрию прямо писал*. *Не держи дво­ра близь княжа двора, не имей села близь княжа села», а современник Всеволода писал к князю: «Княже мой, господине, яви ми зрак и образ твой красен, млеку источают устне твои, посляния твоя, яко ран с пло­дом, руцытвои исполнены от злата фарсиска, ланите твои, яко сосуд аро­мат, гортань твой, яко кран капая миро милость твою, вид твой, яко ли-ван избран, очи твои, яко кладязь воды живы, чрево твое бысть, яко стог пшеничен, многи питая».

351

Тридцатишестилетнее княжение Всеволода Юрьевича, одного из мо­гущественнейших князей того времени, имевшего большое влияние на дела всей тогдашней Русской земли, произвело величайший переворот в общественном строе Ростовско-Суздальского края. Всеволод Юрьевич, напоминавший своим характером деда своего, Владимира Мономаха, ловко умел воспользоваться всем тем, что услели сделать в здешнем кряк отец его Юрий и старший брат Андрей. С одной стороны, как мы уже ви­дели, он с первого же раза, при первой встрече показал земским боярам, что еще строже отце и брата будет казнить тех, кто осмелится ему проти­виться; с другой же стороны Всеволод, будучи гораздо образованнее отца и брата и знакомый с политикой византийского двора, где прожил не­сколько лет, хорошо видел, что моисно достигнуть развития княжеской власти и не прибегая к излишней строгости против строптивых земсккх бояр, что умеренными уступками их можно не только примирить с кня­жеской властью, но и привлечь к себе и сделать усерднейшими слугами. Принявши такой плен действий относительно здешних земских бояр, Всеволод действительно достиг того, что здешние земские бояре, доволь­ные уступками могущественнейшего князя, сделались усерднейшими слугами Всеволода и его дома и сохранили сие усердие до позднейшего потомства. Всеволод оставив за здешними земскими боярами значитель­ную долю их старых прав и допустив некоторые старые новгородские формы общественного строя, окончательна уничтожил неудовольствие бояр и слил их интересы с княжескими интересами, так что после Всево­лода, при его потомках, здешние земские бояре нередко были единствен­ными защитниками княжеской власти. В этом отношении больше всех отличились бояре московские. В Москве, в этом старом гнезде боярщи­ны, потомки Всеволода особенно как-то умели слить интересы бояр со своими интересами, как мы это увидим впоследствии, тогда как в дру­гих княжествах здешнего края бояре не всегда были заодно с князьями.

По смерти Всеволода, во время междоусобия его сыновей: Констан­тина Ростовского и Юрия Владимирского, земские бояре, особенно ста­рейшие из них — ростовские, опять было подняли вопрос, но уже не о боярских старых правах, а о старшинстве Ростова, и втянули в это дело новгородцев и смольнян с их князьями. Но ростовский князь Констан­тин, победив своего противника Юрия Владимирского, сам остался жить во Владимире и тем разрешил вопрос не в пользу Ростова. Потом, когда через четыре года Константин умер, предоставив владимирский престол своему прежнему противнику, брату Юрию, то ростовские владения по договору этих двух князей перешли к детям Константина и составили отдельное самостоятельное княжество. Таким образом и последние ста­рые счеты старых ростовских бояр с новыми владимирскими кончились полюбовным разделом между князьями, одни же земские бояре без кня­зей уже не могли вести своего дела, чем окончательно прекратилась борь­ба старых новгородских порядков в здешнем крае с новыми княжески-

352

ми порядками. В это время Москва стала удельным княжеством и доста­лась сыну Юрия Всеволодовича, Владимиру; и таким образом старое бо­ярское гнездо стало гнездом княжеским и здешние бояре одни из первых сделались слугами князей.

Подчинение России монгольскому игу не измелило устроенного в здешнем крае Всеволодом общественного порядка и бояре остались в пре­жнем отношении к князьям. Правду сказать, в первые годы монгольско­го ига здешние бояре думали сыскать себе поддержку в ханской власти; так есть известие, что боярин Федор Яруыович оклеветал перед ханом великого князя Ярослава Всеволодовича и Ярослав по этой клевете по­гиб в Орде. Но бояре скоро увидели, что в борьбе с князьями на помощь хана рассчитывать нельзя, ибо хан не думал разбирать отношений князя к боярам и на место одного князя назначал другого, не спрашиваясь — угоден ли он был боярам, так что и успешные происки против того или другого князя нисколько не помогали боярскому делу, а напротив, роня­ли его в глазах народа, не терпевшего монгольского вмешательства и счи­тавшего бояр, заискивавших ханского покровительства, изменниками отечеству. Искательство бояр у хана тем более вредило боярскому делу, что князья никогда не искали ханской помощи против бояр и тем приоб­ретали себе любовь народа, а посему бояре сами поспешили отказаться от искательств кри ханском дворе против своих князей. А между тем князья, не имея возможности княжить без ханского утверждения, без ханского ярлыка, самим ханским ярлыком могли ограждаться от вся­ких притязаний на стеснение их власти дома. Теперь мудрено было пред­лагать князю со стороны бояр ка кие-либо условия, когда у князя был уже в руках ханский ярлык. А посему ежели положение бояр еще не изменя­лось, то, конечно, оттого, что сами князья не находили нужным изме­нять общественный строй, введенный а здешнем крае Всеволодом. Сами князья находили в том собственную пользу, ибо земские бояре, видя бес­полезность борьбы с князьями при помощи монгольского хана, были са­мыми усерднейшими слугами тех князей, которые старались не нарушать сложившегося порядка дел, не изменяли своих отношений к боярам.

Строже других князей по пути сохранения сложившегося при Всево­лоде порядкадел шли князья Московские, Москва, это старое гнездо упор­ной боярщины, вырастила князей до того строгих в консерватизме, в со­хранении сложившихся и признанных правил как княжеской власти, так больших и меньших людей, что ни в одном княжестве здешнего края не было такого согласия между князьями, боярами и народом, как в Москве, где за небольшими исключения ми не было недовольных, где все обществен­ные дела шли по заведенному порядку, где не было скачков, где личности менялись, а ход дел постоянно следовал одному направлению, особенно в отношении к соседям. В Москве, например, малолетний, четырехлетний или семилетний князь вел дела точно так же, как и совершеннолетний и Даже как престарелый его отец, и соседи не могли надеяться, чтопосмерти

353

одного князя, при малолетнем его преемнике, они одержат вежыыи пере­вес над Москвой, изменят направление московских дел; князья менялись, одни умирали, а другие заступали их место; характеры князей были дале­ко не одинаковы, а Москва оставалась неизменной. Можно было нечаян­ным набегом захватить Москву, разорить, сжечь ее, взять московского кня­зя в плен, ослепить его, но Москва, и сожженная, н разореннгя, и временно без князя, оставалась той же Москвой, с тем же постоянным направлени­ем, с неотступным следованием вперед, и сожженная вскоре являлась гроз­нее несожженной, и ослепленный князь оказывался проницательнее и бо­лее зрячим, чем зрячие, В Москветакловко сложился общественный строй, что по надобности одна сила заменяла другую к действовала на общую пользу; например, государь малолетний или государь в плену — за него и в его пользу действуют бояре; нет государя, а бояре свихнулись — высту­пают меньшие люди, народ со своими общинами, и действуют и в пользу государя, и в пользу бояр; или: народ и бояре в смятении, потеряли голо­ву — поднимается государь, и все снова оживает, Москва — опять Москва неизменная, неотступная. Такой силой, такой живучестью Москва была обязана тому, что князья ее строго охраняли общественный порядок, уст­роенный Всеволодом. А московские князья явились такими потому, что они в Москве иными быть не могли: в Москве, княжеском городе, постро­енном в гнезде гордон и упорной земской боярщины, князь или должен был истребить всех земских бояр, или признать за ними известный опре­деленный круг в делах общественных и строго охранять признанные пра­ва. Но московским князьям нельзя было и думать об истреблении или из­гнании земских бояр из своего княжества, когда этого не смогли сделать самые энергичные и могущественные реформаторы здешнего края: Юрий Долгорукий и Андрей Боголюбосий; следовательно, им оставалось одно — строго охранять порядок дел, сложившийся при Всеволоде Юрьевиче, т. е. соблюдать признанные за боярами права и строго наблюдать, чтобы бояре не выходили из очерченного для них историей крутя деятельности.

Первым московским князем при монголах был сын Ярослава, Миха­ил, по прозванию Хоробрит; он настолько уже был силен, что в 1248 году успел выгнать из Владимира своего дядю, Святослава Всеволодовича, и объявил себя великим князем Владимирским, следовательно, старшим над всеми князьями здешнего края; но в том же году, отправясь ратью на Литву, пал в битве с литовцами и привезенный с поля битвы похоронен во Владимире, в церкви Пречистой Богородицы. Никаких других извес­тий о Михаиле Московском мы не имеем, и насколько верен настоящий рассказ летописи, мы не знаем, но для нас важно то в настоящем извес­тии, что Московский князь в первые же годы монгольского владычества над Россией был уже настолько силен, что мог одолеть великого князя Владимирского. Но Михаил, очевидно, еще плохо верил в Москву, если мог променять ее на Владимир; следовательно, он был еще не настоящий Московский князь с московским характером, он не понимал еще зиаче-

354

яяя Москвы и не ценил ее заслуг, хотя ей был обязан тем, что одолел ве­ликого князя Владимирского, или может быть, ему было тяжела жить 8 Москве в среде гордой земской боярщины, в одно и то же время усердной к сяужбе князя и неуступчивой относительно своих признанных прав.

Первым истым Московским князем, родоначальником и физическим и нравственным всех последующих Московских князей, был князь Да­ниил Александрович, младший сын Александра Невского, пользовав­шийся общим уважением как князей, так бояр и меньших людей. Лето­писи не говорят, каким образом и в котором году он сделался князей мос­ковским и как успел устроить самостоятельность и независимость Московского княжества; в летописи он прямо является великим князем Московским под 1282 годом, как союзник великого князя Тверского, Свя­тослава Ярославича, против великого князя Владимирского, Дмитрия Александровича. В летописи сказано: *Того же лета князь великий Твер-ский, Святослав Ярославич с тееричи. и князь великий Московский Данило Александрович с москвичи, и посадники новгородский с новго родцы поидоша ратью к Переяславлю, навеликаго князя Дмитрия Алек сандровича*. Прежде же этого известия упоминается в летописи под 1261 годом о рождении Даниила за два года до кончины его отца, Алек-саядра Невского, По всей вероятности, Даниил получил себе в удел Мос­кву прямо по смерти родителя и увезен в нее еще двухлетним ребенком, был воспитан и вырос среди московских порядков и не знал другой жиз­ни, кроме московской. Москвичи первые увидали, как он начал ходить еще младенцем, как он занимался детскими играми со своими сверстни­кам»; москвичи первые услыхали его детский лепет, и московские бояре были главными и постоянными его пестунами и руководителями; они на своих плечах вырастили и князя, и княжество. Московские бояре, во время малолетства Даниила управлявшие Московским княжеством, ко­нечно оставались его руководителями и соправителями и тогда, когда он уже вырос. Они, как значится по летописям, во все это время, продол­жавшееся почти двадцать лет, еумелиуклоняться от междоусобий сосед­них княжеств и, таким образом, так успели укрепить Московское кня­жество и поставить его в такое независимое положение от соседних кня­зей, что к двадцать первому году жизни Даниила Москва уже сложилась в великое княжество, а Даниил на двадцать первом году своей жизни из владельца незначительного, чуть ли не забытого в летописях города, вдруг является великим князем и вступает в союз против великого князя Вла­димирского, своего ближнего соседа и старшего брата, с другим своим соседом, великим князем Тверским, и с далеким вольным господином Новгородом Великим. Это начало великого княжества Московского в ма­лолетство князя стараниями московских бояр наложило свою печать на всю последующую историю Москвы и, очевидно, было тайной причиной последующего величия Москвы. И недаром народное предание находит какую-то связь начала Москвы с княжением Даниила Александровича;

355

действительно, княжеиием Даниила положено начало будущему пели-чяю Москвы. Здесь собственно зародились та Москва, которая потом вы­росла в целую Русскую землю.

Союз, заключенный московским князем Даниилом Александрови­чем и Тверским князем, продолжался и в 1286 году; под этим годом в летописи сказано, что при нападении литовцев на владения тверского владыки объединились: москвичи, тверичи, волочане, новоторжцы, дмитровцы, зубчане и ржевичи, побили Литву и князя их Доманта взя­ли в плен. Здесь мы видим продолжение союза Москвы с Тверью и Нов­городом. Но особенно замечательно в настоящем известии го, что здесь нет и домину о князьях, а действуют одни только земские силы: твери­чи, москвичи, волочяне, новоторжцы и проч. Ясно отсюда, что союз, заключенный в 1282 году, был союзом не только князей, ко и земщин: Москвы, Твери и Новгорода; отсюда появляется новое и важное подтвер­ждение, что в Москве именно сложилось знаменательное соединение и солидарность интересов княжеской власти и земщины в ее представи­телях боярах. В 1288 году союз Москвы с Тверью разрушился, и во вре­мя воины великого князя Михаила Ярославича Тверского е великим князем Владимирским великий князь Даниил Александрович Москов­ский держал сторону своего старшего брата Дмитрия Александровича. Москва осталась верной союзу с Дмитрием Александровичем даже и тогда, когда в 1293 году ня него восстали почти все князья здешнего края и за это жестоко поплатились разорением от татар, приведенных кня­зем Городецким, Андреем Александровичем. Но это разорение не уст­рашило москвичей к их князя, и союз Москвы с Дмитрием Александ­ровичем продолжался даже По смерти его, с его сыном Иваном Дмитри­евичем, и когда в 1296 году во Владимир приехал ханский посол Неврюй, чтобы разобрать споры русских князей, то против князя Анд­рея Александровича, тогда уже владевшего Владимиром, и его союзни­ков выступили: московский князь Даниил Александрович, тверской князь Михаил Ярославич и переяславцы вместо своего князя Ивана Дмитриевича, бывшего тогда в Орде. Когда же Андрей Александрович, недовольный судом ханского посла, вздумал идти ратью на Переяс-лавль, то Московский и Тверской кпязья собрали свои полки, выступи­ли к Юрьеву, загородили Андрею дорогу и заставили его смириться. Москва недаром так крепко держалась союза с Переяславским князем — наградой этого союза был Переяславль со всеми Переяславскими вла­дениям^ ибо в 1302 году переяслнвскмй бездетный князь Иван Дмит­риевич, умирая, благословил своим княжением дядю своего, Даниила Александровича Московского, на что изъявили свое согласие и сами пе­реяславцы; когда же владимирский князь Андрей Александрович из-гоном захватил было Переяславль, то переяславцы при появлении мос­ковской рати сами передались москвичам, выгнали Андрея и приняли наместников Дан л иловых. Таким образом, союз с Переяславским кня-

356

зем, стоивший так дорого Москве, наконец окупился с лихвой; Москов­ские владения с присоединением богатого Переяславского княжества увеличились более нежели вдвое. Но что всего важнее — Московский князь, младший по рождению в доме Александра Невского, с присое­динением Переяслйвля к Москве сделался старшим, ибо Переяславлъ постоянно считался гнездом в доме Всеволода Юрьевича, Ярослава Все­володовича и Александра Ярославича Невского.

Но еще за год до присоединения Переяславля, совершившегося мир­ным путем по желанию тамошнего князя и самих переяславцев, Москов­ский князь имел значительный успех в соседнем великом княжестве Рязанском. Летопись под 1301 годом говорит: * Князь Данило Александ­рович Московский приходил ратью на Рязань, и бишаяся у града Пере­яславля, и князь Московский одоле, и много бояр и людей избил, а кня­зя их, Константина Романовича Рязанскаго, некоторою хитроетию взял, кромолою их же бояр рязанских, и приведе его с собою к Москве, и дер­жа его у себя в нятьи в береженьи, и в чести всякой хотяше-бо с ним укре-пити крестным целованием, и отпустити его на великое княжение Рязан­ское, на его отчину*. Это известие летописи показывает, с одной стороны, что строй московской общественной жизни и отношения московского князя к своим боярам нравились и рязанским боярам, известным в исто­рии своей гордостью и своеволием, а с другой стороны, из этого же извес­тия мы видим, что Даниил Александрович, одолев Рязанского князя и взяв его в плен, еще не мог завладеть Рязанской землей, а думал только подчинить ее своему влиянию при помощи Рязанского же князя, нахо­дящегося у него в плену. Здесь, кажется, дело не обошлось без участия московских бояр, которым не хотелось иметь себе соперников при кня­жеском дворе в рязанских боярах, с присоединением Рязани долженство­вавших поступить на службу к Московскому князю, и тем более опас­ных, что Московский князь одолел Рязанского князя при помощи ря­занских же бояр, а следовательно, рязанские бояре за свою услугу должны бы были занять лучшие места при московском дворе; к тому же рязанс­кие бояре своими богатствами и гордостью превосходили московских. Все это заставляло московских бояр отклонить Даниила Александровича от непосредственного занятия Рязанской земли.

В 1303 году великий князь Даниил Александрович скончался и его место занял старший сын его, Юрий Данилович, бывший во время кон­чины родителя в Переяславле, Переяславцы, услышав о кончине Дании­ла, первые присягнули Юрию и первоначально даже не пустили его на погребение отца, так они дорожили соединением с Москвой и домом Да­ниила Александровича. Юрий Данилович, с первого же года по смерти родителя, начал делать примысли к московским владениям. На следую­щий год скончался владимирский князь Андрей Александрович. Для мо­лодого Московского князя открылось новое поприще деятельности; он настолько чувствовал себя сильным, что решился искать владимирского

357

престола, чтобы быть старшим между великими князьями Суздальско-Ростовской земли. По свидетельству летописей, это дело началось следу­ющим образом: «по смерти Андрея, старшие его бояре и старейший из них Акинф немедленно отправились к великому князю Тверскому, Ми­хаилу Ярославичу, чтобы вести его на владимирский престол. И заспо­рили два князя о великом княжении Владимирском — князь великий Михаил Ярославич Твррский и князь великий Юрий Данилович Москов­ский, и пошли в Орду к царю в споре и брали великой, ибыле замятия на всей Суздальской земле, во всех городах». Из этого известия видно, что спорили не одни князья, а вся Суздальская земля, на всей Суздальской земле была замятия, во всех городах; вся земля разделилась между Мос­квой и Тверью, быть ли первенствующей Москве с новыми порядками или Твери со старыми порядками? Начало раздела положили бояре Анд­рея Александровича и между ними сильнейший Иакинф, служивший прежде московскому князю Даниилу Александровичу и перешедший к Андрею по неудовольствиям, а за ним и все старое боярство, избравшее представителем старых порядков старшего, князя Михаила Ярославича Тверского, дядю московским князьям — Даниловичам. И когда князья-соперники отправились, как и следовало для разбора тяжбы, в Орду на суд хана, бояре — защитники старого порядка стали распоряжаться по-своему: они захватили в Костроме московского князя Бориса Данилови­ча и хотели перехватить самого Юрия Даниловича на пути в Орду, но тот ускользнул от них, потом отправили своих наместников в Новгород Ве­ликий; но старые новгородцы, не желая быть под командой суздальских бояр, прогнали наместников и сказали: недождем, что скажет князьям хан. Затем Иакинф с другими боярами, собрав большой полк, думали изгоном захватить Ивана Даниловича в Переяславле; но этот кипзь по­лучил весть о их замысле и вместе с боярами московскими и переяславс кими дал им сильный отпор в битве под Переяславлем, в которой пал Иакинф и другие старшие бояре, а дети Иакипфовы с прочими бежали в Тверь. Между тем татарский хан рассудил явившихся к нему князей и отдал владимирский престол старшему — Михаилу Ярославичу Тверско­му. Михаил, засев во Владимире н побуждаемый защитниками старых порядков, пошел на Юрия к Москве, но, встретив от москвичей сильное сопротивление, вынузкден был заключить с Юрием мир. Мир этот продол­жался три года, а на четвертом году Михаил вторично ходил к Москве с большой ратью, произвел там большое разорение, но города взять не моги возвратился домой, не заключив с Московским князем мира. И действи­тельно, мудрено было заключить мир, когда это зависело не столько от лич­ности князей, сколько от воли сторон старого и нового порядка, а стороны сии совместно жить не могли, — у них борьба шла не на живот, а на смерть; требовалось, чтобы которая-либо сторона пала окончательно.

Между тем в 1313 году умер татарский хан Тохта, стоявший на сто­роне старого порядка, и его место заступил хан Узбек, отвергнувший у

358

себя дома старый порядок и переменивший язычество на магометанство. Михаил Ярославич немедленно отправился к новому хану за утвержде­нием на престол и за ярлыком; Юрий же Данилович Московский, вос­пользовавшись отсутствием соперника, вошел в тайные сношения с новго­родцами, которые кончились тем, что новгородцы выгнали от себя намес­тников Михайловых и объявили своим князем Юрия. Михаил Ярославич был утвержден новым ханом на Владимирском княжении и успел выс­тавить перед ханом Московского князя человеком беспокойным и опас­ным, й потом, прежде чем Михаил возвратился из Орды, в Москву при­шло ханское повеление немедленно ехать Юрию в Орду к хану. Юрий, бывший в то время в Новгороде, немедленно отправился в путь, не заез­жая даже в Москву. Михаил же, возвратившись из Орды с татарскими послами и войском, прежде всего отправился к Торжку и отнял его у бра­та Московского князя, Афанасия Даниловича, а потом посадил своих наместников и в Новгороде. Между тем Юрий Данилович, прожив в Орде около двух лет, не только успел оправдаться, но и приобрел благосклон­ность хана Узбека и, женившись на его сестре Кончаке, получил ярлык на великое княжение Владимирское и с тремя ханскими послами и зна­чительным татарским войском отправился домой. Михаил, услыхав об этом, по совещании с суздальскими князьями, собрав рать, вышел на­встречу Юрию и загородил ему дорогу у Костромы, Юрий, посоветовав­шись с татарскими послами, не решился вступить в битву и уступил Вла­димирское княжение Михаилу. Но когда Михаил, получив такую уступ­ку, возвратился в Тверь, то суздальские князья перешли на сторону Юрия, а потом его же сторону приняли новгородцы и все с сильными пол­ками двинулись к Твери. Михаил, узнав об этом, немедленно вооружил­ся, пошел навстречу противникам и разбил их наголову, так что Юрий только в малой дружине успел спастись в Новгороде, а брат его Борис и княгиня, сестра Узбека, попали в плен и были отвезены в Тверь, глав­ный же ханский посол, Кавгадый, вынужден был просить у Михаила мира и, быв принят с честью в Твери, отпущен Михаилом домой с бога­тыми дарами, а Юрьева княгиня, сестра ханская, оставленная в плену, вскоре скончалась в Твери, как говорят, от отравы.

Юрий, бежавший в Новгород, получив от новгородцев войско, отпра­вился домой. Михаил встретил его на Волге, но до битвы дело не дошло: противники после долгих переговоров смирились на том, чтобы обоим идти в Орду нарсуд к хану. Михаил, пропустив Юрия в Москву, немед­ленно отправил в Орду своего сына Константина, сям же, чувствуя не­ловкость своего положения, думал как-нибудь мирно покончить с Юри­ем, не доводя дела до ханского суда, и для этого отправил своего посла в Москву. Но Москва не думала мириться с Тверским князем, надеясь на больший успех у хана; Юрий, приказав убить тверского посла, немедлен­но отправился со многими князьями и боярами в Орду и, действуя заодно с Кавгадыем, успел выставить перед ханом Тверского князя беспокойным

359

и опасным человеком, не признающим ханской власти и нежелающим платить дань в Орду. Все зто нетрудно было делать Московскому князю. Михаил действительно был противником ханской власти, а когда он на­конец явился е Орде, то немедленно был предан суду и по суду ханских вельмож приговорен к смерти и убит татарами по ханском/ повелению. Таким образом, борьба новых порядков и Москвы со старыми порядка­ми и Тверью кончилась в пользу Москвы и новых порядкш. Юрий воз­вратился из Орды великим князем Владимирским, т. е. старшим князем между великими князьями северо-восточной Руси. Получив старейшин­ство, Юрий Данилович, по совету московских бояр, на другой год по при­езду из Орды собрал большое войско и пошел ратью к тверскому городу Кашину, думая присоединить его к своим владениям, но Тверской князь, сын убитого Михаила, храбрый Дмитрий, выступил против него к Волге и при посредстве тверского епископа Андрея заключил мир, по которо­му обязался внести все ордынские дани с тверских владении Московско­му князю, т. е. по тогдашнему порядку дел признал свою зависимость от Юрия или как бы поступил к нему в отношения удельного князя.

Но, естественно, на этом дело не могло остановиться. С новым унизи­тельным положением Тверской князь не мог примириться и, не имея до­статочно сил для борьбы с Москвой, отправился в Орду искать милости у хана. Между тем Юрий сделал важную ошибку, ибо вместо того, чтобы ханскую дань, взятую от Тверского князя, везти немедленно в Орду или передать ханскому послу, ехавшему за ней, он отправился в Новгород и занялся новгородскими делами. Дмитрий Михайлович Тверской зосполь-зовался этой ошибкой как не надо лучше: он объявил Юрия изменником и утаителем ханских даней. Хан дал Дмитрию ярлык на Владимирское княжение. Юрий, услыхав об этом, немедленно отправился в Орду оп­равдываться. В Орде, прежде нежели Юрий явился перед ханом, встре­тил его Дмитрий Михайлович и, надеясь на благосклонность к себе хана, немедленно при встрече убил Юрия. Так кончилось бурное княжение Юрия Даниловича.

Княжение Юрия Даниловича, так несчастно кончившееся собствен­но для него, вывело Москву на тот путь, на котором она или должна была погибнуть на первых же порах, или явиться тем крепким общественным организмом, исполненным внутренней силы, который притягивает к себе все, к чему только прикоснется; или, иначе сказать, Москва на этом но­вом пути должна была показать: имеет ли она настолько внутренней силы, чтобы стянуть к себе всю Русскую землю и сделаться городом все­российским. На первых же порах соперницей Москвы на этом пути яви­лась Тверь, так же, как и Москва, город новый, образовавшийся из нов­городских колоний и представлявший в себе все задатки прочности, тя­гучести И энергии, но стоявший не в таких благоприятных внешних отношениях, как Москва, да и во внутреннем своем устройстве придер­живавшийся более старых порядков, которым суждено было пасть пе-

360

ред новыми порядками, представителем которых была Москва. Борьба Москвы с Тверью с первого же раза, как мы уже видели, показала, что здесь борются не личности, аначала, чтоличноети могут меняться, а борь­ба будет продолжаться до тех пор, пока одно начало рухнет, и что дележ и примирение в этой борьбе немыслимы. Показания или существенные признаки сей борьбы, высказывавшиеся при самом начале, вполне оп­равдались историей: борьба сия продолжалась 180 лет и кончилась бег-поворотным падением Твери.

Дмитрий Михайлович Тверской, как мы уже видели, понадеявшись на милость хана Узбека, при первой же встрече убил Юрия Даниловича Московского. Хан действительно сначала, кажется, думал оставить без внимания дело об убиении Юрия, продержал Дмитрия Михайловича в Орде десять месяцев, не объявляя своего гнева, но потом, вероятно, под­стрекаемый своими вельможами — ходатаями за Московского князя, дал повеление казнить Дмитрия. Таким, образом, соперницы Москва и Тверь почти в одно время лишились своих князей, но это не произвело ника­ких беспорядков: Москвой еще при жизни Юрия, постоянно занятого борьбой, управлял его брат, Иван Данилович; в Твери точно так же за отсутствием Дмитрия оставался правителем Александр Михайлович, брат Дмитрия; оба они еще при жизни старших братьев уже бывали по нескольку раз в Орде для расчетов по платежу дани, так что в этом отно­шении они уже были довольно знакомы ордынским вельможам и каж­дый имел свою партию в Орде. По заведенному порядку оба князя отпра­вились в Орду для получения ярлыков на свои княжения. Хаи Узбек при­нял обоих князей как уже хорошо известных ему и дал ярлык на великое княжество Владимирское тверскому князю Александру Михайловичу. Такич образом, спор между Тверью и Москвой из-за Владимирского кня­жества, продолжавшийся 20 лет и стоивший жизни Михаилу Ярослави-чу, Юрию Даниловичу и Дмитрию Михайловичу, но суду ханскому кон­чился в пользу Твери. Хан Узбек по каким то расчетам права Александ­ра Михайловича на Владимир предпочел правам Ивана Даниловича. Конечно, перед судом ханским Москва должна была молчать и пыжидать случая для поправления своих дел. Случай, так желанный, благоприят­ный для Москвы, открылся на первом же году княжения Александра Ми­хайловича. В августе месяце пришел ханский посол, Узбеков племянник Шевкал, и вскоре в народе разнесся слух, что Шевкал приехал затем, чтобы избить тверских князей, а народ обратить в татарскую веру. Та­ким слухом народ взволновался, князь Александр Михайлович также по­верил слуху или не умел успокоить народа и принял на себя предводи­тельство взволнованным народом, чтобы избить посла и всех бывших при Нем татар. Как бы то ни было, только Шевкал со своими татарами был убит в Твери. Хан Узбек, получив об этом известие, немедленно вытребо­вал в Орду Ивана Даниловича Московского и, дав ему 50 тысяч татар­ского войска с пятью темниками, поручил наказать Александра и его

361

сообщников. Иван Данилович вполне сумел воспользоваться сгкрывшим-ся случаем: он не только взял Тверь и другие города Тверского княжения и разорил их, но именем хана вступил в новгородские владения, взял и опустошил Торжок и двинулся к Новгороду, но, остановленный посоль­ством и даиьюновгородцев, повернул назад и страшно опустошил владе­ния почти всех князей здешнего края, так что этот поход Ивана, извест­ный в летописях под именем Федорчуковой рати, долго был памятен в народе; только московские и суздальские владения остались неопусто­шенными. Таким образом, Иван Данилович и бояре московские с помо­щью татар за один раз так поправили дела московские, что Москва, уце­левшая от разорения, получила громадный перевес над всеми соседними княжествами. Иван и его бояре вели это дело с большой ловкостью; они всюду произвели опустошение именем хана и помощью татарского войс­ка, но не взяли и не присоединили к Москве ни одного городка и ни од­ной деревни, так что народ во всех опустошенных владениях видел толь­ко страшный гнев хана и нисколько не сетовал на Московского князя и москвичей; Москва не только осталась в стороне, а разоренные жители соседних княжеств потянулись в московские владения и тем усилили население Москвы.

В Твери, напротив, дело не кончилось одним разорением и опустоше­нием: Тверь волей-неволей должна была поступить под опеку Московс­кого князя. Тверской князь Александр Михайлович, услыхав о грозной татарской рати, бежал сперва в Новгород, но, не принятый новгородца­ми, укрылся со своим семейством во Пскове. Этот поступок Александра никак нельзя назвать малодушием или полным бессилием недавно еще могущественной Твери; напротив того, мы имеем прямое свидетельство летописи, что «Александр, не стерпя лукавы я бесовския крамолы и та-тарскаго насилья, оставил княжение великое и все отечество свое, я иде во Псков с княгинею и с детьми своими, и жил во Пскове десять лет». Значит, успех Московского князя и москвичей и само убиение Шевкала и татар в Твери были делом внутренней крамолы тверских бояр, чему мы увидим скоро прямые свидетельства, а в Тверь крамола шла из Моск­вы; тверские бояре-изменники были увлечены московскими боярами и Московским князем. Князь Александр Михайлович не потому бежал и не защищал своих владений, что струсил, а потому, что защититься было не с кем, что он был оставлен своими боярами, которые увлеклись завид­ным положением московских бояр и тайно передались на сторону Моск­вы. Александр увидал, что главным образом ищут его головы и что вся­кое сопротивление невозможно. И действительно, так и было, ибо вслед за бегством Александра и разорением тверских владений меньшие бра­тья Александра и бояре вступили спокойно в Тверь и занялись мирным устройством Тверской земли, и ни Московский князь и никто ям в том не делал никакой помехи. На другой же год Московский князь, отправ­ляясь в Орду, взял с собой тверского князя Константина Михайловича и

362

новгородских послов и все были приняты Узбеком милостиво и с почета-ми. Московский князь получил великое княжение Владимирское «и иные княжения к Москве», как сказано в летописи, а Константина Михайло­вича хан утвердил на великом княжении Тверском, новгородцев же по­жаловал по их челобитью и всем дал приказ искать и представить к нему кнлзя Александра Михайловича,

Таким образом, московский князь Иван Данилович и московские бояре, помутив тверских бояр, при помощи татар за один раз поставили Москву в такое высокое положение, в каком она еще никогда не бывала; вся Ростовско-Суздальская земля по приказу самого хана была разорена и подчинена московскому князю, даже Тверь, недавно еще сильная и опасная, отдана в его опеку, тверские князья действуют по его указани­ям, а сильнейшие тверские бояре тянут к Москве. Но главный враг и опас­ный соперник, представитель иных начал, князь Александр Михайло­вич еще жив и находится под защитой демократического Пскова; а посе­му Московский князь и московские бояре не могут еще заснуть спокойно; Александр для них страшен и в изгнании — им нужна его голова. И вот по приказу хана от Московского и Тверского князей и от Новгорода ле­тят гонцы во Псков н требуют выдачи Александра, но псковичи отказы­вают; так проходит 1327 год. В следующем году, по проискам московс­ким, снова приходит приказание от хана к русским князьям — достать Александра. Московский князь подымает Тверских князей, меньших Александровых братьев, князя Суздальского, своего давнишнего союз­ника и новгородцев и сам со своей ратью и с союзниками отправляется в Новгород, а оттуда со всеми полками идет к псковским границам и тре­бует выдачи Александра. Псковичи опять отказывают и обещают сло­жить свои головы за несчастного изгнанника. Московский князь изобре­тает новое средство: он убеждает бывшего при нем митрополита всея Руси Феогноста предать псковитян проклятию; митрополит посылает во Псков проклятие. Александр, не желая подвергать церковной каре своих за­щитников, оставляет свое семейство под защитой псковичей, а сам уда­ляется в Литву под защиту могущественного литовского князя Геди-мина. Вслед за удалением Александра митрополит снял проклятие с псковичей, а Московский князь со своими союзниками, дав мир Пско­ву, удалился домой и послал гонцов к хану, что Александр бежал в Лит­ву и Немцы.

Отделавшись от опасного соперника, московский князь Иван Дани­лович занялся украшением и укреплением Москвы, которая еще с пер­вого года его княжения сделалась кафедрой митрополита всея Руси; ибо митрополит Петр, полюбив ласкового Московского князя и тамошних бояр, перебрался из Владимира в Москву и там скончался и погребен в новопостроенном но его желанию соборном храме, Успения Пресвятыя Богородицы, Преемник Петра, Феогност, также поселился в Москве при гробе, как сказано в летописи чудотворца всея Руси Петра; а преемники

363

Феогноста последовали его примеру. Таким образом, Москва сделалась старейшим городом на Руси и как столица великого князя, н как кафед­ра митрополита всея Руси. Это последнее обстоятельство давало Москве едва ли не большее значение в глазах всей Руси, чем княжеская власть, ибо великих князей тогда было еще много, митрополит же был один и по церковным делам все княжества зависели от него; да и в делах мирских он имел большую силу и тот князь, на стороне которого был митрополит, всегда мог рассчитывать на больший успех.

На третий год по удалении Александра Михайловича а Литву, Мос­ковский князь поехал в Орду к хану Узбеку и взял с собой Константна Михайловича, тверского князя. Зачем они ездили в Орду, летописи не говорят, но только Московский князь, воротившись от хана, принялся за своих прежних союзников новгородцев и потребовал от них небыва­лой еще дани — закамского серебра, а в обеспечение своего требования занял Торжок и Пежецкий верх. Когда же новгородцы отказали ему, то со всеми низовым и князьями, дажес рязанскими, пришел в Торжок, увел из своих наместников и, сидя в Торжке, приказал своим полкам опусто­шать новгородские владения. Тщетно Новгородцы посылали к нему по­сольство за посольством, он не принимал послов и на глаза и, простояв в Торжке от Крещенья до Соборного воскресенья, отправился в Москву, где его ждал ханский посол с требованием идти в Орду. Пользуясь отъез­дом Московского князя, новгородцы успели укрепить свой город, всту­пили в сношение с князем Александром Михайловичем, уже вернувшим­ся во Псков, заключили союз с литовским князем Гедимином и приняли себе в князья его сына Нариманта. Возвратившись из Орды и разузнав новгородские дела, великий князь И aim Данилович поспешил прими­риться с новгородцами, ласково принял их посольства, сам приехал в Новгород с миром и прожил там довольно долго. По возвращении в Мос­кву он узнал, что Литва воюет Новоторжские волости, послал свои пол­ки в соседние литовские владения и тем заставил литовцев выйти из Но-воторжских волостей; позвал к себе в гости владыку новгородского, по­садника, тысяцкого и нарочитых бояр, принял их с большим почетом и угощал пирами.

Между тем изгнанник князь Александр Михайлович, ободренный сношениями с Новгородом, послал своего сына Федора Александровича в Орду к хану попытать: не повеет ли ветер в его пользу при ханском дво­ре. Проба удалась: Федор Александрович возвратился из Орды благопо­лучно и привел с собой к отцу ханского посла Авдула. Узнав об этом, Московский князь немедленно отправился в Орду, чтобы испортить Алек­сандрове дело. В Орде Ивана Даниловича хотя и приняли милостиво, с почетом и пожалованием, нескоро выпроводили, следовательно, не дали испортить дела князя Александра. Пользуясь поездкой Московского кня­зя в Орду, Александр попытался было воротиться в Тверь, но скоро уви­дал, что в Твери ему еще нечего делать, и со своим сыном Федором опять

364

ушел во Псков. Из Пскова он послал своих бояр к митрополиту Феогнос-ту просить его молитв и благословения на путешествие в Орду и, получив благословение, на следующий год отправился к хану Узбеку; явясь пе­ред ханом, он успел своим смирением и умом снискать его благоволение, так что Улбек утвердил за ним великое княжение Тверское и со своими послами отпустил его домой, с тем чтобы они возвели его на тверской престол. Против приказа грозного хана и его послов, естественно, в Тве­ри никто не посмел идти, но бояре — заводчики первой крамолы, чув­ствуя свою пину немедленно отъехали в Москву, откуда шла вся смута. Им, как крамольникам и изменникам, уже нельзя было оставаться в Тве­ри, где в продолжение десяти лет выяснилась их крамола; верные же оте­честву тверичи, опираясь на волю хана и поддерживаемые князем, не оставили бы их в покое.

Встревоженный возвращением Александра Михайловича и успеха­ми его у хана, Иван Данилович немедленно сам отправился в Орду и так успел, при помощи своих ордынских приятелей, оклеветать Александра перед ханом, что Узбек отправил в Тверь одного из приближенных слуг с требованием, чтобы Александр с сыном своим Федором немедленно ехал в Орду. Александр Михайлович хотя и получил вести о ханском гневе, но тем не менее не осмелился противиться Узбекову повелению, начал снаряжаться в путь, впрочем, не очень спеша с поездкой. Этим не замед­лил воспользоваться Иван Данилович и со своими старшими сыновьями Семеном и Иваном опять явился в Орде и так успел вооружить Узбека, что тот вторично послал за Александром Михайловичем. Затем Иван Да­нилович поспешил домой, сыновей же оставил в Орде. По второму при­зыву Александр немедленно отправил в Орду сына своего, Федора, а по­том и сам пустился в путь. Прибыв в Орду, он при первой же встрече с сыном своим Федором узнал, что хан сильно гневается на него, то же под­твердили и приятели из ордынских вельмож; но хан первоначально при­нял дары и велел Александру дожидаться отпуску; так прошел целый месяц, а между тем московские княжичи работали у хана. Наконец выш­ло повеление казнить Александра и сына его Федора. Таким образом, Московский князь избавился от самого опасного соперника и получил еще больше власти над несчастной Тверью, даже приказал снять боль­шой тверской колокол от соборной церкви и отвезти в Москву.

Сурова поступил Иван Данилович с князем Александром Михайло­вичем и Тверью, но он был поставлен в такое положение, что или самому пасть, или погубить соперника. Александр был очень умен и вкрадчив для того, чтобы оставить его в покое, и притом, при первом его усилении все защитники старых порядков стали бы на его стороне и Москве при­шлось бы вступить в новую опасную борьбу, которая могла кончиться гибелью новых начал и Москвы. Здесь середины и примирения нельзя было ждать, тем более что Александр был очень даровит и мог приобрес­ти полную доверенность хана. Управившись с Александром, Московский

365

князь опять принялся за Новгород; он потребовал от новгородцев новой дани, хан-де просит новую дань, т. е. прибавок к той дани, которую нов­городцы уже выплатили. Новгородцы иа это небывалое требование отве­чали: «Того у нас не было от начала миру, а ты крест целовал Новгоро­ду по старой пошлине новгородской и по грамотам Ярославовьш*. По­лучив такой ответ от Новгорода, защитника старины, князь Московский, как представитель новых порядков, послал приказ своим наместникам выйти из Новгорода и объявил новгородцам войну. Но война эта не со­стоялась, ибо князь Иван Данилович скончался во время приготовления к войне. Так кончилось княжение Ивана Даниловича, продолжавшееся 12 лет.

Москва, только что выведенная на большую дорогу в княясение Юрия Даниловича, в княжение Ивана Даниловича утвердилась на этой дороге и оттолкнула от нее своих соперников. При Иване Даниловиче новые на­чала, представительницей которых была Москва, одержали решитель­ный верх; даже Тверь, эта представительница старых начал при Юрии Даниловиче, теперь значительной партией своего боярства стала тянуть к Москве, или, по крайней мере, в Твери завелась довольна сильная партия недовольных тверскими порядками, которая, главным образом, и погубила Александра Михайловича, так что через нее все, что ни зате-ивалось в Твери, немедленно передавалось в Москву. Что же касается до других княжеств здешнего края, то они до того были разорены так назы­ваемой Федорчуковой ратью, что находились в полной зависимости от Москвы, и только одно Суздальское княжество пользовалось некоторой самостоятельностью, да и то потому, что тамошний князь был в родстве и постоянном союзе с Московским князем. Такие блестящие успехи Мос­квы обыкновенно приписывают благосклонности хана Узбека к москов­скому князю Ивану Даниловичу и личным качествам сего князя. По-ви­димому, действительно это было так: Узбек дал свое войско Московско­му князю, чтобы смирить всех противников Москвы, и жестоко казнил князей, чем-либо опасных для Московского князя. Московский князь действительно обладал способностями, вполне пригодными к тому делу, которое вел: он был хитер, предусмотрителен, настойчив и крайне осто­рожен. Но и соперник его, Александр Михайлович, не только не уступал в способностях, но даже был гораздо даровитее: он обладал такой вкрад­чивостью и умением снискать благосклонность у людей в которых нуж­дался, что его везде любили, куда бы он ни прибыл, за него, находящего­ся в изгнании, псковичи готовы были положить свои головы, его принял под покровительство могущественный Гедимин Литовский, он умел снис­кать благосклонность хана Узбека даже тогда, когда был кругом вино­ват перед ним, убив его любимого племянника Шевкала; а в первое вре­мя он пользовался такой доверенностью Узбека, что после казни Дмит­рия Михайловича он прямо дал ему великое княжение Владимирское. Таким образом, ни благосклонностью хана, ни личными талантами, Мос-

366

ковский князь не имел преимущества перед Тверским, а в ином даже ус­тупал ему; следовательно, причина успехов Москвы перед Тверью зак­лючалась в чем-то другом, именно в том, что в Москве кня.^ь действовал не один, что с ним была заодно вся Москва, что московская земщина по отношению ее к князю была так поставлена, что в интересах княжеских находила собственные интересы, и поэтому между князем и земскими боярами не было розни; московские бояре имели везде своих агентов, и в Орде, и в Тверском, и в других княжествах, и всюду старались утроить дела так, чтобы они были в пользу Москвы и Московского князя. Напро­тив того, в Твери между боярами была рознь: одни, и очевидно слабое меньшинство, были на стороне княля, другие же, сильное большинство, находили для себя интерес тянуть к Москве, им московское устройство более нравилось, лучше обеспечивало их общественное положение.

Что же такое был князь в Москве, и отчего были так солидарны его интересы с интересами земщины, так что между московским князем и московской земщиной не было розни? На это лучшим ответом служат дошедшие до нас духовные завещания московских князей. Завещания сии, во-первых, показывают, что московский князь был богатейшим по­земельным собственником, чисто на частном праве, так что богатейшие земские бояре не только в Москве, но и в других княжествах далеко не имели столько вотчин, сколько их было у московского князя. Он владел на праве частной собственности целыми городами с их уездами, отдель­ными волостями и слободами и отдельными селами в других уездах, не составлявших его собственности, и даже в других княжествах; он посто­янно старался приумножить свои вотчины: покупал и менял у бояр и монастырей, получал в подарок или по завещанию, или по наследству от родственников и знакомых. Так, например, судя по 1-му завещанию кня­зя Ивана Даниловича, он владел на праве частной собственности: восе­мью городами в московских владениях, 46 слободами и волостями и со­рока отдельными селами, которые он поделил между своими детьми и женой, вместе с шубами, ожерельями, перстнями, цепями, серебряны­ми ковшами, мисами и другими домашними богатствами. А по 2-му за­вещанию, написанному лет через восемь после первого, значатся в числе вновь приобретенных княжеских сел князя Ивана Даниловича семнад­цать сел, о которых прямо сказано в завещании, которое у кого куплено или променяно. Во-вторых, те же завещания ясно показывают, что в Москве строго отделялись княжеские недвижимые имения, которыми он владел по частному праву наравне со всеми вотчинниками, от владений, которые принадлежали ему по государственному праву и не составляли частной княжеской собственности. Последние владения не поступали в раздел и в завещаниях о них даже не упоминалось. И наконец, в-треть­их, в отношении князя к митрополиту и боярам в завещаниях писалось наследникам: *Слушали бы есте отца нашего владыки, пгакоже ста рых бояр, кто хотел отцу нашему добра и нам; и приказываю вам жити

367

■за один, а лихих бы есте людей не слушали, и кто имет. sac сважива-ти». Ото писал Семен Иванович, сын Калиты. Здесь лучше всего видна солидарность Калиты с боярами. Таким образом, по завещаниям москов­ский киязь был богатейшим землевладельцем-собственником, у которо­го должны были быть одни интересы со всеми московскими боярами и другими землевладельцами-собственниками, более или менее зависевши­ми от него, как от богатого соседа, в нужных случаях могущего пособить им, а в случае ссоры и повредить; поэтому у бояр был интерес не ссорить­ся с князем и служить ему усердно. Князь, как сосед по имениям, был близок со всеми боярами, не только по службе, но и по соседству, нахо­дился с ними в частых сношениях, но в то же время он был государь всей Московской земли и соседних земель, подчиненных Москве по государ­ственному праву. Здесь он уже не был безотчетным хозяином-собствен­ником, а правил государством вместе с боярами, как прямо говорится в завещании: «слушали бы отца нашего владыки, так же старых бояр, кто хотел отцу нашему добра и нам». Конечно, между московским князем и московскими боярами не было заключено договора, утвержденного гра­мотой, или, иначе говоря, не было писаной конституции, но зато этот не­гласный договор, эта неписаная, неформулированная конституция жила в обычае, в самой жизни, в солидарности интересов той и другой сторо­ны. Князь и бояре, хорошо обеспеченные в своих частных интересах, ясно видели на самом опыте всю пользу дружной и согласной деятельности в делах государственных и всю пагубу вражды и розни; они не могли не заметить, как все преклонялось и падало пред их дружной и согласной деятельностью, как могущественные противники, борьба с которыми ка­залась даже невозможной, оказывались слабыми и бессильными. Все это и без договоров и формулированных конституций заставляло князя и бояр в Москве строго соблюдать взаимность сложившихся отношений и дружно, без розни работать на общую пользу государства. Эта-то друж­ная деятельность, постепенно укреплявшаяся еще со времени Даниила Александровича, при князе Иване Даниловиче достигла того, что при встрече с этой дружной деятельностью московского князя и московских бояр всякая сила и могущество оказывались слабыми и недостаточны­ми, и эта же дружная деятельность при Иване Даниловиче решительно утвердила незыблемость могущества Москвы и дала Ивану Даниловичу имя — собирателя земли Русской.

По смерти московского князя Ивана Даниловича Калиты сыновья его, Семен, Иван и Андрей, отправились в Орду. Узбек принял их как знакомых, ибо они еще при отце уже были по несколько раз в Орде и работали против Александра Михайловича по указанию отца. При та­ком знакомстве с Ордой московским княжичам не могло быть соперни­ков между другими князьями, и Узбек дал ярлык на великое княже­ние Владимирское и Московское старшему сыну Калиты, Семену Ива­новичу, а прочих князей, приезжавших тогда же в Орду, отпустил по

368

домам, кажется, с наказом повиноваться князю Московскому; по край­ней мере, нам известно, что Семен Иванович первый из московских кня­зей стал называть себя князем всей Руси, а прочие русские князья по его приглашению съезжались к нему в Москву и слушались его прика­заний.

Первым делом князя Семена Ивановича, прозванного Гордым, было покончить счеты с Новгородом, неоконченные его отцом по случаю смер­ти. Вскоре по возвращении из Орды князь Семен Иванович отправил сво­их наместников и даныцнкон в Торжок собирать дань, но новоторжцы и новгородцы воспротивились такому насилию и послали сказать Москов­скому князю: «Ты еще не сед у нас на княжении, а уже бояре твои силу деют*. Получив такой отзыв новгородцев, великий князь Семен Ивано­вич созвал съезд из всех русских князей на Москве, оттуда все князья со своими полкамнотправились в Новгородские владения и заняли Торжок. Новгородцы поспешили собрать свои полки для защиты Новгорода, а между тем отправили посольство к Московскому князю, которое и зак­лючило с князем мир на том, чтобы новгородцы приняли княжеских на­местников и дозволили князю собрать черный бор со всей Новгородской земли и тысячу рублей с Торжка. Таким образом, князь Семен Иванович одним походом покончил счеты с Новгородом, начатые его отцом, и сверх того убедился, что соседние князья действительно состоят в его воле и послушны его требованиям. Не имея себе внешних противников, он за­нялся украшением Москвы, чтобы и по наружности сравнять ее со ста­рыми знатными городами.

Между тем в 1340 году умер хан Узбек и в Орде начались междоусо­бия, продолжавшиеся целый год. Великий князь Семен Иванович, выж­дав окончания ордынского междоусобия и узнав, что новый хан Чани-бек через своего посла отнял Рязань у Рязанского князя и отдал Пронс-кому князю, не желая дожидаться чего-нибудь подобного для себя, в 1341 году поспешил в Орду, тем более что Тверской, Суздальский, Рос­товский и Ярославский киязья все вместе отправились в Орду наперед. Хан Чанибек не изменил положения русских князей и по-прежнему ос­тавил великое княжение Владимирское за князем Московским. Но че­рез два года опять понадобилось ехать в Орду, и Московский князь опять повез с собой всех князей; зачем был этот съезд князей у хана, летопись не-говорит, только упоминает, что Московский князь возвратился от хана с пожалованием и со многою честию. Князю Семену Ивановичу не было противника в Русской земле; он даже принял под свое покровительство жену и детей покойного Александра Михайловича Тверского, которых стал обижать тогдашний великий князь Тверской, Константин Михай­лович, прежний послушный союзник Ивана Даниловича, и дал в Москве убежище Александрову сыну, Всеволоду, а потом помог ему отправить­ся в Орду тягаться с его дядей, Константином Михайловичем. Когда же Константин умер в Орде, Всеволод Александрович при московской же

369

помощи получил от хана ярлык на великое княжество Тверское под дру­гим своим дядей, Василием Михайловичем; а потом князь Семен Ивано­вич лаже вступил в близкое родство с семейством Александра Михайло­вича, женившись на дочери его Марии Александровне. Вступление Се­мена Ивановича в родство с семейством заклятого врага отца его Ивана Даниловича и принятие этого семейства под свое покровительство про­тив прежнего послушного союзника, Константина, ясно показывает, что здесь действовала не одна личность князя, но целое московское прави­тельство, постоянно искавшее случая вмешиваться во внутренние дела соседних княжений, чтобы таким образом постоянно держать их в зави­симости. Только для такой неличной системы не могло быть ни закля­тых врагов, ни неизменных друзей и послушников.

Когда Московскому князю не было противников во всей здешней сто­роне, когда все здешние князья находились у него в послушании, Москве явился сильный неизвестный прежде противник — князь Литовский, Оль­герд. Ольгерд еще в 1340 году нападал на Можайск и Тишинов и произвел большое опустошение, потом вступился в дела псковские и новгородские; за все это Московский князь отомстил в 1344 году принятием под свое по­кровительство рассорившихся с Ольгердом его братьев. Таким образом, Москва уже не ограничивалась княжествами здешнего края, а волей-не­волей принуждена была вмешаться и в дела соседей, значит, твердо уже стала на той большой дороге, на которой московское влияние необходимо должно было распространяться все далее и далее. Ольгерд, чтобы отстра­нить Московского князя от вмешательства в литовские дела, отправил большое посольство под начальством брата своего Кориада к хану Чанибе-ку, стараясь вооружить его против Московского князя. Но тогда не то еще было время, чтобы литвину можно было вооружить Орду на Московского князя; при ханском дворе постоянно жили московские бояре для ограж­дения московских интересов, они немедленно дали весть Московскому кня­зю о большом литовском посольстве и зачем оно приехало. Князь немед­ленно выслал свое посольство, которое, при помощи московской партии среди ордынских вельмож, повернуло дело так ловко, что Чанибек прика­зал руками выдать Московскому князю литовских послов и Ольгердова брата Кориада и отправил их в Москву под охраной собственного послан­ника. Ольгерд, потерпев полную неудачу вОрде, невольно стал заискивать расположения Московского князя и отправил в Москву свое посольство с богатыми дарами и просьбой о мире и об отпуске Кориада и посольства до­мой. Московский князь согласился на предложенный мир и отпустил Ко­риада и посольство в Литву. А вслед за тем Ольгерд вступил в родство с Московским князем, женившись на родной сестре московской княгини, второй дочери Александра Михайловича Тверского) Юлиании, причем Ольгерд присылал в Москву посольство с просьбой о дозволении вступить в этот брак. Значит, семейство Александра Михайловича было решитель­но под опекой князя Семена Ивановича Московского.

370

В 1351 году великий князь Семен Иванович поднял всех русских кня­зей здешнего края на Смоленск. Войска московского князя и его послуш­ных союзников уже стали выше города на Поротве, но до битвы дело не дошло: на Поротву явились послы литовского князя Ольгерда с предло­жением остановить войну я заключить мир. Московский князь, не же­лая вооружать против себя Ольгерда, согласился на заключение мира и отпустил литовских послов, а сам подвинулся к Угре, ближе к Смоленс­ку, куда и пришли к нему смоленские послы. Простояв на Угре восемь дней, князь Семен Иванович отправил свое посольство в Смоленск и, зак­лючив мир, возвратился домой. Что было причиной этой войны и на ка­ких условиях был заключен мир, летописи об этом решительно не гово­рят ничего; но для нас эта война важна как свидетельство, что Москва здесь является представительницей восточной Руси и становится лицом к лицу с Литвой как представительницей западной Руси и обе следят друг за другом. Это еще небывалая роль Москвы.

Между тем в Твери продолжались смуты и ссоры между великим князем Тверским, Всеволодом Александровичем, и его дядей, князем Кашинским, Василием Михайловичем, так что в 1347 году они нашли нужным отправиться в Орду к хану Чанибеку для разбора споров, Чани-бек, кажется по ходатайству Москвы, решил спор в пользу Всеволода Александровича и по-прежнему утвердил за ним великое княжение Твер­ское, чем, разумеется, споры не кончились; князь Кашинский цродол-жал подымать недовольных против своего племянника и великого кня­зя, так что дело едва не дошло до кровопролития. В 1348 году тверской епископ Федор успел было примирить враждующих, убедив Всеволода Александровича уступить тверской престол своему дяде, Василию Ка­шинскому; помирившись, оба целовали крест жить в совете и единомыс­лии. Но мир этот продолжался не более двух лет, именно до тех пор, пока князь Кашинский не получил ярлыка хавского на великокняжеский тверской престол. По получении ярлыка Василий Михайлович начал тес­нить племянника своего, Всеволода Александровича, и в нарушение до­говора отягощать излишними данями бояр Всеволодович и вообще на­носить обиды, как Всеволоду, так и его боярам. Впрочем, не в одной Тве­ри начались смуты и ссоры, в самой Москве не обошлось без них. Хотя летописи не упоминают о какой-либо нелюбви между великим князем Се­меном Ивановичем и его братьями — Иваном и Андреем Ивановичами, но до нас дошла подлинная договорная грамота, заключенная князем Семе­ном Ивановичем, писанная не раньше 1347 или 1348 года. В этой грамо­те, к сожалению плохо сохранившейся, мы встречаем известие, что меж­ду Семеном и его братьями едва ли не было войны, ибо в грамоте есть ме­сто, к сожалению вытертое, где сказано: *А которые люди по нашим волостем выиманы нын... войны де... нам к собе не приимати». Как бы то ни было, по грамоте видно, что князь Семен Иванович нашел вынужден­ным заключить с родными братьями договор и закрепить его крестным

371

целованием у родительского гроба. В этом договоре в числе первых ус­ловий поставлено, чтобы старший брат без младших ни с кем не заклю­чал договоров. Кроме свидетельства о какой-то ссоре между московс­кими князьями-братьями, в настоящей грамоте есть еще важное указа­ние о крамоле боярина Алексея Петровича Босаиолока. Б грамоте об этом деле сказано так: «А что Олекса Петрович вшел в коромолу к ее ликоми князю, нам князю Ивану и князю Андрею к себе его неприима ти, ни его детей, и не надеитись ни его к сабе до Олексеева живота; волен в нем князь великий, и в его жене и в его депгех.А тобе, господи не, князь великий, к собе его неприимати в бояре, а мне, князю Ивану, чтодал князь великий из Алексеева живота, того ми Алексею недава ти, ни его жене, ни его детем, ни иным ничем не поджогами их*. Гра­мота была заключена при свидетельстве тысяцкого, бояр м окольничих. Таким образом, московские бояре, до сего времени согласно н дружно работавшие со своими князьями, теперь стали заводить крамолу, ссо­рить князей, и притом крамола была так сильна, что о заводчике кра­молы боярине Алексее Петровиче понадобилось упомянуть в договор­ной грамоте князей, а князья-братья должны были обязаться клятвой не принимать крамольного боярина н его детей; у крамольного боярина было отобрано имение и разделено между князьями. Эта новость в ис­тории Москвы, с одной стороны, объясняется более близким знаком­ством московских бояр с боярским бытом в соседних княжествах, осо­бенно в Твери. О боярине Алексее Петровиче мы именно знаем, что он в 1346 году был послан в Тверь за невестой великого князя, Марией Алек­сандровной, и конечно был выбран на это дело как человек, имевший в Твери связи я хорошо знакомый с бытом тверичей, а может быть, при Иване Даниловиче бывавший в Твери и участвовавший в заведении кра­молы тамошними боярами; освоившись же с чужой крамолой, вздумал провести ее и в Москве. С другой стороны, в вызове на крамолу, без со­мнения, участвовал и характер великого князя Семена Ивановича, ибо Семен Иванович по характеру своему далеко не походил на своего отца, Ивана Даниловича, осторожного и ласкового с боярами и народом. Раз­ницу характеров того и другого князя лучше всего объясняют те про­звища, которыми они отмечены в народе и в летописях: Ивана Данило­вича прозвали Калитой, т. е. милостивым, щедрым, а Семена Ивано­вича— Гордым, неприступным. Конечно, от гордости князя прежде всего должны были терпеть высокомерные бояре, привыкшие к ласко­вому и дружественному обхождению прежних князей, строителей ве­личия Москвы. Новое непривычное обращение князя естественно дол­жно было возбудить неудовольствие и крамолу бояр, особенно богатей­ших из них и тех, которые привыкли к крамоле, производя ее в соседних княжествах.

Великий князь Семен Иванович скончался от черной смерти в 1352 году, на 36 году от рождения, кажется не уничтожив как следует

372

боярской крамолы, затеянной Алексеем Петровичем, и только успев при­мирить своих братьев.

Двенадцатилетнее княжение Семена Ивановича было самым блес­тящим временем в истории Москвы. Семен Иванович вполне умел вос­пользоваться успехами своих предшественников и поставил Москву на такую высоту, что все княжения здешнего края беспрекословно пови­новались повелениям московского князя. Князь Семен Иванович во все свое княжение не встретил ни разу никакого сопротивления ни от одно­го из князей здешнего края, а о соперничестве с ним никто не смел и думать; мало того, он успел выдвинуть влияние Москвы даже на дела западной Руси, т. е. первый выставил всероссийское значение Москвы. Но с другой стороны, то же время княжения Семена Ивановича, и имен­но вследствие характера этого князя, было временем первой московс­кой смуты, первой боярской крамолы, которую князь Семен Иванович при всей своей энергии не мог уничтожить и которая сразу дала знать о себе понижением влияния Москвы на соседей. Соседи скоро увидели, что и в Москве можно мутить, и только что умер князь Семен Ивано­вич, едва ли его еще успели похоронить, как уже явился соперник мос­ковскому князю, хотя на первый раз и безуспешный.

По смерти князя Семена Ивановича брат его Иван Иванович отпра­вился по порядку в Орду за ханским утверждением на княжестве; в ор­дынских вельможах московской партии, как старый знакомый, он встре­тил обычную приязнь, но в то же время он встретил в Орде и соперника, князя Суздальского, Константина Васильевича, за которого ходатайство­вало перед ханом новгородское посольство и который искал великого княжения Владимирского. Впрочем, московская партия, еще сильная при ханском дворе, одолела, и Владимирское великое княжение было отдано ханом князю Московскому, Ивану Ивановичу. В этом деле важно нето, что московская партия при ханском дворе успела выхлопотать кня­жение Владимирское московскому князю, этого иначе, разумеется, я быть не могло — Московский князь давно был там знаком, а важно и зна­менательно то, что осмелился явиться соперник московскому, да и при­том же из суздальских князей, всегдашних послушных союзников Мос­квы. Значит, московская боярская крамола не дремала, хотя заводчик ее Алексей Петрович и был изгнан покойным князем Семеном Иванови­чем. Влияние этой крамолы еще сильнее высказалось в другом деле: в первый же год княжения Ивана Ивановича еще молодой рязанский князь Олег Иванович напал на московские владения и взял пограничный мос­ковский город Лопасню; дело Рязанского князя было бы немыслимо при Иване Калите или Семене Гордом, а теперь Московский князь даже не мстил за обиду и бессильно смотрел, как наместники князя Рязанского сидели в московском городе Лопасне. В летописях нет и намека на попыт­ку князя Ивана Ивановича к возвращению отнятой рязанцами Лопасни; мало того, Московский князь иа другой год был вынужден заключить мир

373

со своим соперником, князем Константином Васильевичем Суздальским, а на следующий год Московский князь дозволил беспрепятственно ли­товскому князю Ольгерду воевать Смоленск и не имел силы вступиться за Смоленского князя.

Небывалое доселе бездействие Московского князя в делах, так близ­ко относящихся к Москве, в делах не только оскорбительных, но и убы­точных для Москвы, конечно нельзя объяснять уступчивым характером князя Ивана Ивановича — не уступил же он владимирского престола князю Суздальскому; да ежели бы и можно было допустить уступчивость со стороны князя, то куда же смотрели бояре московские, еще недавно так усердно трудившиеся на возвеличение Москвы, как они могли выне­сти такое оскорбительное пренебрежение к праву Москвы от соседей, куда же делась энергия сотрудников Ивана Калиты и Семена Гордого? Не вы­мерли же они все в пять-шесть лет! Причина такого бесчестного бездей­ствия явно заключается не в недостатке ума и энергии, которыми еще так недавно отличались государственные деятели Москвы, а в смуте, в розни, которая появилась между московскими боярами и князем в пос­ледние годы княжения Семена Ивановича и которая, конечно, не могла уничтожиться изгнанием заводчика розни, боярина Алексея Петровича. Летописцы долго молчали об этой розни и мы узнали о ней только из до­говорной грамоты Семена Ивановича с братьями, но наконец летописцы проговорились, и мы вдруг под 1355 годом читаем удивительное, ничем не предупрежденное известие: *Тоеже зимы месяца февраля в 3-й день сотворись на Москве в нощи, егда завтреню благовестят, убиен был ты­сяцкий московский, Алексей Петрович. Убиение же его страшно и не­знаемо и неведомо ни от когоже: точию обретеся убиен лежа на площади, егда заутреню благовестят. И неции глаголют о нем, якосовет сей сотво-рися или от бояр, или от иных втайне. И тако убиен бысть, яко же князь великий Андрей Боголюбский от Кучковичев; и быть мятеж велий на Москве того ради убийства. И тако тоеже зимы по последней пути боль-шин бояре московский отъехаша на Рязань с женами и детьми »,

Это совершенно отрывочное известие по летописям в сопоставлении со свидетельством договорной Семеновой грамоты раскрывает перед нами всю связь событий, которую старались скрыть летописи. Тысяцкий, убитый на площади неизвестно кем в 1355 году, тот же самый Алексей Петрович, который по грамоте был изгнан князем Семеном Ивановичем и не прини­мать которого московские князья-братья клялись у родительского гроба. Тайное убийство этого изгнанного князьями тысяцкого, по известию ле­тописи, произвело в Москве страшный мятеж и большие бояре московс­кие той же зимой по последнему пути отъехали с семействами в Рязань. Значит старый заводчик крамолы, боярин Алексей Петрович, изгнанный князьями, клявшимися у гроба родительского не возвращать его, был не только возвращен в Москву, но и получил самый высший земской чин ты­сяцкого. Кто же его возвратил и выбрал в тысяцкие? Летописи об этом пря-

374

мо я ясно не говорят, но по убиении его был большой мятеж и большие бояре московские отъехали в Рязань; значит, возвратила Алексея Петро­вича и выбрала в тысяцкие партия больших московских бояр и она же про­извела великий мятеж из-за его убийства и, потерпев неудачу, отъехала б Рязань к тому самому еще юному рязанскому князю Олегу Ивановичу, который три года назад безнаказанно захватил пограничный московский город Лопасню. Значит, и завоевание Лопасни, и оставление Олега без на­казания, и даже без попытки наказать его, имеет тесную связь с крамолой московской партии больших бояр; значит, московский князь бездейство­вал, когда соседи оскорбляли Москву, не но уступчивости характера, а потому что ради розни и крамолы в самой Москве не мог действовать, что крамольная партия была очень сильна и стесняла власть князя, что кня­зю было не до внешних отношений к соседям, когда он не мог воспрепят­ствовать возвращению того самого заводчика прежней смуты, не возвра­щать которого он клялся у гроба отца.

Но убийство крамольного тысяцкого, кажется предпринятое для из­бавления от крамолы, не принесло тех плодов, которых от него ожидали: оно произвело сильный мятеж, кончившийся отъездом больших бояр в Рязань; следовательно, убийство не дало примирения, а только усилило рознь; крамольники удалились из Москвы, чтобы действовать свободнее на стороне. Хотя великому князю Ивану Ивановичу через год и удалось воротить двух бояр, отъехавших в Рязань, но там еще осталось их доволь­но и, кажется не без их участия, вслед затем был поднят вопрос об опре­делении границ между Рязанью и Москвой, для чего был приглашен в Рязань великий посол из Орды, царевич Момат-Хожа. Но эта затея ря-занцев и крамольных московских отъезчиков не удалась: Московский князь не пустил в свои владения татарского царевича, приглашенного рязаацами, а между тем хан но какой-то клевете, может быть московс­кой партии в Орде, отозвал царевича назад и там за какую-то крамолу приказал его убить. Тем и кончилось размежевание границ между Ряза­нью и Москвой. Через год, после шестилетнего княжения, скончался ве­ликий князь Иван Иванович, на 31 году от рождения, оставив после себя двух сыновей, из коих старшему Дмитрию было только 9 лет. Из духов­ных завещаний, оставленных великим князем Иваном Ивановичем, ока­зывается, что он умер, не размежевавшись с Рязанью и даже не надеясь удержать за Москвой не только прежних рязанских мест, лежавших на московской стороне Оки, но и самой Коломны, старого московского го­рода. В грамоте, или завещании своем} он пишет: «А ежели по грехом станут из Орды искать Коломны, или Лопастинских мест, или отменных мест рязанских, и ежели по грехом отъимстся которое место, дети мок: князь Дмитрий и князь Иван, и князь Володимер в то место и княгини поделятся безпенными месты», т.е. владениями, которые в этом краю останутся по ханскому суду за Москвой. Значит, умирающий князь хо­рошо знпл, что в Орде шла работа не в пользу Москвы.

375

После великого князя Ивана Ивановича Москва осталась в таком слабом и расстроенном внутренними крамолами положении, что мос­ковские бояре первоначально даже не осмелились и искать а Орде вели­кого княжения Владимирского своему малолетнему княгаю, Дмитрию Ивановичу, и хан отдал владимирский престол суздальскому князю Дмитрию Константиновичу. Но, кажется, малолетства наследника по­служило на пользу Москве: бояре при малолетнем князе естественно сде­лались от имени князя правителями государства и, помея несчастия, происшедшие от розни, успели как-то уладиться и начали действовать дружно и единодушно. Это, естественно, не могло сделаться вдруг, толь­ко через два года по смерти Иоанна московские бояре наконец собра­лись везти своего одиннадцатилетнего князя в Орду, чтсбы получить ярлык на Московское княжество. А потом, пользуясь междоусобиями, бывшими тогда в Орде, московские бояре предъявили спор и против суздальского князя Дмитрия Константиновича о владении великим княжеством Владимирским, довели дело до ханского суда к своими про­исками в Орде вынесли от хана Амурата ярлык на Владимирское кня­жество своему малолетнему князю Дмитрию Ивановичу. Собрав войс­ко, бояре принудили Дмитрия Константиновича удалиться из Влади­мира в Нереяславль, а потом выгнали его и из Переяславля. Таким образом, по прекращении домашней розни, бояре московские с первого же раза показали, что в них еще не вымерла прежняя энергия строите­лей московского величия, что Москва по-прежнему сильна и не боится соперников, хотя бы и утвержденных ханом.

По изгнании князя Дмитрия Константиновича из Переяславля, мос­ковские бояре повезли своего одиннадцатилетнего князя Дпштрия Ива­новича, брпта его Ивана Ивановича и двоюродного брата Владимира Ан­дреевича во Владимир. Посадив Дмитрия на владимирском престоле и прожив но Владимире три недели, все — и князья, и бояре — возврати­лись в Москву. Между тем московская боярская партия в то же время зорко следила за междоусобиями в Орде и, заметив, что соперник Аму­рата хан Мамаевой Орды Авдул начал усиливаться, успела выхлопотать ярлык своему князю и от Авдула. Хан Амурат, узнав об этом, разгневал­ся на Московского князя., и с Белозерским князем, бывшим тогда у него в Орде, и со своим послом отправил к суздальскому князю Дмитрию Кон­стантиновичу ярлык на великое княжение Владимирское. Суздальский князь, получив ярлык от Амурата, с ханским послом и с князем Белозер­ским немедленно отправился во Владимир и вторично занял владимирс­кий великокняжеский престол. Но теперь уже была не прежняя пора московской розни: бояре московские быстро собрали сильную рать И по­вели своего великого князя и его братьев к Владимиру, Дмитрий Кон­стантинович, покняжив во Владимире только 12 дней, вынужден был бежать в Суздаль; московские бояре со своими князьями погнались за ним и туда и принудили его бежать в Нижний Новгород к его старшему

376

брату, Андрею Константиновичу. Потом, не откладывая до другого вре­мени, благо войско было в сборе, бояре московские подчинили власти своего князя ростовского князя Константина; затем за один поход согна­ли с Галичского княжения тамошнего князя Дмитрия, а со Стародубско-го княжения — стародубского князя Ивана Федоровича; таким образом, за один поход бояре покончили с тремя удельными княжествами и при­соединили их к московским владениям. Все изгнанные князья собрались в Нижнем Новгороде у тамошнего князя Андрея Константиновича или, скорее, к брату его, бывшему владимирскому князю Дмитрию; но не мос­ковским боярам, прекратившим домашнюю рознь, бояться изгнанников! Правду сказать, изгнанники на другой год успели выхлопотать в Орде ярлык на Владимирское княжение своему покровителю, Дмитрию Кон­стантиновичу, но этот, теснимый своим родным братом, Борисом Кон­стантиновичем, сам отослал вынесенный ярлык Московскому князю И просил его защиты против Бориса, уже завладевшего Нижним Новгоро­дом. Бояре московские не замедлили выслать ему в помощь рать и поде­лили враждующих братьев; таким образом, прежнего соперника своему князю они обратили в послушного и благодарного союзника.

• Между тем в Тверском княжении ссоры князей, начавшиеся еще при великом князе Семене Ивановиче, продолжались: кашинские князья тес­нили по-прежнему холмских князей, покровительствуемых при Семене Ивановиче Москвой, а при Иване Ивановиче — оставленных без покро­вительства. К этим ссорам во время Дмитрия Ивановича присоединился новый повод: князь Семен Константинович, умирая бездетным, отдал удел свой холмскому князю Михаилу Александровичу. Наконец в это дело вмешалась Москва, не желая упустить удобного случая, чтобы опять взять под свою опеку тверских князей, как это было при Иване Данило­виче, при сыне его, Семене Гордом. Вмешательство это началось следую­щим образом: спорящие князья просили митрополита Алексея рассудить их святительским судом; митрополит приказал это сделать тверскому епископу Василию; Василий рассудил спор в пользу Михаила Александ­ровича Холмского. Такое решение тверского спори не понравилось в Мос­кве, ибо московские бояре, хорошо разведав о способностях и характере Михаила Александровича Холмского, признали его опасным для Моск­вы и вовсе не имели желания его усиливать. Посему митрополит Алек­сей, действовавший заодно с боярами московскими, как непременный участник в правлении, вызвал тверского епископа Василия в Москву и там перед боярами осудил его за неправильный суд над тверскими кня­зьями. Затем московский суд оправдал князя Кашинского, для этого на­рочно приезжавшего со своими родственниками в Москву. В Москве, довольные его приездом и искательствами, дали ему московское войс­ко и отпустили домой управляться с соперником. Но соперника его уже не было в Тверской земле, он, заранее зная, что московский суд кончит­ся не в его пользу, еще до суда уехал в Литву к своему зятю, Ольгерду.

377

Московская рать, провожавшая Кашинского князя, сильно пограбила тверские владения и, не встречая противников, возвратилась домой. Но лишь распустили московскую рать по домам, как Михайло Александро­вич нежданно-негаданно явился в тверских владениях с литовской ра­тью, занял Тверь, захватил там жен и бояр своих противников и немед­ленно двинулся в Кяшику. Кашинский князь, Василий Михайлович, без московской помощи не имея сил противиться, выслал навстречу Михаи­лу от епископа Василия и от себя посольство с просьбой о иире, обещая во всем повиноваться своему племяннику. Михаил, довольный этими условиями, заключил мир и с Кашинским князем, и с Московским. Но, разумеется, этот мир не мог быть прочным: его условия, заключенные по необходимости, явно были неугодны в Москве, соперники Михаила тя­готились ими, и один из них, князь Бремей Константинович, сложил крестное целование и поехал в Москву.

В Москве почти целый год думали, как бы поправить тверское дело, и наконец, в 1367 году, надумали так неловко и неосторожно, как редко случалось московским боярам. Они от имени своего семнадцатилетнего князя и от имени митрополита, уважаемого всеми Алексея, зазвали в Москву князя Михаила Александровича в гости и, зазвавши, завели речи о тверских делах, а затем нарядили третейский суд и изменнически схва­тили самого Михаила и посадили под арест иа Гавшине Дворе, а бояр, бывших с ним, рассадили по другим дворам также под стражу. К чему бы привело московских бояр такое гадкое начало, мы не знаем, ибо, к их счастью, нечаянно приехали иа Орды три татарских князя. Испугавшись их приезда, московские бояре поспешили отпустить князя Михаила Александровича и его бояр, обязав его клятвой остаться в иире с Моск­вой. Но такого черного дела, конечно, нельзя было замазать никакой клятвой, это хорошо понимали сами московские бояре и немедленно при­нялись за оружие; собрав многочисленную рать, они отправили ее в твер­ские владения, взяли Городок и отдали его князю Еремею Константино­вичу, посадив с ним московских наместников. Михаил, не имея сил, от­правился искать помощи в Литву; тогдашний литовский князь, Ольгерд, зять Михаила, давно искавший повода вмешаться в дела восточной Руси, с такой быстротой собрал значительную рать и вступил с ней в пределы московских владений, что в Москве узнали о его походе только тогда, когда он уже успел занять лежавшие по дороге Стародуб и Оболенск. Со­брав наскоро ближайшие полки московские, дмитровские и коломенс­кие, бояре московские поспешили выслать их к Тросне, чтобы загородить дорогу Ольгерду. Но Ольгерд разбил их наголову и, не останавливаясь, двинулся к Москве. Москвичам, не успевшим приготовиться, оставалось одно — сжечь пригородные посады и засесть в осаду. Ольгерд, подойдя к Москве и видя, что пригородные посады сожжены, а город укреплен на­дежно, принялся опустошать окрестности, и такое произвел опустоше­ние, что Московский князь и бояре, сидевшие в освдо, поспешили зак-

378

дзочить мир, разумеется, на условиях, предложенных Ольгердом. По это­му миру недавно захваченный Городок был возвращен и Михаил признан великим князем Тверским, ему даже выдали упорного противника, кня­зя Еремея Константиновича, проживавшего в Москве. Таким образом, бесчестное дело московских бояр принесло самые горькие плоды, и при­том не последние.

Прошло уже два года после литовского погрома; Михаил Александ­рович спокойно княжил в Твери, а в Москве собирали силу так или ина­че отомстить ему за литовский погром. Наконец, в последние дни второ­го гада девятнадцатилетний Московский князь отправил посланника в Тверь с объявлением войны. Михаил, чувствуя себя не в силах одному бороться с Москвой, по-прежнему удалился в Литву просить помощи у Ольгерда, а Московский князь на следующий год лично повел свои войс­ка в Тверскую землю, взял тамошние города Зубцов и Микулин и, силь­но опустошив тверские владения, возвратился в Москву с богатой добы­чей и множеством пленников. Но не успел еще осмотреться после похода Московский князь и только что распустил свои полки, как. сильная ли­товская рать, предводимая Ольгердом, Михаилом Тверским и Святосла­вом Смоленским, явилась под Волоком и, не занимаясь долга осадой это­го довольно укрепленного города, устремилась к Москве и в декабре со­жгла все московские посады. Но на этот раз Москва была не в таком беззащитном положении, как в первый Ольгердов поход; князь Влади­мир Андреевич, двоюродный брат великого князя, успел собрать значи­тельную рать при помощи князей Рязанского и Пронского и, укрепясь в Перемышле, мог отрезать Ольгерду отступление домой или вести свою рать на выручку Москвы. Сведав об этом, Ольгерд поспешил заключить мир на шесть месяцев. Тем не менее мир этот был не совсем в пользу Мос­квы; по условиям этого мира Московский князь обязался заключить мир с Михаилом Александровичем и отказаться от своих недавних завоева­ний в Тверской земле. На этот раз князь Михаил Александрович уже не думал сидеть дома и ждать, пока опять придет московская рать, напро­тив, в конце той же зимы отправился в Мамаеву орду и так успел там, что к лету получил ярлык на великое княжение Владимирское и предло­жение взять с собой татарскую рать, т. е. сумел стать в такое же положе­ние, в каком когда-то был Иван Давидович Калита; но он не решился вос­пользоваться своим положением и, отказавшись от татарской рати, от­правился только с ярлыком и ханским послом, думая, может быть, что в Москве не осмелятся противиться ханскому ярлыку. В Москве, напро­тив, взглянули на это дело иначе: Московский князь, как только узнал об этом, немедленно привел к крестному целованию всех жителей влади­мирского княжения не пускать в свои города Тверского князя, несмотря на ханский ярлык. А посему владимирцы не пустили к себе ни Михаи­ла, ни ханского посла. Ханский посол, желая покончить как-нибудь по­рученное ему дело, послал к Московскому князю требование, чтобы ехал

379

во Владимир к ярлыку, но получил ответ: «К ярлыку не еду, Владимирс-каго княжения не уступлю, а тебе послу путь чист*. К этому ответу были еще прибавлены богатые дары ханскому послу и просьба, чтобы пожало­вал в Москву. Посол, чтобы развязаться с делом, отдал ханский ярлык Михаилу Александровичу и, простившись с ним, поехал будто бы домой в Орду, а сам между тем повернул в Москву, где не пощадили, разумеет­ся, ни ласки, ни почестей, ни даров, чтобы привлечь его на свою сторону и тем сколько-нибудь смягчить неуважение к ханскому ярлыку, в чем вполне и успели. Посол приехал из Москвы в Орду ходатаем за московс­кого князя, а вслед за ним отправился в Орду и сам Московский князь с боярами и там, задобрив богатыми дарами могущественного при ханс­ком дворе татарского князя Мамая, был принят ласково и получил снова ярлык на великое княжение Владимирское; а к Михаилу от хана был послан чисто татарский ответ: «Дали мы тебе великое княжение и дава­ли рать и силу посадить тебя на нем; а ты рати не взял, обещаясь сесть своею силою; и ты сиди с кем тебе любо, а от нас помощи не жди*. Мало этого, татары выдали Московскому князю Михайлова сына, бывшего в Орде. Таким образом, московские бояре со своим двадцатилетним кня­зем обделали дело в Орде на славу и совершенно оттерли от Орды Тверс­кого князя, так что ему нельзя было и явиться туда,

Но еще важнее ордынского дела московские бояре обделали дело ли­товское и на славу провели хитрого и многоумного Ольгерда. Тверской князь Михаил Александрович, не сумев занять великое княжение Вла­димирское, тем не менее успел захватить московские города: Кострому, Мологу, Улече-поле и Бежецкий и посадил там своих наместников; за­тем с литовской помощью завоевал Кистьму, Дмитров и Переяславль и совершенно подчинил себе московского союзника, князя Кашинского, и наконец, разбив наголову новгородцев, завладел Торжком; но чтобы вер­нее порешить с Москвой окончательно, опять убедил Ольгерда Литовс­кого объявить войну Московскому князю. Ольгерд, приняв приглаше­ние по обычаю быстро двинулся в московские пределы к, соединясь в Калуге с Михаилом Александровичем Тверским и Святославом Смолен­ским, спешил к Москве; но москвичи со своим князем успели уже собрать войско и также спешили встретить Ольгерда и его союзников и под Лю-бутском стремительным натиском заставили Ольгерда попятиться назад; но обратить в бегство не могли. Ольгерд и Михаил, заняв крепкую пози­цию за крутым и глубоким оврагом, принудили москвичей остановить­ся. Та и другая сторона, равные в силах, долго стояли друг против друга, наконец вступили в переговоры, и здесь-то московские бояре одержали полную победу ума и ловкости. По мирному договору, заключенному под Любутском, Ольгерд не только не поддержал Михаила Тверского, как бывало прежде, но даже обязался принудить его к возвращению заня­тых им московских городов. Ближайшим следствием такого договора было то, что Смоленский князь поспешил вступить в союз с Московским,

380

а Тверской князь, принужденный заключить мире Московским князем, не только возвратил занятые города, но и обязался сложить крестное це­лование к Ольгерду, а ежели Литовский князь пойдет на Московского князя или на его союзников, то Тверскому князю стоять заодно с ними против Литовского князя. Этот блестящий подвиг московских бояр и их князя, которому тогда было только двадцать один год от роду, не только лишил Тверского князя Ольгердовой помощи и отнял у него возможность быть соперником Москвы, но, что всего важнее, отодвинул с лишком на 200 лет Литву от посреднического вмешательства в дела восточной Руси. По Любутскому миру Москва получила полную свободу распоряжаться делами восточной Руси и освободилась от соперничества Литвы.

Впрочем, Михаил Александрович Тверской не оставлял еще намере­ния потягаться с Москвой за Владимирское княжение и ждал только слу­чая. Случай этот скоро представился. В 1373 году скончался московский тысяцкий Василий Васильевич Вельяминов; великий князь Дмитрий Иванович рассудил не назначать нового тысяцкого, чтобы тем самым уничтожить эту важнейшую земскую должность в Москве, довольно стес­нительную для княжеской власти. Как ни хитро вел это дело великий князь, но все же оно не обошлось без недовольных и без крамолы; стар­ший сын покойного тысяцкого, надеявшийся по прежним примерам за­нять эту должность, не успев ничего в Москве, где за князя стояло боль­шинство бояр, бежал в Тверь к князю Михаилу Александровичу вместе с товарищем своим, упрямым земцем Некоматом Суражанином. В Твери они наговорили, что в Москве много недовольных князем и что стоит толь­ко Михаилу поднять дело о Владимирском княжении, успех будет не­сомненен, Москва, ослабленная крамолой, не сможет оказать сильного сопротивления. Михаил поверил московским крамольникам и послал их в Орду хлопотать о ярлыке на Владимирское княжение, а сам поехал в Литву искать помощи для новой войны с Москвой. В Орде были уже не­довольны Московским князем и с большой охотой выдали ярлык послан­цам Михаила и обещали прислать военную помощь. Михаил Александ­рович, обнадеженный помощью и в Литве, возвратившись домой, поспе­шил сложить крестное целование к Московскому князю и объявить войну. Москва, любившая своего князя и не думавшая крамольничать, между тем хорошо знала, что делалось в Твери и не дремала приготовле­ниями со своей стороны; только лишь Михаил объявил войну, как Мос­ковский князь немедленно двинул к Твери двадцать князей, своих по­слушных союзников, и, прежде нежели литовская и татарская помощь Успели придти, осадил Тверь; осада продолжалась четыре недели, а пол­ки татарские и литовские еще не приходили на выручку, наконец вместо того явились новгородские полки на помощь к осаждающим и начались приметы и приступы к Твери. Михаил защищался с большим мужеством и искусством, отбивал приступы и разрушал осадные работы, поджидая своих союзников. Наконец союзники-литовцы явились, но видя силу

381

осаждающих, ушли домой; тогда Михаил, оставленный союзниками, вступил в переговоры с Дмитрием Ивановичем и заключил мир ня пред­ложенных с московской стороны условиях. Этим миром Москва навсег­да освободилась от притязаний Тверского князя. Михаил Александро­вич после мира под стенами Твери навсегда отказался от притязаний на соперничество с Москвой и оставался до самой своей кончики мирным и уважаемым союзником Московского князя.

По примирении с Михаилом Александровичем Тверским, Москва получила решительное первенство над всеми княжествами восточной Руси и начала готовиться к борьбе с татарами. Это дело началось посыл­кой московских полков на помощь князю Дмитрию Константиновичу Суздальскому и Нижегородскому, тестю и верному союзнику Московс­кого князя. Татары в это время начали делать набеги на Нижний Новго­род под предлогом мести Нижегородскому князю за поход под Тверь. Набеги сии, иногда удачные, иногда неудачные, возобновлялись несколь­ко раз, и полки московские всякий раз приходили помогать Нижегород­скому князю. Кроме того, Московский князь несколько раз ходил с пол­ками на Оку и за Оку и стоял там для наблюдения за татарами, для того же постоянно были расставлены московские сторожи за Окой почти до самых татарских кочевьев. Москва, не раз уже не обращавшая внима­ния на ханские ярлыки, ждала татарского нашествия и держала себя с большой осторожностью. Наконец, в 1377 году Мамай, бывший всемогу­щим в Орде, послал князя ордынского Бегича с большой ратью на Мос­ковского князя. Степенные московские сторожа немедленно дали знать в Москву о походе татар и Московский князь с всегда готовым войском сам поспешил на Оку, встретил Бегича в Рязанской земле и дал татарам битву на реке Воже, битва эта кончилась совершенным поражением Бе­гичевых полчищ; одних ордынских князей пало в битве пять человек. Москвичи, погнавшиеся за бегущими татарами, не могли их догнать и собрали по степи брошенные ими шатры и множество разного имущества, так что возвратились домой с богатой добычей. В этой битве между мно­гими пленниками был пойман один поп, посланный проживавшим в Орде и подговаривавшим Мамая сыном покойного московского тысяцкого.

Поражение татар на Воже, естественно, крайне раздражило Мамая, и он решился наказать Москву и для сего наперед послал проживавшего в Орде сына покойного московского тысяцкого Вельяминова, конечно с намерением поднять крамолу в Москве, а сам стал собирать войско. Но крамола решительно не удалась; московские агенты везде следили аа Вельяминовым и даже может быть дали знать из Орды о его посылке, а посему он дошел только до Серпухова и там был схвачен и отвезен в Мос­кву, где по приказанию князя ему отсекли голову на Кучкове поле. Меж­ду тем Мамай, собрав многочисленное войско, перебрался через Волгу и остановился кочевать в воронежских степях и там вступил в союз с Оле­гом, князем Рязанским, и Я гай лом, князем Литовским, чтобы общими

382

силами напаоть на Московского князя. В Москве об этом получены были вести еще зимой 1379 года и Московский князь, со своей стороны, также стал готовиться к войне, разослав пригласительные грамоты ко всем сво­им союзникам, т. е. ко всем князьям восточной Руси, исключая Рязанс­кого. Сборы князей продолжились целый месяц, наконец все князья со своими лолками явились на срок к Коломне, даже Тверской князь, Ми­хаил Александрович, прислал свои полки. Великий князь Дмитрий Ива­нович, осмотрев собравшуюся рать и сделав разряд князьям и воеводам, кому каким полком начальствовать, двинулся со всей ратью к Лопаене и там, получив вести из степи, перешел Оку в числе более двухсот тысяч воинов. Затем все двинулись к Дону и 7-го сентября перенравились че­рез Дон. Великий князь, переезжая последним, приказал сломать мост, чтобы никто и не надеялся на отступление. Восьмого числа явился и Ма­май со своими татарами и началась кровопролитнейшая битва на бере­гах речки Ненрядвы, на поле Куликове. Битва продолжалась целый день и кончилась поражением и бегством Мамая, но и русским стоила весьма дорого, так что из двухсоттысячной рати едва осталось сорок тысяч; сам великий князь Московский был сильно избит и насилу был найден среди убитых; на целых десять верст степь была покрыта татарскими и рус­скими трупами. О преследовании Мамая нечего было и думать; великий князь, опомнившись от сильных ушибов, занялся погребением убитых воинов, а потом повел оставшиеся полки домой.

Но страшная Куликовская битва, доставившая Дмитрию Ивановичу Московскому знаменитое прозвание Донского, не покончила дела с тата­рами. Пораженный на Куликовом поле, Мамай был добит нозым ханом Тохтамышем на Калке. Тохтамыш, победив Мамая и утвердившись окон­чательно в Орде, немедленно отправил своих посланников к Московско­му великому князю и ко всем русским князьям с извещением о победе над Мамаем и о своем воцарении, Русские князья, по заведенному по­рядку, отвечали на это извещение своими посольствами с обычными да­рами и помпнками новому хану. Тохтамыш принял послов ласково и от­пустил, как сказано в летописи, с пожалованием и честию, а между тем скрытно собирал войско и на другой год нежданно-негаданно перепра­вился через Волгу и изгоном пошел прямо к Москве. Московский князь, не ожидавший такого нашествия, посоветовавшись со своими союзника­ми, не решился вступить в битву, оставил Москву и сперва ушел в Пере-яславль, а оттуда перебрался в Кострому. Между тем Тохтамыш, взяв Сер­пухов, явился под Москвой. Москвичи, под начальством литовского кня­зя Остея, укрепились и не думали сдаваться и удачно отбили несколько татарских приступов; тогда Тохтамыш вступил с гражданами в перего­воры и, обманом выманив к себе Остея, среди переговоров ворвался в го-Род и произвел там страшное опустошение. Потом из Москвы разослал свои полки для грабежа и опустошения по соседним городам. Между тем двоюродный брат Московского князя, князь Владимир Андреевич,

383

собрвв значительную силу, стоял неподалеку от Волока; одяя из татарс­ких отрядов нечаянно наткнулся на него и был разбит наголову; Тохта-ныш, узнав об этом, испугался и заблаговременно убрался домой с бога­той добычей и множеством пленников. Вслед за Тохтамышем и русские кпчзья должны были отправляться в Орду с поклонами и дарами. Хан, злобствуя иа Московского князя, дал ярлык на Владимирское княжение Тверскому князю, Михаилу Александровичу. Московский князь, узнав об этом, наконец решился и сам отправить в Орду своего старшего сына Василия Дмитриевича с старейшими боярами и с дарами. Это посольство имело желанный успех: Тохтамыш сперва прислал своего посла в Моск­ву с пожалованием и добрыми речами, а потом дал Московскому князю и ярлык на Владимирское княжение. Таким образом, дела с Ордой пошли по-прежнему, только увеличилась дань хану и послы ордынские стали притязательнее; впрочем, московские бояре, искусные в сношениях с Ор­дой, мало-помалу успели поправить дело.

Между тем князь Олег Иванович Рязанский не оставлял своего ста­рого желания исправить границы Рязани с Москвой и думая: воспользо­ваться ослаблением Москвы от Тохтамышева нашествия, напал изгоном на Коломну и захватил тамошнего наместника и московских бояр. Вели­кий князь Московский в ответ на это собрал значительную рать и послал с нею князя Владимира Андреевича наказать рязанского князя. Но мос­ковской рати не посчастливилось в Рязани; Олег разбил ее и принудил к отступлению. Тогда Московский князь прибегнул к новому средству, он отправил к Олегу посланником уважаемого всеми святого мужа, Сергея Радонежского, и старейших бояр с предложением мира и любви.

Это посольство имело полный успех; умный Олег Иванович внима­тельно принял посредничество святого мужа и заключил с князем Дмит­рием Ивановичем вечный мир, а впоследствии вступил с ним в родство. По миру, заключенному ходатайством преподобного Сергия, граница между Москвой и Рязанью исправлена следующим образом: по Оке, вверх от Коломны, все места, лежащие на московском берегу Оки — к Москве, а на рязанском — к Рязани; точно так же и вниз от Коломны, по Оке до Цны, места на московской стороне — к Москве, а на рязанской стороне — Рязани; владимирский рубеж оставлен по-прежнему, как он был при Иване Даниловиче Калите, а равным образом, что и иа рязанской сторо­не за Окой принадлежало Москве, то и оставить за Москвой; сверх того оставить за Москвой все приобретения Московского князя в Мещере и отнятые у татар. Таким образом, московские бояре, сопровождавшие пре­подобного Сергия к рязанскому князю Олегу, исправили рязанскую гра­ницу с соблюдением всех интересов Москвы и тем покончили спор с Ря­занью, продолжавшийся 30 лет.

Уладив дела с Ордой, Московский князь и московские бояре, не имея пред собой сильных врагов и вообще чувствуя себя довольно свободны­ми, чтобы заняться делом по своему выбору, в 1384 году обратили вни-

384

мание на новгородцев, считавшихся до сего времени союзниками вели­кого князя Дмитрия Ивановича и действительно помогавшик Москве в войне с Тверью, но в»обще живших вполне независимо и не думавших принимать приказании из Москвы. Зимой 1384 года вдруг приехали из Москвы бояре брать черный бор по новгородским областям. Этот приеад московских бояр произвел большое неудовольствие в Новгороде, кончив­шееся тем, что бояре московские вынуждены были бежать, не добравши черного бора; a hoton Новгородское вече решило не зваться на суд к мит­рополиту в Москву, я устроить свой церковный суд. Ближайшим след­ствием такого распоряжения в Новгороде была война с Москвой. Вели­кий князь Дмитрий Иванович, помирившись с Рязанским князем, в 1386 году открыл поход против Новгорода; в этом походе его сопровож­дали рати из двадцати девяти областей. Новгородцы немедленно отпра­вили к нему навстречу посольство с просьбой о мире; князь не принял и на глаза послов и продолжал идти, опустошая все по дороге, и, не дойдя 30 верст до Новгород», остановился на Ямне. Новгородцы переполоши­лись, стали укреплять, свой город и отправили к князю послом своего вла­дыку. Алексея. С этим новым послом Московский князь вступил в пере­говоры, которые несколько раз прерывались и опять возобновлялись в продолжение четырех недель, и наконец великий князь согласился дать Новгороду мир на следующих условиях: 1-е, немедленно внести князю на Ямне 3000 рублей; 2-е, взыскать в пользу князя пять тысяч рублей на Заволочанах; и 3-е, принять великокняжеских наместников и допустить черноборцев добирать черный бор. Таким образом. Московский князь сумел смирить и новгородцев, в продолжении с лишком двадцати лет почти не признававших власти Московского князя.

Наконец в 1387 году произошла ссора между великим князем Дмит­рием Ивановичем Московским и его двоюродным братом, князем Влади­миром Андреевичем Серпуховским. Что было причиной ссоры, мы не знаем, только в лет»ииси сказано: «бысть размирие великому князю с братом его, Владимиром Андреевичем и пойманы быша бояре старейшие княже — Владимировы и розведены все розно по городам и посажены в нятьи и в крепости велице и в истомлении, и бяху у всякого приставле­нии приставники жестоки зело». В договорной грамоте, написанной кня­зьями по случаю примирения между ними, также ничего не упоминает­ся о причинах ссоры и в чем она состояла. Но для нас весьма важно и краткое известие летописей об этой ссоре — мы в нем находим прямое указание на важное участие бояр в делах своего князя, укоренившееся в быту московских князей. При ссоре князей первые были захвачены ста­рейшие бояре и разведены по разным городам и посажены под арест, под надзором строгих приставников, чтобы они не сносились ни с князем, ни друг с другом. Значит, все дело было в боярах; боярами держался тот или Другой порядок, в их руках находилось управление и без них князь те­рял свое положение; ибо в настоящем случае как скоро Владимировы

S8S

бояре были схвачены и разведены по городам, то и князь, Владимир Ан­дреевич, поспешил примириться с великим князем.

На другой год по примирении с князем Владимиром Андреевичем, скончался великий князь Дмитрий Иванович Донской в цвете лет, на 39 году от рождения, вероятно, вследствие неимоверных 1рудов и уши­бов, полученных им в страшной Куликовской битве.

Княжение Дмитрия Ивановича Донского служит лучшим свидетель­ством, какую важную роль в управлении государством занимали бояре, что Москва только тогда являлась непобедимой, непреклонной, настой­чивой и успевающей во всех своих предприятиях, когда московское бо­ярство действовало согласно и дружно с князем, когда в боярах не было крамолы. Великий князь Иван Иванович, вследствие боярских крамол, оставил Москву своему малолетнему сыну в самом жалкой положения; но едва прошло два года после его смерти, как Москва стараниями бояр, управлявших государством за малолетнего князя, вдруг подняла на та­кую высоту, что отняла великое княжение Владимирское у князя Суз­дальского, Дмитрия Константиновича, и за один поход подчинила себе три независимых княжества и вообще сделалась первенствующим кня­жеством в здешнем крае. Л потом, когда князь вырос и стал заниматься делами заодно с боярами, то Москва решительно стала выше всех своих соперников и даже вышла, хотя кратковременной, победительницей в битве с татарским ханом на берегах Непрял вы.

Что Москва своими громадными успехами в княжение Дмитрия Ива­новича была обязана дружной и согласной деятельности князя и бояр, об этом свидетельствует сам Дмитрий Иванович Донской в своей предсмер­тной прощальной грамоте, в которой он арямо говорит своим детям: «бояр же своих любите, и честь им достойну ваздавате противу делу коегождо, без их думы ничтоже творите». И затем, обращаясь к боярам, говорит: «вы ж весте обычаи и нравы мои, пред вами я родился и вырос, и с вами царствовал отчину свою, великое княжение, 27 лет, с вами на многи стра­ны множествовал, вами в бранях страшен был и Божиею помощию низ­ложил врагов своих и покорил под себя, с вами великое княжение вель-ми укрепил, и мир и тишину княжению своему сотворил, и державу от­чины своея соблюл, великую же честь и любовь к вам имел и под вами породы держал и великия власти, радовался и скорбел с вами, вы же не нарекостеся у меня бояре, но князи земли моей». Значит, по сознанию и прямому свидетельству самого великого князя, в Москве бояре имели ночти княжескую власть, но только тогда, когда они действовали друж­но и согласно с князем, в противном же случае они являлись крамольни­ками. Крамольники, как мы уже видели, появились в Москве при вели­ком князе Семене Ивановиче, особенно сильны были при его брате, вели­ком князе Иване Ивановиче, при великом же князе Дмитрии Ивановиче крамола, хотя не совсем прекратилась, но была настолько слаба, что ре­шительно не имела никакого успеха в Москве и только продолжала свои

386

происки против Москвы в соседних княжествах, преимущественно в Тве­ри и Рязани; но и там ее затеи, временно удачные, обыкновенно конча­лись торжеством Москвы, где бояре, действовавшие согласно с князем, всегда умели успешно справляться с происками крамольников. После­дним убежищем московской крамолы была Орда, особенно при Мамае и Тохтамыще, но и здесь московские бояре, наконец, успели из крамолы получить выгоды для Москвы, ибо под личиной крамольников в Орду проникали московские агенты, которые успевали нередко пересылать в Москву тайные известия о замыслах в Орде; так одной из причин пора­жения Мамая на Куликовом поле была та, что московские агенты вовре­мя успели подать вести в Москву о том, что Мамай собирает большие силы на Московского князя; равным образом, одной из важнейших причин успеха, полученного Тохтамышем при походе на Московского князя, было умение скрыть от московских агентов приготовления к походу. Тох-тамьгш, кажется, не жаловал московских крамольников; но его прика­занию в 1383 году убит был в Орде последний из них, известный Неко-мат Сурожанин, получивший в последнее время прозвание — Брех, т. е. лгун, конечно, данное ему за многие лживые обещания и обнадежива­ния относительно силы крамольников в Москве и свидетельствующее о нем как о самом отчаянном и ничем неукротимом крамольнике.

Преемник великого князя Дмитрия Ивановича Донского, старший сын его Василий Дмитриевич, после отца остался 17-ти лет от рождения. Он получил по смерти родителя московский престол в самом цветущем состоянии: Москве в то время не было уже соперников во всей восточной Руси, Москва тогда наслаждалась миром и согласием со всеми соседни­ми княжествами. Покойный великий князь, Дмитрий Иванович, пере­дал своему 17-летнему сыну свою отчину и дедину — Москву, совершен­но обеспеченную и ниоткуда не угрожаемую извне, а внутри согласную и полную бодрости и надежды на будущие успехи. Хан Тохтамыш сам при­слал своего посла посадить Василия Дмитриевича на великое княжение Владимирское, и никто не осмелился предъявить притязания на этот стол, все смотрели на него уже как на отчину московского князя. Един­ственным облачком при вступлении Василия на престол было размирье его с князем Владимиром Андреевичем, который было ушел в Торжок. Причиной этого размирья, судя но указаниям дошедшей до нас договор­ной грамоты, было то, что Московский князь стал посылать своих дань-щиков и приставов в удел Владимира Андреевича, а московские бояре начали покупать села и деревни в том же уделе без ведома князя Влади­мира; далее Московский князь начал судить общие городские суды без наместников князя Владимира и поставил на княже-владимировой зем­ле свою слободу, против Боровска. Все сии явные оскорбления княжес­кой власти Владимира Андреевича, естественно, не могли не вызвать с его стороны протеста, который привел к военным действиям, кончившим­ся занятием Владимировых владений и посажением в них московских

387

наместников. Но успешное удаление князя Владимира Андреевича в Тор­жок испугало московских бояр и их молодого князя, — они увидели, что новгородцы, недовольные московской опекой, с радостью примут князя Владимира и тогда придется воевать с сильными новгородцами, предво­дительствуемыми воинственным и опытным князем, & посему поспеши­ли примириться с князем Владимиром Андреевичем, возвратив ему все его владения, даже прибавив к ним Волок и Ржев и отказавшись от всех нововведений, явно оскорбительных для власти удельного князя.

На четвертом году по восшествии на престол великий князь Василий Дмитриевич отправился в Орду и был принят Тохтамышем как старый знакомый, три года прежде проживший в Орде. Летопись прямо говорит, что ни одному из прежних князей не воздавали в Орде такой чести, ка­кую встретил великий князь Василий Дмитриевич. Этой гоездкой в Ор­ду в первый раз выказалось новое направление московской политики. В прежнее время Москва хлопотала только о том, чтобы быть первенству­ющей державой в восточной Руси, чтобы не иметь соперников и всех со­седей держать в послушании или, по крайней мере, в мирных отношени­ях. Всего этого Москва достигла в княжение Дмитрия Ивановича, теперь же вполне обеспеченная с этой стороны, она начиняет окончательно при­соединять к своим владениям соседние владения, изгонять тамошних князей и на их место сажать своих наместников. Для этой-то новой цели великий князь Василий Дмитриевич ездил в Орду в 1392 году, где он, пользуясь стесненным обстоятельством хана Тохтамыша, бывшего тог­да в войне с Тамерланом, повел дело О присоединении к Москве великого княжения Нижегородского и Суздальского и об изгнании тамошних кня­зей, а также о присоединении Мещеры и Тарусы, где уже все было подде­лано в пользу Москвы при помощи внутренней крамолы, произведенной неудовольствиями между тамошними князьями и боярами. Хан, вооб­ще расположенный к Московскому князю и по обстоятельствам нуждав­шийся в его послушании, а также, вероятно, получивший значительные деньги и еще большие обещания, решил дело по желанию Московского князя, дал ему ярлык на означенные владения и отправил с ним своего посла для предъявления ярлыка. Мещера и Таруса были уже почти в ру­ках Московского князя и об окончательном присоединении их не было нужды в особых приготовлениях, но не в таком положении находилось великое княжение Суздальское и Нижегородское: тамошний великий князь, Борис Константинович, недавно еще был утвержден на своем кня­жении ярлыком того же хана Тохтамыша и считался довольно сильным, чтобы не без сильного сопротивления уступить Москве. Поэтому Москов­ский князь на обратном пути из Орды, еще с Коломны послал в Нижний Новгород ханского посла, чтобы предъявить ярлык и тем подать знак к внутренней крамоле между нижегородскими боярами, которая уже за­ранее была тайно подготовлена; потом за ханским послом отправился и сам с достаточным войском. Борис Константинович, узнав о ханском яр-

388

лыке, созвал своих бояр и начал просить их, чтобы они его не выдали; старейший из нижегородских бояр уверил князя, что они все готовы по­ложить за него свои головы, тогда как между нижегородскими боярами и Московским князем было уже условлено, как вести дело и только ожи­дали приезда ханского посла. Наконец, явился и ханский посол в сопро­вождении московских бояр. Князь Борис Константинович приказал было затворить перед ним город, но нижегородские бояре сему воспротивились и сказали князю: «Мы не можем не пустить в город ханского посла с яр­лыком и московских бояр, да и что они могут сделать с тобою, мы все за тобою; они пришли только подтвердить мир и вечную любовь, и тебе не след начинать войну». Когда же ханский посол и московские бояре были впущены в город, то немедленно зазвонили в колокола, собрали народ на вече и прочли ему ханский ярлык о присоединении Нижегородского кня­жества к Москве. Потом нижегородские бояре явились к своему князю Борису Константиновичу и старейший из них, тот же Василий Румянец, объявил ему: «Мы господине, княже, пойман великим князем Василием Дмитриевичем, мы уже больше не твои слуги, а его, по ханскому прика­занию» , Затем вскоре явился с войском и сам великий князь, Василий Дмитриевич, посадил в Нижнем Новгороде московских наместников, а князя Бориса Константиновича, его семейство и его приверженцев из бояр приказал развезти по городам, оковать цепями и держать под строгим караулом. Так пало внутренней крамолой еще сильное великое княже­ние Суздальское и Нижегородское; тамошние бояре, увлекаясь положе­нием московских бояр и подстрекаемые ими, продали свое отечество и приняли желанную ими службу московскую, а князь Борис Константи­нович, когда-то сильный, а теперь оставленный своими, через два года скончался московским пленником; двум же племянникам его — Васи­лию Кирдяпе и Симеону, хотя и удалось убежать из-под стражи, но они уже не могли воротить потерянного княжения и умерли в изгнании, а сыновья их, не находя нигде помощи, поступили в службу Московского князя.

Покончив с Нижегородским княжеством, великий князь Василий Дмитриевич и его бояре принялись за Новгород Великий, Они и здесь, ос­тавив споры о правах великого князя над Новгородом, принялись посред­ством крамолы присоединять к Москве соседние Новгородские области. Дело это они начали составлением плана, при помощи новгородской кра­молы отделить от Новгорода богатую Двинскую область, или Заволочье. Заволочьем владели богатые новгородские бояре, которые имели там свои обширные земли с городами и селами; они нередко производили смуты Даже в самом Новгороде, а в своих владениях были почти полными само­стоятельными владыками, а посему, естественно, многие из них тяготи­лись зависимостью тамошнего края от новгородского веча. К этим-то свое­вольным богачам, воображавшими себя чуть не владетельными князья­ми, обратился Московский князь с разными обещаниями и ласками, он

389

с некоторыми из них вошел в тайные сношения через московских бояр, своих агентов, обещая Двинской области под своим покровительством та­кую же независимость и самостоятельность, какой пользовался сам гос­подин Великий Новгород, и даже послал туда уставную грамоту, как уп­равляться всему тамошнему краю под московским покровительством. Дело это, веденное тайно московскими боярами в продолжение 5 лет, на­конец, в 1397 году, доведено было до того, что Московский князь при­слал в Заволочье, на Двину, своих бояр — Андрея Албердова с товари­щами, которые княжеским именем объявили всю Двинскую область сво­бодной и сказали на тамошнем вече: «разорвите все связи с Новгородом: и целуйте крест великому князю, он хочет оборонять вас от Новгорода к стоять за вас*. Двинские бояре, прежде уже договорившиеся с князей к московскими боярами, пристали к речам посланников и убедили двиняк отложиться от Новгорода и целовать крест к великому князю. Вместе с тем московская рать без объявления войны с другой стороны отняла у Новгорода Волок-Ламский, Торжок, Вологду и Бежецкий Верх с воло-етьми, а вслед за тем великий князь объявил войну Новгороду и, скинув крестное целование, прислал разметные грамоты. Но вече новгородское не походило на вече нижегородское и нижегородских бояр: новгородцы, оскорбленные таким насилием, быстро собрали свою рать, смирили двин­ских крамольников и выгнали из Заволочья наместников московских. Великий князь три раза после того возобновлял войну с Новгородом из-за Двинской области и крепко поддерживал тамошних крамольников, тянувших к Москве, но все три раза получал сильный отпор и наконец в 1417 году вынужден был отступиться от своих замыслов на отторжение Двинской области от Новгорода. Здесь московские бояре, при всем своем искусстве вести крамолу у соседей в пользу Москвы, встретили непрео­долимое препятствие в новгородском вече, уже привыкшем справляться с крамолами, а о ханских ярлыках нечего было и думать: с ними нельзя было показаться в Новгороде, а не то чтобы на них утверждать свои пра­ва. Московские бояре знали это очень хорошо и потому к ярлыкам и не прибегали в этом деле, а соблазняли двинских бояр только высоким зна­чением боярства в Москве, где меньшие, или черные, люди не могли при­глашать бояр на суд веча и наказывать их. Но подобный соблазн далеко не на всех мог действовать даже в Двинской области, не говоря уже о Новгороде, а посему московская затея и не могла здесь иметь успеха, хотя была ведена очень искусно. Против Новгорода должно было действовать не через боярскую крамолу, но московские бояре пока еще не додумались отыскать другое средство — они доселе везде употребляли только боярс­кую крамолу. Но неудача в отнятии Двинской области только тем и огра­ничилась, что эта область осталась за Новгородом, обычная же власть ве­ликого князя над новгородцами продолжалась по-прежнему, поверх того Московский князь успел удержать за собой Бежецкий Верх и Вологду, захваченные им при первом нападении на Двинскую землю.

390

Отношения между Москвой и Тверью, судя по летописям, вообще были мирными с самого начала княжения Василия Дмитриевича; но до нас дошла договорная грамота между Московским князем и Тверским, Михаилом Александровичем, писанная в 1398 году, по которой, между прочим, Тверской князь обязывается отпустить без выкупа московских и новгородских пленников; следовательно, у Тверского князя была вой-ка с Новгородом и Московским князем; во когда была эта война и по ка­кому случаю — неизвестно; грамота же говорит только, что Тверь, Моск­ва и Новгород должны оставаться при старых границах, а Московский и Тверской князья обязываются жить в мире, помогать один другому в слу­чае чьего-либо нападения и друг без друга не заключать мира с неприяте­лями. Михаил Александрович скончался в 1399 году, 66 лет от рожде­ния, и тверской великокняжеский престол занял его старший сын, князь Иван Михайлович; при этом новом великом князе опять начались ссоры между тверскими князьями и Москва опять стала вмешиваться в тверс­кие дела и поддерживать недовольных тамошним великим князем. Но князь Иван Михайлович, подобно отцу, был довольно силен и осторожен, а посему московское влияние на тверские дела было вообще незначитель­но и даже в 1406 году Московский великий князь вступил в союз с Твер­ским великим князем против великого князя Литовского, Витовта, и оба объявили ему войну; а в 1407 году, когда московский князь Василий Дмитриевич выступил в поход на Витовта, то тверской князь Иван Ми­хайлович прислал к нему на помощь по договору своих братьев и бояр с сильными полками. После этого Москва еще менее имела влияние на твер­ские дела и ежели когда недовольные великим князем тверские удель­ные князья укрывались на время в Москве, то Московский князь уже за них не вступался и недовольные обыкновенно отправлялись за судок в Орду к хану; так, например, в 1412 году кашинский князь Василий Ми­хайлович бежал в Москву, но, не найдя там защиты, должен был ехать в Орду к тогдашнему хану Зелени Салтану.

Относительно Рязани, при великом князе Василии Дмитриевиче Москва почти не имела никакого влияния на тамошние дела. До 1402 года великим князем Рязанским был Олег Иванович, который еще с Дмитри­ем Ивановичем Донским заключил мирный договор и отношения между Московским и Рязанским князьями, определенные сим договором, оста­вались неизменными до конца жизни князя Олега Ивановича: ни Рязанс­кий князь не вмешивался в дела московские, ни Московский князь в ря­занские. По смерти Олега Ивановича великим князем Рязанским стал сыа его, Федор Ольгович, который на первом же году заключил мирный договор с великим князем Василием Дмитриевичем. Этот договор дошел До нас, в нем определяются прежние границы между Москвой и Рязанью и Московский князь обязывается не вступаться нЯ в землю Рязанскую, ни в князей рязанских, а Рязанский князь обещается жить в мире с союзни­ками Московского князя — князем Пронским и князьями Тарусскими.

391

Этот договор с московской и рязанской сторон соблюдался искренно и не только Московский князь не нападал на Рязанского, но даже когда Прон-ский князь в 1408 году прогнал Рязанского князя, то Московский князь принял сторону Рязанского и помог ему примириться с Пронским кня­зем и возвратиться в Рнзлнь, так что за Рязанского князя стаяли москов­ские полки.

Но кроме Тверского и Рязанского княжеств, пользовавшихся само­стоятельностью и с которыми Москва была в мирных отношениях, все остальные княжества восточной Руси при Василии Дмитриевиче был» подчинены Москве и управлялись или московскими наместниками, или удельными князьями из московского дома. Мало этого, Москва в это вре­мя считала себя предстаЕмтельницей всей восточной Руси и была тако­вой на самом деле; она уже простирала свои виды на далекие окраины Русской земли и считала своей обязанностью охранять их интересы сколько могла. Так, с 1400 года Василий Дмитриевич взял под свою за­щиту Псков, теснимый и ливонскими немцами и литовским: князем Ви-товтом; он в продолжение всей своей остальной жизяи был опорой псков­ской независимости, беспрекословно исполнял вое просьбы псковского веча: присылал во Псков князей, каких только хотели псковичи, снаб­жал их значительной дружиной, даже два раза присылал по просьбе веча своего меньше го брата, Константина Дмитриевича, а в 1407 году за псков­ские обиды разорвал мир со своим тестем, Витовтом Литовским; и по­том, когда в 1409 году помирился с ним, то в свою мирную докончаль-ную грамоту включил и Псков; впоследствии, когда в 1241 году Витовт объявил свой гнев Пскову, Московский князь три раза отправлял своих, послов к Витовту ходатайствовать об отложении гнева. Что же касается до ливонских немцев, то Псков мог бороться с ними решительно только при помощи Москвы. Но что всего важнее — московское правительство во все это время ничем не пользовалось от Пскова и даже решительно не вмешивалось во внутренние дела псковичей и в их отношения к своим князьям, присылаемым из Москвы. Такое бескорыстное покровительство отдаленному от московских границ Пскову служит лучшим свидетель­ством, что московское правительство при Василии Дмитриевиче, еще не владея многими землями на Руси и даже не предъявляя на них своего притязания, считало себя обязанным защищать сии земли от иноплемен­ников, только потому, что они были русские земли. Значит, в Москве было уже какое-то, пока еще неясное, сознание, что рано или поздно вся Рус­ская земля будет принадлежать московскому государю, а посему и дол­жно ее защищать по мере сил.

В отношениях к Смоленскому княжеству и вообще ко всем княже­ствам, лежавшим на западе и юго-западе от московской границы, также заметно постоянное стремление Москвы быть защитницей и покровитель­ницей сих княжеств против Литвы, хотя здесь относительно бескорыс­тия еще можно сомневаться, ибо, поддерживая соседние княжества, здесь

392

Москва загораживала собственные свои границы от литовских нападе­ний. Все русские княжества, лежавшие на западе и юго-западе от мос­ковских границ, смотрели на Москву как на свою защитницу от литовс­ких притязаний и при первой возможности сами тянули к Москве; та­мошние князья добровольно признавали над собой и своими владениями власть Московского великого князя, а нередко лично поступали в мос­ковскую службу. Так, в 1404 году князь Юрий Святославич Смоленский, теснимый литовским князем Витовтом, пришел в Москву и бил челом великому князю Василию Дмитриевичу, отдаваясь ему со всем своим кня­жением и говоря так: *Княже великий! ниши себе Смоленск, что отчина твоя, ая тебе служу, а не продай меня поганому Витовту», Или в 1408 году пришли служить Московскому князю из Литвы: Свидригайло Ольгердо-вич Брянский, да с ним же князь Патрикий Звенигородский, князь Алек­сандре Звенигородский, из Путивля князь Федор Александрович, князь Семен Иеремышльский и князь Михаиле Хотетовский, всего семь кня­зей, да бояре черниговские, стародубские, любечекие, ярославские и брянские; великий князь Московский отдал им Владимир, Переяславль и ещечетыре города. Московский великий князь и бояре московские вни­мательно следили за тем, что делалось в Литве, и при всяком удобном случае старались сдерживать властолюбие Витовта Литовского, поэтому несколько раз была предпринимаема война с Литвой, несмотря на близ­кое родство Литовского киязя с Московским. Так, в 1407 году Московс­кий князь заключил союз с Тверским и даже выпросил себе татарскую рать у хана Шадибека и двинулся на границы Литовские, но встречен­ный Витовтом с сильными полками ляхов и жмуди, не вступая в битву, пошел ни переговоры; после нескольких дней переговоров противники заключили перемирие и разошлись. Потом в 1409 году Московский князь снова собрал рать и пошел к границам литовским и опять встретил Ви­товта с большой ратью на литовском берегу Угры, и опять, не переходя Угры, оба противника вступили в переговоры и, заключив мир, разош­лись. Этот поход Московского князя, очевидно, был предпринят в надеж­де присоединить к Москве уделы тех князей, которые в 1408 году оста­вили свои уделы и поступили в службу Московского князя. Конечно, московское правительство надеялось найти в этих уделах сильных сто­ронников бежавших князей, но» вероятно, надежды не оправдались, а потому Московский князь не решился вступить в битву с Витовтом и по­спешил заключить мир. До нас не дошла договорная грамота этого мира, но, должно быть, условиями этой грамоты было положено, что в случае нападения татар Витовт и Василий Дмитриевич обязаны были помогать Друг другу, ибо в 1424 году, при нападении татарского хама на Одоеи, Витовт послал сказать Московскому князю, чтобы прислал помощь про­тив хана; когда же местные литовские полки разбили и прогнали хана и между пленниками взяли двух его жен, то одна была отправлена в Лит­ву, а другая — в Москву, хотя московское войско не поспело к участию в

393

битве. Вообще в отношении к Литве московское правительство соблюда­ло крайнюю осторожность и постоянно старалось сдерживать напор Ли­товского князя, могущественного и хитрого Витовта, который постоян­но стремился завладеть той или другой областью восточной Руси, сосед­ней с его владениями, и постоянно встречал со стороны Москвы такое препятствие, что был вынужден оставить свое предприятие. Единствен­ное его удачное предприятие, занятие Смоленска, не могло бы исполнить­ся, ежели бы Смоленский князь пораньше обратился к покровительству Московского князя; но он надеялся справиться с Витовтом при помощи Рязанского князя и обратился к Москве слишком поздно, когда Смоленск был уже в руках Витовта.

Отношения Московского великого княжества к татарской Орде при Василии Дмитриевиче далеко не походили на прежние отношения. Мы уже видели, что Василий Дмитриевич не только без просьбы был поса­жен ханским послом на Владимирское великое княжество, но получил от хана Тохтамыша ярлык и на великое княжество Суздальское и Ни­жегородское, и вообще постоянно находился в самых благоприятных отношениях к Тохтамышу. Но по смерти Тохтамыша Московский князь, пользуясь замешательствами в Орде, вовсе уже не уважал татар­ских ханов, не ездил в Орду и не платил дани, хотя послы того или дру­гого хана еще иногда приезжали в Москву, но вместо дани получали только дары. Ханы Тимур, Кутлук и Шадибек звали несколько раз в Орду Василия Дмитриевича, но он не только не думал сам ездить, но и не посылал значительных послов, а напротив, при помощи своих аген­тов и московских приятелей из татар, старался поддерживать в Орде междоусобия, давая у себя убежища тем или другим знаменитым ор­дынским беглецам. Лучше всего определяет отношения Московского князя к Орде послание знаменитого татарского князя Едигея к велико­му князю Василию Дмитриевичу; в этом послании Едигей пишет: *Ты у себя укрываешь Тохтамышевых сыновей; послы царевы и гости из Орды к вам приезжают, и вы послов и гостей на смех подымаете и чини­те им обиды и истому великую; сел на царство хан Темир-Кутлук, а ты у него и не побывал и в очи не видал, и не посылал к нему ни князей, ни старейших бояр, ни с которым словом. Потом Шадибек царствовал во­семь лет, а ты у него не бывал и ни кого не посылал ни с которым сло­вом. А ныне царь Вулат-Салтан сел на царстве уже третий год, а ты ни сам не бывал, ни брата, ни сына, ни старейшего боярина не присылы-вал». Наконец, в 1409 году князь Едигей собрал многочисленное татар­ское войско, нечаянно напал на Московские владения, осадил саму Мос­кву и начал делать страшные опустошения по соседним городам, рас­сылая приказания к Василию Дмитриевичу, ушедшему в Кострому, чтобы шел к нему в стан и к тверскому великому князю Ивану Михай­ловичу, чтобы вел свое войско на разорение Москвы, но, не встретив послушания ни от того, ни от другого князя, а между тем получив из

394

Орды весь о происшедшем там возмущении, Едигей вынужден был ос­тавить московские приделы, не успев даже побывать в Москве и взяв с нее только выкуп в три тысячи рублей. Таким образом, Москва, приго­товившаяся под начальством князя Владимира Андреевича к упорной обороне, без битвы освободилась от полчищ Едигеевых. Набег Едигея хотя не принес ему никакой существенной пользы, ибо возмущение, происшедшее в Орде, кончилось поражением хана Булат-Салтана и из­гнанием самого Едигея, тем не менее Московский князь нашел нужным сам ехать в Орду к новому хану; был принят ласково, утвержден на вла­димирском престоле, но обязался платить дань в Орду и действитель­но, кажется, платил ее остальные десять лет своей жизни, но, конечно, неисправна, ибо в Орде тогда были сильные междоусобия и ханы свер­гали один другого, и вообще Орда год от году делалась менее страшной для Москвы. Московские полки в княжение Василия Дмитриевича уже не раз нападали на соседние татарские области и воевали там с успе­хом; так в 1399 году московские полки взяли Болгары, Казань и дру­гие тамошние города и воевали там три месяца. В княжение Василия Дмитриевича татарские князья и знаменитые мурзы уже стали посту­пать в московскую службу.

Но Москва, почти везде успешно действовавшая в отношении к сосе­дям ближним и дальним и вообще стоявшая довольно высоко в своих внешних отношениях, в княжение Василия Дмитриевича начала подвер­гаться внутренним ссорам между своими же князьями, меньшими бра­тьями великого князя. Мы уже видели на первом же году княжения Ва­силия Дмитриевича ссору его с Владимиром Андреевичем Серпуховским и видели из договорной грамоты, что ссора эта произошла из неуваже­ния великого князя к правам князя удельного и что московские бояре вовсе не признавали княжеских прав за удельным князем, считали его чуть не равным себе. Этот характер отношений московских бояр к удель­ным князьям был одной из главных причин ссор удельных князей с ве­ликими князьями. Сложившийся строй московской жизни еще допус­кал деление владений княжеского дома на уделы, но только как старину и отнюдь не думал поддерживать и распространять. В Москве на удель­ных князей всегда смотрели неуважительно и бояре, служащие удель­ным князьям, считались ниже московских бояр и сама служба в уделе не засчитывалась в московскую службу. Москва всегда тянула к единодер­жавию; московские бояре выше Москвы ничего не признавали и посто­янно стремились к тому, чтобы все немосковское действительно было .ниже московского; а отсюда, естественно, вытекало отрицание уделов и старание унижать удельных князей, так сказать, держать их в черном теле перед великим князем Московским. Необходимым следствием та­кого положения было то, что удельные князья московского дома посто­янно были в тревоге относительно ограждения своих княжеских прав, и при первой попытке на стеснение сих прав или вооружались, ежели

395

могли, или, подобно Владимиру Андреевичу, искали защиты у соседей, московское же правительство, чтобы не допускать вмешательства сосе­дей в чисто московские внутренние дела, обыкновенно спешило так или иначе поладить с обидевшимся удельным князем — великий князь всту­пал с ним в договор, прибавлял ему какую-нибудь область и грамотой утверждал неприкосновенность прав удельного князя, обязывая его в то же время жить заодно и признавать старейшинство и известную степень власти великого князя. В летописях мы встречаем только два известия о ссорах московских удельных князей с великим князем Василием Дмит­риевичем; первое уже известное нам о ссоре Владимира Андреевича в 1388 году, а второе — о ссоре родного брата великого князя, Константи­на Дмитриевича, бывшей в 1419 году. Причина этой ссоры состояла в том, что великий князь хотел насильно подписать своего меньшего брата, Кон­стантина, под своего четырехлетнего сына, Василия. Константин этому воспротивился и, будучи лишен за это своего удела, ушел в Новгород и прожил там два года, владея новгородскими пригородами, данными ему по воле новгородского веча; потом в 1421 году опять возвратился в Моск­ву, вероятно получив обратно отобранный у него удел и примирившись на каких-либо условиях с великим князем. Но по договорным грамотам Василия Дмитриевича с московскими удельными князьями, дошедшим до нас, мы имеем еще несколько указаний о ссорах московских удель­ных князей с великим князем за время княжения Василия Дмитриеви­ча: так, в 1390 году была заключена договорная грамота великого князя со своим братом Юрием Дмитриевичем, в которой определяются отно­шения этого удельного князя к великому князю и по которой великий князь обещается не обижать удельного князя. Потом от 1405 года мы имеем договорную грамоту великого князя со своими меньшими братья­ми — Андреем и Петром Дмитриевичами, вкоторой удельные князья обя­зывают великого князя взаимной клятвой между прочим блюсти под ними уделы в тех границах, в которых им оставил покойный отец, а не обижать их. От того же 1405 года мы имеем еще вторую договорную гра­моту между великим князем и князем Владимиром Андреевичем, в ко­торой великий князь дает ему вместо Волока — Городец, а вместо Рже-вы — У глече поле, и к тому еще жалует его и его детей Козельском, Гого­лем и Алексиным. Все сии грамоты, дошедшие до нас, ясно говорят, что неудовольствия между великим князем и московскими удельными кня­зьями продолжались во все княжение Василия Дмитриевича, хотя лето­писи и не упоминают о них, может быть потому, что неудовольствия сии скоро прекращались и при дружной и согласной деятельности великого князя и московских бояр не имели важных последствий. Но со смертью великого князя Василия Дмитриевича отношения удельных московских князей к великому князю выступают на первый план и обращаются в про­должительное междоусобие, по своей жестокости превзошедшее все пре­жние усобицы русских князей.

396

В 1425 году скончался великий князь Василий Дмитриевич, оставив после себя наследником единственного своего сына, десятилетнего кня­зя Василия Васильевича. Великий князь Василий Дмитриевич перед смертью своей хорошо видел, что его малолетнему сыну не будет покоя от дядей и двоюродных братьев, а потому в завещании своем нал исал глав­ным попечителем и защитником его своего тестя великого князя Литов­ского Витовта. В этом же завещании он явно выделил своего старшего брата Юрия Дмитриевича, упомянув только о меньших своих братьях, князьях Андрее, Петре и Константине Дмитриевичах и о сыновьях уже умершего князя Владимира Андреевича, обязавшихся повиноваться ма­лолетнему великому князю Василию Васильевичу по особому доконча-нию, или по договорной грамоте, до нас не дошедшей. Значит, князь Юрий Дмитриевич еще при жизни Василия Дмитриевича открыто не признавал права племянника на великокняжеский престол и завещание было написано по договору только с меньшими братьями Василия Дмит­риевича и с двоюродными братьями, сыновьями князя Владимира Анд­реевича, а для большего утверждения укреплено благословением митро­полита и свидетельством шести старейших бояр московских.

По смерти великого князя Василия Дмитриевича, митрополит Фо-тий в ту же ночь послал своего боярина в Звенигород, звать князя Юрия Дмитриевича в Москву. Эта посылка, очевидно, была сделана митропо­литом по общему совету московских бояр, которые думали, заманив Юрия в Москву, принудить его к признанию за племянником права на великокняжеский престол, а затем надеялись взять с него присягу в по­виновении новому великому князю. Но Юрий хорошо знал, что его ожи­дало В Москве: поступок московских бояр при малолетнем Дмитрии Дон­ском с Михаилом Александровичем Тверским конечно был ему не неиз­вестен, а потому он вместо Москвы поспешил в Галич, где он вдали от Москвы был более безопасен и силе, чем в Звенигороде. Из Галича Юрий отправил посольство б Москву с угрозами и бояре московские, пестуны десятилетнего Василя, заключили с ним перемирие на пять месяцев. Перемирием обе стороны воспользовались для приготовления к откры­той войне. Первыми успели приготовиться московские бояре и повели своего малолетнего князя и его младших дядей на старшего дядю Юрия. Юрий, услыхав об этом походе и о прибытии московских полков в Кост­рому, бежал в Нижний. Посланный за ним в погоню, князь Константин Дмитриевич загнал его за Суру; но здесь Юрий укрепился на неприступ­ном месте и Константин вынужден был воротиться в Москву, По удале­нии Константина Юрий пробрался в свой Галич и оттуда прислал в Мос­кву в Москву с требованием перемирия на год; но в Москве о перемирии не думали, а желали мира и с тем послали митрополита Фотия в Галич. Юрий принял Фотия с большими почестями и сказал ему, что тракто­вать о мире пришлет своих бояр в Москву. Действительно, вслед за мит­рополитом явилось в Москве посольство Юрия и заключило мир на том

397

условии, чтобы обоим, дяде и племяннику, идти в Орду на суд к хану, к кого хан пожалует великим княжением, тому и быть великим князем. Мир этот продолжался пять лет; наконец, в 1431 г. Юрий Дмитриевич прислал в Москву разметные грамоты и в конце этого года московский князь поехал в Орду со своими боярами, а вслед за ним отправился туда же и князь Юрий Дмитриевич. В Орде Московского князя принял доро­га московский Мнн-Булат, а Юрия Дмитриевича любимец ханский, ор­дынский князь Ширин-Тегиня. Русские князья-соперники, ожидая хан­ского суда, прожили в Орде целую зиму и в это время сопровождавший Московского князя московский боярин Иван Дмитриевич так успел скло­нить ордынских князей в пользу московского, что Ширин-Тегиня остал­ся с Юрием один, мало этого, самому хану успели столько наговорить на Ширин-Тегяня, что хан престал доверять ему; на самом же ханском суде московский боярин ловкой речью так убедил хана, что тот отдал великое княжение Московскому князю, а князю Юрию Дмитриевичу придал Дмитров к его прежнему уделу. Таким образом московские бояре сумели поставить на своем и не пустили удельного князя на великокняжеский престол.

Соперники князя, дядя и племянник, примиренные судом ханским, не могли жить в мире. В Москве по характеру боярства не доверяли Юрию и ненавидели его и все его семейство; Юрий, со своей стороны, также не доверял московскому боярству и потому, боясь жить близ Москвы, оста­вил новопожалованный Дмитров и удалился в свой отчинный Галич; а бояре московские, как будто бы того только и ждавшие, взяли Дмитров за своего князя и посадили там московских наместников, наместников же Юрия выгнали, а иных даже захватили. Таким образом, открытая война опять стала необходимой; впрочем, Юрий еще медлил, может быть думая побольше собраться с силами или выжидая удобного случая; в Москве же удаление Юрия в Галич приняли за робость и стали пренебре­гать им, и пренебрежение это дошло до того, что сыновья Юрьевы Васи­лий Косой и Дмитрий Шемяка, бывшие в гостях на свадьбе у великого князя Московского, встретили такое невыносимое оскорбление, что не­медленно должны были оставить Москву. Между тем, к князю Юрию Дмитриевичу пришел оскорбленный великим князем и его матерью, Со­фьей Витовтовной, известный уже нам боярин московский Иван Дмит­риевич и стал подстрекать Юрия к скорейшему начатию войны с- Моск­вой; Юрий по его совету уже послал за сыновьями в Москву, как те сами явились с жалобой на невыносимое оскорбление. В Галиче уже был ре­шен поход к Москве и полки с князьями и воеводами уже выступили, а в Москве узнали об этом только тогда, когда прибежал наместник ростовс­кой с вестью, что Юрий уже в Переяславле. Великий князь и бояре по­спешили собрать какое могли войско, пошли навстречу Юрию, сошлись с ним, не доходя 20 верст до Клязьмы, и были разбиты наголову. Вели­кий князь, тогда еще 17-летний юноша, бежал в Москву и, взяв там свое

398

семейство, сперва укрылся в Твери, а потом перешел в Кострому. Юрий же Дмитриевич, заняв Москву, пошел в погоню за племянником и захва­тил его в Костроме. Казалось, дело Василия Васильевича было оконча­тельно проиграно — он был уже в плену у своего соперника, но московс­кие бояре тут-то и не потеряли головы: они сумели снискать благосклон­ность Юрьева любимца, галицкого боярина Семена Морозова, и его стараниями достигли того, что Юрий рассорился со своими сыновьями и не только освободил племянника, но и дал ему в удел Коломну и отпус­тил туда со всеми его боярами.

По удалении Василия Васильевича в Коломну крамола, прежде вре­дившая московским князьям, теперь стала работать на пользу нового Коломенского владельца. Юрий, как чужой, приведший в Москву своих бояр из Галича, не мог снискать расположения московских бояр и граж­дан; все потянулись из Москвы в Коломну к родному киязю, у которого по его молодости московские бояре надеялись иметь больше силы, чем у чужого князя, приведшего с собой своих бояр. И Юрнй Дмитриевич, видя опасность своего положения в Москве, поспешил примириться с племян­ником, уступил ему великое княжение и Москву, а сам удалился в свой отчинный Галич, где его все любили, как отчинного князя, княжившего тамоколо сорока лет. Но для Москвы и удалившийся Юрий был опасен — московские бояре и тамошний князь не могли простить ему и забыть не­долговременного занятия Москвы, тем более что сыновья Юрия засели в Костроме. К Костроме немедленно были отправлены московские полки под начальством воеводы князя Юрия Патрикеевича, где сверх чаяния встретили Юрьевых сыновей готовыми к бою с полками вятчан и гали­чан и потерпели сильное поражение, так что сам московский воевода по­пался в плен к сыновьям Юрия. Когда в Москве узнали, что у старших Юрьевых сыновей Василия Косого и Дмитрия Шемяки были в бою про­тив московской рати Юрьевы галицкие полки, то причли Юрию это в из­мену против московского договора, так как, действительно, в дошедшей до нас договорной грамоте помещено условие, обязывавшее Юрия не по­могать старшим сыновьям и не принимать их; Московский великий князь повел свою рать прямо к Галичу и Юрий, не ждавший такого нашествия бежал на Белоозеро, а москвичи, взявши и сжегши беззащитный Галич, возвратились домой, не позаботясь о преследовании бежавшего Юрия. Что было причиной такой оплошности со стороны московских бояр, на это мы не имеем никаких указаний, только эта оплошность дорого сто­ила и Московскому князю, и московским боярам.

По удалении московских войск в Москву князь Юрий Дмитриевич немедленно возвратился в разоренный Галич и, соединясь со своими старшими сыновьями, весной того же 1434 года с многочисленным вой­ском отправился против великого князя. Великий князь, узнав о его по­ходе, сам с князем Можайским, своим двоюродным братом Иваном Анд­реевичем, пошел к нему навстречу; противники сошлись за Ростовом

399

и вступили в бой, который кончился полным поражением москвичей, так что Московский князь вместо Москвы убежал в Новгород, а Можайский князь — в Тверь. Князь Юрий Дмитриевич, одержав победу, свободно пошел к Москве и после осады, продолжавшейся неделю, вступил в Мос­кву, взял великих княгинь и отослал в Звенигород, Затем он объявил себя великим князем и заключил союз со всеми московскими удельными кня­зьями и с великим князем Рязанским, обязав их клятвой — не иметь сно­шений с изгнанным великим князем Василием Васильевичем. Между тем изгнанный Василий из Новгорода пробрался в Нижний; Юрий послал за ним в погоню двух своих сыновей — Дмитрия Ш см яку и Дмитрия Крас­ного, которые и пришли уже во Владимир. Василий, не видя ниоткуда помощи, уже готовился бежать в Орду, как вдруг во Владимир пришла весть, что Юрий скончался в Москве и его старший сын Василий Косой объявил себя великим князем. Эта неожиданная весть переменила все дело: два Дмитрия Юрьевича, получив от старшего брата объявление о кончине родителя и своем вокняженин в Москве, отвечали ему; «Ежели Бог не захотел, чтобы княжил отец наш, а тебя мы сами не хотим»; а за­тем немедленно пригласили Василия Васильевича во Владимир, прими-рились с ним и пошли все трое со своими полками к Москве. Василий Юрьевич Косой, услыхав об этом, бежал из Москвы в Орду, прокняжив только один месяц.

Дмитрий Шемяка и Дмитрий Красный, вступая в союз с Василием Васильевичем против своего брата Василия Юрьевича Косого, конечно, имели в виду получить более выгод от двоюродного брата, находящегося в изгнании, чем от родного брата, владевшего тогда Москвой. И действи­тельно, в договорной между ними грамоте, дошедшей до нас, мы видим, что Василий Васильевич уступил им удел недавно умершего своего дяди Константина Дмитриевича: Ржеву, Углече Поле и Бежецкий Верх. Но уступка эта, сделанная в крайности, не усилив существенно двух Юрье­вичей, в то же время была тяжела для Московского князя и, таким обра­зом, при самом заключении союза было положено начало неудовольствия и недоверия между новыми союзниками, еще недавно бывшими врага­ми; это начало недоверия не замедлило выступить наружу. Князь Васи­лий Юрьевич Косой, бежав из Москвы, успел собраться с силами и занял Кострому. Василий Васильевич, услыхав об этом, на другой год пошел против него и, разбив его на Которосли, в Ярославском уезде, не пресле­довал. Василий же Юрьевич, собравшись с силами в Кашине, занял из-гоном Вологду и потом возвратился в Кострому, куда к нему пришли вят-чане. Московский князь, услыхав об этом, снова двинулся к Костроме, но вместо боя заключил с Юрьевичем мир и дал ему в удел Дмитров, Но сила Юрьевича была на севере, а не под Москвой, и он, не прожив и году в Дмитрове, удалился опять в Кострому, где, соединясь с вятчанами, за­нял Устюг после девятинедельной осады. В Москве, узнав об этом, стали собираться к походу, а в это время приехал в Москву князь Дмитрий

400

Шемяка звать к себе в Углич ка свадьбу московского князя. В Москве, чтобы обеспечить поход на Василия Юрьевича, захватили гостя Шемяку и отправили в Коломну за стражей. Поход действительно удался, про­тивники сошлись в Ростовской области и Юрьевич, разбитый, попался в плен к москвичам. Московский князь, возвратившись в Москву, прика­зал князя Василия Юрьевича ослепить, а брата его Дмитрия Юрьевича освободил из-под стражи и, вызвав из Коломны в Москву, обязал новым договором на прежних условиях и отпустил на прежний удел.

Последним договором великого князя с князем Дмитрлем Шсмякой, казалось, кончились все междукняжеские ссоры в Московском княже­стве: Василий Юрьевич, ослепленный и в плену, был уже не опасен, да и ничего не предпринимал, Дмитрий Юрьевич Шемяка только что заклю­чил с великим князем союз и дружбу, других же противников и соперни­ков в княжеском доме не было. И действительно, в продолжении несколь­ких лет после 1436 года между московскими князьями не было междоу­собий, князь Дмитрий Шемяка и другие удельные князья московские мирно повиновались великому князю Василию Васильевичу; так, в 1438 году по приказанию великого князя Дмитрий Шемяка и другие князья ходили против хана Улу-Ахмета под Белев. Но при нашествии на Москву того же хана Улу-Ахмета в 1439 году Дмитрий Шемяка с бра­том, несмотря на несколько посланий от великого князя, не явились на помощь московскому войску, за что великий князь в 1440 году ходил на Шемяку к Угличу; Шемяка бежал в новгородские владения, после чего великий князь возвратился в Москву и вскоре заключил мир с Юрьеви­чами на прежних условиях. Этот мир продолжался до 1445 года. В этом году Улу-Ахмет в бою под Суздалем взял в плен великого князя Василия Васильевича и послал известить об этом Дмитрия Юрьевича Шемяку, желая с ним вступить в союз; но пока Шемяка переговаривался с послом хава, Улу-Ахмет, взяв хороший выкуп, освободил Василия Васильеви­ча. О договоре великого князя с ханом Улу-Ахметом разнеслись крамоль­ные слухи, что великий князь условился уступить хану Москву, с тем чтобы самому властвовать в Твери. Этими слухами воспользовался Ше­мяка и заключил тайный союз с тверским великим князем Борисом Алек­сандровичем и с можайским князем Иваном Андреевичем, чтобы действо­вать заодно против Московского князя. Между тем тайная крамола ра­ботала в Москве и сносилась с Шемякой, передавая ему все московские вести. Крамольники известили Шемяку и Можайского князя, что вели­кий князь поехал молиться в Троицкий монастырь и что все готово сдать им изменнически Москву. По этой вести Шемяка и Можайский князь подошли из Русы со своими полками к Москве ночью, крамольники от­ворили им ворота и они заняли таким образом город; потом той же ночью Можайский князь ворвался в Троицкий монастырь, схватил там великого князя и привез на другой день в Москву, где на четвертый день Шемяка приказал его ослепить и отправил узником в Углич, а мать его, княгиню

401

Софью, заточил в Чухлому. Малолетние сыновья Василия были спасены пестунами и отвезены из монастыря под защиту верного боярина, князя Ивана Ряполовского, который увез их в Муром.

Князь Дмитрий Юрьевич Шемяка, изменнически утвердившись в Москве, немедленно привел к присяге московских бояр и граждан, при­чем князь Василий Ярославич Боровский и князь Семен Иванович Обо­ленский, не желая присягать Шемяке, бежали в Литву и получили от тамошнего государя Брянск, Гомей и Стародуб, утвердились там и при­няли к себе боярина Федора Басенка, бежавшего из московской тюрьмы. Князь Дмитрий Юрьевич Шемяка, желая захватить детей великого кня­зя, укрывавшихся в Муроме, убедил епископа рязанского Иону привез­ти их в Москву, обещая принять их благосклонно и дать им вместе с от­цом довольную вотчину. Когда же Иона привез детей, то Шемяка отпра­вил их в заточение к отцу в Углич. Этот последний поступок поднял против Шемяки князей Ряполовских, князя Стригу-Оболенского и дру­гих московских бояр, которые сперва уговорились идти к Угл ичу и осво­бодить великого князя с детьми; но не успев в этом удалились в Литву к князю Василию Ярославичу, а за ними потянулись туда же в все недо­вольные. Князь Дмитрий Юрьевич, опасаясь, чтобы не остаться в Моск­ве одному, и по неотступным просьбам епископа Ионы, наконец решил­ся освободить Василия Васильевича с детьми и дал ему в удел Вологду, разумеется заключив с ним договор и обязав его клятвой не искать вели­кого княжения. Но клятва, данная в неволе, естественно, не могла удер­жать Василия, когда к нему со всех сторон стали стекаться привержен­цы и подзывать в Москву. Василий, прожив несколько дней в Вологде, сперва пошел в Кирилло-Белозерский монастырь, как бы для богомолья, а потом перебрался в Тверь и заключил союз с тамошним князем, Бори­сом Александровичем, получил от него дружину и пошел к Москве. Ше­мяка вышел к Волоку-Ламскому загородить ему дорогу, а в это время в Москве работала крамола в пользу Василия и передала Москву Василье­ву боярину, Плещееву, прошедшему туда с небольшой дружиной. Ше­мяка, видя вокруг измену и чувствуя слабость сил, вступил в перегово­ры с Василием, который после долгих переговоров дал мир Шемяке и Можайскому князю, оставив им прежние наследственные уделы и обя­зав клятвой в верности. Но, разумеется, ни клятвы, ни договорные гра­моты не могли водворить доверия между двумя противниками, так мно­го изменявшими клятвам, а посему вражда и недоверие продолжались после заключенного мира еще пять лет, и наконец в 1453 году Шемяка, разбитый наголову под Устюгом, бежал в Новгород и там погиб, отрав­ленный поваром, подкупленным из Москвы. Так кончились крамолы и междоусобия князей московского дома, из них Василий Васильевич вы­шел победителем единственно потому, что бояре московские решились во чтобы то ни стало отстоять его права на московский престол, а с тем вместе отстоять и свое значение в управлении государством.

402

Смерть Дмитрия Юрьевича Шемяки развязала руки Московскому великому князю и московским боярам, так много ему послужившим, и они в нарушение мирного договора, не церемонясь, на следующей же год пошли войной на прежнего союзника Шемяки князя Ивана Андреевича Можайского и принудили его бежать в Литву, а можайский удел присое­динили к московским владениям. Покончив, таким образом, с князем Можайским, московские бояре и их великий князь, желая уничтожить даже всякую возможность к смутам в московском княжеском доме, ни с того, ни с сего, без всякой вины и без объяснений в 1456 году схватили и заточили в Угличе бывшего в Москве серпуховского князя Василия Ярое-лавича, самого верного и усердного союзника московскому князю во вре­мя войны с Шемякой, а удел его присоединили к Москве. В летописях даже не объявлено никакого предлога к такому нечестному поступку с верным союзником, — значит, никто и не думал об этом предлоге, а по­ступали просто и открыто по расчетам холодной, ни перед чем не оста­навливающейся политики. Было разочтено, что хорошо бы присоединить к Москве богатый и довольно сильный Серпуховской уезд и, несмотря на верность и великие заслуги Серпуховского князя, схватили его, опЛош-но приехавшего в Москву, и сослали в тюрьму в Угличе. С присоедине­нием Серпуховского удела в московском княжеском доме остался толь­ко один удельный князь Верейский, Михаил Андреевич, родной брат из­гнанного князя Можайского. Таким образом, Москва, по своему строю никогда не благоволившая к уделам, при первом удобном случае, так сказать не отрываясь, за одно княжение покончила со всеми московски­ми уделами. Насколько нелюбимы были в Москве уделы, лучшим дока­зательством служит то, что за удельных князей в Москве никто не засту­пался, а при уничтожении уделов самая вопиющая неправда и Москве считалась делом законным, так что даже не пробовалось хоть какого-ни­будь предлога для прикрытия явной и возмутительной неправды, тогда как в других случаях та же Москва была крайне требовательна и даже строга относительно соблюдения законности, хотя бы только для вида или напоказ.

Московское правительство, во все продолжительное княжение Васи­лия Васильевича занятое московскими междоусобиями и уничтожени­ем московских уделов, в отношении к соседним русским княжествам — Тверскому и Рязанскому, старалось соблюдать мир и согласие, а сосед­ние княжества, со своей стороны, только издали смотрели на московс­кие междоусобия и почти не принимали в них никакого участия. Так, рязанский князь Иван Федорович одинаково заключал договоры и с кня­зем Юрием Дмитриевичем, когда он владел Москвой, и с великим кня­зем Василием Васильевичем, когда тот утвердился в Москве, и в услови­ях тех и других договоров Московский князь считался старейшим перед Рязанским великим князем, и Рязанский князь обязывался не вступать ни в какие договоры иначе, как по думе с Московским князем. Рязанский

403

великий князь, Иван Федорович, был в таких тесных отношениях с Мос­ковским князем, что в 1456 году, умирая, княжение свое и сына своего, восьмилетнего Василия, поручил великому князю Московскому в опе­ку. Московский князь по смерти Ивана Федоровича рассадил по рязанс­ким городам своих наместников для охранения, а молодого Рязанского князя и сестру покойного Ивана Федоровича, Феодосию, взжл к себе в Москву. Конечно, присоединение Рязанской земли к московским владе­ниям было бы весьма удобно, но в Москве на этот раз считали незакон­ным такой поступок, и Рязанский малолетний князь, как скоро вырос, беспрепятственно был отпущен в Рязань и принял от московских намес­тников все свои владения в целости, а затем за него была выдана замуж дочь великого князя Московского, княжна Анна Васильевна.

Борис Александрович, великий князь Тверской, подобно Рязанско­му князю, во все время княжения Василия Васильевича жил в мире с Москвой. До нас дошло две договорные грамоты этого князя с великим князем Василием Васильевичем: первая относится к 1437 илк 1438 году, а вторая к 1451 году. В той и другой грамоте Тверской великим князь до­говаривается с Московским, как равный с равным, даже Московский князь не присваивает себе старейшинства; вообще обе грамоты свидетель­ствуют о полном согласии Московского и Тверского князей; в них даже нет и намека, чтобы между ними было какое-нибудь недоумение или вражда. Главные условия грамот — жить в мире и стоять за один против татар, ляхов и немцев, строго охранять старые границы владений, не принимать изменников; я тот и другой князь на случай смерти взаимно поручают своих княгинь и детей в печалованье или в защиту. Но тверс­кой князь Борис Александрович не был безучастен к московским междо­усобиям, по летописным известиям Тверской князь будто бы был в союзе с князем Дмитрием Юрьевичем Шемякой против московского князя Ва­силия Васильевича в 1445 году, впрочем это известие сомнительно, с од­ной стороны, потому что ни в летописях, ни по другим памятникам нет никаких известий о последствиях сего союза, да Шемяке этот союз вовсе и не был нужен; а с другой стороны, князь Василий Васильевич в следу­ющем же году искал защиты у Тверского князя и с тверской ратью по­шел отнимать Москву у Шемяки и Борис Александрович тогда же обру­чил свою дочь за московского княжича Ивана Васильевича. Следователь­но, Тверской князь был не только в постоянном, но и деятельном союзе с московским князем Василием Васильевичем и считал в своих интересах защищать его права на московский престол.

Несмотря на продолжительное междоусобие, московское правитель­ство не упускало своих видов на Новгород Великий и постоянно шло впе­ред в подчинении Новгорода. Великий князь Василий Васильевич толь­ко что утвердился в Москве по смерти дяди своего Юрия Дмитриевича, как в 1435 году вступил в переговоры с новгородцами и на первый раз, чтобы получить право быть Новгородским князем, целовал к Новгороду

404

крест на том, что отступается от новгородских отчин: Бежецкого Верха, Волока-Ламского и Вологды и дал слово выслать своих бояр на развод новгородских и московских пограничных владений, но не только не выс­лал и отвода нигде не сделал, напротив'того, в 1437 году принудил новго­родцев дать ему черный бор. Потом в 1441 году, узнав о сношениях нов­городцев с литовским великим князем Казимиром, Московский князь объявил свой гнев Новгороду, а вслед за тем сам с большим войском всту­пил в новгородские владения, имея при себе помощные войска из Пско­ва и Твери, остановился сперва Торжке, а потом передвинулся в Деман, опустошая все по дороге, и принудил новгородцев заплатитьему 8000 руб­лей, обязав их не мстить своим союзникам Пскову и Твери. Борьба с Шемякой на некоторое время остановила притязания великого князя на Новгород. Но по смерти Шемяки, управившись с князьями Можайским и Серпуховским, зимой 1456 года великий князь Василий Васильевич открыл свой поход на Новгород занятием Волока, потом вступил в новго­родские владения и, опустошая все по дороге, дошел до Яжелбиц, здесь он остановился, а воевод своих послал к Русе, где они наголову разбили новгородскую рать. Новгородцы отправили посольство в великокняжес­кий стол, в Яжелбиц и заключили там мир, по которому обязались: 1) зап­латить 8500 рублей новгородских; 2) в судных делах новгородскую пе­чать заменить великокняжеской печатью; 3) ае давать судебных вечевых грамот; 4) безотговорочно платить черный бор, когда потребует князь и, наконец, 5) не давать у себя убежища лиходеям великого князя и ни с кем не заключать договоров без дозволения из Москвы. Таким образом, великий князь Василий Васильевич в отношении к Новгороду поставил себя и свою власть в такое выгодное положение, что немного оставалось, чтобы окончательно подчинить Новгород Москве.

Относительно Пскова Василий Васильевич также успел увеличить свою власть сравнительно со своими предшественниками. Он в 1443 году ввел во Пскове новость, состоявшую в том, что Псковский князь стал называться наместником великого князя Московского и при вступлении на престол должен был присягать как Пскову, так и великому князю Московскому; потом стал отзывать своих наместников и присылать но­вых, не спрашивая согласия псковского веча, что, впрочем, не всегда уда­валось.

Отношения Москвы к татарам. Хотя в начале княжения великий князь Василий Васильевич искал суда перед ханом в споре с дядей своим Юрием Дмитриевичем, но тем не менее Орда почти не имела прямого вли­яния на дела московские и Василий Васильевич почти не платил дани татарам. Напротив того, татарские князья и царевичи поступали в служ­бу к Московскому князю и даже иные ханы татарские искали его друж­бы и покровительства. Правду сказать, те или другие татарские князья продолжали делать набеги во все княжение Василия Васильевича, но набеги сии большей частью были незиачительны и ограничивались

405

грабежом, причем Московский князь почти всегда успевал посылать свои отряды, если не для вторжения, то для преследования татарских граби­телей. Так в 1429 году какой-то татарский царевич сделал набег на Га­лич и Кострому; Московский князь, узнав об этом, немедленно послал своих воевод для преследования и те, хотя не догнали самого царевича, тем не менее побили следовавшие за ним толпы грабителей. Или в 1431 году татары ограбили Мценск и великий князь Московский послал своего воеводу грабить камских и волжских болгар, подчиненных тата­рам. Или в 1444 году татарский царевич Мустава со своей ордой только что остановился у московских границ, как Московский князь, узнав об этом, послал туда своих воевод, которые разбили татар наголову, убили самого царевича и многих его князей, и других татарских князей приве­ли пленниками в Москву. Поход казанского хана Ул у-Ах мета в 1445 году к Нижнему Новгороду дорого стоил москвичам, сам князь Василий Ва­сильевич в бою под Суздалем попался в плен к татарам; но тем не менее хан Улу-Ахмет не мог продолжать своего похода и был вынужден выпус­тить из плена Московского князя, взяв хороший выкуп, даже не дождав­шись ответа от Дмитрия Юрьевича Шемяки, к которому послал своего гонца для переговоров. Московский князь даже стал посылать татар же на татарских грабителей; так в 1449 и 1450 годах татарские царевичи Кайсым и Ягуп, состоящие на службе у Московского князя, били по его приказанию татар на Похре и под Коломной. В 1451 году царевичу Ма-зовще из Седи-Ахматовы орды удалось подойти к самой Москве к пожечь ее посады; но и на этот раз, несмотря на временный успех, татары, боясь за собой погони, бежали не взяв города и в своем бегстве побросали боль­шую часть добычи, которую успели было награбить. Потом, в 1455 и 1459 годах татары Седи-Ахматовы орды приступили к Оке около Колом­ны, но в оба раза были отражены полками, высылаемыми Московским князем, а в последний раз старший сын великого князя, Иван Василье­вич, даже не допустил их перебраться через Оку. Таким образом, татарс­кая Орда, раздираемая междоусобиями, потеряла всякое значение для Москвы; на татар смотрели в Москве уже не как на прежних повелите­лей, а как на разбойников, дерзких, но уже вовсе не страшных, так что во время московских междоусобий, после первого ханского суда ни один из московских князей не бегал в Орду и не искал покровительства у хана, о ханских ярлыках не было и помину, по крайней мере в Москве и между московскими князьями.

История Москвы за все время княжения великого князя Василия Васильевича, скончавшегося в 1462 году, представляет явление удиви­тельное, выходящее из ряда обыкновенных, свидетельствующее об изу­мительной прочности й тягучести общественного строя в Москве. В про­должение почти тридцати лет Московское княжение было раздираемо ужасными княжескими междоусобиями и народными крамолами; Моск­ва восемь раз переходила от одного князя к другому, из четверых кня-

406

зей, попеременно занимавших московский престол, двое были ослепле­ны, один отравлен; тот из князей, за которым наконец осталась Москва, был три раза изгоняем, три раза был в плену и один раз уже приготовил­ся бежать в Орду; в это страшное и темное время было заключено до двад­цати договоров между князьями, и все они были нарушены самым веро­ломным и постыдным образам. Все казалась разрушенным, расстроен­ным, все общественные связи разорванными, а на самом деле, в конце концов, Москва еще никогда не была так сильна, как в это злополучное время. Из соседних княжеств, постоянно соперничествовавших с Моск­вой и тогда наслаждавшихся внутренним покоем, ни одно не осмелилось воспользоваться московскими смутами и крамолами, а такие сильные враги как Литва и татары, хотя и пытались делать нападения, а татары даже раз подходили к самой Москве, но всегда встречали сильный от­пор, да и москвичи не оставались в долгу и также врывались в их владе­ния; мало этого, Московский князь среди междоусобий успел сделать не­сколько походов в новгородские владения и поставил Новгород в такую зависимость от себя, в какой он не находился еще ни от одного князя. Но что всего важнее для последующей истории Москвы, в москвичах, как В боярах, так и гражданах, патриотизм и полная неоглядная преданность общественным пользам и готовность на все пожертвования еще никогда не являлись в таком свете, как в смутное и темное время княжения Васи­лия Васильевича. Москвичи, так сказать, на своих плечах вынесли Мос­кву из омута междоусобий и сами поставили княжескую власть на та­кую высоту, на какой она еще никогда не бывала в Русской земле; они в это время так плотно слили свою власть и волю в общем благе с волей и властью князя, что сии две власти и воли составили одну волю и власть великого князя Московского, которая уже ни перед чем не уступала, так что с этого времени значение Москвы слилось с значением княжеской власти, к истории которой мы теперь и перейдем.

КНЯЖЕСКАЯ ВЛАСТЬ

Кяяжпкал пдасть при Ияапг III, Василии Ивашшиче. Иване Грп то ч, Федоре. Борис? Годунове и Лжед читрии On и /брания Михаи та Фгдир*}вцч11

Внутренняя жизнь Руси в настоящий период является совершенно иной против предшествующих периодов. В первом периоде на первом плане была земщина разных славянских племен, владевших раздельно Русской землей; во втором периоде земщина сначала уступает первое место деятельности христианской церкви, а потом подчиняется монголь­скому игу; а в третьем периоде главным деятелем является верховная власть великого князя всей Руси. В первом периоде приглашенные нов-городцамн вйряго-русские князья едва успевают соединить славянские племена только внешним образом; они заботятся только о распростране­нии пределов, мало касаясь внутреннего устройства племен, которые,

407

признавая власть русских князей, остаются по-прежнему еще разъеди­ненными; во втором периоде христианская церковь успевает соединить все племена на Руси нравственным союзом братства во Христе к едва толь­ко касается общественного устройства племен введением греческого Но­моканона, как закона общего для христиан, который, впрочем, не вы­тесняет прежних юридических верований, высказанных Русской Прав­дой, а напротив того, сам постепенно подчиняется их влиянию, почастям входя в Русскую Правду в измененном виде. Но что всего важнее и что, собственно, характеризует второй период, так это то, что в это время Рус­ская земля, еще слабо соединенная в первом периоде, распалась на не­сколько независимых владений и видимо утратила свое единство. В тре­тьем же периоде московские великие князья на северо-востоке, а литовс­кие на юго-западе, успев уничтожить или лишить владений других князей, постоянно заботятся о том, чтобы всем владениям сообщить оди­наковое устройство, уничтожить все племенные особенности, несоглас­ные с общим характером единодержавной власти, и вообще направить общественную жизнь к целям, согласным с видами правительства, так, что каждая половина Руси, как восточная, так и западная являлись стройным целым не только по единству церкви и верховной; власти, но и по отрицанию всякой двойственности во власти, пагубной для успехов общественного благоустройства.

Так как княжеская власть в настоящем периоде является главным деятелем, около которого сосредоточивается вся деятельность внутрен­ней жизни русского общества, то посему на княжескую власть и должно прежде всего обратить внимание. Важнейший шаг к более полному и пра­вильному развитию княжеской власти был сделан еще в конце второго периода и заключался в уничтожении удельного разновластня и подчи­нении разных владений одному князю. Первыми на этом важном попри­ще выступили литовские князья — Гедиминовичи; в конце XIV и начале XV столетий Ольгерд и Витовт успели уже подчинить себе всю западную Русь со Смоленскими, Черниговскими и Северскими владениями. Но несчастный союз с Польшей остановил успехи литовских князей. Ягай-ло и Витовт, для союза с Польшей принявшие латинскую веру, постави­ли себя в самые невыгодные отношения к народонаселению юго-запад­ной Руси, исповедовавшему греческую веру, а старания соединить юго-западную Русь с Польшей еще более увеличили невыгоду положения литовских великих князей. Русский народ, не сочувствовавший ни ла­тинской вере, ни соединению с Польшей, очутился в борьбе с литовски­ми князьями и отделил свои интересы от интересов иноверного прави­тельства. Естественное стремление оградить свою веру и народность выз-вали в западно-русском обществе необходимость договоров между великим князем и народом и, таким образом, раздвоили верховную власть, сообщили особую силу неполноправным владельцам — служилым князьям и вельможам и дали важное значение народным сеймам, враж-

408

дебным единодержавию, миру и порядку в обществе; сеймы еще более усилились, когда совершилось полное соединение Литвы с Польшей и ко­рона сделалась избирательной, К тому же, для умножения беспорядков, присоединилось стремление распространить латинскую унию, враждеб­ную греческой церкви. Все это не только остановило первые успехи ли­товских князей на поприще развития княжеской власти, но и внесло в западно-русское общество то внутреннее разложение, которое пригото­вило присоединение западной Руси к восточной, совершившееся в сле­дующем периоде.

Московские великие князья на северо-востоке Руси почти в одно вре­мя с литовскими князьями начали действовать в духе совершенного под­чинения или уничтожения уделов; но их действия были намного медлен­нее литовских, так что еще в начале XVI века оставались более или ме­нее независимыми от Москвы — Псков и Рязань, да и Новгород с Тверью утратили свою независимость только в конце XV столетия. Зато успехи московских князей были постояннее и прочнее, единство веры здесь не отделяло интересов народа от интересов правительства; а потому каж­дый удельный князь, потерявший свое владение, вместе с тем утрачивал всякое значение в народе, прежде ему подвластном, и либо делался слу­гой московского государя без всяких прав на прежние владения, либо убегал в Литву, даже нередко московские князья успевали привлечь к себе народ какого-либо удельного княжества прежде, нежели удельный князь оставлял свою область; так это случилось в Нижнем Новгороде при великом князе Василии Дмитриевиче; сам Великий Новгород большей и лучшей частью своих граждан уже тянул к Москве задолго до уничтоже­ния своей независимости. Все это поставило московских князей в такое выгодное положение, что в настоящем периоде не было уже никаких, хотя бы видимо законных препятствий к полному развитию их самодержав­ной власти, не было причин к законной борьбе, так что вслед за едино­державием московских князей, приобретенным в конце второго перио­да, в третьем периоде развилось постепенно и самодержавие. Уже о вели­ком князе Иване Васильевиче III посол императора, Герберштейн рассказывал, что «бояре трепетали перед Иоанном и на пирах во дворце не смели шепнуть слова, ни тронуться с места, когда государь дремал по целым часам за обедом, все сидели в глубоком молчании, ожидая нового приказа веселить его и веселиться». Впрочем, чужестранца Герберштей-на, кажется, обманула чинность московского двора, ибо бояре во время Иоанна III еще имели много драв, не зависевших от воли государя, они еще принимали сильное участие в делах правления; Иоанн III, преиму­щественно занятый уничтожением удельного разновластия, еще мало ка­сался боярских прав и других несообразностей русского общества с пол­ным самодержавием. Современник Иоанна, московский боярин Берсень, говорит о нем, что он «против себя встречу любил, и тех жаловал, кото­рые против него говаривали, и старых обычаев не переменял».

409

То же подтверждает о нем и князь Курбский в своей истории, говоря: «зело, глаголют, его любосоветна быти, и ничтоже починатл без глубо­чайше го и многаго совета». Более сильные перемены начались с Иоанно-ва сына великого князя Василия Ивановича, О котором тог же боярин Берсень говорит: «Здесь у нас старые обычаи князь великий переменил; встречи против себя не любит, кто ему встречю говорит, и он на того опа­ляется; а ныне де и государь наш запершись сам-третей у лостели всякие дела делает. А как пришли сюда грекове, икс земля наша замешалася; а дотоле земля Русская жила в тишине и в миру. А как пришласюды мати велика™ князя, великая княгиня Софья, с своими греки, гак наша зем­ля зпмешалася и пришли нестроения великия».

Великий князь Иван Васильевич Ш, уничтожив почти все отдель­ные самостоятельные владения в северо-восточной Руси, еще не касал­ся отдельных прав, принадлежавших той или другой области, ежели они не противоречили единодержавию, и только заботился: о том, что­бы все области тянули к Москве, чтобы Москва была центром управле­ния и чтобы все отдельные права областей считались даром государя Московского, а не историческим достоянием от прежнего времени. Так, в 1477 году Иоанн отвечал через своих бояр новгородцам, когда они хо­тели знать, какой власти над Новгородом желает московский государь: «Ино то наше государство великих князей таково: вечу колоколу в вот­чине нашей, в Новгороде, не быти, посаднику не быти; а государство нам свое держати, ино на чем великим князем быти в своей отчине, во­лостям быти, селом быти как у нас в Низовой земле, а который земли наши великих князей за вами, а тоб было наше. А что есте били челом мне великому государю, чтобы вывода из Новгородския земли не было, да у бояр у новгородских в вотчины, в их земли, нам великим госуда­рем не ветупатися; и мы тем свою отчину жалуем, вывода бы не пасли-ся, а в вотчины в их не вступаемся; а суду быти в нашей отчине, в Нов­городе, по старине, как в земле суд стоит» (Ник. VI. 93). Мало этого, Иоанн согласился и на то, чтобы не зват!> новгородцев на суд в Москву и чтобы не нести им службы в Низовской земле. Но когда новгородцы ста­ли просить, чтобы государь дал крепость своей отчине, Великому Нов­городу, целовал бы крест, то Иоанн не согласился на это и отвечал, что «не быти моему крестному целованию» и даже отказал новгородцам, когда они просили, чтобы за него целовали крест бояре или, по крайней мере, присягал бы Новгороду наместник, которого он пошлет туда. Эти ответы Ивана Васильевича новгородцам ясно показывают образ мыс­лей этого государя относительно верховной власти, признания которой он требовал от своих подданных. В покоренном Новгороде он уничто­жает только вече и звание посадника как свидетельство самостоятель­ности этого народа; требует только, чтобы ему были уступлены некото­рые волости и села для поддержания своей верховной власти, как он сам выражает в своем ответе новгородцам: «а государство нам свое дер-

410

зкати, ино начем великим князем быти в своей отчине, волостям быти, селам быти», при этом прямо указывает, что так устроено и во всей Низовой земле; «как у нас в Низовой земле». Это указание великого князя на Низовую землю, т. е. на все Московское государство, ясно сви­детельствует, что великий князь Иван Васильевич нисколько не изме­нил старого порядка в Низовой земле, ибо мы уже знаем, что уступка князю от земщины нескольких волостей и сел для поддержания кня­жеской власти, представляла на Руси исконную форму подчинения ка­кой-либо земщины князю, форму, вероятно заимствованную от первой уступки Ладоги, Изборска и Велоозера первым варяго-русским князь­ям. Все остальные старые привилегии Новгорода Иоанн оставляет не­прикосновенными; но когда новгородцы стали просить, чтобы он цело­вал крест Новгороду для утверждения этих привилегий, то великий князь отказался, дабы тем показать, что все привилегии, уступленные новгородцам, они считали не исконным своим правом, а государевым даром, пожалованием, которое государь по своему усмотрению мог и из­менить, как то и было с Новгородом через десять лет, именно в 1489 году, когда великий князь перевел из Новгорода более 1000 человек бояр, житьих людей и гостей, и дал им поместья в московских владениях, а на их место прислал в Новгород гостей и боярских детей из московских владений. При завоевании Твери Иван Васильевич также не изменял тверских порядков, но, чтобы сколько-нибудь подвести Тверские вла­дения под один уровень с прочими Московскими владениями, послал туда московских писцов описать тверские земли по-московски в сохи. Также при завоевании Вятки московский государь привел вятчан толь­ко к крестному целованию на свое имя и для ослабления вывел из Вят­ки лучших людей и поселил их в московских городах. Даже в духовной своей грамоте великий князь Иван Васильевич удерживает почти все порядки духовных завещаний, писанных его предшественниками; так, оставляя главное наследство своему старшему сыну, говорит; «благо­словляю сына своего старейшего, Василия, своею отчиною — велики­ми княжествы, чем мя благословил отец мой и что ми Бог дал. А даю ему город Москву с волостьми и с путьми, и з станы, и с селы, и з дворы з городскими со всеми, и з слободами, и с тамгою, и с пудом, и с помер-ньгм, и с торги, и с лавками, и с дворы с гостиными, и з Добрятиным селом, и с бортью, и с Васильцовым стом, да числяки и ордынцы. А сын мой, Василий, держит на Москве большего своего наместника по ста­рине и как было при мне; а другаго своего наместника держит на Моск­ве, на княжь Володимерове трети Андреевича. А что которые мои дво­ры внутри города на Москве, и за городом за моими бояры и за князьми и за детьми боярскими, и те все дворы сыну моему, Василию. А у кого будут у бояр и у князей, и у детей боярских внутри города на Москве и за городом дворы их вотчины и купли, или кому буду дал на Москве на дворы грамоты свои жалованныя прочныя, и сын мой, Василий, в те

411

дворы у них не вступается». Из этих распоряжений Ивана Васильевича очевидно, что все прежние отношения государя к государству и при нем оставались неизменными; поземельные владения в завещании разделя­ются, как и прежде: на дворцовые, поместные, вотчинные и черные; права владельцев также остаются неприкосновенными; государь пря­мо определяет и исчисляет свои доходы на Москве и доходы сии по за­вещанию оказываются теми же, какие мы встречали при предшествен­никах Ивана Васильевича. Важнейшее изменение, засвидетельствован­ное духовной грамотой, относится к свободному переходу служебных князей из одной службы в другую; в грамоте сказано: «А кто тех слу­жебных князей от моего сына, от Василия, отъедет к моим детем мень­шим, или х кому нибуди, и тех князей вотчины сыну моему, Василию» . Но и это уже не было новостью; в договорной грамоге Шеняки с вели­ким князем Василием Васильевичем, писанной в 1436 году, мы уже встречаем условие: «а князей ти, брате, с вотчинами не приимати». Впрочем, свободный переход бояр и служебных князей нз одной служ­бы в другую действительно со времени Ивана Васильевича сделался зат­руднительным, потому что свободных прежде отъезжай теперь стали останавливать и сажать под стражу. Так, когда в 1474 году знамени­тый полководец Иоанна, князь Даниил Холмский, вздумал было отъе­хать из Москвы в другое владение, то его посадили под стражу и только тогда выпустили, когда он дал на себя клятвенную запись ие оставлять великокняжеской службы, и когда за него поручились митрополит и епископы, и когда боярин Иван Никитич Воронцов дал на себя поруч­ную кабалу, чтобы в случае отъезда Холмского заплатить ему, Ворон­цову, в великокняжескую казну 250 рублей. Лучшим и более ясным вы­ражением намерений великого князя Ивана Васильевича III относитель­но государственного устройства служит Судебник, изданный им в 1497 году; в нем московский государь собрал все прежние узаконения, которые не противоречили новому порядку вещей, присоединил к пре­жним узаконениям несколько новых, которые требовались современ­ным ему развитием русского общества, и сборник этот назначил быть общим законом для всей подвластной ему России, впрочем, не уничто­жая старых прав и привилегий, им же самим оставленных и утверж­денных за разными областями. Этот порядок подтверждать старые пра­ва и привилегии ясно говорит, что Иван Васильевич преимущественно заботился о том только, чтобы все делалось с его соизволения, было ли это старое или новое, для него все равно.

Сын и преемник Ивана Васильевича, Василий Иванович уничтожил последние независимые владения на Руси — Рязань и Псков, и присое­динил их к Москве, кроме того, завоевал у литовцев Смоленск. Основная мысль о княжеской власти у него первоначально была та же, которой следовал отец его, Иоанн; он хотел, чтобы все государственное устрой­ство проистекало из его власти, чтобы все старое и новое утверждалось

412

его пожалованием, но он в развитии этой мысли пошел дальше отца, чему, конечно, много способствовало, с одной стороны, воспитание его, на ко­торое, конечно, имела большое влияние мать era Софья Фоминична, от­расль императоров византийских, а с другой — сосредоточение большей силы и сознание своего могущества. В первые дни своего правления он еще следовал методе отца, не касался боярских прав, призывал на совет и братьев своих, и бояр.

Так, например, в начале его правления летопись говорит о нем: «Князь великий, посмотря в шертныя грамоты Менгли-Гиреевы царевы, что были с отцем его, да приговорив с братьею своею и с бояры, и послал в Крым ближняго человека своего Василья Наумова» (Ник. V. 173). Но скоро он оставил этот старый и уже ненужный гго обстоятельствам обы­чай и, как свидетельствует Берсень, перестал приглашать бояр на совет, особенно со времени завоевания Смоленска, и всеми делами стал распо­ряжаться при помощи двух или трех советников, приближенных и пре­данных себе людей, и не в определенном месте — в Боярской Думе, а око­ло своей постели. Лучшими свидетелями сильного развития власти при Василии Ивановиче служат следственные и розыскные дела о князе Ми­хаиле Глинском, о князе Василии Ивановиче Шемякине, знаменитом полководце и верном слуге великого князя Ивана Васильевича, о бегстве из Москвы рязанского князя Ивана Ивановича, о разводе великого кня­зя с супругой своей Соломонией Юрьевной, а также поручные и клятвен­ные записи знаменитейших бояр: князя Василия Васильевича Шуйско­го, князей Дмитрия и Ивана Федоровичей Вельских, поручная запись князей Ростовских о боярах, ручавшихся за князей Ивана и Андрея Ми­хайловичей Шуйских, и многие другие, частью дошедшие до нас, час­тью недошедшие. Все эти подлинные официальные акты вполне оправ­дывают показание Береня, что великий князь Иван Васильевич сильно изменил старые обычаи и порядки в высшем управлении государством и потеснил старые московские права бояр; вместо держателей земли, ка­кими они названы в завещании Дмитрия Донского, сделал их почти сво­ими слугами, вполне зависящими от его воли. Конечно, такому разви­тию княжеской власти способствовали сами обстоятельства, а не личный характер великого князя. Бояре по своему составу и по положению тог­дашнего общества давно уже перестали быть держателями земли, сли­тие дружины с земщиной, совершившееся постепенно во втором перио­де, уничтожило прежнее значение бояр и их притязания, их неудоволь­ствия на великого князя были только бесплодным воплем отжившей старины. Лучшим доказательством тому служит царствование Ивана Васильевича IV, к которому мы теперь и обратимся.

Кончина великого князя Василия Ивановича и малолетство его пре­емника, Ивана Васильевича IV, продолжавшееся 14 лет, в продолжение которых государством управляли разные боярские партии, действитель­но, так сказать, развязали боярам руки и дали простор всем боярским

413

притязаниям. Но бояре в эти 14 лет самовластного управления государ­ством ничего не могли сделать iпользу своих отживших притязаний; они по-прежнему остались слугами московского государя, лишь толь­ко вырос их природный повелитель. Все четырнадцать лег боярского управления прошли в смутах и спорах партий, бояре не только не успе­ли приобрести доверенности ндрода, но возбудили всеобщую ненависть и явились перед народом не заступниками и защитниками его прав, но грабителями и кровопийцами (поел, царя И. В. к Курбскому-, стр. 183). Оно и не могло быть иначе по составу тогдашнего московского боярства, в которое в продолжение последних ста лет перед тем вошли самые раз­нородные элементы, нередко враждебные друг другу; его составляли и древние боярские роды государей московских, вынесшие Москву на сво­их плечах из всех превратностей: судьбы, и прожившиеся удельные кня­зья, поступившие на службу к московским государям, и бояре других княжеств, поглощенных Москвой, и новые выходцы из Литвы, Орды и других стран. Все это составляло самый обильный матерн&л для обра­зования партий, а посему, лишь только умер Василий Иванович, как бояре, составлявшие его двор, разделились на партии и стали враждо­вать друг против друга. Первой на поприще государственной деятель­ности явнлдоь партия старинных бояр московского княжеского дома под предводительством конюшего, князя Овчины-Телепнева-Оболенс-кого(Ник. V. 211). Сторону этой партии, как благоразумнейшей и опыт­нейшей, приняла и мать государя, великая княгиня Елена, тогдашняя правительница государства. Но с кончиной правительницы пала мос­ковская партия, и прежние удельные, прожившиеся князья, предво­дительствуемые князем Василием Васильевичем Шуйским, стали во главе правления. Они, как бы воображая себя возвратившими удель­ные права, начали грабить великокняжескую казну и угнетать народ, чем и возбудили против себя общее неудовольствие. Московские старин­ные бояре, соединясь с позднейшими литовскими выезжяяами, восполь­зовались этим неудовольствием и под предводительством государева родственника, князя Ивана Вельского, опять захватили на три года правление. Но удельная партия была еще сильна; ее новый предводи­тель, князь Иван Шуйский, управляя Владимиром и начальствуя силь­ным войском, в 1542 г. произвел мятеж и, силой заняв Москву, снова передал правление своей партии, и снова начались прежние беспоряд­ки, угнетение народа и наглое оскорбление других бояр, не принадле­жавших к партии удельных, и даже явное неуважение к государю, ко­торому тогда было уже тринадцать лет. В 1543 году партии литовских выезжая, предводительствуемых государевыми дядями, князьями Глинскими, удалось свергнуть удельную партию. Но Глинские были плохими правителями, они начали свое дело жестоким преследовани­ем пораженной партии удельных; сторонники и слуги Глинских стали теснить народ. Всеобщая ненависть к Глинским была следствием тако-

414

го порядка дел. Наконец, народный бунт в Москве в 1547 году, подго­товленный московской и удельной партиями, ниспроверг Глинских и их сторонников. Великий князь Иван Васильевич, которому тогда уже было 17 лет, сам принял правление под руководством московской партии, приблизившейся к государю в лице молодого и прекрасного Алексея Федоровича Адашева и умного почтенного священника Силь­вестра.

Московская партия, не успев восстановить прежних боярских прав во время малолетства Иоанна, думала успеть в этом при помощи самого Иоанна, а посему окружила его лучшими мужами, влиянию которых молодой Иоанн совершенно подчинился, так что, по словам Курбского, без их совета ничего не устраивал и не мыслил. Так прошло пять лет, Иоанн во все это время был самым исправным учеником своих настав­ников-бояр; но он уже тяготился такой продолжительной опекой, ему уже давно хотелось быть таким же державным государем, какими были его отец и дед, о чем, конечно, ему уже успели передать недоброжелате­ли московской партии. К сожалению, московская партия этого не за­мечала, не думала отступаться от присвоенной власти; она смотрела на 22-летнего Иоанна, как он сам говорит в письме к Курбскому, как на младенца, не давала ему свободы ни в самых малейших делах, даже от­носительно пищи и одежды; не обращала никакого внимания на его го­лос в совете. А между тем эта партия сама начала возвращать вотчины, отобранные у бояр при деде и отце Иоанна и на которые было уже уло­жение, чтобы не отчуждать от имений государя; сама стала жаловать высшими почестями, даже дерзко осмеливалась наряжать следствия и хотела судить царя, как частного человека, в деле Курлятева, Прозо­ровских и Сицкого. Впрочем, умный царь еще переносил все эти стес­нения терпеливо, может быть считая, что боярская партия лично при­вязана к нему и его семейству; но отчаянная болезнь Иоанна, случив­шаяся через пять месяцев по взятии Казани, открыла ему глаза. Она на смертном одре увидел, что приближеннейшие к нему и довереннейшие бояре не были преданными ему слугами и питали явную холодность к нему и к его семейству, ибо большая часть бояр отказалась исполнить его последнюю волю — присягнуть его сыну, Дмитрию, и явно и упор­но высказала свое желание возвести на московский престол удельного князя Владимира Андреевича, вероятно, на условиях, составленных самими боярами. После такого открытия Иоанн, естественно, должен был охладеть к московской боярской партии и вступить к ней в иные отношения, или, иначе сказать, начать с ней упорную борьбу. В этой борьбе Иоанн принял за правило сначала действовать как можно осто­рожнее, до времени не раздражать могущественной партии, а между тем незаметно готовить сподручные и надежные средства на случай от­крытой борьбы. С этой последней целью он начал замещать разные дол­жности по службе людьми, происходящими не из боярского сословия

415

и преимущественно сыновьями священников, оказывая к яим особое доверие; потом старался привлечь к себе стрелецкое войско, составлен­ное из простолюдинов, привел его в лучшее устройство, увеличил в числе и дал ему большие привилегии. Чтобы ослабить влияние боярских ро­дов по городам и областям, старался суд и управу передать городским и сельским общинам, мимо наместников и волостелей. Приготовившись таким обрезом к явной борьбе, Иоанн удалил от двора замечательней­ших представителей московской боярской партии — Сильвестра и Ада-шева и некоторых других, бояр, причем царь потребовал, чтобы все ос­тальные бояре присягнули служить ему верой и правдой и не держать­ся более партии удаленных. Боярская партия не могла явно бунтовать и на первый раз дала требуемую присягу, тем самым лишив себя всех средств действовать в законных формах, и таким образом подписала себе смертный приговор. Вскоре по вытребовании подобной присяги нача­лось постепенное жестокое преследование боярских родов московской партии, чему, конечно, много способствовали другие боярские роды, не принадлежавшие к ней и старавшиеся выслужиться перед царем на счет своих противников.

Преследуя боярские роды, Иоанн постоянно имел в виду одну цель — сделаться в отношении к московскому боярству тем же, чем был его дед в отношении к удельным князьям. Он ясно видел, что для лучшего уст­ройства и силы Московского государства преследование этой цели так же необходимо, как для его деда было необходимо преследование удель­ных князей. Оя собственно преследовал не личности бояр, а боярские права, не сообразные с развитием государства. Лучшим доказательством этому служат те общие меры, которые он постепенно вводил для ограни­чения старинных боярских прав, напоминавших прежний порядок ве­щей, явно противоречащий и настоящему положению государства, и пра­вам самодержавия.

Общие меры к ограничению старинных прав боярства, постепенно вводимые царем Иваном Васильевичем, были следующие: во-первых, он устроил строгий надзор аа своевольными отъездами бояр в Литву и дру­гие земли; при малейшем подозрении отъезда с подозреваемого бралась клятвенная запись не оставлять государства, близкие и родственники его обязывались за него поруками со взносом огромных денежных сумм. По свидетельству Курбского, отъезд стал почти невозможен и, что всего важнее, потерял свою прежнюю законность, юридически он уже считал­ся изменой государству. Таким образом, боярство лишилось самого древ­нейшего и драгоценнейшего права — свободного отъезда.

Потом Иоанн придумал новую меру ограничения, которая еще более обеспечивала его власть и силу. Эта новая мера была — опричнина, уч­режденная в 1565 году. В опричнине царь возобновил старые права кня­жеской дружины; он объявил своей опричной собственностью 27 горо­дов и несколько волостей в Московском и других уездах, сюда же отчис-

416

лил несколько улиц в самой Москве; все это поступило в непосредствен­ное распоряжение государя и его отдельной дружины, которая содержа­лась на доходы опричных городов и волостей и там получала себе помес­тья и вотчины. Все остальное государство осталось при названии земщи­ны и было вверено управлению бояр, названных земскими, которые в важных делах должны были докладывать государю. В опричнине Иоанн приобрел новые силы действовать с большей самостоятельностью и неза­висимостью от упорной партии бояр; опричники самим своим отделени­ем от земщины уже ставились в такое положение, что их интересы дела­лись нераздельными от интересов государя. Опираясь на эту новую, им созданную силу, царь смело приступил к своему задушевному плану — обратить боярство в слуг государевых и уничтожить даже поводы к при­тязаниям на возобновление или поддержание его древних земских прав, противоречивших современному состоянию государства. Он около 1566 года все боярские роды переименовал в дворян, т. е. слуг государе­вых, боярскими же детьми, как со времени Василия Васильевича назы­вались все боярские роды, назвал низших служилых людей, которые прежде назывались дворянами, и таким образом юридически изменил родословное значение боярских родов в служебное.

Меры, придуманные Иоанном против старинных притязаний боярс­ких родов, имели обширное влияние и бояре были так ослаблены и столько потеряли с утратой прежних прав, что не могли уже бороться не только с государем, преемником Иоанна, но даже с его любимцем, своим младшим собратом, боярином Борисом Годуновым. Годунов, при царе Федоре захвативший в свои руки всю власть, пошел по стопам своего дер­жавного учителя, Иоанна; при нем Боярская Дума потеряла всякое зна­чение и существовала только по имени, беспрекословно исполняя его при­казания, хотя он сидел в ней на четвертом месте, уступая видимый почет старшим по роду.

Все попытки старших бояр сделаться старинными советниками и ру­ководителями государя остались безуспешными; упорнейшие и знаме­нитейшие из бояр частью были удалены от двора, частью отправлены в ссылку, а частью казнены. Годунов пошел далее Иоанна относительно стеснения бояр; он произвел на них нападение со стороны боярских прав на их частную собственность. С этой целью около 1591 года издан был указ о прикреплении крестьян к земле. Этот указ был принят боярами с явным неудовольствием; в прикреплении крестьян они видели посяга­тельство на право частной собственности, ибо по новому закону они по­неволе обязывались держать на своих землях работников, даже и тогда, когда последние нерадиво исполняли свои обязанности в отношении к хозяину земли; притом же с прикреплением крестьян землевладельцы теряли большие выгоды при платеже податей, ибо тогда подати собира­лись только с жилой или населенной земли; а посему при свободном пе­реходе крестьян землевладельцы могли показывать в писцовых книгах

417

большую часть земель нежилыми, с прикреплением же крестьян этого сделать уже было нельзя; земли, раз показанные жилыми, оставались таковыми навсегда. В 1596 году был выдан еще указ о мытах и перево­зах с новым ограничением прав относительно частной собственности зем­левладельцев, где опять главные невыгоды пали на бояр как на важней­ших поземельных владельцев. В прежнее время каждый землевладелец имел бесслорное право учреждать на своем земле мыты и перевозы и пользоваться ими как доходной статьей; по новому же указу — все мыты и перевозы частных собственников были отобраны в казну и к ним на­значены верные целовальники для сбора указных пошлин, из которых только половина предоставлялась владельцам перевозов. Этим же ука­зом многие перевозы и мосты, как ненужные и стеснительные для проез­жих, были уничтожены.

Падение бояр и развитие самодержавной власти государя еще силь­нее выказалось по смерти царя Федора Ивановича. Бояре даже здесь не могли воспользоваться самым благоприятным случаем для обеспечения своих старинных прав; несмотря на свою ненависть к Годунову, они ока­зались вынужденными согласиться на выбор его в преемники Федору и даже не осмелились заикнуться о восстановлении старинных прав сво­его сословия: в соборном определения 1598 года все единогласно напи­сали: «елужити нам ему, государю своему, царю и великому князю, Бо­рису Федоровичу и сыну его, и в послушаньи нам быти их государских повелений во всем и добра хотели им, государем своим, правдою, и го­лов нам своих за их, государей, не щадити. И меж собою того смотрети накрепко, чтобы государю в разрядных и земских делех кручины не приносити на которыми делы, на которою хитрости»». Мало того, в под-крестной записи того же года бояре под присягой должны были отка­заться от старинных прав свободного отъезда, за который сильно рато­вала московская партия при царе Иване Васильевиче.

Утвердившись на московском престоле, царь Борис Федорович еще сильнее начал развивать самодержавную власть. Он, чтобы более осла­бить бояр, постоянно старался удалять от дел богатейших и умнейших из них, многих разослал по сибирским городам под стражу, охотно слу­шал доносы на них и щедро награждал доносчиков; такими средствами он достиг того, что при нем у кормила государственного управления по­чти не оставалось старинных бояр, опасных своими связями, богат­ством, способностями и умением вести дела мимо его. Достигши этого, царь Борис Федорович стал действовать еще сильнее против старинных боярских прав; так, в 1603 году он издал указ, что бояре не могут ссы­лать своих холопов на прокормленье без отпускных и что холопы, со­сланные господином без отпускной, должны являться в Холопий При­каз, где им по указу государя выдавались отпускные мимо их господ. Вероятно, Борис Федорович и еще более развил бы свою систему посте­пенного ограничения боярских прав, но голод, разбои, смуты в народе,

418

успехи самозванца и, наконец, смуты самого царя остановили разви­тие этой системы.

Смерть паря Бориса Годунова и восшествие на престол самозванца Лжедмитрия не изменили боярских отношений к государю; иодкрестная запись, по которой давали присягу самозванцу, в сущности одинакова с записью, по которой целовали крест Борису Годунову. Дума, составлен­ная Лжедмитрием из 15 епископов, 36 бояр, 16 окольничих и 6 думных дворян, нисколько не восстановляла прежних земских прав боярства; она скорее была сколком польского Сената и члены ее, в дошедшем до нас официальном списке, даже прямо названы московскими сенаторами. Восстание бояр на Лжедмитрия служит лучшим доказательством, что бояре жестоко обманулись в своих надеждах на самозванца.

Избранный на царство по убиении Лжедмитрия князь Василий Ива-нович Шуйский, конечно, скорее кого-либо другого мог утвердить ста­ринные права боярства; он даже при вступлении на престол целовал крест, чтобы без боярского суда никого не осуждать на смерть и не ли­шать имения. Но бояре, разделенные на партии, не сумели удержать это­го царя, сами низвели его с престола и выдали полякам.

Боярское правление в продолжение междуцарствия, преисполненное смут и беспорядков, наконец вполне доказало, что все притязания бояр на старинные права земства и дружины отжили уже своё век и, как не сообразные с развитием государства, не могут быть восстановлены, что самодержавие государя не должно стесняться никакой другой властью. Поэтому при избрании на царство Михаила Федоровича Романова уже не было и помину об обеспечении старинных прав боярства или о стесне­нии верховной власти. Бояре вместе со всем народом целовали крест: «за царя, Михаила Федоровича, и за детей, которых ему вперед Бог дпст, души свои и головы лоложити; а также нам, бояром и дворяном и при­казным людем не по отечеству и не по своему достоинству, свыше своего отечества и службы, мимо царскаго повеления, чести себе никакой не хотети и не искати; и вотчины и поместья держати по своей мере, чем кого государь пожалует; и быти в государских делех без прекословия, как кому государь велит быть на своей службе, так тому и быти». Хотя Боярская Дума, как государев совет, имела большой вес во все продол­жение царствования Михаила Федоровича, но это нисколько не усилило боярских прав, ибо рядом с Думой были Земские Соборы, в которых рав­ное участие с боярами принимали духовенство и выборные от всей Рус­ской земли. Таким образом, постепенное развитие верховной власти го­сударя, начавшееся с Ивана Васильевича III, после упорной борьбы мос­ковского боярства, наконец, с избранием на царство Михаила Федоровича Романова, получило настоящую свою форму в самодержавии московско­го государя, вспомоществуемого Думой и Соборами, состоявшими из вы­борных от всей Русской земли, которые, впрочем, приглашались по ука­зу государя.

410

ЖИТЕЛИ МОСКОВСКОГО ГОСУДАРСТВА

Духовенство. Дворяне. Их служебная и частная лпинь. Боярские irmu.

Счужилы? люди по прибору. Неслужилые или жцлецкце лшеи: tttctiiu,

торгопыг люди гостиной сотни, едрпягинг « суттники. тяргоаыг .шито

черных сошен. Сельские или у?л)ные *и.\ецкиелюда — крестьяне, Вшьныр

государевы -?як)и, Кибвльпые халоны

В настоящем периоде разделение жителей Московского государства на дружину и земщину уже не существовало, дружина и земщина сли­лись в одно еще в конце второго периода, и вместо прежнего деления яви­лось новое деление жителей: на служилых людей и неслужилых или, как тогда писалось на официальном языке, жилецких людей.

Духовенство. Первым классом между служилыми людьми по тогдаш­нему административному порядку считалось духовенство, которое раз­делялось на высшее и низшее. Члены высшего духовенства тогда назы­вались вообще властями. Первенствующим представителем и главой ду­ховенства сперва был митрополит московский и всея Руси, а с 1589 года патриарх московский и всех северных стран. За митрополитом следова­ли: архиепископы, епископы, архимандриты и игумены, которые в офи­циальных бумагах все назывались властями. Низшее духовенство разде­лялось на белое и черное; белое духовенство составляли: городские и сель­ские священники, дьяконы и причетники; к черному же принадлежали монахи и монахини. В духовном же ведомстве считались по-прежнему: вдовы, калеки, больные и т. п.

Права духовенства в настоящем периоде были большей частью еще прежние: оно имело свой суд не только в духовных, но и в гражданских делах над лицами своего ведомства. Митрополиты, епископы и монас­тыри владели нередко большими недвижимыми имениями. Митрополи­ты и епископы, кроме того, считались советниками государей и пользо­вались правом ходатайства у царского престола за опальных. Митропо­литы, епископы и архимандриты, по свидетельству дошедших до нас официальных памятников, несмотря на требование царя Ивана Василь­евича не вмешиваться в дела относительно наложения царской опалы, продолжали ходатайствовать и ручаться за опальных бояр даже после учреждения опричнины. Так, например, в записи клятвенной князя Михаилы Ивановича Воротынского, писанной в 1566 году, мы находим ходатаями и поручителями — митрополита Афанасия, архиепископов: Новгородского, Казанского и Ростовского и епископов: Суздальского, Ря­занского, Коломенского и Сарского. Или в клятвенной записи князя Ива­на Федоровича Мстиславского, в утверждение и поручительство приве-щена печать митрополита Кирилла и несколько рукоприкладств архи­епископов, епископов и архимандритов. Белое духовенство находилось по-прежнему в тесных сношениях с народом и имело на него большое влияние не только в духовных, но и в гражданских делах. В это время принималось почти за непреложное правило, чтобы при определении свя-

420

щенника к церкви требовать на это согласие прихожан; прихожане, боль­шей частью, сами приводили к епископу того, кого они желают иметь священником или дьяконом при своей церкви. ВСтоглаве сказано: +по всем св. церквам избирают прихожане священников и дьяконов искус­ных и грамоте гораздых и житьем непорочных, и денег у них от церкви мзды не емлют ничего. И приводят их ко святителю, и святитель, их по­учив и наказав, благословляет. А от проскурниц, и от пономарей, и от сторожей попом, и уличаном, и прихожаном посулов не имати». В нас­тоящем периоде начались продолжительные споры относительно призна­ния прав духовенства на недвижимые имения. Великий князь Иван Васильевич III, по праву завоевания отобрав половину недвижимых име­ний у новгородского духовенства, предложил московскому собору в 1503 году отобрать имения у всех монастырей в московских владениях; но это предложение тогда не имело успеха. На соборе 1531 года также возобновился спор о церковных имениях, но в этом споре правительство не принимало участия; он был возбужден монахами и кончен митропо­литом. Впрочем, еще при Василии Ивановиче было установлено по неко­торым городам, чтобы не давать в монастыри отчин без доклада госуда­рю. В 1551 году, по соборному приговору, это уложение Василия Ивано­вича было распространено на все московские владения, и епископам и монастырям настрого было запрещено покупать вотчины без доклада го­сударю, и тут же установлено, чтобы никоим образом не выкупать вот­чинникам своих вотчин, отданных в монастыри. Наконец, в 1581 году, по соборному приговору, определено вперед не принимать вотчин по ду­шам в монастыри, а взамен их брать деньги, по цене, чего будут стоить вотчины, которые кто завещает в монастырь. Это же подтверждено и со­борным приговором в 1584 году, и сверх того этим же приговором вовсе запрещено епископам и монастырям покупать вотчины и брать их в зак­лад. Из этого правила были исключены только бедные монастыри, кото­рым дозволялось просить государя о наделении землей.

За церковной службой следовали светская или мирская служба. Слу­жилые люди этого разряда делились на два класса. К первому классу принадлежали те из вольных слуг, которые поступали на службу по рож­дению от служилых людей, которым служба вменялась в обязанность и которые были, так сказать, прикреплены к службе. Ко второму классу принадлежали люди, поступавшие на службу не по своему происхожде­нию, а по доброй воле. Эта служба на языке тогдашних официальных бумаг называлась службой *по прибору*.

Дворяне. К служилым людям первого класса принадлежали дворяне, это название они получили в царствование Ивана Васильевича IV около 1566 года. Дворянство составляли как потомки прежних старших дружин­ников, так и земские бояре и удельные князья, лишившиеся своих уделов и поступившие на службу к московским государям. Со времени Ивана Ва­сильевича они стали делиться на три разряда: 1) московских даорян;

421

2) жильцов и 3) городовых дворян. Московскими дворянами назывались те, которые хотя и состояли на службе в Москве, но не имели в Москов­ском уезде вотчин; а городовыми дворянами назывались те из служи­лых людей, которые прежде составляли двор какого-нибудь удельного князя и поступили на службу к московскому государю вместе со своим князем. Постепевное изменение отношений дворян к верховной власти в настоящем периоде мы уже проследили в истории развития верхов­ной власти, а посему теперь рассмотрим только служебную и частную жизнь дворян.

Служебная жизнь дворян. Для дворян, как прямых потомков пре­жних дружинников, служба всегда считалась обязательной: дворянин пока был в силах, всегда был обязан являться на службу по первому вос­требованию правительства. Со времен царя Ивана Васильевича в эту службу введен был новый порядок, который сильно стеснил служилых людей. Б прежнее время дворяне являлись на службу с отрядом воору­женных слуг, какой кому вздумается привести, так что один приводил больше слуг, другой меньше, у одного слуги были лучше вооружены, у другого хуже; но Иван Васильевич узаконил, чтобы каждый дворянин приводил на службу число слуг, сообразное с количеством четвертей зем­ли, состоящих в его владении, и чтобы эти слуги были одеты и вооруже­ны так, как предписывалось государевым уложением. А по новому уло­жению требовалось, чтобы дворянин со 100 четвертей вотчинной или по­местной земли приводил вооруженного слугу на коке и в полном доспехе, а в дальний поход и «о деу конь*. В этом же уложении сказано: «а хто послужит по земле и государь пожалует их своим жалованьем, кормле­нием; а хто землю держит, а службы с нея не платит, и на тех на самих нмати деньги за люди; а хто даст в службу люди лишние перед землею, через уложенные люди, и тем от государя большое жалованье самим, а людям пред уложенными в пол третья давати деньгами*. Вместе с этим был введен и новый порядок — смотры. По этому порядку каждый дво­рянин, являясь на службу, должен был представиться своему полково­му начальнику или воеводе, который осматривал дворян и их служите­лей и записывал их имена в смотренные книги, подробно прописывая под каждым именем, кто как конен, люден и оружен явился на службу; по­том дворяне избирали из своей среды окладчиков, которые разбирали их по поместным и денежным окладам и отмечали в особых десятильных книгах, кто явился на службу сполна по окладу, а кто не сполна, и кто привел лишних людей против своего оклада. По этом разбору докладчи­ков приехавшие служилые люди записывались в высшие и низшие ста­тьи, смотря по их службе. По росписи 1550 года дворяне или, как они тогда назывались, боярские дети были разделены на три статьи1. Этот

' Первой статье назначено поместной дачи около Москвы 200 четвертей, второй -160, третьей — 100 четвертей.

422

порядок службы соблюдался не только относительно мужчин, но и отно­сительно вдов, девиц и детей, которые также должны были выставлять вооруженных слуг, смотря по количеству четвертей земли, оставпенной им на прожиток по смерти отца или мужа. Для большего порядка по служ­бе устроен был оРсирядь, или высшее присутственное место, в котором ведались все служилые люди и все присутственные места. С устройством Разряда, каждый дворянин, достигший совершеннолетия (15-летнего возраста), должен был явиться в Москве в Разряд, а в городах — к мест­ному городскому начальнику для записи своего имени в реестр служи­лых людей. При этом он должен был записать свое имение и подавал че­лобитную, в которой прописывал, будет ли он служить с отцовского име­ния или вотчины, или с прожиточного, оставленного за ним по смерти отца до возраста, или просил новичного оклада. По этой челобитной на­водилась справка по окладным книгам, и подавший челобитную запи­сывался в десяток *новиков* с службой или с отцовского поместья, или с прожиточного, которое при этом зачиталось ему в оклад, или же по ново* му окладу. За неявку на службу или укрывательство, или как это тогда называлось *за нетыь, дворяне лишались своих поместий — или всех сполна, или части. Впрочем, они могли возвращать свои поместья новой службой или по особой милости государя. Если же нетчик представлял законную причину своей неявки на службу, то не лишался поместья.

Частная жизнь дворян. В тесной связи со служебной жизнью нахо­дилась и частная жизнь дворян, именно, та сторона этой жизни, которой дворянские роды сталкивались друг с другом на службе. Мы еще в про­шедшем периоде заметили, что между древними боярскими родами были споры относительно первенства или старшинства одного перед другим. Но тогда такие споры были не так заметны, потому что тогда при первом неудовольствии бояре могли оставить своего князя и перейти к другому, и притом тогда князья редко решались нарушать права старейшинства родов, как по собственной привязанности к отцовским и дедовским боя­рам, так и потому, что тогда с старейшинством рода действительно со­единялась большая сила и значение его в обществе, так что оскорбление его было бы опасно; от этого и происходило то, что важнейшие должнос­ти в государстве большей частью постоянно оставались в одном и том же боярском роде, переходя от отцов к детям как бы по наследству. Но с унич­тожением уделов и с развитием верховной власти киязя такой порядок не мог дольше существовать. Государи московские, подчинив себе всю северо-восточную Русь и приняв к себе на службу удельных князей и бояр из разных владений, естественно, не могли и не имели ни надобности, ни охоты в ущерб своей власти подчиняться вполне старому порядку счетов между боярскими родами. Отсюда в настоящем периоде особен­но развились споры и счеты между боярскими родами, известные под именем местничества. В самом начале настоящего периода великий князь Иван III уже должен был прибегнуть к единственно возможному

423

для него средству для прекращения родовых споров, к назначению служ­бы «без мест», т, е. чтобы известная служба не была принимаема в родо­вых счетах местничества ни за повышение, ни за понижение родов, так чтобы в последующее время в родовых спорах никто не ссылался на мес­та этой службы и не утягивал ими своих соперников. Этом/ же правилу следовал и сын его Василий Иванович, и оно оставалось более или менее постоянным и во все последующее время; но, несмотря на это, местниче­ство оставалось в силе до самого уничтожения его при царе Федоре Алек­сеевиче. Другие средства, к которым прибегали московские князья для уничтожения местничества, также не имели успеха. Бояре, потеряв боль­шую часть своих прав и из дружинников, держателей земли, обратив­шись в полных слуг государевых, тем упорнее старались удержать за со­бой право считаться старшинством родов; они никак не могли примирить­ся с мыслью, что, служа под начальством кого-либо из своих товарищей, они служат не ему, а государю; уступая государю во всем, они не уважа­ли его грамот, несогласных с их обычным правом местничества, не брали разрядных списков и не являлись на службу и обыкновенно говорили: «в своих холопех государь волен, как кого пожалует, а тою грамотою ни малу, ни велик;/ быть нельзя», и даже самому государю в своих жалобах писали, что назначенная им служба «не вместна, что они не берут спис­ков, и что их посылают на посмех». Каждая семья имела свои родослов­ные и разрядные книги и даже летописи и в спорах на суд поднимала всю старую службу своих предков и своих соперников. Счеты по местниче­ству возрастали по мере развития верховной власти государя и по мере того, как правительство свободнее распоряжалось назначением службы. Особенно споры эти умножились в царствование Федора Ивановича и Бориса Годунова, так что местники этого времени в своих челобитных писали: «случаев-де у нас много, да перед бояры их положить не мочно, потому что и до многих бояр в случаех дойдет». То же было и при царе Михаиле Федоровиче, так что ни один военный поход, ни одно важное дело не обходилось без местнических споров. Вообще в настоящем пери­оде счеты по местничеству, как протест против правительственных рас­поряжений по службе, были в полном разгаре.

Боярские дети. Второй разряд служилых людей составляли дети бо­ярские, называвшиеся прежде младшей дружиной, потом дворянами, а около 1566 года переименованные Иваном Васильевичем в боярских де­тей, одновременно с тем, как высший класс служилых людей стал назы­ваться дворянством. Этот класс служилых людей пользовался во многом одинаковыми правами с первым классом, но по службе он занимал низ­шие должности; так в военной службе боярские дети занимали должнос­ти десятников, сотников и простых воинов; притом служба их была пре­имущественно на границах государства: литовской, казанской, нагайс-кой, астраханской, в Сибири и т. п., где они получали и поместья; в придворной службе боярские дети занимали должности конюхов, пса-

424

рей, тенетников, истопников и т. п., а в гражданской — приказных, рас­сыльных, приставов на заставах, перевозах и разных казенных работах, сборщиков податей и т. п. Впрочем, для них не был загражден переход и в высший служилый класс. Переход этот приобретался военной служ­бой, которая, как мы уже говорили, соразмерялась с состоянием служа­щего: кто имел более средств, тот мог лучше и служить, мог привести большее число вооруженных слуг, и поэтому в списках служилых люден мог верстаться в высшие статьи. О местнических спорах между боярски­ми детьми нет и помину.

Служилые люди по прибору. К этому разряду служилых людей при­надлежали: стрельцы, пушкари, загинщики, воротники, плотники, куз­нецы, городовые казаки и проч., а со времен Михаила Федоровича: рей-торы, копейщики, драгуны, солдаты и гусары или вообще служилые люди иноземного строя. Служба по прибору, вероятно, началась в украй-ных городах на границах с крымцамн, нагайцами, литовцами и др., где еще в XIV веке была уже протянута линия сторожевых городков и засек. Эта линия постоянно выдвигалась в степи и населялась по городам и сло­бодам приборными людьми, которые там получали земли для поселения ыа поместном праве владения, с обязанностью делать разъезды и держать караулы в степях для надзора за движениями татар и извещать в случае неприятельского набега воевод, стоявших обыкновенно со своими пол­ками по Оке в городах: Коломне, Кашире, Серпухове, Туле и др. В при­борную службу поступали все свободные или, как тогда говорили, гуля щие люди, т. е. сыновья от отцов, братья от братьев, племянники от дя­дей, люди, не имевшие своего отдельного семейства и хозяйства, не бывшие в тягле и не платившие податей, без различия звания — из дво­рян, духовных, посадских и других; но только не из крестьян или холо­пов. В таком положении находилась приборная служба в конце прошед­шего периода; в настоящем же периоде права приборных служилых лю­дей значительно изменились; теперь правительство стало зачислять в службу па прибору не на поместном праве, а на тяглом, давая землю не на лицо, а на целые общины или, как тогда говорили, «на слободы», т. е. приборные люди стали населять слободы на общинном праве владения, с тем, чтобы земля, отчисленная на слободу навсегда и оставалась за изве­стной общиной приборных служилых людей, за которую они должны нести определенную — казачью, стрелецкую, пушкарскую и другую служ­бу. Так как земля у целой слободы приборных служилых людей была об­щая, то поэтому в приборную службу принимали не иначе, как по круго­вой поруке всех слобожан, которые отвечали и за исправность службы каж­дого из своих членов. За свою службу приборные люди, кроме надела землей, еще освобождались от всех податей и могли свободно и беспош­линно заниматься разными промыслами в определенных законом раз­мерах, с тем только условием, чтобы половина людей, считавшихся в об­щине, по полугодно, по очереди, находилась в действительной службе.

425

Значительнейший разряд служилых людей по прибору составляли стрельцы. Первоначальное устройство стрелецкое войско получило при царе Иване Васильевиче IV; при нем стрелецкое войско состояло из 12-ти тысяч человек, из коих 5 тысяч постоянно находились в Москве. Высший разряд стрельцов составляли так называемые стремянные стрельцы; чис­ло их простиралось до 2 тысяч и они составляли государеву стражу. Ос­тальные же стрельцы в мирное время составляли гарнизоны в украйных городах и преимущественно в городах Литовской Украины, куда требова­лось вообще войско лучше организованное. В военное время стрельцы уча­ствовали в походах конные и пешие. При Иване Васильевиче IV, который улучшил стрелецкое войско и увеличил число его, оно участвовало во всех военных походах и составляло самую лучшую часть войска. Стрелецкая служба была пожизненная и только за ранами или за болезнью можно было освободиться от нее. Стрельцы в городах получали казенные дворы, ка­зенное оружие, денежное жалованье и хлебную дачу, а в случае войны под­воды или деньги на подъем. Они делились на полки разной величины, са­мые большие стрелецкие полки состояли из 1200, а меньшие из 700 -€00 человек. Начальники стрелецких полков назывались головами, а впоследствии — полковниками, за головами следовали; сотники, пятиде­сятники и десятники. Б стрелецкие головы обыкновенно назначались дво­ряне и даже из старших дворянских фамилий. Каждый полк, живший от­дельной слободой, имел свою особую съезжую избу, в которой головы или полковники чинили суд и управу стрельцам своего полка.

За стрельцами по значению следовали: пушкари, затинщики (застрель­щики), городовые казаки, воротники, плотники и кузнецы. Они по време­ни учреждения были старше стрельцов, но не имели такого значения, как стрельцы. Пушкари и затинщики в первый раз встречаются при Дмитрии Ивановиче Донском. Служба их была преимущественно гарнизонная и кре-цостная. Гарнизонную службу несли также казаки, впервые они появи­лись в Рязани при Василии Темном, казаки держали по преимуществу караул по границам и наблюдали за движением татар. К крепостным же служилым людям принадлежали: воротники, т. е. караульщики при кре­постных воротах, плотники, кузнецы и другие мастера.

К разряду приборных служилых людей иноземного строя первона­чально принадлежали только военные иностранцы: поляки, голландцы, шотландцы, греки, датчане и шведы. Они были вооружены по образцу западноевропейских регулярных войск. В первый раз о них упоминает­ся в царствование царя Федора Ивановича, а первоначальное устройство их принадлежит, кажется, Борису Федоровичу Годунову. В царствова­ние Федора Ивановича все войска иноземного строя состояли из одних иностранцев, которые делились на кормовых и поместных; к первым принадлежали служившие собственно по найму и получавшие жалова­нье и поденные кормы; а ко вторым — те, которые получали землю на поместном праве владения. Со времени царя Михаила Федоровича вслуж-

426

бу иноземного строя стали прибирать охотников и из русских, на тех же основаниях и правах, как прибирались и стрельцы, и мало-помалу к кон­цу этого периода число войск иноземного строя увеличилось до 50 тысяч, ил коих иноземцы собственно едва ли составляли пятую часть. В инозем­ном строе числились: рейторы, солдаты, копейщики, драгуны и гусары. Набор в эту службу производился из боярских детей, кожжрещеных и татар, из братьев и племянников стрелецких, казачьих и всяких воль­ных охотничьих людей, вообще всех тех, которые нигде не состояли на службе, не имели ни вотчин, ни поместий не были ни в тягле, ни в холоп­стве. Служилые люди иноземного строя так же, как и стрельцы, сели­лись особыми слободами и волостями в городах и уездах на казенных зем­лях, которые давались им не на лица, а на целые общества. Кроме земель они получали от казны жалованье, провиант, амуницию и оружие, а кон­ные и лошадей, и освобождались от пошлин и податей за промыслы. Они делились на полки, имевшие полковников, ротмистров и капитанов из иностранцев и русских дворян.

Неслужилые или жилецкие люди. Неслужилые или жилецкие люди делились в настоящем периоде*. 1) на городских или посадских людей и 2) на сельских или уездных.

1. Городские или посадские люди во всех городах делились на лучших, средних и молодших, а в Москве — на гостей, торговых людей гостиной сотни, сурожан, суконников, купцов и торговых людей черных сотен.

Гости были первым классом городских людей; в этот класс зачисля­лись только оптовые торговцы, торговавшие с другими городами и инос­транными землями. В Судебнике, в статье о бесчестье сказано, что гос­тям за бесчество платилось 50 рублей, тогда как прочим торговым лю­дям только 5 рублей; даже многим из служилых людей платилось менее, так как пеня за бесчестье определялась жалованьем, получаемым от го­сударя. Гости, богатейший класс горожан, пользовались большим ува­жением и во многих правах равнялись с дворянством. Они имели вотчи­ны и, что всего страннее, поместья, и в общей раскладке податей по со­хам не мешались с крестьянами, а несли свои особенные повинности. Поместья давались гостям за службу, которая была какая-то смешанная: то выборная общественная, то касавшаяся только частных государевых дел; так, гости были главными распорядителями при сборе податей и тор­говых пошлин, а также продавцами государевых товаров; на них лежала обязанность пересматривать товары у приезжих иностранцев и отбирать часть их в казну государева двора в виде пошлины. Для этой службы го­сти избирали из своей среды людей каждый год, так как они служили по выбору только в течение одного года.

Торговые люди гостиной сотни составляли второй класс городских людей. Когда учрежден этот класс — неизвестно; в первый раз по памят­никам он упоминается при царе Федоре Ивановиче, а потом в приговорной грамоте об избрании на царство Бориса Федоровича Годунова, в которой

427

за подписью гостей следует надпись торговых людей гоепгной сотни. В гостиные сотни, кажется, зачислялись средние и младшие гости. В службе по выборам люди гостиной сотни занимали низшие должности целовальников или присяжных депутатов по своему классу назначались сборщиками при таможнях, мытницах и перевозах и ларечными старо­стами при продаже государевых товаров небольшой важности.

Сурожане и суконники составляли третий класс городских людей в Москве. Они упоминаются еще при Дмитрии Ивановиче Донском и, по всем дошедшим до нас памятникам, принадлежали к зажиточнейшим горожанам и резко отличались своими правами от остальных городских жителей; в грамотах говорилось о них: «с черными сотнями никаких дел им неделати и не тянути ни в чем, опричь своей суконной сотни, и питье им всякое у себя держати про себя безпенно и безвыимочно1, и подвод у них по всем городам и по ямам и на дороге не имати».

Остальные купцы были известны под именем торговых людей чер­ных сотен. Они вели торг только в том городе, где жили, и для этого име­ли торговые ряды. Кроме городских податей и платы оброка за лавки на ник лежали различные мелкие службы но городу или посаду; так они выбирались в таможенные и ларечные целовальники при разных казен­ных сборах; кроме того, на них лежали траты по укреплению города, на содержание улиц, площадей и другие городские расходы. В соборной гра­моте 1642 года вот как говорят торговые люди черных сотен о своих по­винностях: «Я, мы, сироты твои, черных сотен и слобод сотские, истаро-стники и все тяглые людишки ныне грехом своим оскудели и обнищали от даточных людей, от подвод, от поворотных денег и от городоваго и зем-лянаго дела и от твоих великих государевых податей и от многих цело­вальных служб; а служат с нас, сирот твоих, в твоих государевых раз­ных приказех на всякий год по 145 человек целовальников, да с нас же, сирот твоих, стоят на земском дворе безпрестанно и безсъезду 75 человек ярыжных, да извозчики с лошадьми для ради пожарнаго времени и пла­тим целовальникам, и ярыжным, и извозчикам ежемесяцев кормовыя и подможныя деньги».

К черным же сотням городских людей тогда причислялись еще раз­ные городские ремесленники, или, как их тогда называли, делюи, т. е. деловые люди. Они во всех податях и повинностях тянули вместе с куп­цами черных сотен по своим животам и промыслам. Этот класс городс­ких людей разделялся на два разряда, резко отличающиеся один от дру­гого по своим отношениям к государству: 1) на вольных и 2) на казенных или государевых делюев. Вольные делюи собственно состояли в городс­ком тягле, -были членами городской общины, а казенные, хотя и жили в городах, но не участвовали в городских размежах и разрубах, а тянули

1 В прежнее время каждый имел право курить вино для себя; для этого только нуж­но было выправить известную грамоту и заплатить в казну пошлины. Сурожане жо с суконниками были освобождены от этого.

428

тягло по своим разметам и жили особыми слободами в городах; их тягло состояло в службе своим ремеслом казне или двору государеву, или же, когда не было казенных и дворцовых работ, в оброке, который опреде­лялся ценой их обыкновенной годичной работы. К ним принадлежали: казенные плотники, кирпичники, гончары, каменщики, хамовники или ткачи столового белья, бараши или строители государевых палаток, са­довники и огородники, котельщики, мельники, пушкари, зелейные (по­роховые) печатные и денежные мастера, кодашевцы или бочары, порт­ные и другие ремесленники, подведомые дворцу государеву и имевшие свою управу.

Все исчисленные здесь классы городских жилецких людей составля­ли отдельные общины, управлявшиеся своими старостами, сотскими и десятскими и в раскладке податей и повинностей имевшие свои, отдель­ные от других общин, разметные книги и именные списки. В судебнике сказано: ♦ Разметные книги старостам, сотским и десятским и всем лю-дем тех городов своих разметов земскаго дьяка руку за своими руками ежегодь присылать в Москву».

В городах, кроме Москвы, жилецкие люди делились, как мы уже ска­зали, на лучших, средних и молодших. Здесь основанием деления было только различие капиталов и при раскладке податей и повинностей рас­считывалось, чтобы двор лучший платил вдвое против среднего, и сред­ней вдвое против молодшего. Эти лучшие, средние и молодшие, в свою очередь, в раскладке податей имели свои отдельные разрубы и разметы по животам и промыслам. Все они имели общую управу в лице своих выборных старост и сотских, которые защищали права своей общины.

Во всех городах, кроме лучших, средних и молодших людей, были еще бобыли, соседи, подсуседники и захребетники. Бобыли тянули в го­родское тягло, как и прочие городские жители, только их тягло было в 24 раза меньше тягла лучших городских людей. Захребетники же, сосе­ди и подсуседники жили за чужим тяглом и сами не вносились в городс­кие разметы; они не были членами городской общины и не имели своей поземельной собственности, а жили, как наемники или работники, па чужих землях.

Сельские или уездные жилецкие люди носили одно общее название крестьян. Они разделялись, во-первых, по земле: на черных, дворцовых, вотчинных и монастырских; во-2-х, по промыслам: на земледельцев, бор­тников, рыболовов, сокольников и других сельских промышленников. Все вообще крестьяне в настоящем периоде так же, как и в предыдущем, большей частью не имели личной поземельной собственности, а селились или на владельческих землях, или на общинных, т. е. черных; были в настоящем периоде среди крестьян и собственники, но таких было очень немного. Они, как и прежде, могли свободно переходить с одной земли на другую, только бы этот переход делался в известный срок, именно «за неделю до Юрьева дня осеннего и неделю после Юрьева дни». Этот срок

429

был определен еще прежде в Псковской грамоте, но в настоящем перио­де он получил по Судебнику более строго определение. Кроме того, в Су­дебнике 1497 г. определена и плата, которую обязан был давать крестья­нин за землю, занятую им у владельца, и за двор или за помсилое. Плата за пожилое разделялась на 4 ровные доли, взнос которых рассрочивался на 4 года. По Судебнику царя Ивана Васильевича хотя эта плата и увели­чена но зато узаконено, что владелец ни под каким предлогом не может удержать у себя крестьянина, если он сполна заплатил ему за пожилое, а если бы крестьянин был должен владельцу, то последний обязан был ис­кать свой долг законным порядком, а не мог удерживать у себя крестья­нина. Таким образом, в настоящем периоде значительно изменены отно­шения крестьян к владельцам занимаемых ими земель; припомним, что по прежним законодательным памятникам, например, по Псковской гра­моте, землевладелец имел право не отпускать крестьянина до тех пор, пока он не уплачивал ему не только за землю, но и за покруту, вообще пока не оканчивал с ним всех расчетов. Но самая важная перемена в пра­вах крестьян в этом периоде была сделана указом 1591 г. При царе Федо­ре Ивановиче в 1591 г. был издан указ1, которым был отменен переход крестьян с одной земли на другую и крестьяне были прикреплены к тем землям, на которых они находились при выходе указа, какого бы рода ни были эти земли — черные ли, вотчинные или другие. Если же кресть­янин по издании указа вздумал бы оставить занимаемую им землю, то владелец этой земли мог отыскивать его, как беглого, и возвращать на свою землю. Впрочем, во всех других отношениях крестьяне, прикреп­ленные к земле, оставались вполне свободными. В отношении к владель­цу земли они оставались на прежних правах жильцов, с той только раз­ницей, что прежде они были только временными жильцами, а теперь сде­лались навсегда крепкими к тем землям, на которых застал их указ. Указом Федора Ивановича не был, однако безьгеключителъно запрещен переход крестьян с одной земли на другую, потому что и по издании его крестьяне часто были на тех или других землях по рядным записям с вла­дельцами их; следовательно, в случае неисполнения условий со стороны владельцев, могли требовать на них суда и по суду разойтись с ними. Глав­ная цель издания указа 1591 г. была та, чтобы сделатьсбор податей с зем­ли более удобным и верным. При появлении своем он возбудил всеобщий ропот, потому что был невыгоден не только землевладельцам, которые с изданием его лишались возможности скрывать значительное число жи­вущих на их землях крестьян и должны были держать на своих землях как хороших работников, так и дурных, но и для крестьян, которые ли­шались возможности расходиться с землевладельцами, обременявшими их разными неумеренными оброками. Вследствие этого, указ в то время

1 Сам указ этот не дошел до нас; но тем не иенее можно положить ja верное, что он был издан именно в 1591 г., потому чточ 1590 г, существовал ешесвободный пе­реход крестьян с одной земли на другую, а в 1591 г. он уже прекращается.

430

еще не имел полной силы и даже правительство тогда же пыталось отме­нить его. Так, при Борисе Федоровиче Годунове появились кряду два ука­за, которыми опять было дозволено крестьянам переходить с одной зем­ли на другую. Впрочем, это дозволение дано было только крестьянам, жившим на землях мелких землевладельцев, и притом в одно время им могли пользоваться крестьяне одних городов, а в другое — крестьяне других, Следовательно, у Бориса была мысль учредить что-то вроде табе­ли для крестьян, по которой в одно время крестьяне там-то имели право перехода с одной земли на другую, а в другое — в другом месте. Сверх того, через шесть лет по издании указа о прикреплении крестьян к земле был издан другой указ, которым узаконялся пятилетний срок, в течение которого землевладелец мог отыскивать крестьянина, бежавшего с его земли. Если владелец земли в течение этого срока не находил крестьяни­на, то потом уже терял право возвратить его на свою землю. До нас дошло несколько рядных записей, из которых видно, что и по издании указа 1591 года крестьяне селились по договору не только на поместных и вот­чинных землях, но и на общественных и, следовательно, еще могли сво­бодно переходить из одной земли на другую. Так, в одной рядной записи 1596 года мы читаем следующее: «Се яз, Григорий Филипов сын, дал есми на собя запись Тавренскаго стану старосте Вахромею Трофимову сыну Воронину и всем крестьяном Тавренские волости, что яз взял у яих на льготу 12 долю обжи пустого, с велика дня Пасхи Христовы — 104 году да до велика ж дни 105 году; а хором дали полизбы, да полприруба, да половина сенника и подклета, да полмякинкицы и со всем угодьем; а того мне жеребья впусте не покинуть и двор вновь почипивать: а дани и обро­ку в тот льготный год ни давать ни коих разрубов, а как отъидет льгот­ный год и мпе всякая подать платить с крестьяиы вместе; а покину яз впусте землю в той прилукной деревне не насею и жильца не посажу и на мне, на Григорье, по сей записи ваяти старосте в мир рубль денег» (Ак, Ист., Ма 187), В этой записи мы находим все условия, на которых кресть­яне соглашались жить на землях известного частного землевладельца; тек, они обязывались жить до известного сроки, как сказано в записи: «с велика дня 104 г. до велика ж дня 105 г.», и если они не хотели испол­нять это условие, то обязывались посадить на свое место нового жильца, в противном же случае с них взыскивалось через местных старост по руб­лю — «а жильца не посажу и на мне взяти по сей записи старосте в мир рубль денег», как сказано в записи. Таким образом, крестьяне тогда еще не были крепостными в полном смысле, какими они сделались впослед­ствии. Все подати и повинности крестьяне, жившие на владельческих землях, платили собственно владельцам занимаемых ими земель; казен­ные подати в таком случае платили за них уже сами владельцы. Впро­чем, так было не всегда: иногда крестьяне договаривались с владельцем платить ему только за землю, а казенные подати вносили за себя сами, без посредства владельца. Казенные подати и повинности, лежавшие на

431

крестьянах, были различны по разным областям, по льготным и устав­ным грамотам и по землям, занимаемым ими — жили ли они на землях черных или же на землях частных владельцев. При раскладке податей и повинностей обращалось внимание на животы и промыслы крестьян, т.е. на их дворы, скот, землю, промыслы и проч.

Между крестьянами, как я между городскими нсиледкими людьми, жили еще бобыли и захребетники. Бобыли платили вполовину менее кре­стьян. Захребетники между крестьянами назывались казаками, подсу-седниками н безвытными людьми. Они не имели своей земли, а жили за чужим тяглом, а потому и податей в казну не платили, а платили только тем, в тягле которых они состояли. Но когда они обзаводились своим хо­зяйством — двором, лошадью и проч., то записывались в число тяглых людей, включались в разрубы и разметы крестьянских общин, и по сво­им животам и промыслам несли соответственную долю государственных податей и повинностей.

Кроме крестьян в уездах и тяглых жилецких людей в городах, в на­стоящем периоде существовал еще значительный класс вольных госуда­ревых людей. Это были люди, ни за кем не состоявшие в службе, не при­надлежавшие ни к какой общине и жившие или вольной работой, или мирским подаяньем, или каким-нибудь промыслом, не привязывающим ни к какому месту жительства; сюда относились: скоморохи, шерстоби­ты, вожаки медведей и т. п. Этот класс государевых людей был самый беспокойный и буйный; тут были бродяги, нищие и разбойники; вообще это были представители пролетариата. Впрочем, такой образ жизни ско­ро надоедал вольным людям, и они спешили приписаться к какой-ни­будь общине. Образ жизни вольных людей очень ясно выражается в од­ной порядной записи, данной четырьмя вольными людьми Тихвину мо­настырю, куда они поступили в крестьянство, наскучив девятилетней бродячей жизнью. В этой грамоте они говорят: «кормились мы Христо­вым именем и черною работою, а за государем, и за патриархом, и за мо­настыри, и за дворяны, и за дети боярскими и ни за какими чинами в крестьянех и вбобылех и в холопстве ни за кем не живали». Условия на которых поступали эти люди в Тихвин монастырь в крестьянство, ясно показывают, что они ничего своего не имели, так в рядной записи их ска­зано, что они взяли от монастыря в ссуду по 5 руб. иа человека, на лоша­дей, на коров и на мелкий скот на хлеб и на всякую домовую посуду. Из больных людей в настоящем периоде образовался класс ямщиков. Ямс­кая гоньба первоначально лежала на всех городских и сельских жите­лях, которые отправляли ее натурой или сами, или нанимал за себя воль­ных людей. Но еще с конца прошедшего периода правительство устано­вило устроить землю дворами, лошадьми и другими принадлежностями ямской гоньбы тех вольных людей, которые отправляли ямскую гоньбу у частных людей по найму. Для этого оно устроило в городах и по боль­шим дорогам ямы или ямские слободы, где вольные люди записывались

432

в ямщики, обязывались иметь наготове определенное число лошадей для казенных разъездов, и отмежевало к ним нужное количество земли, и сверх того обоброчило селение и города выдавать ямщикам ежегодно оп­ределенную подмогу деньгами или хлебом. За исправностью ямской гонь­бы смотрели ямские стройщики; оии же заведовал и судом и управой меж­ду ямщиками. Ямщики не причислялись ни к городским, ни к сельским жилецким людям и не тянули тягла ни с теми, ни с другими.

Из вольных же людей в настоящем периоде образовались кабальные холопы (от слона л кабала» — заемное письмо), которые были прикреп­лены не к земле, как крестьяне, а к лицу. Они были тем же, чем по Рус­ской Правде закупы в кунах, т. е. людьми, заложившими кредитору свою свободу в обеспечение уплаты долга и процентов работой. Но в настоя­щем периоде с прикреплением крестьян к земле произошла перемена и в положении кабальных холопов; именно, правительство разделило ка­бальных холопов на два вида: на кабальных в деньгах и в службе. Но пер­вой кабале в случае уплаты долга кабальному возвращалась свобода, а в силу последней он и по уплате долга оставался работником и холопом своего кредитора до семой смерти последнего. Кабальные холопы не со­стояли ни в каком тягле, государство, ничего не давая им, ничего и не требовало с них.

АДМИНИСТРАЦИЯ В МОСКОВСКОМ ГОСУДАРСТВЕ

ИриК/ыы: Посольский, Разрядный, Поместный, Казанского Дворца,

Волына/в Дпорца. Судный, Стрелецкий, Ннпн>мный. Земский. Холопий.

Ямской, Pa <Ф>пный, Большого Нрих<м)а, Печатный, Новая Четверть и

двуше. Областное управление. Иаместнини и чт'ииды. Тицны.Доводчики,

Прааетчики. Волостели, стоповщики, слободчики, лпсе.чьские. Осадные и

.шеечные ?ол\шы. Городййые прикалчики.Старосты, цел^увпльники, мчекие

дьяки, пятидесятские и дееятска?

В настоящем периоде администрация в Московском государстве по­лучила более определенные формы. Единство власти московских госуда­рей естественно привело к централизации управления, поэтому в насто­ящем периоде Москва сделалась центром, откуда вытекали все распоря­жения по управлению государством и куда стекались все отчеты по управлению разными областями, для чего в Москве и были устроены осо­бые, центральные ведомства, называвшиеся в тогдашних официальных бумагах приказами. Всех приказов можно насчитать до 16-ти. Из них са­мыми важными были: Посольский Приказ, Разряд, Поместный Приказ и Приказ Большого Прихода. Первым ведомством по управлению была государева Боярская Дума, председателем в которой был сам государь. Это был прежний дружинный совет, ко только с меньшими правами. В насто­ящем периоде московские государи советовались с Боярской Думой толь­ко тогда, когда находили это для себя нужным, притом в важных слу­чаях в Думу приглашались не только бояре, но и духовные и выборные

433

от городов. Поэтому государева Боярская Дума совершенно утратила ха­рактер дружинного совета; бояре московские уже не могли говорить сво­ему государю, как прежде говорили старшие дружинники своим князь­ям: «Княже, особе еси задумал, а мы того не ведали». Предметом занятий Боярской Думы в настоящем периоде были преимущественна сношения с иноземными государями и разные новые учреждения, относившиеся к делам внутреннего управления. Первоначально, при царе Иване Василье­виче, все дела по управлению были сосредоточены в Боярской Думе, но потом при нем стали отделяться от нее следующие приказы:

Посольский Приказ, прежде Посольская Палата, заведовал дела­

ми по сношению с иностранными государствами: здесь принимались по­

слы иностранных государей, приезжавшие в Москву, здесь асе назнача­

лись послы от Московского государя к иностранным государям; отсюда

же выдавалось а жалование, как иностранным послам, бывшим в Моск­

ве, так и русским, отправленным к иноземным государям. Поэтому к

нему было приписано несколько городов и областей, с тем чтобы доходы,

получаемые с них, шли на расходы по посольским делам. Главным на­

чальником Посольского Приказа был думный дьяк, а впоследствии боя­

рин и оберегатель государевой печати, т. е. хранитель государственной

печати. В нем насчитывалось до 30 человек подьячих. Посольский При­

каз, по свидетельству Флетчера, назывался первой четвертью.

Разряд или Разрядный Приказ (вторая четверть, по свидетельству

Флетчера) заведовал всеми делами по службе. Он был чем-то вроде не­

давно отмененного Инспекторского Департамента по военным и граждан­

ским делам, и в служебном отношении был первой и главной инстанци­

ей, так что все роды службы военной, придворной и гражданской зависе­

ли от него. Он посылал указы во все другие приказы и ведомства, назначал

начальников я делопроизводителей, делал взыскания по службе, наря­

жал следствия и производил суд над лицами, не оправдавшими своей

службой доверия начальства; он заведовал всеми войсками, как прирож­

денными, т. е. дворянами и боярскими детьми, так и приборными и др.

В непосредственной зависимости от Разряда были и все пограничные го­

рода и крепости с их населением и землями, доход с которых всегда шел

в Разрядный Приказ; он вел книги всем служилым людям в государстве,

с обозначением, у кого какой поместный оклад, какое денежное жалова­

нье и кто как исправен по службе. Смотря по службе и состоянию. Раз­

рядный Приказ увеличивал или уменьшал оклад служилых людей, по­

вышал или понижал их из одного чина в другой; от него также зависело

и назначение войск тех или других городов в поход; он же делал и все

распоряжения относительно похода, содержания войск во время похода

и выдавал деньги полковым казначеям или воеводам для раздачи тем

служилым людям, которые получали денежное жалованье, наконец, че­

рез Разряд приводились в исполнение все высшие распоряжения по служ­

бе, и км же представлялись государю все донесения и отписки воевод.

434

При такай сложности дел в Разрядном Приказе было 70 человек подья­чих. Главным начальником Разрядного Приказа был государев дьяк.

Поместный Приказ заведовал всеми делами, относящимися к по­

местным и вотчинным землям, и вообще к поземельному владению. В нем

велись ежегодно книги или списки, в которых обозначалось, сколько за

кем и где поместий и вотчин, эти книги назывались даточными или дач­

ными. От Поместного же Приказа посылалисыписцы, дозорщики, межев­

щики и другие чиновникидля составления писцовых, переписных, оклад­

ных, дозорных, приправочных, межевых и т. п. книг. Отсюда же выдава­

лись жалованные грамоты, вводные, отказные, межевые и сошные

выписки и другие крепостные акты на право иладения землей. В Помест­

ном Приказе производился и суд по всем делам по поземельному владе­

нию, ежели они возникали при составлении писцовых и межевых книг, а

также записывались все переходы недвижимых имений от одного лица к

другому через куплю, мену, наследство и пр. По свидетельству Флетчера,

в Поместный Приказ поступали и все подати с земель, находившихся в его

ведении. Относительно раздачи поместий и обращения их в вотчины По­

местный Приказ находился в тесных сношениях с Разрядом. В этом отно­

шении он был только исполнителем приказаний Разряда, так как сам он

не имел права ни раздавать поместий, ни обращать их в вотчины. Обыкно­

венно все челобитные о поместьях и: вотчинах тогда подавались в Разряд.

Разряд, сделав справку о том, действительно ли челобитчик находится на

службе и нет ли аа ним каких земель, посылал в Поместный Приказ от­

писку или указ об отмежевании ему такого-то количества и таких-то зе­

мель. Начальником Поместного Приказа был боярин с товарищем и дьяк;

подьячих в нем было 200 человек Поместный Приказ прежде назывался

Поместной Избой. По Флетчеру, он составлял третью четверть.

Приказ Казанского Дворца был, очевидно, учрежден Иваном Васи­

льевичем по завоевании Казанского царства. В его ведении находились все

города этого царства, а также и все другие города, лежащие по Волге между

Казанью и Астраханью. Казанский Приказ назначал во все эти города на-

местн иков и дру гих чи новников и заведова л у прав лением и дох од ам и в этих

городах. В Казанском Приказе были: боярин с товарищем, дьяк и 40 чело­

век подьячих. По Флетчеру, приказ этот составлял четвертую четверть.

Приказ Большого Дворца заведовал всеми дворцовыми имениями;

ему были подчинены 36 городов с их уездами и множество волостей и сел,

расписанных в разных городах. В этом приказе производились все дела по

дворцовым имениям и делались все распоряжения но дворцовой службе.

Ведению его подлежали также все монастырские земли. Начальниками

Приказа Большого Дворца были: дворецкий, его товарищ и дьяк. Впос­

ледствии от Приказа Большого Дворца отделилось несколько приказов или

ведомств: Житный двор, Сытный дворец, Кормовой дворец, Хлебный и

Другие, которые, впрочем, все находились в зависимости от него. Как от­

дельный от Приказа Большого Дворца существовал еще при Иване

435

Васильевиче IV Казенный Приказ. Начальником его при Иване Василье­виче был окольничий Иван Федорович Колычев, начальник опричнины. В ведении этого приказа были все драгоценности государева дворца (по-тогдашнему «кузня», отсюда слово казна). Ему же подлежала и раздача государевых наград.

Судный Приказ был высшей судебной инстанцией по гражданс­

ким искам. Он учрежден, кажется, не раньше царствования Бориса Фе­

доровича Годунова. При Михаиле Федоровиче он был разделен ни Суд­

ный Владимирский и Судный Московский. В этот приказ вносились все

судебные дела по гражданским искам, которые не могли быть вершены в

подчиненных ему городах наместниками, воеводами и губными старо­

стами; сюда же, вероятно, поступали и все жалобы на судей по граждан­

ским делам. В каждом Судном Приказе начальниками были: боярин с

товарищем и дьяк; подьячих было 30 человек в обоих Судных Приказах.

Стрелецкий Приказ, по всей вероятности, был учрежден царем

Иваном Васильевичем. В его ведении находились все дела стрелецкого

войска, как по военной службе, по нарядам на войну, ло приему людей в

стрелецкую службу, так равно и по управлению и содержанию стрелец­

кого войска. Впоследствии под его же ведомством состоял Приказ сбора

стрелецкого хлеба. Начальниками Стрелецкого Приказа были: боярин,

его товарищ и дьяк; при них было до 50 человек подьячих.

Иноземный Приказ был учрежден при царе Федоре Ивановиче. Он

заведовал делами войск иноземного строя. Впоследствии, со времени

Михаила Федоровича, он стал заведовать и русскими, поступавшими в

полки иноземного строя. Для содержания войск иноземного строя к Ино­

земному Приказу было приписано несколько городов и волостей, из ко­

торых также выдавались поместья тем из служилых иностранцев, кото­

рые навсегда оставались в России.

Пушкарский Приказ в первый раз встречается при Михаиле Фе­

доровиче. Он заведовал артиллерией; главным предметом его забот было

снабжение артиллерии всеми нужными материалами; поэтому в его же

ведении были все оружейные, медноплавильные, пороховые, селитряные

и другие заводы. От него же зависело снабжение крепостей всеми воен­

ными запасами.

10.           Земский Двор или Приказ существовал еще при царе Иване Ва­

сильевиче. Он заведовал полицейскими делами в самой Москве. Поэто­

му под его надзором находилась постройка и поправка общественных

зданий, предохранение от пожаров, содержание в чистоте улиц, ночные

караулы по городу, сбор городских податей и наблюдение за порядком в

городе. В ведении его состояли все старосты, сотские и десятские разных

городских общин, которые доставляли в Земский Приказ сведения о чле­

нах своих общин и о пришлых людях, а также и о том, кто у кого живет и

имеет ли законный вид для проживания. Здесь производили расправу с

людьми подозрительными или беспокойными, на которых были жалобы

436

от домохозяев или старост и сотских; здесь содержались пожарные тру­бы и здесь же клеймились я выдавались торговым людям торговые весы и меры- Начальниками Земского Приказа были два дворянина и дьяк, при них 40 человек подьячих и столько же решеточных приказчиков или надзирателей за ночными караулами в Москве. При царе Иване Василь­евиче от Земского Приказа было отделено особое ведомство городских построек, называвшееся Каменным Приказом.

ХолопиИ приказ был учрежден, кажется, при царе Иване Васи­

льевиче. В ведении его находились все дела о холопах. Здесь совершались

крепости на холодов, заявлялись отпускные холопов, споры между хо­

лопами и господами и явки о беглых холопах; тут же отыскивали свобо­

ду от холопства и писались кабалы на кабальных холопов.

Ямской Приказ заведовал ямской гоньбою. В его ведении было

устройство ямов, управление ямскими землями, сбор денег на подмогу

ямщикам, выдача подорожных и надзор за дорогами Известия о Ямском

Приказе начинаются со времени царя Ивана Васильевича; конечно, он

им и основан. Начальниками этого приказа были ямские стройщики.

Разбойный Приказ был учрежден царем Иваном Васильевичем;

он был высшей инстанцией уголовного суда. В нем производился суд по

татебным и разбойным делам, когда тати или разбойники были пойма­

ны с поличным, атакже и над теми, кого на повальном обыске называли:

лихим человеком, татем, грабителем, разбойником, пристанодержателем

и укрывателем краденных вещей, равно и над теми, которые в Судном

Приказе приговаривались к лытке, как тати и разбойники. В ведении

Разбойного Приказа находились все губные старосты и целовальники,

губные дьяки и тюремные сторожа; они приезжали в Москву перед от­

правлением своих обязанностей, давали присягу в этом приказе; все жа­

лобы на них со всего государства подавались в этот приказ. Устройство и

содержание тюрем зависело также от Разбойного Приказа.

Приказ Большого Прихода заведовал сбором всех казенных по­

шлин: торговых, проезжих и др. во всех городах; им отдавались на откуп:

бани, кабаки и другие оброчные статьи. Сюда же поступали все судебные

пошлины из Судного, Разбойного и других приказов, а также полишки

или остатки от поземельных доходов с городов и волостей, приписанных к

Разряду, Посольскому, Стрелецкому, Казанскому и другим приказам.

Впоследствии от Приказа Большого Прихода были отделены и составились

особые ведомства под названием Большой Таможни, Номерной Избы,

Мытной Избы в Сбора десятой деньги. Когда учрежден этот приказ — не­

известно; первые известия о нем встречаются при Федоре Ивановиче.

Печатный Приказ был также выделен из Приказа Большого

Дворца, вероятно, в царствование Федора Ивановича, а можетбыть и при

отце его. В ведении его состоял сбор печатных пошлин со всех крепост­

ных актов и других бумаг по челобитным. Записные книги этого прика­

за, дошедшие до нас, начинаются с 1613 года.

437

16. Новая Четверть заведовала откупными, оброчными, корчемны­ми и другими делами. Она была выделена из Приказа Большого Прихо­да. Время учреждения этого приказа неизвестно.

Кроме исчисленных приказов, в детнедших до нас разных памятни­ках упоминаются приказы под названиями: Новгородской Чети, Влади­мирской Чети, Галицкой Чети, Рязанского Приказа, Сибирского При­каза, Костромской Чети, Устюжской Чети. Когда учреждены эти при­казы — подлинно неизвестно; но они уже встречаются в официальных бумагах времен царя Михаила Федоровича. Этим приказам были подве-домы области: Новгородская, Владимирская, Рязанская, Костромская, Галицкая, Устюжская и Сибирский край; в них же собирались и все до­ходы этих областей и присылались все отчеты тамошних воевод и намес­тников. Далее, еще были приказы патриаршего ведомства, учрежденные, вероятно, при царе Михаиле Федоровиче и патриархе Филарете Никити­че; таковы были: Судный Приказ, Патриарший Разряд, Дворцовый и Ка­зенный Приказы и Монастырский Приказ.

Все описанные нами приказы составляли центральные правитель­ственные места разных ведомств управления и находились постоянно в Москве, но сверх их были еще разные местные правительственные места и лица по городам и областям, подчиненные приказам, к описанию кото­рых мы и перейдем.

Областное Управление. Лица, составлявшие приказное ведомство. Областное управление в городах и уездах Московского государства спер­ва принадлежало наместникам, которые еще в конце прошедшего перио­да заступили место посадников, а потом с конца настоящего периода, именно с конца XVI и начала XVII столетий, были заменены и совершен­но вытеснены городскими воеводами. Власть наместников и воевод была почти одна и та же: различие между ними состояло только в том, что на­местник являлся в город, поручаемый его управлению, один и уже сам назначал по разным частям управления областью своих людей, которые от яего одного и зависели, воевода же не сам назначал себе помощников по управлению, а его помощниками были государевы приказные люди, высший надзор за которыми принадлежал правительству; кроме того, наместник получал кормы, т. е. содержание от области, управляемой им, а воевода — государево жалованье. Кормы наместников не были произ­вольным побором, а были строго определены законом; так, они собира­лись собственно в три срока: в Рождество, в Петров день и на Великий день, т. е. о Пасхе, и законом определялось, сколько должно идти на на­местничьи кормы с каждой сохи. Наместники даже не могли сами соби­рать свои кормы с жителей или посылать за ними своих людей, а жители сами раскладывали наместничьи кормы вместе с государевыми податя­ми по вытям и животам и доставляли их своим выборным старостам или сотским, которые уже доставляли их наместнику и его людям. При состав­лении окладных или переписных книг всегда ясно обозначалось, сколько

438

с какого селения должно идти на наместничьи кормы и поборы на намест­ничьих людей. Кроме кормов и поборов наместники получали еще доходы от судных дел, производившихся в их суде. Доходы эти также строго опре­делялись законом, именно закон определял, сколько процентов от извест­ного судного дела следовало получить наместнику. В половине XVI века Иван Васильевич IV перед введением воевод разослал указ, которым пре­доставлялось городам и уездам управляться самим через своих, выборных «излюбленных» судей или голов, иногда называвшихся старостами и губ­ными старостами, помимо наместников. Излюбленные головы и губные старосты имели одинаковую власть с наместниками и воеводами, но они не получали ни кормов, ни жалованья от государя, а как и воеводы соби­рали наместничьи кормы и в форме оброка с области отсылали в государе­ву казну. По этому указу во многих городах и уездах действительно по­явились излюбленные головы и судьи, но так как Иван Васильевич не на­стаивал на этом особенно, а сами области не находили для себя ни выгодным, ни особенно удобным управляться самим, то поэтому предло­жение Ивана Васильевича и не имело полного успеха: им воспользовались не все области, одни иэ них управлялись сами, а другие по-прежнему че­рез воевод, присылаемых государем. Попытка дать самоуправление обла­стям повторилась и при царе Михаиле Федоровиче, который на третьем или четвертом году своего царствования издал также распоряжение, в ко­тором предлагал волостям управляться самим, без воевод. Но и при Миха­иле Федоровиче также не все волости управлялись сами. Главной причи­ной этого было то, что при самоуправлении волости, кроме содержания своим излюбленным старостам и судьям, должны были еще давать в каз­ну воеводское жалованье; к тому же излюбленные головы и судьи часто были не лучше наместников или воевод. Таким образом, с половины XVI века управление областями было смешанное: одни из них управля­лись своими выборными, а другие были подчинены наместникам или го­родским воеводам. Такой порядок областного управления существовал до конца XVII столетия; он был отменен уже Петром I.

Наместники и воеводы. Области Московского государства в админи­стративном отношении разделялись на несколько разрядов. Значитель­нейшие области, каковы: Новгород Великий, Казань и Сибирь, а потом Белгородский полк, составляли высшую степень; они были как бы отде­лениями Разряда, в них посылалось иногда по двое и по трое воевод, пре­имущественно из бояр, и ври воеводах всегда было по двое дьяков и не­сколько подьячих. Наместники и воеводы всех этих областей имели во­обще огромное значение. Как наместники пограничных областей, они заведовали и дипломатической частью; так, они вели переговоры с Шве­цией, Персией, Хивой, Бухарой. Послы шведские принимались новго­родским наместником и только в редких случаях, по особому распоря­жению государя, приезжали в Москву, а равно и посольства к шведам по большей части отправлялись не от государя из Москвы, а из Новгорода

439

от наместника. Вторую степень составляли города, в которых при воево­де всегда был дьяк и несколько подьячих. В городах третьего разряди при воеводе было по одному или по двое подьячих и, наконец, в городвх чет­вертого разряда при воеводах не посылалось подьячих. Воеводы посыла­лись по городам из тех приказов, в ведении которых состояли города; так, например: в города, состоявшие в ведении Казанского Дворца, воеводы посылались из Казанского Дворца, в сибирские города воеводы посыла­лись из Сибирского Приказа; а посему воеводы по управлению городами н областями были в прямом подчинении тому приказу, в ведомстве кото­рого состоял город. В воеводы посылались исключительно служилые люди, начиная с бояр до дворян первой статьи; воеводство давалось обык­новенно на год, и по особой милости государя или по обстоятельствам и по просьбе жителей — на два года и на три. В города первой степени на­значение воевод зависело, кажется, прямо от государя, в города же вто­рой степени и особенно в города украинные, где нужно было отражать неприятелей, воеводы назначались Разрядным Приказом, в города же незначительные и где не предполагалось нападения от неприятелей, вое­воды назначались или по челобитной самих служилых людей, или по просьбе жителей тех городов. Впрочем, каждое назначение в городские воеводы представлялось на утверждение государя.

При смене одного воеводы другим старый воевода сдавал все дела и все казенное имущество но описям и по книгам. Ежегодные отчеты вое­вод в приказы назывались сметными списками, а книги сдачи города одним воеводой другому носили название сдаточных описей или роспис-ных списков; один экземпляр таких описей старый воевода отвозил в приказ, а другой экземпляр оставался у нового воеводы. Есть также из­вестия, что новый воевода и сам извещал приказ о приеме города с опи­сью, что им принято. Воевода, отправляясь на воеводство, получал из при­каза подробный наказ, в котором прописывались воеводские обязаннос­ти общие и особенные, согласно с местными потребностями той области, куда отправлялся воевода. Особенные воеводские обязанности были чрез­вычайно разнообразны, общие же для всех воевод, насколько можно су­дить по наказам, были следующие.

Первой и главной обязанностью наместника или воеводы был суд и управа над всеми жителями городи и уезда, кроме тех, которые имели особые жалованные грамоты, освобождавшие их от наместничьего суда. Суд наместников по Судебнику производился не иначе, как в присут­ствии старост и выборных от города и уезда; в Судебнике прямо сказа­но: «...а без старосты и без целовальников наместником и волостелем не судити >. В дополнительных статьях к Судебнику до издания самого Уло­жения, этот порядок нигде не был изменен; следовательно, старосты и целовальники присутствовали и на суде воевод. Наместники по Судеб­нику относительно права суда разделялись, главным образом» на две сте­пени: на наместников с боярским судом и на наместников без боярского

440

суда. Различие их состояло в том, что наместник с боярским судом мог окончательно решать более важные дела, которые не дозволялось решать наместнику без боярского суда; так, например, наместник без боярского суда не мог давать ни полных, ни докладных, ни беглых грамот на холо­пов. Да и наместники с боярским судом не все дела решали окончатель­но; так, например, отпускные холопам по Судебнику давались только в Москве, Новгороде и Пскове. Впрочем, по дополнительным статьям к Су­дебнику отпускные дозволялась давать и в других городах, где были на­местники с боярским судом. Суду наместников подлежали сперва как гражданские, так и уголовные дела; но когда были учреждены губные старосты, то уголовные дела перешли к ним; впрочем, в тех городах, где губных старост не было, эти дела по-прежнему подлежали суду намест­ников и воевод. В XVII веке и гражданские дела не все подлежали суду воевод; так, Котошихин пишет, что воеводы больших городов, при кото­рых были дьяки, могли судить долговые дела ценой от 100 до 10,000 руб­лей, однако же в больших исках от 1,000 до 10,000 рублей они никого не могли обвинить без царского указа; в средних же и малых городах, кудя отправлялись воеводы одни или с подьячими, они могли судить дела толь­ко до 20 рублей, в более ценные тяжбы должны были отсылать в Москву.

После судебных дел обязанность наместников и воевод составляли дела полицейские. Сюда относились: 1-е, надзор за казенными постройками и вообще за городскими строениями, за порядком в этом деле; 2-е, проклад­ка новых дорог и уничтожение прежних, а также надзор за исправным со­держанием их, т. е. чтобы в надлежащих местах были мосты, перевозы и гати; 3-е, надзор за ямской гоньбою; 4-е, принятие мер против морового поветрия, т. е. устройство застав, оцепление зараженных мест и т. п.; 5-е, охранение городов от пожаров; 6-е, высший надзор за порядком и тиши­ной, чтобы не было бою, грабежа, корчмы, распутства, непоаволенной игры и проч., чтобы не укрывались беглые; 7-е, воеводы обязаны были иметь надзор за правильным населением земель вверенной области, т. е. чтобы крестьяне не оставляли полей необработанными и не переходили с одной земли на другую не в узаконенные сроки; а с прикреплением крестьян к земле, воеводы выводили беглых крестьян на их старые места. В областях новозаселенных, особенно в Сибири и украинных городах, наместники и воеводы должны были ежегодно присылать в Москву ведомости, сколько распахано земли, сколько засеяно хлеба и сколько снято; 8-е, попечение о торговле; воевода обязан был смотреть, чтобы торговля производилась в узаконенных местах и в узаконенное время, чтобы не было контрабанды и чтобы меры и весы были исправны.

За полицейскими обязанностями воевод следовали обязанности фи­нансовые. Сюда относились: надзор за сбором податей и пошлин и за от­правлением повинностей, надзор за таможенным и кабацким управле­нием. Всем этим непосредственно заведовали общины через своих выбор­ных людей — старост и целовальников, воевода же здесь был только

441

главным высшим охранителем казенного интереса, он помогал выборным начальникам на ослушников, а также наблюдал, чтобы и выборные на­чальники не делали ущерба казне. Но главное дело воеводы в финансо­вых распорядках состояло в управлении казенными оброчными статья­ми и промыслами; все оброчные статьи и казенные промыслы были в не­посредственном ведении воевод, куда общинные выборные начальники нисколько не вмешивались.

Наконец, в ведении воеводы состояли все служилые люди, живущие в городе и уезде; он вел им подробные списки: сколько за кем имения, сколь* ко кто получает жалованья и как кто исправен является на службу; он де­лал служилым людям смотры и отправлял их на службу по первому требо­ванию из Разряда; на его главной ответственности были все городские ук­репления, крепостные пушки и разные военные и съестные казенные запасы; он их принимал и сдавал по описи. А в украинных городах на вое­воде лежали защита границ и отражение неприятельских набегов, высыл­ка разъездных станиц и сторожей в степи, исправность засек и засечных крепостей. Воевода же должен прибирать приборных служилых людей, устраивать их землями и дворами и выдавать им оружие.

Наместник или воевода имел приказную или съезжую избу, в которой производились все дела по управлению областью; здесь хранились все го­сударевы грамоты, приходные и расходные книги и росписи разных пода­тей и сборов. В приказной избе воевода принимал челобитные и произво­дил суд; здесь же хранилась собираемая с области государева казна. При­казная изба, смотря по значительности города, а также и по большей или меньшей власти воеводы, разделялась на столы, которые состояли в веде­нии подьячих. Кроме подьячих в приказной избе были пристава или не-дельщики, рассылыцики и сторожа, которые приводили в исполнение приказания воеводы. В приказной же избе хранилась государева печать; она хранилась в особом ящике за печатью воеводы. Но впрочем, государе­ва печать, кажется, была только в значительных городах, в городах же низших степеней воеводы все бумаги печатали своей печатью.

Дьяки были не во всех городах, а только в главных; они были товари­щами наместников или воевод. Главная их обязанность состояла в над­зоре за сбором податей и пошлин и исправным ведением приходных и расходных книг, а также в составлении ежегодных отчетов, посылаемых в Разряд или Приказ; вообще дьяк заведовал всей письменной частью по управлению и ему были подчинены все подьячие, служившие в одном с ним городе. Впрочем, обязанности дьяка ке ограничивалась одним над­зором за письмоводством, но он имел право делать и отдельные распоря­жения по некоторым частям управления, независимо от наместника или воеводы; так, например, он был главным начальником по сбору казен­ных податей, Так как дьяки имели большое влияние на областное управ­ление и к ним стекалось огромное число дел, то поэтому срок их службы был гораздо продолжительнее службы наместников и воевод, так что дьяк

442

в одвом и том же городе служил несколько воеводских и наместничьих перемен; при том же дьяки большей частью посылались в города из того же приказа, в ведении которого состояли эти города; так, например, в сибирские города дьяками посылались служащие из Сибирского Прика­за, в украинские городя — из Разрядного Приказа и т. д., стало быть, дьяки обыкновенно знали лучше потребности городов, в которых они служили, чем сами наместники. Дьяк был собственно товарищем намес­тника, и его имя во всех официальных грамотах писалось рядом с име­нем наместника. То же значение и даже обязанности имели и подьячие в тех городах, где дьяков не полагалось.

Кроме дьяков при наместниках или воеводах были: тиуны, доводчи­ки и праветчики. Это были чиновники, имевшие только исполнительную обязанность. При наместниках это были наместничьи люди, назначае­мые самим же наместником и ответственные перед ним одним; но когда наместники были заменены воеводами, то это были * приказные*, т. е. люди, состоящие на государственной службе. Число их в разных облас­тях было различно, смотря по величине области.

Должность тиуна при наместнике состояла в первоначальном про­изводстве судебных дел; тиун первый делал разбор челобитных, допра­шивал тяжущихся и их свидетелей, отбирал крепостные акты и другие бумаги, представляемые тяжущимся в подтверждение своих прав на иск, записывал показания тяжущихся и их свидетелей в судный список и туда же вносил копии с представляемых крепостей и других грамот, и список этот за своей печатью представлял наместнику или дьяку, если он был при наместнике, причем приводил к нему и самих тяжущихся. Тиуны жили или в городах при наместниках для раэбора городских дел или же рассылались по станам и волостям для разбора дел уездных. Наместник не мог сменить тиуна до истечения годичного срока. Это было установле­но для того, чтобы жители не обязывались в течение одного года давать по нескольку раз кормы тиуну. Таким образом, тиуны были собственно судебные чиновники при наместниках или воеводах.

Доводчики распределялись наместником по волостям и станам уезда и наместники или воеводы до истечения годичного срока не могли сме­нять их. Доводчики ведали те станы и волости, которые им были поруче­ны, переезжать же из стана в стан они не имели права. Должность довод­чика была судно-полицейской; он, во-первых, обязывался по судным вызовам представлять в суд тяжущихся или брать с них поруки о явке в суд; во-вторых, на нем лежала обязанность брать подсудимых под арест; в-третьих, он производил следствие в тех случаях, ежели где поднимут мертвого; ему же представляли воров и разбойников для препровожде­ния их в суд, в-четвертых, имел надзор за тем, чтобы жители в его стане или волости не корчемствовали, не играли в азартные игры, не держали у себя беглых холопей и неведомых людей, не давали пристанища раз­бойникам и татям и не держали развратных женщин.

443

Праветчшами назывались состоявшие при наместняклх или воево­дах полицейские служители. Их посылали наместники или воеводы для сбора недоимок, для взыскания штрафов по судебным приговорам и вооб­ще по всем делам, по которым производились денежные взыски. При взыс­каниях праветчики брали виновных на поруки, а тех, кто ие мог предста­вить ни денег, ни поручителей, держали под арестом и каждодневно приво­дили к судейскому дому для правежа посредством битья палнаии по пяткам и икрам, По тогдашним законам правеж продолжался не больше месяца, после чего для уплаты по взысканию продавалось имение виновного.

Кроме наместников или воевод в областях были еще чиновники, при­сылаемые государем для управления, с властью почти равной власти наме­стников. Это были следующие чиновники: волостели, т. е. начальники во­лостей, становщики — начальники станов, слободчики — начальники сло­бод, и поселыцики — начальники сел, принадлежавших государю, или так называемых подклетных или дворцовых. Они чинили суд и управу в своих ведомствах, но, как и наместники, не иначе как в присутствии выборных сотских, старост и целовальников и притом не имели права судить по уго­ловным делам, так как суд уголовных дел по всему уезду принадлежал на­местнику, а с изданием Разбойного устава — губным старостам. На какую сумму они могли судить по гражданским делам, на это нет никаких указа­ний. Они также имели надзор за сбором податей и вообще имели те же пра­ва и обязанности в своих ведомствах, которые принадлежали наместнику в целом уезде, за исключением управления служилкми людьми и суда по уголовным делам, и так же, как и наместники, пользовались определенны­ми корнами. По замене наместников воеводами, волостели, становщики и пр. были также заменены приказчиками. Впрочем, разница между ними и приказчиками была только та, что волостели и пр. получали кормы, а приказчики — жалованье; размер же власти тех и других был одинаков.

Кроме того, были еще следующие чиновники, присылаемые в города государем, смотря по надобности: осадные головы, засечные головы, это были чиновники в пограничных крепостях. Засечные головы смотрели за укреплением границ, т. е. за устройством засек, сторожевых будок и т. п.; осадный же голова был ни кто иной, как комендант крепости, стрелецкие головы, казачьи, пушкарские, объезжие1, житничьи, ямские и острожные головы, т. е. начальники внутренних крепостей.

Лица, служившие по выбору от земщины. По общему порядку, суще­ствовавшему на Руси в течение всего предыдущего и настоящего перио-

Обяэанностыо объезжих голов было запечатывать и распечатывать печи в домах. В прежнее время в городах употреблялась следующая предохранительная мера про­тив пожаров: при наступлении весны наместник или воевода делал распоряжения, чтобы топка печей в городских домах была прекращена; для этого рассылались по городу объезжие головы, которые запечатывали все печи, а для варки кушанья отводили особые безопасные места. В случае же перемены погоды или если в ка­кой-либо доме были больные или старые, то топить печь можно было только с раз­решения наместника. Осеяыо объезжие головы опять распечатывали печи.

444

дов, рядом с государевыми служилыми людьми во всех обществах, как городских, так и сельских, были еще чиновники, выборные от земщины, так что в параллель каждому из государевых людей непременно был вы­борный от земщины и ни один из чиновников государя не мог ничего сде­лать по службе без участия параллельного ему чиновника от земщины. В параллель наместнику или воеводе общество выбирало так называемого городового приказчика. Как наместник имел приказную избу или съезжую, так и городовой приказчик имел свою земскую избу, где он производил вместе с сотскими, десятскими, старостами и целовальниками все дела по управлению городом. Должность городового приказчика была, очевидно, установлена для предупреждения своевольства и притеснений от намест­ников или воевод и их чиновников. Они выбирались от общества всех жи­телей данной области, от служилых людей, от купцов и крестьян и были защитниками народа и охранителями его прав. По свидетельству Судеб­ника, наместничьи люди не могли никого взять под стражу или заковать в цепи ни до суда, ни после суда, не заявив этого городовому приказчику и его товарищам, в противном же случае они освобождали взятого из-под стражи и взыскивали на наместничьих людей бесчестье, смотря по зва­нию обиженного. Городовые приказчики смотрели: 1) чтобы воеводские люди не притесняли жителей при нарядах к городовым и другим казен­ным работам; 2) чтобы торговля производилась на узаконенных местах, чтобы никто в ущерб городской торговле не заводил торгов по селам и де­ревням без государевой жалованной грамоты; 3) чтобы в еборе податей и отправлении повинностей соблюдался порядок, согласный с общинной рас­кладкой, и чтобы никто не был обижен в раскладке или сборе, а поэтому им было предоставлено решение всех споров в земских и податных делах; 4) к ним городские старосты, сотские и десятские должны были представ­лять всех пришлых и подозрительных людей, которые окажутся в той или другой городской общине; 5) наконец, они наблюдали за целостью обще­ственных имуществ и защищали их от наместников или воевод и их лю­дей. В городах было по двое городовых приказчиков и по одному, но были города и без них. Когда и кем учреждена должность городовых приказчи­ков — неизвестно; первое известие о них относится к 1521 году. Так как городовые приказчики встречаются не во всех городах, то надобно думать, что они назначались только на время, по особенным нуждам, например, по жалобе жителей на наместника и т. п. В городах пограничных, в кото­рых население было преимущественно военное, городовых приказчиков не было вовсе.

Кроме городовых приказчиков от земщины были еще выборные ста­росты. Их было несколько разрядов. К первому из этих разрядов принад­лежал земский староста. Он был в тех городах, которые не имели горо­довых приказчиков, и имел то же значение, какое они; все земские го­родские дела он производил в своей земской избе. Далее в городах были еще; старосты торговые, старосты таможенные (в больших городах

445

этими старостами были не выборные из местных жителей, а присылае­мые из Москвы, преимущественно из класса гостей), кабацкие старосты, которые наблюдали за продажей вина, если общества торговало им само, а не отдавало его на откуп, и старосты при суде, которые заседали на наместничьем суде. Все эти старосты были только в городах, а в волостях были дворские и сотские. Далее в некоторых городах были еще губные старосты. Губной староста был выборный судья по уголовным делам, общий для целого уезда. Обыкновенно они выбирались из дворян первой статьи. Эта должность была учреждена Иваном Васильевичем IV, около 1566 года. В этом учреждении Иван Васильевич только возобновил ста­рый порядок. Припомним, что еще по Русской Правде ведение уголов­ных дел было отчасти предоставлено самим обществам, которые или вы­давали уголовного преступника наместнику, или же платили за него виру. Впоследствии, во второй половине второго периода, уголовные дела как-то смешались с гражданскими и перешли к наместнику; но это было, ка­жется, не везде, по крайней мере при Иване Васильевиче III и Василии Ивановиче мы не встречаем известия о губных старостах. Стало быть, в их время в некоторых местах были уголовные судьи, отдельные от граж­данских. В помощники к губным старостам выбирались: целовальники, земские дьяки, сотские, пятидесятсхиеи десятские. Это били собствен­но полицейские чиновники, выборные от общества; они были при старо­стах всех разрядов, как в городах, так и в уездах. Они имели прямой не­посредственный надзор за своими общинами, вели книги жителей своих общин, наблюдали, чтобы среди них не было лихих людей — гатей и раз­бойников, делали своими общественными окладными людьми расклад­ки и разметы для платежа податей и отправлении повинностей, защи­щали интересы своих общий, участвовали в суде, и без их ведома нельзя было ни взять под арест, ни наказать члена общины.

Царь Иван Васильевич думал было совершенно отменить наместни­ков и волостелей; поэтому в 1555 году он издал указ или уложение, кото­рым суд и управа в областях предоставлялась излюбленным головам и старостам и земским дьякам, избираемым самими жителями, с тем толь­ко условием, чтобы утверждение этих выборных зависело от государя и чтобы все доходы, собираемые на содержание наместников и волостелей, присылались в государеву казну. Но это узаконение Ивана Васильевича не имело полного успеха, далеко не все области воспользовались им. Вследствие этого Иван Васильевич предоставил на волю областных жи­телей — управляться ли самим через своих излюбленных голов и старост или через наместников, присылаемых государем. Этот же порядок суще­ствовал и после Ивана Васильевича. До нас дошла официальная роспись городов и уездов, которые при Федоре Ивановиче и Борисе Федоровиче Годунове управлялись излюбленными головами и старостами, и таких городов по росписи насчитывается 32, среди них: Владимир, Ярославль, Суздаль, Муром, Коломна и другие значительные города. От времен Ми-

446

хайла Федоровича до нас дошло несколько челобитных, из которых в од­них жители просили государя прислать им наместников или воевод, а в других — дозволить управляться излюбленными головами и старостами. При этом жители не только сами выбирали своих голов и старост, но и указывали государю, кого именно они хотят к себе в воеводы. Так, в 1631 году угличане били челом государю отставить губного старосту Пав­ла Ракова и прислать к ним воеводой бежечанина Игнатия Мономахова, и государь дал указ Ракова отставить, а Мономахова послать в Углич во­еводой; или в 1644 г. кашинцы просили прислать к ним в воеводы мос­ковского дворянина Дементия Лазарева. Иногда управление городом де­лилось между губным старостой и воеводой, т. е. губной староста ведал татебные, разбойные и душегубные дела, а воевода заведовал остальны­ми делами; иногда же все дела по городу и уезду поручались одному вое­воде, а иногда всеми делами заведовал выборный губной староста, т. е. имел на своей ответственности и укрепление города, и служилых людей, и сбор податей, и суд и расправу во всех делах.

ЗАКОНОДАТЕЛЬНЫЕ ПАМЯТНИКИ ТРЕТЬЕГО ПЕРИОДА

Судебных 1497г. Перла* ем половина — сидиустроиства и судапрошвод стеб.Виды суда Фирмы eudtt. О вьиоуе а суд и судебных сроках Судебные

доха ште гъства. 11орядок суда по уголовным делам. Вторая по майна Судебника — гражданские права. О купле. О займах. О крестьянском отказе. О тиеме■шнок владении. О хоюпах О наследстпе.СудеСнак 1650 г. Первая половина: виды суда, судебные дока штельства. решения некоторых случаев иска, fltf юв в суд, порядок судипроазаодетаа, суд по уго ровным Велам. Вторая полоеина узаконения охо юпетее. о пкмхглъная владении., о крестьянском

яыходе. о Je.4.\e и купле, а наелед^ гилс, CrUrV tue. а снятительскам Суде и

управлении, о поповских старостах, и шящешшках и причте, о мпнасты

рях. о монастырских и церковных имениях, а писании снятых икон и книг,

ев 1/чи.\ищах, о благотворите гьткти, а при и)ника г, о суевериях. Vi тав

п ршбоиных и титевных делах. Ука j о прикргп if кии крестьян к *емле.

У'миохо.мтчх. Узаконения о вотчинах и поччетьях Узаконения относи

юрльно порядке государственной е чужЛы. Узаконения о по шцеиских мерах.

У шкпненияо в гыскании долгов. Узаконения о сдд

Судебник 1497 года. Судебник Ивана III имеет иной характер, чем все предшествующие памятники, поэтому с него и начинается новый пери­од истории законодательства. Главная задача его состоит в том, чтобы сообщить всем судам определенную и однообразную форму и централи­зовать их. В нем хотя и стоит на первом плане разделение суда на разные виды, как это было и в прежних законодательных памятниках, ко эти суды служат представителями централизации и тяготеют к одному глав­ному суду; они не стоят каждый особняком, а составляют высшие и низ­шие инстанции одного и того же суда, из коих последние подчинены пер­вым, а первые или высшие верховному суду великого князн.

По Судебнику суд для всех жителей Московского государства был равен и одинаков; по нему все были в ведении одного суда: бояре, купцы, крестьяне, служилые и неслужилые люди, и никому не было привилегии в суде. Главная задаче Судебника состоит в устройстве суда и сообщении

447

ему большего однообразия, согласно с основными началами централиза­ции. Собственно же юридических верований и воззрений русского наро­да Судебник не изменяет, а оставляет их такими, какими они были в Рус­ской Правде и других памятниках прежнего времени; важных новых за­конов Судебник в себе не содержит, поэтому одновременно с ним во многих местностях России имела силу Русская Правда в разные устав­ные грамоты. Впрочем, Судебник содержит и некоторые новые узаконе­ния, выработанные современной ему жизнью; но эти узаконения служат только дополнением и дальнейшим развитием начал, высказанных п пре­жних памятниках, притом же число этих новых узаконений в Судебни­ке весьма незначительно, и они не имеют большой важности. Согласно с содержанием Судебника его можно разделить на 2 половины: в первой из них говорится о порядке суда, а во второй содержатся различные но­вые узаконения, которых или вовсе нет в Русской Правде, или которые подверглись здесь значительным изменениям.

Первая половина Судебника 1497года подразделяется на 5 отделов.

I. О судоустройстве и судопроизводстве. Судебник 1497 г. делит суд на следующие виды: А) Суд великого князя. В) Суд боярский. С) Наместничий или волосгельский и D) Святительский. Из этих видов суда только чет­вертый представляет отдельный, независимый суд, которому было под­чинено все духовенство в все лица церковного ведомства; прочие же три вида суда суть ни что иное, как степени или инстанции одного и того же суда. Из них низшей степенью был наместничий суд, средней — боярс­кий, а высшей — великокняжеский; а посему главное различие этих су­дов заключалось не в роде дел, подлеясавших им, а в составе суда и в ко­личестве судных пошлин.

А. Наместничий или волостельский суд состоял из наместника в городах или волостеля в уездах, как представителей правительственной власти на суде, и дворского или старосты и лучших людей, как предста­вителей общества. По Судебнику ни наместник, ни волостель без дворс­кого, старосты и лучших людей не могли судить. Далее, к составу намес­тничьего суда принадлежали: тиун, на котором лежало начальное про­изводство судебного дела, и дьяк, который занимался письмоводством.

Судебные пошлины от наместничьего суда по Судебнику делились на три разряда: 1) Пошлины от иска. В судебнике сказано,-что от иска на­местник и его тиун получали против истцова, т, е. столько, сколько по­лучит истец, если он будет оправдан, если же истец будет обвинен, то на­местнику шло по 2 алтына с искового рубля, а тиуну по 8 денег. 2) По шлины от судебного поединка. Ежели суд назначит поединок, а тяжущиеся помирятся, не бившись, то наместнику и тиуну взять поло­вину против истцова, а ежели побьются, то наместнику и тиуну взять против истцова. 3) Пошлины от правых грамот, от холопьих правых грамот и отпускных. От правой грамоты наместнику с тиуном от леча-ти с рубля 2'/2 алтына, а дьяку за письмо с рубля 3 деньги. От холопьей

448

правой грамоты наместнику с тиуном от печати 2'/z алтына с головы, а дьяку за письмо 3 деньги с головы. Те же пошлины полагались и при явке холопьей отпускной и купчей на холопа.

В. Боярский суд состоял из боярина или окольничего и дьяка; пред­ставители же от земщины здесь были те же, какие и нп наместничьем суде, потому что суд боярский был только высшей инстанцией намест­ничьего суда. Пошлины на боярском суде были также трех видов: 1) У/г>-шлиныот иска. Боярину полагалось по 2 алтына с рубля, а дьяку по 8 де­нег *с виноватого» без различия — будет ли это истец или ответчик. 2) По­шлины от судебного поединка. Здесь по Судебнику принимались три разные момента: а) ежели тяжущиеся помирятся, не выходя на поле, то пошлины прежние, т. е. боярину 2 алтына, а дьяку 8 денег; б) ежели они помирятся, выйдя на поле, то в таком случае к прежним пошлинам при­бавляются еще нолевые пошлины, именно: окольничему, который дол­жен присутствовать при поединке, с рубля четверть, или 50 денег, дьяку 4 алтына с деньгой и недельщику четверть или 50 денег с рубля и сверх того вязчего 2 алтына; в) а ежели тяжущиеся, выйдя на поле, вступят в бой, то в иск по заемному делу или по драке боярину с дьяком ваять от суда на побежденном прежние пошлины (т. е. боярину 2 алтына, а дьяку 8 денег с рубля), а собственно полевых денег окольничему взять полтину с рубля, дьяку 60 денег и кеделыцику полтину, а вязчего 4 алтына; а ежели иск был в разбое, душегубстве, поджоге или татьбе, то на побеж­денном доправлялось: окольничему полтина от рубля, дп доспех, т. е. ору­жие побежденного, а недельщику и дьяку прежние пошлины; равным образом и боярину с дьяком за производство дела пошлины прежние. 3) Пошлины от грамот, а) От правой грамоты: боярину от печати но 9 де­нег с рубля, дьяку от подписи 1 алтын, подьячему от письма 3 деньги с рубля; б) от докладного списка: боярину за печатьс рубля по алтыну, дья­ку за подпись по 4 деньги с рубля, подьячему аа письмо по 2 деньги с руб­ля; в) от холопьей правой грамоты и отпускной: боярину от печати 9 де­нег с головы, дьяку за подпись алтын, подьячему за письмо 3 деньги.

С Суд великого князя. На этом суде присутствовал или сам великий князь, или era сын, или боярин, которого назначал великий князь; кро­ме того, на этом суде были еще: дьяк и подьячий, а при выдаче правых грамот и других — печатник. Судебные пошлины в этом суде были те же, какие и в боярском, исключая пошлины от докладного списка, именно: дьяку с рубля по алтыну и 2 деньги е рубля подьячему; а за печать с руб­ля 9 денег.

II. Формы суда. По Судебнику грамоты, выдаваемые судом, были сле­дующие: 1) Правая грамота. Так называлась копия с окончательного ре­шения суда, по которому одна сторона признавалась оправдан ной, а дру­гая виноватой. Правая грамота состояла собственно из трех частей, из коих в первой части прописывался весь ход судебного дела и все судеб­ные доказательства, представленные в суде: грамоты, акты, показание

449

свидетелей и пр.; во второй заключался судебный приговор; в третьей — исполнение судебного решения. В исках о владении оиа выдавалась как документ на право владения и в случае вторичных споров представлялась на суд как доказательство. К правой грамоте прикладывалась печать ве­ликого князя или боярина, или наместника, смотря потому, чьим судом решалось дело; она подписывалась дьяком, бывший на суде, а писалась подьячий. В правок грамоте прописывались также имена судей от пра­вительства и от общества, участвовавших в суде. 2) Докладные списки. Они по форме были одинаковы с правыми грамотами, только в них не прописывалось исполнение судебного решения, а только ход судебного дела н судебный приговор; они выдавались собственно для приведения решения суда в исполнение. К докладному списку прикладывалась пе­чать судьи, решавшего дело, и сверх того он утверждался подписью дья­ка, бывшего на суде. 3) Судные списки. Так назывались те бумаги, в ко­торых прописывалось судебное дело в том порядке, в каком оно произво­дилось, со всеми допросами и показаниями тяжущихся и их свидетелей. Это была собственно записка тиуна, представляемая судье, по которое он и решал дело. Судный список обыкновенно прописывался в начале док­ладных и правых грамот. 4) Холопьи правые грамоты и отпускные. Они выдавались холопам, которые по суду признавались свободными. Грамо­ты эти по Судебнику утверждались печатью судьи и подписью дьяка, и вообще они имели одинаковую форму с другими правыми грамотами, толь­ко выдавать их могли те из наместников, которые имели право боярского суда, или те бояре в Москве, которые заведовали холопьим судом. Отпуск­ные по Судебнику признавались действительными только в том случае, если были написаны рукой господина, отпускавшего холопа. 5) Бессудные грамоты. Они бы ли один а ковы с правым и грамотами и докладными спис­ками и имели ту же силу, но выдавались они только одной стороне и при­том тогда, когда не было суда вследствие неявки в суд одной из тяжущих­ся сторон; грамоты эти выдавались дьякам без доклада судье, таким обра­зом, дьяк, рассмотрев срочные грамоты, представленные явившейся стороной, и, прождав другую сторону семь дней после срока, на восьмой день выдавал бессудную грамоту за своей подписью и за печатью судьи. 6) Срочные. Так назывались те судебные бумаги, которые выдавались тя­жущимся для явки в назначенный срок на суд. По Судебнику они дели­лись на два вида: на срочные простые и срочные отписпые. Простыми срочными назывались те, в которых назначался первый срок для явки в суд, а отписными те, в которых по просьбе тяжущихся им назначалась отсрочка для явки в суд. По Судебнику те и другие срочные выдавались дьяком за его подписью и со взятием определенной пошлины. 7) Пристав ные. Так назывались те грамоты, которые выдавались судом неделыци-кам или приставам для вызова в суд тяжущихся. По Судебнику пристав­ная подписывалась дьяком и выдавалась иногда одна по нескольким де­лам, ежели вызываемые жили в одном городе.

450

III. 0 вызове в суд и судебных сроках. Для вызова в суд на великок­няжеском и боярском суде посылались неделыцики, а на наместничьем доводчики или пристава. По Судебнику вызов в суд производился следу­ющим порядком: во-первых, истец подавал в суд челобитную, в которой прописывал, чего стоит его иск, и просил выдать приставную память для вызова в суд ответчика. Такая челобитная принималась дьяком, кото­рый вместе с недельщиком рассматривал, стоит ли иск тех издержек, которые потребуются для вызова в суд ответчика. {Для определения этой стоимости кеделыцик имел таксу, в которой было расписано, сколько потребуется издержек для вызова в суд ответчика из того или другого места). Если оказывалось, что предъявленный иск стоит издержек по вызову, то дьяк подписывал приставную грамоту, за что и получал опре­деленную пошлину — и отдавал ее неделыцику; а если иск оказывался не стоящим издержек, то приставная не выдавалась и суд отвергал этот иск. Во-вторых, по получении приставной грамоты неделыцик или сам отправлялся за ответчиком, или посылал за ним своего помощника. При­ехав в город или волость, прописанные в приставной, неделыцик или его помощник должен был представить приставную наместнику мли волос­телю, а те передать ее местному доводчику, который и приводил недель-тика к ответчику. Ответчик по прочтении приставной должен был дать недельщику поручную запись, что он явится на суд в срок. Если же он не мог дать поручной записи, то неделыцик арестовывал его и держал у себя до времени производства суда.

Судебные сроки. Тяжущиеся могли отложить срок суда на определен­ное время; для этого им выдавалась срочная память. По Судебнику доз­волялось три срока для явки в суд, с теми условиями только, чтобы тре­бующие срока вносили за это определенную плату. Кроме того, тяжущим­ся дозволялось вместо себя присылать в суд поверенных. Если кто из тяжущихся не являлся в суд я назначенный срок, то на него выдавалась бессудная грамота. Впрочем, эта грамота выдавалась не прежде, как по истечении 7 дней, на 8 день после срока. Все судебные издержки и по­шлины допрввлялись на виноватом, хотя первоначально, например, для вызова ответчика платил тот, кто начал иск.

JV. О судных доказательствах. По Судебнику судебными доказатель­ствами признавались: 1) Письменные документы. Относительно этих доказательств мы знаем только, что они признавались на суде, но какие именно документы признавались доказательствами, что требовалось для Удостоверения в их подлинности, этого Судебник не определяет; он, ве­роятно, предоставляет решать это самим судьям. 2) Показания свидете лей. От свидетелей Судебник требует, чтобы они были очевидцами и гово­рили правду, а иначе они платили иск истцу и все издержки по суду. По вызову в суд свидетели немедленно должны являться, не разбирая, могут или не могут они свидетельствовать; в противном же случае с них взыскива­лись все убытки истца и все пошлины и издержки по суду. По Судебнику

451

показание свидетелей имело такую силу, что если оно не подтверждало показаний истца, то он терял иск, Они даже имели прав» требовать для подтверждения своих показаний судебного поединка с другим свидете­лем, с истцом или ответчиком. 3) Крестное целование. 1 [о Судебнику оно допускалось только в случае спора между русскими и чужеземцами, при­чем предоставлялось на волю ответчика, самому ли целовать крест или предоставить это истцу. Между русскими крестное целование допуска­лось только тогда, когда не было других судебных доказательств или ког­да истец или ответчик отвергали показания свидетелей противной сто­роны. 4) Яоле или судебный поединок. Судебный поединок должен был совершаться при окольничем и дьяке, которые, приехав на поле, долж­ны были спросить у бойцов, кто у них стряпчие или поручники, и прика­зывали этим лицам присутствовать при поединке, но никакого оружия при себе не держать; людей посторонних окольничий и дьяк должны были удалять, а в случае сопротивления отдавать их в тюрьму. Судебник до­пускает поединок не только между истцом и ответчиком, но и между их свидетелями. Если истцом или ответчиком был малолетний или старый, женщина, поп, чернец или черница, то им дозволялось нанимать за себя бойцов, но в таком случае и противная сторона могла также представить за себя наемного бойца. Свидетель не имел права поставить за себя бой­ца, но точно так же если свидетелем был старый, больной, увечный, ма­лолетний и проч., то им дозволялось выставлять на поединок вместо себя наймитов, но их наймиты предварительно обязаны были целовать крест; в таком случае и противная сторона могла выставить наемного бойца.

V. О порядке суда но уголовным делан. Этот суд по Судебнику при­нимает новый характер или, по крайней мере, новую форму. Судебник в делах по татьбе, разбою, душегубству, ябедничеству и другим преступ­лениям представляет совершенно новый, неизвестный прежде взгляд на преследование уголовных преступников. Он назначает наказание не по качеству самого преступления, а по степени виновности преступника, т. е. смотря по тому, первый или не первый раз уличается в преступлении пре­ступник. Для дознания этого по Судебнику употреблялся повальный обыск. Если по повальному обыску оказывалось, что уличаемый в пре­ступлении * лихой человек», т. е. что он уже несколько раз попадался в преступлении, то какое бы преступление он ни совершил, хотя бы его ули­чали в самой незначительной краже, его казнили за это смертной каз­нью, наравне с головником, разбойником, поджигателем и церковным татем. В Судебнике сказано: «а будет ведомый лихой человек, и того ве-летн казннти смертного каэнию*. Но если кто в пгрпый раз был уличаем в крнжр, но не церковной, то его по Судебнику должно было казнить толь­ко торговой казнью (бить кнутом), а имение его продать для удовлетво­рения истца и для уплаты пошлины судье; если же у него нет имения, то его самого выдать истцу головою на продажу. Судебник оказывает такое доверие к общественному мнению, что и без поличного и без суда пред-

452

писывает обвиняемому в краже платить все то, что на нем будет искать истец, ежели 5 или 6 человек «добрых людей» под крестным целовани­ем назовут его вором; я если бы тот был пойман с поличным, то хотя бы ок лопался и в первый раз, но если 5 или 6 добрых людей под крестным целованием называли его лихим человеком, то по Судебнику обвиняе­мый приговаривался к смертной казни. Также сильно высказывается в Судебнике доверие к общественному мнению и в случае татебных огово­ров; так, ежели бы вор на суде кого оговорил своим соучастником, то та­кого только тогда дозволялось приводить в суд и подвергать пытке, ког­да общество отзывалось о нем как о человеке подозрительном, а если об-щество давало о нем хороший отзыв, то он отдавался на поруки.

Вторая половина Судебника 1497 года заключает в себе узаконения частного гражданского права, а именно; 1) о купле, 2) о займах, 3) о крестьянском выходе или отказе, 4) о поземельном владении, 5) о хо­лопстве и 6) о наследстве

I. О купле. Относительно купли Судебник говорит, что ежели кто ку­пит на торгу что-нибудь новое, кроме лошади, то для него достаточно представить двух или трех свидетелей, при которых купил, чтобы очис­тить себя и оправдаться перед теми, кто стал бы называть покупку своей собственностью. Столько же свидетелей достаточно и в таком случае, если бы кто купил что «на чужой земле», т. е. в другом городе. А ежели бы кто не мог представить 2-х или 3-х свидетелей, то он в случае иска очи­щался присягой и освобождался от иска. Впрочем, для покупки лоша­дей Судебник указывает иной порядок, именно, по Судебнику лошадь должна покупаться при пятенщике, пятнившем ее и записывавшем в книгу с подробным обозначением примет ее, купивший же лошадь не при пятенщике мог лишиться ее в случае иска.

П. О займах. Судебник, кажется, оставляет неприкосновенными все прежние узаконения о займах; он обращает внимание только на один слу­чай, именно, на случай несостоятельности между купцами. Судебник так же, как и Русская Правда, делит несостоятельных купцов на несчаст­ных и виноватых. Но здесь Судебник вводит новое начало, неизвестное в Русской Правде, начало строгой администрации и судебных форм: он требует обысков для доказательства справедливости показаний несчаст­ного должника. Если назвавший себя несчастным несостоятельным дол­жником по обыску оказался действительно таким, то ему выдавалась ве­ликокняжеским дьяком полетная грамота за княжеской печатью, по которой он обязывался выплатить по срокам один только капитал без процентов; оказавшийся же несостоятельным по своей вине выдавался головой истцу на продажу.

Ш. О крестьянском отказе или о переходе крестьян от одного земле­владельца к другому. Закон Судебника строго отличает крестьян от най­митов. Наймит, по Судебнику, поступал на службу к известному землевла­дельцу на срок или с условием определенных работ в пользу последнего,

453

напротив, крестьянин садился на землю бессрочно; наймит, не исполнив условной работы или не дожив срока, лишался наемной платы; для кре­стьянина же закон назначает срок, когда он свободно мог оставить своего владельца или владелец мог сослать его — это за неделю до осеннего Юрь­ева дня и спустя неделю после Юрьева дня. По Судебник/ крестьянин для свободного перехода от одного землевладельца к другому должен был исполнить относительно его одно условие — заплатить ему за пожилое. Плата за пожилое в малолесных местах назначалась в 4 руб. за двор, а в лесистых — полтина, притом этот платеж был разделен на четыре доли, так что крестьянин, прожив один год, платит только один рубль или чет­верть двора, проживший два года — полдвора и т. д.

IV.           О поземельном владении. В 1-й статье этого отдела Судебника го­

ворится об изгородях. По Судебнику изгороди между селаии и деревня­

ми должно делать смежным владельцам пополам. А в случае если от ху­

дой изгороди случится какой убыток, то за это отвечает тот владелец, чья

изгородь. В отхожих же лугах, между чужими пашнями, изгородь дол­

жен делать владелец пашни, а не тот, кому принадлежит луг. Во 2-й ста­

тье настоящего отдела говорится о межах. В Судебнике основанием для

деления межей было принято право поземельного владения, поэтому

межи в кем разделены на владельческие и общинные. За нарушение или

порчу межей между разными владениями Судебник назначает торговую

казнь, а за порчу межей в одном владении назначает только 2 алтына пени

и сверх того взыскание за раны или побои, ежели бы портивший межу

прибил при этом хозяина межи. В 3-й статье говорится о земской давнос­

ти. Судебник вводит два рода земской давности — трехлетнюю и шести­

летнюю. Трехлетняя давность полагается в исках но землям между вот­

чинниками (боярами и монастырями), между помещиками, которые вла­

дели казенными землями на поместном праве владения, и между

крестьянскими общинами; т. е. в исках помещиков на помещиков и об­

щин на общины и в исках между помещиками и общинами. А шестилет­

няя давность полагается только в исках на вотчинников, т. е. бояр и мо­

настыри, черных или государевых земель.

V.            О холопах. Узаконения Судебника о холопах почти одинаковы с

подобными же узаконениями Русской Правды. По Судебнику признава­

лись следующие три формы перехода из свободного состояния в холопство:

1) «по полной грамоте», т. е. когда кто сам продает себя в холопство; 2) по

должности сельского тиуна или ключника, будет ли то с доклада или без

доклада наместнику с боярским судом. При этом жена с детьми приняв­

шего должность тиуна или ключника признавались в холопстве только в

том случае, если они жили при отце своем, а если они жили не при отце, а

у кого-либо из своих родственников или сами по себе, то оставались сво­

бодными. Должность тиуна или ключника в городе не делала холопом того,

кто принимал на себя эту должность; 3) женившийся на рабе или посту­

пивший в чье-либо владение в приданое или по духовной также считался

454

холопом. Холоп, взятый в плен татарами, если успевал бежать из плена, переставал быть холопом и делался свободным. Бежавшего холопа нельзя было взять без доклада наместнику с боярским судом и не взяв у него для этого беглой грамоты. Наместники же или волостели, не имевшие права боярского суда, не могли даже выдать бежавшего холопа его господину; а равно не могли выдать а беглой грамоты для отыскания бежавшего холо­па. Это установлено было для того, чтобы дать возможность холопу изба­виться от холопства бегством. В то время наместники с боярским судом были только в шести городах: в Москве, в Новгороде, в Пскове, в Твери, в Нижнем и в Рязани, Следовательно, беглый холоп всегда имел много вре­мени, чтобы скрыться, прежде чем господин его мог начать розыски.

VI, О наследстве. Судебник признает два вида наследства: по закону и по завещанию. Для наследства по завещанию Судебник не полагает никаких правил, вероятно потому, что дела по завещаниям тогда подле­жали суду святительскому, который обыкновенно руководился Кормчей или Номоканоном. Относительно же наследования по закону он принял совсем другие начала, чем те, какие мы видели в Русской Правде. Судеб­ник предоставляет право наследования по закону, во-первых, сыновьям, во-вторых, если сыновей не было, — дочерям и, в-3-х, за неимением сы­новей и дочерей наследовали другие родственники по степеням родства, кто ближе к умершему.

Судебник 1550 года или Царский Судебник. Судебник 1550 г., по сло­гам самого царя Ивана Васильевича, представляет «исправление прежне­го Судебника, приноровленное к современным потребностям общества и к старым русским узаконениям, которые были опущены при издании пре­жнего Судебника »'. В первом Судебнике заметно особое стремление к цен­трализации и отчасти неуважение к старым порядкам суда и управы, но­вый же, хотя и не отрицает централизации, но в то же время обеспечива­ет и децентрализацию, т.е. местное управление, и относится с уважением к прежним порядкам. Кроме того, новый Судебник отличается строгос­тью наказаний за нарушение утвержденного порядка. Новые неотменен-ные узаконения прежнего Судебника царский Судебник развил с боль­шей подробностью. — Судебник царя Ивана Васильевича так же, как и Судебник 1497 г., делится на две половины, из коих в первой говорится о порядке суда, а вторая заключает в себе узаконения по частному граж­данскому праву,

Первая половина Судебника 1550 года.

I. Виды суда. По судебнику 1550 г. виды суда были те же, какие и по Судебнику 1497 г., т. е. 1) суд государя, 2) суд боярский, 3) суд намест­ничай и 4) святительский. Первые три вида суда царский Судебник так Же, как и прежний, признает только разными инстанциями одного и того

Эти слова заимствованы из 4-й главы правил Стоглавого собора, заключающей в себе речь цпря Ивана Васильевича, произнесенную при открытии этого собора.

455

же суда; но в подробности развития этих судов вносится иного нового. Так, не приступая еще к изложению самих судов, он заранее назначает наказания самим судьям за неправильный суд и за посулы- Наказания эти следующие; 1)Кжели обыщется япрапду, что боярин и дьяк взяли посулы к обвинили не по суду, то на них доправить весь иск и все судеб­ные пошлины втрое и сверх того пеню, какую назначит государь. 2) Еже­ли дьяк без ведома судьи, взяв посул, составит судный список или запи­шет дело не так, как было на суде, то на нем доправить вполовину против боярина и сверх того посадить его в тюрьму. 3) Если подьячий без судьи и без дьяка что-либо запишет не так, как нужно по суду, то подвергается за это торговой казни — битью кнутом.

1) Суд наместничий или волостельскии. По царскому Судебнику на суде наместника или волостеля должны были присутствовать земские выборные: дворский или староста, целовальники — лучшие люди. То же мы видим и в Судебнике 1497 года; но царский Судебник развивает го­раздо подробнее начало участия общества в суде наместников или волос­телей. Ок требует: 1)чтобы все судные дела у наместников записывались земским дьяком, а дворский или староста прикладывали руки к этим судным спискам; с этих списков наместничий дьяк должен списывать копию слово в слово, а наместник к ней должен прикладывать свою пе­чать. 2) Записку судного дела, писанную земским дьяком и подписанную дворским или старостой и целовальниками наместник должен хранить у себя, а противень этой записки, писанный наместничьим дьяком и за печатью наместника, должен храниться у дворского или старосты и це­ловальников. 3) Хотя царский Судебник предоставляет наместникам и волостелям с их тиунами судить татей, душегубцев и всяких лихих лю­дей но без докладов в высший суд ни казнить их, ни сажать з тюрьму, ни отпускать не дозволяет, а если они поступали против этого узаконения, то с них доправлялось вдвое против иска и их самих сажал» в тюрьму. 4) Ежели в одном городе или волости будут два наместника или волосте­ля, то они должны судить вместе и делить кормы и судные пошлины по­полам, но не должны брать двойных кормов и пошлин, иначе с них взыс­кивалось втрое. 5) Недовольные судом наместника или волостеля имели право жаловаться государю, который вызывал их в свой суд и судил, как простых ответчиков.

2)СуО боярский. По царскому Судебнику боярский суд был предос­тавлен боярам и окольничим — членам Царской Думы, начальникам приказов, в ведомстве которых был тот или другой город. Кроме того, боярский суд предоставлялся некоторым наместникам, а также дворец­ким и казначеям, заведовавшим Дворцовым и Казенным приказами. На боярском суде были также дьяки и подьячие. Ежели боярин не давал суда жалобщику по «го челобитной, то последний имел право жаловаться го­сударю, который отсылал жалобщика назад к боярину с приказанием дать ему суд; а ежели и после этого боярин не давал суда, то подвергался

456

государевой опале. Пошлины на боярском суде по Судебнику 1550 г. по­чти те же, какие и по прежнему, только прибавлено, что ежели кто возьмет лишние пошлины, на том доправить втрое.

3) Царский суд. Этот суд принадлежал самому государю или его сыну, или тому из приближенных госудпря, кого он назначал. В нем участвова­ли: дьяк, печатник и подьячий. Пошлины на царском суде оставлены пре­жние, только с небольшим изменением и прибавлением; так, от льготных, устпвных и полетных и вообще жалованных, выдаваемых за красной пе­чатью, дьяку назначено пошлин столько же, сколько и печатнику. Кроме того, выдача новых тарханных грамот царским Судебником отменялась, а прежние повелевалось отбирать у тех, кому они были даны1.

4)Суд святительский. Относительно этого суда царский Судебник не вводит ничего нового, а оставляет его в прежнем положении и на пре­жних основаниях.

Н. О судебных доказательствах. Судебные доказательства по царс­кому Судебнику были те же, какие и но Судебнику 1497 г., т. е. письмен­ные документы, показания свидетелей, крестное целование и поле; толь­ко относительно свидетелей царский Судебник вводит новое узаконение, по которому если истец представит несколько свидетелей и одни из них скажут «вегоречи», т. е. сходно с ним, а другие против его речей, то пер­вые имеют право требовать поединка с последними. Сторона, побежден­ная на этом поединке, признавалась виновной и должна была (винова­тый и егопослухи) платить иск и все судебные пошлины. А если поолухи не требовали поля, то платил только один виноватый, послухи же в пла­теже не участвовали. Если послух опослушествует ответчика, то после­днему предоставлялась на волю — или стать с послухом на поле, или, став у поля — у креста, целовать крест, или и без целования отдать то, что на нем ищут — в таком случае ответчик не платит полевых пошлин.

III. Вслед за указанием о судебных доказательствах Судебник пред­ставляет решение следующих случаев иска:

1. Ежели кто будет искать на трех или четырех человек и в челобитной своей напишет еще несколько человек их товарищей, то суд должен су­дить только тех из неявившихся товарищей, за которых отвечают явив­шиеся, а за теми, за которых не отвечают, посылать пристава, и если они по получении приставной не являлись в гуд, то на них выдавалась бессуд­ная грамота (на те доли, в которых они судились). Но если один кто-ни­будь из товарищей, получив срочную грамоту, в которой прописаны и дру­гие его товарищи, не покажет ее товарищам, то в случае бессудной на их

Тлрхлнными жиыишшгь грнинлы, освобождавшие от местного гуда тога, кому они издавались, и подчинявшие его только суду самого госудпря- Они были вве­дены н России татарскими ханами, которые выдавали их удельныч княльям и бшфлм. Хотя по Судебнику цпри Иианп Внсичьевяча тарханные грамоты oiwe нялигь, но на самом деле они, кажется не были отменены, потому что о ник еще говорится и в Уложении Алексея Михайловича,

457

доли, закон предоставляет им искать на товарище, которым не показал им срочной. 2. Ежели кто будет искать на наместничьих или волостельских людях, то суд не дозволяет наместнику или волостелю за одних из своих людей отвечать, а за других не отвечать, а взыскивает весь иск и на тех людях, за которых наместник или волостель не отвечают. 3. Истцы s сво­их исках на людей наместника или волостеля не должны примешивать к ним городских или волостных людей; а если бы они в своих челобитных примешали бы кого-либо из них, то наместнику или волостелю предостав­лялось на волю отвечать за них и не отвечать. Если наместник или волос­тель не захочет отвечать за не своих людей, то они судятся отдельно от на­местничьих или волостельских людей. 4. Городские и волостные люди в своих исках на обиды и притеснения от наместника или волостеля и их людей должны подавать свои челобитные в продолжение того времени, пока те состоят на службе, по прошествии же срока их службы закон зап­рещает подавать на них жалобы. 5. Когда иск будет предъявлен по двум предметам, например — по бою и грабежу, и ежели ответчик в одном чем-нибудь повинится, а в другом нет, то его и обвинять только в одном, а но другому должен производиться суд и правда) и крестное целование, но от­нюдь не делать так, что если кто повинится в одном, то его обвинять и в другом. 6. В исках за бесчестье по суду царский Судебник назначает пени, судя по разным классам общества. Это делалось так: пеня служилым лю­дям определялась их кормлением или государевым жалованьем, пеня дья­кам палатным или дворцовым определялась особым государевым указом, пеня большим гостям — 50 руб., а торговым, посадским, средним и луч­шим боярским людям (конечно, не рабам) 5 рублей; тиуну боярскому, до­водчику и праветчику — против их окладного дохода; крестьянину пашен­ному и непашенному, боярскому человеку молодшему и городскому чер­ному за бесчестье 1 рубль, А женам всех классов — вдвое против их мужей. За увечье пеня назначалась, смотря по увечью и по состоянию того, кто получил увечье. 7. В исках с чужеземцами царский Судебник так же, как и Судебник 1497 г., полагает одно доказательство — крестное целование. Но настоящий Судебник прибавляет еще следующее определение этого иска: «ежели искать будет чужеземец на русском или русский на чуже­земце, то бросить им жребий кому целовать крест». 8. Когда истец и ответ­чик будут подведомы разным судьям, то в таком случае по закону Судеб­ника требуется только, чтобы истец взял сторожа у своего судьи и с ним шел к тому судье, которому подведом ответчик. Ответчиком судья решал иск, но пошлинами от этого иска он делился пополам с истцовым судьей. Это называлось сметным судом.

IV. О вызове в суд. Вызов в суд по правилам царского Судебника про­изводился в том же порядке, как и по Судебнику 1497 г., т. е. через не-делыциков и приставов, только старому порядку здесь дано больше оп­ределенности. По Судебнику 1497 года недольщики и пристава могли и не сами отвозить приставную к вызываемому, а послать с ней кого-ни-

458

будь из своих родственников или знакомых. Вследствие этого тогда было много злоупотреблений при вызове: лица, посылаемые неделыциками и приставами, как не ответственные перед правительством, обыкновенно брали посулы с вызываемых, вызывали не тех, кого нужно и пр. Для пре­кращения этого в настоящем Судебнике изложены некоторые правила, обеспечивающие ответчиков от своеволия неделыцнков и приставов, В ви­ду этого царский Судебник узаконил следующий порядок вызова в суд: 1. Он запрещает недельщикам и приставам посылать за ответчиком сво­их родственников или знакомых и приказывает каждому недельщику об­разовать особую общину ездоков, которые бы обязывались ездить зв него, когда он не может, и которые были бы записаны в особой книге у дьяка вслед за неделыциками. Поэтому каждый неделыцик при наступлении его очередной недели должен был вместе со своими ездоками являться к дьяку, который, осмотрев их, записывал вместе с неделыциком в книгу. Такой порядок царский Судебник узаконил с той целью, чтобы недель-щики, в случае каких-либо исков за притеснения при вызове ответчика, не могли запираться. 2. Для удобнейшего наблюдения за порядком при вызове царский Судебник узаконил, чтобы каждый неделыцик имел не более 7 ездоков, которые бы находились в круговой поруке, и в случае исков на одном отвечали бы за него все, так же как и неделыцик; сверх того виновный сажался в тюрьму. 3. Организовав общину неделыцико-вых ездоков, царский Судебник узаконил, чтобы не было ездоков неза­писанных или, как тогда говорили, *не состоявших в заговоре» с каким-нибудь неделыциком. По новому закону каждый из таких ездоков нака­зывался торговой казнью за то только, что он назвался ездоком; а ежели при этом на кем будут искать за обиду или за обман, то, кроме торговой казни, он еще приговаривался без суда к уплате по всем искам. 4. Недель-щики или ездоке приехав в город или волость, где жил вызываемый, дол­жны представить свою приставную наместнику или волостелю и их тиу­нам; от наместника или волостеля давался км доводчик, через которого уже они и вызывали ответчика; при этом они брали с ответчика поруч­ную запись в том, что он явится на суд в срок, и отвозили эту запись в тот суд, от которого были посланы. Если же ответчик не мог или не хотел дать поручной записи о своей явке в суд, то в таком случае иеделыцик обязан был заковать его в цепи и держать под арестом до срока суда. По­этому для ограждения ответчика от насилия кеделыциков или ездоков царский Судебник требует, чтобы каждый неделыцик арестовал ответ­чика не прежде, как объявив городским или волостным выборным лю­дям, что такой-то вызывается в суд и что никто не ручается за своевре­менную явку его в суд; если и выборные также не поручались за ответчи­ка, то тогда неделыцик мог сковать и арестовать его. Но если бы неделыцик или пристав арестовал ответчика без заявления выборным, то родственники или друзья ответчика имели право жаловаться на не-делыцика, и по этой жалобе арестованный освобождался, а неделыцик

459

или пристав приговаривался к уплате определенной пени за бесчестье от­ветчику, да сверх того, если бы при этом его обвнняли в каких-нибудь убытках, причиненных ответчику при вызове, то за эти убытки он обя­зан был заплатить вдвое. Организовав общины ездоков и оградив подсу­димых от произвола педелыциков и приставов, царский Судебник остав­ляет неприкосновенными все прежние порядки вызова в суд: он оставил в прежней силе и три срока для явки в суд, и семь дней для отсрочки до выдачи бессудной грамоты, и присылку поверенных вместо самих тяжу­щихся, и прежнее количество пошлин, как дьякам с подьячими за пе­чать, так л приставам и неделыцикам за езд и хоженое, и только приба­вил одно правило, что ежели неделыцик будет вызывать несколько това­рищей ло одному делу, то он обязав объявить о вызове только одному из них, который уже обязывался объявлять и веем другим вызываемым. Наконец, 5. Царский Судебник узаконяет особые формы для вызова в суд наместников, волостелей и их тиунов и доводчиков. Ло этой форме они, во-первых, должны, гак же как и все подсудимые, являться в суд сами или прислать своих поверенных в определенный срок; а если они не яв­лялись в срок, то на них, как и на всех других ответчиков, выдавалась бессудная грамота. Во-вторых, приставная грамота на наместника, во­лостеля, тиуна и доводчика получалась кеделыником не от боярина или дьяка, а от Боярской Думы, и притом срок для явки в суд ии назначался «когда они съедут с жалованья», т. е. по окончании их службы.

V.O порядке судопроизводства. Царский Судебник, узаконив при вызове в суд такие меры, которые обеспечивали бы ответчиков от произ­вола судебных приставов и неделыцпков, обеспечивает их к от произво­ла самих истцов, чтобы истцы не входили в суд с ложными жалобами, но чтобы жалобы их основывались на действительных фактах. Царский Судебник узаконяет, во-первых, чтобы каждый истец предъявлял толь­ко тот иск, который не превышает гуммы имущества, находящегося в его владении. С этой целью было установлено, чтобы старосты, сотские и целовальники, которые производили раскладку податей и повинностей, каждогодно присылали в Москву в свои приказы разметные и др. дан­ные книги за своей подписью, а другие такие же книги своих разметов передавали бы тем старостам и целовальникам своего города, которые сидят на суде у наместника. На основании этих книг судьи в делах по искам и должны были решать: давать суд истцу или отказать ему в суде. Если истец предъявлял иск на сумму, не превышавшую тог капитал, с которого он оплатил подати, то его иск признавался судом; но если истец предъявлял иск по сумме, превышавшей тот капитал, который он опла­чивал податьми, то судьи тем самым без суда обвиняли его и брали с него пеню, л ля укрывательство государевых податей отсылали его в Москву к гогударю, взяв С него наперед поручную запись. На этих же основаниях производился суд и но искам городских жителей на наместника. Если кто-нибудь из городских жителей подавал жалобу на намрстиика, то суд

460

прежде всего требовал разметные книги тех городских жителей; но если они не доставляли своих разметных книг, то к в суде на наместника им отказывали. Во-вторых, истец и ответчик, допущенные к суду, могли тре­бовать отсрочки суда или оба вместе, или один из них. В первом случае судебные срочные пошлины они платили пополам, а в последнем — тот, кто просил отсрочки. Сочные грамоты должен был держать у себя дьяк за своей печатью. Если ответчик не являлся на суд в срок, прописанный в срочной, то по прошествии 7-8 дней после этого на него выдавалась истцу бессудная грамота, и сверх того он обязан был заплатить весь иск, судебные пошлины и все то, что издержал в течение 7 дней после срока явившийся на суд его противник, за что полагалось по три деньги в день. В-третьвх, суд допускался только тогда, когда истец и ответчик или их поверенные были налицо, а иначе суда не было и на яеявившегося выда­валась бессудная грамота. В-четвертых, при явке в суд истца И ответчи­ка или их поверенных суд производился не иначе, как в присутствии ста­росты и целовальников, избираемых обществом для присутствования на наместничьем суде. Эти выборные должны были иметь при себе земско­го дьнка, который записывал весь порядок суда, все вопросы и ответы на суде, все грамоты и др. доказательства и составлял из всего этого судный список, который за подписью земских выборных и за земской печатью оставался у наместника, а копия с него, писанная наместничьим писцом, подписанная дьяком наместника и скрепленная печатью наместника, от­давалась на сохранение земским выборным. (Эта копия обыкновенно от­давалась тем из выборных судей, которые не знали грамоты.) В-пятых, при докладе судного списка для окончательного решения дела или про­изнесения судебного приговора в суде опять должны были быть истец и ответчик или их поверенные, и если они оговаривали подложным суд­ный список, то в таком случае выборные судные мужи, участвовавшие в составлении судного списка, должны были явиться в суд и принести с собой копию судного списка, хранившуюся у них, для сличения ее с под­линником. Ежели судные мужи говорили, что суд был именно так, как написано в судном списке, и копия будет слово против слова со списком, то оболгавшего список тем и обвиняли. Но если судные мужи говорили, что суд был не таков и список писан не земским дьяком, подписи ка спис­ке не их и список не будет сходен с копией слово против слова, то в таком случае обвинялся первый судья: на нем доправлялся иск и сверх того он платил пеню, назначаемую государем. А если судные мужи, знающие гра­моту, порознят с судными мужами, незнающими грамоту, и примут сто­рону судьи, и если по сличении судного списка с копией судных мужей, не знающих грамоты, окажется между ними разница, то в таком случае иск и государева пеня доправлялись как на судье, так и на судных му­жах, принявших его сторону. В-б-х, ежели на суд наместничий или во-лостельский поступала жалоба в суд боярский или государев, то суд по этой жалобе производился перед судьями государевым дьяком, который

461

записывал все показания истца и ответчика и ссылки их на послухов, отдавал записанное подьячему для переписки, потом скреплял каждый лист дела своей подписью и держал его у себя за своей печатью. Если какое судебное дело не за печатью дьяка и без его подписи вынут у по­дьячего, то подьячий за это подвергался торговой казни, ас дьяка взыс­кивался весь иск и все судебные убытки и пошлины. А если дело было вынуто у подьячего на квартире или за городом, то иск к все судебные убытки тоже платил дьяк, а подьячего били кнутом и отставляли от должности с тем, чтобы никогда не поставлять его в подьячие. В-7-х, когда боярскин суд решал дело и произносил приговор, то тот приговор записывался дьяком, а истец и ответчик не должны были присутство­вать при этом. Если же возникала надобность спросить что-либо у ист­ца и ответчика, то их вызывали в суд, но после допроса удаляли опять. А когда приговор был записан дьяком, то его читали только в присут­ствии бояр.

VI. О порядке суда по уголовным делам. Уголовный суд по царскому Судебнику в главных своих основаниях одинаков с тем, какой был и по Судебнику 1497 г., только в царском Судебнике он развит подробнее. Особенно важным нововведением царского Судебника относительно уго­ловного суда нужно признать то, что он сделал разделение между разбой­ными, душегубными и татебными делами и назначил для двух первых особых судей, называвшихся губными старостами. Относительно суда над татямя царский Судебник предписывает, во-первых, что если тать будет приведен с поличным в первый раз, то его судить обыкновенным судом, т.е. гражданским, но в то время, когда наместник будет производить суд, сделать повальный обыск о тате, т. е. спросить о нем у того общества, к которому он принадлежит. Если общество на повальном обыске называ­ло татя лихим человеком, то его подвергали пытке1 и если под пыткой он сознавался в преступлении, то его казнили, а если не сознавался, то сажали в тюрьму и держали в тюрьме до смерти, а иск доправляли из его имения. Если же при повальном обыске общество называло уличаемого в краже добрым человеком и показывало, что он не бывал уличаем в кра­же прежде, то его били кнутом на торгу и отдавали на поруки, а ежели порук по нем не было, то его сажали в тюрьму до тех пор, пока не находи­лись поруки. Если же тать будет пойман с поличным в другой раз, то его прямо подвергать пытке, и если он под пыткой сознается во взводимом яа него преступлении, то его казнить смертью, а ежели не сознается, то о нем также производить повальный обыск. Если по повальному обыску вор оказывался добрым человеком, то его казнили торговой казнью и от­давали * на крепкие поруки * или же сажали в тюрьму, если у него не было порук; & если общество называло вора лихим человеком, то его казнили

1 С Судебника ли началась пытка или она существовала прежде, об этом ничего определенного сказать нельзя. По всей вероятности, Судебник только узаконил то, что существовало прежде него в обычае.

462

смертной казнью. Во-вторых, относительно суда над разбойниками, ду­шегубцами, крамольниками, поджигателями и прочими царский Судеб­ник узяконяет: ежели разбойник, душегубец, ябедник, подделыватель монет и актов и пр., оглашенные в обществе ведомыми лихими людьми, будут судиться в Москве, то по боярскому суду, без выдачи их истцу го­ловой, казнить смертью при тиуне и дворском, а иск доправить из их иму­щества. В других же городах суд над такими преступниками принадле­жал губным старостам, которые судили по особым губным грамотам. Наместники обязаны были отсылать подобных людей к губным старо­стам. В-третьих, убийца своего господина, обвиненный в сдаче города не­приятелю, крамольник, святотатец, головной тать (т. е. тот, кто крадет свободу другого, продает другого в неволю обманом или насильно) и за-жигалыцик, если по повальному обыску оказывались ведомыми лихи­ми людьми, то их казнили смертной казнью, а из имущества их доправ-ляли иск.

Вторая половина Судебника 1550 года. Во второй половине Судеб­ника царя Ивана Васильевича помещены узаконения: I )о холопстве и найме, 2) о поземельном владении, 3) о крестьянском выходе, 4) о най­ме, 5) о купле и 6) о наследстве,

I. Узаконения о холопстве представляют много новых правил и форм. Царский Судебник прежде всего делает строгое различие между полным или обельным холопом и кабальным и представляет ряд узаконений об обоих видах холопства.

1) Узаконения о полных холопах. Полными холопами Судебник 1550 г. признает тех же, которые признаны таковыми и в Судебнике 1497 г., т. е. по полной и по докладной грамотам, по сельскому ключу и тиунству, по рождению, по браку, по духовкой и по приданому. Но царс­кий Судебник вводит много нового относительно полного холопства: по нему, во-первых, дети, рожденные до холопства родителей, признавались свободными; во-вторых, по тиунству и по сельскому ключу холопство признавалось только с полной грамотой или докладной; в-третьих, холо­пам не дозволялось продавать детей своих, рожденных до холопства; в-четвертых, при написании полной или докладной грамоты непременно должны были находиться свидетели, а преимущественно близкие род­ственники того, на кого писалась полная ила докладная; в-пятых, царс­кий Судебник требует, чтобы отпускная холопу, написанная рукой его господина и подписанная дьяком, выдавалась только в трех местах: в Мос­кве, в Новгороде и в Пскове; в Москве отпускная выдавалась боярами и дьяками приказов, управлявших разными городами, а в Новгороде и Пскове — тамошними наместниками; в-шестых, ежели на одном холопе положат две полные или докладные (т. е. если два господина заявят свои права на одного и того же холопа и представят крепости), то по судебни­ку холоп признавался принадлежавшим тому, кто представил старшую полную или докладную, а чей документ моложе, тот не только лишался

463

холопа и денег, заплаченных за него, но сверх того, если первый владе­лец холопа говорил, что холоп убежал, обокрав его, то приговаривался рще к плате всего того, что украл холоп. В-седьмых, царский Судебник запрещает принимать в холопство служилых боярских детей и их детей, не бывших еще в службе, но не препятствует принимать в холопство от­ставленных от службы боярских детей.

Узаконения о кабальных холопах. Царский Судебник различает

кабалу .темную от служилой. Служилыми холопами натыкались те, в

кабале которых прямо прописывалось, что они взяли у заимодавца

столько-то денег с обязательством служить ему за проценты; они по уп­

лате долга становились свободными, точно так же, как по Русской Прав­

де закупы, а по Псковской грамоте — серебряники. Это_былойе jure, a de

facto они оставались несвободными до самой смерги своего ааимодавца.

Кабальные по заемной не обязывались служить заимодавцу, они счита­

лись полусвободными, а по уплате долга делались вполне свободными.

Но царскому Судебнику, во-1-х, не дозволялось писать кабалы на сумму

свыше 15 рублей на одного человека; во-2-х, служилая кабяла считалась

действительной только тогда, когда она скреплена боярской печатью и

подписью дьяка; в-3-х, кабалы дозволялось брать только на вольных

людей, а отнюдь не на холопей, а кто возьмет кабалу с холопа, тот не толь­

ко лишается денег, отданных ему, но и обязывается уплатить господину

холопа все иски, если он покажет, что холоп убежал, обокрав его; в-4-х,

если в кабальной не прописывалось, что давший ее обязан служить заи­

модавцу за проценты, то заимодавец не мог держать его у себя в услуже­

нии, а иначе, если бы заимодавец стал держать у себя такого кабального,

а кабальный, обокрав его, убежал бы, то заимодавец не имел права ис­

кать на нем и лишался как денег п процентов на кабальном, так и того,

что он украл.

Узаконения о наймитах. Первая статья царского Судебника о най­

митах вполне сходна с подобной же статьей Судебника 1497 г. По этой

статье наймит, оставивший своего господина, ие дослужив срока или не

исполнив условной работы, лишался найма. Но царский Судебник к это­

му прибавляет, что ежели господин по окончании работы наймита не за­

хочет заплатить ему условленной платы, а наймит уличит его в этом, то

хозяин обязан выдать ему двойную наемную плату,

II. О поземельном владении. Царский Судебник оставил неприкос­новенными веете узаконения о поземельном владении, какие мы видели в Судебнике 149? г., и только прибавил одно важное узаконение о нраве выкупа вотчин родственниками. В прежнем Судебнике также было уза­конение о нраве выкупа вотчин, но там не были определены ни срок вы­купа, ни условия его, В царском же Судебнике это установление приведе­но к возможной ясности и определенности — для выкупа вотчян родствен-никам назначается 40-летний срок. Но чтобы обеспечить чем-нибудь покупателей и во избежание различных споров, царский Судебник уза-

464

кокяет: во-первых, внучата и дети не имеют права выкупать вотчин, про­данных их дедом и отцом; право выкупа имеют только родственники по баковой линии родства; во-вторых, братья и племянники не имеют нра­ва выкупа вотчины, если они подписались свидетелями при совершении купчей на нее; в-третьих, выкупить вотчину можно только за ту сумму, за которую она продана; в-четвертых, братья л племянники продавшего вотчину не имеют права выкупать ее, если она была у продавца не родо­вая, а купленная; в-пятых, выкупивший вотчину в законные 40 лет дол­жен держать ее за собой и продавать ее может только тем из своих род­ственников, которые не подписывались свидетелями при первой ее про­даже, но продавать ее в чужой род он не может, а иначе вотчина возвращается первому ее покупателю; в-шестых, ежели кто выкупит вот­чину на чУжие деньги с тем, чтобы держать ее на свое имя, и ежели об этом узнает первый покупатель вотчины, то ояа возвращается ему, а вы­купивший лишается своих денег; в-седьмых, ежели кто хочет заложить свою вотчину стороннему человеку мимо своих вотчичей, то этот может принять ее в залог, но только по той цене, какой стоит вотчина, а не да­вать за нее более чем стоит, в противном случае при выкупе родствен-ники заложившего выкупали ее по настоящей цене, а не по закладной; в-восьмых, ежели кто при обмене родовой вотчины на вотчину у сторон­него человека брал земли меньше, а за остальное получал деньги, то в случае выкупа родственники могли требовать всю вотчинную землю, не касаясь денег.

III. О крестьянском выходе. Царский Судебник назначает для крес­тьянского выхода тот же срок, какой положен и в Судебнике 1497 г., но делает к прежним узаконениям следующие прибавления: I) он повыша­ет цену зп пожилое на 2 алтына; 2) лесными местностями он называет те, от которых до строевого леса не более 10 верст расстояния; 3} узаконяет брать эа пожилое с ворот, т. е. с целого двора, а не е каждого строения; 4) царский Судебник прибавляет пошлины 2 алтына «за своз» {т. е. ког­да сбежал крестьянин с земли) и говорит, что «других пошлин нет», т. е. что господин по уплате этих двух пошлин не мог удерживать у себя крес­тьянина, хотя бы имел на нем другие какие-либо иски; 5) крестьянский хлеб, посеянный на земле владельческой, оставался за крестьянином, ко­торый мог сжать его после ухода с земель владельца в свою пользу, а вла­дельцу земли заплатить за это «боран в два алтына». Относительно ка­зенных податей царский Судебник узаконяет, что крестьянин должен платить подати только до тех пор, пока у него есть рожь в земле. По ухо­де с земли владельца крестьянин прекращал все свои обязательства от­носительно его; 6) крестьянин с земли во всякое время мог продать себя в холопство, для этого не полагалось никакого определенного срока; хлеб же, посеянный им на земле владельца, оставался за ним, если только кре­стьянин оплачивал его казенной податью, а иначе он лишался посеянно­го хлеба в пользу казны.

465

IV.           О займе. Займы по царскому Судебнику, во-первых, допускались

с кабалой и без кабалы; но в случае бескабальных исков кредитор дол­

жен был представить свидетелей в доказательство своего иска, а иначе

такой иск не допускался. В кабельной прописывалась как заемная сум­

ма и проценты, так и срок платежа займа и процентов. Ежели же креди­

тор и должник захотят сделать отсрочку по займу, то эта отсрочка непре­

менно должна быть сделана с боярского доклада и за подписью дьяка, а

иначе она теряла свое значение; во-вторых, в займах между купцами в

случае несостоятельности должника царский Судебник следует тем же

правилам, какие узаконены в Судебнике 1497 года, т. е. он делит несос­

тоятельных купцов на несчастных и виноватых и определяет, чтобы пер­

вым выдавалась полетная грамота, по которой рассрочивалась уплата

долга по годам и без процентов. Но к этим правилам царский Судебник

прибавляет еще следующие: 1) чтобы срок уплаты долга определялся в

полетной грамоте сообразно с оставшимся капиталом должника; 2) в слу­

чае утраты занятых денег в разбое полетная грамота не должна иметь силы,

когда разбойник будет пойман и с него взыщутся отнятые им деньги.

V.            Окунле. Царский Судебник требует, во-первых, чтобы при покуп­

ке поношенного платья на тогу или в лавке покупатель брал поруку на

продавце, что это не краденое, и ежели кто купит без поруки, то в случае

иска тем и обвиняется, что купил без поруки. Во-вторых, царский Су­

дебник излагает правила при покупке и продаже лошадей. Эти правила

следующие: 1} при покупке лошадей на Москве и в Московском уезде

клеймить их на Москве у государевых пятенщиков, а пятенщикам запи­

сывать лошадей в книги и брать за пятно пошлину по старине; 2) при по­

купке или мене лошадей по городам и волостям пятнать лошадей у наме­

стников или волостелей; записывать в книги продаваемых или промени­

ваемых лошадей земскому дьяку, а книги хранить у целовальников; а

пятенщикам за пятно брать по деньге с купца и продавца, целовальнику

же и дьяку в предупреждение споров образчик клейма записывать в кни­

гу; 3) ежели кто купит или променяет лошадь в своей волости и в тот же

день не запишет ее в книге и не заклеймит, а в том его уличат, то намест­

нику или волостелю и пятенщику взять с него пронятенья 2 рубля. А еже­

ли бы кто стал предъявлять свои права на лошадь, которую покупатель

не заклеймил у пятенщика, и стал бы искать других пропаж при лоша­

ди, то покупатель, не заклеймивший лошадь, признавался виновным и

не только лишался лошади, но и уплачивал весь иск, предъявленный на

него; 4) боярские дети точно так же, как и прочие жители, должны пят­

нать покупаемых и промениваемых лошадей, но во время военного похо­

да они могут покупать лошадей и без клейменья, а в случае иска на куп­

ленную лошадь представляют только свидетелей 5 или 6 человек; 5) если

кто купит лошадь не в своем присуде, т. е. не в своем уезде или волости,

то должен пятнать ее там, где купил, а если приведет ее домой не пятнен­

ную, то должен платить пропятенье.

466

Все эти правила были известны на практике еще гораздо ранее изда­ния царского Судебника, мы их встречаем в разных уставных грамотах XIV к XV столетий. Царский Судебник только дал больше форм и опре­делений пятеныо и предоставил его или царскому пятенщику, или наме­стникам и волостелям, тогда как прежде право пятненья принадлежало нередко частным землевладельцам, монастырям и знатным вотчинникам.

VI. Законы о наследстве в царском Судебнике оставлены те же, ка­кие были и в Судебнике 1497 г., т. е. после умершего без завещания на­следниками были сперва сыновья, потом дочери, а потом и другие род­ственники, по степеням родства.

Стоглав. Стоглав был издан на Московском Соборе 1551г. Царь Иван Васильевич, издав Судебник, т. е. узаконение относительно суда и уп­равы в делах светских, вслед затем обратился и к устройству церков­ных дел. С этой целью он созвал в Москве собор духовных властей И, представив этому собору свой Судебник на утверждение, в то же время предложил ему 37 вопросов, относящихся к делам собственно церков­ным и церковио-гражданским, и просил, чтобы члены собора, по разре­шении этих вопросов, на основании церковных постановлений и граж­данских уставов, составили необходимые узаконения для руководства на последующее время, а также занялись бы разрешением других воп­росов, которые найдут нужными для лучшего гражданского устройства церкви и для единообразного порядка в церковных делах. Собор, созван­ный царем Иваном Васильевичем для утверждения Судебника и для составления нового положения о церковных и церковно-граждаяеких делах, был открыт 23 февраля 1551 года в царских палатах, в присут­ствии самого царя и бояр. Собор преимущественно состоял из духовных лиц; председателем его был митрополит Макарии, а среди его членов были: 3 архиепископа, 6 епископов и многие архимандриты, игумены и другие значительные духовные лица. Источником для своих решений Собор принял, во-первых, правила Апостольские и правила святых от­цов, греческий Номоканон и правила прежних русских соборов, прави­ла русских митрополитов и других русских учителей церкви, в особен­ности знаменитого Иосифа Волоцкого, митрополита Петра, Киприана и других русских митрополитов; в разрешении же тех вопросов, кото­рые ве были известны прежде, Собор составил свои правила. Сборник правил, составленных на Московском Соборе 1551 г., известен под име­нем Стоглава, потому что его узаконения разделены на 100 глав. Воп­росы, разобранные в Стоглаве, по существу своему разделяются на чис­то церковные и церковно-гражданские. Первые из них разрешены час­тью на основании правил Апостольских и отеческих, как греческих, так и русских, а частью их решения были составлены самим собором; вто­рые же — частью на основании греческих законов, находящихся в Кор­мчей, частью по русским древним уставам, частью же представлены были на разрешение государя. Нас интересуют только церковно-гражданские

467

узаконения, Московского Собора 1551 г., поэтому мы рассмотрим толь­ко их, не касаясь узаконений чисто церковных. Церковно- гражданские узаконения Стоглава можно разделить на следующие огделы: 1) о свя­тительском суде и управлении; 2) о поповских старостах; 3) о священ­никах и причте; 4) о монастырях; 5) о монастырских имениях; 6) О пи­сании святых икон и книг; 7) об училищах; 8) о делах благотворитель­ности; 9) о праздниках; 10) о прекращении разных суеверий в народе.

I. О святительском суде и управлении. Собор 1б51.года требует, 1) чтобы никто не вступался в святительский суд, и в подтверждение этого приводит как греческие узаконения о неприкосновенности суда святи­тельского, так и русские. Из последних особенно ссылается на устав Св. Владимира и послание митрополита Киприана в Псков о святительском суде. 2) Собор отменяет все прежние царские грамоты, так называемые судильные, по которым разные архимандриты, игумены и попы освобож­дались от подсудности своему епископу, и подчиняет всех церковных лю­дей суду местного епископа по всем делам, кроме татебных (с поличным), разбойных и душегубных, подлежавших светскому суду. Если же духов­ного чина будут искать обид на мирских людях, то им взять у своего епис­копа судью духовного и с ними судиться у мирского судьи но Судебнику. А ежели мирские люди будут чего искать на монастырских слугах и кре­стьянах, то им судиться у государевых бояр, т. е. в приказе Большого Дворца, который заведовал всеми делами по монастырским имуществом. 3) Московский Собор делит святительский суд на церковный и мирской. Церковному суду подлежали все дела церковные или, как сказано в Сто-главе, * греховные», как церковных людей, так и светских. Суд этот про­изводил сам святитель с архимандритами и игуменами по церковным пра­вилам, и к нему не допускался никто из светских, за исключением истцов. Мирскому суду святителя подлежали все гражданские дела духовных и других лиц, подведомственных церкви, а также дела по духовным заве­щаниям всех лиц, как церковных, так и светских. Первоначальное про­изводство этих дел принадлежало святительским боярам. Кроме бояр на мирском святительском суде присутствовали: поповские старосты и пя-тидесятские священники, которые исправляли свои судейские обязан­ности по двое или по трое понедельно, а также и городские старосты и целовальники и земский дьяк. Руководством для этого суда служил Су­дебник. В тех городах и волостях, где искони были установлены святи­тельские десятильники, этот суд принадлежал им.

Относительно управления епископом своей епархией Стоглав уза-коняег: 1) чтобы каждый епископ в своей области избирал по городам и селениям поповских старост и десятских священников; для Москвы Сто­глав назначает 7 поповских старост, а для других городов — смотря по надобности. Поповские старосты обязаны были смотреть за церковным порядком и за поведением священников и причта. А для надзора за по­повскими старостами и для наблюдения за порядком и правильностью

468

священноелужения, епископы должны были время от времен посылать доверенных соборных священников с духовными поучениями причту и народу (которые писались самими епископами). Сверх того, еписко­пы по Стоглаву должны были писать грамоты к местным архимандри­там, игуменам и протопопам, чтобы они также надзирали за поповски­ми старостами и причтами их местности. 2) Епископы, каждый в своей области, должны наблюдать, чтобы мирские люди без нужды не строи­ли новых церквей, чтобы старые церкви не оставались в небрежении, строители церквей не оставляли их без содержания и обеспечивпли бы содержание причта. 3) Епископы должны наблюдать, чтобы затворни­ки и пустынники не скитались по городам и селам, а если где отыщутся таковые, то отсылать их в монастыри и затворы; чтобы обители и пус­тыни учреждались с разрешения государя и благословения епископа и чтобы мелкие скиты и пустыни, построенные без разрешения, сноси­лись в одну пустынь, церкви же в таких пустынях уничтожать или при­писывать к монастырям и приходским церквям, или обращать в погос­ты и приходы, а монахов из них переводить в более устроенные монас­тыри. 4) Архимандритов и игуменов епископы должны назначать по правилам церковным и по прошению монастырской братии. Но один архиерей яе мог назначать архимандритов и игуменов, а должен был докладывать об их назначении государю, потому что они назначались для управления не одной монастырской братией, но и имуществами мо­настырскими, а эти имущества зависели от государя. 5) Епископы сво­их бояр и дьяков, уличенных но взятках три раза, сами отставляют от должности, лишают поместий и отсылают от себя, а неуличенных во взятках не могут отсылать без разрешения государя, А у которого епис­копа «изведутся», т. е. помрут бояре, ил и дворецкие, или дьяки, то при­бирать их из тех же фамилий, а если не будет их, то из других фами­лий, но не иначе как с разрешения государя.

II. О поповских старостах. Поповских старост избирали епископы по своему усмотрению, сколько для какого города нужно. Обязанности их были следующие: 1) поповские старосты, каждый в своем ведомстве, дол­жны были наблюдать за церковным порядком и благочинием; они долж­ны были наблюдать, чтобы священники во всех церквях после заутрени читали народу поучения из «толкового Евангелия» (так называется сбор-ннк поучений, написанных на тексты всего Евангелия), поучения Иоан­на Златоуста, жития святых и т. п. 2) Они должны были наблюдать, что­бы в подведомственных им церквях иконы, священные сосуды, книги я другие принадлежности богослужения были исправны и старое обновля­лось. 3) Поповским старостам вменялось в обязанности смотреть за пове­дением священников и причта, а также осматривать, у всех ли подведом­ственных им священников и дьяконов есть необходимые документы на право их службы, как-то: ставленные, благословенные, отпускные, пе­реходные и другие грамоты, а у кого не окажется этих документов, тем

469

запрещать священнодействовать и отсылать их к святителю. 4) Старо­сты заведовали сбором венечных пошлин от браков в пользу епископа. Для этого они выбирали искусных священников *в заказчики», кото­рые смотрели, чтобы не было противозаконных браков, выдавали так называемые «знамена* (т. е. свидетельства о браках) и заведовали ве­нечными пошлинами.

О священниках и причте. Священники, дьякони н весь причт:

1) по Стоглаву разделены на ружных и приходских. Ружкыми называ­

лись те, которые служили при церквях, построенных прихожанами, и

содержались приходом. Ружные священники и дьяконы выбирались го­

сударевым наместником, дворецким, дьяком или вообще тем лицом, от

которого зависела та местность, к которой принадлежала церковь, а при­

ходские — самими прихожанами. 2) Избирать в священники и дьяконы

по Стоглаву должно было «людей искусных и грамоте гораздых и жити­

ем честных и непорочных» и отнюдь не брать с них деньги за избрание.

Избранного для церковной службы приводили к епископу, и если епис­

коп по испытании находил его достойным, то посвящал и выдавал ему

ставленную грамоту. При переходе священника или дьякона из одного

прихода в другой им выдавались от епископа переходные грамоты.

3) Вдовые священники и дьяконы по Стоглаву лишаются права священ-

нослужения, если они не поступают в монастырь. Оставаясь при прежних

церквях, они уже не могли совершать таинств, а только исполняли раз­

личные церковные требы: молебны, панихиды и т. п. и за это пользова­

лись четвертой частью доходов. На право этой службы они получали от

епископа так называемые ^благословенные грамоты*; священники —

*jnuтрахильные*. а дьяконы — *орарьные*. Этот порядок существовал

в России еще с XIV века, об этом свидетельствуют правила митрополита

Алексея; в XVIII веке он был изменен.

О монастырях. По Стоглаву управление монастырями предос­

тавлялось архимандритам игуменам, настоятелям и строителям, кото­

рые должны были управлять вместе с соборными старцами по общему

монастырскому уставу (т. е. по уставу Василия Великого) и по уставу

отценачальника или основателя монастыря. Монастырские настояте­

ли но Стоглаву должны иметь общую трапезу с братьями, а не держать

отдельной. Ни настоятели, ни соборные старцы не должны выходить

из монастыря для житья в монастырских селах. Монастырские села дол­

жны управляться мирскими слугами; монастырскую же казну и вся­

кие монастырские обиходы ведать государевым дворецким. При смене

одного настоятеля другим монастырская казна и все имущество монас­

тырское сдавались по книгам. Настоятель без соборных старцев и без

келаря или казначея не имел права делать никаких распоряжений по

монастырю. А по городам — настоятелям и старцам не ездить без царс­

кого и святительского повеления, а по нужным делам писать с слугамн

к святителю.

470

V.            О монастырских и церковных, имениях. Относительно монастыр­

ских и церковных вотчин Собор 1551 года постановил: 1) монастырские

власти в каждом монастыре должны строго обыскивать, кто давал какие

вотчины монастырю и, обыскав, должны записывать имена вкладчиков

и их родственников для поминовения в дни их памяти. 2) Те вотчины,

которые даны монастырям и церквям *в прок», т. е. без выкупа и без

права отчуждения, епископы и монастыри не должны продавать, закла­

дывать, вообще отчуждать каким-либо образом, а кто из епископов и на­

стоятелей дерзнет продавать те вотчины, тот лишается сана. 3) Но ежели

вкладчик в своем завещании или другом каком акте напишет, что он от­

дает вотчину монастырю или церкви до выкупа и назначит при этом и

выкупную цену вотчины, то монастырские власти и епископы не долж­

ны отказывать родственникам в выкупе, если они принесут ту сумму,

которая назначена вкладчиком. 4) По соборному приговору постановле­

но: епископам и монастырям новых монастырских и святительских сло­

бод в городах не учреждать, а ежели учредят, то этим слободам тянуть во

всякое городское тягло и судиться городским судом; старые же слободы

во всех городах держать и судить о всех делах во старине. 5) Собор запре­

щает епископам и монастырям отдавать деньги в рост, а хлеб«в присып ♦,

а повелевает эти деньги и хлеб употреблять ня вспомоществование мона­

стырским крестьянам; хлеб и деньги выдавать им за поруками и без про­

центов. Это постановление исполнялось во многих отношениях довольно

точно, и вследствие этого крестьяне в монастырских и епископских вот­

чинах, по свидетельству современников, были самые богатые из всех вот­

чинных сел.

VI.           О писании святых икон и книг. 1) Относительно книг Собор

1551 г. по царскому предложению постановил, чтобы в церквях все бого­

служебные книги были исправны. Наблюдать за исправностью книг Со­

бор поручил поповским старостам, которые должны были осматривать и

исправлять книги и наблюдать за писцами, чтобы они списывали книги

исправно с верных образцов и только правильно списанные книги могли

продавать. Продажу же книг, списанных неисправно, поповские старо­

сты должны были запрещать. 2) Относительно иконописи Собор поста­

новил: писать иконы с древних переводов и образцов, как писали древ­

ние греческие иконописцы и как писал Андрей Рублев и другие извест­

ные русские иконописцы. А чтобы сообщить больше правильности

иконописному делу, Собор постановил: избирать лучших людей по свое­

му мастерству и доброй жизни и объявлять их иконописными мастера­

ми, дать им разные привилегии и дать им учеников, чтобы они учили их,

а по выучении — представляли к местным епископам. Если епиокоп на­

ходил работу учеников удовлетворительной И согласной с церковными

подлинниками, а поведение их незазорным, то объявлял их мастерами,

который предоставлялось право писать иконы; а ежели работа учеников

оказывалась неудовлетворительной, несогласной с древними греческими

471

образцами, то епископ запрещал им писать иконы и приказывал и зани­маться каким-либо другим мастерством. Лучших иконописных масте­ров епископы должны были назначать начальниками над другими мас­терами и поручать им смотреть как за работами мастеров, так и за их по­ведением. А чтобы возвысить звпние иконописных мастеров и тем более приохотить к нему лучших людей, Собор предписал, чтобы архиереи и весь народ воздавали иконописцам почет ъпаче простых людей », как цер­ковным служителям.

VII.          Об училищах. По царскому предложению Собор постановил: за­

вести училища по всем городам и поручить это дело духовенству. По со­

борному приговору в Москве и других городах протопопы, священники,

дьяконы и все духовные должны были избирать, по благословению свя­

тителя, из среды своей добрых священников, дьяконов и дьяков, способ­

ных учить грамоте; кроме грамоты требовалось, чтобы онн учили цер­

ковному пению и письму. В домах своих эти, способные учить, должны

были устраиввть училища. В эти училища священники, дьяконы и все

православные христиане должны были отдавать своих детей в обучение

церковному пению, чтению и письму. Священники, дьяконы и дьяки,

избранные в учителя, должны обучать своих учеников страху Божию,

читать, петь со всяким духовным наказанием, а в особенности они долж­

ны были хранить чистоту нравов в своих учениках; учили бы их столько,

сколько сами умели, и силу писания раскрывали бы, ничего ие укрывая,

чтобы ученики могли понимать все книги.

VIII.        О благотворительности. Собор 1551 года делит дела благотво­

рительности на несколько видов: 1) первый род благотворительности,

на который Собор прежде всего обратил внимание, — это благотвори­

тельность к церкви. По определению Собора святители должны были

смотреть, чтобы церкви не оставались в запустении и бел службы, а если

где окажутся церкви бедные, то позаботиться удержать тут священни­

ков и причт и для этого давать им разные льготы и привилегии, осво­

бождать на некоторое время от разных даней и пошлин и наделять их

землями и пашнями. За исключением немногих привилегированны к,

тогда все церкви платили все подати и пошлины епископу; отсюда де­

ление тогдашних церквей на тяглые и нетяглые. 2) Собор обратил вни­

мание на скитающихся по городам и селам чернецов и черниц. Он тре­

бует, чтобы святители, каждый в своей области, брали таких людей,

записывали их и отсылали в монастыри. В монастырях здоровых из них

отдавать под строгое начало и назначать им работы, к каким кто спосо­

бен, а для старых и больных устраивать больницы при монастырях,

снабжать их содержанием и пищей и строго смотреть за их поведением,

а на содержание их государю и святителям делать вклады из своей каз­

ны. 3) Собор обращает внимание на пленников; он требует, чтобы рус­

ских пленников, приводимых гостями в Москву и другие города, выку­

пать за счет царской казны. Для этого Собор постановил, чтобы госу-

472

дарь наложил на народ, по сохам, особую подать, которая была извест­на под именем *полонянечных денег». 4) Относительно нищих вообще Собор постановил, чтобы государь строго запретил возить по городам и селам и класть на улицах для мирскоготтодаяняя больных, калекит. п. и приказал бы по всем городам записывать их в особые книги и устраи­вать для них богадельни мужские и женские, а в богадельнях кормить и одевать их за счет подаяний боголюбцев, а ходить за ними приставить из нищих же здоровых мужчин и женщин. Надзор за такими богадель­нями был предоставлен выборным священникам и особым целовальни­кам из лучших городских людей. 5) Собор обратил внимание на тех странников, которые ходили по городам и селам с иконами и для сбора подаяния на построение церквей и строго запретил ходить по городам и селам таким странникам. А если кто и после этого запрещения ходил с иконами и просил на построение церквей, тех, по определению Собора, должно было выгонять вон из города или селения бичами, а иконы у них отбирать и ставить в церкви.

IX.           О праздниках. К праздникам или, по-нынешнему, табельным

дням Собор причисляет; семь дней до Светлого Воскресенья и семь дней

после Светлого Воскресенья, т. е. страстную и пасхальную недели, день

Рождества Христова, день Богоявленья, день святых апостолов Петра и

Павла и каждый воскресный день в неделе. В эти дни, по определению

Собора, «суды не судятся, людской долг не истязуется, позорища не тво­

рятся». Если в какой-либо из этих дней случался день рождения госуда­

ря или кого-либо из его семейства, то все позорища, назначаемые в этот

день, откладывались до другого дня.

X.            О суевериях. На этот предмет обратил внимание сам государь. Он

в своей речи к Собору предложил несколько вопросов касательно некото­

рых суеверных обычаев и просил, чтобы церковь взяла на себя обязан­

ность прекратить эти суеверия. Собор разделил все суеверия, указанные

царем, на три разряда, изкоторыхк 1-му отнес те, которые должны были

уничтожаться одной церковью, ко 2-му те, преследование которых пору­

чалось церкви вместе с 1Х»сударем, а к 3-му те, преследование которых

предоставлялось одному государю, без участия церкви.

Iразряд суеверий. К нему Собор отнес: 1) неприличный обычай на свадьбах, состоявший в том, что «когда священник поведет с крестом жениха и невесту в церковь, то их сопровождают глумотворцьг, орган­щики, гусельники и смехотворцы, которые поют разные бесовские пес­ни, пляшут и творят разные бесчинства, а священники им не запреща­ют». Собор определил, чтобы священники отнюдь не допускали такого бесчинства. 2) Царь заметил Собору, что «в Троицкую Субботу по селам и погостам мужчины и женщины сходятся на кладбища для поминове­ния умерших, причем сперва плачут с великим воплем, а потом, заста­вивши скоморохов играть разные бесовские игры, начинают скакать, бить в ладоши и петь сатанинские песни». Собор для прекращения этих

473

беспорядков предписал священникам, чтобы они удаляли скоморохов с кладбища, а прихожан своих учили поминать умерших родственников молитвами и милосгыней, а не песнями. 3) Государь поставил на вид Со­бору, «что в народе многие держатся бесовского обычая: в русальную суб­боту (т. е. в субботу всех святых), на Иванов день, в навечерие Рождества Христова и Богоявления мужчины, женщины и девицы сходятся на ноч­ные пляски и игры и песни, которые продолжаются до заутрени, а иные даже на Пасху или на Радуницу (вторник на Фоминой неделе — Новьс-кий праздник) чинят разные бесовские дела; обычая эти: атклич, въю-шща, также радуница и другие бесовские заповеданные язычеством, а также в великий четверг палят солому и кличут поутру мертвецов, а невежественные священники берут приносимую им соль и кладут ее под престол и держат ее там от Светлого Воскресения до седьмого после Пас­хи четверга». Для прекращения этих беспорядков Собор определил, что­бы епископы, каждый в своей области, рассылали по городам и селам грамоты с поучениями и внушали бы священникам, чтобы строго смот­рели за прихожанами — не следовать оставшимся от язычества обыча­ям, а сами не клали бы соли под престол; а если кто из священников бу­дет что подобное делать, тех лишать сана, 4) Царь жаловался Собору, «что суеверный народ в первый понедельник после Петрова поста ходит вить венки и петь песни по языческому обычаю». Собор на жалобу царя отве­тил запрещением этого обычая.

II разряд суеверий, преследование которых должно быть предоставле­но церкви и государю; к ним собор отнес: 1. «Обычай перед судебным по­единком советоваться с волхвами и чародеями, которые прельщают на­род разными еретическими хитростями, предлагают поедннщикам свои кудеснические пособия и по Аристотелевым Вратам и Рафлям и звездам, показывающим счастливые и несчастливые часы, прельщают людей, вследствие чего ябедники, надеясь на кудесничество, не мирятся, выхо­дят на бой и побиваются, — отчего умножается ябедничество». Собор воз­ложил на государя обязанность издать указ, чтобы не было волхвов, чаро­деев и кудесников, а если и после указа окажутся таковые, то на них нала­гать государеву опалу. Церковь же со своей стороны должна была учить христиан, чтобы они не верили волхвам и чародеям и не слушались их; тех же, которые не последуют этим внушениям, положено было отлучать от церкви и проклинать. 2. Царь заметил, что в Пскове мужчины и жен­щины, чернецы и черницы моются вместе в банях, и собор на это заме­чание определил, что государь должен запретить мужчинам и женщи­нам мыться в банях вместе, а что касается до чернецов и черниц, то цер­ковь брала на себя принятие мер к прекращению между ними разных безнравственных обычаев1. Царь спрашивал соборного мнения о тех лю-

1 Этот обычай был заимствован у немцев, соседей псковитян; еще в настоящее вре­мя мы встречаем его в Прибалтийском крае.

474

дях, «которые знают разные еретические хитрости: Рафли, Воронограй. Шестокрыл, Астрономию, Зодию, Альманах, Звездочет. Аристотелевы Врагпы. и иные составы и мудрости еретические и кобы бесовские и ими прельщают людей йот Бога отлучают». Собор решил относительно людей, занимающихся еретическими мудростями, так: он предложил государю назначить таковым по мирским законам казнь, а епископам предписал пре­следовать их церковным отлучением и проклятием. 3. Собор на основании церковных правил определил отлучать от церкви тех христиан, которые будут следовать эллинским обычаям: «призывать волхвов, плескать и пля­сать под бочками, призывать духов над корчагами, веровать в получай, т. е. в роженицу, в обавников, кобииков, волховать в марте месяце и при зарождении каждого месяца, раскладывать огни в воротах своих домов и перед торговищами и, волхвуя, с женами и детьми проходить сквозь тот огонь». Собор определил просить государя, чтобы он указал по всем горо­дам не чинить эллинских бесовских игр и плясаний, а священникам прел-писал убеждать народ оставить подобные игры и обычаи.

/// разряд суеверий, преследование которых возложено было на од­ного государя, был следующий: 1. « Что по дальним городам и селам ско­морохи ходят большими ватагами человек по 60, по 70 и по 100 и в де­ревнях у крестьян сильно пьют и едят, подламывают клети и по дорогам разбивают». 2. «Что боярские дети и всякие бражники зернью играют и пропиваются, службы не служат, ни промыслами не занимаются и от них всякое зло чинится: крадут и разбивают и души губят*. 3. «Что по се­лам, погостам ходят лживые пророки мужчины и женщины, девки и ста­рухи нагие и босые, раепустя длинные волосы, трясутся и убиваются, говорят, что им явилась св. Пятница Анастасия и велела им заповедать христианам, чтобы по средам и пятницам не делали ручного дела и пла­тья не мыли и т. п.». Собор просил об уничтожении этих беспорядков са­мого царя, чтобы он сам принял меры против скоморохов, против игры в зернь и против лживых пророков. По предложению царя Собор имел пра­во взять на себя уничтожение всех этих бесчинств и ввести порядок в жизнь мирян. Вероятно, Иван Васильевич сделал это предложение духо­венству, потому что на западе эти дела находятся в церковном ведении. Но наше духовенство отклонило от себя ведение делами мирян, оно опре­делило над ними только духовный надзор.

Устав о разбойных и татебных делах. Начало этого устава относится к царствованию Ивана Васильевича, но он постоянно пополнялся в пос­ледующие царствования и в конце настоящего периода состоял из следу­ющих отделов; 1) об управлении и судопроизводстве по разбойным делам; 2) о порядке судопроизводства по разбойным делам; 3) о наказаниях за уголовные преступления; и 4) об удовлетворении обиженного.

I. Управление и судопроизводство. Главное управление по разбой­ным и татебным делам принадлежало особому центральному ведомству, так называемому Разбойному Приказу, который назначал всех судей

475

по разбойным делам и делал все распоряжения относнтелыгоеуда по этим делам; местное же заведование разбойных дел принадлежа jo выборным губным старостам. Относительно губных старост устав требует: 1. Что­бы губные старосты по городам были выборными от всяких людей, т. е. от всех классов. 2. Губным целовальникам с губными старостами у дела быть выборным только от сошных людей. 3. Губным дьякам у дела быть но выбору всяких людей. 4. В губной избе и при тюрьмах сторожам быть у дела по выбору от сошных людей и за круговой порукой их. 5. Губным старостам, целовальникам и дьякам без крестного целования у дела не быть. 6. Судом губным старостам, целовальникам и дьякаи ведаться в Разбойном Приказе. 7. Ежели истец будет бить челом на губного старо­сту в его недружестве к нему или в том, что его противник родственник губному старосте, то при деле его быть еще губному старосте из другого города. 8. Губным старостам в городах и в губах вменялосьвобязазшость каждогодно сзывать обывателей или ездить к ним и спрашивать, не зна­ют ли они какого татя или разбойника или чего-либо про разбой, чтобы таким образом нигде не было притона для лихих людей. 9. Если же обыс­кные люди скажут, что у них татей и разбойников нет, а после у них най­дутся тати или разбойники, то с обыскных людей брать «выти» в пользу обиженных, а двух или трех лучших людей из обыскных бить кнутом. Ежели в какой-либо общине пойман будет тать или разбойник, а та об­щина не ловила его, не представляла в суд и не объявляла, то на ней взыс­кивать выти в иск истца и настрого приказать ей, чтобы впредь не укры­вала татей и разбойников,

II. Порядок судопроизводства по разбойным делам. Разбойный Ус­тав говорит: 1. Что разбойников и воров (лихих людей) должно брать под арест, п дворы их, имение и хлеб молоченый опечатывать, а хлеб, сто­ящий еще в поле, на корню, описывать и все это отдавать на сохранение обществу до тех пор, пока не окончится суд, самих же их подвергать пыт­ке. 2. Ежели на которых людях будут искать в разбое и татьбе, но без по­личного, и ежели истец для подтверждения своего иска не может пред­ставить других доказательств, кроме поля и крестного целования, то о таких людях делать повальный обыск; а если на обыске скажут, что они лихие люди, но «лиха их не укажут», то их пытать, и если повинятся с пытки, то сажать их в тюрьму до государева указа, а имение их опеча­тать. Такой порядок существовал при царе Иване Васильевиче. Но при царе Федоре Ивановиче он изменился, именно при нем было постановле­но: таких людей отсылать в Судный Приказ (т. е. в гражданский суд), и когда в Судном Приказе дойдет дело до пыток, то отсылать я Разбойный Приказ. 3. Ежели приведут какого человека с поличным, а поличное у него вынут с приставом и понятыми и он поличного не отведет, то его пытать, а потом, смотря по тому, что он скажет на пытке, казнить его или сажать в тюрьму — *указ чинить, до чего доведется*, сказано в ус­таве. А ежели кого истцы приведут с поличным, взятым у него без при-

476

става и понятых, а он будет говорить, что у него поличного не было, то по нему делать обыск и «по обыску чинить указ». Точно так же, если кто не дает истцу, пришедшему с приставом и понятыми, взять у него поличное или отнимет поличное у истца, то по нему делать обыск и «по обыску чи­нить указ», 4. Ежели тать или разбойник с пытки оговорит кого из своих товарищей, то их брать под арест, переписав и запечатав их имение, и делать им очную ставку с языком (т. е. с тем, кто оговорит их) и ежели после очной ставки оговоривший будет стоять на своем, а оговоренный будет просить об обыске, то сделать по нему большой обыск. Если на обыс­ке оговоренного называли лихим человеком, то его казнили вместе с тем, кто оговорил его; а ежели его одобряли, то он отдавался «на чистые пору­ки» с записью и ему возвращалось все его имение. А ежели вор оговорил вольного бродячего человека, который скажет, что его никто не знает, то его пытать, и если с пытки повинится, то казнить смертью, а не повинит­ся — отдать на поруки; а если не будет по нему порук, то посадить в тюрь­му до тех пор, пока найдутся, поруки. Если оговоренного человека при обыске одна половина обыскных людей одобрит, а другая назовет лихим человеком, то его отдавать на поруки тем обыскным людям, которые его одобрили. А ежели большая половина обыскных людей назовет оговорен­ного лихим человеком или скажет, что не знает его, то такого пытать на­крепко, а потом посадить в тюрьму до смерти, а имение его отдавать в выть. 5. Ежели вор или разбойник оговорит в воровстве или разбое слуг и дворников, принадлежащих дворянам или приказным людям, и еже­ли дворяне или приказные люди скажут, что у них таковые слуги есть, а в суд их не представят, то с них самих брать поручную запись в том. что представят своих оговоренных слуг на очную ставку в суд, А ежели бу­дут оговорены в татьбе или разбое сами дворяне и приказные люди вмес­те с их слугами и крестьянами, то их брать, опечатав их дворы, и делать им очную ставку «с языком», а после очной ставки пытать сперва слуг и крестьян, а если эти с пыток скажут на своих господ, то пытать и господ. А ежели дворяне или приказные люди кого-либо из своих людей приве­дут в суд и оговорят их в разбое или воровстве, или подводе, то таких людей расспрашивать и пытать без обыска и «чинить указ кто до чего доведется».

III. О наказаниях преступников. По Разбойному Уставу назначе­ны следующие наказания уголовным преступникам: 1) татя за первую татьбу наказывать кнутом и отдавать на поруки, а если по нем нет по­рук, то сажать в тюрьму; за вторую татьбу — бить кнутом, отсечь руку и покинуть; за третью и четвертую татьбу — казнить смертью; за пер­вую церковную татьбу татя казнить смертью. 2) Разбойника, повинив­шегося в разбое, при царе Иване Васильевиче наказывали смертью, а не повинившегося заключали в тюрьму до самой его смерти. Но при Бо­рисе Федоровиче относительно разбойников было сделано следующее изменение; если разбойники с пыток скажут, что участвовали в одном

477

разбое, а в том разбое было убийства или поджог дворовый или хлеб­ный, то их казнить смертью; а ежели разбойники скажут, что участво­вали в трех разбоях и в тех разбоях не было убийства или поджога, то их также казнить смертью; а ежели разбойники сознаются в одном или в двух раабоях, но таких, которые не сопровождались убийством или поджогом, то их сажать в тюрьму до тех пор, пока укаэк«т государь. 3) Обвиненные в притонодержательстве татей и разбойников подверга­ются тому же наказанию, какому и тати с разбойниками; той же казни подвергаются и те, которых уличат в пособничестве ворам а разбойни­кам. Если кого тати или разбойники оговорят с пыток, что они отдава­ли ему на сбережение татебное или разбойное или продали ему татеб-ное и разбойное заведомо, то поклажи или покупки на таковых доправ-лять сполна и сверх того брать выти на истца, а самих отдавать на поруки или же сажать в тюрьму, если по ним не будет порук; а ежели о ком тати или разбойники скажут, что отдавали им поклажи или продавали татебное и разбойное, но не заведомо, то таковые поклажи и покупки брать с них сполна, выти же брать с них только в покупках, чтобы не покупали без порук, а в поклаже вытей не брать.

IV. Об удовлетворении истцов по разбойным и татебным делам. В этом отделе говорится: 1) ежели разбойник с пытки повинится, что он и его товарищи ограбили истца и взяли его имение, но что это име­ние они уже растратили, то истцу давать только половину того, что он покажет (предполагалось, что истец непременно увеличит количество разграбленного у него), и это доправлять из имения разбонлика, а чего не хватит, то из имения соучастников разбойника. Это по закону царя Ивана Васильевича; а при Федоре Ивановиче полагалось брать истцу из имения разбойника только то, в чем он сам повинится с пытки, а боль­ше того не брать. 2) Ежели разбойник и его товарищи с пытки повинят­ся, что грабили, а сколько награбили, ее упомянут, то истцу выдавать только четверть того, что он покажет. А ежели разбойник с пытки ска­жет, сколько он взял именно, а остальное не упомнит, то, в чем разбой­ник винится именно, — брать истцу сполна, а за остальное, чего раз­бойник не упомнит, брать только четверть. 3) Ежели, по удовлетворе­нии истца, у разбойника останется что-либо из его имения, то это продать *на государя *; а ежели из разбойничьих животов чего недоста­нет на удовлетворение истца, того истцу не давать из чужих животов и на вытчиков не разводить.

Последние годы XVI столетия ознаменовались двумя весьма важны­ми узаконениями, много способствовавшими падению русского общества в последующие столетия. Эти узаконения: 1) указ о прикреплении крес­тьян к земле и 2) указ о холопах.

Указ о прикреплении крестьян к земле не дошел до нас ни в копии, ни в подлиннике, но, судя по указаниям других памятников, он был издан в 1591 году. По этому указу все крестьяне, состоявшие в тягле,

478

потеряли прежнее право свободного перехода с одной земли на другую и навсегда были прикреплены к той земле, на которой их а о стал указ, без различия — была ли это дворцовая земля, или черная, или монас­тырская, вотчинная или поместная — все равно. Собственно, это еще не было порабощение крестьян, и сделано это было только в интересах казны, именно, для более правильного сбора податей, но тем не менее с издания указа в 1591 г. крестьяне, переходившие от одного владельца к другому, стали называться уже беглыми, и прежний владелец полу­чил право отыскивать беглых крестьян и возвращать на свои земли точ­но так же, как прежде владельцы отыскивали своих рабов. Впрочем, в силу указа 1591 г. крестьяне еще небыли сравнены с рабами; они еще были полноправными членами общины и сделались только бессменны­ми жильцами занятой ими земли, они сделались крепкими не владель­цу, а только земле. Таким образом, со времени издания указа 1591 г. право крестьянина жить на той или другой земле уже не зависело от частных гражданских сделок его с землевладельцем, но обратилось в государственную повинность как для землевладельца, так и для крес­тьянина, так что и само наделение крестьянина землей уже не зависело от землевладельца, а определялось законом. Но это первое узаконение о прикреплении крестьян, еще не касающееся личности крестьянина, а только отношений его к государству, в следующем периоде мало-по­малу изменялось, и в XVIII столетии крестьяне сделались уже полны­ми рабами своих господ.

Указ о холопах был издан в 1597 году. По нему все кабальные холо­пы, в прежнее время полусвободные люди, были почти сравнены с пол­ными холопами или рабами. По закону 1597 г. всех кабальных холопов велено было записывать в холопьи книги и считать прикрепленными к личности господина точно так же, как крестьяне считались прикреплен­ными к земле. Вследствие этого крепости и кабалы холопьи дозволено было совершать во всех городах и записывать в городские крепостные книги. По новому закону вся разница между полными и кабальными холопами состояла только в том, что кабальные были крепки своему гос­подину только до его смерти и господин не мог ни продать кабального, ни заложить, ни отдать его в приданое или по завещанию. Узаконение о ка­бальных холопах было особенно тяжело для вольных людей. В силу это­го нового узаконения все вольные люди, которые нанялись на определен­ный срок, хотя бы на полгода, в службу к какому-нибудь господину, по окончании срока своей службы уже не могли отойти от господина, а де­лались крепкими ему и на них выдавались кабалы. Впрочем, в таком виде закон о холопах просуществовал недолго.

Узаконения о вотчинах и поместьях. По изданию царского Судеб­ника вотчины и поместья в Московском государстве начали постепенно сливаться, т, е. вотчины мало-помалу стали принимать характер поме­стий, а поместья — характер вотчин. Причиной этого было то, что на

479

иотчииы стали налагаться разные службы чисто государственного ха­рактера и они, таким образом, стали постепенно терять характер част­ной собственности, а наоборот, поместья стали принимать характер ча­стный, но и то же прочая с них не были сложены все прежние службы и повинности. Это слитие вотчин с поместьями постепенно все увеличи­валось, и к концу царствования Анны Иопинопны они слились до того, что между ними не стало никакой разницы и названия поместья и вот­чина стали совершенно однозначными.

I.              При слиянии вотчин с поместьями правительство прежде всего об­

ратило внимание на монастырские и церковные вотчины. Через два ме­

сяца по издании Судебника был издан закон, по которому монастыри и

епископы не могли приобретать земли без государева дозволения. В этом

законе говорится: 1) ежели кто продаст вотчину в монастырь или святи­

телю без доклада государю, то эта вотчина отбирается на государя безде­

нежно. А ежели вотчина будет дана на помин души, то она остается за

монастырем и родственники давшего в монастырь вотчину не имеют пра­

ва выкупить ее, если передавший в своем духовном завещании или дру­

гом каком акте не предоставил им право выкупа. 2) Ежели святитель

или монастыри завладели каким-либо поместьем или черными земля­

ми по закладным или другим каким образом, то таковые поместья или

земли отчислять к тому ведомству, к которому они принадлежат исста­

ри. В 1559 г. это узаконение было пополнено новым. В этом новом узако­

нении о вотчинах сказано: 1) в выкупных вотчинах пашенные и лесные

земли должны быть в одной цене. 2) Ежели вотчнчи пожелают выкупить

вотчину у монастыря, поступившую к нему по духовной, и будут жало­

ваться на высокую цену, которая назначена для выкупа, а грамота, по

которой вотчина отдавалась в монастырь, будет уже написана, скрепле­

на печатями и записана у святителя в книге, то им выкупать вотчину по

той цене, которая назначена в грамоте. Но ежели вотчичиеще до утвер­

ждения духовной будут бить челом на дороговизну выкупной цены, то

им давать межевщиков И предоставить выкуп вотчины по той цене, ко­

торой она стоит.

II.            За монастырскими вотчинами было обращено внимание на вот­

чины служилых людей. В 1562 г: был издан закон, по которому служи­

лым князьям запрещалось свои вотчины менять, продавать, закладывать

и отдавать за сестрами в приданое. А ежели какой служилый князь уми­

рал бездетным, то по новому закону его вотчина не переходила к его род­

ственникам, а отбиралась на государя. Таким образом, по этому закону

старинные княжеские вотчины получили характер поместных земель.

Ш. На княжескими вотчинами было обращено внимание и на боирс-кие вотчины, но не на покупные, а на те, которые были даны боярам го­сударем. В 1572 г. был издан закон, по которому только те вотчины посту­пали в надел родственникам, о которых в жалованной грамоте именно было сказано, что они даются такому-то и его роду. А у кого а государевой жа-

480

ловив ной грамоте будет написано, что вотчина дается только на его лицо, или у кого вовсе не будет жалованных грамот, то по смерти этих вотчин­ников вотчины их брать на госудпря, хотя бы после ни х и оста вались дети. Да и в тех вотчинах, которые были даны в род, по новому закону сделано Значительное ограничение относительно порядка наследования в них; именно, по новому закону было определено: 1) после отца наследовать детям; 2) а если не будет детей, то родным братьям, их детям и внучатам; 3) если который сын или внук помрет бездетным, то его жребий отдавать его братьям, дядям, племянникам или внучатам, а далее внучат жало­ванную вотчину не отдавать; 4) если который внук умрет бездетным и после него останутся только правнучатые братья, то им вотчины не отда­вать, а отбирать ее на государя. Потом, в 1627 году, относительно жало­ванных вотчин был издан дополнительный закон, по которому бездет­ная жена отстранялась от наследства в выслуженных вотчинах мужа, а напротив, дочери, сестры, племянницы и другие родственницы, как за­мужние, так и незамужние, допускались к наследству. В 1628 г. этот за­кон был дополнен новым законом, по которому дочь вотчинника допус­калась к наследству в выслуженной вотчине только в таком случае, ког­да у него не было сыновей. В 1628 году было издано узаконение, которым ограничивалось право няследоваяия и родовыми вотчинами; это узако­нение приравняло родовые вотчины к выслуженным. По этому закону полагалось, что родовые вотчины по смерти вотчинника могли перехо­дить во владение других его родственников, но отнюдь не жены, которой выдавилось приданое и четвертая часть из движимого имения и куплен­ных вотчин мужа. Поэтому если после вотчинника не оставалось других родственников, кроме бездетной жены, то вотчина его отписывалась на государя и шла в раздачу поместий служилым людям. Таким образом. Московские князья подвергли ограничению выслуженные и родовые вот­чины относительно порядка наследования ими и оставили неприкосно­венными только вотчины, приобретенные покупкой.

Узаконения о поместьях. Вместе с тем как выслуженные и родовые вотчины постепенно утрачивали характер частной собственности, поме­стья, напротив, принимали характер вотчин. Так: 1) указом 1618 г. по­местья дворян и детей боярских, убитых ни войне или взятых в плен, определено оставлять за их женами и детьми, а не будет их, то родствен­никам, если же не будет и родственников, то отдавать поместья другим служилым людям того же города, но не иногородним. 2) По указу 1622 г. дозволялось вдовам и дочерям помещиков выходить замуж с их прожи­точными поместьями (т. е. теми, которые давались им на прожитие, как пенсия по смерти мужи или отца), и эти поместья записывались за их женихами. Точно так же вдовы и дочери помещиков и сами помещики уа старостью и болезнями могли передавать свои поместья родственникам, с тем чтобы они обязались кормить и поить их и нести за нях службу. 3) Указ 1637 г. узаконивает, что ежели кто из дворян и детей боярских

481

будут находиться в плену 10 лет, а их поместья в отсутствие их поступят в раздачу, то по возвращении из плена возвращать им поместья; а ежели бы они пробыли в плену более 10 лет, то лишались права на возвращение поместий, но взамен этого им давалось право скорейшего получения но­вых поместий, прежде всех других челобитчиков. Наконец, 4) Указом 1641 г. определялось: пустопорожние земли, не записанные в оброчные статьи, отдавать служилым людям как льготу, на 15 лет, стем чтобы они в эти 15 лет строили дворы на льготных землях, заселяли их крестьяна­ми, пахали пашни и расчищали леса. А когда заканчивались льготные 15 лет, тогда эти земли отдавались в поместья тем же льготным людям, а в вотчины их уже не отдавали.

Узаконения относительно порядка государствешмой службы. I. Относительно порядка государственной службы в один год с царским Судебником было издано узаконение, по которому запрещается князь­ям и детям боярским, пока они еще не дослужатся боярского звания или чина воеводы, считаться местами с воеводами. В этом же узаконе­нии для счета воеводских мест положено: «Большой полк, правая и ле­вая рука считаются по местам (т. е. воевода большого полка занимает первое место, а воеводы правой и левой руки — второе), а передовой и сторожевой полки местом меньше перваго воеводы большего полка, а до правой и левой руки и до втораго воеводы в большом аолку им дела нет. А кто с кем в одном полку послан, тот того и меньше. А государь, посылая воевод, разсуждает их отечество, кто кого дородился и кто мо­жет обычай ратный содержать». Таковы были меры, существовавшие при царе Иване Васильевиче и Федоре Ивановиче для ограничения мес­тничества. It, В царствование Бориса Федоровича Годунова в 1604 году было издано другое узаконение, касавшееся собственно порядка воен­ной службы с поместий и вотчин. В этом узаконении: 1) требуется, что­бы все епископские и монастырские люди, годные к службе, немедлен­но были вооружены и отправлены в поход; 2) здесь изменен прежний порядок относительно сбора служилых людей с поместий и вотчин, и вместо 100 четвертей земли назначено 200 четвертей, с которых должен быть выслан холоп на коне, в полном вооружении и с запасами, и при­том присылка холопа дозволяется только тогда, когда сам господин не может явиться на службу по болезни или по другому случаю. 3) Ежели кто из помещиков и вотчинников будут отпущены из полка за ранами или выйдут из плена, то им оставаться дома и два года не высылать вме­сто себя слуг, А также вдовам н малолетним детям, у которых мужья или отцы будут убиты или будут в плену два года, не высылать слуг на службу. 4) Кто из дворян, боярских детей и других служилых людей не вышлют на службу слуг и не явятся сами, у тех отбирать земли и столько четвертей, со скольких они не выслали слуг. А с епископов и монасты­рей -— за каждого невыеланного слугу взыскать по 15 рублей (тогдаш­ний рубль равняется 6 нынешним), я самих невысланных слуг записи-

482

вать в стрельцы; а с тех епископов и монастырей, которые не будут иметь годных к службе слуг, в военное время за каждого слугу, которого они должны выслать, брать по гривне. Ш. В1642 году было издано еще уза­конение, в котором требовалось: 1)что если кто из служилых людей, записанные но разборным книгам 1622 года и верстанные поместьями или отмеченные недорослями, избегая государевой службы, покинут свои поместья н вотчины и дадут на себя служилые кабалы или поже­нятся на крепостных женках и девках, то тех людей с женками и деть­ми из боярских домов брать на государеву службу и писать по городам, где их поместья и вотчины. 2) Тех же, которые в разборных книгах 1622 года не были записаны, оставлять за теми, кому они даля на себя кабалу. 3) На будущее же время дворян боярских детей и других слу­жилых людей, верстанных и неверстанных и недорослей в кабалу ни­кому не брать.

Узаконение о полицейских мерах. I. Первое из узаконений о поли­цейских мерах, изданное в 1622 году, заключает в себе правила туше­ния пожаров в Москве. В прежнее время пожарные повинности лежали только на черных сотнях, но по новому узаконению доставление содер­жания пожарным людям в лошадям распространено иа гостиные и су­конные сотни, и требовалось, чтобы вместо прежних 120 человек пожар­ных служителей, так называемых земских ярыжек, город содержал только 100 человек, а для пожарных случаев каждодневно было бы на Земском дворе по 4 лошади вместо прежних трех. Каждой сотне опре­делено выдавать из казны по 30 пожарных труб и держать их также на земском дворе и смотреть накрепко, чтобы люди, приставленные к по­жарным трубам, в случае пожара являлись бы немедленно со своими трубами и чтобы пожарные трубы были медные. II. В 1627 году было издано узаконение, в котором подтверждалось прежнее правило о том, чтобы пойманных на дороге лошадей приводить в Земский или Разбой­ный Приказ, и прибавлено, что если по прошествии пяти или шести дней не отыщется хозяин лошадей, то ее продавать на государя, но прежде показывать ее барышникам с конской площадки для справки по кни­гам и не знают ли хозяина ее. III. В 1629 году было издано несколько новых узаконений против пожаров в Москве, по которым меры к поту-шению пожаров частью возлагались на казну, а частью на земство. Эти­ми новыми узаконениями: 1) постановлено всех извозчиков в Москве ведать в Земском Приказе и переписать в книги, а которые из них не будут записаны, тех наказать. 2) К прежним 100 ярыжкам прибавлено еще 100 человек и жалованье им определено выдавать из Приказа Боль­шого Прихода, из государевой казны. 3) Из государевой же казны уст­роить на Земском Дворе бочки и телеги и 50 пожарных щитов по 5 и по 4 сажени, и щиты эти делать с рукоятями, и чтобы бочки с водой и из­возчики поочередно стояли на Земском Дворе каждый день и ночь, по 20 человек с лошадьми. 4) По большим улицам на каждые 10 дворов

483

иметь по большому колодезю для пожарных случаев. Кроме этих мер против пожаров как в Москве, так и по всем другим городам и селени­ям доляшьг были соблюдаться прежние узаконения: чп'обы домов и мыльниц летом не топить, а для этого объезжие головы должны были весной запечатывать печи в банях и домах. IV. В 1640 году было издано узаконение, которым запрещалось биться на кулачки в Белом городе. Каменном и Земляном, а тех, которые нарушят это узаконение, приво­дить в Земский Приказ и бить кнутом. V. В 1642 г. были изданы поли­цейские узаконения относительно проезжих дорог, мытов и перевозов. Ио этим узаконениям: 1) не дозволялось заводить по дорогам мытницы для сбора пошлин в пользу владельцев, а также без разрешения госуда­ря запрещалось устраивать мосты и перевозы в тех местах, где можно переезжать вброд, а также запрещалось делать запруды на реках, что­бы не было переезда вброд; 2) на указных мытах и перевозах не брать лишних пошлин против уставных грамот, а со служилых людей и с их слуг и запасов вовсе ие брать мытных и перевозных пошлин. 3) Ежели кто захочет устроить мельницу и тем уничтожит брод через реку, тот должен устроить мост или перевоз, с тем чтобы мостовых или перевоз­ных пошлин не брать.

Узаконения о взыскании долгов. В дополнение к узаконениям цар­ского Судебника о займах были узаконены следующие судебно-поли-цейские меры о взыскании долгов и исков по суду:

I. В 1555 г. царь приговорил со всеми боярами, чтобы по суду в 100 рублях ставить на правеж не более одного месяца, а больше или меньше — по расчету; а тех, с кого в законный срок поправить долга нельзя, отдавать кредитору головой до искупв. А ежели кто будет про­сить о переводе долга на другого, то ему давать на перевод другой месяц сроку, но отнюдь не больше, чтобы не волочить кредитора,

II. Другое узаконение о правеже долга было издано в 1558 г. В этом узаконении: 1) назначаются разные сроки для правежа служилых и неслужилых людей, именно: для служилых людей двухмесячный срок для правежа по долгу в 100 рублей, а больше или меньше — по расчету, а для неслужилых — прежний, месячный. 2) Постановлено, чтобы на служилых и неслужилых людях денежные и хлебные долги по каба­лам, долговым памятям и духовным править в 5 лет <истину» (обыкно­венно без процентов, а хлеб без насыпу), рассчитав долг на 5 жеребьев, если же в 5 лет не уплатят, тогда взыскивать весь капитал сполна, а про­центы вполовину, т. е. на ]0 рублей — 1 рубль. А ежели кто из служи­лых людей в урочные 5 лет будут на с тужбе в отъезде, то по возвраще­нии им платить все долги сцолна, но 6e.t процентов. 3) Ежели кто, взяв деньги на срок под залог, но истечении срока в месяц или два не упла­тит долга, то заимодавец должен оповестить его через двух-трех посто­ронних людей, что если он в неделю или п две не уплатит ему истину и рост, то заклад его будет продан, и ежели после этой повестки должник

484

не сделает полной уплаты, то заимодавец должен известить об этом ста­росту и целовальников и в присутствии их и посторонних людей про­дать ззклид, а из вырученных денег взять себе, сколько следует в упла­ту долга и процентов, а остальное возвратить тому, чей был заклад. Если же вырученных денег недоставало для уплаты долга и процентов, то недостающее доправлялось из остального имения должника. 4) Ежели кто воаьмет денег взаймы или в ссуду без кабалы и без памяти и на суде ае отопрется от долга, то на таковых правеж давать всегда и долг с них взыскивать сполна.

В том же 1558 году было издано узаконение о платеже долгов по

закладным вотчинам. В этом узаконении сказано: ежели кто, занимая

деньги, закладывал кредитору вотчину с тем, чтобы тот вместо процен­

тов пользовался доходом с пашен, и будет он в силах свой долг выпла­

тить в урочные 5 лет и в первый год выплатит следующую с него пятую

долю, то ему вотчину возвратить и пахать на себя, только с тем, впро­

чем, чтобы он до полной уплаты не мог ни продать, ни заложить вотчи­

ны. А кто ту заложенную вотчину купил до уплаты вотчинником дол­

га, и ежели вотчинник, продав вотчину, не уплатит долга и скроется,

то покупщику платить тот долг по закладной, а не будет у него денег, то

вотчину у него взять и отдать заимодавцу; покупщик же лишается сво­

их денег, потому что, покупая вотчину, он должен был справиться с теми

книгами у дьяка, в которых записываются все вотчинные купли и зак­

ладные.

В1558 году было издано узаконение о правеже ростов по старым

кабалам. В этом узаконении сказано: которые люди повинятся в долге

по старым кабалам, то на них править деньги и рост на 15 лет, не далее,

а которые люди не повинятся в долге, с тех тоже брать росты до 15 лет;

а далее по старым кабалам суда нет. А кто будет искать но кабалам, ко­

торые он подписал уплаченными, тем не давать суда. А которые долж­

ники будут лживить на кабалы и заемные памяти своей рукк и будут

показывать на подписавших, которые уже умерли, то таковой оговор­

ки не принимать и взыскивать с них долг. Это правило было подтверж­

дено еще указом 1622 года.

V.            В 1628 г. было издано узаконение, в котором определялось брать

росты только до тех пор, пока они не сравняются с самим капиталом

(т. е. только за 5 лет). Но это относилось только к тем кабалам, по кото­

рым не было челобитен в свое время.

VI.           В 163Э году было издано важное узаконение об отмене исков по

долгам без кабальных записей. В этом узаконении сказано, что суд при­

знает только те долги, по которым истцы представят кабальные записи

или крепости, а те иски, по которым не представлены долговые памя­

ти, кабальные или крепости отвергаются судом. Для тех же, которые

Дали в долг без записей или памятей еще до издания нового узаконе­

ния, назначен двухгодичный срок для иска по таким долгам.

485

Узаконение о судопроизводстве. I. В 1556 году было издано узаконе­ние, касавшееся судебных доказательств и преимущественно обыска- Это доказательство по новому узаконению допускалосьтолько вкрайних случа­ях, когда все другие доказательства были недостаточны. По узаконению 1556 года требовалось: 1) Ежели истец или ответчик будут с даться на обыск многими людьми именно, то судьям вершить дело по обыску, а сверх обыс­ка, поля или крестного целования не присуждать; а велеть обыскивать ста­ростам и целовальникам и чтобы истец пли ответчик не ссылались па лю­дей, состоящих с ними в родстве. 2) Ежели истец или ответчик на боярс­ком суде будут слаться в обыске безыменно, то боярам писать к старостам и целовальникам, чтобы они обыскивали в своем ведомстве многими луч-ши-чи людьми: князьями и боярскими детьми, их приказчиками, свя­щенниками и лучшими посадскими людьми, и обыскивать с очей на очи, а заочно обыскных людей не писали, а обыскные люди писали бы свои показания сами, и чтобы прикладывали к обыскам руки, как они сами, так и их отцы духовные. 3) Ежели из обыскных людей: одни скажут в пользу истца, а другие в пользу ответчика, то оправдать того, по ком бу­дет больше обыскных людей, в. лоля и крестного деловавня не присуж­дать, и сверх того поручить местному архиерею или архимандриту раз­ведать, которая сторона сказала правду и которая солгала, лживую сто­рону наказать. 4) Ежели обыскные люди скажут поровну: половина по истце и половина по ответчике, то тем дело не кончать, а назначать но­вый обыск и приказать старостам и целовальникам, чтобы они обыскали иными людьми о том, которая половина в прежнем обыске солгала, и с той половины, на которую доведут, что она солгала, выбрать из 100 чело­век — 5 или 6 человек лучших людей и бить их кнутом, а духовных от­сылать к святителю; на лживых же обыскных людях доиравлять все убытки и проторы по обыску; а ежели по ложному обыску попытают (т. е. подвергнут пытке то лицо, о котором был обыск), то с тех же обыскных людей взять бесчестье вдвое. Таким же порядком наказывать и тех обыс­кных людей, которые в одном обыске «двои речи говорят». 5) Ежели ис­тец или ответчик сошлются на суде не на многих людей, человек на 5 или на 6, а те люди будут недостойны веры, то таковыми людьми не обыски­вать, а вершить дело по суду и по делу (т. е. по тем данным, которые име­лись и без обыска). Но ежели кто сошлется на боярина или на дьяка, или вообще на человека, заслуживающего доверия, то таковой ссылки не от­ставлять и вершить дело по этой ссылке без поля и крестного целования. Точно так же не отставлять ссылки, когда кто сошлется на кого-либо из виновных, хотя бы этот виноватый был человек, т. е. что он примет вину на себя, ежели будет доказано, что он сказал неправду. 6) К старостам и целовальникам грамоты о произведении обысков посылать с неделыци-ками запечатанные. А старостам к сделанным ими обыскам приклады­вать свои руки и посылать обыски с теми же недельщиками и также за­печатанные. 7) Ежели в каком деле досудятся до поля, а истец и ответ-

486

чик, став у поля, будут просить, чтобы присудили крестное целование, то поле отставить и дать на волю истца или ответчика — хочет он сам по­целует крест, хочет даст целовать крест своему противнику.

И. В 1625 году было издано узаконение относительно порядка при целовании креста. В этом узаконении предписывается: 1) в Москве в суд­ных делах целовать крест по-прежнему у Николы Старого, а к целова­нию допускать только три раза, а дальше тому же человеку ни в каких исках креста не целовать. 2) В делах между русскими и иностранцами крест целовать в приказе, где дело производится, а не у Николы Старого; с иноземцев брать присягу по их закону. 3) К целованию креста допус­кать людей, имеющих не менее 20 лет от роду, а подставных, наемных людей к целованию креста не допускать; но господа могут присылать за себя к крестному целованию своих слуг.

Узаконение, изданное в 1628 году, касается порядка явки в суд.

В этом узаконении: 1) требуется, что если кто даст на себя поручную за­

пись в том, что явится в суд, а сам не явится ни в первый срок, ни во вто­

рой, то на кем или на его поручителе доправить проести (т. е. уплату за

то, что издержал истец), и волокиты, и расходы приставные; а кто не явит­

ся и в третий срок, на того выдавать бессудную грамоту. 2) Кто, начав

тяжбу и дав на себя поручную запись, не дождавшись судебного реше­

ния, отъедет из Москвы, на том или на его поручителе взять проести и

волокиты и решить дело по суду. 3) Который истец, подав челобитную,

не ходит в суд неделю, то ответчику его давать запись и отказать истцу в

иске, если будет известно, что истец не явился в суд не по болезни. 4) Еже­

ли служилые люди, получив отсрочку для явки в суд ради службы, не

являлись в суд по окончании службы и отсрочки, то им посылались но­

вые позывные грамоты на другой срок и если они не являлись и тогда, то

с них взыскивались также проести и волокиты в пользу истца.

В 1629 году было издано новое узаконение о порядке явки в суд.

По этому узаконению: 1) требуется, что если кто по зазывным грамотам

посылал вместо себя в суд родственников или доверенных из своих лю­

дей, то когда дело дойдет до обыска, доверенным не должно оставаться

при обыске, а ехать в Москву. 2) Бжели в исках на большую сумму по

суду ответчик «даст надушу истцу»,т. е. предоставит ему целовать крест,

атот, не целовав креста, пришлет своего человека, то уже предоставит на

волю ответчика допустить присланного человека к целованию креста, или

не допускать. 3) Поверенные, по требованию суда, до окончания судного

дела должны являться на суд. 4) Если вызывались в суд дворяне или слу­

жилые люди, состоявшие на службе в дальних городах, и по окончании

службы и первой отсрочки не являлись в суд, то для явки в суд им назна­

чался поверстный срок. 5) Ежели истец или ответчик, дав по себе поруч­

ную запись не съезжать с Москвы, съедет, то вершить дело без него и тем

его обвинить. 6) Кто самовольно не станет на третью ставку к крестному

целованию, го тем его и обвинить. 7) Заемные кабалы, закладные записи

487

и другие крепости, за неумением грамоте дающих, подписывать отцам духовным, а за отсутствием таковых — родственникам. 8) Если кто, вы­дав поручную зпнись в том, что не съедет с Москвы, съедет, и если по этому на поручителях взыщут проести, волокиты и иск, то поручители могут доиравить это на съехавшем. 9) Ежели истец напишет в жалобе имя от­ветчика или его слуги, а дойдет дело до целования креста и ответчик на­пишет другого своего человека к целованию, то целовать крест тому, кого написал в своей жалобе истец.

V. В 1642 году было издано последнее до издания Уложения узако­нение о судопроизводстве. Это узаконение требует: 1) давать суд в насиль­ственном за владении землей, крестьянами и всякими угодьями; актодля укрепления за собой беглых крестьян будет брать на них кабалы и запи­си в большой ссуде, то в тех кабалах и записях суда не давать. 2) Бели ответчик, не сходя с суда, заявит на истца встречный иск, то давать ему суд в том же приказе, где заявит свой иск истец. 3) Духовным вместо кре­стного целования назначать жребий, а людям их и крестьянам крестное целование. 4) На всяких пашенных людей давать суд с 1 октября по 1 ап­реля, исключая: разбоя, твтьбы, поличного и смертоубийств, в которых все судились немедленно по раскрытии преступления.