ПАМЯТНИКИ ЗАКОНОДАТЕЛЬСТВА ПЕРВОГО ПЕРИОДА

Догоепр Олега с греками. Уголовные .шкпны. Законы гражданские Законы госудирспвенные Цогояор Игоря. Официальные бумаги.

Значение памятников первого периода. Первые и единственные до­шедшие до нас от первого периода памятники русского законодательства мы находим в договорах Олега и Игоря с греками. О сих договорах в на­шей исторической критике много было недоумений и споров относитель­но их подлинности, но трудами Карамзина, Круга, Эвер«а и Погодина споры и недоумения в настоящее время уничтожены и подлинность до­говоров не подлежит никакому сомнению. Договоры быля действитель­но заключены между Русью и греками и дошли до нас в тогдашних, со­временных официальных переводах с греческого языка. Б подлинности легко убедиться, сравнив язык летописи с текстом договоров. В летопи­си Нестора язык правилен и строен, а в договорах язык еще не покоряю­щийся перу и не могущий объяснить многих понятий, которые нужно было выразить. В них виден перевод с греческого, но не такой, как пере­вод священного писания — видно, что переводил толмач. Первый дого­вор между Олегом, великим князем Русским, и византийскими импера­торами — Львом и Александром, ио нашему летосчислению был заклю­чен в 911 году 2 сентября в воскресенье. Он сохранен катим летописцем в полной копии с грамоты, привезенной послами Олега из Константино­поля, с подписью императора и русских послов. Датум этой грамоты сле­дующий: *Наше царское величество дали сие написание месяца сентяб­ря 2-го в неделю 15, в лето от создания миру 6420*. Второй, т. е. Игорев договор, был заключен с византийскими императорами Романом, Кон­стантином и Стефаном в 945 году. Он сохранен летописцем в копии с про­екта, составленного в Византии но взаимному соглашению византийско­го двора с русскими послами, и привезенного в Киев к Игорю на утверж­дение, как явствует из заключительных слов самой грамоты: «Да аще будет добре (т. е. понравится), Игорь великий князь, да хранит си лю­бовь правую, да неразрушится, дондеже солнце сияет, и весь мир сто­ит, в нынешняя веки и в будущая*.

Договоры сии имеют важное значение в истории русского законода­тельства; они служат верным и ясным свидетельством того юридическо-

74

го и административного состояния, в котором находилось русское обще­ство в конце IX и в первой половине X века, т. е. в первый век существо­вания русского государства. Подробное изучение сих памятников откро­ет вам, конечно, далеко не все, однако многие и очень важные стороны юридического быта ваших предков при первых варяго-русских князь­ях. В этих договорах для нас важно и поучительно каждое слово, ибо на­добно заметить, что договоры сии были писаны тем именно языком, ка­ким говорили приднепровские руссы, Олеговы и Игоревы современни­ки . Мы видим в договорах, как выражали свои понятия об общественной жизни тогдашние русские люди, следовательно — как понимали обще­ственную жизнь, насколько были развиты в ней. Пытались утверждать, что договоры эти принадлежат только варяго-руссам. Но договоры зак­лючались не одними варягами, так как последние были малочисленны; договоры принадлежали всему обществу, т. е. как варягам, так и славя­нам. На это указывает, во-первых, их содержание, сходное со славянс­кими законами и, во-вторых, сам язык договоров: на нем говорило все Приднепровье, и язык этот был чисто славянский. Притом в самих дого­ворах., в именах послов ясно видно, что здесь принимала участие вся рус­ская земщина.

Договор Олега с греками. По порядку сперва обратимся к Олегову договору 911 года. Договор сей по содержанию своему разрешает много юридических вопросов, относящихся к Олегову времени на Руси; из ста­тей его мы отчасти можем видеть, насколько в то время русский закон охватывал разные условия, разные случаи народной жизни. Чтобы удоб­нее и в большей связи рассмотреть разные понятия Олеговых руссов о праве, высказанные в договоре, я разделяю статьи договора на уголов­ные, гражданские и статьи государственного права.

Уголовные законы. Начнем со статей, относящихся к уголовному праву. Сюда относятся статьи 2,3, 4, 5 и 12 Олегова договора с греками.

Вторая статья договора свидетельствует, что во времена Олега рус­ское общество при разборе обид и преследовании преступников уже не допускало самоуправства и требовало суда над преступниками, чтобы обиженные представляли свои жалобы общественной власти, а не сами разделывались с обидчиками. Статья говорит: «А о головах, когда слу читея убийство, узаконим так: ежели явно будет по уликам, представ­ленным на лицо, то должно верить таковым уликам. Но ежели чему не будут верить, то пусть клянется та сторона, которая требует, что­бы не верили; и ежели после клятвы, данной по своей вере, окажется по розыску, что клятва дана была ложно, то клявшийся да приимет казнь». Здесь явно и прежде всего выступает суд как главное основание общественного благоустройства. На суде главным доказательством и ос­нованием обвинения считалось поличное^ тогдашний суд решал дело по одному поступку, каким он есть налицо; обвиняемый в убийстве был признаваем убийцей, ежели труп убитого был ему уликой. Но, впрочем,

75

и при главном основном судебном доказательстве закон н& отвергал дру­гих доказательств — он допускал и спор против улик: обвиняемый мог по закону требовать, чтобы не верили уликам, т. е. отводить их от себя; но в таком случае он должен был подтверждать свое требование клятвой, и если после клятвы по розыску оказывалось, что клятва была дана лож­но, то клявшийся за это подвергался особой казни. Таким сбразом, в числе судебных доказательств того време ни кроме поличного мынаходим клят, ву или присягу и розыск, может &ыть допрос свидетелей Клятву по за­кону должен был давать тот, кто отрицал или отводил от себя улики. Сии судебные доказательства вполне согласны с доказательствами, находя­щимися в Русской Правде и других последующих узаконениях; следова­тельно, нет сомнения, что суд и судебные доказательства Олегова догово­ра принадлежат русскому законодательству. Тогда возникает вопрос — кто по Олегову договору производил суд над преступниками? Ответа на этот вопрос договор не предоставляет, но судя по тому, что, по свидетель­ству летописи, князья были приглашены именно для того, чтобы судить по праву, должно допустить, что суд производили или сами князья, или лица, ими для этого поставленные, т. е. княжеские муяси, наместники, тиуны и вообще судьи, которые, вероятно, бывали и между руссами, при­езжавшими в Константинополь; ибо известно, что вместе с русскими куп­цами, ездившими в Грецию, отправлялись и гости, посылаемые собствен­но князем с его товарами, из которых, конечно, князь выбирал людей, которым поручал в случае надобности и суд над отъезжающими в Гре­цию. А может быть, такие судьи выбирались и самими отъезжающими купцами на основании общинных начал, ибо ездить целыми общества­ми, со своими старостами и судьями, было в то время в обычае повсю­ду — и у нас, и в Западной Европе. Доказательством тому служат все тор­говые договоры того времени. В XII и XIII веках писались особые уста­вы, по которым купцы должны были поступать, живя в известном городе. До наш дошли ганзейские уставы, известные под названием *Скры*. В каждом городе, куда приезжали ганзейские купцы, были конторы, где хранились эти законы.

По свидетельству третьей статьи договора, убийца по русскому зако­ну подвергался смерти на месте преступления, но в то же время закон допускал выкуп, или вознаграждение ближних убитого имением убий­цы, ежели убийца скрывался, причем ближние убитого получали только то имение, которое по закону принадлежало убийце, и не могли брать имения, принадлежащего его жене. Статья говорит: *Убьет ли русин хри стианина, т. е. грека, или христианин русина, да умрет там же, где учинит убийство. Ежели же убежит учинивший убийство и ежели он имеет достаток, то часть его, т. е. что ему принадлежит по закону, да возмет ближний убиенного, но и жена убившего да удержит то, что ей принадлежит по закону. Ежели же убийца, убежав, не оставит име ния, то иск не прекращается до тех пор, пока его не отыщут и не каз

76

нят смертию*. Настоящая статья указывает на замечательное развитие права в Олегово время, именно в том, что по закону невинная жена не отвечала за виноватого мужа, гак что с первого взгляда эту статью мож­но почесть за заимствованную iij римского права н внесенную в договор византийцами; но назначение «мертной казни, малоупотребительной в подобных случаях по римскому праву, и особенно замена смертной каз­ни выкупомялиотдачей имущества убийцы ближним убитого, совершен­но неизвестное по римскому праву и сильно развитое в древнем русском праве, ясно указывают, что настоящая статья выражает чисто русский закон Олегова времени; даже та часть статьи, где жена не отвечает своим имением за виноватого мужа, нисколько не может указывать на визан­тийское влияние, ибо, с одной стороны, во всем последующем русском законодательстве невинная жена никогда по закону не отвечала за ви­новного мужа, а С Другой, и в древних исландских законах, известных под именем Gragas, тоже говорится, что ежели между супругами общ­ность имения не была утверждена особым актом, то в случае денежного взыскания на одном из них виноватый платит только из своего имения, не касаясь имения, принадлежащего другой половине. То же встречаем и в древних Моравских законах, как видно из грамоты Промысла Отто-кара (1229 года), где сказано: «Всякий убийца обязан был платить суду 200денаров, а жена его оставалась без проторей». Следовательно, этот закон, поскольку был общим для многих скандинавских и славянских законодательств, постольку был общим и для Руси, как страны, состав­ленной из элементов славянских и скандинавских. То обстоятельство, что кровавая месть в случае бегства убийцы могла быть заменена имуще­ством бежавшего, показывает, что русское общество во времена Олега стояло на той ступени развития, когда месть была ограничена судом и голова убийцы могла быть выкуплена его имуществом. Но этот выкуп был только что вводим, он еще не был определен, назначался только в случае бегства убийцы и обычай торговаться с родственниками убитого о выкупе убийцы еще не существовал. Эту первую степень смягчения мес­ти мы видим в славянских, скандинавских и вестготских законах. По этим последним убийца мог вступать в договор о выкупе с родственника­ми убитого, но прежде этого он должен был бежать в пустыню, в дикие леса и только по прошествии 40 дней после убийства мог вступать в пере­говоры через своих родственников. Бели родственники убитого не согла­шались на выкуп, то убийца мог снова возобновить свое предложение че­рез год; если и во второй раз его предложение отвергалось, то по проше­ствии года он мог вступить еще раз в переговоры. Но если и на этот раз не было согласия, то убийца лишался всякой надежды выкупить свое пре­ступление.

Четвертая статья договора свидетельствует, что личные обиды, а именно побои и раны, в современном Олегу русском обществе также под­чинялись суду и обиженный получал определенное законом денежное

77

вознаграждение. Вот изложение самой статьи: *Ежели кто ударит кого мечом, или прибьет каким либо другим орудием, то за сие ударение или побои по закону русскому да заплатит пять литр серебра. Ежели же учинившие сие не будет иметь достатка, — да отдает столько, сколь­ко может, да снимет с себя и ту самую одежду, в которой ходит, а в остальном да клянется по своей вере, что у него некому помочь в пла­теже, после чего иск прекращается*. Эта статья вполне согласна со всем последующим русским законодательством, в котором постоянно личные обиды оценивались денежными пенями; так в Русской Правде читаем: *Аще ли кто кого ударит батогом, либо жердью, или рогам, то 12 гри­вен», Окончание настоящей статьи договора, по которому виновный дол­жен поклясться, что у него некому помочь в платеже, весьма важно для нас тем, что указывает на русский закон о дикой вире, развитый вполне в Русской Правде, по которому община некоторым образом отвечала за своего члена и участвовала в платеже виры. Очевидно, что зачатки этого общинного закона уже существовали при Олеге в виде круговой поруки членов общины за своего члена, обязанного платить виру или продажу, точно так же, как подобные общества были в Скандинавии под именем герадое, которые были ни что иное, как гражданский союз, заключен­ный по общему согласию различных землевладельцев для охраны вза­имного спокойствия и безопасности.

Пятая статья договора говорит, что по русскому закону в Олегово вре­мя при преследовании ночного вора хотя и допускалось некоторое само­управство, но только в крайности, когда вор был вооружен и оказывал сопротивление; в статье именно сказано: *при поимке вора хозяином во время кражи, ежели вор станет сопротивляться, и при сопротивлении будет убит, то смерть его не взыщется». Но в противном случае, т. е. когда вор не сопротивлялся и позволял себя связать, законы Олегова вре­мени, равно как и Русская Правда, строго наказывали и запрещали вся­кое самоуправство и требовали, чтобы вор был представлен на суд и под­вергся наказанию, определенному законом. В Олеговом договоре по рус­скому закону было постановлено: «...ежели вор при поимке во время сопротивления был убит, то хозяин возвращал себе только покраденное вором; но ежели вор был связан и представлен на суд, то должен был воз­вратить и то, что украл, и сверх того заплатить хозяину тройную цену украденного». Здесь относительно тройной цены, кажется по византий­скому настоянию, в договор было внесено римское quadrupli, по которо­му открытое воровство наказывалось вчетверо, т. е. возвращалась укра­денная вещь или цена ее и сверх того в наказание тройная цена вещи. По Русской же Правде, в наказание за воровство назначалась не тройная цена украденной вещи, а особенная пеня, называвшаяся продажей. Настоя­щая статья Олегова договора, преследуя воровство, в то же время запре­щает и наказывает почти одинаково с воровством насилие, совершаемое кем-либо под видом обыска, будто бы по подозрению в воровстве. Имен-

78

но в статье сказано: «Ежели по подозрению в воровстве кто будет де­лать самоуправно обыск в чужом доме с притеснением и явным насили­ем, или волмет, под видом законного обыска, что либо у другого, то по русскому закону должен возвратить в трое против взятого*.

Наконец, преследование преступников по русскому праву, современ­ному Олегу, не прекращалось и за пределами Русской земли; закон тре­бовал их возвращения и тогда, когда они успевали скрыться за границу, как прямо говорит 12-я статья договора: «Между торгующими руссами и различными приходящими в Грецию и проживающими там, ежели бу­дет преступник и должен быть возвращен в Русь, то руссы об этом дол­жны жаловаться христианскому царю, тогда возьмут такового и воз­вратят его в Русь насильно*. Это настойчивое преследование преступ­ников даже за пределами Русской земли служит явным свидетельством могущества власти и закона в тогдашнем русском обществе.

Законы гражданские. Рассмотрев статьи договора, относящиеся к уголовному праву, или те законные меры, которые русское общество упот­ребляло против нарушения прав, признанных законом, мы теперь перей­дем к статьям, указывающим на частное или гражданское право того вре­мени, т. е. рассмотрим те права, которые русское общество предоставля­ло своим членам по отношению друг к другу.

Здесь мы встречаем указание относительно прав на имущество. Вла­дение имуществом, по тогдашнему устройству русского общества, тогда только почиталось правильным и заслуживающим общественное покро­вительство и законную защиту, когда имущество признавалось за вла­дельцем по закону, как прямо говорит вторая статья договора: *Да часть его, сирень иже его будет по закону р. Но в чем состояла законность вла­дения из договора не видно; впрочем, для нас уже важно и одно указание на различие между владением законным и незаконным, ибо из него мы можем судить о благоустроенности тогдашнего русского общества и о силе закона.

Законное понятие о принадлежности имущества лицу, а не роду, в тогдашнем русском обществе уже было развито до того, что закон при­знавал отдельное имущество мужа и отдельное имущество жены и, в слу­чае взыскания за преступление мужа, в удовлетворение поступало толь­ко мужнино имущество, а женино имение закон в таком случае призна­вал неприкосновенным, как прямо сказано в третьей статье договора: *Ежели убежит учинивший убийство, и ежели он имеет достаток, то часть его, т. е. кто ему принадлежит по закону, да возьмет ближний убиенного, но и жена убившего да удержит то, что ей принадлежит по закону о. На отдельное имущество жены от мужнина имущества есть ука­зания и в летописях; так Нестор, описывая браки в племени полян, гово­рит, что невесты несли за собой приданое; или говоря об Ольге, между прочим пишет, что ей принадлежал в отдельную собственность Вышго-род: *Бе бо Вышгород град Волзин*. Это, кажется, указывает на вено,

79

которое муж давал жене в отдельную собственность от своего имения, ибо Ольга, псковитянка по происхождению, не могла иметь своим приданым Вышгорода, который находился в приднепровском краю. О вене ясно же упоминается при Владимире как о давнишнем обычае в русском об­ществе.

В одиннадцатой статье договора изложен тогдашний русский закон о наследстве, по которому в русском обществе тех лет ужебыли известны два вида наследства: наследство по завещанию и наследство по закону. Статья договора прямо говорит: *Ежели кто из русских улрет, не рас­порядившись своим имением, или не будет иметь при себе сеоих, то име­ние его да отошлют к его ближним в Русь. Но ежели он по своему име­нию сделает распоряжение, то тот, кого он напишет наследником име ния, да возьмет назначенное ему, да наследит имением. За к он о наследстве по завещанию ясно свидетельствует, что на Руси в Олегово время имуще­ство принадлежало лицу, а не роду; ибо если бы имущество принадлежа­ло роду, то не было бы места для завещания: член рода не мог бы распо­ряжаться и отдавать в собственность после своей смерти то, на что и сам не имел права собственности при жизни. Наследство же по закону ука­зывает на то, что родственные отношения и в то время тоже вмели значе­ние, какое они имеют и теперь, т. е. что закон не отрицал права родствен­ников на имение после умершего, ежели тому не противоречило завеща­ние, оставленное умершим.

Законы государственные. Наконец, в Олеговом договоремы находим несколько указаний на права лиц, вытекающие из различных отноше­ний лиц к самому обществу, или вообще на тогдашнее государственное право в русском обществе. Здесь самые важные указания мы встречаем во вступлении и первой статье договора. Именно вступление указывает нам на верховного властителя Руси, великого князя, на князей — его подручников, на светлых бояр и на всю Русь, подвластную великому кня­зю. Первая статья также говорит о князьях, которых называет светлы­ми и властителями народа; далее десятая статья упоминает о гостях и рабах. Таким образом, из их упоминаний мы видим, что по отношению к обществу были особые правя верховного властителя Руси, великого кня­зя, потом особые права князей — подручников великого князя, особые права бояр, высшего класса подданных, носивших название светлых бояр, особые права всех свободных людей, принадлежащих к русскому обществу и, наконец, значение невольников или рабов, В договоре, ко­нечно, мы не находим полного определения прав того или иного класса членов тогдашнего русского общества, но уже само различие наименова­ний, присвоенных каждому классу, намекает на различие прав, ибо еже­ли в языке образовались различные наименования, то это уже есть яв­ный признак различия в значении и правах.

Впрочем, договор представляет несколько данных и для определения прав того или другого класса. Так Олег, великий князь Русский, казыва-

80

ется властителем всей Руси — ему подчинены и светлые бояре, и другие князья; в договоре сказано: чМы от рода русского, иже послани от Оле­га, ве.гикаго князя Русскаго, и от всех, иже суть под рукою его. светлых бояр, похотенъем наших князь и по повеленью великаго князя нашего, и от всех, иже суть под рукою его, сущих Руси*. Здесь мы даже видим, что в сношениях с чужеземным народом распоряжался не один великий князь, но имели голос также н другие князья, подвластные великому князю, бояре и вся Русь. Некоторые думают, что само название великого князя не русское, туземное, а титул, присвоенный византийцами русско­му государю; но этому мнению противоречат именно византийцы. До нас дошел придворный византийский обрядник, писанный императором Константином Порфирородным, в котором прямо сказано, что государь русский в византийских официальных грамотах титуловался просто кня­зем, а не великим князем. Вот подлинный титул, записанный в обряди и-ке: «грамота Константина и Романа христолюбивых царей римских кня­зю русскому». Ясно, что в договоре Олега титул великого князя был до­машний, а не византийский.

Далее первая статья договора называет властителями, владеющими народом, и низших князей, подчиненных Олегу; статья гласит: *Не вда-дим елико наше изволенье, быти от сущих под рукою наших князь свет­лых, никому же соблазну или вине*. Но бояр договор нигде не называет властителями и оставляет за ними только титул светлости, благородства, особого почета в народе; отсюда мы можем заключить, что бояре не были властителями и не принадлежали к состоянию князей.

Десятая статья договора представляет нам данные для некоторого отделения прав, присвоенных тогдашним русским обществом сословию гостей; она говорит: ъ...аще украден будет челядин русский ижаловати начнут Русь, да покажется таковое от челядина, да имут й в Русь; но и гостье погубиша челядин; и жалуют, да ищут и*. Здесь, как мы ви­дим, гости противополагаются вообще другим руссам, приезжающим в Грецию; следовательно, признаются особым, отдельным сословием, осо­бым классом, со своими правами. А Игорев договор ставит гостей после послов и указывает на них, как на торговцев, отправляющихся с товара­ми в чужие земли; в договоре Игоря сказано: «А великий князь Русский и бояре его да посылают в Греки к великим царем греческим корабли елико хотят со слы и с гостьми, ношаху ели печати злати, а гостье сребряни*.

Наконец, девятая и десятая статьи договора дают некоторые указания для определения состояния невольников, рабов, называвшихся тогда че­лядью. Так, девятая статья говорит, что невольниками были пленники, что они продавались как товар и проданные отсылались в разные земли, что Олеговы руссы вели большую торговлю невольниками и в этой торгов­ле не только продавали своих пленников, но даже скупали невольников в других местах. В десятой статье указывается на невольника как на вещь,

81

на которую права хозяина были неприкосновенны и охранялись законом — хозяин мог требовать своего невольника, где бы его ни отыскал.

Договор Игоря. Вторым памятником русского законодательства в первом периоде был договор Игоря с греками, написанный в 945 г. Хотя в этом договоре большей частью повторяется то, что уже сказано в Олего-вом, но есть и некоторые изменения и указания на такие стороны тог­дашнего русского законодательства, которых не заметно еще в Олеговом договоре. Разбирая договор Олега мы, конечно, не могли ие заметить от­сутствия в нем системы и перерыва между статьями. Причина этого зак­лючается в том, что перед договором 911 года был заключен; между рус­скими и греками словесный договор 907 года. Договор этот, по всей веро­ятности, был весьма подробен и заключал в себе условия, касающиеся различных предметов. Быть может, договор этот и был записан если не в форме трактата, то в византийских хрониках, и мог еще сохраняться в памяти народа, когда был заключен договор Олега. Но видя нарушение словесного договора, греки приступили к созданию письменного догово­ра. Вот этим-то и объясняется, почему в договоре Олега не упоминается о некоторых статьях, вошедших в договор Игоря. Византийские хроники записали даже некоторые из условий словесного договора 907 года. В на­шей летописи мы также встречаем известие об этом словесном договоре: «Олег же мало отступи от града, няча мир творити с царема грецкима, с Леоном и со Александром, посла к ним в град Карла, Гарлофа, Велмида, Рулава и Стемида, глаголя: «имеге ми ся по дань». И реша Греци: чего хощеши,идамыти.ИзаповедаОлегдативоемна2 000 корабль по 12 гри­вен на ключ; и потом даяти уклады на Руськия грады, по тем бо градом сидяху князи под Олегом сущи; да приходяще Русь хлебное емлют, ели­ко хотяще; а иже придут гости, да емлют месячину на 6 месяц, хлеб» и пр. Греки подтвердили все условия словесного договора, а потому они и не вошли в договор Олега 911 года. Итак, договор Игоря полнее, нежели договор Олега. Заметим касательно статей договора Игоря 945 года. Про­межуток времени между 911 и 948 гг, был, само собой разумеется, зна­чительнее, нежели промежуток между 907 и 911 гг. В это время некото­рые статьи могли быть нарушены, а с другой стороны и сами греки уви­дели невыгоды тех условий, которые они заключили с русскими в 911 году, находясь под влиянием страха. Поэтому, хотя число статей до­говора и больше, и сами статьи подробнее, однако смысл их более или менее ограничивающий по сравнению с договором Олега 911 года. Не раз­бирая всех статей Игорева договора как или не относящихся к нашему предмету, или уже известных из договора Олега, мы пересмотрим толь­ко то, что указывает на незамеченные прежде стороны русского законо­дательства и общественного устройства.

1-е указание договора Игоря касается значения земщины на Руси. Так, на первой странице договора (Лавр, сп., стр. 24) мы встречаем це­лый ряд имен послов, отправленных в Грецию для заключения этого до-

62

говора. Здесь, кроме послов от Игоря, от сына его Святослава, от княги­ни Ольги мы встречаем имена послов от Сфяндры, жены Улебовой, от какой-то славянки Предславы, от знаменитых дружинников и от куп­цов. Из этого видно, что в заключении договора участвовало все обще­ство, что в делах общественных значение князя было ограничено и ря­дом с его властью рука об руку шла власть земщины.

2-е указание касается прав и положения русской женщины. В догово­ре упоминаются послы от женщин — от Сфандры, жены Улебовой, и от Предславы. Из этого официального указания мы видим, что женщины в тогдашнем русском обществе имели не только семейное, но и чисто граж­данское общественное значение. Общество признавало их не только как членов той или другой семьи, ноя как членов целого общества, до некото­рой степени равных мужчинам. В этом указании заключается подтверж­дение 3-й статьи Олегова договора, в которой значится, что женя могла иметь имущество отдельно от имущества мужа. В договоре Игоря упомя­нуто, что жена может иметь не только отдельное имущество, но может и распоряжаться им независимо от мужа, потому что послы от Сфандры и от Предславы могли быть не иначе, как по торговым делам; таким образом, мы находим здесь свидетельство не об одних только правах по имуществу, во и о личных правах женщины на Руси. Женщины римские и германс­кие всю жизнь были под опекой: незамужняя под опекой родителей, за­мужняя под опекой мужа, а вдовы под опекой сыновей. Русские же жен­щины, напротив, находились под опекой только до выхода замуж, а всту­пив в замужество, они освобождались от всякой опеки. Что таким независимым положением пользовались не только варяжские женщины, но и славянские, видно из того, что в заключении договора участвовал по­сол от Предславы, конечно славянки, что можно заключить по ее имени. Кажется, с достоверностью можно сказать, что упоминаемая в договоре Предслава была вдова, ибо о ее муже в договоре нет упоминаний, тогда как Сфандра прямо названа женой Улеба. А вдова в то время вполне занимала место мужа; мужнин дом становился ее собственностью я назывался ее име­нем. Она делалась главой семейства и, в этом значении признанная обще­ством, пользовалась многими правами, как прямой, непосредственный член общины. Это засвидетельствованное договором общественное значе­ние русской женщины полностью согласуется со взглядом на женщину всего последующего русского законодательства. Так, по Русской Правде женщина по смерти мужа делалась главой семьи, так что при ней семье не назначалось ни опекуна, ни попечителя; жена но смерти мужа по своему усмотрению управляла своим и мужниным имением и цо возрасте детей не отдавала в своем управлении никакого отчета. А по законодательству, современному Судебникам, жена по смерти мужа принимала на себя и обя­занности мужа в отношении к обществу, поскольку они не противоречили ее полу; так, вдова даже несла воинскую службу, конечно не лично, но вы­сылкой в поход определенного (по ее имению) числа вооруженных людей.

S3

3-е указание касается значения бояр. Среди бояр вр«мен Игоря были такие значительные мужи, что посылали от себя особы* лослов вместе с княжескими. Так, в договоре упоминаются послы: Улебог Володислава, Праетень от Турда, Либиар от Фаета и др. Среди бояр, отправлявших по­слов, были и славяне, как, например, Володислав. Конечно, мы не мо­жем признать этих бояр кем-нибудь Рроде феодальных баронов западной Европы, потому что вышеизложенные исследования ясно доказывают, что феодализма у нас не было и не могло быть, но тем не менее нельзя не признать, что старейшие из бояр составляли сильную аристократию, имевшую свое значение независимо от службы князю, ибо если бы зна­чение бояр заключалось в одной службе, то боярские посольства не име­ли бы значения при посольстве княжеском. В следующем периоде, когда значение бояр было ослаблено влиянием княжеской власти, мы уже не видим особых посольств от бояр, равно как и от других сословий земства. Так, во всех договорных грамотах князей 2-го периода и в подлинных списках посольств московских государей нет нигде и упоминания об осо­бых послах от бояр1. Поэтому одно простое сравнение договорных грамот первого периода с грамотами второго периода ясно показывает большую разницу в общественном значении бояр в том и другом периоде. Из трех договорных грамот первого периода нет ни одной, которая бы писалась от имени одного князя без участия бояр; даже в самой краткой из них — в грамоте Святослава упоминается имя старшего дружинника Свенель-да, тогда как все договорные грамоты второго периода, за исключением новгородских, писаны от имени одного князя. Нельзя предполагать, что упоминание о боярах было внесено в грамоты первого периода греками для большего обеспечения договорных условий, ибо, как мы знаем, гре­ки не имели достаточных сведений о значении бояр на Руси. Доказатель­ством этому может служить так называемый «обряд пи к греческого дво­ра», составленный императором Константином Порфирородным. В этом обряднике читаем следующее: *К владетелю России посылается гран-мата за золотою печатью в два солида с следующим титулом: Грам мата Константина и Романа, христолюбивых государей римских к князю России*. Это была обычная форма, принятая византийским дво­ром в сношениях с русскими князьями, и в этой форме нет и упоминания о русских боярах, послание титулуется к одному только князю; из этого

Договорная грамота князя Федора Ростиславича Смоленского с рижским епис­копом, магистром и ратманами (1284) начинается словами: *Пиклон от князя от Федора к епископу и я тестеру и к ратманам. Ш то будет нам речь с еписко пим или с местерол, то ведаем мы сами, а вашему гостеви путь будет чист». Или грамота 1330 года смоленского князя Ивана Александровича к рижскому магистрату говорит: *Сеяз князь великий Смоленский. Иван Александрович, внук Глебов, докончил есть с братом своим, с листером с рижским и с епископом и с рыдеяи и с ратманы*. Таким образом, во всех дошедших до нес договорных гра­мотах, начиная с XIII в., нигде не упоминается о боярах, как о необходимых уча­стниках договора, и нигде не встречаются послы от бояр вместе с послами князя,

84

ясно, что византийцам небьсло известно важное значение бояр на Руси. Следовательно, упоминание о боярах в договорах первого периода при­надлежит не византийцам, а самим русским.

4-е указание касается значения купцов В русском обществе. Из дого­вора видно, что купцы, так же как и бояре, участвовали вместе с князезм в договорах с греками и отправляли от себя послов. Это свидетельстве указывает на купцов не только как на особое сословие, но и как на лю­дей, имевших в то время большую силу в обществе. Во втором периоде, когда значение их, как и всех: других сословий, уменьшилось, они не При­нимали никакого участия в договорах с иноземными государями. Так, смоленские грамоты, хотя онк имели и торговые цели, написаны от име­ни одного князя без участия смоленских купцов, тогда как по всему тут следовало быть купцам, так как дело, главным образом, касалось их и по свидетельству грамоты 1229 года даже первоначально велось торговца­ми или купцами, как прямо сказано в грамоте: *Пре сей мир трудилисл добрии люди: Рольфо из Каыеня, Божий дворянин и Тумаше Смольня нин, аже бы мир был до века *. Это простое сравнение договорных грамот первого и второго периодов ясно показывает, что купцы в первом перио­де пользовались высоким значением в русском обществе, какого они впос­ледствии уже не имели,

5-е указание (находящееся в 1-й статье и в заключении договора Иго­ря) свидетельствует о веротерпимости, которой отличалось русское об­щество времен Игоря. В договоре руссы разделяются на крещеных и не­крещеных. В 1-й статье говорится: *И иже помыслит от страны рус-ския разрушити таку любовь и елико их крещение прияли суть, да примут месть от Бога Вседержителя.,, а елико их есть не хрещено, да не имут помощи от Бога, ни от Перуна*. (Лавр, сп., стр. 24). Подобное же указание находится в заключении договора, где говорится, что даже между русскими послами были христиане. Так, утверждая договор клят­вой, русские послы говорят: «Мы же. елико нас хрестилися есмы, кля-хом церковью святаго Илии в сборней церкви и предлежащем честным крестом и харатьею сею... А не крещеная Русь полагают щиты своя и мече свое ноги, обручь свое и прочья оружья, да кленутсяовсем, яже суть написана на харатьи сей» (Лавр, сп., стр. 27). Эта статья служит дока­зательством того, что перед тогдашним русским законом все были рав­ны, к какой бы религии кто ни принадлежал1. А это опять служит силь­ным подтверждением тому, что русское общество сложилось и развилось

На веротерпимость русского Общества Игоревя временя указывает древний рус­ский пантеон, находившийся в Киеве напротив теремного дворца великого кня­зя. В этом пантеоне были боги всех племен славянских, литовских, финских и др. При такой веротерпимости русского общества христианская вера, как это видно из самого договора, успешно распространялась на Руси, так что во время Игоря в Киеве была даже христианская церковь Св. Илии. Впрочем, это замеча­ние о веротерпимости касается только жителей Приднепровья, чего однако же нельзя сказать о других местностях, например, о Новгороде и др.

85

под влиянием общинных начал. Община, принимая в свои члены всех без различия, не разбирая кто к какому племени принадлежит, очевид­но не обращала внимания и на то, кто какую исповедывал. веру, ибо при разноплеменности одноверие не представляет необходимого условия для вступления в общество. При одноплеменное™ же, и особенно при родо­вом устройстве общества, разноверие решительно невозможно.

6-е указание свидетельствует осу шествовании в первом периоде пись менных документов, выдававшихся правительством частным лицам. Во 2-й ст. договора говорится о проезжих грамотах, выдававшихся князем послам и купцам, отправлявшийся в Грецию. В этой статье говорится: *Ныне же князь русский рассудил посылать грамоты, е которых про­писывалось бы, сколько кораблей послать, чтобы греки то» этому знали, с миром ли приходят корабли». Очевидно, это была совершенная новость в тогдашнем русском обществе, ибо при Игоре же, как свидетельствует та же статья договора, вместо грамот употреблялись печати для послов золотые, а для гостей серебряные. Но была ли заимствована эта новость от греков, мы не знаем, и в договоре не только не сказано, что это сделано по настоянию греков, но даже говорится прямо противное, т. е. что так рассудил сам князь русский. Что же касается употребления печатей, то это, кажется, было давнишним обычаем славян, ибо они употреблялись и у славян дунайских1.

7-е указание, заключающееся в 5-й ст. договора, содержит в себе уго­ловные законы Игорева времени о разбойниках и ворах. В статье гово­рится: *...ежели кто из русских покусится отнять что-либо силою у наших людей и ежели успеет в этом, то будет жестоко наказан, а что взял, за то заплатит вдвое, а также и грек примет ту же казнь, ежели тоже сделает с русским» (Лавр, сп., стр. 25). Эта статья соответствует Русской Правде, где сказано: *. ..за разбойника людие не платят, но еда-дят его и с женою и с детьми на поток и на разграбление». Хотя слова договора «будет жестоко наказан» не определяют, в чем собственно дол­жна состоять казнь, слова же Русской Правды «вдадят на поток и на раз­грабление» более определенны, тем не менее смысл того и другого закона остается одним и тем же — етрогое преследование разбойников. Сама же неточность и неопределенность статьи о разбойниках в договоре Игоря произошла от того, что наказания, определявшиеся разбойникам по за­конам Греции и Руси, были неодинаковы в частностях. В Греции в то время были в большом ходу и уважении пытки, которых мы не видим на Руси до XVI в. Но в общих чертах законы с» разбойниках в Греции и Руси были одинаковы — ив Греции, и в Руси разбойники наказывались жес­токо. Поэтому обе договаривающиеся стороны и не нашли нужным опре-

1 Об этом Свидетельствует договор болгарского царя Крума с византийцами, пи­санный в 715 году, где г числе условий сказано, чтобы купцы ло своим делам являлись не иначе, как с грамотами и печатями, такчю те из них, которые яв­ляются без печати, будут лишены своих товаров в пользу казны.

86

делять подробно, какому наказанию следует подвергать разбойников, а условились только об одном, чтобы разбойники были жестоко наказыва­емы, так как вообще требовали того законы Греции и Руси: «Я то показ-нен будет па закону греческощ, по уставу и закону русскому» (Лавр, сп., стр. 26), сказано в договоре. Та же статья договора содержит закон о ворах. Сравнивая закон о ворах по обоим договорам, мы находим, что в Игорево время этот закон подвергся значительной перемене. Вместо рим­ского quadrupli (вчетверо), которое положено по Олегову договору, по Игореву договору вор обязывался платить только вдвое, Т. е. возвратить украденную вещь с придачей е« цены, или же, если сама вещь не могла быть возвращена, — отдать ее двойную цену. К этим указаниям Игорева договора об уголовных законах того времени нужно присоединить свиде­тельство летописи Нестора о том, что в Игорево время назначалась особая вира с разбойников, которая отделялась на оружие и на коней князя.

Вот и все законодательные памятники 1-го периода, которые сохра­нились до нашего времени. Были ли другие писаные законы в то время, этого мы не знаем; по всей вероятности, их не было и обычное право впол­не заменяло право положительное.

Официальные бумаги. В дополнение к полному изучению истории законодательства, необходимо изучение официальных бумаг, употреб­лявшихся в то или в другое время. Официальные бумаги составляют не­обходимую часть законодательства и служат указанием тому, как закон приводится в исполнение и как прилагается к тому или другому случаю. Но, к сожалению, до нас не дошло ни одной официальной или деловой бумаги первого периода, кроме договорных грамот князей с греками.

По всей вероятности, официальные или деловые бумаги как докумен­ты того или другого права между частными лицами или как выражение повелений правительства существовали на Руси и в первом периоде, по крайней мере, начиная с Олега и Игоря. Славянские письмена, изобре­тенные Кириллом и Мефодием для Моравии и Болгарии, были известны на Руси уже при Олеге, лучшим доказательством чему служит Олегов договор с греками, который яе имел бы места, ежели бы славянские письмена не были в употреблении на Руси. Притом в договорах прямо упоминается о некоторых деловых бумагах. Так, в Олеговом договоре упоминается о духовных завещаниях, которыми руссы назначали себе наследников и распределяли имение на случай смерти; завещания сии, по свидетельству договора, именно писались: о...кому будет писал на-сдедита именье*. А в Игоревом договоре в числе условий постановлено, что русский князь обязывается давать отправляющимся в Грецию рус­сам грямоты с указанием количества посылаемых кораблей. Вероятно, в первом периоде были и другие деловые бумаги, но в настоящее время мы не можем знать ни форм, в которых они писались, ни всех случаев, в которых право утверждалось деловыми бумагами или писанными доку­ментами.

87