РАЗДЕЛ I (988-1237) ПРИНЯТИЕ ХРИСТИАНСТВА

Положение духовенства. Духовное ведомство,Состав духовенства:

Митрополит, епископы, монастыри.белое духовенства, лица и yvpejvdcHUAt подведомственные церкаи. О гражданских правах церкви

как юридического лица

Христианство оказало огромное влияние на русское общество. Оно, так сказать, всколыхнуло его всего до дна, начиная с князя и кончая последним челядином. С введением христианства в русском обществе к прежним элементам — славянскому и варяжскому, присоединился новый элемент — византийский, в лице христианской церкви и духо­венства, пришедших на Русь из Византии. Христианская вера вошла в русское общество почти при тех же условиях, при которых вступили в него князья с варяжской дружиной, т. е. мирно, без насилия и проис­ков, иными словами — по добровольному избранию князя, дружины и земщины, вследствие частых сношений с византийцами, познакомив­шимися с христианством еще задолго до Владимира. Старая языческая религия отжила; она не представляла ни достаточных условий для един­ства религиозной совести смешанного народонаселения Приднепровья, ни силы, чтобы привязать к себе разноверных и разноплеменных пересе­ленцев. А эти переселенцы все более и более прибывали в Приднепровье

91

со времен Аскольда и Дира. Этим упадком языческой религии и объяс­няется изумительная легкость, с которой христианство било принято в Киеве и во всем Приднепровье. Одинаковые обстоятельства, при кото­рых приглашены были варяго-русские князья и принято из Византии христианство, поставили оба эти элемента почти в одинаковые отноше­ния к славянской земщине. Церковь и князь составили одну нераздель­ную власть, а духовенство и дружина сделались главными орудиями этой власти, Первое действовало убеждением и нравственным влияни­ем на прихожан, вторая — силой княжеской власти. Духовные, как па­стыри и учителя народа, внушали людям евангельское учение и возве­щали о божественном происхождении власти — * несть власть, яже не от Бога», а дружинники, поставленные в правители и судт народа, чи­нили суд и правду именем князя. Князья, со своей стороны, были по­стоянными защитниками церкви'. Епископы нередко были в таких тес­ных сношениях с князьями, что последние, будучи вынуждены оста­вить свою область, брали с собой и епископов2. Князья постоянно старались охранять церковь; почти о всех них летописи отзываются: *...воздая честь епископом и пресвитером, излихо же любяще черно­ризцы, подая е требование им*.

Положение духовенства. Условия, при которых христианское духо­венство вошло в русское общество, а равно и гражданские нрава его, как самостоятельного учреждения в обществе византийском, дали ему свой особый гражданский характер, которым оно резко отличается от римс­кого духовенства в западноевропейских государствах. С первого взгляда отношение русского духовенства к византийскому кажется одинаковым с отношением западного духовенства к римскому. На Русь духовенство пришло от константинопольского патриарха, и в западных государствах оно приходило от римского папы; русские митрополиты поставлялись константинопольским патриархом или с его согласия, и на западе постав-ление епископов зависело от папы, ио сходство только этим и ограничи­вается. Патриарх константинопольский далеко не имел того гражданс­кого значения в Византийской империи, которым пользовался римский папа на западе, а потому не имел и той гражданской власти над своими митрополитами, какая была у палы над своими архиепископами. Мит­рополит русский, получив посвящение от константинопольского патри­арха, более уже не зависел от него и все дела русской церкви решал сам, вместе с церковным собором, по церковным правилам, иопределение сво-

1              В 1071 году, когда весь Новгород перешел на сторону какого-то волхва и хотел

обратиться снова к язычеству, князь Глеб со своей дружиной принял сторону

церкви я собственноручно убил волхва.

2              В 1149 году ИзяслаЕ, оставляя Киев, взял с собой и митрополита Клима. В 1216

году Юрий Всеволодович после Липецкой битвы, оставляя Владимир, взял с со­

бой и владимирского епископа Симона и повез его со своим семейством в Ради-

лов городок

92

его суда не препровождал на утверждение патриарха. Последний посы­лал ему грамоты за свинцовой печатью, которых по византийскому эти­кету удостаивались только коронованные лица и патриархи. Впрочем, в редких случаях недоразумений но церковным делам русский митропо­лит иногда спрашивал разрешения константинопольского патриарха и даже сам ездил в Константинополь и участвовал в тамошних соборах. Право посвящать митрополита хотя и принадлежало константинопольс­кому патриарху, но великий князь русский мог принять или не принять посвященного и даже предлагать для посвящения другого. То же право имели удельные князья по отношению к русскому митрополиту при по­священии епископов. Для определения прав русской церкви, как само­стоятельного учреждения в русском гражданском обществе, при введе­нии христианства был принят действующим узаконением греческий Номоканон. Этот закон охватывал в Греции не только церковную, но и гражданскую жизнь, так как в нем, наряду с правилами чисто церков­ными, определялись отношение церкви к обществу и отношение духо­венства к императору и народу; но так как жизнь русского общества во многом отличалась от общественной жизни Греции, то вскоре оказалось, что Номоканон не мог быть весь, целиком принят русским обществом. Номоканон послужил основанием только в делах чисто церковных, но в делах, по которым церковь является членом гражданского русского об­щества, руководились уставами, издававшимися русскими князьями. В этих уставах определялись гражданские права и привилегии духовен­ства согласно с теми отношениями, в которых духовенство находилось с русским обществом; таких уставов, изданных до XIII в., до нас дошло семь.

Первый из них, церковный устав Владимира, определяет: во-первых, церковную десятину во всей русской земле, от княжеского суда, от тор­говых пошлин, от княжеских домов, стад, урожаев с княжеских полей и пр.; во-вторых, церковные суды, к которым были отнесены все дела по нарушению правил церкви и суд по тяжбам о наследстве; в-третьих, епис­копам предоставляет надзор за торговыми весами и мерами и проистека­ющие от него доходы; и в-четвертых, определяет, какие люди должны быть подведомственны церкви и епископам.

Второй устав «о судех церковных* был издан Ярославом на основа­нии устава Владимира; но Ярослав, вместо десятины от всех княжеских судов, определяет на духовенство только известные случаи княжеского суда с точным указанием, сколько пени от известной вины получать епис­копу; в судах же чисто церковных назначение пени предоставлялось са­мому епископу.

Прочие уставы носят местный характер, таковы: Устав Мстислава Великого, два устава Всеволода Мстиславича, устав Ростислава Смо ленского и устав Святослава Новгородского. Третий устав, данный Мстис­лавом Владимировичем в 1128 году относится собственно к Юрьеву, новго­родскому монастырю. Этим уставом монастырю предоставляется волость

93

Буец с данью, вирами и продажами, вено Вотьское и, наконец, осенье полюдье. Четвертый устав (1132 - 1135) принадлежит Всеволоду Мстис-лавичу. Этим уставом новгородская церковь св. Иоанна Предтечи на Опо­ках получила себе в приход ивановскую купеческую общину; также в пользу церкви назначен был вощаной вес в Новгороде и половина воща­ного веса в Торжке. Пятый устав принадлежит тому же Всеволоду и из­вестен под именем устава «о судсх церковных*. Этот устявопределяет де­сятину и суды церковные для Софийской новгородской «пископии и цер­кви на основании устава Владимира, Шестой устав принадлежит князю Ростиславу Мстиславичу Смоленскому (1125 - 1159). Внем определено; какие дела подлежат суду епископскому и с каких княжеских доходов должна идти десятина на церковь, причем из десятины исключены про­дажа, вира и полюдье. В этом же уставе князь утверждает за церковью несколько сел, озер, лугов и других угодий. Седьмой устяв дан в 1137 году Святославом Ольговичем Новгородским Софийскому собору. В этом ус­таве Святослав Ольгович назначает новгородскому архиерею получать вместо десятины от вир и продаж определенное количество денег из каз­ны княжеской, именно 100 гривен, и сверх того с разных мест новго­родских владений определенное количество вещей известного рода или денег.

Из этих уставов видно, что русская церковь и духовенство, как от­дельное учреждение в обществе, имели свои гражданские права. После­дние не только отличались от гражданских прав церкви в Греции, но даже в самой России в разные времена и в разных местах духовенство имело неодинаковые права. Таким образом, греческий Номоканон постепенно изменялся и пополнялся на Руси. Впрочем, эти изменения касались толь­ко частностей; в основах же своих он оставался таким же, каким аышел из Греции. Равным образом и отношение церкви к обществу, несмотря на то что каждое княжество имело свои местные уставы, было почти по­всеместно одинаково. Номоканон разделялся на две части. Первая его часть, заключающая в себе собственно церковные законы, не претерпела никакого изменения, вторая же, определяющая отношение церкви к об­ществу, во многом изменилась.

Духовное ведомство. Духовное ведомство в русском обществе состав­ляли: 1) митрополит, представитель русской церкви, 2) епископы, 3) мо­настыри, 4) белое духовенство, т. е. священники, дьяконы и весь церков­ный причет с их семействами, 5) благотворительные заведения: приюты, странноприимные дома, больницы и т. п.; вместе с благотворительными заведениями церкви были подчинены; паломники, т. е. люди, отправля­ющиеся на поклонение святым местам в Палестину, прощенники, т. е. получившие исцеление по молитвам церкви, также хромцы, слепцы, калеки, уроды и др. Духовенству были подведомственны также лекари и задушные люди. Лекари были причислены сюда потому, что во вре­мена язычества искусство врачевания было соединено с колдовством;

94

поэтому духовенство должно было обратить на него особенное внимание. Кроме того, в числе церковных лзодей значились изгои, т. е. все те, кото­рые почему-либо не попали в светские общины. Эти люди населяли осо­бые улицы и состояли в ведении епископа. К ним принадлежали: а) ра­бы, вышедшие на волю и не приписанные ни к какому обществу; Ь) дети духовных, неспособные по безграмотству исполнять какую-либо долж­ность в клире; с) несостоятельные должники; d) все бесприютные — вдо­вы, сироты и т. п. Вообще церковь приняла на свое попечение всех тех, кого светские общества не брали под свою опеку. Все подведомственные духовенству лица и учреждения находились в ведении церковного суда и управы и составляли одну громадную общину, состоявшую под уп­равлением или митрополита и епископов, или же монастырей, если эти лица и учреждения существовали на монастырской земле и на монас­тырский счет.

Теперь рассмотрим в отдельности состав духовенства и подведом­ственные ему лица и учреждения.

Состав духовенства: 1) Митрополит был правителем русской церк­ви. Ему были подчинены епископы и все русское духовенство. Он имел большие поземельные владения и даже города, получал огромные дохо­ды от десятины и от судных дел, кроме того, он получал дань и пошлины со всех подчиненных ему церквей и причтов1. Уважение к нему русского общества было очень велико — князья называли его не иначе, как своим отцом. Но все это не доставляло митрополиту власти более той, какая была ему предоставлена церковными правилами и уставами князей. До монгольского ига все митрополиты, кроме Илариона и Климента, были греки, присылавшиеся константинопольским патриархом. Ясно, что они не могли иметь других связей с русским обществом, кроме служебных; притом от князя всегда зависело — принять или не принять митрополи­та. Все это ставило последнего в положение не очень сильное и влиятель­ное. Но такое положение митрополитов не препятствовало им принимать большое участие в общественных делах России и иметь на них сильное влияние, ибо уважение к высокому сану и ревностное служение церкви сильно действовало на князей и народ. Летописи представляют много случаев, свидетельствующих о сильном влиянии митрополита на дела общественные. Летописи говорят о значении митрополитов следующее: Митрополит Леонтий через епископов и старцев убеждал Владимира Свя­того восстановить закон о казни разбойников. Митрополит Ефрем обвел Перемышль каменными стенами; в 1097 году митрополит Николай хо­дил в стан Владимира Мономаха и Святославичей, осаждавших Киев, и Убедил их заключить мир с киевским князем Святополком; в 1100 год

1 Среди пошлин, получаемых митрополитом, в актах того времени упоминается по-веиечная, т. е. пошлина от браков, поезд или заезд, г. е. пошлины, собираемые на митрополита его заездниками н, вероятно, другие, встречающиеся в позднейших памятниках.

95

этот же митрополит убедил Свягополка снять оковы с пленного князя Ярослава Ярополковича и заключить с ним мир. До нас дошло послание митрополита Никшрора I к Владимиру Мономаху, в котором он учит кня­зя удалять злых советников и клеветников и внимательнее рассматри­вать дела тех, которые осуждены и изгнаны по клеветам. Это послание свидетельствует, что митрополит Никифор наблюдал л за судом княжес­ким. В 1135 году митрополит Михаил ездил в Новгород усмирять проис­ходившие там волнения в народе и удержать новгородского князя Всево­лода Мстиславнча от войны с князем Суздальским. В1136 году тот же митрополит помирил князя Ярсполка с племянником его Мстиславом и с князьями черниговскими; в 1138 году тот же митрополит был послан Вячеславом Киевским заключить мир со Всеволодом Ольговичем; в 1147 году митрополит Климент убеждал Изяслава Мстмславича Киевс­кого не воевать с Ольговичами и с Юрием Долгоруким, и в том же году Изяслав писал к митрополиту Клименту, чтобы он созвал киевлян и объя­вил им об измене князей черниговских, потом Климент усмирил мятеж киевлян, убивших Игоря Ольговича. В 1161 г. митрополит Федор при­мирил киевского князя Ростислава Мстиславича с черниговским князем Святославом Ольговичем. В 1189 г. митрополит Никифор Н поднял ки­евлян и черниговского князя на венгров для изгнания их из галицких владений. В 1196 г. митрополит Никифор II дал совет киевскому князю Рюрику Ростиславичу взять у Романа Волынского пять городов, кото­рые просил у Рюрика Всеволод Юрьевич Суздальский. В 1210 г. митро­полит Матвей, по просьбе черниговских князей, ходил во Владимир к Всеволоду Юрьевичу, чтобы примирить его с ними, в чем преуспел со­вершенно. По его убеждению Всеволод целовал крест черниговским кня­зьям. В1226 году тот же митрополит остановил поход Юрия Всеволодо­вича Владимирского и Михаила Черниговского против Олега Курского и убедил их заключить мир. В 1230 г. он же остановил войну между Миха­илом Черниговским и Ярославом Переяславским; а в 1250 г. примирил Даниила Романовича с королем венгерским.

Митрополиты во всех междоусобиях князей являлись примирителя­ми их. Они отправляли к князьям послания, в которых именем Божьим просили прекратить междоусобия и исправиться нравственно. Но стро­гие к князьям, они были строги и к народу и часто отправляли свои по­слания в города, возмутившиеся против князя, и смиряли их. Бывали даже случаи, когда они подымали князей на защиту Русской земли. Впро­чем, влияние митрополита на дела общественные было только нравствен­ным и вполне обусловливалось его личностью, но не имело еще юриди­ческой определенности, потому что тогдашняя общественная жизнь не была еще настолько выработана, чтобы смогла определить, в каких имен­но делах и какое участие мог принимать митрополит. Наши митрополи­ты не походили на латинских архиепископов; они не были кыяаьями, не имели замков и войск. Впоследствии митрополиты, хотя и имели свои

96

отряды войск, но они имели нхне как митрополиты, а как землевладель­цы, и отряды их не имели своего знамени, а стояли под княжеским. Ис­ключение из этого составлял новгородский епископ. Митрополиты не чеканили монету, они вообще не имели атрибутов княжеской власти и тех привилегий, какими пользовались латинские епископы. Все права их ограничивались ведением тех лиц и учреждений, которые принадле­жали церкви, но зато в эту область никто уже не мог вмешиваться. Здесь митрополит был компетентным судьей, и в делах церковных жаловать­ся на него можно было только патриарху константинопольскому. Тако­во было положение русских митрополитов до монгольского ига.

2) Епископы в разных удельных княжествах хотя и были подчинены митрополиту, но это подчинение было слабо и высказывалось только тог­да, когда на епископа приносились жалобы митрополиту князем или на­родом. В делах же общественных, мирских влияние епископа нередко было сильнее влияния митрополита. Это происходило оттого, что епис­копы большей частью избирались князьями и народом, и преимуществен­но из русских иноков, и притом иногда из значительных фамилий. Все это ставило их в положение более твердое, нежели положение митропо­литов, присылавшихся из Византии. Епископы из русских иноков име­ли то преимущество перед митрополитами, что они, еще до получения епископского сана, пользовались большим влиянием на соотечественни­ков или по своим связям, или по своей примерной жизни, способствовав­шей к достижению епископства. Все это давало епископам сильное об­щественное значение в их епархиях, особенно в Новгороде, где уже в на­чале XII в. епископ сделался важным политическим лицом: принимал сильное участие в делах новгородского управления и даже пользовался влиянием за пределами Новгорода. Епископ новгородский принадлежал к выборным властям и был первым лицом после князя. Он имел своих бояр и свои полки ратных людей со своим знаменем и начальниками. Полки эти не только содержались на его счет, но и состояли в полном его распоряжении. Значение епископа, а впоследствии архиепископа, в об­щих делах было так велико, что без его благословения не принималось ни одно важное общественное дело. Архиепископы даже участвовали во всех сношениях как с русскими князьями, так и с иноземными госуда­рями, и все новгородские грамоты подписывались архиепископом и ут­верждались его печатью. Они обыкновенно начинались так: *6лагосло-вениеот владыки, поклон от посадника*. Подобное положение занимал архиепископ и в Полоцке. До нас дошли договорные грамоты Новгорода со Швецией и другими странами и Полоцка с Ригою. Из них мы видим, что главным участником в общественных делах был архиепископ. Иност­ранные государя обращались в своих грамотах к новгородскому архиепис­копу прямо как к народному представителю и ставили впереди своих гра­мот его имя. Так, в Ореховском договоре новгородцев с Норвегией, заклю­ченном в 1326 году, посол короля Магнуса писал в договорной грамоте,

97

что он заключил мир между Норвегаей и Новгородом с епископом новго­родским Моисеем, с посадником Варфоломеем и тысяцким Ефстафием и со всеми новгородцами. Князья управляли Новгородом не иначе, как при участии архиепископа и посадников. Посему нередко архиепископы ез­дили вместе с посадниками к князю для рассуждения о каком-нибудь об­щественном деле. Архиепископы также отправлялись приглашать князей в Новгород и предлагали им условия княжения. Таким образом, всеми об­щественными интересами новгородцев заведовали архиепископы1. Но та­кое положение последних, конечно, исключительное.

Епископы других удельных русских княжеств, хотя не имели того политического значения, каким пользовался архиепископ новгородский, во тем не менее их влияние на общественные дела своей области было силь­нее, чем влияние митрополита на жсю Русскую землю. Летописи нередко упоминают об участии епископов в делах общественных, а также об их средствах и важном значении. Епископы всегда являются первыми лица­ми после князей, так что последни*, отъезжая из княжества, всегда пору­чали временное управление делами местному епископу. Так, в 1237 году, Юрий Всеволодович, уезжая из Владимира набирать войско против татар, оставил вместо себя во Владимире епископа Митрофанасо своими сыновь­ями — Владимиром и Мстиславом, и с воеводою Петром Ослядюковичем2. Общественную, чисто политическую деятельность епископов, как защит­ников и ходатаев своей области, мы встречаем в летописных свидетель­ствах о рязанском епископе Арсении, который в 1207 году несколько раз посылал к великому князю Всеволоду Юрьевичу послов с мольбою, чтобы тот перестал опустошать рязанские владения, потом нашел князя на доро­ге от Коломны и не переставал ревностно защищать рязанскую землю до тех пор, пока сам не был схвачен Ярославом Всеволодовичем и отвезен пленником во Владимир. Нередко епископы ездили посланниками от сво­его князя к другим князьям. Впрочем, влияние их было, за исключением

1              В1135 году новгородский епископ Нифонт ездил с новгородскими послами в Киев

и участвовал в примирении киевлян и черниговцев. Он нее в 1136 году запретил

новгородским священникам венчать Святослава Ольгозича; в 1141 году он, уже

с посольством новгородским, ездил в Киев к Всеволоду Ольговнчу и настоял, что­

бы отпустить в Новгород князем Святополка, as 1148 г. он ездил посольством в

СуздальсмнрнтьЮрия Долгорукого с новгородцами и убедил его отпустить задер­

жанных в Суздаль новоторжцев и новгородских купцов. В 1154 г. ездил с посоль­

ство» к Юрию Долгорукому звать в князья Юрьева сына Мстислава. С 1165 г.

епископы новгородские по ходатайству митрополита получили сан архиеписко­

пов, но это, впрочем, нисколько не изменило их прежних гражданских отноше­

ний. В 1173 г. архиепископ Илья ходил посольствомкАндреюБоголюбскомудля

заключения мирного договора е Новгородом. В 1199 г. суздальский князь Всево­

лод Юрьевич вызывал к себе архиепископа новгородского Мортирия вместе с

посадником Морошкой для рассуждения об устройстве общественных дел в Нов­

городе. В 1222 г. архиепископ Митрофан ходил во Влади мир просить у Юрия Все­

володовича в князья сына его Всеволода.

2              Владимир Васильевич, уезжая из Владимира, оставил там вместо себя епископа

Марка; в летописи князь прямо говорит: «Се мене место епископ Марк*.

98

Новгорода и Полоцка, более нравственное, вытекающее из личности и не определенное государственными законами.

3) Монастыри. За епископами по своему значению следовали монас­тыри. Они появились на Руси вместе с введением христианства, и уже в XI в. число их возросло до значительной цифры, так что не было почти городя, в котором бы не насчитывали одного или нескольких монасты­рей. В Киеве в XIII веке их было до семнадцати, а в Новгороде — до двад­цати двух. В монастырях преимущественно сосредоточивались просве­щение и ученость того времени; они же дали русскому обществу первых писателей и знаменитейших епископов. Так, сам Нестор, отец нашей ис­тории, был иноком Печерской Лавры1; иноческие подвиги, которые со­вершали тогда все, посвятившие себя иноческой жизни, приводили в монастыри не только простой народ, но а великих князей. Так, великий князь И ляс лав приходил в Печерскую лавру просить поставления и бла­гословения у инока Антония. Тоже делали князья Изяслав, Святослав и Всеволод, отправляясь в 1067 году в поход на половцев2. В монастыри нередко поступали бояре и князья. Они делали большие вклады в монас­тырскую казну и дарили целые имения. Частью этими пожертвования­ми8, а частью и покупкой составились у некоторых монастырей большие поземельные владения4; монастыри в давнее время, особенно в северной России, имели значение колоний. Пустынники, отправлявшиеся в те

1 Митрополит Климент Смольники а, названный в летописях книжником и фило­софом, также был воспитанником какого-то монастыря в Смоленске. Епископ Суздальский Симон и инок Полнгкнрл известны своей превосходной перепиской друг с другим, неправильно названной Печсрским Патериком, были пострижен-никами и воспитанниками Киеве-Печерского монастыря. Симон в своей посла­нии к Поликарпу пишет, что в его времена было уже более 50 пастриженников Печерского монастыря на епископских кафедрах и в числе их Леонтий, просве­титель Ростовской страны и знаменитый Нифонт новгородский, названный в летописи поборником земля Русской.

1 Великий князь Святодалк перед всяким походом приходил в Печерский монас­тырь и сам нес в могилу Прохора черноризца. О великом князе Ростиславе Мстис-лавиче лето и не ь говорит, что ов ежегодно на Великий пост по субботам и воскре­сеньям принимал у себя по 12 человек печерских иноков с игуменом Поликар­пом. О Давиде Ростиславиче Смоленском сказано, что он, приехав в Киев, созвал к себе на обед иноков изо всех киевских монастырей. Умирающего Феодосия Печерского навещал сам великий князь Святослав.

3 Киево-Печерский монастырь владел волостями: Небльекою, Деревскою и Лучскою около Киева, которые были ему пожертвованы князем Ярополком Излславичем.

' Монастыри иногда покупали недвижимые имения и сами начальники монасты­рей — игумены или архимандриты нередко принимали деятельное участие в об­щественных делах. Так, игумен печерский Феодосии не признавал Святослава киевским князем и, в то время, как Святослав уже владел Киевом, в Печерском монастыре на ектелиях понлналн киевским князем Изяслава. Григорий, игу­мен Андреевского монастыря, в 1128 году настоял своими убеждениями, чтобы Мстислав Великий заключил мир со Всеволодом Ольговичем Черниговским. Игумен Дионисий в 1135 году правил посольство от черниговских князей к Все­володу Юрьевичу Владимирскому и убедил его оставить поход на черниговские .владения. В J148 г. печррский игумен Феодосии участвовал в посольстве, кото­рое Изяслав Мстисяавич отправил к князьям черниговским.

99

страны, расчищали леса и устраивали скиты, около которых собира­лись целые селения. Таким образом, пустынные местности Вятки и Пер­ми были заселены при помощи монастырской колонизации. В этом от­ношении монастыри были совершенно в духе русских общин, харак­теристической чертой которых было также стремление к колонизации. Начальники монастырей, игумены и архимандриты, подобно епископам, имели большое влияние на общественные дела, они действовали на об­щественное мнение русского общества к на самих князей своими посла­ниями; но значение их в общественных делах было только нравствен­ное, личное.

4) Белое духовенство, К нему причислялись священники, дьяконы и причетники. Белое духовенство на Руси никогда не составляло отдель­ной, замкнутой касты; в него могли поступать точно так же, как и в мо­настыри, люди всех званий, а деги духовных имели право до посвяще­ния в духовную должность переходить в какое угодно звание1. Непремен­ным условием для поступления в духовное звание была грамотность, что соблюдалось так строго, что неграмотные дети духовных не могли полу­чить духовной должности и причислялись к изгоям. Чтобы приготовить людей, способных к занятию должностей в клире, еще при Владимире Святом было основано училище, з которое поступали люди всех званий. Епископы обыкновенно поставляли в священники людей, выбранных прихожанами, но конечно только в том случае, если выбранный доста­точно знал грамоту. Таким образом, все значение епископов в этом деле ограничивалось испытанием и посвящением выбранного в священники. Белое духовенство жило обыкновенно около церквей на землях, принад­лежавших церкви, и содержалось доходами, получаемыми с прихожан за отправление разных церковных треб, а также жалованьем от князя или другого чаетяого лица, на земле которого была выстроена церковь. В известных вопросах Кирилла к епископу новгородскому Нифонту мы уже в XII в. встречаем исчисление некоторых доходов от церковной служ­бы, например, *а за упокой аще веляше служить сорокоустья — за грив ну пятью служите, а на шесть кун — единого, на 12 кун дваице и како моги», В церквях, имевших особые привилегии и пользовавшихся каки­ми-либо общественными доходами, и священники, и дьяконы, и причет­ники получали известные оброки из церковных доходов, напр., во Все-володовом уставе, данном церкви Иоанна Предтечи на Опоках, сказано: «ы оброки попам, и дьякону, и дьячку, и сторожам из весу вощаного има-ти, попам по восьми гривен серебра, и дьякону 4 гривны серебра, а дьяч­ку три гривны серебра и сторожам, три гривны серебра; а имати той

По на роднил? былняам мы знаем Алешу Поповича в числе богатырей Владими­ра. В новгородской летописи под 1216 годом в числе воинов, убитых на Липец­ком побоище, упоминается Иввнко Попович. Под 1240 годом летопись упомина­ет о внуке одного священника — Судьиче, который был боярином в Галиче и вме­сте с другим боярином владел Бакотой и всем Пинильем (нынешняя Подолия).

100

оброк и е веки на всякой год». Кроме того, при разных церквях были зем­ли и разные угодья, доходами откоторых пользовалось духовенство. Свя­щенники таким образом были тесно связаны со своими прихожанами, которые чисто даже защищали священников от епископской власти, так что бывали случаи, когда и прихожане, несмотря на архиерейское отре­шение от места, оставляли их у себя силой. Белое духовенство пользова­лось большим уважением как у всего русского общества, так и у всех при­хожан. По законам русского общества духовные во всех делах были осво­бождены от всяких гражданских повинностей или служб и податей. Только иногда дети духовных, не посвященные ни в какой духовный сан, не освобождались от военной службы. В свою очередь, духовенство, и осо­бенно священники, были представителями своих приходов и посредни­ками в общественных делах прихожан. Так, напр,, при раскладке пода­тей между последними при посредстве духовенства размежевывались земли приходских людей; одобрение священника о прихожанине спра­шивалось на суде. Во всех общественных бумагах, составлявшихся от целого прихода, имя священника непременно ставилось одним из пер­вых. Духовенство иногда принимало деятельное участие в делах чисто мирских и общественных, особенно те из этого сословия, которые были духовниками князей или вообще состояли при княжеских церквях. Так, мы нередко встречаем священников и в военных походах, и в по­сольствах. Напр., в 1111 году, во время похода русских князей на По­ловцев, священники Мономаха ехали впереди полка и пели тропари и кондаки. Посольством между князьями преимущественно правили свя­щенники, как потому, что они пользовались доверием князей, так и по­тому, что они по своей грамотности были более способны к отправле­нию посольских дел и притом по сану своему внушали к себе уважение. Примеров священнических посольств в летописи встречаем много. Так, в договорной грамоте Мстислава Давидовича Смоленского с Ригой и Гот­ским берегом 1229 года сказано: «Мстислав, сын Давидов, прислал в Ригу своего лучшего попа Иеремия и думного мужа Пантелея из своего города Смоленска: то два было послем у Ризе: из Риги ехали на Годе-кий берег, там твердити мир*. Все это ясно показывает, что духовен­ство было тесно связано со светским обществом и не отделялось от него даже в политических делах.

5) Лица и учреждения, подведомственные церкви. Кроме лиц, состо­ящих на церковной службе и их семейств, к духовному ведомству уста­вом Владимира Святого отнесены, как мы видели выше, гостиницы, странноприимницы, больницы, лекаря, паломники, прощенники, хром-Цы, слепцы, странники и, наконец, задушные люди. Различные корм­чие ХШ и XIV вв. продолжали относить всех их к духовному ведомству, следовательно, в этом отношении устав Владимира более или менее дей­ствовал на Руси во все время до монгольского ига, что и не могло быть иначе, ибо основанием устава преимущественно служил греческий

101

Номоканон, да и само состояние русского общества нисколько этому не противоречило. Церковь, щедро наделяемая от князей, *ояр и народа, принимала на себя все бремя надзора и попечения за несчастными, кото­рых тогдашнее общество не могло защищать от обид и притеснений и ко­торые по неспособности своей или за неимением средств не приносили обществу никакой материальной пользы. Об этой заботливости церкви о несчастных находим указания в поучении митрополита Кирилла: *Все десятины и имения, данные церкви, даны клирошанам напотребу.ста рости и немощи и е недуг впадшими чадмног прокормление, нищих кор мление, обидимых помогание, странным прилежание, в напастех посо­бие, в пожарех и в потопе, плененным искупление, сиротам и убогим промышление, живым прибежище и утешение, а мертвым память*. Подведомственность приведенных выше учреждений духовной власти со­стояла в том, что они, помещаясь ла церковной земле и содержась сред­ствами церкви, подлежали суду и управе епископов или монастырей, которые имели особых блюстителей порядка и суда над ними и для за­щиты от всех сторонних нападков и обид.

О гражданских правах церкви как юридического лица. Церковь име­ла свой суд не только в делах чисто церковных, но и в гражданских. По Номоканону и по уставам Владимира, Ярослава и других князей граж­данскому суду церкви принадлежали почти все дела семейные, как то: браки, разводы, суд между родителями и детьми, дела по наследству и по опеке, утверждение духовных завещаний и раздел наследственных имуществ, а также дела по преступлениям против нравственности и цер­ковных постановлений. Для производства всех этих дел при епископах были особые суды, состоящие из духовных и светских судей, какими были владычные десятильники и наместники, из коих первые разъез­жали по областям, подведомственным епископу, и в своих объездах чи­нили суд и управу, а также собирали пошлины и дани для епископа; владычные же наместники постоянно жили в городах, подчиненных епископской кафедре, и чинили там суд и управу по всем делам, при­надлежащим церковному суду. Кроме того, при самом епископском дво­ре всегда находились избранные духовные лица: архимандриты, игуме­ны и старшие священники и при них дьяконы, как хранители законных книг и грамот — намофилаксы и хартофилаксы — хранители судебных дел и вообще делопроизводители по судебным делам чисто духовным. А для производства дел гражданских, подчиненных церковному суду, при епископском дворе постоянно находились владычные бояре и слуги, как судьи и делопроизводители светские. Этому суду церкви, как чисто церковному и церковно-гражданскому, подчинены были все лица рус­ского общества, из какого бы класса они ни были; здесь ограничение цер­ковного суда состояла в определенном по закону разряде дел, т. е. по де­лам семейным и по преступлениям против нравственности и церковных правил.

102

Но кроме этого суда церкви принадлежал суд по всем делам, как граж­данским, так и уголовным, когда подсудимые были лицами или учреж­дениями, состоящими в ведомстве церкви, т. е. все лица, служащие цер­кви и як семейства, потом все учреждения по делам человеколюбия, т. е. больницы, богадельни, гостиницы и т. п., и, наконец, лица, живущие на церковных землях и не состоящие на церковной службе. Они подлежали церковному суду и управе по общему тогда порядку, состоящему в том, что каждое ведомство имело свой суд и свою управу и не подчинялось постороннему суду, исключая дела по убийствам, которые во всех ведом­ствах подлежали суду князя и составляли привилегию княжеской влас­ти. А посему все судебные дела между лицами, подведомственными цер­кви, производились судьями, назначаемыми от митрополита или епис­копа; разумеется, судьи сии былн и из духовенства, и из владычных бояр и слуг, в зависимости от рода д«л. Этим судьям подавались все жалобы на церковных людей. В случае нее судных дел между лицами церковны­ми и нецерковными употреблялся суд сместный, т. е. каждая сторона представляла своего судью, которые и решали дело сообща и пользова­лись пошлинами от суда — каждый судья от своего подсудимого, т. е. церковный от церковного, а княжеский или нецерковный — от нецер­ковного. Законы же и форма суда в делах нецерковных были одни и те же, как для людей церковных, так и для нецерковных.

Вторым правом церкви было право на поземельные владения. Монас­тыри и епископские кафедры, как члены гражданских обществ, нередко были владельцами больших поземельных имений, как населенных, так и ненаселенных, и даже имели своих рабов. Так, например, в Русской Прав­де упоминается о холопях чернгчнх. Села и деревни, принадлежавшие цер­квям и монастырям, управлялись тиунами, посельскими старостами и другими наставниками. В это время церкви и монастыри не отличались от других землевладельцев; управителями в епископских и монастырских селах были владычные люди и монастырские старцы, лица, поставленные самими епископами и монастырями на определенный и неопределенный срок. Епископы и монастыри, как и светские владельцы, давали своим уп­равителям в имениях уставные грамоты, в которых определялись как пра­ва и обязанности управляющих, так и подати и повинности, взимаемые с крестьян, а иногда даже способы, которые нужно употреблять при возде­лывании земли. Подати а повинности, назначаемые монастырями и церк­вями, определялись по взаимным условиям с крестьянами, селившими­ся на церковных землях. Сами церкви и монастыри не освобождались от платежа податей и общественных повинностей с земель, которыми они владели. Следовательно, в этом отношении церковные владения не отли­чались от светских. Разумеется, бывали исключения — монастыри и цер­кви подавали иногда жалованные грамоты, по которым они освобожда­лись от податей, но такие грамоты давались и светским землевладельцам. Значит, привилегий в этом отношении для церкви не было. Духовенство

103

освобождалось только от податей личных поземельных с тех земель, кото­рые находились под домами самиз духовных. Равным образом и церкви, и монастыри были освобождены cw подати, которая лежала на земле, за­нятой монастырскими и церковными строениями.

Третье право церкви было право на торговлю. Монасгьфи, церкви и вообще духовные лица как богатые землевладельцы участвовали в тор­говле, для которой имели своих особенных приставников. При монасты­рях состояли для торговых дел особенные старцы, которые назывались купчинами. При церквях и монастырях бывали торги в церковные праз­дники — ярмарки, а при некоторых монастырях были и постоянные тор­ги. Со всех этих торгов некоторые привилегированные епископы и мона­стыри получали пошлины. Но еямо духовенство, по усгаву Ярослава, было вообще освобождено от пошлин мытных (пошлиные воза, с нагру­женной лодки и вообще с товара) и явочных (с лица) и др. Впрочем, так было только по уставу Ярослава; впоследствии же, по уставу Всеволода, Мстислава и др., церкви и монастыри сравнены были в торговом отно­шении со всеми другими торговцами. Вообще русское законодательство второго периода старалось не отличать духовенство и церковь в отноше­нии пользования землей и торговли от светских лиц и обществ. Если и давались привилегии епископам, монастырям и пр., то эти привилегии не были общим законом и давались только некоторым из них; при этом они же давались и лицам всех других обществ. Таково было направление нашего законодательства. Во времена Владимира и Ярослава князья еще были склонны смотреть на церковь и духовенство как на общество изо­лированное, совершенно отличное от общества гражданского, и давать ему разные привилегии. После же этих князей мы уже не встречаем у духовенства никаких значительных привилегий, оно во многом было сравнено со светскими обществами. Русское общество также всегда смот­рело на духовенство как на обыкновенное гражданское общество и не разделяло ни византийских, ни западноевропейских взглядов на церковь.

КНЯЖЕСКАЯ ВЛАСТЬ

Право престолонаследия. Отношение кня-ieu к народу и к згяле. Дружина,

Отношение дружины к княла. Pejdr tenue дружины. Старшая дружина.

Должности старших дружинникйв! тысяцкий, deopcttuii, посадник, тиун,

печатник.стольники и дьяки. М тдшоя дружина.

Свободный переходдруягинников

Значение княжеской власти во 2-м периоде сильно изменилось, с од­ной стороны, под влиянием христианства, с другой — под местным вли­янием. Влияние христианской церкви на княжескую власть было самое благоприятное для нее — русские князья нашли в ней для усиления сво­ей власти гораздо более твердую опору, чем они имели прежде в одной дружине* Мы знаем, что княжеская власть была еще очень молода на Руси, ей недоставало давности и она не имела, следовательно, историчес-

104

кого освящения. Но христианская церковь восполнила этот недостаток, сообщив княжеской власти религиозное освящение. Известно, что ни Рюрик, ни Олег, ни другие из к.нязей, бывших еще до введения христи­анства на Руси, при принятии княжеской власти не получали освяще­ния и потому в глазах своих подданных оставались простыми людьми, облеченными властью; но христианская церковь вместе с высокими дог­матами религии внушала новопросвещенным сынам своим и начала го­сударственного устройства, и новые понятия о княжеской власти. Она учила их, что верховная власть утверждается самим Богом и потому свя­щенна и неприкосновенна, что суд и правда внушаются ей самим Богом и, следовательно, нужно свято и ненарушимо исполнять все требования власти, что противящийся ей противится Божьему велению и т. п. Это первая услуга, оказанная церковью княжеской власти. Во-вторых, цер­ковь сообщала княжеской власти и видимое освящение венчанием кня-лей и возведением их на престол по византийским обычаям. До введе­ния христианства на Руси князья наши не имели престолов; но по введе­нии христианства мы встречаем в летописях упоминание о венчании князя митрополитом, о посажеяии его на престол: *Ярослае же cede Киев на столе дедна и отниь; о Святославе Черниговском и Всеволоде лето­пись говорит: *И седоша на столе на Берестове*; о Владимире Монома­хе: *Седе Киеве,в неделю, устретоша ... митрополит Никифорс еписко­пы и со всеми Кияне с честью „,седе на столе отца своего и дед своих». Итак, говоря о принятии великокняжеской власти новым лицом, лето­писи всегда употребляют: * cede Киеве на столе*, тогда как о Рюрике, например, упоминают просто: <седе в Новегороде*. или о Игоре: *поча княже...по Ользе*. Таким образом, под влиянием церкви князья стано­вятся уже не простыми людьми, облеченными общественной властью, а лицами, освященными властью, учрежденной самим Богом,

В-третьих, церковь дала князьям средство к усилению власти — вер­ность. Церковь ввела в обычай, чтобы при вступлении на престол каж­дого князя подданные присягали повиноваться ему и уважать как выс­шую и священную власть. Кроме того, духовенство вообще много способ­ствовало усилению княжеской власти. Как все новое на Руси, оно, естественно* первоначально должно было крепко держаться князя и вви­ду собственных интересов признавать в русском обществе значение кня­зя; сами князья в важных делах обращались за советом к духовным и, таким образом, как дружина поддерживала своего государя оружием, духовенство защищало его оружием духовным. Через своего митрополи­та в князе с его собственной властью соединялась власть церкви. Вели­кий князь мог действовать на совесть подданных ему князей и народа, мог наложить церковное запрещение и запереть церкви. К сему впослед­ствии и прибегали князья, как мы видим во второй половине настояще­го периода. Впрочем, тогда и отношение духовенства к князю перемени­лось; духовенство сблизилось совершенно с народом и нередко становилось

105

противником князя, защищая народ от несправедливостей его. Вот по­ложение княжеской власти в начале 2-го периода, положение, являюще­еся естественным следствием внесения нового начала в жизнь русского общества.

Несмотря на та что приобрела княжеская власть, благодаря введе­нию христианства, теперь следует обратить внимание на re изменения в государственной власти князя, которые произошли от местных условий, независимо от постороннего влияния. Здесь первое место занимает воп­рос о значении удельных князей и об отношениях их к великому князю и друг к другу. О князьях, подчиненных великому князю киевскому, мы встречали известия и в первом периоде, но тех князей нельзя назвать удельными князьями, — они имели собственно характер князей служи­лых, потому что не принадлежали к Рюриковому роду, а были дружин­никами, пришельцами из Скандинавии, или старыми князьями славян­ских племен, уже утратившими свою самостоятельность и получивши­ми владения уже из рук великого князя киевского и вполне от него зависевшими, состоявшими под его рукою, как говорит летопись, следо­вательно, далеко не равноправными великому князю. Первыми удель­ными князьями, по-видимому, были сыновья Святослава: Ярополк, Олег и Владимир; но они не подходят к категории удельных князей, принад­лежащих ко второму периоду, ибо они все трое были решительно одно-правны. Святослав, посадив Ярополка в Киеве, Олега в Древлянской зем­ле, а Владимира в Новгороде, оставил права великого князя за собой, не назначив преемника в случае смерти. Поэтому Ярополк, как сильнейший из братьев, не желая владеть только одной частью отцовского наследства, отнял у неподчиненных братьев их владения. В настоящем периоде пер­выми удельными князьями были сыновья Владимира Святого, но их об­щественное положение еще не имело характера истинно удельных кня­зей. Они, как и сыновья Святослава, получили владения задолго до кон­чины отца, а именно за 27 лет, и некоторые даже умерли при отце (Вышеслав и Изяслав). Владимир скончался, подобно Святославу, не на­значив себе преемника, следовательно, не подчинив своих сыновей кому-либо одному из них, оставив каждого отдельным самостоятельным госу­дарем данного владения. Вследствие этого, по смерти Владимира, как и по смерти Святослава, началась резня — Святополк убил братьев — Бо­риса, Глеба и Святослава, потом Ярослав Новгородский начал трехлет­нюю войну со Святополком, в продолжение которой Киев несколько рал переходил то к Святополку, то к Ярославу; наконец, Святополк, исто­щив все свои средства, бежал из России и погиб, а Ярослав утвердился в Киеве, и в это же время, совершенно независимо от Ярослава, Брячис-лав, сын Иаяслава, владел в Полоцке, а Мстислав, брат Ярослава, — в Тмутаракани. Ярослав в 1021 году хотя и воевал с Брячиславом разграб­ление Новгорода, но не подчинил его себе. В 1024 году Мстислав напал на самого Ярослава и вынудил его уступить себе Чернигов и весь левый

106

берег Днепра. Однако при заключении мира между ними не было и упо­минания о подчинении Мстислава Ярославу, до 1036 года Русская земля состояла из трех независимых владений, нисколько не подчиненных одно другому. А в 1036 году, когда утяер бездетным Мстислав, вся Русская зем­ля состояла из двух независимых владений. Таким образом, все отноше­ния сыновей Владимира не представляют и какого-либо намека на закон об отношениях удельных князей к великому князю. Удельные князья, в собственном смысле этого слова, появляются не прежде, чем по смерти Ярослава. Ярослав, умирая, разделил Русь на княжества и определил от­ношения удельных князей к великому князю и друг к другу. Ясно, что удельная система начинается со смерти Ярослава, т. е. почти совпадает с принятием христианства. Может быть, она образовалась бы и при Вла­димире, но он умер без завещания, а потому мы и не видим определен­ных отношений между его сыновьями — они начинаются только со смер­ти Ярослава. Княжеская власть постепенно стала утрачивать свое значе­ние вследствие раздробления Руси на уделы и происшедших от этого междоусобий, не позволявших князьям утвердиться в том или другом княжестве. Власть князя в это время как бы не успевала сжиться с наро­дам, потому что тогдашние князья смотрели на свое владение как на вре­менную стоянку и заботились только о своей дружине и о том, как бы перейти из одного владения в другое, дающее больше средств для содер­жания дружины. История Руси того периода представляет нам три фор­мы, в которых выразились отношения удельных князей. Эти формы были следующие: 1) завещание Ярослава I, 2) общие княжеские съезды, 3) ча спгные княжеские съезды и договоры.

Завещание Ярослава, как приводят его Нестор, было следующим: незадолго до своей кончины Ярослав назначил преемником себе, т. е. ве­ликим князем киевским, старшего сына своего Изяслава; второму сыну своему, Святославу, он дал Черниговскую волость, третьему, Всеволо­ду — Переяславскую, четвертому, Вячеславу — Смоленскую и пятому, Игорю — Владимиро-Волынскую, и определил отношения удельных кня­зей друг к другу и к великому князю. Он завещал своим детям повино­ваться великому князю как отцу, не ссориться друг с другом и не отни­мать друг у друга уделов; великому же князю, как главе государства, Ярослав поручал наблюдать за удельными князьями, чтобы они не оби­жали друг друга и помогать тому из них, которого будут обижать другие. «Се поручаю в собе место столь старейшему сыну моему и брату ваше­му Изяславу, Киев; сего послушайте яко же послушаете мене, да то вы будет в мене место.* Так говорит Ярослав в своем завещании сыновьям. Потом он завещал своим сыновьям: «не преступатц предела братня, ни сгонити* и поручил Изяславу: *...аще кто хощет обидети брата свое­го, то ты помогай, его же обидят*. На этом завещании основывались тогда все отношения князей. Это были, очевидно, отношения детей к отцу; следовательно, удельные князья не были подручниками или феодалами

107

великого князя, но владели своими уделами так же самостоятельно, как и великий князь своим. Между удельными князьями нет и следов под­чиненности великому князю, естьодни только родственные отношения и никаких служебных. Ярослав же объявляет в завещании князя киев­ского государем удельных князей, а только поручает ему, как старше­му брату, надзор за младшими братьями и, как сильнейшего из кня­зей, обязывает его защищать тех из князей, которых будут притеснять другие. Мало того, завещание постоянно признает неприкосновенность границ владений каждого из князей, потому что оно предписывает всем вообще князям правило: *Не преспгупати предела братия, ни сгони-ти*, — тем более поэтому каждый из удельных князей признавался са­мостоятельным в его уделе, и великому князю, следовательно, поруча­лось только защищать удельных князей, а не давалось права распоря­жаться их уделами. Таким образом, Русская земля, находившаяся под властью одного князя, по смерти Ярослава представляется федерацией из пяти самостоятельных и независимых уделов, князья которых, как родные братья, находились только в родственных отношениях между собой и относились к старшему князю, как к отцу или даже менее, чем как к отцу, ибо старший князь со завещанию не имел права наказы­вать младших князей или отнимать у них владения и распоряжаться ими, а ему только поручался надзор за младшими князьями и вменя­лось в обязанность прекращать между ними споры и междоусобия. По­этому каждый из удельных князей был совершенно самостоятельным владельцем своей области, и если не нападал на владения другого, то можно было вовсе и не знать великого князя. Все распоряжения удель­ного князя, не только по делам внутреннего управления, но и в сноше­ниях его с другими владельцами, зависели от него одного; он мог начи­нать войну, заключать мир и т. П. совершенно независимо от великого князя. Так действительно и поступали удельные князья; так, в летопи­си мы находим свидетельство о том, что Всеволод Переяславский вое­вал с турками и половцами, в первый раз пришедшими в русскую зем­лю в этом году; или, под 1064 годом, что Святослав Черниговский два раза ходил с войском в Тмутаракаискую область против Ростислава, ко­торый с помощью новгородцев выгнал из Тмутаракани сына его, Глеба, и занял эту область. Такие отношения князей существовали на протя­жении 13 лет после смерти Ярослава, до 1067 года. С этого же года они стали изменяться, после общей битвы сыновей Ярослава с половцами. Эта битва была очень неудачна для князей; они были разбиты наголо­ву, после чего половцы рассеялись по русской земле, грабя и опусто­шая ее. Особенно много претерпело от них киевское княжество; поэто­му киевляне просили Изяслава помочь им прогнать полояцев, но Изяе-лав отказал им в этом; тогда киевляне выгнали Изяслава и возвели на княжеский стол Вячеслава Полоцкого. Тут-то оказалось, что завеща­ние Ярослава уже потеряло свою силу: удельные князья не только не

108

вступились за Изяслава, но напротив, когда он, получив помощь от Бо­леслава, короля польского, подошел к Киеву, чтобы снова занять его, то удельные князья грозили ему войной, если он причинит какой-ни­будь вред городу или его жителям. Дав братьям обещание, что Болес­лав возвратится в Польшу и что он сам не будет мстить киевлянам за свое изгнание, Изяслав снова занял киевский престол. Но через два года после этого Святослав и Всеволод соединились между собой, и великий князь был вновь изгнан из Киева. Причину такого поступка братья объясняли так, что будто Изяелав заключил союз с Всеславом Полоц­ким, чтобы с его помощью захватить их владения. Насколько справед­лив этот довод Святослава и Всеволода, этого мы решить не можем; но нельзя отрицать того, что Изяслав сам подал повод к тому, чтобы бра­тья не доверяли ему. Так, когда умер Вячеслав Смоленский, Изяслав отдал Смоленскую область Игорю Владимиро-Волынскому, а владени­ями Игоря завладел сам, а потом, когда умер Игорь, то он завладел и Смоленской областью, ничем не наделив ни Бориса, сына Вячеслава, ни Давида, сына Игоря. Такие поступки великого князя, естественно, должны были изменить отношение к нему удельных князей, а эта пере­мена отношений должна была изменить и значение великокняжеской власти. Удельные князья сперва оставили великого князя одного в вой­не с Вячеславом Полоцким, а потом, когда узнали, что война эта прекра­тилась и противники примирились между собой, вооружились на него с намерением лишить его великокняжеской власти и поделить между со­бой его владения. Святослав первым из удельных князей занял владе­ния Изяслава, Киев, Смоленск к Волынь, и стал княжить в Киеве, а по смерти Святослава особенно усилился Всеволод. Он хотя и уступил вели­кокняжеский стол Изяславу, возвратившемуся из Польши, но зато, с со­гласия Изяслава, присоединил к своим родовым владениям волости Чер­ниговскую и Смоленскую и сделался едва ля не сильнее великого князя, владевшего Киевом и Волынью. Таким образом, распоряжения Яросла­ва о владениях рушились еще при его сыновьях. Из пяти княжеских вла­дений, образовавшихся по завещанию его, образовалось только два, да притом такие, что оба считали себя великими. Эти два владения принад­лежали сыновьям Ярослава, оставшимся в живых. Из внуков же его умер­ших сыновей — Святослава, Вячеслава и Игоря — ни один не получил наследственных владений, из них только Глеб и Роман, сыновья Святос­лава, имели княжества во владениях, не принадлежавших Ярославу; так, Глеб княжил в вольном Новгороде, а Роман в Тмутаракани. Вследствие такого порядка начались новые отношения князей: безудельные племян­ники вооружились на дядей, и все они искали свои родовые владения. Пока были живы Изяслав и Всеволод, безудельным князьям было труд­но добиться своих родовых владений, они должны были удовлетворить­ся Теребовлем, Дорогобужем, Тмутараканью и некоторыми другими, также незначительными, владениями; но со смертью этих последних

109

из Ярославичей положение их изменилось и они возобновили свои тре­бования гораздо настойчивее. Среди этой неурядицы и междоусобий, про­изведенных князьями, по смерти последнего из Ярославичей, Всеволо­да, возник вопрос: кому занять великокняжеский стол? Долгое время брат наследовал брату, теперь же остались только сыновья братьев. В за­вещании Ярослава не было и намеков на то, чтобы князем киевским был старший в роде, или о каком-либо старшем владетельном роде, а на­против, по смыслу завещания сыновья должны были наследовать отцу, ибо завещание направлено исключительно к сохранению неприкосно­венности владений каждого из сыновей Ярослава, а такая неприкосно­венность невозможна при переходе престола от старшего брата к млад­шему и вредна для самих князей, которые при переходе с одного кня­жеского стола на другой вынуждены были бы оставлять своих детей без наследственных владений. Притом же переход наследства к старшему в роде, а не к сыну от отца, был возсе не в духе русского народа, доказа­тельством чему служит Русская Правда, по которой наследство всегда переходило от отца к детям. Но как-то случилось, что сыновьям Яросла­ва не удавалось передать владений своим детям. Мы видели,что при детях Ярослава великокняжеский стол переходил не от отца к детям, а к стар­шему в роде. Тогдашняя русская история говорит нам, что это делалось не по праву престолонаследия, а по захвату престола сильным. Так, Изяс-лав изгоняется из Киева Святославом, который хотя и умер владея Кие­вом, однако не мог передать его своим детям. Точно так же и сыновья Изяслава, снова сделавшегося князем, не могли и думать удержать за со­бой киевский престол, потому что были слишком слабы в сравнении с Всеволодом. Такой порядок сохранился и при внуке Ярослава, таким-то образом и сложилось понятие о том, что право на престол принадлежит старшему в роде. По смерти Всеволода Ярославича киевский престол за­нимает не сын его, Владимир Мономах, а старший в роде Святополк-Ми-хаил, сын Изяслава. Но в этом факте также высказывается закон о праве престолонаследия. История свидетельствует, что Владимир Мономах по личным расчетам уступил Святополку-Михаилу киевский престол доб­ровольно, как поступил и отец его Всеволод, уступив этот же самый пре­стол Изяславу. Мономах, умнейший из князей того времени, рассудил за лучшее уступить Киев Святополку-Михаилу, чтобы привлечь его на свою сторону, ибо знал, что в противном случае Святополк, как истин­ный наследник киевского престола, не уступит ему и соединится со Свя­тославичами, которые будут требовать Чернигова и других своих родо­вых владений, находившихся В то время а руках Мономаха. Летопись так говорит об уступке Мономахом киевского престола Святополку: «.Во-лодимир же нача размышляти рек: сяду на стол отца своего, то ими рать с Святополком взял яко есть стол прежде от отца его был. И раз­мыслив посла по Святополка Турову*. Таким образом, великокняжес­кий престол стал переходить к старшему в роде.

110

В княжение Святополка значение великого князя киевского совер­шенно изменилось. Киевский клязь уже не был главою и судьею у удель­ных князей, и его не хотел уже слушать ни один из князей. Безудельные внуки и правнуки Ярослава — Святославичи и Игоревичи — поднялись отыскивать свои наследственные владения и начали междоусобную вой­ну, и великий князь уже не мог удовлетворить или примирить их. По­этому для прекращения всех споров и междоусобий князья решились сде­лать общий съезд, который прекратил бы все споры за владения. Такой съезд князей состоялся в Любече в 1097 году. На кем князья устроили новый раздел владений в потомстве Ярослава; по новому разделу киевс­кие владения достались Святоиолку, трем Святославичам — Чернигов и все то, чем владел их отец по завещанию Ярослава; Мономах, кроме Пе­реяславской области, которой владел отец его, добился еще Смоленской области, на которую не было наследственного владельца; Давиду Игоре­вичу была отдана Волынь; двум Ростиславича1в, которые до этого време­ни не имели уделов, Перемышль и Теребовль, Таким образом, все уси­лия сыновей Ярослава, Изяслава и Всеволода увеличить свои владения за счет владений умерших братьев рушились при их сыновьях. Святос­лавичи и Игоревич добились своих наследственных владений, а Ростис-лавегчи, не имевшие владений вовсе, также добились себе уделов. Лю-бечекий съезд совершил большую перемену в отношениях князей. Здесь великий князь киевский не только потерял свое прежнее значение стар­шего князя, но я вообще никакие родственные отношения ке были при­няты в расчет. На съезде племянники сидели рядом с дядями и имели одинаковый с ними голос. Таким образом, на съезде все князья поравня­лись между собой; о представительстве же и первенстве великого князя киевского здесь и упоминания не было. На Любечском съезде князья це­ловали крест на том, чтобы общими силами преследовать нарушение не­прикосновенности уделов. *Аще кто на кого будешь, говорили князья, *на того все мы и крест честной*. Следовательно, здесь князья пошли уже дальше завещания Ярослава, потому что оборона обиженного предо­ставляется ими не старшему князю, как это было по завещанию, а в оди­наковой степени всем. Таким образом утвердился новый закон о равен­стве всех князей, и киевский князь уже не фактически, но и легально потерял свое значение старшего князя и судьи удельных князей. После Любечского съезда он и сам подлежал общему суду князей; так, когда Святополк нарушил условия Любечского съезда, ослепив, по совету Да­вида Игоревича, Василька Ростиславича, князя Теребовльского, то кня­зья потребовали у него отчета в таком поступке. Они говорили Святопол-ку: *Ты зачем ослепил брата? Если бы на нем была какая вина перед тобою, то бы обличил его перед нами*. По новому закону Любечского съезда общему сейму князей было даже предоставлено право отнимать владения у князей, если по общему решению это найдено будет нужным и справедливым. Так действительно и было в 1100 году, когда на съезде

111

в Уветичах князья отняли у Давида Игоревича за его участие в ослепле­нии Василька Владимиро-Волынскую область, которую и отдали Святос­лаву, а Давиду Игоревичу, взамек отнятой у него области, выделили из киевских владений Дорогобужь и Перемышль.

Но и закон общих княжеских съездов вскоре оказался неудовлетво­рительным для точного определения отношений князей, потому что, с одной стороны, для съездов князей не было ни твердого основания, ни определенного времени и места, что очень затрудняло составление съез­дов; так, часто случалось тогда, что все князья перессоривались между собой и приглашать на съезд было некому, с другой же стороны, не было строго определено, какие именно из княжеских отношений должны были подлежать суду общего съезда князей.

После смерти Святополка Владимир Мономах овладел киевским пре­столом и захватил Волынь, выгнав оттуда Святополкова сына, Яросла­ва, и против такого насилия не восстал ни один из князей и не вступился за Ярослава. По смерти самого Мономах» спорам и междоусобиям кня­зей не было конца, и сколько князья ни старались сделать общий съезд для прекращения этих беспорядков — не могли этого сделать; даже ра­венство князей, утвержденное Любечеким съездом, потеряло свою силу при Мономахе и Мстиславе, которые считали себя судьями всех князей и не упускали случая показать свою власть над удельными князьями. Поэтому князья, чтобы согласовать свои взаимные отношения и внести в них больше порядка и правильности, должны были прийти к мысли о новом законе, который бы определил их отношения. Таким образом по­явился новый закон частных княжеских съездов и договоров во время княжения Ярополка Владимировича. Первым воспользовался этим но­вым законом Всеволод Ольгович Черниговский, который употребил его вместе с Мстиславичами против Ярополка, Вячеслава и Юрия Долгору­кого. Яро пол к, бывший вовсе неспособным занимать великокняжеский престол, по совету Юрия Долгорукого стал притеснять Мстиславичей. Поэтому Всеволод, находившийся в близком родстве с Мотиславичамя, вступился за них; он вступил с Мстиславичами в союз по частному дого­вору и при помощи этого союза вынудил Ярополка дать волость Изясла-ву Мстиславичу и воротить Чернигову Курск с Посемьем, а потом, по смерти его, сделался великим князем. Сделавшись великим князем, Все­волод Ольгович постоянно назначал го по одному поводу, то по другому частные съезды и, таким образом, не только удержал за собой великое княжение, но и был постоянным судьей и руководителем других князей. Примеру Всеволода вскоре нашлись многочисленные подражатели и обы­чай сзывать частные съезды и заключать частные договора сделался все­общим и превратился в закон во всех междукняжеских сношениях. Этот закон, как самый удобоприменимый на практике и вполне согласный с характером князей и самого времени, еще далекого от постоянных стро­гих определений, получил большое развитие и оставался до самого мон-

112

гольского ига постоянным руководством во взаимоотношениях князей. Особенное удобство его состояло в том, что он, не уничтожая ни одного из прежних правил относительно княжеских отношений между собой, под­чинил их всех себе и разделил Россию на множество княжеских союзов, имевших основанием своим вза имное согласие князей — союзников, или ротников по тогдашнему выражению, согласие, скрепляемое крестным целованием и крестными грамотами. Союзы эти, утвержденные на по­добном основании, не могли быть постоянными, но прекращались и во­зобновлялись вновь, смотря по тому, насколько сходились или расходи­лись интересы союзников и договаривающихся сторон. Вследствие тако­го непостоянства союзов отношения князей в это время совершенно изменились в сравнении с прежними; теперь уже не разбирались ни род­ство, ни старшинства.

В союз могли вступать все; князья-союзники называли себя братья­ми, иногда признавая над собой власть одного из союзников и придавая ему звание старшего, или отца, даже обещаясь ходить около его стреме­ни, как родные сыновья его. Но все эти названия, подчинения и обеща­ния основывались не более чем и& договорах или же определялись, огра­ничивались и утверждались клятвой; но при первом же нарушении дого­вора одним из князей-союзняков всякие обещания и признания власти уничтожались. Вот образчик подобных отношений: Ростиславичи Смо­ленские называли Андрея Боголюбского своим отцом, выбрав его по до­говору в старшие себе; как только Андрей Боголюбский нарушил дого­вор, приказав оставить города, данные им в Приднепровье, и удалиться в свою вотчину Смоленск, они сказали ему: *Брате! вправду тя нарек ше есмы отцем себе и крест целовавше тебе, а се ныне кажеши путь из Русских земли без нашей вины, a jo всеми Бог и сила крестная*. После этого Ростиславичи вступили в Киев и объявили киевским князем брата своего Рюрика, а Всеволода Юрьевича, посаженного Андреем, взяли в плен; когда же Андрей прислал в Киев требование, чтобы Растиславичи оставили киевские владения, то они остригли его послу голову и бороду и послали сказать: *Мы тя до сих лет, аки отца имели по любви, аще веяния речи прислах неяко к князю, но аки подручнику и просту челове­ку, а кто умыслил ecu, а то е дей, а Бог за всех*. Братьями по договору назывались и дяди, и племянники, и внуки, и даже иноземные госуда­ри; но эти названия держались только до тех пор, пока не был нарушен договор, а как скоро договор нарушался, тот же брат получал название врага. Так, в 1190 году Ростиславичи говорят Святославу Черниговско­му: *Ажь стоиши в том ряду, тс ты нам брат, аж ступал ecu ряду, а се ти крестныя грамоты*. Название брата выражало союзника и не отно­силось к родственным связям, подобно тому как в западной Европе госу­дари называли друг друга братьями; так, в 1149 году Юрий Долгорукий и Вячеслав называли польского короля, Болеслава Храброго, братом, а сына его, Индриха, своим сыном.

113

Название отца и старшего также зависело от договора и согласия союзников и нисколько не относилось к степеням родства или родовым отношениям; посему отцом или старшим мог называться и младший со­юзник и даже, пожалуй, чужеземец. Так, например, рязанские князья были внуками Ярослава, а Ростислав был потомком Всеволода, стало быть, родство между ними было ве ближе, как в седьмом или восьмом колене. Следовательно, здесь не разбирались степени родства, а един­ственным правом на старшинство была только сила, могущество того, кому оно давалось союзниками. Эти рязанские князья в1155 году при­знали по договору отцом своим Ростислава Смоленского б надежде полу­чить от него помощь против Юрия Долгорукого, как говорит летопись: «Они же ecu зряху на Ростислава, имеяхут и отцом ce6t». Даже народ, вступая с князем в договор, употреблял выражение, что он будет иметь его, как отца, во всем слушаться и повиноваться ему. Так, в летописи под 1151 годом говорится о полочанах: *И прислашася полочане к Свя­тославу Ольговичу с любовью, яко имети отцом собе и ходити в послу­шании его и на том целоваше крест*. А Святослав вовсе не был их кня­зем, а правил Черниговом, но они вступили в союз с ним, авдеясь, что ов поможет им против Смоленских князей. Бывали примеры того, что рус­ские князья называли отцом полоцкого хана; так, в 1228 году Даниил Галицкий, нуждаясь в помощи половцев, писал к Котяну, их хану: ъОтче!.. прими мя в любовь свою*. Итак, название отца не выражало род­ственных связей, а давалось только по договору и только до тех пор, пока не нарушался договор; оно употреблялось только для того, чтобы не упот­реблять названия «Господин» или «Государь» и таким образом сделать отношения более мягкими; точно так же князья называли себя детьми, чтобы избежать названия подчиненного или подручника.

Власть князя киевского, как великого князя, как старшего, потеряв­шая свое значение с появлением общих княжеских съездов, не возвра­щалась и в период отдельных договоров; летописи даже не признают за ним названия великого князя, а называют его просто киевским князем. Ясно, что в это время власть киевского князя уже не имела никакого зна­чения. Действительно, в исторических событиях рассматриваемого нами времени мы не замечаем никаких привилегий за киевским князем. И са­мо старейшинство киевского князя в это время было только историчес­кое, и хотя киевский престол по-прежнему еще был предметом исканий удельных князей, но они добивались киевского стола не для него самого, а для города, который был очень богат и давал много денег. Да и в этом отношении многие из новых городов, как, например, Владимир на Клязь­ме, не уступали Киеву; следовательно, старейшинство оставалось за Ки­евом только по преданию. Насколько киевский престол утратил свое зна­чение, видно из следующего факта: в 1169 году войска Андрея Воголюб-ского взяли Киев, но, несмотря на это, Андрей Боголюбский не пошел в Киев княжить, а прислал в него на княжение своего младшего брата; сам

114

же, приняв титул великого князя, остался во Владимире. На самом же деле старейшим между князьями был тот, кто был признан таковым по договору — владел ли он киевским престолом или каким-либо другим княжеством. Поэтому бывало даже по несколько старших князей в одно и то же время, потому что каждый союз имел своего старшего князя; так, например, у Давидовичей считался старшим князем Изяслав Мстисла-вич, у Ольговичей — Юрий Долгорукий, у князей рязанских — Ростис­лав Смоленский и т. п. Но это старшинство не выражало той влагти, ко­торая прежде принадлежала великому князю. Впрочем, старший князь мог лишить младшего владении, но это право имело смысл только в тех случаях, когда этого требовали все князья-союзники, когда младший оказывался виновным против договора, и удерживалось только до тех пор, пока младший состоял в союзе, скрепленном договорной грамотой и крестным целованием; в противном же случае старший утрачивал право лишать младшего владений. Так, в 1177 году Святослав Всеволодович Черниговский, бывший в союзе с Романом Ростяславичем Киевским, прямо требовал у Романа, на основании договора, чтобы он, как старший, отнял у Давяда Ростислашча Смоленск, гак как Давид нарушил дого­вор. Святослав говорил:«Брате! я не ищу под тобою ничего, на ряд наш таков, что если кто виноват, того лишать волости». Здесь старший князь скорее имел обязанность, чем власть, лишать младшего владений и то, повторяем, исключительно в силу договора. А если бы старший князь вздумал лишить младшего волости без вины и суда над ним, по своей воле, то младшие князья в таком случае разрывали с ним союз, от­сылали ему крестную договорную грамоту и объявляли войну. Так, Рос-тиславичи прямо говорили Андрею Боголюбскому, выславшему их без всякой вины из их владений: *Ты кажешь нам путь из Русской земли без нашей вины... за всеми Бог и крестная сила*. Кроме права или обя­занности старшего князя лишать младших союзных князей владения, старший князь имел еще право надела владений младшим князьям. Но и это право в сущности не выражало прежней власти великого князя, потому что и в этом случае старший имел право только по договору с млад­шими князьями; таким образом, и в этом отношении старший князь имел скорее обязанность, чем право, так что в случае неисполнения им этой обязанности младшие князья обыкновенно говорили ему: *А у нас есть с тобой ряд, чтобы наделить нас еолостьми, ежели получишь такое то княжение, а ты получил и нас не наделил или дал не те, которые напи­саны в ряде*. Когда Всеволод Ольгович занял Киев и не наделил Давидо­вичей по договору, они вступили в союз против него. Следовательно, стар­шие князья давали младшим только те волости, о которых было сказано в договоре и поэтому давали не по праву, а по обязанности, неисполнение которой вело к разрыву союза и даже к войне. Таким образом, все формы княжеских отношений во время частных договоров зависели от догово­ров и основывались на них. В это время все князья были равны, хотя одни

115

из них и назывались старшими, а другие младшими, но эти названия су­ществовали только по договору; точно так же по договору старшие кня­зья раздавали младшим волости, и как скоро нарушались условия дого­вора, то уничтожались и все правя и обязанности, основывавшиеся на договоре.

Право престолонаследия во время договорных грамот было вообще неопределенным и постоянно колебалось между правом неследования сыновьями после отца и установившимся обычаем наследовать братьям после братьев, к прямой обиде детей умершего, с явным насилием и борь­бой. К этому еще присоединилось л раво народного выбора, а еще более — право сильного и умеющего пользоваться обстоятельствами, В период от­дельных или частных съездов и договоров решительно не обращалось вни­мания ни на право наследования сыном, ни на право наследования стар­шим в роде, а все зависело от согласия и воли союзников и силы и ловко­сти того, кто заявлял свои претензии на занятие престола. В особенности так было в отношении к занятию киевского престола. Там не было ника­кой определенной формы наследования, потому что предки всех княжес­ких родов успели перебывать на киевском престоле и, следовательно, все роды имели право претендовать на него. Стало быть, Киев был общим столом, не принадлежавшим ни одному княжескому роду в отдельнос­ти. Многие князья старались соединить Киев со своими наследственны­ми владениями, сделать его отчиной для своего потомства, и всех больше успели в этом Всеволод Ярославич и сын его Мономах, так что после по­чти тридцатилетнего владения Киевом в потомстве Мономаха выработа­лось убеждение, что Киев принадлежит к их отчине. Но со времени Все­волода Ольговича Киев в действительности перестал быть огчиной како­го-либо княжеского рода. Право на Киев стало зависеть от союзов, от договоров между князьями, от силы, успехов в войне, безотносительно к вотчинному праву. На основании договоров Киевом стали владеть и Мо-номаховичи всех поколений и всех степеней родства, и Ольговичи, и Да-выдовичи. Когда Мономаховичи, чувствуя себя сильными, требовали, чтобы Ольговичи навсегда отреклись от Киева, то постоянно получали отрицательный ответ. Например, когда в 1195 году Рюрик Киевский вместе с могущественным Всеволодом и братом своим Да вы дом Смолен­ским послал к Ярославу и ко всем Ольговичам требование: *Целуи нам крест со всею своею братьею, како бы не искати отчины наше я Киева и Смоленска, под нами и под нашими детьми, и подо всем нашим Володи мерим племенем*, то Ольговичи, признавая Смоленск отчиной Монома-ховичей, о Киеве отвечали: *Аж ни ecu вменил Киев, то же ны его блюс­ти под тобою и под сватом твоим Рюриком, то в том стоим; аж ны лишитися его велишь отинудь, то мы есмы не угре, ни ляхове, но едино­го деда есмы внуцы, при вашем животе не ищем его, аж по вас кому Бог даст*. Здесь явно отвергается всякое право отчинности, наследства или родового старейшинства и признается только право договора и право

116

силы. В одно положение с Киевом был поставлен и Переяславль — пер­воначальная отчина Всеволода Ярославича; он считался оплечьем Киева от половцев и потому должен был нести одинаковую с ним участь, т. е-иметь князей не отчинников, а по договорам киевского князя со своими союзниками. Киевский князь, получая Киевское княжество по договору со своими союзниками, обыкновенно платил за это городами Киевской области, и не только во время вступления своего на престол, ной нередко в продолжении всего своего княжения, после каждой ссоры со своими ротниками он переводил посаженников из одного киевского города в дру­гой или выводил старых не своих посаженников, чтобы удовлетворить сильных союзников. В других удельных княжествах право престолонас­ледия было более определенным, так как князья с помощью отдельных договоров постоянно старались ограждать неприкосновенность своих на­следственных владений и после себя утверждать их за своими детьми. Впрочем, и в этих княжествах, где успевал утвердиться тот или другой княжеский род, также нельзя указать определенного закона престоло­наследия: в одних из них наследовал брат после брата, в других — сын после отца. Но этот порядок наследования не оставался постоянным и легко изменялся при различных, обстоятельствах. Вследствие преобла­дания отчинного права в удельных княжествах, хотя перемены князей и были довольно часты, но не так разнообразны и не так спорны, как в Ки­еве, и владения почти не переходили из одного рода в другой. Благодаря развитию отчинного права, княжества стали усиливаться; на это разви­тие не везде было одинаково, и потому княжества получили различную силу и значение. Так, Гаяицкое, слабейшее в своем начале, при помощи единовластия и наследования от отца к сыну, т. е. при полном развитии отчинного права в продолжение 93 лет, сделалось сильнейшим среди рус­ских княжеств. Княжество Суздальское на протяжении 60 лет почти по­стоянно переходило от отца к сыну, и хотя после Андрея Боголюбского там начались беспорядки из-sa вмешательства рязанских князей, но за существовавшее отчинное право вступился народ и один из младших сыновей Долгорукого, Всеволод, успел окончательно утвердить за своим потомством владение столом отца. Впрочем, и здесь не обошлось без раз­дробления владений, но зато навсегда было пресечено постороннее вме­шательство других княжеских родов в дела суздальских князей. В чер­ниговских владениях хотя отчинное право со времени утверждения его за Святославичами никогда не нарушалось, но постоянное вмешатель­ство Святославичей в дела Киевского княжества сильно препятствовало усилению черниговского края: самоотчинное право в черниговских вла­дениях нередко подвергалось опасности, подчиняясь время от времени договорам между князьями, так как черниговские отчинники нередко ставили превыше местных интересов черниговского края заманчивое право на владение Киевом. Рязанские и муромские владения, отделив­шиеся от черниговских с тех пор, как Всеволод Ольгович выгнал своего

117

дядю Ярослава Святославича из Чернигова, постоянно оставались отчи­ной только после смерти Мстислава, сына Мономахова, когда они доста­лись его третьему сыну — Ростиславу. (Ростиславу наследовал его сын Роман; по смерти Романа князем стал его брат Рюрик; Рюрику наследо­вал двоюродный брат его Мстислав, потом княжил Давид, сын Мстисла­ва). Активное участие смоленских князей в делах киевских препятство­вало усилению Смоленского княмсества, но тамошние князья жили в со­гласии между собой, так что порлдок престолонаследия у них почти не подчинялся договорам. Позднее других сделалось отчинным владением княжество Владимиро-Волынское. Тамошние отчинники начинаются только с сыновей Изяслава Мстиславича, который, получив это владб-ние по договору дядей, успел удержать его за своими наследниками. Та­ким образом Изяслав исключил это княжество из того круговорота, в котором оно обращалось вместе с Киевом, и дал ему некоторую самостоя­тельность.

Отношение князей к народу и к земле. В непосредственной связи с отношениями князей друг к другу находятся отношения князей к наро­донаселению. Власть князя, освященная христианской церковью, при Владимире Святом и при сыне его Ярославе получила большое развитие, так что летописец называет уже Ярослава *Самовластцем* Русской зем­ли. Но в сущности Ярослав не был самовластцем; преемники же его не только не могли продолжить это развитие и усиление власти, но даже не могли удержать и того, что было приобретено Ярославом. Частые пере­ходы, запутанность междукняжеских отношений и происходившие от­туда насилие И непрочность прав на владения — все это не давало князь­ям возможности сблизиться с народонаселением. Народ, по здравому смыслу и по опыту предшествовавшего времени, ясно сознавал необхо­димость княжеской власти и свято ее уважал, но по причине частых смен князей он долго не мог привязаться ни к одному княжескому дому из потомства Ярослава и для него все князья сделались равны. Народ стал хладнокровен к переменам князей и старался по возможности меньше принимать участия в этом деле. Население с одинаковым усердием при­нимало и Изяславичей, и Святославичей, и Всеволодовичей, защищало их, если не могло уклониться от этой обязанности и считало возможным отстаивать князя; в противном же случае оно прямо говорило князю, что­бы он уступил место противнику и удалился. «Теперь не твое время, при­ходи, когда будешь силен, не губи волость свою». Особенно часто переме­ны князей происходили в Киеве, который стал как бы общим городом. В первые 65 лет после смерти Ярослава на киевском престоле успели пере­бывать все князья, даже полоцкие в лице Всеслава. Понятно, что у земцев не было возможности свыкнуться со своими государями, следовательно, и князья не могли рассчитывать на их помощь и защиту. Словом, кня­жеская власть в настоящее время распространялась только на поверхно­сти русского общества и не входила в глубь его.

118

Князья во всех своих передвижениях и приобретениях волостей дей­ствовала первоначально только с помощью своих дружинников, этой вольницы, стекавшейся к тороватому и удалому князю со всех сторон; это была первая опора княжеской власти, не имеющая ничего общего с народом. Вторым пособником князей в их завоеваниях были половцы. Они жили на самой русской границе, за Сулой на Донце, вплоть до Ду­ная, и в настоящем периоде решительно заменили собой варягов. Полов­цы очень охотно поступали в дружины князей; для них было все равно — со своими ли князьями грабить русскую землю или с русскими. Поэтому без них не обошлось почти ни одно междоусобие. На протяжении всего описываемого времени не найдется таких князей, которые не прибегали бы к половцам, даже любимец народа Владимир Мономак пользовался их помощью в войне е Олегом и благодаря им остался победителем. На земщину же, а деле приобретения волостей, князья не могли рассчиты­вать; земщина давала только содержание князю и его дружине, а свои полки выставляла только на защиту городов. Лишь через 70 лет после смерти Ярослава, когда княжеские роды в некоторых владениях успели утвердиться и сблизиться с народом, последний стал принимать участие в их делах и интересах; так, например, Андрей Боголюбский сблизился с суздальцами; точно так же в Галиче, где постоянно были князьями Ро-стиславичи, земщина всегда твердо стояла за своего князя. Но все это в то время было еще в немногих владениях. Участие народонаселения в делах своих князей-отчинников со своей стороны тоже много способство­вало привязанности князей к своим отчинам. Князья увидели, что одной Дружины недостаточно для утверждения их власти, что в междукняжес-kwx спорах силовой перевес почти всегда оставался за тем, кто действо­вал не одними дружинниками, а пользовался и помощью отчинного на­родонаселения. Все это, если и не уничтожило междоусобия, то, по край­ней мере, способствовало развитию княжеской власти и отучило князей от передвижений из одной области в другую. Князья стали заботиться не столько о переходе с одного стола на другой, сколько о присоединении к своим отчинным владениям новых областей и о подчинении еебе сосед­них князей на основании договоров. Так, Юрий Суздальский, желая уси­литься, стал постоянно жить в Суздале и вследствие этого оказался силь­нее других князей, так что скоро успел увеличить свои владения за счет Смоленского княжества и новгородцев. Андрей Боголюбский еще твер­же держался этого правила; тяк, завоевав Киев, он не перешел туда кня­жить и уступил это право своему младшему брату, сам же остался на се­вере, стараясь присоединить к своей отчине другие владения. Необходи­мым следствием этого порядка княжеских отношений было появление нескольких центров, к которым стали примыкать соседние владения от-дельных князей, таким образом появилось несколько союзов — черни­говский, волынский, галицкий, смоленский, суздальский; было создано несколько федераций, в которых все союзные князья тянули к старшему.

119

Но эти центры и союзы были только временные и потому не могли разде­лить Россию на несколько независимых государств. Ране лли поздно все эти центры должны были примкнуть к одному, главному и общему цент­ру. Таким центром могло стать то владение, в котором князь близко сой­дется с народом и где опорой своей власти будет иметь земщину. Един­ство религии, языка и происхождения всего русского народа постоянно ручались за его единство и нераздельность и за то, что отдельные союзы, сосредоточенные около своих центров, составят один общий и неразрыв­ный союз вокруг главного центра. Так, когда Киев утратил свое централь­ное значение, то все русские города потянулись к Владимиру, а когда и Владимир перестал быть центром всех городов и союзов, то возвысилась Москва и сложилось московское государство.

Утверждаясь в своих отчинных владениях и сближаясь с земщиной, князья вместе с тем заботились q приобретении земель в свою частную собственность; они начали покупать волости, расчищать леса, населять их своими челядинцами или вольными земледельцами и промышленни­ками, вводить в этих землях хозяйственное устройство частных собствен­ников. Конечно, княжеская частная поземельная собственность не была новостью в этом периоде, она существовала и раньше, но в прежнее вре­мя поземельная собственность князей имела другое значение; тогда она нужна была князьям как пришельцам, для того чтобы дать их власти надлежащий вес в отношении к общине; в настоящее же время в позе­мельной собственности князья находили главную опору своего могуще­ства: она и сближала их с земщнной, и привязывала к ним дружинни­ков, которые стали получать в этот период поместья, а может быть, и от­чины. Так, в 1150 году Изяслав Мстиславич, в походе своем к Киеву против Юрия, побуждал дружинников именно тем, что он, выгнав Юрия, возвратит свою поземельную собственность, лежащую в киевских владе­ниях. Вот слова летописи: 4 Изяслав же рече дружине сваей: вы есте по мне из русские земли вышли, своих сел и своих жизней лишився, а аз паки своея дедины и отчины не могу перезрети; но любо голову свою сло­жу, паки ли отчину свою налезу и вашуесю жизнь» .Князья, в тот период особенно заботились о распространении своей поземельной собственнос­ти и поэтому приобретали ее посредством купли у частных лиц, дарени­ем, по наследству и расчисткой диких полей и лесов. Так, князь волынс-кий Владимир Василькович в своем завещании говорит, что он купил село Березовичи у Юрьевича и Давыдовича Федорко и дал на нем 50 гривен кун, 5 локоть скорлато да брони досчатые. Князья этого периода так до­рожили частной поземельной собственностью, что обыкновенно называ­ли ее своей жизнью. Так, под 1148 годом летописец говорит: «Изяслав ту (у Чернигова) стоя и позже вся селы их (черниговских князей) Оли и до Веловска. И нача моливити Изяслав: #f> есмы села их пожгли вся и жизнь их всю и они (кн. Черниг.) к нам не идут (не вступают в сражение и не просят мира); а пойдем к Любчю, идеже их есть вся жизнь*. И поход

120

Изяслава к Любечу оправдал его слова: черниговские князья, опасажь за свою поземельную собственность, сосредоточенную у Любеча, деист» и-тельно пошли туда со своими полками и половцами вслед за Изяславол. При таком значении княжеской поземельной собственности князья в сво­их междоусобиях вступали в договора с городами, принадлежащими их противникам, и щадили земщину, но в то же время были неумолимы; к частной собственности своих соперников. Например, Изяслав в 1146 году вместе с киевлянами грабил дома дружины Игоревой и Всеволодовой» и села, и скот, и всякое имение в домах и монастырях. Точно так же и со­юзники Изяслава, осаждая Новгород-Северскнй, безжалостно грабили к жгли села, дворы и жита, принадлежавшие Святославу и Игорю. Но тог же Изяслав и его союзники целовали крест путивльцам, подданным С»л-тослава, на том, что они не будут беспокоить их и не отдадут в полон; и действительно, взяв Путивль, они только вывели оттуда посадника Свя­тослава и посадили своего, горожан же не беспокоили. Но бывший там двор Святослава с церковью разграбили вконец — не пощадили ни сосу­дов церковных, ни риз, ни колоколов; в летописи прямо сказано: «И не оставите, ничто же княжа, но все разделима*. Впрочем, несмотря на такие отношения одних князей к частной собственности других, тогда же входило в правило то, что князья имели частную поземельную соб­ственность в областях своих противников, — значит, частная собствен­ность князей была совершенно отделена от собственности государствен­ной. Частная поземельная собственность князей и их дружинников не­которым образом связывала все русские владения между собой. Право на частную поземельную собственность по всем владениям Руси, конеч­но, было одной из многих причин, по которой князья, часто несогласные между собой, почти постоянно были согласны в том, чтобы не допускать чужеземцев к занятию какой-либо части русской земли.

Княжеская власть по отношению к народонаселению во втором пе­риоде, так же как и в первом, выражалась:

Во-первых, в суде и управлении волостями. Суд и управа производи­лись князем через его посадников и тиунов. Поэтому первым делом кня­зя по занятии какой-либо волости была смена посадников и тиунов пре­жнего князя и назначение своих; так, например, в 1146 году Изяслав по занятии Путивля немедленно выслал оттуда прежнего посадника и поса­дил своего; или еще раньше, в 1079 г. Всеволод Ярославич, отняв Тму­таракань у Святославичей, немедленно посадил там своего посадника Ратибора1. Эти свидетельства показывают, что посадникам вверялась от князей защита княжеских владений; следовательно, при них была н Дружина, которая поддерживала власть князя и вместе с тем охраняла

Всеволод, князь Киевский, — см. <Разск. из Русской Истории * Беляева; кн. I, стр 123. Об Олеге Святославиче летопись под 1096 годом говорит: t/f перея всю землю муромскую и ростовскую и посажал посадники своя по городам и дани почв имати* (Ник. ел., ч. [I, стр. 17, изд. 1768 г.).

121

волость. Посадники в этот период значили то же, что в первой периоде — княжеские мужи, которым князья поручали города, и что впослед­ствии наместники, городские воеводы. Посадникам иногда предостав­лялась не только защита волости и поддержание княжеской власти, но им принадлежал н княжеский суд с правом судить даже уголовные пре­ступления, однако е тем ограничением, чтобы они судили не иначе, как при посредстве земских выборных людей. Под 1176 г. летопись говорит: «Сидящем в княжеские земля ростовски роздаяли бяс/па по городам по­садничество русским детьцким; они же многу тяготу людям сим ство-риша продажами и вирами*. С теми же правами и обязанностями князья сажали по городам тиунов; разница состояла только в том, что тиунам по­ручались города и волости незначительные. Но главная обязанность тиу­нов состояла в том, чтобы быть при князе или посаднике для суда и рас­правы. Так, в 1146 г. киевляне, недовольные киевским тиуном Ратшею и вышгородским Тудором требуют от Святослава и Игоря, чтобы они сами занимались судом и расправой: «...рекуче; Ратша ны погуби Киев, а Ту дар Вышегород; се ныне княже Святослав целуй нам хреспг и с братом своим: аще кому нас будет обида, то ты прави* {II. 22). Посылка тиуна в какой-нибудь город была первым и главным выражением княжеской власти. Так, когда в 1169 г. Киев был уступлен Мстиславу Изяелавичу, летопись говорит, что «Мстислав посла Володислава Воротиславича пе­ред собою к Василькови Ярославнчу, веля ему седети в Киеве до себе, и тиун свой посла э. Имея посадников и тиунов, князья в то же время сами производили суд и расправу и с этой целью ездили по областям. Во время этих объездов князья собирали так называемое полюдье. Под 1190 годом в летописи сказано о епископе Ростовском Иоанне, что он пришел в свою епископию втогда сущу великому князю (Всеволоду) в Ростов в полю-дьи*. Это была подать подушная; она не была определена заранее и дава­лась князю как подарок.

Во-вторых, княжеская власть выражалась в законодательстве. Так, мы знаем, что Ярослав Владимирович издал закон под именем «Русской Правды»; потом сыновья его — Иэяслав, Святослав и Всеволод вместе со своими мужами: Коснячком, Перенегом, Микифором Киянином и Чу-дином Микулою дополнили «Правду» Ярослава. Далее, Владимир Мо­номах с киевским тысяцким Ратибором, Прокопием Белогородским и Станиславом Переяславским, с Нажиром Мирославом и с Ольговым му­жем Иванком Чудиновичем издали закон о ростах н другие узаконения. Очевидно, и другие князья также издавали свои узаконения для судеб­ных дел и для определения различных прав; так, известны церковные уставы князей новгородских Святослава и Всеволода, устав Ростислава Смоленского и узаконение о ворах Изяслава Ярославича, Вместе с суд­ными законами князьям также принадлежали законы о разных податях и повинностях, на что частью указывает и Русская Правда, где есть уро­ки мостнику, городнику и пр. В Русской же Правде и в летописи упоми-

122

наются мытники, т. е. сборщики мытных пошлин на торгах, мостах и перевозах, которые для выполнения должности конечно получали нака­зы или уставы от князей; сама раскладка податей или, по крайней мере, основные правила раскладки тоже зависели от князя. Мы не знаем, ка­кую долю участия народ имел в законодательстве, но участие его в лице выборных тысяцких засвидетельствовано во многих памятниках. При­том нельзя предполагать, что все законодательство было сосредоточено в руках князя. В описываемое время не было полного положительного за­кона, право выражалось в обычаях. Поэтому князья только формулиро­вали или отменяли утвердившийся обычай.

В-третьих, князю принадлежало право собирать определенную дань с волостей. По общему порядку того времени дань и подать устанавли­вались по обоюдному согласию князя с земщиной и по заранее состав­ленным росписям, в которых ясно определялось, с какой волости и ка­кую именно брать дань и пошлину. Доказательство этого мы находим в уставной грамоте Ростислава Мстиславича Смоленского, изданной в 1150 г., в которой расписано, с какого города, волости или погоста сколь­ко получать пошлин. Кроме того, указание на это мы имеем в летописях, где рассказывается, например, о том, что когда какой-нибудь кпяяь ус­тупал другому свою волость, то обыкновенно требовал, чтобы ему еже­годно выплачивалась столько, сколько давала дохода уступленная во­лость. Вообще земщина платила князю подати не иначе, как по заранее составленному условию. Впрочем, бывали случаи, что князья налагали подати на земцев и без их согласия; но это было исключение из общего правила, а именно — князья назначали подати только на волости, про­винившиеся перед ними. Так, Мстислав Данилович Владимиро-Волынс-кий установил собирать ловчую с города Берестья за то, что жители его передались было польскому королю. Б грамоте Мстислава Даниловича, Владимиро-Волынского князя, сказано*. «Се аз князь уставляю ловчее на Бератьяны; со ста по две лукне меду, а по две овце, а по пятнадцать десятка в льну, а по сту хлебов, а по пяти цебров овса, а по пяти цебров ржи, а по 20 куров; и по толку со всякаго ста, а на горожанах четыре гривны кун* (П. 225). Князья имели право отделять себе разные угодья и доходы, так, в 1240 г. Даниил Романович велел отлучить себе колымий-скуюсоль(П. 179). Князья посылали от себя доверенных чиновников для переписки областей; так, в 1241 г. Даниил Романович посылал печатни­ка Кирилла описать грабительства нечестивых бояр; или по выходе из галицкнх владений Телебугн и Нечая: «Лев князь, сказано в летописи: сочте, колко погибло в его земле людей, што поймано, избито и што их волею Божиею измерло» {II. 212). Что все волости у князей были перепи­саны и приведены в известность (относительно доходов, с них получае­мых), на то очень ясно указывает летопись под 1195 годом, где сказано, что Роман Волынский, при передаче городов Всеволоду Суздальскому, говорил великому князю киевскому Рюрику: *Отче! то ти про мене

123

тобе не жити, сватом своим и в любовь не внити? а мне любо иную во яость в тое место даси любо купами даси за нее, во что будет была* (II. 145). Или еще яснее уставная грамота Ростислава Смоленского 1150 г., где даже показано, сколько с какого погоста шло разных дохо­дов в казну князя.

В-четвертых, князья получали от земщины города с землями и уго­дьями. Такие города назывались княжескими и находились в полной зависимости от князей. Из этих земель князь выделял часть на поместья своим дружинникам, а с остального сам непосредственно получал дохо­ды на свое содержание. Такая передача городов князьям существовала еще со времени призвания варягов, и этот порядок продолжался до пре­кращения рюриковой династии. Говорят, что поместья получили нача­ло со времен Ивана Васильевича III, но это мнение не выдерживает кри­тики. Указания летописей свидетельствуют, что поместья существовали уже при Владимире Святом. Со времен Ивана Васильевича, правда, впер­вые встречаются указы о том, сколько земли дается такому-то дворяни­ну; но заключать из этого, что именно с этого времени началась раздача поместий, — значит не знать русской истории.

Княжеская власть в это время поддерживалась не столько силой, сколько правом князей, освященным религией, и любовью народа х сво­им отчинным князьям. Тогдашняя история представляет нам множество примеров расположения народа к князьям; так, например, под 1168 г. в летописи говорится, что когда отчинный смоленский князь Ростислав Мстиславич ехал из Киева в Новгород через Смоленск, то лучшие мужи смольняне начали его встречать за 300 верст, затем встретили внуки, да­лее сын Роман, епископ Мануил и тысяцкий и, наконец, «.чале не весь град изиде противу ему; тако вельми обрадовашася ecu приходу его и множество даров подаяше ему*. Подобную же встречу устроили Изяс-лаву Мстиславичу в Новгороде; под 1148 годом летопись говорит: *Слы шавше новгородцы оже Изяслав идет к ним и взрадовашася радостью великою и тако изыдоша новгородцы противу ему три днищ, а инии ecu ми силами усретоша й днеще от Новгорода*. Князья со своей стороны дорожили расположением народа и не упускали случая выказывать свое внимание и расположение к нему. Так, Изяслав, ласково встреченный в Новгороде, на другой же день, по словам летописи, < посла яодвоиско&ы и берюче по улицам кликати, зо&учи на обед от мала до велика, и тако обедаете веселишася радостью великою и честью и разъидоиюся во своя домы*. Владимир Святой, как известно, каждую неделю давал обеды всем нарочитым людям. О Владимире Мономахе и Андрее Боголюбеком лето­писи говорят, что они часто давали обеды народу и раздавали много ми­лостыни нищим и убогим. Подобных примеров щедрости князей летопи­си представляют нам очень много. Нужно заметить, что народ в особен­ности любил и уважал тех из своих многочисленных государей, которые славились делами милости; поэтому из всех князей того времени мы не

124

найдем и пяти, подобных Святополку-Михаилу, которые были бы грубы и жестоки с народом. Вот положение княжеской власти в первую поло­вину описываемого периода.

Дружина. Характер княжеской дружины претерпел сильное измене­ние во втором периоде. Еще при Владимире Святом варяжский элемент дружины потерял свое первенствующее значение. Владимир, отняв Киев у Ярополка, выпроводил в Грецию буйных варягов-дружинников и оста­вил из них только немногих, людей смышленых и храбрых. Он понимал, что эти вольныеи беспокойные дружинники могли быть большой поме­хой для его власти, и что гораздо лучше заменить их русскими, не знако­мыми с характером старой дружины и с ее отношением к князьям. Пре­емники Владимира подражали его примеру, и варяги перестали напол­нять княжеские дружины, так что хотя при Ярославе, время от времени, они еще появлялась в Новгороде и Приднепровье, но уже не как дружин­ники, а как наемники, подобно печенегам, и по окончании похода, за очень редкими исключениями, удалялись на родину. По смерти же Ярос­лава летописи больше не упоминают о варяжских дружинах. Князья ка­шли средства пополнять свои дружины, не вызывая варягов; в дружину стали поступатьохотники из туземцев и пришельцев из разных стран — из Венгрии, Польши, от туркав, печенегов, половцев, яссов, коссогов и др., в чем можно убедиться по именам дружинников, встречающимся в летописях. Так, у Бориса Владимировича мы встречаем дружинником Георгия, родом угрянина или венгерца; у Святополка — Ляшко, очевид­но лях; поляк — у Глеба Торчино; у Владимира Ярославича — Вышоту, очевидно новгородца или киевлянина; у Ростислава Владимировича Тму-тараканского — Порея и Вышоту, сына Остромира, воеводы новгородс­кого; у Андрея Боголюбского был ключник Анбал, Ясин радом; у Влади­мира Мстиславмча в 1149 году был в числе дружинников немчин. В са­мих народных сказках дружинниками Владимира являются Добрыня Никитич — новгородец, Илья Муромец, Алеша Попович — ростовец, Акундин Иванович, Микула Микитич, Чурило Пленкович — пришелец из Суража.

Новый состав дружин, с явным перевесом в сторону туземцев, хотя и не слил их с земщиной, но тем не менее дал несколько иное направление их характеру. Дружинники со времен Ярослава много утратили от своей прежней подвижности, сделались более оседлыми. Это произошло, с од­ной стороны, оттого, что дружинники, принадлежавшие по своему про­исхождению к туземцам, привязывались к месту родственными связя­ми с земщиной и недвижимыми имениями, им принадлежавшими, а с другой стороны, и дружинники из чужеземцев вскоре обзаводились по­земельными владениями, частью полученными от князя на поместном праве, а частью вотчинами — по покупкам, приданому за женами и дру­гим способам приобретения. Впрочем, дружинники в это время еще не настолько были привязаны к земле, чтобы она всегда могла удержать их

125

В случае перехода князя в другое владение; личная привязанность к доб­рому князю, а чаще всего богатая добыча и смелые предприятия князя побуждали дружинников оставлять приобретенные ими земли и следо­вать за князем. Так, в 1150 году, когда Изяслав Мстиславич был прогнан Юрием Долгоруким из Киева на Волынь, многие из дружинников, име­ния которых лежали в Киевском княжестве, последовали за Изяславом на Волынь н, как говорит летопись, «вы есте по мне из русские земли вышли, своих сел и своих жизней лишився*. Нередко дружинники шли за князем, но имения все-таки оставались за ними, если только эти име­ния были родовыми. Но не все дружинники следовали за своим князем, многие оставались в прежней области на правах земцев. Впрочем, для дружины было небезопасно оставаться на месте после перехода князя в другое владение. В этом случае не только имущество, но н жизнь их бы­вали в опасности от земцев, а иногда и от новых князей. Летописи пред­ставляют много доказательств этому; так, под 1158 годом говорится, что киевляне, но удалении из Киева Юрия Долгорукого, стали грабить и уби­вать дружинников, оставшихся после него в Киевском княжестве: «Из-бивахутъ суздальцы по городом и по селом, а товар их грабячеъ. Сами дружинники, если были пришельцами из другого княжества, плохо сжи­вались с земцами, грабили их и вообще совершали разные насилия; так, например, дружинники, приведенные в суздальскую землю Ростислава-чами из Приднепровья, отягощали народ вирами и продажами, вслед­ствие чего владимирцы говорили о Ростиславичах: *А си князи, аки не свою волость теорита, ако не творячеся у нас седети, грабита не толь­ко еолостьвсю. но и церкви». В самом законодательстве того времени кня­жеская дружина была резко отделена от земщины и в некотором отноше­нии даже поставлена выше ее. Так, в троицком списке Русской Правды за убийство дружинника положено виры 80 гривен, а за убийство земца 40 гривен: «Положити за голову 80 гривен, аче будет княж муж, или тиуна княжа; аще ли будет русин, или гридь, либо купец, либо тивин боярск, либо мечник, либо изгой, или славянин, то 40 гривен положити зань*. Впрочем, должно допустить, что дружинники в разное время и в разных княжествах находились не в одинаковых отношениях с земщи­ной; так, дружина теснее сливалась с земщиной в тех княжествах, в ко­торых удавалось владеть без перерыва нескольким поколениям одного и того же княжеского дома, в силу перехода владения от отца к сыну или даже от брата к брату и от дяди к племяннику, лишь бы только новые владельцы проживали прежде в том же краю и не приводили с собой но­вой дружины, незнакомой туземцам. Так это и было, по свидетельству летописи, в Галиче, Смоленске, Полоцке и в Рязани, история которых резко отличается от истории других княжеств русских, и именно тем, что здесь дружина является почти совершенно слитой с земщиной. Дру­жинники, в продолжение нескольких поколений проживая на одних и тех же местах, до того привязывались к своей новой родине, что уже не

126

отличали своих интересов от интересов земщины к превратились в со­вершенных земцев. В самих летописях мы уже не встречаем различия между дружинниками и земцами ни в Галиче, ни в Полоцке, ни в Смо­ленске, ни в Рязани; во всех событиях, принадлежащих истории этих княжеств, летописи ни разу не говорят а княжеской дружине — у них везде являются полки смолян, полочан, бояре галицкие, бояре рязанс­кие, состоящие на службе у тамошних князей, но не княжеские дружин­ники в смысле пришельцев с князем. Совершенно иное видим мы в Кие­ве, Чернигове, а вначале и в Суздале, который по характеру дружины резко отличался, например, от Рязани. В нем дружина была пришлая, постоянно изменявшаяся, тогда как в Рязани они сделалась постоянной, туземной. В Рязани, например, у князя было 500 советников, а в таком огромном числе непременно должно предположить и участне земских бояр; в Киеве же и Суздале земщина не принимала никакого участия в делах князя; 500 советников являются и в Галиче, крае, отдаленном от Рязани, но связанном с ним родством княжеского дома. Таким образом, мы видим два рода отношений дружины к земщине: в одних княжествах дружинники находились в очень близких отношениях с земщиной; в дру­гих же, напротив, дружинники так мало сближались с ними, что при пе­реходе князя в другое владение должны были следовать за ним, в про­тивном случае они претерпели бы различные притеснения от земцев.

Отношение дружины к князю. В отношении к князю дружина по-прежнему была главной опорой его власти, как в мирное, так и в военное время. Дружинники составляли непосредственное войско князя — с ними он добывал себе волости, с ними защищал свою власть. Дружинни­ки переходили с князем из одного владения в другое и даже бывали при князьях, не имевших владений; так, князь Иван Берладник со своей дру­жиной переходил на службу от одного князя к другому и содержал свою дружину жалованьем, которое получал от князей. Сын Верладника, быв­ший тоже безудельным князем, также имел свою дружину; в летописи сказано, что он, позванный галичанами, *приде к полкам галичским в мале дружине*. Предок Берладника, князь Ростислав Владимирович, не имевший еще никакой области и проживая в Новгороде, также имел при себе дружину и при ее помощи завоевал Тмутаракань; сыновья Ростис­лава — Рюрик, Володарь и Василько — также имели при себе дружины прежде, нежели успели добыть себе волости. Олег Святославич, лишен­ный отцовских владений, также имел при себе дружину и с помощью ее и половцев успел возвратить себе отчину. Вообще каждый князь, имев­ший хоть какие-нибудь средства и приобретший известность своей храб­ростью, лаской или щедростью, не имел недостатка в дружинниках хотя не многочисленных, но храбрых и преданных ему. Даниил Заточник, живший в XII в., так описывает легкое приобретение дружины: «Князь Щедр отец есть всем, слузи бо мнози отца и матери лишаются и к нему прибегают*. По свидетельству того же Даниила, иметь большую дружину

127

считалось честью и славой князя. Князья принимали в дружину всяко­го, к какому бы роду или племени он ни принадлежал; сначала вновь по­ступившему давали должности самые незначительные, но впоследствии, по заслугам, он мог достичь высших степеней, сана боярского и богат­ства. Так, у Андрея Боголюбского был один дружинник, пришедший к нему без куска хлеба, весь оборванный, он колол дрова при княжеском дворе, а впоследствии стал управлять всем княжеским двором.

Разделение дружины. Дружина княжеская разделялась на старшую и младшую. Старшую дружину составляли бояре и мужи, думцы князя, занимавшие важные должности; к младшей принадлежали отроки, дет­ские, слуги, гриди, мечники и другие мелкие прислужники. Различие между старшей и младшей друзкиной было резко обозначено и в самом законодательстве, ибо в одном из списков Русской Правды за старшего дружинника положено виры 80 гривен, а за младшего, наравне с земцем, 40 гривен. Впрочем, в сущности, как старшие, так и младшие, были рав­ны; каждый дружинник мог дослужиться до высших государственных должностей. Условия службы, как в старшей, так и в младшей дружине, были одни и те же; основанием же деления были заслуги и богатство каж­дого. Но лучше всего видны отличия старшей дружины от младшей при рассмотрении прав и обязанностей той и другой.

Старшая дружина. Рассмотрим ее права и значение. 1) Старшие дру­жинники постоянно представляются в летописях думцами князя, кня­жескими мужами, боярами, без их совета князь почти ничего не пред­принимал. Так, Даниил Заточник говорит, что *князъ не само впадает во многие в алые вещи, но думцы вводят; за добрым бо думцем князь вы­сока стола додумается, а с лихим думцем думает и малого стола ли­шен будет*. В летописях дружинники также являются советниками князей. Так, под 1157 годом летописец говорит, что Юрий Долгорукий после неудачной осады Владимиро-Волынска *влдумав с детьми своими и с мужи своими, воротися в Киев*. Даже о своих намерениях князья всегда сперва объявляли своей дружине, в противном случае дружинни­ки отказывались помогать князю и прямо говорили: «О собе ecu, княже, замыслил, а не едем по тебе; мы того не ведали*, как это было с Влади­миром Мстиславичем, который, не посоветовавшись со старшей дружи­ной, хотел ехать к Берендеям.

2) Иногда старшие дружинники являются главными предводителя­ми войск при младших князьях. Так, в 1116 году Владимир Мономах послал на Дунай вместе со своим сыном, молодым Вячеславом, главным предводителем войск Фому Ратибора; также ив 1113 году, во время по­хода на Болгар, хотя при войске находились сыновья князей Владимир­ского, Муромского и Рязанского, тем не менее главным предводителем войска был дружинник Борис Жидиславич. В летописи прямо сказано: «Я Борис Жидиславич бе воевода в то время, и наряд весь держаше*. Конечно, не все старшие дружинники были предводителями войск, но

128

они всегда были главной военной силой князя; они всегда сражались око­ло князя, в центре войска, и решали сражение.

При выступлении в поход старшие дружинники приводили с собой значительные отряды вооруженных слуг на своем иждивении, и чем боль­ше дружинник приводил иа войну слуг, тем большее значение имел у князя, так что в летописи мы встречаем особые дружины, принадлежа­щие боярам или старшим княжеским мужам. Так, под 1095 годом упо­минается дружина Ратибора, принадлежавшая старшему боярину Все­волода Ратибору. Бояре или старшие дружинники иногда вступали в бой только со своим полком. Так, рязанский боярин Бвствфий Коловрат при нашествии Батыя на Рязанскую землю привел свой лолк в 1700 человек из Чернигова и смял полки Батыевы. Иногда же старшие мужи держали своими людьми города. Так, под 1213 годом летопись говорит, что галиц-кнй боярин Судислав держал своими людьми Городок и успел отстоять его от войск Мстислава. Последующее законодательство московского пе­риода подтверждает существование отдельных отрядов у бояр, ибо в этом периоде было узаконено, сколько слуг должен был привести с собой каж­дый боярин на службу московского государя. Понятно, что это узаконе­ние было только определением исконного порядка боярской службы.

Старшие дружинники были как бы посредниками между князья­

ми. Князья сносились друг с другом не иначе, как через старших дру­

жинников; все договоры между князьями скреплялись клятвой как са­

мих князей, так и их дружинников. Так, в 1150 году, при заключении

союза между Изяславом и Вячеславом, сказано: «# тако цеяоваша крест

у свлтаго мученику на гробе, на том: Изяславу имети отцем Вячесла­

ва, а Вячеславу имети сыном Изяслава, на том же и мужи его целоваша

крест, яка межи им добра хотети и чести его стеречи, а не сваживати

его*. Дружинники даже участвовали в суде между князьями. Так, в

1096 году Святополк и Мономах, приглашая в Киев Олега, говорили ему:

*Поиде Киеву, да поряд положим о Рустей жмле пред епископы и пред

игумены и пред мужи отец наших и пред людьми градскими*.

Старшим дружинникам поручалась даже опека над малолетними

князьями. В этом отношении князья руководились прямым интересом:

отдать сына под опеку другого князя, даже своего родственника, значи­

ло подчинить ему свою волость, а на это земщина никогда не соглаша­

лась, — поэтому князья больше доверяли дружинникам. Так, Мстислав

Ростиславич в 1179 г. при смерти своей поручил опеку над малолетним

сыном своим Владимиром своему дружиннику Борису Захарьичу, под по­

кровительством своих братьев — Рюрика и Давида. Летопись говорит:

*Мстислав, взрев на дружину свою и на княгиню... и нача им молвити:

Се приказываю детя свое Володимира Борисови Захарьичу; и со сим даю

брату Рюри кови и Давыдовы с волос т ьюнаруце»*Нш другой год по смерти

Мстислава мы встречаем Бориса Захарьича предводителем войск вместо

своего княжича. В летописи сказано, что в битве с половцами *лепшии

129

мужи остались бяхуть, Лазарь воевода с полном Рюршксвым. и Борис Захаръич с полком своего княжича Володимира и взрееши на Бог и по­ехавши противу полоецом». Этот порядок — поручать отеку над своими детьми старшим дружинникам — существовал до второй половины вто­рого периода. Вообще все близкие родовые дела свои князья поручали дружинникам, как самым доверенным людям.

5) Старшие дружинники, если не имели каких-нибудь поручений от князя, то находились при нем постоянно и в мирное, и а военное время. Они были думцами князя; с ними князь судил и управлял своей волостью; с ними вместе вел он все дела по сношениям с другими князьями. Они по­стоянно участвовали в договорах князей, сопровождали последних и по делам управления, и на богомольях, и на пирах, и на охоте; так, Владимир Мономах пишет детям, чтобы они каждый день поутру занимались дела­ми управления) — «седше думати со дружиною или люд оправливати». В 1100 году дружинники участвовали в суде над Давидом Игоревичем на Уветичском съезде; летопись говорит: *И сдумавше послаша к Давиду мужи свое: Святополк Путяту, Володимир Орогостя и Рапибора, Давид и Олег Торчина», Или еще прежде, в составлении новой редакции Русской Правды по смерти Ярослава в этом деле вместе с сыновьями Ярослава уча­ствовали и их старшие дружинники; в списках Правды написано: *По Ярославе же паки совокупившее* сынове его Изяслав, Святослав, Всево­лод и мужи их: Коснячко, Перенег, Никифор, и отложишаубиение за го-лову ►. Об участии дружинников в богомолье и посещении монастырей кня­зьями мы встречаем известия в Патерике и летописях; так, в летописи под 1227 годом читаем: *Седящу Ярославу в Лучьске, еха Данил в Жидичин кланятися и молитися Св. Николе, и зеа и Ярослав к Лучьску, и реша ему бояре его: „Приими Луческ, зде ими князя их". Оному же отвещавшу, яко приходил зде молитву створити св. Николе и не могу того створити*. Об участии в пирах и охоте также есть известия в летописях; например, при описании свадебного пира у Изяслава в Переяславле сказано: *И Все­волод, князь киевский, приде с женою и со всеми бояре и с Кыяны Переде-лавлю на свадьбу*. Или, вод 1180 годом летопись, описывая охоту Давида и Святослава по Днепру, говорит: *ХодяшетДавыд Росмиславич по Днеп­ру в ладьях, ловы дея, а Святослав ходяшет по Черниговской стороне, ловы дея противу Давыдовы.» И абие удара Святослав на поеарех на Давыдо­вых. Давыду же неведущу ни мыслящу на ся ни откуду же зла и вбеже в лодьго и со княгинею своей, Святослав же изьими дружину его и товары его*. Вот значение старшей дружины во втором периоде. Теперь укажем на те должности, которые они занимали при князьях.

Должности старших дружинников были: тысяцкие, дворские, посад­ники, княжеские тиуны, печатники, стольники и дьяки.

Тысяцкий был главным предводителем и начальником всех земских полков, вместе с тем и главным посредником между дружиной и земщи­ной; он имел гражданскую и военную власть и по своему значению был

130

первым лицом после князя, и имя его всегда упоминалось рядом с кня­жеским. Так, на.пример, при известии об освящении Печерской церкви в 1089 году летописец говорит: *Священа бысть церква Печерская при бла-городнем князе Всеволод? державному Русския земля и чадома его Влади­мира и Ростислава, воеводство держащу киевские тысяща Яневи*. Это свидетельство доказывает, что тысяцкие были прямыми земскими началь­никами, ибосказано: ^Воеводство держащу киевские тысящи*.Тоже под­тверждает другое свидетельство летописи под 1147 годом, где Изяславовы послы пред всей киевской земщиной говорят словами князя брату Изяс-лава Владимиру и киевскому тысяцкому Лазарю: *Целовал тя брат и Лазаря целовал и Кияне все*.

Указав важность значения тысяцкого, пересмотрим его обязанности.

Первой и главнейшей обязанностью тысяцкого было предводительство-

вакие земскими полками; ему была поручена вся земская рать и после кня­

зя он был ее главным начальником. Так, в летописи под 1195 годом при

описании битвы Давида Ростиславича Смоленского с Ольговичами гово­

рится, что княжеским полком предводительствовал Мстислав Романович,

племянник Давида, а смоленским полком тысяцкий Михаил о. Как воен­

ные начальники,тысяцкие усмиряли возмутившихся земцев, защищали

города от неприятелей и вообще делали все то, что касалось земщины.

Кроме военных обязанностей на тысяцких лежали обязанности и граж­

данские. Как представители земщины, они принимали участие в законо­

дательстве, так что законы издавались не иначе, как по согласию тысяц­

кого. Так, например, в составлении и издании закона о ростах вместе с Вла­

димиром Мономахом участвовали тысяцкие: киевский — Ратибор,

белгородский — Прокопий и переяславский — Станислав. 3) Тысяцкому

давались поручения дипломатические; так, в 1221 г. Демьян, тысяцкий

Даниила Романовича Галицкого, вел переговоры с польским королем Леш-

ком и заключил с ним мир. 4) В обязанности тысяцкого входили разные

придворные дела; так, в 1187 году Рюрик Ростиславич Киевский посылал

тысяцкого к Всеволоду Юрьевичу Суздальскому за его дочерью Верхусла-

вой, сговоренной за своего сына Ростислава. Впрочем, дипломатические и

придворные дела были чисто второстепенными обязанностями тысяцко­

го, а главными его обязанностями были первые две: военная и гражданс­

кая. С должностью тысяцкого были соединены известные доходы, состо­

явшие в сборе податей с известных областей, прописанные на путь тысяц­

кого. Впрочем, об областях, приписанных на тысяцкого, мы имеем только

одно и притом неясное указание летописи под 1149 годом о Сновской ты­

сяче, которая, вероятно, была назначена на путь тысяцкого. Вот слова ле­

тописи: «И Святослав Ольгович поча молвити Владимиру: держиши мою

отчину и тогда взя Курск с Посемьем и Сновскую тысячу у Изяслава».

Дворский был тоже, что и воевода в первом периоде, и что в последую­щем третьем периоде — московском — стал значить дворовый воевода. Он был главным начальником всей княжеской дружины, как тысяцкий —

131

земской. О должности дворского в первый раз упоминается в летописи под 1169 годом при взятии Киева войсками Андрея Боголюбского и его союзников. По всей вероятности, должность дворского существовала и прежде, потому что здесь говорится не об учреждении должности дворс­кого воеводы, а о киевском дворском Олексе. Дворский имел значение дворского воеводы московского периода и был главным начальником всей дружины. Мы имеем много свидетельств летописцев о том, что у каждо­го князя был свой дворский, которому поручалось управление дружи­ной, все распоряжения по которой принадлежали ему. Как начальник дружины, дворский обязан был защищать княжескую власть; так, в 1235 году дворский Григорий был оставлен Ростиславом Михайловичем в Галиче для защиты его власти от Даниила Романовича и от галицкой земщины, уже признавшей Даниила своим князем. Но об обязанностях дворского в мирное время мы не имеем прямых летописных указаний; впрочем, если допустить, что дворский имел те же права и обязанности, какие мы видим в московском периоде у дворского воеводы, то очевид­но, что ему принадлежал суд и управа между дружинниками и, подобно дворскому московского периода, он имел свой путь, т. е. доходы с облас­тей, приписанных к его должности, подобно тому, как тысяцкий имел свою тысячу. Кроме того, по всей вероятности, дворский пользовался до­ходами с судных дел между дружинниками.

Посадник был представителем княжеской власти в городах и волос­тях, порученных его управлению. Посему князь, как скоро занимал ка­кое-нибудь владение, первым долгом смещал посадника прежнего князя и назначал там своего. О подробностях посаднической власти мы почти совсем не имеем известий за этот период. Впрочем, и на основании тех немногих известий о посаднической власти, которые предоставляют нам летописи, мы видим, что обязанностью посадников было: 1) доставлять своим князьям определенную подать с той области или города, которым они управляли и содержать свои отряды дружины за счет своей области; 2) творить суд и управу в областях и взыскивать виры и продажи по суд­ным делам; 3) наблюдать за порядком и тишиной в областях, поручен­ных ему, преследовать воров, разбойников, беглецов и др. В Русской Правде говорится, что посадники имели при себе особых приставов или детских, назначенных для поимки бежавших рабов. 4) Посадник обязан был защищать свой город и область от неприятелей, поэтому на его от­ветственности лежало попечение о городских укреплениях и постройке городских стен. 5) Вместе с защитой города и области, принадлежавшей посаднику, ему же принадлежало и начальство над дружиной, находив­шейся там; следовательно, он вел счет дружинннкам и высылал их в пол­ки. На определенный или неопределенный срок назначались посадни­ки — на это мы не имеем указаний летописей за этот период, но надо ду­мать, что они всегда назначались на определенный срок, потому что посадничество давалось в кормление, в награду за военные заслуги, а го-

132

родов у князей было очень немного; поэтому, чтобы иметь возможность награждать посадничеством всех, оказавших военные услуги, князья не могли назначать посадников на неопределенные сроки и назначали обык­новенно на год, и только на особенном благоволении к кому-нибудь из них — на два или на три года. Вообще русские князья имели правило не назначать из дружинников в высшие должности на большие сроки, по­тому что иначе многие из старших дружинников могли бы стать незави­симыми владельцами города и области, поручаемой им. Такой порядок был причиной того, что у нас не мог развиться феодализм, так как слу­жебная аристократия наша не имела возможности слиться с земцами. Впрочем, на определенные сроки посадники назначались только в кня­жеских владениях, но совсем другой была форма назначения посадни­ков от народа. Характер посадников, назначаемых от народа, лучше все­го выявился в истории Новгорода, где власть посадников и тысяцкого, назначаемых народом, была совершенно иной, чем в городах Приднеп­ровья; поэтому я считаю нужным сказать о должности посадника и ты­сяцкого в Новгороде.

Посадник в Новгороде был первой выборной властью. Посадники пер­воначально присылались в Новгород из Киева и были не более чем наме­стниками князя, княжескими чиновниками1. Но со времен борьбы Нов­города со своим князем Всеволодом Мстиславичем этот порядок изменил­ся, и посадники из княжеских чиновников обратились в выборных от народа с властью немногим меньшей в сравнении с княжеской, так что князь в Новгороде ничего не мог сделать без посадника. Первым выбор­ным посадником был Мирослав Горятянич, избранный новгородским вечем в 1126 году2. В посадники, по новгородским порядкам, выбирались исключительно одни бояре, и притом из известных, богатейших и могу­щественнейших боярских фамилий, так что на протяжении почти 300 лет — от 1126 до 1400 года — по летописям мы можем насчитать не более 40 фамилий, из которых выбирались посадники. Избирались ли по­садники на определенный срок или бессрочно — об этом нельзя ничего сказать положительно. Но, судя по общему порядку выборов в Новгоро­де, можно догадываться, что в сан посадника, равно как и в сан владыки и в другие должности, новгородцы выбирали бессрочно, только с неотъем­лемым правом веча сменять выбранного посадника, как скоро он будет неугоден общине. А посему некоторые из посадников исполняли свою должность много лет подряд. Лучшим свидетельством того» что посад­ники избирались не на срок, служит то, что в летописях смена посадни­ков обыкновенно обозначалась так: +отъята посадничество у такого-то

 Софийский временник, ч. I, стр. 55: *Владимир же посади Добры ню уя сеоего е Новгород*. Там же, стр. 156: «Я приидг Изяслав к Новгороду и посади Остроми ра в Новгороде и иде Остромир с новгородцы на чудь* и пр.

 См. Новгородский летописец, помещенный в продолжении Российской Библио­теки, ч. II, стр. 381.

133

и даша такому-то», или: «выгнаша такого-то», или: * у бита такого-то». Бели бы посадник выбирался на срок, то, конечно, не была бы надобнос­ти употреблять такие выражения.

Посадники новгородские разделялись на степенных я старых. Сте­пенным посадником назывался тот, который в данное время был посад­ником, исполнял прямые обязанности посадника, старый же посадни­ком назывался тот, который прежде был посадником и в данное время уже не управлял городом. Как в древнем Риме: раз бывший консулом на всю жизнь оставался консулярои, так и в Новгороде: раз бывший сте­пенным посадником на всю жизнь оставался старым посадником и не­редко имел преимущество в общественной службе перед другими бояра­ми, не бывшими в посадниках. Но старые посадники яе составляли в Новгороде какого-либо отдельного правительственного класса, сошедшие со степени настоящего правительствующего посадника поступали в раз­ряд бояр, удерживая за собой только имя старых посадников, но отнюдь не становясь из-за этого выше бояр, не бывших посадниками. Так, мы видим, что они нередко назначались на должности, состоявшие под дру­гими боярами, не бывшими посадниками. Но вообще старые посадники, как более опытные в делах общественной службы, назначались на важ­нейшие должности. Они предводительствовали войсками, правили по­сольства к князям и в соседние государства. Вместе со степенными по­садниками участвовали в приеме послов от соседних государств и утвер­ждали договорные грамоты.

Права и обязанности степенного посадника. Степенный посадник я Новгороде был главным и полным представителем Новгорода в делах мира и войны. Все договоры новгородцев с соседями, если они не были писаны прямо от имени веча, писались от имени посадника, владыки и тысяцко­го. Впрочем, имена последних иногда и пропускались, но ни одна грамо­та, относящаяся к целому Новгороду, не могла быть написана без имени степенного посадника. Посадник собственно был представителем Новго­рода от земщины, постоянным органом народной волн, выбранным на эту службу вечем. Западные европейцы в сношениях своих с Новгородом на­зывали обыкновенно новгородского посадника бургграфом. Значение сте­пенного посадника в Новгороде было так велико, что новгородцы в иное время оставались довольно продолжительно без князя, с одним посадни­ком. В своем управлении посадник был настолько самостоятелен, что по закону мог быть сменен князем не иначе, как только по определению веча, и то по суду, когда он окажется в чем-нибудь виноватым. Так, когда в 1218 году князь Святослав прислал сказать на вече, что не может быть с посадником Твердиславом и отнимает у него посадничество, то вече спро­сило, в чем виноват Твердислав; и на ответ князя, что он лишает его по­садничества без вины, новгородцы отвечали: *Кнлже! ежели нет за ним вины, то ты к нам крест целовал без вины мужа не лишати: а тебе кланяемся, а Твердислав нам. посадник, мы не уступим*.

134

Права и обязанности степенного новгородского посадника состояли в следующем: 1) посадник был необходимым посредником между кня­зем и народом, так что князь без посадника не имел права ни судить, ни управлять в Новгороде; даже военные походы князя проходили в сопро­вождении посадника; князь был непосредственным начальником над своей дружиной или над повольниками, если они к нему присоединя­лись; полки же новгородские, правильно собранные по раскладке, все­гда были под непосредственным начальством посадника или того воево­ды, которому посадник или вече поручит их. И посадник, и воевода, предводительствуя новгородским войском, отвечали не перед князем, а перед вечем. 2) У посадника была новгородская печать с таким штемпе­лем: * Новгородская печать посадника*. Эта печать прикладывалась ко всем грамотам, выдаваемым от имени посадника. 3} Посадник созывал вече, вел его торжественно на Ярославов двор, открывал собрание, пред­лагал на рассмотрение веча вопросы, требовавшие вечевого обсуждения. Правильно собранное вече обыкновенно находилось под руководством посадника; он смотрел за порядком и рассуждал с членами веча. 4) По­садник предводительствовал новгородским войском и водил его в похо­ды даже без князя, тогда как князь без посадника или без его воеводы не мог водить в походы земский полк. 5) Посадник укреплял как сам Новгород, так и пригороды по приговору веча или распоряжению веча. 6) Посадник от имени Новгорода вел переговоры с соседними владете­лями, а посему во всех договорных грамотах новгородских прописыва­лось имя посадника, при котором заключен мир. Иногда посадник ез­дил к тому князю, с которым у новгородцев было какое-либо дело, тре­бовавшее переговоров; также иногда посадник, вместе с Владыкой и другими выборными ездил приглашать князя в Новгород. 7) Посадник был защитником граждан от князя, если бы тот вздумал обижать их. По закону князь не имел права арестовать и осудить новгородца без со­гласия посадника; поэтому князья всегда заботились о том, чтобы по­садник был из их сторонников. 8) Посадник с тысяцким вводил новоиз­бранного Владыку в дом св. Софии на сени, т. е. передавал новоизбран­ному управление новгородской церковью. 9) Должности посадника, равно как и должности тысяцкого, были предоставлены определенные доходы с разных областей под именем пораяья посадника и тысяцкого. Влияние посадника в Новгороде было так сильно, что за посадника, в случае нападений князя, вступался народ, брал оружие и защищал его. Так, в 1220 году за посадника Твердислава вооружились против князя Всеволода пруссы, людин конец и загородцы, и стали около Твердисла­ва пятью полками. Вообще, чтобы сместить посадника требовалось со­гласие большинства, и если у посадника была сильная партия, то дело не обходилось без боя и грабежа на улицах; при общем же согласии на­рода смена посадника по приговору веча производилась тихо, без спо­ров и смятения.

135

Новгородские тысяцкие. Тысяцкие так же, как и посадники, выби­рались вечем из боярских фамилий, из тех же самых, из которых выби­рались и посадники. Сан тысяцкого, очевидно, был ниже сана посадни­ка, потому что из тысяцких выбирались в посадники, так что сан тысяц­кого был ступенью, хотя и не необходимой, к посадничеству. Судя по грамоте, данной князем Всеволодом Мстиславичем церкви Иоанна Пред­течи на Опоках, тысяцкие были собственно начальниками черных лю­дей, так как посадник был земским начальником всего Новгорода. Ты­сяцкий имел важное значение, потому что он вовсе не нуждался в князе, и его власть была очень сильна качеством, потому что он один управлял черными людьми. Через подчиненных ему черных людей он мог многое сделать на вече; черные люди составляли большинство и по указанию ты­сяцкого могли пересилить лучших людей. А посему бывали случаи, что иногда князь, поддерживаемый своей партией, поднимал вече на тысяц­кого. Тысяцкий сперва назначался князем, но впоследствии стал выби­раться вечем. С какого именно года началось избрание тысяцких — не­известно. Сделавшись выборным, тысяцкий, конечно, получил большее значение, нежели он имел, бывши чиновником князя. Ужен X И столетии имя тысяцкого в договорных грамотах Новгорода ставится вслед за име­нами князя и посадника; так, договорная грамота князя Ярослава Вла­димировича и новгородцев с немцами, заключенная в 1195 году, начи­нается так: «Се яз князь Ярослав Володимирич. сгадав с посадником Мирошкою и с тысяцким Яковом и со всеми новгородцы, подтвердили мира старого*. Подобно тому как посадники, сошедшие с посадничес-кой степени, получали на всю жизнь звание старых посадников, точно так же и тысяцкие, сошедшие со степени, получали название старых тысяцких, в отличие от степенных тысяцких, и принимали деятельное участие и в военных, и в гражданских делах, и в сношениях Новгорода с соседними государствами; мы встречаем их печати в договорных и дру­гих новгородских грамотах вслед за печатями степенных тысяцких, а по летописям старые тысяцкие, наравне со старыми посадниками, бывали воеводами в новгородских полках и участниками в посольствах и дого­ворах с соседними государствами, а также членами веча вместе с други­ми боярами.

Права и обязанности степенного тысяцкого были следующие: 1) сте­пенный тысяцкий вместе с князем и посадником предводительствовал новгородским войском, как вождь и начальник черных людей; так, в ле­тописи под 1268 годом сказано, что когда в Ракоборском бою пал степен­ный посадник Михаил Федорович и пропал без вести степенный тысяц­кий Кондрат, то, по возвращении домой, новгородцы на место убитого Михаила выбрали в посадники Павшу Ананьича, а места тысяцкого не дали никому, поджидая вестей, не жив ли еще Кондрат. Этот факт пока­зывает еще и то, что в степенные тысяцкие назначались на бессрочное время, потому что иначе новгородцы, получив известие о том, что про-

136

пал тысяцкий Кондрат, вместе с посадником выбрали бы и тысяцкого. У иностранцев, в их договорных грамотах с новгородцами, писанных по-латыни, новгородский тысяцкий прямо называется *дих*. 2) В обязан­ности тысяцкого входила забота, вместе с посадником, о городских ук­реплениях. 3) Тысяцкий вместе с посадником вел переговоры с соседни­ми государями, отправлял посольства и заключал мир, разумеется, по решению веча. Так, в 1348 г. шведский король Магнус вел переговоры с владыкой, посадником и тысяцким и требовал, чтобы новгородцы при­слали на съезд своих ученых спорить о вере — чья лучше. На это влады­ка Василий, посадник Федор Данилович и тысяцкий Авраам со всеми нов­городцами отвечали Магнусу: «Ежели хочешь узнать, которая вера луч­ше, пошли в Царьград к патриарху, а с тобою не спорим о вере; ежели же между нами есть какая обида, то о том шлем к тебе на съезд», и послали Магнусу тысяцкого Авраама, Кузьму Твердиславля и иных бояр. 4) Сте­пенный тысяцкий был необходимым товарищем и помощником посад­ника при открытии народного веча; они вместе наблюдали за порядком на вече, вместе предлагали дела на рассуждение. Во всех известиях о пра­вильно созванных вечах мы непременно встречаем степенного посадни­ка и степенного тысяцкого; во всех грамотах, издаваемых вечем, писа­лись имена степенного посадника и тысяцкого вслед за именем владыки новгородского или за именем князя, если он участвовал в издании гра­моты. Все переговоры с иностранными государями велись от имени вла­дыки, посадника, тысяцкого и всего Новгорода. В договорных грамотах также прописывалось имя степенного тысяцкого в любом случае, писа­лись ли грамоты от имени новгородского веча или от имени князя. 5) Ты­сяцкий имел свой отдельный суд, независимый от князя и посадника, суд чисто земский, народный, на котором не участвовали княжеские су­дьи и с которого не шли судебные пошлины в казну кпязя. По свидетель­ству грамоты Всеволода Мстиславича, данной церкви Иоанна Предтечи на Опоках, тысяцкий с пятью старостами заведовал судом по торговым делам, а также, вероятно, судом между черными людьми. В этой грамо­те прямо сказано о суде тысяцкого и старост: *Управливати им вел дела торговая Иванская и гостинная, а Мирославу посаднику в то не всту-патися, ни бояром новгородским*. 6) Тысяцкие имели свою печать, ко­торая прикладывалась к договорным, жалованным и другим новгородс­ким грамотам вслед за печатью посадника, а дела, подлежащие суду ты­сяцкого, утверждались, конечно, и одной печатью тысяцкого. Тысяцкий, так же как и посадник, имел по закону определенные доходы с разных новгородских областей, которые были приписаны на путь тысяцкого.

Тиун. Слово тиун вообще означало приставника к какому-либо делу У князя или у его дружинников и, в частном быту, у каждого хозяина; тиун был именно приставником с правом известной власти и началь­ствования над низшими служителями в том же деле. Виды тиунов бы­ли различны: были тиуны княжеские, были тиуны боярские, сельские,

137

конюшие, огнищные и другие; всему этому мы имеем много свидетельств в летописях, Русской Правде и других памятниках; есть даже свидетель­ство, что принятие должности тиуна влекло за собой рабство; в Русской Правде сказано: «А встретие хояопство-тиунство бел ряду, или привя­жет ключ к себе без ряду*. В поучении Мономаха тиуном называется приставник к какому-либо делу на княжеском дворе; Мономах пишет своим детям: «В дому своем не ленитеся, но все видите; не зрите на тиуна ни на отрока, да не посмеются приходящие к вам, ни дому вашему, ни обеду вашему».

Но, кроме общего значения приставника, тиун собственно княжес­кий имел частное значение судьи, т. е. княжеского мужа, приставленно­го творить суд людям. И в этом значении должность тиуна была принад­лежностью княжеских мужей, старшей дружины. На принадлежность должности княжеского тиуна старшей дружине ясно указывает Русская Правда; в ней за убийство княжеского тиуна, как и вообще за княжеско­го мужа, старшего дружинника, полагается вира в 80 гриаея. А что кня­жеский тиун был собственно приставник князя, чтобы творить суд и рас­праву от имени князя, на это мы имеем прямое свидетельство летописи под 1146 годом; в летолиси киевляне говорят Святославу Ольговичу: ♦Всеволодовы тиуны — киевский Ратьша погубил Киев, а другой его тиун — Тудор погубил Вышгород; а ныне княже Святослав целуй нам крест и с братом своим, аще кому нас будет обида, то ты прави», т. е. ты будь судьей, а не поручай суда тиуну. Тиун, как главный судья и пред­ставитель княжеской власти на суде, первый являлся от князя, как ско­ро князь получал какое-либо владение; так в 1169 году, когда князь Мстислав Иэяславич получил княжескую власть над Киевом, то прежде всего послал туда своего тиуна. Но кроме должности судьи, княжеские тиуны, как старшие дружинники, управляли городами и предводитель­ствовали войсками; так тиун князя Всеволода Георгиевича, Гюря, в 1195 году построил и колонизировал по приказу князя Городец на Остре и управлял этим городом; а в П69 г. Род, тиун князя Мстислава Изясла-вича, был начальником в войске и попался в плен в битве под Киевом.

Печатник. Прямые указания на эту должность по летописям мы на­ходим не раньше XIII века, но, судя по другим памятникам, можно зак­лючить, что она существовала гораздо раньше этого времени. По извес­тиям, дошедшим до нас о должности печатника, видно, что она давалась лицам, приближенным к князю, старшим дружинникам, и соединяла в себе разнообразные поручения; так, по летописным указаниям, печат­ники предводительствовали войсками и правили городами и посылались в области для приведения в известность ее состояния. Волынский лето­писец под 1241 годом говорит: чКириллови, сущу печатнику тогда в Ваготе, послануДанилам князем и Васильком испцсати грабительства нечестивых бояр*. Кроме того, само название его показывает, что он был хранителем княжеской печати, самым доверенным лицом князя. Впро-

138

чем, позднее печать поручалась и высшим лицам из духовенства, напри­мер, митрополиту, епископу и т. п., которые, конечно, не имели других обязанностей должности печатника.

Стольники. Первые указания на них мы находим в старинных на­ших сказках, в которых говорится о стольниках Владимира Святослави­ча! а летописные указания о стольниках мы встречаем не раньше XIII столетия; так, под 1228 годом говорится о стольнике новгородского архиепископа; потом, под 1230 годом говорится о стольнике киевского князя, Владимира Рюриковича, Георгии, который вместе с митрополи­том Кириллом участвовал в посольстве к суздальскому кеязю Юрию Все­володовичу. В этом известии стольник назван «княжеским мужем»; сле­довательно, должность его была очень значительна и принадлежала стар­шим дружинникам. Наконец, в Волынской летописи под 1240 годом говорится о стольнике Данила Романовича Галицкого Якове, которого князь посылал сделать осмотр областей своего княжества. Более подроб­ных известий о стольниках мы не имеем, а потому и не можем ничего сказать о них. Но, судя по тому значению, какое стольники имели в пос­ледующее время, мы можем заключить, что они были самыми прибли­женными лицами к князю; они были чем-то вроде флигель-адъютантов; им поручалось предводительствовать войсками, управлять городами и вообще они имели самые разнообразные должности.

Дьяки. Об этой должности мы имеем только два летописных указа­ния за настоящий период, из которых видно, что она давалась старшим дружинникам и имела как гражданские, так и военные обязанности. Первое из этих двух известий показывает, что гражданская должность дьяков была очень важная, именно они вели переговоры от имени князя с другими князьями, следовательно, были лицами очень приближенны­ми к князю. В этом известии говорится, что в 1169 году Владимир Мстис-лавич, приехав в Киев оправдываться перед Мстиславом Изяславичем, послал к нему своего дьяка. Второе летописное известие о дьяках, встре­чаемое под 1213 годом, свидетельствует, что дьяки принимали участие в битвах. Это известие следующее: «Я Дмитрова (киевский тысяцкий) быощися под городом придоша нанъ угре и ляхове и побеже Дмитрий, тогда же и Васильке дьяк застрелен быеть под городом*. Этот характер военных и гражданских начальников дьяки удержали за собой и в пос­ледующие периоды: они и тогда участвовали в делах гражданских, при­дворных и военных; так, например, в 1559 г. московский дьяк Даниил Адвшев водил войска Иоанна IV на крымцев. О должности дьяков в пос­ледующие периоды мы имеем много известий, из которых видно, что они были людьми близкими к князю и выбирались из лучших фамилий.

Вероятно, старшие дружинники имели в этот период и многие дру­гие должности при князе, но мы не имеем о них более подробных извес­тий- В заключение мы должны сказать, что старшие дружинники в пер­вой половине второго периода назывались вообще боярами и мужами;

139

посему под именем бояр в это время нужно подразумевать старших дру­жинников с их семействами всех вообще, а не чин, как это было впослед­ствии в московском периоде. Боярство было в то время родовым, как в наше время дворянство, но его можно было приобретать и личными зас­лугами, Я притом не только для себя, но и для своего потомства. Устрой­ство древнего русского общества имело ту особенность, что i нем не было замкнутых каст, хотя я были разные сословия, имевшие свои права и обязанности. Эти сословия не смешивались между собой и члены их пе­редавали беспрепятственно своему потомству свои сословные права и осо­бенности, но в то же время не было запрещено для желающих перехо­дить из одного сословия в другое; так, простой крестьянин, купец, попо­вич и др. могли поступить в службу князя и службой у него достигнуть звания старшего дружинника, боярина и передать его своему потомству; точно так же и дружинник мог оставить службу у князя и поступить на службу церкви, принять духовный сан или сделаться земцем, если ка­кая-либо община согласится принять его; земледелец свободно перехо­дил в горожане, горожанин — в сельские общины и т. д.; вообще, повто­ряем, ни одно сословие не представляло больших преград для перехода в него из другого сословия, но напротив, каждое из сословий было доступ­но для желающих перейти в него.

Младшая дружина, т. е. отроки, гридни, детские, пасынки и подоб­ные им составляли отдельный класс от старшей дружины; они также были люди вольные и могли, смотря по службе и по распоряжению кня­зя, поступать и в старшую дружину; но, будучи младшими дружинника­ми, не были думцами князя и исполняли только незначительные при­дворные должности. Этот отдел княжеской дружины был очень много­числен; к нему причислялись все разряды вольных слуг тосударевых, состоявших, по тогдашнему обычаю, в одно и то же время при дворе и в войске. Младшая дружина резко отличалась от старшей и в законодатель­стве того времени, и в летописях, где первая постоянно называется моло­дью, детскими, дружиной отроков, молодшею дружиною. Впоследствии, в XIII столетии, младшая дружина получила другое общее название — слуг, и с этого времени заметно ее преобразование. Со второй половины второго периода младшие дружинники, продолжая по-прежнему назы­ваться слугами, получили в некоторых местах еще новое название «дво­рян». Впервый раз младшая дружина названа слугами под 1217 годом при описании изменнического умерщвления шестерых рязанских кня­зей Глебом и Константином Рязанскими, которые умертвили не одних князей — своих родных и двоюродных братьев, ко вместе с ними «их бо­яры и слуги». Суздальский летописец говорит: *И яко начата пиши и веселитися и ту абье проклятый Глеб с братом вземше мечи своя нача-ста сещи преже князи тоже бояры и слуги их, много множество одинех князей шест, а прочих бояр и слуг без числа изби с своими слуги и с по­ловцы*. Это описывает современник события, суздалец, а московский ле-

140

тописец XV столетия переводит по своим понятиям слово «слуги» сло­вом *дворяне», — *прочих же бояр и дворян их без числа избита*.Нов­городский летописец при описании того же события также называет кня­жеских слуг дворянами: *начаста сещи прежи князи и тоже бояр и дво­рян множества*. Следовательно, дворяне в XV веке были тем же самым, что прежде называлось молодшей дружиной, а в ХШ в. — слугами. Глав­ные отличия младшей дружины от старшей состояли в следующем: 1) младшая дружина не участвовала в княжеской думе и князья не объяв­ляли ей о своих предприятиях и сношениях с другими князьями. Лето­пись под 1169 годом говорит, что когда старшая дружина говорила Вла­димиру Мстиславичу: «О себе ecu, княже, замыслил, а не едим по тобе, мы того не ведали. Владимир же рече, взрев на децски: *а се будут мои бояре». Здесь детские не сетуют, что князь не объявлял им своей думы, а являются простыми исполнителями княжеской воли. Впрочем, бывали случаи, что князья иногда приглашали на свою думу и старшую и млад­шую дружину; так, под 1143 годом сказано: *Изяслав же (с братьями) созва боярысвое и всю дружину свою и н анаша думати с ними*. 2) Млад­шим дружинникам поручались низшие должности: военные, гражданс­кие и придворные. О должностях младшей дружины мы имеем свидетель­ство в поучении Владимира Мономаха своим детям: *Б дому своем, гово­рит он, не ленитеся, но все видите; не зрите на тивуна, ни на отрока, да не посмеются приходящие к вам и дому вашему и обеду вашему». Здесь мы видим отроков, младших дружинников, служителями в княжеском доме, поварами и приставниками к домашним должностям. Далее про­должает он: *Куда же ходящие путем, по своим землям, не дайте пакос­ти деяти отрокам ни своим, ни чужим, ни е слех, ни в житех*. Здесь отроки являются сопровождающими князя в его путешествиях по своим землям. Затем продолжает Мономах: «Еже было творити отроку мое­му, то сам есть творил дела на войне и на ловех... сам творил, что было надобе, весь наряд и в дому своем, то я творил есмь и ловчий наряд сам есмь держал, и в копюсех и о соколех и о ястребех*. Здесь мы видим отро­ков и на войне, и на охоте, и в доме — ловчими, конюхами, сокольника­ми и ястребниками. В Русской Правде в числе младших дружинников встречаются мечники и гриди, а также сельские тиуны, мытники, т. е. сборщики мытных пошлин на торгах, мостах и перевозах. На мечниках, по свидетельству Русской Правды, лежала обязанность заведовать тюрь­мами, где содержались подсудимые по тяжбам о краже и разных обидах. 3) Младшие дружинники, принимая участие в военных походах князей, обыкновенно составляли сторожевые полки его войска. По свидетельству летописей, младшими дружинниками иногда населяли целые города. Так, под 1159 годом Святослав Ольгович говорит Изяславу Давидовичу: *Виждь мое смирение, колико на ся поступах, езях Чернигов с семью го­род пустых, в них же седят псареве и половцы*. Или в другом месте ле­тописи, под 1179 годом упоминается о волостях, занятых седельниками

141

княжескими. Вероятно, младшими же дружинниками были заняты го* рода, пограничные со степями, и они же содержали разъезды в степях для наблюдения за кочевниками. Этот обычай был искониьш в русской земле: еще Владимир построил несколько крепостей в Прид непровье для защиты от печенегов и других кочевников и поручил охрану их млад­шим дружинникам. Точно так же впоследствии московские государи по­строили целый ряд крепостей от Оки почти до Черного моря, в которых содержали младших дружинников. Последние поступали на службу не к одним князьям — и старшие дружинники имели также целые полки младшей дружины к содержали ее на свой счет. 5) Младшие дружинни­ки отличались от старших по своим правам перед законом; гак Русская Правда резко различает тех и других дружинников, назначай за убий­ство мужа) т. е. за старшего дружинника, 80 гривен, а за младшего толь­ко 40, наравне с земием.

Младшая дружина имела одинаковое происхождение со старшей, т. е. состояла как из туземцев, поступивших на княжескую службу, так и из пришельцев из разных стран. Люди богатые или знаменитые по своему происхождению и своим подвигам, поступали в старшую дружину, а люди бедные и неизвестные — в младшую. Переход из младшей дружи­ны в старшую был возможен или по особому расположению князя, или по особым заслугам и подвигам. Так, тот отрок, который при Владими­ре Святом победил на поединке Печенежского воина, был сделан бояри­ном с отцом своим. Другой пример того же находим в летописи: Ясин Амбал, пришедший и поступивший на службу к Андрею Боголюбскому безвестным бедняком, впоследствии был любимцем князя и имел в сво­их руках весь княжеский двор и власть над всеми слугами.

Свободный переход дружинников. Так как старшие и младшие дру­жинники были свободными пришельцами и поступали на службу добро­вольно, то поэтому так же добровольно и свободно они могли переходить из службы одного князя к другому. В московских договорных грамотах мы будем впоследствии встречать постоянную статью, которой князья обязывались не препятствовать свободному переходу дружинников от одного князя к другому: *...а боярам и слугам меж нас вольным воля*. В известиях же рассматриваемого времени мы имеем только намеки на свободный переход дружинников или на отсылку их самим князем в слу­чае какой-либо вины; так, под 1169 годом летопись говорит, что Мстис­лав Изяславич отпустил от себя Петра и Нестора Бориславнчей *про ту вину, оже бяху холопе его покрале коне Мстиславли у стаде*. Или под 1211 годом сказано: «Король Андрей (Угрский) я Володислава (боярина) в Галичи, заточи и, ив том заточеньи умре, нашед зло племени своему и детям своим, княжения деля: ecu бо князи не призряху детей его того ради*. Здесь князья не принимают детей Володислава, потому что он хо­тел сделаться князем галицким; следовательно, дети Владиславовы без этой исключительной причивы могли бы перейти на службу к любому

142

князю. Под 1237 годом летопись очень ясно говорит, что дружинники имели право свободного перехода от одного князя к другому; в ней, при описании кончины Василька Константиновича, сказано: *Бе бо Василь-ко сердцем легок, да бояр ласков, никто бо от бояр, кто ему служил и хлеб его ел и чашу пил и дары его имел, тот никого же у иного князя можаше быти за любовь его, излише же слуги свои любляше*. Был ли утвержден договорными грамотами свободный переход дружинников, как это мы видели в московском периоде, или основывался на одном обы­чае, об этом нельзя сказать ничего определенного по неимению истори­ческих свидетельств. Вернее будет сказать, что переход поддерживался обычаем и князья не имели надобности договариваться об этом со свои­ми дружинниками.

ЗЕМЩИНА

Положение дедщик: Новгородской. Киевской, Переяславской, Смоленской, Полоцкой. Волынской и Черниговской. Рязанской и Муромской, Суздальской и Ростовской. Устройство земщины. Элементы лемщины: бояр?, хдоцы.

черныелюди ила смерды. Города. Селения.Поземельное владение. Земли общинные, вотчинные, княжеские, поместные, монастырские и церковные

Положение земщины. Развитие княжеской власти при Владимире по удалении беспокойных варягов в Константинополь, помощь, оказан­ная новгородцами Ярославу в борьбе его со Святополком, и более тесная связь князя с земщиной, естественно, должны были мало-помалу изме­нить прежние отношения земщины к князю, и даже в самом устройстве земщины должны были произойти некоторые перемены. Но по смерти Ярослава, по случаю разделения Руси на уделы и по беспрерывным спо­рам князей изменение отношений земщины к князю и наоборот, а рав-вым образом изменение устройства земщины, было незначительно и шло очень медленно. Впрочем, это было неодинаково во всех местностях Руси: в иных местах оно более и скорее сближалось с киязем и с дружиной, в других — медленнее и позднее. Начнем наше исследование об устройстве земщины в этом периоде с тех местностей, в которых земщина в большей степени удержала свой прежний характер. В этом отношении первое ме­сто принадлежит Новгороду.

Новгородская земщина. Новгородцы, как и в прежнее время, счита­ли себя свободными в выборе князей. К прежним правам в этом деле в настоящем периоде присоединились грамоты Ярослава Великого, будто бы данные новгородцам за помощь в войне со Святополком, как об этом свидетельствуют Софийская и Никоновская летописи. Но эти грамоты до нас не дошли, и в чем они состояли — мы не знаем. В своих сношени­ях с князьями новгородцы постоянно ссылаются на эти грамоты, как на закон, определяющий отношение князя к Новгороду; так, например, в 1228 году новгородцы говорят Ярославу Всеволодовичу: *На всей воли нашей и на всех грамотах Ярославлих ты наш князь, или ты собе и мы

143

собе*. И князья, действительно, иногда признавали эаконкооть этих гра­мот; так, в 1224 году Михаил Всеволодович *целова крест на всей воле новгородстей и на все грамотах Ярославлих*. Но как бы то ни было — действительно ли существовали грамоты Ярослава, определяющие отно­шения новгородцев к князьям, или их не было, — только преемники Ярослава, так же, как и его предшественники, далеко не имели той влас­ти в Новгороде, какой они пользовались в других владениях. Так, новго­родская и псковская земщины воевали И мирились с соседями без всяко­го отношения к своим князьям, даже отказывались иногда сопутствовать князю, ежели он звал их в поход против соседей, с которыми они были в мире. Так, в 1228 году псковичи говорили Ярославу, приглашавшему их против рижан: «Тобе ся, княже, кланяем, на путь ейдем, а с рижаны мы взяли мир». То же говорили и новгородцы: *Мы без своя братьи без пьско-вин не имемся на Ригу и тобе ся княже кланяем». Даже во внутреннем управлении новгородцы назначали князьям известные условия, без ко­торых не принимали их; так, например, князь не имел права посылать в новгородские города и области своих судей и правителей; также не мог без суда и объявления вины лишать власти выборных новгородских чи­новников; даже право сажать посадников, во всех княжествах Руси при­надлежавшее князьям, в Новгороде с 1126 года принадлежало новгород­скому вечу, так что посадник почти не зависел от князя. То же должно сказать и о тысяцком, который также был избираем вечей и почти не подчинялся князю. Князь даже не имел права жить в Новгороде, а все­гда жил в Городище, находившемся в пяти верстах от Новгорода вверх по Волхову, и все свои дела производил там, в Новгород же он мог только приезжать и то без дружины. Как было в Новгороде, так было и в приго­родах новгородских, так что отношения князей к Новгороду в настоя­щем периоде были менее близки, нежели при Рюрике и его ближайших преемниках. И хотя русские князья называли Новгород своей отчиной, но это только в том значении, что их предки из того или другого поколе­ния Ярославова, в то или другое время княжили в Новгороде, собственно же весь новгородский край по правам тамошней земщины составлял от­дельное и почти независимое владение, нисколько не подходящее под категорию других русских владений. Сами князья русские сознавали это, ибо ни один из них и ни один княжеский род не думал утвердиться в Нов­город и при первом удобном случае {даже любимейшие новгородские кня­зья, например Мстислав Удалой) спешили удалиться в другие владения, даже гораздо менее значительные в сравнении с Новгородом. И если иные князья старались удержать за собой Новгород, то не с тем, чтобы жить там, а чтобы только пользоваться доходами и управлять тамошним кра­ем через своих наместников.

Киевская земщина. С новгородской земщиной было довольно сходно устройство земщины киевской. Постоянное стремление всех княжеских родов владеть Киевом, как первым и богатейшим городом, имело пря-

144

мим следствием то, что там не утвердился ни один княжеский род, а Киев не сделался отчинным владением. Киевская земщина, при всем своем желании сблизиться с каким-либо княжеским родом, не сблизилась ни с одним, хотя к некоторым и высказывала особенное расположение и пре­данность, например, к роду Мономаха. В продолжение 190 лет, от смер­ти Ярослава Великого до покорения Киева монголами, киевскими кня­зьями успели побывать отчинные князья и черниговские, и переяславс­кие, и туровские, и новгород-северские, и смоленские, и волынские, и суздальские, и даже один из полоцких князей, так что, за исключением князей рязанских и галицких, все роды остальных князей русских в раз­ное время владели Киевом, отнимая его друг у друга. Все эти обстоятель­ства должны были поставить разноплеменную, богатую и торговую ки­евскую земщину в положение более или менее независимое, так что она в иное время могла произвольно менять князей, оставлять неугодных и приглашать тех, которые ей нравились, или одним помогать, а других оставлять без помощи. Сами князья, до покорения Киева войсками Аид-рея Боголюбского в 1169 году, уважали голос киевлян и всегда отдавали предпочтение тому искателю киевского престола, который имел на сво­ей стороне киевскую земщину. До княжения Всеволода Ольговича киев­ляне сами приглашали себе князей; так, изгнавши Изяслава, они при­гласили Святослава, после Святополка пригласили Мономаха, а после Мо­номаха — Мстислава. Но со времени княжения Всеволода Ольговича киевский престол стал заниматься по договору союзников. Но и тогда ки­евская земщина еще не утратила своего значения в выборе Князев, так что князья одинаково дорожили как союзом с князьями, вступившими с ними в договор, так и союзом с киевской земщиной, и если киевский князь вступал в союз с другими князьями без земщины, то положение его в союзе было очень незначительно. Таким образом, в отношениях к князьям киевская земщина имела много сходства с земщиной новгород­ской; но Киев далеко не имел той полноты земского устройства, какая была в Новгороде — поэтому киевляне даже на короткое время не могли оставаться без князя. Без князя у них не было административных средств ни для поддержания внутреннего порядка, ни для защиты от внешних нападений. Смерть киевского князя или переход его в другое владение немедленно вызывали в киевлянах потребность в приглашении другого князя. Так, в 1154 г., когда Ростислав, разбитый черниговскими князь­ями, оставил Киев, то киевляне немедленно послали каневского еписко­па Демьяна к Изяславу Давидовичу и предложили ему киевский стол: *Поиди Киеву, атъ не возмут нас половцы*; и в летописи прямо назва­на причина приглашения: чпогды тяжко быстъ кияном, не остал бо ся бяшет у них никакое князь*. Но эта настоятельная необходимость в князе ве могла сильно стеснить киевскую земщину, потому что охотников кня­жить в Киеве всегда было много, и они были наготове, почти у ворот, а это всегда давало большое значение киевской земщине, так что князья

145

до 1169 года владели Киевом не иначе, как с согласия и уговорившись с тамошней земщиной. Так, в 1154 году, по смерти Вячеслава, дружина говорила Ростиславу, владевшему Киевом от имени Вячеслава: *Вот, князь, Бог взял твоего дядю Вячеслава, а ты еще не соглашался с киев­лянами, — поезжай в Киев и уговорись с тамошними людьми*. Бели об­стоятельства не дозволяли Киеву сделаться отчиной какого-либо княжес­кого рода, то еще меньше они дозволяли земщине сблизиться с дружи­ной; все дружинники, начиная с дружинников Всеволода Ольговича, были чужеземцы, пришельцы в Киев, и так как князья княжили боль­шей частью недолго, то и дружинники также не могли долго оставаться в киевских владениях: их или изгоняли дружинники, приходившие с новым князем, или сами киевляне, как это было с дружинниками Всево­лода Ольговича, или Юрия Долгорукого. Невозможность сблизиться ни с одним княжеским родом и ни с одной княжеской дружиной и недоста­ток в общественном устройстве, не позволявший жить без князя, — про­извели то, что киевская земщина была большей частью равнодушна к сво­им князьям — одних встречала, а других провожала без особого участия и старалась как можно меньше принимать участия в их спорах, так что редкий князь мог рассчитывать ва помощь киевской земщины, чтобы удержаться в Киеве. Даже любимым князьям киевляне помогали не усер­дно и прямо говорили: *Князъ, теперь не твое время — уезжай из Киева и приезжай назад, когда будешь силен, тогда мы твои, лишь только уви­дим, твои знамена*. Таким образом, киевляне удерживали своего князя только тогда, когда он был силен, и этим успевали спасать себя и свой город от разграбления во время княжеских междоусобий, так что лето­писи на протяжении 190 лет, от смерти Ярослава до покорения Руси мон­голами, насчитывают только три случая, когда Киев был разорен князь­ями; но после того, как Киев в 1169 году был взят и разграблен войсками Андрея Боголюбского, киевская земщина сразу потеряла свое значение; как прежде киевляне не заботились о поддержании своих князей, не имея отчинного князя, так теперь ни один князь не хотел защищать их самих. С 1169 года князья уже не спрашивали голоса веча киевского, как преж­де, так что Киев еще за 70 лет до нашествия Батыя потерял всякое значе­ние, и князья в нем были уже не выборные или вотчинные, а посаженни-ки других князей — то суздальских, то черниговских, то смоленских. Ко­нечно, Киев и в это время был еще очень богат, только поэтому князья и добивались власти над ним; овладевши же Киевом, князья обращались с ним как с добычей, как с чужим городом, грабили и разоряли его, но не думали променять на него свои родовые владения. Вообще Киев вытер­пел в это время все несчастия и унижения, какие только мог вытерпеть город, не имевший своего отчинного князя; его только грабили и никто из князей не хотел вступиться за него. Припомним осаду его в 1203 году Рюриком Росгиславичем, который отдал его на разграбление половцам, которые грабили и сожгли верхний и нижний город, а жителей увели

146

пленниками в степи. Здесь Киев вполне пожал плоды своих своекорыст­ных отношений к князьям и утратил всякое значение.

Земщины: Переяславская {Переяславля русского), Туровская, Пере сотницкая. Курская и др. незначительных городов Приднепровья по сходству своего устройства очень близки к киевской земщине. Здесь кня­зья, по большей части, часто менялись и, следовательно, не могли сбли­зиться с земщиной, равно как и их дружинники. Впрочем, земщина го­родов этого разряда далеко не пользовалась тем значением, каким пользо­вались киевляне: так как эти города были небогаты и незначительны, то охотников княжить в них было немного и они, большей частью, давались в придачу к другим владениям или же отдавались второстепенным кня­зьям по договоренности с киевским князем; следовательно, тамошняя земщина находилась, большей частью, в зависимости от внешних обсто­ятельств, от перемен в Киеве и других значительных владениях. Это же было причиной тому, что эти города нередко подвергались опустошени­ям от сильных князей, которые, желая страхом привлечь к себе слабей­ших, иногда беспощадно жгли и разоряли их области.

Вообще яемщина всех этих городов была далеко не самостоятельна. Даже земщина более важного из них, Переяславля, пользовалась, срав­нительно с киевской и новгородской земщинами, очень незначительны­ми правами. Они, так же как и киевская земщина, не отличались привя­занностью к своим князьям; поэтому князья менялись у них очень часто и, таким образом, они не сблизились ни с одним княжеским родом; от это­го и участь большей части этих городов была одинакова с киевской зем­щиной, под покровительством которой они состояли. Когда в 1169 году Киев был разрушен и киевская земщина потеряла свое значение, то и все Приднепровье, за исключением черниговских владений, было расхище­но и разорено. Совсем другое значение имела земщина в тех владениях, которые сделались отчинными в каком-либо одном роде князей; так, на­пример, в Галиче, Смоленске, Полоцке, Ростове, Суздале, Рязани, Муро­ме, на Волыни с Иэяслава Мстиславича и в Чернигове с Всеволода Ольго-вича отчинность княжеской власти в одном роде произвела то, что земщи­на более или менее притянула к себе дружину и потому получила большую силу и значение. Но и в этой категории владений значение и сила земщи­ны не везде были одинаковы.

Галицкая земщина была самой сильной среди земщин этого разря­да. В Галиче, где постоянно княжил один род, притом не дробившийся на ветви, утратилось всякое различие между дружиной и земщиной; там дружинники так успели слиться с земщиной, что сделались главными землевладельцами и предводителями земщины, так что летописи посто­янно называют их галкцкими боярами или мужами, но не княжескими, как в большей части других владений. Дружинники сделались аристок­ратами земщины, в явный ущерб власти князя и свободы народа. Галиц-кие бояре еще при Ярославе Осмосмысле начали выказывать большое

147

своеволие и вмешиваться даже в семейные дела князя; так, в 1173 году галичане, предводимые боярами, избили приверженцев Ярослава, Чаг-рову чадь, сожгли княжескую любовницу Настасью, захватили самого Ярослава и обязали его клятвой жить в любви с княгиней По смерти Ярослава они разделились на партии и стали произвольно распоряжать­ся и княжеской властью и обществом; своеволие их дошло ДО того что они произвели мятеж, изгнали из Галича старшего сына Ярослава, Оле­га, и перевели на галицкий стол из Перемышля другого сыяаего, Влади­мира. Потом, через год, они вынудили и Владимира бежать в Венгрию и после этого, в продолжение 56 лет, постоянно ссорились между собой и продавали галицкий стол разным князьям. Хотя во всех переменах кня­зей главными руководителями были бояре, но тем не менее яарод не за­мер совершенно, и через 56 лет, когда в Галиче стал единодержавным князем Даниил Романович, Галич восстановил прежнюю силу и значе­ние и сделался сильнейшим княжеством на Руси.

Смоленская земщина. В Смоленске, постоянно остававшемся за ро­дом Ростислава Мстиславнча, внука Мономахова, земщина также полу­чила большое значение, благодаря тесному соединению с дружиной. Смо­ленская земщина, хотя никогда не исключала из княжения племени Ро­стислава, тем не менее принимала большое участие в общественных делах. Князья смоленские были очень ограничены земщиной, так как не моглк опереться на дружину, которая была заодно с земщиной, и потому волей неволей должны были считаться во всем С земщиной:. Насколько смоленская земщина имела значение в Делах междукняжеских видно из истории смоленского князя Ростислава. Когда Ростислава пригласили в Киев по смерти Юрия Долгорукого, он дослал туда прежде себя от смоль-нян мужа Ивана Ручечника и от новгородцев Якуна договориться с при­глашавшими князьями и киевлянами о том, на каких условиях они При­нимают его в киевские князья. Это посольство земцев, а не дружинников прямо указывает на сильное участие земщины в делах княжеских: здесь Ростислав принимает киевский стол явно с согласия смольнян и новго­родцев; он считает для себя одинаково нужным как согласие князей и киевлян, приглашавших его в Киев, так и земцев новгородских и смо­ленских, отпускавших его на киевский престол; следовательно, уезжая княжить в Киев, Ростислав еще дорожил расположением смольнян и, так сказать, не хотел разрывать своей связи со Смоленском. Смоленские зем­цы, крепко любившие князей, поступавших по обычаям смоленским, являлись непреклонными, как только князья оказывали неуважение к народным правам. Так, сын Ростислава, Роман, когда по воле Андрея Бо-голюбского занял Киев и, не посоветовавшись со смоленской земщиной, дал Смоленск своему сыну Ярополку, возбудил негодование земцев, кон­чившееся изгнанием Ярополка и передачей Смоленска брату Романа, зна­менитому защитнику народных прав Мстиславу Ростиславичу. Впрочем, изгнание Ярополка не рассорило смольнян с детьми первого их отчинло-

148

го князя, любимого народом Ростислава: они через два года признали своим князем самого Романа, когда тот по обстоятельствам вынужден был оставить Киев и возвратиться в Смоленск; а по смерти Романа с радостью приняли брата его, Давида, и все вместе со своим епископом и духовен­ством вышли встречать его. Но те же самые смольняне, которые так ра­душно встретили Давида, уже в П85 году восстали против князя, видя в его действиях нарушение своих прав. Летописец говорит об этом, следую­щее: «... встал бысть в Смоленске промежду князем Давыдом и схоля-ны и много голов паде лучших муж*. Смоленская земщина принимала также деятельное участие и в воинах своих князей. Так в 1216 году, во время войны Юрия и Ярослава Всеволодовичей, князей суздальских, с новгородцами, в союз с последними вступил князь смоленский Влади­мир Рюрикович, а с Владимиром приняли участие в походе и смоленс­кие земцы своим полком. Об участии земцев в делах мира свидетельству­ют договорные грамоты Мстислава Давидовича с Ригой и Готским бере­гом. В этой грамоте прямо сказано, что для переговоров о мире князь посылал в Ригу от смольнян попа Еремея и сотского Пантелея, а еще прежде сих послов вел переговоры с немцами Тумаш смольнянин. По смерти Мстислава Давидовича смоленская земщина думала иметь выбор­ных князей из других княжеских домов, но это ей не удалось1.

Полоцкая земщина была давно уже отделена от других земщин. Она выделилась из общей связи русской земли едва ли еще не при Олеге, по­тому что в это время имела своего самостоятельного князя. При Влади­мире Святом полоцкое княжение досталось сьшу его Изяславу и с этого времени почти постоянно находилось в его роде. Временно, при Мстиславе I, который выгнал Изяславичей из их владении, полоцкое княжение было присоединено к Киеву, но во время междоусобий, проис­шедших между Мстиславичами, Изяславичи волей полоцкой земщины были вызваны из Греции, где они жили после удаления »з Полоцка и снова стали владеть полоцким княжением. После этого полоцкая земщи­на получила такую силу, какой, за исключением Новгорода, не имела ни одна земщина. Впрочем, отношения полоцкой земщины к своим князь­ям были не совсем одинаковы с новгородской. Как в Новгороде, так и в Полоцке князья были выборные, но разница в этом отношении состояла в том, что новгородцы выбирали князей из всех Рюриковичей, а полоча-не только из потомков Йзяслава Владимировича; с другой стороны, кня­зья, избираемые новгородцами, имели где-нибудь свои особенные, отчин­ные владения, так что если новгородцы прогоняли своего князя, то он удалялся в свое владение. Полоцкие же князья не имели других владе­ний, кроме Полоцка, и если бы полочане вздумали лишить власти своего князя, то ему некуда было бы деваться; поэтому князья в Полоцке были более стеснены, более зависимы от земщины, чем в Новгороде. Чтобы не

1 Смоленская земщина.Сы. Рассказы из Русской Истории Беляева; т. I, стр. 344 - 348.

149

оставаться без владений, они волей-неволей непременно должны были соглашаться на все условия и требования земщины, или искать себе по­кровительства у соседних князей, или держаться полудикой соседней Литвы. Надо заметить, что Литва была колонизована полочанами и кри­вичами. Северный край ее, почти до устьев Западной Двины ж Немана, был колонизован полочанами, а южный, почти до Припяти — кривичами, по­этому она зависела от Полоцкого княжества: но так как племена литовс­кие не были ославянены к притом имели своих князей (ккязцы), число которых было очень значительно, так что чуть ли не в каждой литовской деревне был свой князь, то полоцкие князья, в случае раздоров с земщи­ной, нередко искали покровительства у литовцев и с их помощью занима­ли то или другое из полоцких владений. При таком порядке полоцкая зем­щина к концу XII столетия достигла такой степени самоуправления, что заключала мирные договоры с соседними владетелями, не спрашивая об этом своих князей; так, в 1186 году полочане заключили мир с Давидом Ростиславичем Смоленским прямо от своего имени, а не от имени князя: *И сдумаша полочане, рекуще: не можем мы стати противу новгород­цем и смолъняном, и собрашася ecu и идоша к ним и сретоша и на межах с поклоном и честию*. Все это довело полоцкую земщину до того, что она лишилась своих отчинных князей, много дотерпела от княжеских междо­усобий и подчинялась попеременно черниговским и смоленским князьям и, наконец, была покорена литовцами при Гедимине и Витовте1.

Волынская и Черниговская земщины, жили постоянно с одними кня­жескими родами, первая за потомством Изяслава Мстислазйча, а вторая за потомством Давида и Олега Святославичей, следовательно, имели мно­го времени сблизиться со своими князьями и их дружинниками; но час­тые войны князей с соседями и сильное участие в делах других княжеств заставляли тамошних князей постоянно усиливать свои дружины; а во вре­мя войны на дружинную службу было всегда много охотников и из земцев в надежде на добычу. Все это не позволяло земщине поглощать дружину, как это было в Галиче, Смоленске н Полоцке. На Волыни, в черниговской и северной стороне дружина всегда была настолько сильна, что земщина не могла иметь над ней большого перевеса и присвоить себе более реши­тельное влияние на дела общественные; частые нападения соседей и набе­ги половцев заставляли земщину дорожить княжеской дружиной, как надежной помощью при защите родной земли. Поэтому в летописи мы не встречаем ни одного известия, которое бы указывало на несогласие меж­ду земщиной и князем ни на Волыни, ни в черниговском крае.

Рязанская и Муромская земщины2 еще со времен Мстислава Вели­кого имели своих отчинных князей из рода Ярослава Святославича, ко-

1 Си, Полоцкая земщина. Рассказы из Русской Истории Беляева. Т. [,стр. 332-354.

1 См. Рязаяско-муромская земщина. Рассказы из Русской Истории Беляева. Т. I, стр. 332 - 344.

150

торые были там постоянно. Эта отчинность князей из одного и того же рода способствовала тому, что земщина этих городов получила огромное значение; она не только участвовала наравне с дружиной во всех обще­ственных делах и войнах князя, но действовала самостоятельно и одна, когда князь ее почему-либо не мог действовать; так, когда в 1154 году Юрий Долгорукий выгнал Ростислава Рязанского и посадил на его мес­то своего сына Андрея Боголюбского, рязакцы ночью подвели к городу Ростислава с половцами и Андрей едва успел убежать из Рязани в одном сапоге, а дружина его была частью убита, частью потоплена в реке; или в 1207 году, когда Всеволод Юрьевич выгнал из Пронска тамошнего кня­зя Михаила, то проняне выбрали себе в князья одного из родственников Михаила, Изяслава Владимировича и три недели бились с войсками Все­волода. Когда же Всеволод посадил сына своего Ярослава в Рязани, зас­тавив рлзанцев выдать ему своих князей, и Ярослав стал поступать не по обычаям рязанским, то рязанцы стали сноситься с пронскими князь­ями и хотели им выдать своего князя. Хотя замысел этот и не удался, и Всеволод отвел множество рязанских бояр во Владимир, но рязанцы ото­мстили ему в том же году опустошением окрестностей Москвы и доби­лись того, что сын Всеволода Юрий заключил с рязанскими князьями мир и отпустил взятых в плен бояр. Есть известия, что рязанцы (они на­зываются в летописях буими, гордыми, своеобычными людьми), когда князья присылали к ним наместника, прогоняли его и управлялись сами, так что управление самих родовых князей было сильно стеснено земщи­ной. По дошедшим до нас рязанским жалованным грамотам мы видим, что даже их князь давал не только от своего лица, но и от земщины. Та­ким образом, рязанская земщина была настолько крепка, что успела отстоять свою независимость и тогда, когда князья ее были или побиты, или в плену. Такому развитию земщины главным образом способство­вало то, что там постоянно был один княжеский род и те же дружинни­ки, которые так слились с земщиной, что составили с ней одно нераз­дельное целое.

Суздальская и Ростовская земщины1, прежде почти неизвестные и подчинявшиеся княжеским посадникам, присылаемым сперва из Кие­ва, а потом, со времени Владимира Мономаха, из Переяславля, и не имев­шие никакого голоса в княжеских отношениях, с возвышением Юрия Долгорукого так усилились, что стали одними из первых земщин и дер­жали у себя князей, хотя и из одного и того же рода, но ве иначе как по вольному избранию. Так, по смерти Юрия Долгорукого суздальская и ро­стовская земщины избрали себе в князья сына его Андрея Боголюбского не по старшинству, а только по желанию, потому что Юрий в завещании распорядился, чтобы ему наследовали младшие сыновья его Всеволод

Си. Суздальская земщина. Рассказы из Русской История Беляева. Т. I, стр. 337 - 339.

151

и Василько, но суздальцы и ростовцы выгнали этих князей и приняли Андрея. А по смерти Андрея Воголюбского суздальская н ростовская зем­щины, помимо сына его, вольными голосами признали своими князья­ми племянников его Мстислава и Ярополка Ростиславичей. Этих же кня­зей сначала признали и владимирцы; но когда Ростиславячи стали пло­хо править, то владимирцы собрали вече и прямо сказали: «Мы по своей воле избрали князей, а они пустошат землю нашу, как бы не думая оста­ваться в ней князьями» и послали звать к себе в князья брата Андреева Михаила Юрьевича, по смерти которого они избрали другого его брата, Всеволода и целовали крест на него и его детей. Вследствие этого отделе­ния владимирской земщины от суздальской и ростовской, началась не­бывалая до того война земщины с земщиной, война, замечательная тем, что в ней главными деятелями были не князья, а земщины, так что кня­зья иногда были готовы заключить мир, но земщины не соглашались на это. Так, во время этой войны, Всеволод предложил племяннику заклю­чить мир с тем условием, чтобы поделить полюбовно владения, и когда племянник согласен был принять предложение дяди, то ростовцы прямо объявили: * Ежели ты дашь мир Всеволоду, то мы не дадим*. Или вла­димирцы, победив ростовцев и Мстислава, требовали у Всеволода, чтобы он казнил взятых в плен ростовцев: *Княже! мы тебе добра хотим и за тебя головы свои складываем, а ты держишь врагов своих просто, а се враги твои и наши — суздальцы и ростовцы, любо казни их, любо слепи или отдай нам*.

По смерти Всеволода сын его Ярослав, которому по завещанию на­значался Переяславль (Залесский, Суздальский), утвердился в этом го­роде не иначе, как с согласия самих переяславцев. Он, прибывши в Пере­яславль, собрал вече и говорил переяславцам: * Бритья переяслаецы!вот отец мои отошел к Богу, а вас отдал мне, а меня вам дал на руки; ска­жите, братья, хотите ли меня иметь у себя, как имела отца моего и сложить за меня свои головы*. И отвечали переяславцы: Ючень, госпо­дине, да будет так; ты наш господин, ты наш Всеволод*. Но несмотря на сильное влияние земщины в этом крае, очень долго не угасавшая враж­да старой ростовской и суздальской земщины с молодой земщиной — вла­димирской препятствовала той и другой земщине поглотить в себе кня­жескую дружину, вследствие чего здесь произошло почти единственное на Руси явление — отдельность и не подчиненность друг другу дружины и земщины при сильной преданности той и другой князю. Это исключи­тельное на Руси отношение между дружиной и земщиной было, кажет­ся, одной из причин, по которой суздальско-ростовский край особенно усилился и впоследствии в лице Москвы подчинил себе всю Русь; ибо собственно дружинникам на Руси нигде не удалось совершенно подчи­нить себе земщину, и те русские владения, где земщина успела погло­тить дружину, все рано или поздно пали, и именно от поглощения дру­жины земщиной.

152

Устройство земщины. Старое земское устройство, составлявшее су­щественную основу жизни русского общества, продолжало существовать по-прежнему, охраняло законную самостоятельность общества от всех внешних притязаний, способствовало его постепенному и правильному развитию и не допускало погибнуть русскому народу в княжеских меж­доусобиях и в войнах с внешними неприятелями. Собственно обществен­ное устройство земщины в настоящем периоде по-прежнему оставалось общинным, как в городах, так и в селениях. Развитие княжеской власти нисколько не касалось этого устройства, да и не имело в том никакой нужды, потому что не было началом противоположный и уничтожаю­щим; напротив, земщина примкнула к ней, как туловище примыкает к голове. Все известия летописей и официальных памятников за настоя­щее время служат только дополнением и объяснением того, что мы уже знаем об общинном устройстве земщины в первом периоде. Как и в пре­жнее время, Русская земля еще продолжала состоять из разных круп­ных и мелких общин, находившихся в более вли менее тесной связи друг с другом. Общины сии носили название городов и селений. Городами тогда назывались те главные крупные общины, к которым тянули мелкие об­щины; они делились на старшие города и пригороды. Сельские также де­лились на села и починки, а несколько сел и починков, состоявших в свя­зи друг с другом, образовывали новые центры, подчиненные городам и назывались волостями, так что любой край в Русской земле непременно имел в себе главный город, от которого большей частью получал и свое название; в каждом крае от главного города зависели и тамошние приго­роды, т. е. или колонии главного города, или городе, построенные на зем­ле, тянувшей к старому городу, даже если они были населены выведен-цамя из других земель. Целый край, тянувший к своему старому городу, одновременно с властью княжеской управлялся и вечем старого города, от которого зависели и пригороды; в каждом пригороде также было свое вече, которому повиновались волости, тянувшие к городу; равным обра­зом волости и каждая мелкая община имели свой мир, свое вече, приго­вору которого должны были повиноваться члены общины. Таким обра­зом, каждый край Русской земли был союзом общин, его населявших, или большим миром, состоявшим из союза малых миров, населенных на его земле и ему подчиненных, а вся Русская земля была общим русским миром. Но для этого общего мира во времена сыновей Ярослава и долго после них еще не было выработано жизнью и историей общего веча, ибо ни один большой мир, ни один самостоятельный край Русской земли не признавал себя подчиненным другому краю; а из князей того времени, и Долго после, ни один не мог назваться главой и представителем всего рус­ского мира, ибо каждый из них был только князем одного или несколь­ких больших миров Русской земли. Связь, выражающая единство обще­го русского мира, или всей Русской земли, тогда состояла только в един­стве религии, языка и общественного устройства.

153

Кроме общих указаний об устройстве русского общества в первой половине второго периода, мы имеем еще частные указания двух родов: официальные памятники того времени и летописи. К официальным па­мятникам относятся: во-первых, Русская Правда, во-вторых, уставы княжеские и, в-третьих, договорные грамоты. В Русской Правде мы на­ходим известия об устройстве Новгорода, а именно — в статье о городс­ких мостовых мы видим, что община новгородская уже находила нуж­ным мощение улиц и наблюдала за исправным исполнением этой побив-ности. Тут же встречаем известие, что Новгород, кроме деления на концы и улицы, еще делился на сотни, которых в статье насчитывается десятьс названием каждой по имени сотского (Давыда ста, Слеяцева ста и пр.). Это же известие о сотских подтверждается другим, официальным извес­тием, а именно уставом Всеволода Мстиславича, где сказано, что Всево­лод для рассуждения об уставе созвал десять сотских и старосту Болес­лава и бирича Мирошку и старосту Ивянекого Ввсяту. Другая уставная грамота Всеволода, данная церкви Иоанна Предтечи на Опоках, свиде­тельствует, что Новгород в своем земском устройстве состоял из несколь­ких общин, составлявших приходы, улицы и концы, которые имели сво­их старост, особых для житьих людей и купцов и тысяцкого, особого для черных людей на весь Новгород. Эти представители и начальники каж­дой общины управляли всеми ее делами и судом; они же собирали и заве­довали вкладами, получаемыми ими от всякого нового члена, поступаю­щего в купеческую сотню или общину. Каждый пригород новгородский делился на присуди, имевшие определенную окрестность, которая тяну­ла к нему судом и данью, обязывалась помогать ему во всех его нуждах и сама имела право на его помощь. Присуди делились на погосты, которые состояли из нескольких селений, имевших в погосте свой суд и управу; все общественные дела сельчан решал погост. Образование погостов в нов­городских владениях относится к глубокой древности; о погостах упо­минается уже при великой княгине Ольге. А в начале XII века мы нахо­дим, что княжеская дань в новгородских владениях раскладывалась по погостам и погосты уже были в самых отдаленных новгородских владе­ниях, куда только достигла новгородская колонизация; в грамоте новго­родского князя Святослава Ольговича, данной в 1137 году на десятину в пользу новгородской епископии, десятина разложена уже на погосты, которых насчитано до 47; погосты упоминаются уже на Онеге, в Заволо-чье и по берегам Белого моря. Погост в новгородских владениях был пер­воначальной бытовой формой новгородской колонизации; где только за­водились новгородские поселения, там прежде всего являлись и погос­ты. Погост в волости или присуде значил то же, что улица в городе, т. е. бытовую единицу — общину. Собственно селения, деревни и починки в новгородских владениях были очень мелки и малолюдны — они больше походили на хутора, чем на деревни и состояли из одного или двух дво­ров и редко из десяти; сами собой, отдельно они не могли составлять ка-

154

кое-либо самостоятельное целое и по необходимости спешили примкнуть к какому-либо ближайшему центру, чтобы составить союз, в котором иметь постоянную защиту, отпор внешним нападениям, суд и управу в сношениях друг с другом, и таким ближайшим центром или бытовым союзом, без всякого административного характера, был погост. Админи­страция только впоследствии воспользовалась готовый учреждением ясиэни, чтобы с распоряжениями из города относиться ае к мелким, едва уловимым единицам — селениям, а к союзам более заметным и уже име­ющим свою бытовую организацию и свое управление. Лучшим доказа­тельством всего это исторического порядка образования погостов служит, во-первых, то, что управление в них постоянно выборное, местное, без участия городских властей; во-вторых, неравномерность населения од­ного погоста с другим; так, например, по переписной окладной книге 1500 года в Ладожском присуде считалось: в Ильменском погосте 28 де­ревень, 31 двор и 53 человека населения; в Полоцком погосте — 43 де­ревни, 63 двора и 106 человек; в Теребужском погосте — 137 деревень, 201 двор и 337 человек, и т. п. Очевидно, что администрация не могла допустить такой несоразмерности деревень, причисленных к погосту, если бы погосты были ее учреждением, а не бытовой формой жизни, об­разовавшейся исторически. Погост, как чисто бытовое, а не администра­тивное учреждение, состоял из деревень разных разрядов, по праву вла­дения на землю. В одном и том же погосте были деревни и черные и вла­дельческие, среди которых встречались и монастырские, и боярские, и своеземные, и принадлежащие тому или другому концу, или улице в го­роде. Все они в экономическом отношении управлялись каждый разряд особо — черные сами собой, а владельческие или самим владельцами, тут же живущими, или присылаемыми от них ключниками н посельскими; но суд, управа и все общественные распоряжения были одни и те же для деревень всех разрядов н производились на погосте или старостами и сот­скими, которые выбирались самим жителями, часто даже без отноше­ния к владельцам, или погостским вечем, сходкой, и до этого суда и уп­равы землевладельцы не касались, исключая те случаи, впрочем, доволь­но частые, когда частные землевладельцы получали от новгородского веча особые грамоты на суд и управу в своих владениях.

В каждом погосте деревни и села, по различию прав владения землей, разделялись на три вида: к 1-му принадлежали земли черные, составляв­шие собственность государства, они были предоставлены во владение всем свободным людям, желавшим там поселиться, !тод одним необходимым условием — тянуть к главному городу судом и данью по земле и воде, т. е. принять на себя обязанности по отношению к государству; на таких зем­лях и при таком условии без различия в правах селились и жители города, и пришельцы, и исконные старожилы в стране, хотя бы и не новгородско­го племени. Эти земли не подлежали частному отчуждению: продаже, да­рению, передаче по завещанию и т. п., и хозяин, оставляя такую землю,

155

терял всякое право на нее, как на свою принадлежность. Ко 2-му виду принадлежали владельческие земли, составлявшие собственность или целого города, или какой-нибудь городской общины. Эти земли отдава­лись на оброк всякому, кто желал на них селиться, причем земли, при­надлежащие целому городу, нередко приписывались к какой-либо обще­ственной должности; а потому лицо, получавшее эту должность, вместе с тем получало и право на пользование доходами с приписанной земли, как жалованье за службу. Земли этого разряда подлежали частному от­чуждению и составляла собственность общин, владевших ими. 3-й вид — земли, составлявшие частную собственность бояр, купцов, монасты­рей, церквей и других частных собственников. Эти земли могли свобод­но продаваться, дариться, меняться и т. д., вообще владельцы этих зе­мель имели полное право частного отчуждения, которое ограничивалось только одним запрещением — передавать их иноземному государю.

Городские земли, как в Новгороде, так н в пригородах, были двух родов: тяглые и не тяг я ые. Тяглые земли разделялись на три вида*. 1) зем­ли своеземцев, т. е. принадлежавшие собственникам, имевшим собствен­ность в том же уезде. 2) Земли городских людей лучших и молодших, имевших только право владения этими землями без права отчуждения. 3) Поземные, т. е. такие, которые отдавались городскими жителями на оброк. Все эти земли были тяглые, т. е. они несли известные городские повинности и вносили в городскую казну определенные платежи. Не тяг­лыми же назывались земли, которые не несли никаких общественных повинностей и не платили податей. Это были: 1) земли церковные., 2) зем­ли, назначавшиеся служилым людям вместо жалованья за службу. Вот земское устройство и распределение резных поселений и земель в Новго­родской области.

То же самое, по свидетельству Ростиславовой договорной грамоты (1150 г.) было и в Смоленской области. По свидетельству этой грамоты, в Смоленской области насчитывалось 43 города с уездами, которые делились на погосты. Каждый из погостов состоял из нескольких селений. Все уез­ды были подробно описаны, с обозначением, сколько брать с какого уезда податей и разных пошлин. Первые уменьшались и увеличивались, смот­ря по тому, оскудевали или богатели уезды и погосты с их населением. Такая или какая иная форма областных разделов была в других русских владениях, по официальным памятникам нам неизвестно, во что во всей Руси продолжало действовать между земцами общинное устройство в про­должения всего настоящего периода лучшим доказательством служит Рус­ская Правда во всех своих редакциях. Юридическое значение общины в разных статьях Русской Правды раскрывается с большими подробностя­ми и показывает, что община была постоянной, исключительной формой на Руси. Такие указания об общественном устройстве русского общества дают нам, во-первых, законы уголовные, находящиеся в Русской Правде, во-вторых, законы гражданские. Начнем с законов уголовных.

156

В Русской Правде мы находим указания на то, что вся Русская зем­ля, в отношении к платежу вир по уголовным делам, разделялась на об-щины, называвшиеся вервями. Каждая такая община принималась за­коном, как юридическое лицо и, когда это требовалось законом, платила сообща дикую виру. Вераи составлялись по свободному согласию членов я нисколько не обусловливались ни родством, ни местом жительства. Членом верви признавался только тот, кто ежегодно вносил определен­ную сумму. Каждый член по яьзовался покровительством и защитой всей общины, но он лишался права на это покровительство, как только ока­зывался явным нарушителем общественного покоя — разбойником или грабителем. Подобных членов община сама выдавала квязю.

В узаконениях Русской Правды по делам гражданским мы точно так же находим указания на общинное устройство Русской земли. По смыс­лу этих указаний семья представляется прямым членом общины без по­средства рода. Русская Правда знает только семью и ограждает ее права, не признавая рода. Это яснее всего видно из статей о наследстве, в кото­рых говорится, что по смерти земца или смерда, жившего на общинной земле, имение его переходит сыновьям, а если у него нет сыновей, то име­ние поступает в собственность князя, за выделом из него известной час­ти на приданое дочерям, другие же родственники вовсе не допускаются к наследству. При родовом быте такое разделение наследства было бы немыслимо, значит, Русская Правда не признает рода и отрицает всякое юридическое значение его, — иначе наследство должно было бы перейти к родственникам умершего. Далее в Русской Правде сказано, что име­ние, оставшееся после боярина или дружиннике, отдается сыновьям или же дочерям его, а остальные его родственника не допускаются к насле­дованию. Кроме того, в Русской Правде есть закон, позволяющий выска­зывать свою последнюю волю в завещании, которое должно было испол­няться беспрекословно. Это также вполне противоречит родовому быту: в родовом быте завещание немыслимо, потому что там имение принадле­жит не лицу, а целому роду; значит, если Русская Правда охраняет заве­щание, то не признает рода.

Но всего яснее общинное устройство земщины выступает в статьях Русской Правды об опеке, потому что 1) если она признает опеку, то пря­мо отрицает этим род: при родовом устройстве быта дети никогда не ос­таются сиротами, — следовательно, там неуместно и существование опе­ки; 2) Сам порядок учреждения опеки прямо отстраняет всякое участие и авторитет рода, потому что опека поручается миру, общине. По закону Русской Правды имение передается опекунам, а также и сдается опеку­нами по прекращении опеки не при родственниках, а при посторонних свидетелях. Члены рода или родственники не имеют даже преимуще­ственного права быть опекунами. По Русской Правде опека прежде всего принадлежит жене умершего, без всякого вмешательства родственников в дела опеки. После матери опека принадлежит отчиму; и только в том

157

случае, когда дети умершего не имеют ни матери, ни отчима, опека над ними поручалась близким родственникам. Кроме того, каждый в своем завещании мог назначить опекуном кого хотел — будет ли это близкий родственник его или только приятель, и никто не мог отвергать такого завещания. Сам раздел наследства производился не перед родом, а перед княжеским детским, т. е. судьей, приставленным к подобным делам, или, где его не было перед целым обществом. Общинные же начало постоянно проглядывают в Русской Правде, как при определении частных сделок, так и в делах, относящихся к целому обществу. Так, по определению Рус­ской Правды, сочти все покупки и сделки между частными людьми дол* жны были совершаться или на торгу, или при свидетелях, и свидетели или торговый мытник в случае спора по закону освобождали покупщика от ответственности или подозрения в краже. На торгу же делались все объявления о пропажах и после явки на торгу принявший к себе пропа­жу обязывался возвратить ее хозяину. Покупка раба также непременно должна была быть при «послухах»; в противном случае хозяин лишался своего права. В делах чисто общественных закон обыкновенно относил­ся к целой общине, а не к ее членам в отдельности. Так, в сборе податей и назначении повинностей закон делал свои распоряжения только на об­щины, раскладку же повинностей и податей общины между своими чле­нами производили сами. Таким образом, официальные памятники пока­зывают, что земское устройство в 1-й половине второго периода основы­валось на чисто общинных началах.

■Летописные известия объясняют или дополняют свидетельства официальных памятников. Так, из них мы узнаем, 1)что деление на сотни, имевшие своих сотских, было не только в Новгороде, но и в Кие­ве, Владимире, Галиче и других городах; следовательно, это учрежде­ние было общим земским учреждением по всей Руси. Из летописных известий мы видим, что сотские были довольно значительные земские чиновники, которых и князья, и земщина употребляли и в посольствах и в земских делах. 2) Городские земщины заводили у себя разные об­щественные учреждения, так, в 1230 году смоленская земщина, по слу­чаю мора, устроила четыре скудельницы для погребения умерших. Это известие летописи можно поставить в параллель с официальным свиде­тельством о мостовых в Новгороде; к ним же принадлежат и некоторые другие известия, свидетельствующие, что земская община в русских городах настолько была устроена и развита, что сознавала необходи­мость в разных полицейских мерах, и по мере сил приводила их в ис­полнение. 3) Мы находим, что в то время в земщине еще соблюдались правила подчинения младших городов старшим, и таким образом под­держивалась связь между земщинами тех и других, так что в случае каких-либо притеснений от князя или его наместников младшие горо­да искали защиты у старших. Так, например, когда в 1175 году Ростис-лавичи стали теснить владимирскую земщину, то владимирцы, по ело-

158

вам летописи, *послашася к ростовцем и суздальцея, являюще им оби­ду свою*. В летописи даже прямо выражено правило подчинения млад­шей земщины старшей, откуда лсио видно, что это правило было повсе­местным на Руси. Суздальская летопись под 1176 годом говорит: *Нов-городцы бо изначала и смольняне и кияне и полочане и вся власти, яко же на думу, на вече сходятся, на чем же старшие сдумают, на том же пригороды станут*. Следовательно, помимо княжеских отношений городские земщины на Руси имели свои земские отношения, свои свя­зи и свое устройство, до которых князья не касались. Впрочем, это об­щее правило подчинения младших городов старшим в настоящем пе­риоде уже начинает колебаться. Младшие города во многих местнос­тях настолько усилились, что могли освободиться от покровительства и помощи старших городов. Этому, конечно, много способствовали и сами князья, которые вовсе не были заинтересованы поддерживать су­ществование прежнего порядка земского устройства, который много препятствовал усилению их власти. Напротив, более умные из князей, в виду ограничения старинного значения старших городов, старались возвышать некоторые из младших городов; так, Юрий Долгорукий, Андрей Боголюбский и Всеволод III в продолжении всего своего кня­жения хлопотали о том, чтобы унизить значение старшего города Суз­дальского княжества — Ростова и поднять пригород его— Владимир. А во время монгольского ига старинная связь старших городов с млад­шими совершенно уничтожилась.

Элементы земщины. Общее начало, основная материя земщины на Руси состояла по-прежнему из славян и разных аборигенов края, поко­ренных славянами и принявших, более или менее, образ жизни славян и их общественное устройство. Таким образом, элементы, основные кача­ла русской земщины и в настоящем периоде оставались те же, какие мы видели и в первом периоде, но введение христианства сильно изменило эти старые начала — оно обновило их и, соединив одно с другим, дало им новые силы. С принятием христианства и славяне, и финны, и другие чужеродцы сделались братьями во Христе, стали исдоведывать одну веру, следовательно, утратили самое важное различие и стали называться од­ним общим именем — православных христиан. Православный христиа­нин доселе в русском народе считается главным отличием от других на­родов и в понятии народа иноземец, откинув это главное отличие, пере­стает быть не русским; принявшего кашу веру народ называет нашим православным. А если это понятие доселе сохранилось в нашем народе, то еще сильнее было в нем в то время, когда христианство было одинако­вой новостью и для славян и для инородцев. Христианство тем более дол­жна было соединить славян и аборигенов, что вместе с христианством среди аборигенов распространился и славянский язык, потому что в на­шей церкви тогда не употреблялось иного языка, кроме славянского. Сле­довательно, финны н другие аборигены, становясь по религии братьями

159

славян, в то же время становились ими и по языку и утрачивали, таким образом, свое последнее племенное различие; и тем скорее уничтожалось это племенное различие, что одинаковость религии устраняла разные пре­пятствия в заключении браков между разноплеменниками, следователь­но, инородцы и в обществе, и в церкви, и даже в семье делались русски­ми, славянами, православными христианами. Все это придавало земщи­не особенную плотность и крепость, и в свою очередь сообщило русскому государству ту непоколебимую твердость, которая не могла быть разру­шена в самые тяжкие годы испытаний, которой не могли уничтожить ии раздробление Руси на уделы, ни иноплеменные нашествия, ни внутрен­ние смуты. Вся земщина Русской земли от востока до залада и от севера до юга, вследствие введения христианства составляла одну земщину, — поэтому ни один иноплеменный народ до монгольского ига не мог отнять ни одного клочка Русской земли; она всегда была цела, и если какой-либо иноплеменный народ овладевал той или другой ее частью, то вся Русская земля поднималась на защиту братьев своих. Так, когда во время смут, произведенных боярами в Галиче, венгерцы завладели Галичем, митро полит киевский поднял на защиту Галича всех русских князей, которые и прогнали венгерцев. Так было до татарского погрома, когда была поко­рена вся Русская земля, а не та или другая часть ее.

Русское общество, обновленное и сплоченное христианством, остава­лось по-прежнему разделенным на классы. Члены его по месту житель­ства делились на горожан и сельчан, а по общественному положению на больших и меньших людей и составляли классы бояр, купцов, ремеслен­ников и землевладельцев. Постеленное развитие общественной жизни имело большое влияние как на каждый класс в отдельности, так и на от­ношение их друг к другу, вследствие чего произошли многие значитель­ные изменения в русском обществе. Чтобы вернее представить вам со­стояние и устройство тогдашнего общества, мы представим каждый класс отдельно в том виде, в каком представляют его летописи и официальные памятники.

Бояре. Первый класс в русском обществе составляли бояре или ог­нищане. О яих постоянно упоминают летописи, как о высших предста­вителях земщины, и отличают их перед другими классами. Летописи» различая земских бояр и дружинников, обыкновенно дружинников на­зывают княжескими боярами, а земских бояр обозначают именем того города или земщины» которым принадлежат бояре, например, боярами киевскими или галицкими и т. п. По всем известиям летописей, земс­кие бояре являются главными представителями земщины и в мирное, и в военное время; они руководят народом в приглашении князей в ту или другую область и в удалении их, когда князья не оправдывали на­дежд земщины. Но с постепенным развитием княжеской власти земс­кие бояре постепенно теряют свое значение и силу в народе. Князья, сами сближаясь с народом, становятся прямыми защитниками и обе-

160

регателями народных прав, а народ, вместо того, чтобы, как бывало прежде, искать защиты и покровительства у своих бояр, ищет покро­вительства уже у князя, нередко против самих бояр. Так, в 1175 году владимирцы, не найдя себе управы и защиты у ростовских бояр, как у своих старших, обратились с просьбой о защите к князю Михаилу Юрь­евичу. Подобное разделение между боярами и остальными земцами про­изошло в 1226 году в Галиче, когда галицкие бояре желали передать престол венгерскому королю, а народ, напрогив, благоприятствовал Даниилу Романовичу. Впрочем, не во всех княжествах и не всегда зем­ские бояре находились во вражде с народом — напротив того, наши ле­тописи за настоящий период нередко представляют примеры самых близких отношений народа к своим земским боярам. Так, например, новгородская летопись под 1220 годом говорит, что за обиженного кня­зем боярина Твердислава, бывшего тогда посадником, вооружились три новгородских конца; то же в 1224 году, когда Юрий Всеволодович тре­бовал от новгородцев выдачи нескольких бояр, то посадник от имени новгородцев отвечал ему: *Княже! кланяемся тебе, а братьи своей не выдаем, а крови не проливай, или твой меч, а наши головы». В 1176 и 1177 гг. ростовцы и суздальцы заодно со своими боярами воевали в пользу Ростиславичей против Михаила и Всеволода Юрьевичей. Неко­торые из бояр была так богаты и сильны, что содержали за свой счет целые полки, с которыми поступали на службу к тому или другому кня­зю по своему желанию; особенно богатейшие из них строили даже горо­да и жили в них князьками. В летописи сохранено предание о том, что Москва принадлежала боярину Степану Ивановичу Кучке, который даже вел войну с Андреем Боголюбским. Само законодательство резко отличает бояр от прочего народа и сравнивает их со старшими дружин­никами. Так, в статье о наследстве сказано: *...аще в боярах, любо в Дружине, то за князя статок не идет; но оже не будет сынов, то дщери возмуть», тогда как наследство после бездетного аемца-втебоярина по­ступало в казну княжескую. Устав князя Всеволода показывает, что новгородские земские бояре участвовали в управлении общественны­ми делами, так же, как и посадники. В уставе сказано: *А Мирославу посаднику в то не вступатца, ни иным посадникам в Иваньков ни в что же, ни боярам новгородским*. Впоследствии, по свидетельству офи­циальных памятников, мы встречаем бояр предводителями земских войск и на разных должностях по земской службе. Кажется, земские бояре назывались иначе огнищанами, по крайней мере в Новгороде. В новгородской летописи в некоторых местах вместо названия бояр сто­ит название огнищан. Так, например, под 1167 годом сказано: *При-иде Ростислав из Киева на Луки и аозва к себе новгородцы на поряд: огнищане гридь, купце вящее*. Или под 1195 годом: *Позва Всеволод нов­городце на Чернигов и новгородцы отпрешася ему, идоша с князем Ярос­лавом огнищане, и гридьба и купцы». То же самое и теми же словами

161

повторяет Софийская и Воскресенская летописи. Название огнищан встречается только в некоторых списках Русской Правды1. Но имели ли земские бояре название огнищан во всех земщинах мы сказать не можем из-за недостатка летописных известий.

В нашей истории есть небольшое подразделение класса бояр, суще­ствовавшее, впрочем, только в Новгороде. В других местностях России за боярами непосредственно следовали кудцы; но в Новгороде существо­вал еще второй класс бояр, это — гриди. В других владениях Руси гри­ди принадлежали к младшей дружине князя, но в Новгороде они, оче­видно, принадлежали к земщине, как свидетельствуют летописи. Что­бы определить значение этого класса новгородской земщины, нужно обратиться к летописному известию 1014 года, где сказано: «Ярославу сущу Новгороде, и уроком дающу Киеву 2000 гривн от года до года, а 1000 Новгород гридям раздаваху; а тако даяху посадницы новгородс­кие». Это известие указывает, что и в Новгороде гридями назывались, как и в других княжествах, младшие дружинники князя, и что жало­ванье им раздавали князья, или новгородские посадники, присылаемые ими. Следовательно, и новгородские гриди в первое время принадлежа­ли дружине князя, а не земщине. Но впоследствии, со времен Всеволо­да Мстиславича, когда посадники из княжеских дружинииков измени­лись в земских выборных людей и стали назначаться вечем, а не кня­зем, то и воины, окружавшие посадника и получавшие от него жалованье, обратились в земцев и составили особый класс земщины, средний меж­ду боярами и купцами, Б позднейших новгородских памятниках гриди стали называться дворянами. В мирное время они исполняли незначи­тельные полицейские должности и состояли в ведении земских властей: посадника, тысяцкого, старост и др., а в военное время они или состав­ляли гарнизоны в крепостях, или отправлялись в поход вместе с вре­менными земскими войсками и находились под начальством общего предводителя войск. Гриди с тех пор, как из дружинников князя сдела­лись земцами, стали получать и жалованье от новгородской земщины. Это жалованье состояло обыкновенно в поземельной даче на поместном праве владения, поэтому они и назывались земцами и отношения их к другим землевладельцам, без сомнения, были иными. Конечно, у них была своя управа — военная, а не земская, хотя и выборная, но имев­шая свой особенный характер.

По списку Русской Правды, сохранившемуся в новгородской летописи, принад­лежащей Академии наук, к огнищанам относятся статьи: 18 — гаще убьет огни­щанина в обиду, то платити занъ 80 гривен убийце*, 19— *ащеубьет огнища­нина е разбой...*. 20 — гаще убьет огнищанина у клити...*. В других списках Правды слово «огнищанин» встречается в статье о мухе: *Аще огнищанина му чить. то 12 гривен продажи, за муку гривна кун*; еще упоминается об огнищ-нон тиуне при определении виры: <Л за тиун огнщный и за конюший по SO гри­вен*. Все эти свидетельства показывают, что огнищане принадлежали к высше­му классу, именно к боярам, потому что вира за него назначалась 80 грив., равномерная с вирой за княжеского мужа.

162

Купцы составляли второй класс земщины после бояр. О них в лето­писях везде упоминается, как об особом классе, прямо после бояр. Так, в Лаврентьевском списке под 1177 годом сказано: «И встава бояре и куп­цы, рекуще: «Княже, мы тебе добра хочем*. Внутреннее устройство это­го класса земщины в настоящем периоде оставалось прежнее. Купцы по-прежнему делились на общины, имевшие свои капиталы, составлявши­еся из вкладов общинников, и только те считались настоящими купцами или, как их называли, пошлыми, которые внесли в общинную казну оп­ределенную сумму денег. Этот взнос делал пошлым купцом не только внесшего, но и все его потомство. Устав Иванской купеческой общины в Новгороде говорит: *Аще кто хочет в купечество еложитеся в Иване-кое, дает купцем пошлым вкладу 50 гривен серебра, ино то не пошлый купец. А пошлым купцом идти им отчиною и вкладом*. Каждая купе­ческая община, по свидетельству того же устава, имела свой суд и свою управу по таким делам и своих старост: *..,от купцов два старосты, уп-равдяти им вся дела Иванская и торговая и гостиная и суд торговый*. Русская Правда предоставляет купцам несколько очень важных приви­легий, из чего видно, что купцы были не только особенным классом, но и пользовались большим значением. Хотя Русская Правда в назначении платежа виры и не отделяет купцов от других классов, но относительно торговли она дает им значительные преимущества. Во-первых, купцам предоставлялось входить друг с другом в долговые обязательства без пред­ставления свидетелей; посему все долговые споры их могли решаться без свидетелей, а одной присягой, и суд взыскивал долг, если кредитор толь­ко присягнет, что он действительно давал взаймы тому, с кого требует долг, тогда как принадлежавшие к другим классам во всех подобных де­лах должны были представлять по 12 свидетелей. 2) Относительно несо­стоятельных должников Русская Правда назначает особенные правила, по которым они разделяются на несчастных и виноватых. Несчастным, т. е. таким, состояние которых погибло от какого-нибудь несчастного случая: сгорело, потонуло, отнято неприятелем и т. п., Русская Правда дает средства для поправления их дел; так, она дозволяет им рассрочить платеж долга на несколько лет; виноватых же, растерявших товар по сво­ей вияе, вследствие ли пьянства или чего другого, отдает на полную волю заимодавцев, которые, если ие хотели ждать уплаты долга, то могли про­дать их в неволю. 3) При удовлетворении заимодавцев, гость, т. е. иност­ранный купец или же заезжий из другого города, удовлетворялся преж­де всех. Он брал свое даже прежде князя, а потом уже удовлетворялись заимодавцы, принадлежавшие к одному с должником городу. 4) В обес­печение пошлых настоящих купцов, Русская Правда узаконяет, что еже­ли господин или князь пошлет торговать от своего имени своего раба, а раб сей по торговле задолжает, то господин не имеет права отказываться от своего раба и должен удовлетворить купцов заимодавцев из своего ка­питала. Далее весьма важное свидетельство о правах пошлых купцов

163

представляет договорная грамота (1229 г.) Мстислава Давидовича Смо­ленского с Ригой и Готским берегом. В ней сказано, что никто не может взять пошлого купца без дозволения купеческого старосты его общины. Таких прав не имел ни один класс земщины. Как люди богатые, купцы пользовались уважением общества и имели значительное влияние на об­щественные дела. Особенно в торговом вольном Новгороде голос купцов решал многое: там от них часто зависело решение вопроса о мире или вой­не. Новгородские купцы даже принимали участие в походах, как отдель­ное сословие; так, в 1195 году они вместе с боярами и гридями принима­ли участие в походе Всеволода Юрьевича в Черниговскую область и от­ряд их был самым лучшим во всем войске Всеволода. Купцы, как имевшие голос на вече, участвовали и в посольствах для приглашения князей; так, в 1215 году новгородцы для приглашения Ярослава Всево­лодовича отправили посольство, состоявшее из посадника Георгия Ива­новича, тысяцкого Якуна и из десяти лучших купцов. Таким значением купцы пользовались не в одном Новгороде, но и в других местах; так, например, в 1177 году во Владимире купцы заодно С боярами требовали у Всеволода Юрьевича, чтобы он казнил бывших у него в плену ростовс­ких и суздальских бояр: *В граде Владимире астата бояре и купцы, ре-куще: княже, мы тебе добра хочем. ja тя головы свои складываем, ныне вороги свои держишь просты, а и вороги твои и наши суздальцы и рос­товцы, а казни их, любо слепи, аль дай нам*.

Купцы, как и в прежнее время, делились на гостей, т. е. купцов, тор­гующих с иноземцами и по разным княжествам Руси, и на купцов город­ских, производивших торговые операции в одном княжестве или в од­ном городе. Кроме того, по свидетельству Всеволодовой грамоты, в Нов­городе купцы делились на пошлых и не пошлых, а по свидетельству Мстиелавовой — в Смоленске купцы делились на правых и неправых. Правые (т. е. полные купцы, вложившиеся в общину) были главными тор­говцами и имели право голоса по всем торговым делам. Неправыми же назывались те из купцов, которые не принадлежали ни к какой из купе­ческих общин; поэтому они не имели права голоса на купеческом вече. По киевским летописям за этот период мы находим разделение купцов по предметам их торговли; таким образом, гречники — те, которые тор­говали с Грецией; залозники — те, которые торговали в степях половец­ких и с Азией; соленики — те, которые торговали солью или вообще тор­говали с Венгрией и Галицией, откуда получалась соль, и т. п. Кроме того, встречаются летописные известия, которые упоминают о вящих и ста­рейших купцах. Конечно, вящие или старейшие купцы не были особым классом, особым сословием и это название придавалось только лучшим, богатейшим торговым домам; по крайней мере мы нигде не встречаем указаний на особые права вящих купцов.

Третий класс русского общества и в настоящем периоде составляли черные люди. К этому классу причислялись как горожане, не принадле-

164

жавшие к первым двум классам земщины — боярам и купцам, так и сель­чане, т. е. жители сел, принадлежавшие сельским общинам и жившие на общинных или на чужих землях, а не на своих собственных. Черные люди горожане были или ремесленниками, или земледельцами. Черные люди горожане или причислялись к купеческим общинам, ежели они занимались мелкой торговлей, и в управлении общиной от них к купе­ческим старостам присоединялся тысяцкий от черных людей, — или черные люди в городе имели свои отдельные общины, называвшиеся сотнями, и управлялись своими выборными сотскими, которые, как представители своих сотен, принимали большое участие в общем земс­ком управлении целого города. Сотни черных людей, наравне с прочими классами земцев, несли на себе все городские повинности, по тогдашне­му выражению — по животам и промыслам, т. е. в той мере, какая при­ходилась на них по раскладке, или, как тогда говорилось — по разрубу, сообразно с их капиталами или доходами от промыслов. Черные сотни, по свидетельству Ярославова устава, между прочим несли повинность содержать мостовые в городе наравне с прочими классами, а также под­держивать городские укрепления; они также несли и военную службу, как при защите города в случае неприятельского нападения, так и в во­енных походах земской рати, когда земщина находила нужным принять участие в войне.

К сотням черных людей принадлежали только те городские жители, которые имели свои дворы на городской общинной земле, которые были хозяевами, и все лежащие на них земские повинности определялись соб­ственно долей общинной земли, находящейся в их владении или, как тогда говорилось, двором; они только как домохозяева были членами сот­ни или общины, имели голос в общинном управлении и несли тягло, по­чему и назывались тяглецами или истужниками. Все же городские жи­тели, не имевшие в своем владении общинной земли, не считались чле­нами общины и ве имели никакого голоса в общинном управленни, не несли тягла и обыкновенно назывались вольными людьми; они или жили на земле члена общины в качестве подсуседников, или как вольные люди ходили по русской земле, занимались разными работами по найму или поступали в закупы к боярам, купцам и вообще к членам общины, т. е. отдавали свою волю во временное служение хозяину, делались как бы полусвободными, или, наконец, вольные земские люди, не принадлежав­шие ни к какой общине и не имевшие за собой земли, поступали в служ­бу к князю, как младшие дружинники и, таким образом, выбывали из земщины.

Среди городских черных людей особый разряд составляли ремеслен­ники. Они по закону Русской Правды считались выше земледельцев на­зывавшихся тогда смердами, ибо по закону за убийство ремесленника взыс­кивалось виры 12 гривен, а за убийство смерда пять гривен, ремесленни­ки тогда делились на земских и княжеских. Земскими ремесленниками

165

назывались те, которые владели определенной долей общинной городс­кой земли и потому, как члены общины, несли со своих ремесел земское тягло и через своих выборных старост участвовали в земском управле­нии. Княжескими же ремесленниками назывались те, которые своим ремеслом служили князю, жили особыми слободами на княжеской зем­ле, не принадлежали к земской городской общине и не несли земского тягла; они, по всей вероятности, составляли особый разряд младшей кня­жеской дружины и в последующем периоде обыкновенно назывались де-люями или деловыми людьми.

Сельские черные люди вообще назывались смердами. Оки разделя­лись на смердов, живших на общинных землях, и на смердов, живших на землях частных владельцев. Оба эти разряда в отношении к обществу имели одинаковое значение. И те, и другие были свободны, считались полноправными членами общин и несли по раскладке тягло, почему и назывались тяглыми или тяглецами, нстужниками. Но относительно владения землей между ними была значительная разнице.

Смерды, жившие на общинной земле, были владельцами своего уча­стка; мало того — он принадлежал им, как собственность, хотя без права отчуждения, потому что полное право собственности принадлежало всей общине и только тот, кто принадлежал общине, мог владеть землей. Об­щина отдавала свою землю не иначе, как только своим членам. Вместе с тем, каждый посторонний, садившийся на общинную землю, поступал в члены той общины, которой принадлежит земля, и по общей раскладке принимал на себя тягло, лежавшее на этой земле. Приток каждый смерд владел землей общины только до тех пор, пока был членом общины, а оставляя ее он вместе с тем терял право и на землю, которая была вечной неотъемлемой собственностью общины. Сама община могла покупать, менять, продавать и вообще отчуждать землю.

Смерды, жившие на землях частных владельцев — бояр, купцов, монастырей, церквей и др. были только жильцами занятой ими земли, а не хозяевами, и могли селиться на этой земле не иначе, как заключив условие с хозяином земля, который мог согнать жильца, если он ему не понравился или не выполнил принятых им по условию обязательств. Смерды этого разряда называются в Русской Правде ролейными закупа­ми. Они обыкновенно заключали с хозяином условия, по которым обя­зывались платить ему определенную сумму деньгами, натурой или же обрабатывать такой же участок земли, какой они получали от хозяина для своего пользования. Это были, по большей части, бедняки, которые приходили к владельцу только со своими руками; владелец вместе с зем­лей давал им хлеб, семена, дворы, земледельческие орудия, рабочий скот и даже иногда деньги. Конечно, в таком случае от закупа требовалось и более работы; так иногда за каждую десятину, взятую у хозяина, он дол­жен был обработать для него пять десятин или отдать ему девять деся­тых от урожая со своей земли. Состояние ролейных закупов было для

166

бедняков ступенью к переходу на общинную землю или чтобы обзавес­тись собственной землей и хозяйством. Положение закупов в обществе XII века довольно ясно определено в Русской Правде. Из ее статей о за­купах мы видим, во-первых, что они не были рабами, ибо, по закону Рус­ской Правды, рабы ни в каком случае не признавались свидетелями на суде, а закупы могли быть приняты свидетелями в малых тяжбах; сле­довательно, по русскому закону XII в. признавалась личность закупа, он считался членом русского общества, хотя и незначительным. За обиду закупа закон назначал пеню, как за свободного человека. Закуп за побег от господина без расчета и за воровство наказывался обращением в пол­ные обельные рабы; следовательно, сам по себе не был рабом, не состав­лял собственность господина. Во-вторых, закупы, как свободные члены русского общества, имели по закону право защищать себя от обид судом, даже против своего господина. Господин, осмелившийся продать закупа или заложить в рабы, не только лишался своих прав на него, но даже те­рял право и на те деньги, за которые закуп поступал к нему и сверх того должен был еще заплатить ему за обиду 12 гривен, самую большую не­уголовную пеню по Русской Правде. В-третьих, закупы были двух ро­дов — релейные и не ролейные. Но в XII в. еще не было строгого разли­чия между этими двумя разрядами закупов, потому что ролейные и не-ролейные закупы получали от господ деньги, за которые обязывались работать на господина и даже просто назывались наймитами и отлича­лись от простых рабочих только тем, что брали деньги вперед, как бы взаймы, тогда как наемные работники получали плату после работы. Тем не менее, уже существовало, хотя не строгое, но различие между заку­пом ролейкым и не ролейным, иначе не было бы различия и в названиях. Русская Правда представляет только в зародыше впоследствии далеко распространившиеся два разряда закупов — крестьян и кабальных хо­лопов, т. е. свободных членов русского общества, по собственной воле шедших на работу к другим членам общины и тем самым вступавших в разряд полусвободных людей. Главное различие между ролейкым и не ролейным закупом, как молено судить по неясным указаниям Русской Правды, кажется состояло в том, что ролейные закупы садились на чу­жой земле и обрабатывали ее частью на господина, частью на себя; заку­пы же нероле иные работали при доме господина, находились при лич­ных услугах, как должники, получившие вперед деньги под залог лич­ной свободы. В-четвертых, Русская Правда указывает, что закупы могли отходить от своего господина, выплатив занятые деньги или сделав с хо­зяином расчет в обязательствах, которые существовали между ними. Вероятно, ролейный закуп, крестьянин, сидевший на чужой земле и не получавший от господина ничего, кроме земли, мог свободно переходить от одного землевладельца к другому. Впрочем, ролейные закупы времен Русской Правды редко были в таком положении, чтобы иметь возможность свободно пользоваться правами перехода, предоставленными законом,

167

они, кажется, садились на господской земле всегда при господской ссу­де, следовательно, могли отойти от господина не иначе, как выплативши вперед ссуду. Русская Правда, говоря о ролейных закупах,упоминает о плуге, бороне и рабочем скоте, которые землевладелец давал закупу для обработки земли, и даже указывает, что закуп должен был загонять ра­бочий скот на господский двор в хлев и запирать, где прикажет госпо­дин. Следовательно, в ролейные закупы поступали только такие бедня­ки, которые не имели ни своих орудий земледелия, ни рабочего скота, ни хлеба для прокорма, ни семян, так *ito все это получалм от господина, на земле которого садились. В-пятых, из Русской Правды мы видим, что каждая семья ролейных закупов жил» своим хозяйством и кроме работ на господина работала и на себя господским же рабочим скотом и оруди­ями на господской земле.

Смерды, жившие на общинной земле, так же, как и жившие на земле частных владельцев, пользовались правом свободного перехода. Закон того времени не назначает для смерда срока пользования землей и пере­хода с одной земли на другую, а только предоставляет ему право оста­вить общину, на земле которой он жил, разумеется, сперва рассчитав­шись с общиной или же посадив на свое место другого смерда, который обязался удовлетворить за него общину. Сама община всегда могла отка­зать смерду в своей земле, если он неисправно кес тягло или был вред­ным членом. Те и другие из смердов жяли не иначе, как общинами и уп­равлялись выборными старостами и вечем или мирской сходкой. Общи­ны, жившие на черных землях, сами защищали принадлежавших им членов; напротив, общины, поселившиеся на землях частных владель­цев, состояли под покровительством и защитой своего хозяина, владель­ца занимаемой ими земли. Но все повинности и подати в княжескую каз­ну, как те, так и другие общины, т. е. и черные, и владельческие собира­ли по раскладке сами. В селах, так же, как и в городах, могли жить затяглые люди, т. е. не имеющие своей земли и тягла. Но они не были членами общины, назывались вольными людьми и жили или у своих род­ственников, или по найму у разных хозяев. Оки считались вольными людьми до тех пор, пока не приписывались к какой-нибудь общине, ко­торая давала им землю, и не несли общественных повинностей, состояв­ших в устройстве и починке мостов, дорог и перевозов через реки, и в повозе, т. е. в поставке лошадей для переездов князя с его слугами и для перевоза вещей, принадлежавших ему. Смерды, кроме того, участвова­ли в укреплении того города, к которому тянули они, потому что эти ук­репления спасали их во время нашествия неприятелей. Сельские жите­ли также участвовали и в военных походах, особенно при защите своего родного края. Они отправлялись в поход пешими и худо вооруженными и составляли самую плохую часть тогдашней рати. Говоря о сельских и городских жителях, нужно обозреть положение на Руси самих городов и селений в XII веке.

168

Города. Города на Руси в настоящем периоде, так же как и в прежнее время, делились на старшие города и пригороды. Отношение пригородов к старшим городам в этом периоде стало изменяться, частью при помо­щи самих князей, а частью от перемены самого положения дел. Но эта перемена отношений пригородов к старшим городам в настоящем перио­де коснулась только очень немногих пригородов. Вообще же младшие города вполне зависели от старших, так что князь, владевший старшим городом, признавался князем и в пригородах. Кроме, собственно, земских городов был еще разряд особых городов княжеских, построенных самим князьями. Начало существования этих городов относится еще к 1-му пе­риоду (города, построенные Олегом), но полное их развитие принадлежит к настоящему периоду. Они делились на два разряда. К первому разряду принадлежали города, построенные для ограждения границ, ко второ­му — города, построенные для увеличения княжеских доходов или вооб­ще для тех выгод, которые князья находили от постройки города в том или другом месте. Первые города строилисьна границах, преимуществен­но против степных соседей. Таковы были города, построенные Владими­ром по Десне, Остеру, Трубежу, Суле и Соже. Причина постройки этих городов выражена в летописи, где сказано: «Нача борубати мужи луч­шие от словен и от кривичей и от чудь и от вятичь, и от сих несели грады; бе бо рать от печенег, и бе воюяся с ними и оделяя>. Из этого свидетель­ства мы ясно видим, что такие города имели значение крепостей, в кото­рых жители, собранные из разных стран, занимали собой гарнизоны или, по-тогдашнему, засады. Стало быть, в этих городах не могло быть про­мыслов: жители их были военные и поэтому характер самих городов был военный. Нередко города эти заселялись пленниками, захваченными на войне. Так, в 1032 г, Ярослав строил города и населял их пленниками, приведенными из Польши. Впоследствии эти города были заселены ко­чевниками, которые, приняв покровительство русского князя, стали слу­жить оплотом от набегов других кочевников. Так, в Приднепровье горо­да по рекам Роси и Трубежу были заняты торками, берендеями, печене­гами и другими кочевниками, известными под общим именем Черных Клобуков или черкасов. Эти кочевники служили передовой стражей Рус­ской земли от половцев. Подобные же города были построены в Черни­говском княжестве по рекам Семи и Сожи и заселены беловежцами или хозарами и мирными половцами. Полукочевое народонаселение тогдаш­них городов, хотя и управлялось своими племенными князьями, но по территории тянуло к земщине того города, на земле которого они сели­лись. Поэтому они полностью зависели от старших городов и принимали большое участие в земских делах, поддерживали старшие города и, в свою очередь, получали от них помощь. Княжеские города второго разряда строились в местах или удобных для производства каких-либо промыс­лов, или в местах, почему-либо приятных строителю. Эти города имели характер исключительно частной собственности; князья пользовались

169

с них доходами и распоряжались ими, как своей собственностью по свое­му усмотрению; так, например, Владимир Василькович в своем духов­ном завещании пишет: *Дал есмь княгине свой город Кобрин и с людьми, и с данью, как при мне даяли, так и по хне ать дают княгини моей* Частное право князей на эти города не отнимало у них земского значе­ния. Города, как земские, так и частных собственников по территории, т. е. по земле и воде, тянули к старшему городу и делались его пригоро­дами. Так Владимир, построенный Владимиром Мономаком на земле Суздаля и Ростова, считал себя пригородом или колонией »тих городов, хотя населеняе его состояло из пришельцев из разных стран, а когда вла-димирцы при преемниках Андрея Боголюбского восстали яа ростовцев, то ростовцы говорили: «Владимирцы наши пригородные и холопи, пож жем их город и опять поставим там своего посадника».

Кроме княжеских, были еще в этом периоде города, принадлежавшие церквям и другим частным собственникам. Так, соборная Владимирс­кая церковь владела несколькими городами, пожалованными ей Андре­ем Боголюбским, также у новгородских бояр быля городя в Заволочье. То же было в Рязанском княжестве, в Черниговском и, вероятно, ь дру­гих. Но эти города вместе с тем принадлежали и земщине, они тянули к старшим городам и никаких особенных отношений к другим городам и гражданских отличий не имели. Поэтому решение веча старшего города имело влияние на все города, были ли они построены самим старшими городами или частными собственниками. Право частной собственности на города на Руси никогда не было полным и самостоятельным, совер­шенно иначе, чем это было, например, в Германии. Если бы какой-ни­будь частный собственник, владевший городом, вздумал отделиться от земщины, то это не обошлось бы без войны с ней. Это составляет отличи­тельный характер русских городов — кем бы они ни были построены, всегда принадлежали земщине.

Селения в настоящем периоде делилась на земские или черные, кня жеские, церковные, монастырские и других частных собственников. По устройству своему они все имели общинный характер, а по населению состояли из свободных людей, по своему усмотрению селившихся на той или другой земле и принимавших на себя обязанности по взаимному до­говору с владельцем земли, т. е. с князем, монастырем, земской общи­ной, боярином или другим частным собственником. А посему жители всех разрядов селений без различия составляли один класс сельцев, но­сивших одно название смердов или общинников. По занятиям или про­мыслам жители селений были преимущественно земледельцы. Впрочем, не все селения были земледельческие: былн также селения бортников, т. е. людей, занимавшихся пчеловодством, рыболовов, звероловов и др. сельских промышленников; были также селения, которые занимались извозом купеческих товаров из одного места в другое. Такими были пре­имущественно селения, лежавшие по волокам между судоходными ре-

170

ками. По свидетельству договорной грамоты Ростислава Смоленского с Ригой, жители селений, лежавших между Западной Двиной и Днепром, занимались на свой страх под круговой порукой извозом русских и не­мецких товаров и составляли общины извозчиков, к которым принадле­жали только внесшие определенную плату. По всей вероятности, подоб­ные общины находились по всем волокам. В некоторых памятниках упо­минаются еще общины перевозчиков по рекам; так, в договорной грамоте Новгорода с Ганзой упоминается община перевозчиков по Ижоре и Неве; без сомнения, такие же общины были и по Волге, Днепру, Волхову, Дви­не и по другим судоходным рекам.

Селения, как и в первом периоде, находились в подчиненности сво­им городам, или, как тогда говорили,«тянули к городам судом и данью», или — «тянули к городам по земле и воде», т- е. все сельские поземель­ные имения, как общинные, земские принадлежали к земщине того или другого города. Поэтому селения не могли быть перечислены от одной земщины к другой. Так, князья или другие собственники, переходя в другое место, не могли также переводить с собой и селения. Частное пра­во собственников населения не уничтожало прав аемгщгаы-, на землях которых они стояли. Каждое из селений, на чьей бы земле оно ни нахо­дилось, управлялось своим вечем или мирской сходкой и выборными из самих же сельчан старостами. В селениях частных собственников при вы­борных старостах были еще тиуны, ключники, посельские и другие при­ставники, присылаемые в селения их владельцами. Но все эти правите­ли заведовали в селениях только экономической частью, в управление же их не вмешивались и предоставляли им управляться своим вечем и старостами. Владельческие имения не всегда населялись свободными людьми, но иногда и рабами; впрочем, это бывало редко; рабы поселя­лись своими господами среди свободных поселенцев, да и то в немногих семьях; так, по крайней мере, можно заключить по дошедшим до нас пис­цовым книгам XV века.

Поземельное владение на Руси по-прежнему было общинное, вотчин­ное, княжеское, поместное и, сверх того, появившееся с введением хрис­тианства — церковное или монастырское.

Общинные земли в настоящем периоде стали называться черными землями и по-прежнему не составляли ничьей частной собственности, а считались землями государственными. На них были построены земские города и селения, и каждая община — городская или сельская, владела принадлежащей ей землей, как собственностью, нераздельно. Члены об­щины имели только право пользования участками общинной земли и не могли ни продавать их, ни закладывать иначе как тем лицам, которые пожелали бы вступить в члены общины и приняли бы на себя тягло, ле­жащее на земле; поэтому защита или охрана общинной земли лежала на Целой общине, а не на отдельных ее членах, и в случае споров за владение суд имел дело с самим общинами или с их выборными представителями,

171

а не с отдельными членами. Владение общинной или червой землей все­гда влекло за собой исполнение разных повинностей и платеж податей, лежащих на общине: член общины, получая участок земли, вместе с тем принимал на себя и ту долю общинных повинностей, которые лежали на земле, — без этого условия община не девала земель. Общинные земли делились в городах на дворы, а в селах на оковы, бочки, чегверти и т. д. по количеству хлеба, засеваемого на ко. Соразмерно с пространством засеваемой земли взимались подати. Кроме того, сельски* земли дели­лись на выти, у новгородцев на обжи, т. е. такие доли, которые представ­ляли полный надел того или другого члена общины. По качеству черные земли делились, так же, как и другие разряды земель, на пахотные, се­нокосные, лесные и др. К ним же причислялись разные угодья и промыс­лы: рыбные и звериные ловли, бортные урожаи и в некоторых местах соляные промыслы.

Вотчинные земли по-прежнему были частной собствелностью; они, как и раньше, приобретались расчисткой диких полей и лесов, покуп­кой и дарением, по наследству и по другим гражданским сделкам между собственниками, а также, хотя и редко, пожалованием от князя. Владе­ние вотчинными землями, как полной собственностью, вообще остава­лось на прежних основаниях, но, вследствие разделения Руси на уделы, появилось некоторое ограничение прав собственника на вогчинную зем­лю, состоящее в том, что вотчинник, переходя на службу другого князя, а не того, во владениях которого находилась его вотчина, хоть и не терял своего права на вотчину, но тем не менее вотчина со своим владельцем не переходила во владения другого князя — она принадлежала прежней земщине, платила дань прежнему князю и тянула к своему городу; по­этому вотчинник не мог перечислить вотчину из одного владения в дру­гое. Таким образом, с появлением уделов ясно обозначилось, что частная поземельная собственность имела тесную связь с общинным или земс­ким поземельным владением, вотчина не могла отделиться от земщины, К которой она тянула судом и данью. Поземельная собственность, хотя и не стесняла личности самого владельца, но тем не менее налагала на него некоторые обязательства по отношению к той земщине, к которой при­надлежали его владения, так что дружинник, принимая на себя разные повинности и платежи, лежавшие на его земле, делался в некоторой сте­пени земцем. Вотчинные земли могли быть и городскими; последние обыкновенно назывались белыми или обеленными, в противоположность сельским, которые назывались черными.

Княжеские земли по происхождению своему, как мы уже знаем, или были уступлены князю земщиной, или приобретены им покупкой у час­тных собственников и расчисткой диких полей и лесов. Те и другие зем­ли были собственностью князя; но появление уделов на Руси ясно пока­зало, что его права на эту собственность были неодинаковы, а именно: князь, переходя из одного удела в другой, уже терял всякое право на зем-

172

ли, уступленные ему земщиной, потому что они целиком переходили к новому князю; земли же, приобретенные покупкой или расчисткой и за­селением диких полей и лесов, оставались за ним как частная собствен­ность, и в тех случаях, когда он переходил в другое владение, новый князь яе имел на них прав собственника. Отсюда понятно, что земли, уступав­шиеся князю земщиной, составляли принадлежность собственно княжес­кой власти, а не личности того или иного князя. Земщина уступала их только на власть князя; следовательно, они не были частной собственно­стью князя, а принадлежали к землям государственным. Из этих земель князь раздавал участки своим дружинникам за их службу; но он не имел права отдавать их в вотчинное владение. В землях покупных, составляв­ших частную собственность, князья устраивали разные хозяйственные заведения, доходы с которых шли в их казну. К частной собственности князей принадлежали не только сельские земли и угодья, но и городские дворы, которые оди покупали у частных собственников; так, в Путивле был дом Святослава Ольговича, о котором летопись упоминает под 1146 годом, при взятии Путивля Изяславом: *И ту двор Святославль раздели на 4 части, и скотнице, брестьянице и товар, иже бе не мочно двинути и в погребех было 500 берковсков меду, а вина 80 корчаг, и цер­ковь св. Вознесения всю оплупиша и не оставиша ничтоже княжа, но веяразделиша и челяди семь сот*. Также под 1158 годом летопись упо­минает о дворах Юрия Долгорукого, рассказывая о мятеже, бывшем в Киеве по смерти этого князя: *Много зла сотворися в тот день: разгра­биша двор его красный и другий двор его за Днепром разграбиша, его же звашет сам раем, и Василькво двор, сына его разграбите, в городе*. Час­тные княжеские земли, хотя принадлежали к земщине и входили в со­став государственных земель, но в то же время управлялись волостеля­ми и посельскими или тиунами, присылаемыми князем; следовательно, они ничем не отличались от земель частных владельцев. Управу пристав­ников в княжеских землях Даниил Заточник характеризует следующи­ми словами: «Яе имей двора близ княжа двора, не держи села близ кня­жа села, тиун бо его, яка огнь трепещицею накладен».

Поместные земли в этом периоде, как и в предыдущем, не были соб­ственностью своих владельцев; они раздавались князьями дружинникам на праве пользования на протяжении службы их князю; и так как они раздавались из тех земель, которые были уступлены собственно княжес­кой власти, а не лично князю, то в настоящем периоде с развитием удель­ного разновластия значение поместных земель ясно определилось, пото­му что дружинники, переходя вместе со своими князьями из одного вла­дения в другое, лишались всех прав на поместья в прежнем владении, которые переходили к новому князю и раздавались им его дружинникам. Таким образом, ясно обозначалось, что поместья никогда не были частной собственностью и не могли быть ею; они всегда составляли собственность государственную и в сущности имели одинаковый характер с черными

173

землями. Как община раздавала черные земли по участкам своим чле­нам с обязательством нести известные повинности и податя, лежащие на том или ином участке, так же точно и союз общин — государство отдава­ло князю земли с тем, чтобы он раздавал их своим дружинаикам также с обязательством нести службу со своего участка. Впоследствии, как мы увидим, с поместных земель была определена служба с такси же точнос­тью, с какой определялись повинности и подати с черных земель; имен­но, от помещика требовалось, чтобы он выходил на войну в известном вооружении и с определенным числом слуг, сообразное количеством зем­ли, данной ему в поместное владение. Впрочем, это было только впослед­ствии, а в XI, XII и XIII в. едва ли была такая точность и определенность в распределении повинностей с поместных земель, по крайней мере до нас не дошло ни одного памятника, в котором бы указывалось, какие по­винности лежали в этом периоде на поместных землях. Но во всяком слу­чае нужно предположить, что поместные земли в этом периоде несли оп­ределенные повинности, потому что, как мы уже сказали, они не имели характера исключительности и, как и черные земли, составляли соб­ственность государственную. Разница между черными и поместными зем­лями состояла только в том, что общины раздавали своим членам участ­ки меньшие по сравнению с теми, которые князья давали своим дружин­никам. Характер поместных земель, обусловленный тек, что они были собственностью государства, имел большое влияние на само устройство русских владений. Такой характер поместий в связи с удельной систе­мой не давал русским помещикам возможности усилиться настолько, что­бы быть в тягость князьям н народу, как феодалы в Западной Европе, потому что, хотя поместье и лен по форме своей были почти одинаковы, т. е. означали неполное, временное владение за службу, но в сущности между ними была огромная разница: лен принадлежал государю, а не государству, следовательно, феодал, получив от государя лен на время службы, мог незаметно обратить его в полную собственность и увеличить свои владения получением новых земель от государя и постепенным пре­вращением их в полную собственность. Так в действительности и было сделано феодалами Западной Европы, владения которых из ленных ста­ли родовыми. Но русские помещики этого сделать не могли, потому что ни постоянная служба одному князю, ни переход из службы одного кня­зя на службу к другому не упрочивали за ними поместий и не позволяли обращать их в полную собственность. Продолжая службу у одного кня­зя, помещик должен был переходить из одного удела в другой, следова­тельно, терять свои права на поместья, и если бы для сохранения за со­бой поместья он вздумал перейти на службу того князя, которому доста­вался удел, где было его поместье, то и это не всегда упрочивало за ним права на поместье, потому что князь приводил с собой своих дружинни­ков, которых должен был наделять поместьями и, следовательно, волей неволей должен был или выгонять прежних помещиков, или же убав-

174

лять их поместья. Конечно, князь мог удовлетворять своих дружинни­ков и не касаясь поместий, принадлежавших дружинникам, перешед­шим к нему на службу от прежнего князя — он мог назначить им жало­ванье и кормление, но это не всегда было возможно и притом только со­храняло помещикам право владения на более продолжительное время, но тем висколько не увеличивало и не давало средств обращать поместье в полную собственность, и тем резко отличало помещиков от феодалов. Монастырские и церковные земли появились на Руси вместе с вве­дением христианства, потому что уже во Владимировой уставе упомина­ются монастыри, лечебницы, странноприимные дома, гостиницы и пр., принадлежащие церквям, епископам и митрополиту. Точно так же и при Ярославе, как это видно из его устава, все эти учреждения принадлежа­ли церкви. Мы не знаем, давались ли в это время монастырям и церквям вотчины — ио всей вероятности, они не давались. Это можно заключить из того, что летописец, перечисляя все то, что сделал для церкви Ярос­лав, говорит только о том, что он давал церквям урок, но о землях и уго­дьях не говорит ничего. В первый раз о пожертвовании церкви земли ле­тописец упоминает под 1061 годом при Изяславе Ярославиче. Изяслав, по словам летописца, дал Антонию, основателю Печерского монастыря, Печерскую гору. Впоследствии монастыри и церкви приобрели значи­тельные недвижимые имения или через покупку у вотчинников, или че­рез расчистку диких полей и лесов, или через дарение на помин души князьями и частными лицами, или, наконец, через пожалование от кня­зей на содержание и устройство церквей. Так, в грамоте Ростислава Мстиславича Смоленского, данной им в 1150 году смоленской епископии, сказано: *И се даю на посеет св. Богородицы из двора своего осмь капий воску и на горе огород с капустником и с женою и с детьми, за рекой тетеревник с женою и с детьми*. Особенно были богаты недвижимыми имениями наиболее уважаемые монастыри и епископские кафедры; епис­коп Владимирский Симон так говорит о богатстве своей кафедры: *Кто не весть мене грешного епископа Симона и сия соборныя церкви Влади­мирских и других суздальские церкви, колико же иместа градов и сел*. А что монастыри и церкви получали большие вклады от частных лиц, видно из монастырских и церковных вкладных описей XII века. Они, на­пример, свидетельствуют, что один богатый новгородецОлекса, впослед­ствии Варлаам Хутынский, пожертвовал большой участок земли Хутын-скому монастырю. Известия же о том, что монастыри приобретали зем­ли расчисткой диких полей и лесов, рассыпаны преимущественно по новгородским памятникам; у нас нет необходимости перечислять эти из­вестия. Земли монастырские и церковные носили характер вотчинных земель, т. е. частной поземельной собственности с правом отчуждения. Но вместе с тем они имели свой особый характер, состоявший в том, что они принадлежали не физическому лицу, а юридическому; они составляли при­надлежность не того или иного епископа, или монаха, а епископского сана

175

и монастыря. При таком характере этих земель во владении ими были некоторые особые условия. Так, епископ мог свои земли продавать, зак­ладывать, обменивать или отдавать в поместное владение своим боярам и слугам, но он не мог дарить их или отдавать по завещанию, и они цели­ком переходили к последующему епископу. Иное дело, если епископ имел вотчины родовые или приобретенные покупкой на собственные деньги; такие вотчины он мог даригь и завещать. Точно так же и монастырские земли принадлежали собственно монастырю, а не монахам и потому не могли быть ни продаваемы, ни закладываемы, ни отдаваемы по завеща­нию монахами их родичам и т. д., а всегда составляли принадлежность монастыря. Церковные земли точно так же были принадлежностью цер­кви, а не причта, который только имел право пользоваться доходами с них. Следовательно, владение этими землями предоставлялось только в известных пределах и они не могли быть отчуждены каким-либо обра­зом. Кроме того, по тесному соединению церкви с приходом;, в охране и управлении церковным имуществом принимали участие все прихожане в лице избираемых ими церковных старост. Доказательство этому мы находим в уставкой грамоте Всеволода Мстиславича, данной им церкви Иоанна Предтечи на Опоках (в Новгороде), в которой имений сказано, что для управления имением этой церкви избирались церковные старосты. Но власть причта и прихода относительно церковных земель была еще огра­ничена властью епископа, так что ни причт, ни приход не могли без согла­сия епископа распоряжаться церковными землями.

ДОХОДЫ КНЯЗЕЙ

Категории и виды доходов. Судебная категория:

вара, продажа, судебный дрок, пересдЭ, ротный урок, железно/.

Категория торговых пошлин: гостиное, торговое, мыть, nepegoj, tieciax,

предмер, корнмиты, пись и пятно. Категория собственна податей:

дань, вояюдъе, истужница, урок или оброк, почестьг, вено и noeoj

Торговля, угодья и промыслы кок виды княжеских доходов.

Доходы дружинников: управление, судебные и административные

пошлины, поместья и жалованье. Денежная система

Доходы князей по-прежнему разделялись на доходы с племен, усту­павших силе, но еще не полностью покоренных и не составлявших рус­ского государства, и на доходы с племен, совершенно покоренных и во­шедших в состав русского государства, т. е. принявших русское управ­ление и полностью подчинившихся всем требованиям и законам русского правительства. Первого рода доходы состояли из даней, за которыми хо­дили сами русские князья или их дружинники. Такими племенами были литовцы, ятвяги и некоторые из финских племен, живших за Северной Двиной и Печерой и далее к Уральскому хребту. С этих племен русские обыкновенно собирали дань вооруженной силой, посылали туда воинс­кие отряды или строили там городки и содержали там гарнизоны или, по тогдашнему выражению, засады, которые время от времени выходили

176

из городков для сбора дани, или же сами плательщики дани приносила дань в городки. Такой сбор дани впоследствии стал называться ясаком и до сего времени сохраняет это название по отношению к инородческим племенам Сибири. О сборе дани силой нередко упоминают летописи; так, под 1187 годом в новгородской летописи сказано: ьВтоже время избие-ни быта печерские данники и югръские в Печере, а друзии за Волоком, и паде голов о с те кметьстваъ. Под 1071 годом летопись упоминает о Яне Вышатиче, ходившем с дружиной в Белозерский край для сбора дани на Святослава. Летописи же свидетельствуют, что князья полоцкие ходили за данью к литве, а Волынские к ятвягам.

Второго рода доходы собирались самими жителями областей, состав­лявших Русское государство и подразделялись на несколько видов, ко­торые не всегда были одинаковы по разным княжествам, входившим в состав тогдашней Руси. Довольно подробные сведения о видах податей представляет уставная грамота Ростислава Мстиславича Смоленского, писанная в 1150 году. Из нее мы видим: 1) что одни из этих доходов были определенные, наперед уже сочтенные сколько которого дохода собира­ется с какой области, а другие были неопределенные, зависевшие от слу­чая, например, гостиное, перевоз, торговое, корчмита и мыто; ибо, ко­нечно, князь определял сколько брать с воза мытных пошлин или почем должен платить гость гостиной дани, но князь, естественно, не мог зара­нее знать, сколько придет возов, с которых брать мыто и перевоз и сколь­ко будет гостей, платящих гостиное; 2) что при сборе доходов наблюда­лись порядок и определенность, которые давали возможность заранее знать, какую сумму какого дохода приносит та или другая область. Так, в грамоте сказано: «У Вержавленех у великих 9 погостов, а в тех погос-тех платить, кто ж свою дань и передмер и не ту жницы по силе, кто что мога, а в тех погостех а некоторый, погибнет, то ти. и досяпгины убудет, а в тых погостех во всех сходится дани осьмсот гривен, а пе-редмера сто гривен, а на истужницех сто гривен; то ти из того взяти епископу, к Святей Богородице 100 гривен. А в Хотишне дани 200 гри­вен; из того епископу взяти 20 гривен; в Пацане дани 30 гривен; а из того епископу три гривны, а в гостиней дани неведомо, что ся сойдет, из того Святей Богородице и епископу десятина. Дедичи и дань и вира iS гривен, гость семь гривен, а из того Св. Богородице и епископу три гривны без семи ногат. На Копыси полюдья четыре гривны, а перевозу четыре гривны, а торгового четыре гривны, а кормчити неведомо ч-то ся сойдет. В Лучине полюдья четыре гривны, а мыта кормчити неведо­мо, но что ся снидет, из того епископу десятина*. Эта определенность и точность в сборе доходов ясно свидетельствует, что доходы княжеские не были случайными и произвольными, но были установлены и утверж­дены законом и производились в порядке по известным правилам, ука­зывающим на ту степень благоустройства, в которой находилось тогдаш­нее общество. 3) В то время употреблялось три формы сбора доходов:

177

первая форма состояла в том, что доходы собирались непосредственно слугами князя —даныциками, мытниками и др.; вторая ке форма зак­лючалась в отдаче на откуп какой-нибудь доходной статьи — правитель­ство прямо получало установившуюся на торгах цену и hoiom отдавало заплатившему ее в полное распоряжение какую-нибудь .доходную ста­тью; третья форма состояла в том, что правительство оброчило какую-нибудь статью дохода, т. е. входило в условия с общиной л назначало, сколько в известный срок — иногда даже за несколько лет вперед — нужно внести оброку, а община уже сама раскладывала этот оброк меж­ду своими членами и сама собирала его; 4) В рассматриваемое нами вре­мя правительство следовало различным формам сбора и изменяло их сообразно с обстоятельствами. Так, например, из грамоты Ростислава мы видим, что в Дедичах гостиная пошлина была определена в семь гри­вен, следовательно, отдавалась на оброк, а в Пацине она вовсе не была определена, следовательно, здесь правительство брало ее само; 5) Пода­ти взимались, по свидетельству Ростиславовой грамоты, не со всех пла­тельщиков одинаково, а смотря по имуществу каждого, следовательно, тогда взимались подати не с лица, а с капитала или дохода, или, как выражались тогда, «по животам и промыслам». Так, в грамоте сказа­но: *А в тех погостех платит ктожь свою дань по силе, кто что мога*. Эта новая система сбора податей в основании своем резко отли­чается от системы сбора в первом периоде, когда дань платилась с дво­ра или с дыму. Это показывает, что русское общество сделало в это вре­мя значительный успех в своем развитии и, конечно, в этом нельзя не заподозрить значительного влияния церкви. Податная система, осно­ванная на сборе процентов с капитала или дохода, показывает, что до­ходы были тогда приведены в известность, следовательно, тогда суще­ствовал кадастр, иначе правительство не могло бы заранее определять ко­личество своих доходов. И мы, действительно, в XIII и XIV столетиях встретим множество ясных указаний на кадастрацию имущества и про­мыслов в русском обществе, а от XV и XVI столетия до нас даже дошло много официальных книг тогдашнего кадастра; конечно ни в XIII, ни в XIV, ни даже в XV веке эта система общественного устройства не могла образоваться и развиться на Руси, потому что тогда Россия была под гне­том кочевников — татар, следовательно, начала этой системы именно и должно искатьв XI и XII столетиях, когда многие русские княжества про­цветали, с чем вполне и согласны приведенные выше свидетельства Рос­тиславовой уставной грамоты. Мы находим также летописные свидетель­ства об описании частных имуществ в Галицких владениях в 1241 году, а об определенной сумме доходов с областей в киевских владениях лето­пись упоминает под 1195 годом, где Роман Волынский говорит киевско­му князю Рюрику: *А мне любо иную волость в тое место даси, любо кунами даси за нее, во что будет была»; 6) Наконец, в Ростиславовой грамоте мы находим указание, что подати не во всех областях были одни

178

и те же; в одних областях собиралась одна, в других другая подать, с од­них областей один вид, с других несколько видов податей. Рассмотрев общую систему княжеских доходов в настоящем периоде, мы теперь пе­рейдем к рассмотрению и объяснению каждого вида доходов отдельно и разделим виды на те категории, к которым тот или другой вид принадле­жит по своей натуре и по источникам.

Категории и виды доходов. Категории, не которые разделялись до­ходы, были: судебная, торговая и собственно податная. К первой кате­гории принадлежали: 1)виры, 2) продажи, 3) судебные уроки, 4) пере­суд, 5) ротные уроки, 6) железное.

Вирой назывался платеж в княжескую казну, взыскиваемый за убий­ство человека. Цена виры в Русской Правде была установлена в 80 гри­вен кун, или 20 гривен серебра, за княжеского мужа и вообще за бояри­на, а за людина и за младшего дружинника по 40 гривен кун, или 10 гри­вен серебра; эта же вира в 40 гривен и в 80 гривен кун была установлена и в договорной грамоте Мстислава Давидовича Смоленского с Ригой и Гот­ландом. Вира платилась или самим убийцей, когда он убил в разбое, или когда он не был вкладчиком в дикую виру, или платилась вира общи­ной, это называлось дикой вирой, когда убийца был неизвестен или ког­да убийство совершалось во время ссоры или явно, на пиру. Кроме того было полувирье, когда кто кому отрубит руку или ногу или выколет глаз. Вира иногда отдавалась на оброк; так, в Ростиславовой грамоте сказано: *ВДсдичи дань и вира 15 гривен*.

Продажей называлась пеня за личное оскорбление или за наруше­ние прав собственности. Платеж продажи был различен, смотря по пре­ступлению, но не превышал 12 гривен кун. В иных случаях она плати­лась самим виноватым, в иных — обществом; но отдавалась ли продажа так же, как и вира, на оброк — это неизвестно.

Судебные уроки собирались с суда как гражданских, так и уголов­ных дел. По закону Русской Правды судебные уроки были определены по 9 кун от виры, по 30 кун от бортной и ролейной земли, а во всех дру­гих тяжбах по 4 куны: *А се уродцы судебный; от виры 9 кун, а от борт­ное земли 30 кун, а от иных от всех тяжб кому помогут по 4 куны». Из этой статьи Русской Правды видно, что судебные пошлины платила та сторона, которая выигрывала дело — «кому помогут* сказано в статье; но означало ли это указание платежа 4 кун от всякой тяжбы, или 30 кун от ролейной земли, или 9 кун от виры, проценты с гривны, или полный платеж, в какую бы цену ни была тяжба, т. е. платилась ли с каждого тяжебного дела, в какую бы цену оно ни было, только по 4 куны, — на все это Русская Правда не представляет никаких объяснений.

Впрочем, кажется, правильно будет допустить, что здесь закон гово­рит о процентах с тяжебной гривны; по крайней мере, впоследствии суд­ные пошлины составляли проценты с той суммы, в которую оценивалась тяжба.

179

Пересуд. Под этим названием, вероятно, подразумевалась пошлина при производстве вторичного суда по тому же делу; так, по крайней мере, этот юридический термин понимался впоследствии.

Ротные уроки взимались на князя при приведении ж присяге или роте, т. е. когда кто очищал спою тяжбу присягой. Под именем ротных уроков в древности также были известны крепостные пошлины, плати­мые при покупке и продаже недвижимых имуществ. Ротным этот урок назывался потому, что продававший давал перед судом клятву (роту) в том, что он продает имение за такую-то цену. Закрепление состояло в за­писывании в суде ротного урока, который платил продавец,, сообразно с суммой, взятой им за проданное имение. В Русской Правде уроки эти оп­ределены следующим образом: *А се уроки ротнии: от гохввы (при по-куяке раба) 30 кун, а от бортной земли 30 кун без трех, также и от ромйнои земли, а от свободы (раба) 9 кун*.

Железное. Железным назывался тот платеж в княжескую казну, ко­торый давался истцом или ответчиком, смотря по тому, кто требовал ре­шения судебной тяжбы испытанием посредством горячего железа. В Рус­ской Правде этот платеж определен следующим образом: *А железного платити 40 кун, а мечнику 5 кун, а полгриены детскому; то ти желез ный урок, кто си в чем емлет*. Вероятно, одинаковый урок платился при испытании водой и при судебных поединках, или поле.

К категории торговых пошлин принадлежали: 1) гостиное, 2) тор­говое, 3) мыть, 4) перевоз, 5) весчая, 6) предмер, 7) корчмиты, 8) пись, 9)пятно.

Гостиная — так называлась пошлина, сбираемая с гостей, т, е. куп­цов, приезжавших для торговли из иных городов или из иных земель. Она могла, как мы уже видели, отдаваться на откуп, в оброк, или же взи­малась слугами правительства. По свидетельству Всеволодовой грамоты пошлина сия взималась за складку гостиного товара на торговой площа­ди, где, конечно, имелись для этого особые амбары. В грамоте сказано: «А буевище Петрянина дворище от прежних дверей Св. Иоанна до погре­ба, а от погреба до кончанского мосту, а с того буевища имати куны ста­росте Иванскому и по бережаискому. А тые куны класть з дом Св. Иоан­на Великого». По позднейшим памятникам гостиная пошлина состояла из следующих частей — подворного, амбарного, свального и привязно­го. Гость, привозивший транспорт товара, непременно должен был оста­навливаться на гостином дворе, а на других дворах ему не дозволялось останавливаться, и за въезд на гостиный двор платил первую часть по­шлины, называвшуюся подворным или поворотным; потом платил вто­рую часть пошлины за складку товара в амбар на гостином дворе, что называлось амбарным, третья доля пошлины, называвшаяся свальным, собиралась при складке товаров с судна или с воза, и наконец,, четвертая доля, известная под именем привязного, собиралась с судов, входивших в торговую пристань. Еще в договоре новгородцев с Ганзой в XII веке упо-

180

микается о пошлине при входе судна в гостиную пристань; в грамоте ска­зано: «Когда гости входили в гостиную пристань то всякое судно, на­груженное товарами, платило пошлины гривну кун». Эта пошлина раз­нилась по правам тех гостей, с которых она взималась.

Торговое была пошлина, взыскивавшаяся при самой продаже това­ров на торгу. Для этого, по свидетельству Русской Правды, на торгу все­гда присутствовал сборщик, называвшийся тогда вообще мытником. Со­биралась эта пошлина как со своих торговцев, так и с приезжих гостей. Каким образом взыскивалась и какой процент товара составляла торго­вая пошлина, дошедшие до нас памятники не объясняют; ко, судя по по­зднейшим свидетельствам, должно допустить, что торговую пошлину платил покупатель, а не продавец.

Мыт. Это была пошлина, собираемая за провоз товаров через мыт­ные заставы, которые преимущественно устраивались при мостах, пере­возах и при въездах вселения и города; при заставах, обыкновенно, стро­ились мытные избы, в которых находился мытник и его помощники. Каждый приезжающий с товаром останавливался мытником и должен был платить мытную пошлину, как с людей находящихся при обозе, так и с товаров. Мытная пошлина с людей, иначе называвшаяся косткой или поголовщиной, взималась с головы; пошлина же с товаров бралась с воза или с судна; кроме того, пошлина с судна различалась по величине суд­на, именно — раскладка пошлины шла по числу досок, составлявших дно судна, причем с судна с набоем с каждой доски взималась двойная по­шлина. В сборе мытной пошлины наблюдалось различие и в том, с кого она собиралась — со своих ли торговцев или с иногородных; иногород­ние платили дороже. Пошлина сия иногда отдавалась на откуп, иногда на оброк, а иногда собиралась непосредственно слугами князя.

Перевоз. Перевозом называлась пошлина за перевоз товаров и обозов через реки; она была неопределенна, и ею пользовались не только кня­зья, но и частные землевладельцы, которые устраивали в своих имениях перевозы через реки и устанавливали перевозные пошлины по своему благоусмотрению, ставили своих людей по рекам и не дозволяли торгов­цам переезжать вброд. Взималась эта пошлина с возов, лошадей и лю­дей. Она иногда отдавалась на откуп казной посторонним откупщикам или на оброк земским общинам, во владениях которых были перевозы. Пошлина сия учреждалась только на летнее время или, как тогда выра­жались, от полой воды до тех мест, как реки станут.

Весчее была пошлина, взимаемая за взвешивание товаров; для этого правительством учреждались на торгах общие весы, за исправностью ко­торых, по уставам Владимира и Ярослава, строго смотрела церковь и про­веряла их ежегодно, для чего образцы гирь всегда хранились или при из­вестных церквях, или в других безопасных местах, и гири, употребляе­мые на торгу, сравнивались с этими образцами. При всех весах находились особые старосты, в должность которых избирались люди, пользующиеся

181

особым доверием общества, настоящие, пошлые купцы. Так, в грамоте Всеволода, данной церкви Иоанна Предтечи на Опоках, сказано: *А веси-тиимв притворе Св. Ивана, где дано ту его и держати; а весити старо­стам Иванским двема купцем пошлым, добрым людем. и нг пошлым куп­цем старощенья не держати, ни весу им не весити Ивангкаго*. А в дру­гой Всеволодовой грамоте — о церковных судех и о мерилах торговых, так описан надзор за торговыми весами, предоставленный епископу: «Торго­вые все весы, херила и скалвы вощаныя и пуд ладовой и гривенка рубле­вая и всякая извесъ, иже на торгу промеж людьми, епископу блюсти без пакости не умаливати, ни умноживати, а на всякий год извешивати; а искривится, а кому приказано, и того казнити близко смерти, а живот, его натрое: треть живота Св. Софии, а другая треть Свят. Ивану, а третья треть соцким и Новгороду*. О проверке же весов и о хранении образцов при церквях упоминается в договорной грамоте Мстислава Да­видовича Смоленского с Ригой и Готским берегом: *Аже вощный пуд ис­казится, лежит кап в Св. Богородици на горе, а другая в Немечской Бого­родицы, то тым пуд извиряче, право учинити*. Платеж весчей пошли­ны — почем с кяпн, лудя, берковца и гривенки и за какой товар, обыкновенно определялся особыми уставными грамотами, и плательщи­ком всегда был покупатель, а не продавец, и обыкновенно с приезжих куп­цов или гостей бралась пошлина дороже, нежели со своих. Так, в грамоте Всеволода, данной Новгородской церкви Иоанна Предтечи яа Опоках, ска­зано: «Л у гостя им имати у Низовскаго от дву берковска вощаных пол-гривне серебра, да гривенка перцу, у Полоцкаго и у Смоленского по две грив­ны кун от берковска вощаного, у Новоторженина полторы гривны кун от берковска вощанаго, у Новгородца шесть мордок от берковска воща-наго*. Весчая пошлина преимущественно, кажется, жаловалась церкви и епископу, но впрочем не без участия в ней и самого князя. Так, во Всеволо­довой грамоте, по которой вес предоставлялся Иванской церкви, сказано: «А взять князю великому из весу вощанаго полтретьядцать гривен сереб­ра через год». Впрочем, иногда вес содержался и самим правительством, а иногда отдавался на откуп и на оброк, как и все пошлины.

Предмер или померное. Так называлась пошлина, взимаемая при пе­ремере сыпучих товаров — ржи, пшеницы, гороху, орехов и других, для чего правительство имело на торгах казенные меры, называвшиеся кадя­ми (кадь = б четверикам), оковами (половина кади); коробьями, четвертя­ми, осминами; вероятно, правила при взимании померной пошлины были одинаковы с правилами весчей пошлины, но мы на это не имеем никаких свидетельств из первой половины второго периода русского законодатель­ства, кромеодной Роетиславовой грамоты, где упоминаетеяо предмере как о пошлине, доставлявшей доход князю. Притом в грамоте эта пошлина очевидно представленаотданной на откуп или переведенной на землю, т. е. пооброченной, потому что грамота говорит, что предмера с 9 вержавских погостов сходится в год 100 гривен, чего, конечно, нельзя было бы сказать

182

определенно, ежели бы эта пошлина не была переведена на землю или по-оброчена. Обычай переводить торговые пошлины на землю мы встречаем и в последующее время; об этом свидетельствует одна уставная грамота 1564 года, где сказано: *А будет таможенных деньги возьмут на землю, и вы б земские люди и казаки все без помены платили по торгам и голо­вам, о- не животам, кто больше торгует, тот больше и дает». Померыое, т, е. платеж пошлин за перемер товара, по свидетельству позднейших па­мятников, лежало на продавце, а не на покупателе; так, в одной грамоте 1551 года сказано: *А номерное им имати с продажи*; но кто платил эту пошлину в настоящем периоде — неизвестно.

Пись. Об этой пошлине упоминается в грамоте Всеволода о судах цер­ковных и о мерах торговых, В грамоте сказано: «А попу Яванскому Рус­ская пись с Борисоглебским на пол*, т. е. писчая пошлина от товара, при­возимого из Руссы, делилась пополам между Ивановским и Борисоглебс­ким священниками или, может быть, причтами. Пошлина, очевидно, взималась при записи в книги товара, привезенного на торг, ибо торгов­цы, приезжая на торг, обыкновенно должны были объявлять свой товар мытникам, или таможникам, которые и записывали товар в книги приво­за в брали за это пошлины.

Пятно. Пятном называлось клеймение лошадей при продаже. О клей­мении лошадей упоминается под 1170 годом, где сказано, что Мстислав отослал от себя Петра и Нестора БориславичеЙ « про ту вину, оже бяху холопи его покрали кони Мстиславли у стаде и пятны свое всклале, разнаменываюче*. То же говорится о клеймении лошадей и в Русской Правде: «А за княжь конь, иже той с пятном, три гривне*. От пятна или клеймения и сама пошлина, взимаемая при продаже лошадей, называ­лась пятном, в сборщик сей пошлины назывался пятешдиком. Пошлина эта взималась с покупателя и продавца. Торговля лошадьми обыкновен­но производилась следующим образом: продать или купить лошадь нельзя было иначе, как только при пятенщике или мытнике, который при совершении торговой сделки клал на лошадь пятно или клеймо и вносил имена покупщика и продавца в особую книгу, где помещалось по­казание и о самой лошади — какой она шерсти и каких примет. Пятен-ная пошлина иногда давалась от государя владельцам земли на оброк, чтобы они собирали ее на себя со всех продаваемых и покупаемых лоша­дей в их имении; иногда она отдавалась на откуп, а иногда она отдава­лась посторонним лицам, как бы в жалованье или награду. Так, во Все-володовой грамоте о церковных судах пятно с русских лошадей отдано было Иванскому сторожу.

Корчмиты. Эта пошлина упоминается только в уставной грамоте Рос­тислава Смоленского, а именно в следующих выражениях: *На Копысе хорчмити неведомо что ся сойдет; на Прупаи 10 гривен, а из того еписко­пу гривна, а в корямитех не ведати, что ся сойдет. В Лучине мыта, корч-мити не ведомо, что ся сойдет*. Из этого свидетельства видно только то,

183

что корчмитв, как и прочие пошлины, по природе своей не была опреде­лена, но, судя по свидетельству грамоты, иногда отдавалась на откуп или на оброк; но в чем состояла эта пошлина, в каких случаях взималась, гра­мота этого не объясняет, а других современных свидетельств мы пока не имеем. Но если судить по свидетельству позднейших памятников, в ко­торых пошлина за варение и продажу пива и меда называлась корчми-тою, то можно допустить, что в XII веке корчмита имела то же значение, как и в позднейшее время.

Категория собственно податей. К категории податей принадлежа­ли: 1)дань, 2) полюдье, 3) истужница, 4) урок или оброк, 5)почестье, 6) вено, 7) повоз.

Дань была известна еще в первый период, но тогда она была не опре­делена и собираласьс двора илис дыма. В настоящем же периоде она была определена и назначалась на целые общины. Правительство обыкновен­но назначало только с какой области сколько следует дани, и общины уже сами собирали ее и доставляли правительству. Так, в Роетиславовой грамоте сказано: «В Торопки дани 400 гривен, а епископу с того взяти 40 гривен, а в Жижци дани 130 гривен, а с того епископу етти 13 гри вен, а в Каспеси 100 гривен, a us того епископу взяти 10 гривен*. В наз­начении податей правительство отличало богатые области от бедных и налагало на бедные области меньшее количество податей, чем на бога­тые. Точно так же и сами общины производили разверстание податей между своими членами по животам и промыслам.

Полюдье. Этот вид податей также был одним из древнейших. Кон­стантин Порфирородный, писатель X века уже упоминает о полюдье; по его словам, русские князья ездили осенью к славянским племенам в по­людье. Полюдье собиралось тремя способами: или сам князь отправлял­ся за ним по областям, или посылал своих слуг, или же собирали и дос­тавляли князю полюдье сами общины. Первоначально полюдье давалось князю в виде подарка при его объезде областей для суда и управы, но по­том оно изменилось в чистую дань, так что князь мог заранее определить сколько каждая область дает ему полюдья. Так, в Роетиславовой грамо­те прямо определено: *.,.на Копысе полюдья 4 гривны».

Истужницы. Этот вид податей встречается только в одной Роетисла­вовой грамоте, где сказано: «У Вержавленех у 9 великих погост дани 800 гривен, а предмера сто гривен; а на истижницех 100 гривен». Из этого свидетельства мы видим, что истужницы составляли особый вид пода­тей, и что подать эта определялась князем заранее; но в чем состояла эта подать, на ком лежала и как собиралась — об этом мы не имеем никаких свидетельств, ни древних, ни позднейших.

Урок или оброк. Это был один из разнообразнейших видов податей, и притом древнейший; об оброках летопись упоминает еще при Ольге, ко­торая, по словам летописи, установила оброки и дани по Луге. Оброком вообще назывались все виды повинностей и пошлин, когда они раскла-

184

дывались или переводились на землю, т. е. когда вместо того, чтобы от­правлять какую-либо повинность или службу натурой, правительство соглашалось брать вместо этого деньгами или произведениями промыш­ленности, определяя заранее сумму, которую целая область должна пла­тить вместо отправления службы или повинности, и предоставляя самим обшинам делать раскладку долям этой суммы по вытям общинной зем­ли; то же, когда правительство обронило разные торговые и другие по­шлины. Кроме того, оброком назывались подати, собираемые с разных угодий и промыслов, например, с рыбных ловель, с солеварен, с бортных ухожаев, с бобровых гонов и вообще с ловли зверей и других промыслов. Так, в Ростиславовой грамоте упоминается об оброке с рыбных ловель в Торопце, и там же об оброке с ловли куниц, лисиц и с бортных ухожаев: «А у Торопци урока 40 гривен и 15 лисиц и 10 черных кун., невод, бред ник, трои сани рыбы, две скатерти, три убрусы, берковеск меду*. Здесь мы видим, что оброк собирался и натурой, и деньгами.

Почестъе. Так, кажется, назывался прибавок к оброку в виде дара. Так, по крайней мере, можно заключить из свидетельства Ростиславо­вой грамоты, где почестье именно показано, как пополнение оброка; вот слова грамоты: *Се от Мстиславля 6 гривен урока, а почестъя гривна и три лисицы; от Копысы 6 гривен урока и две лисицы, а почестъя 36 кун; от Ростиславля три гривны, а почестья гривна и четыре лисицы*. Из этого свидетельства мы еще видим, что почестье, так же, как и оброк, в количестве своем определялось заранее. Почестье, дар, пополнение при платеже оброков было решительно в духе тогдашнего русского общества. Лучшим свидетельством здесь служит дошедшая до нас древняя купчая, где почти постоянно к сторгованной цене покупщик или плательщик писал пополнку, почестье, дар. Почестье существовало долго на Руси; в московском периоде оно было уже определено в называлось данской по­шлиной, которая была ни чем иным, как процентом, прилагаемым к дани. Так, например, в одной купчей XIV столетия сказано: *Се купи Игнате село на Лукины береги и да Игнате на той земле 8 рублее и 20 со роков белке, а пополнка за телицу полтретьядцатъ бел*; или в другой купчей: «Се купи Филип лоскут земли и дал Филип на той земли 50 бел да полот мяса пополнка*.

Вено. Об этом платеже в казну в первый раз упоминается в грамоте Мстислава Великого Юрьеву Новгородскому монастырю, где сказано: *отдати Вуице се. Георгееи с данию и с вирами и с продажами и вено вотъское*. Беном называлась пошлина, собиравшаяся в казну князя от браков; впоследствии она стала зазываться венечной пошлиной. Бе со­ставляли две доли — выводная куница и повоженный убрус; первая доля платилась невестой, в вторая женихом. Вено или венечная пошлина была Различна, смотря по тому — была ли невеста из той же волости, из кото-Рой и жених, или были они из разных волостей и разных уездов. Если  и невеста были из разных волостей, то венечная пошлина была

165

втрое больше против той, когда невеста и жених были одной волости; если же они были не только из разных волостей, но и из разных уездов, то в таком случае платили втрое более, чем если бы они были т/олько из раз­ных волостей. Причиной было то, что при таких браках то или другое общество, волость или уезд теряло одного из своих работников.

Повоз. Это собственно была подводная повинность, а не Бодать, т. е. жители уезда были обязаны доставлять подводы и проводников для ка­зенных надобностей. Но так как эту повинность можно было и не отправ­лять натурой, внеся за нее наперед деньгами и разложив этот платеж по животам и промыслам на целую волость или уезд, то мало-помалу из по­винности образовалась подать, сперва под именем «повоза*, а потом: под названием «ямских денег», когда образовался особый класс повозчиков или ямщиков, которых правительство на собираемые деньги устраивало особыми слободами по большим дорогам. Ямское устройство уже принад­лежит ко второй половине настоящего периода — по крайней мере, мы не встречаем о нем известий в памятниках первой половины.

Важнейшим также источником княжеских доходов были недвижимые имения, составлявшие частную собственность князей, приобретенные ими покупкой или другими средствами. С этих имений князья получали дохо­ды, как частные собственники. Они заводили там разные хозяйственные заведения для извлечения больших выгод со своих имений.

Торговля также продолжала быть источником княжеских доходов. Подробностей об этом предмете нам не оставили тогдашние летописи; мы имеем только одно летописное известие о торговле князей в настоящем периоде, именно летопись говорит, что Владимир Василькович, князь Волынский, послал в лодьях по Вугу продавать жито в земле Ятвяжс-кой. Но нет сомнения, что торговля у княэей тогда была обильным ис­точником доходов, потому что большая часть податей, собираемых в каз­ну князя, вносилась разными произведениями; хлебом, медом, воском, звериными шкурами, рыбой, скотом и т. п. Этот сбор произведений, скапливавшийся у князей в больших размерах, и служил предметом княжеской торговли. Княжеская торговля производилась или княже­скими приставами — купчинами, или выборными от общества купца­ми, на которых торговля княжескими товарами налагалась как служба или повинность.

Наконец, к княжеским доходам должно причислить разные угодья и промыслы, уступленные князю народом; таковы были рыбные промыс­лы в разных реках и озерах; солеваренные промыслы и разные лесные угодья, которые отдавались или на оброк, или состояли за княжескими людьми, доставлявшими князю добываемые ими произведения от уго­дий и промыслов. Так, например, в летописи под 1240 годом упоминает­ся, что Даниил Романович Гиляцкий приказал взять на себя всю добычу Коломийской соли. Впрочем, такие угодья и промыслы, как можно су­дить по дошедшим до нас грамотам, давались князьям только во времен-

186

ное пользование. Кроме того, и в самой торговле князья не имели моно­полий, а поэтому торговля их нисколько не стесняла частной торговли и промышленности. Так, Святополк-Михаил Киевский закупил было соль, чтобы возвысить цену, но явились конкуренты и князь вынужден был сбавить свою цену на соль.

Доходы дружинников в настоящем периоде разделялись на четыре вида: 1) доходы от управления в областях, 2) от суда, 3) от поместий и 4) жалованье.

J) Управление составляло прямой доход дружинников, почему и на­зывалось кормлением. Сколько и чего города должны были давать на со­держание посадников, тиунов и других княжеских чиновников — это всегда было строго определяемо князьями и земщиной. Впрочем, корм­ление не составляло главного, постоянного дохода дружинников, пото­му что давалось только на время, на известные сроки, по большей части на год, или много — на два года в вознаграждение за военные услуги и потери, понесенные ими во время войны.

Судебные и административные пошлины составляли второй вид

доходов дружинников. О них довольно подробно говорится в Русской

Правде, из которой видно, что они были строго определены законом; по­

этому дружинники могли требовать от народа только то, что дозволялось

законом, а более того они не имели права требовать. К тому же не только

посадники, но и тиуны и другие княжеские чиновники в то время часто

сменялись и, следовательно, не имели случая утвердить свою власть в

том или другом месте. Все это, вместе взятое, послужило причиной того,

что дружинники, которым поручалось управление и суд в городах и во­

лостях, не были притеснителями и грабителями народа, так что строгая

определенность пошлин законом делалась не столько для ограждения ин­

тересов народа, сколько для ограждения дружинников от неподатливос­

ти народа, потому что без этого народ не дал бы им ничего или давал бы

им слишком мало. Конечно, и в то время бывали случаи, что посадники,

тиуны и проч. делали различные вымогательства относительно подсуди­

мых и излишние поборы, но это было не более, как исключение из обще­

го правила; за такие поборы владимирцы изгнали Ростиславичей. Подоб­

ные примеры хотя и встречаются в истории, но редко.

Поместья были основным и постоянным доходом дружинников.

Поместья раздавались всем дружинникам, состоявшим на службе у кня­

зя, так что поступать на службу к получать поместья для дружинников

было одно и то же; дружинник был равнозначителен помещику. Князья

особенно старались тогда распространять отдачу поместий дружинникам,

чтобы более привязать их к себе и таким образом сделать их более ревно­

стными защитниками княжеских владений. Этот порядок особенно силь­

но был развит в тех владениях, в которых утверждался какой-нибудь

один княжеский род, например — в Смоленском княжестве, в Галиче и

Других. Дружинник, получив поместье, или сам вел в нем хозяйство, или

187

же отдавая его в аренду свободным земледельцам. По свидетельству ле­тописей, дружинники, не имевшие особенных должностей при княжес­ком дворе или в городах и волостях, в мирное время жили обыкновенно в своих поместьях и занимались хозяйством.

4) Княжеское жалованье раздавалось в настоящем периоде не всем дружинникам, а только тем из них, которые поступали на службу не ина­че, как договорившись получать от него жалованье. Но разряд этих дру­жинников был очень немногочислен; некоторые князья вовсе не делали условий с дружинниками, чтобы давать им жалованье.

Денежная система в 1-й половине второго периода. Общие знаки цен­ностей, называющиеся у нас деньгами, в первой половине второго перио­да назывались кунами. Название «деньги» — татарское, оно вошло в употребление на Руси только во 2-й половине второго периода, во время татарского ига. Поэтому слово «деньги» мы не встретим ли в одном из памятников рассматриваемого нами периода: во всех них око заменяет­ся словом куны (в древнем переводе Евангелия стоит кунолюбцы, т. е. сребролюбцы). Название знаков ценностей кунами произошло оттого, что в то время меновым товаром на Руси служили обыкновенно шкуры раз­ных зверей и преимущественно шкуры куниц, как у римлян pecunia от pecus. Отыскав, таким образом, общее название тогдашних денег, следу­ет определить тогдашний счет денег и прежде всего отыскать высшую денежную единицу, а потом показать внды низших единиц л отношение их к высшей.

Высшей монетной единицей в то время считалась гривна. Гривнами назывались продолговатые серебряные слитки, немного подлиннее паль­ца и в два пальца ширины. До нас дошли только позднейшие гривны, уже несколько измененные и относящиеся к рублям, т. е. к гривнам раз­резанным, разрубленным; из настоящих же гривен до нас дошло не бо­лее двух экземпляров. Но на гривнах обыкновенно находим клейма кня­жеских городов. Гривна собственно означала вес металла — золота или серебра, и почти равнялась нынешнему фунту. Но в то же время она оз­начала и монету и была равна греческой литре, которая вееила на наш вес 72 золотника, или 68 золотников старинного веса. Гривны были двух видов — гривны серебра и гривны кун. Первые относились к последним, как 1:4. Впрочем, отношение между ними было не всегда одинаково. Так, по уставу Владимира Святославича, отношение между ними было, как 1: 7 или даже как 1 : 7*/а. Следовательно, в начале второго периода от­ношение между гривнами было иное, и оно изменилось уже впоследствии. Кроме того, в этом же уставе определяется еще отношение гривен золота к гривнам кун; именно, золотая гривна = 50 гривнам кун. Впрочем, я не думаю, чтобы гривны золота были меновой единицей, а прямо означали только вес золота, тогда как гривна серебра была ходячей монетой. До­казательство этому нам представляет Волынская летопись. В ней под 1288 годом говорится, что когда Владимир Всеволодович, умирая, взду-

188

мал раздать свое имущество бедным, то для этого велел разбить свои се­ребряные блюда и сосуды и переделать их в гривны. Напротив того, грив­ны кун означали скорее не вес, а только счет, подобно нынешним анг­лийским фунтам стерлингов.

За гривнами следовали куны и резани, на которые обыкновенно де­лились в счет гривны, как у нас теперь рубли делятся на гривны и копей­ки. Отношение кун к гривнам было двоякое: до XII в. гривка содержала в себе 25 кун, а с ХП она состояла уже из 50 кун. Насколько можно су­дить по дошедшим до нас кладам (особенно в этом отношении замечателен клад Нежинский, открытый лет 20 тому назад, в котором было множество разных монет, относящихся к XII и даже к XI в., ко времени Владимира Мономаха, Святополка-Михаила, Изяслава и Юрия Долгорукого), куна­ми назывались монеты с наш полтинник величиной, только несколько тоньше его. Они состояли из сплава нескольких неценных металлов. Ре-занью называлась 50-я доля гривны. Эта монета появилась в Приднепро­вье только в XII веке и, вероятно, заменила куну, значение которой, как мы сказали, в это время уже изменилось и она составляла уже не 25-ю долю гривны, а 50-ю.

После кун и резаней при денежном счете был» тогда еще ногаты. Они относились к резани, или к куне XII столетия, как 1: 2'/2. Следователь­но, в гривне считалось 20 ногат. Бели, или белка по тогдашнему счету составляла 8-ю долю ногаты или 160-ю долю гривны. Самой мелкой мо­нетной единицей была так называемая векша или веверица; их в куне было 18, а в гривне 900. Все это было ни что иное, как перевод на монету ценности шкур разных зверей; так куна выражала ценность меха куни­цы, ногата — неизвестного нам зверька, вероятно соболя, белка выража­ла ценность меха горностая, а векша ценность меха белки.

Надобно заметить, что новгородские деньги были почти вдвое тяже­лее низовых. Поэтому, встречая в каком-либо из новгородских памятни­ков указание о той или иной монете, надобно различать, по какому счету оно употребляется в данном случае: по новгородскому или по низовому. Так, например, в новгородской гривне серебра считалась не 4, a 7'/2 П>и-вен кун, как это было установлено Владимиром Святославичем. Очевид­но, в Новгороде дольше, чем в других местностях Руси удержались ста­рые отношения монетных единиц.

Теперь остается разрешить последний вопрос о деньгах того време­ни: из какого материала они делались. Памятники XI, XII и XIII вв. раз­решают нам этот вопрос двояко: они представляют свидетельства, что Деньги того времени состояли из металлов и из шкур зверей, следователь­но, тогда деньги металлические не успели еще вытеснить звериных шкур, как меновых знаков. В Русской Правде и других памятниках того вре­мени последние всегда резко отличались от первых; так, о них всегда го­ворится: «куна шерстью», «обеушная белка», или — «куны еже есть морд куней» и т. п. Притом и сам счет шкурок, как денег, был совершенно

189

иной, чем счет денег металлических: шкурки считались, большей час­тью, сороками, тогда как металлические деньги считались всегда по дру­гому счету. Металлические деньги были двух сортов: одни из них (грив­ны серебра) делались из чистого серебра высокого достоинства, достоин­ства гораздо высшего, чем нынешние деньги, а другие (купы, белки и другие мелкие деньги) делались из смешанного металла. Определить с точностью, какие именно металлы входили в эту смесь — невозможна, мне не приходилось подвергать их химическому анализу, но во всяком случае это смесь серебра с неценными металлами. Вот и все, что можно сказать о монеткой системе того времени.

ЗАКОНОДАТЕЛЬНЫЕ ПАМЯТНИКИ ЗА ПЕРВУЮ ПОЛОВИНУ ВТОРОГО ПЕРИОДА

Устав Владимира Святого •« судах церковных и десятине*. Внешняя история Устава. Сион и и Закон Внешняя история его. Содержание Судного

Закона. Устав Ярослава ко садах церковных* Внешняя история его.

Содержание Устава. Рдсккая Правда. Внешняя история ее. Содерлгшие

Русской Правды Ярослава. Устав Ярослава о вирных ирояох. Праадасичеееп

Ярречааа Русская Правда XII столетий. Содержание Правды XII века Устав

Владимира Мономаха У юконения после устава Монояаха Заьокы Русской

Правды о насгедстве Законы Русской Правды об опеке. Законы о тшспстве

От первой половины второго периода до нас дошло несколько законо­дательных памятников. Замечательнейшие из них следующие: 1) устав Владимира Святославича «о судех церковных и десятине», 2) «Судный Закон людем» ~ его же, 3) устав Ярослава о судах, церковных и 4) Рус­ская Правда разных редакций, представляющая целый кодекс. Есть еще несколько памятников за этот период, например, устав Всеволода Метке-лавича, уставные и жалованные грамоты разных князей, но они не столь важны для нас и поэтому мы не будем говорить о них подробно.

Устав Владимира Св. «о судех церковных и десятине»; внешняя ис­тория устава. Первым но старшинству памятником во втором периоде является устав В. К. Владимира Святославича «о судех церковных и де­сятине». Вот его подлинное заглавие: «Устав Св. князя Володимира, кре-стившаго Русьскую землю, о церковных судех». Устав Св. Владимира дошел до нас в одной кормчей XIII столетия, хранящейся теперь в Мое-ковской Синодальной библиотеке. В это кормчей находится следующая приписка: 4 в лето 6790 написаны быша книгы сия повелением благовср-наго князя новгородского Дмитрия и стяжанием боголюбиваго архиепис­копа новгородскаго Климента, и положены быша в церкви Св. Софии на почитание священникам и на послушание крестьеном и собе на спасение души». Отсюда видно, что список Владимирова устава сделан никак не позже 267 лет по смерти Владимира, и следовательно старше 95 годами Лаврентьевского списка летописи, который считается древнейшим и по­чти не потерпевшим искажения, а тем менее мы можем подозревать в подделке или искажении текста переписчика, который был старше мо-

190

наха Лаврентия. Притом же устав был записан в книгу по приказанию самого князя, и именно для почитания и научения, т. е. руководства в делах, как памятник законодательный, официальный; поэтому перепис­ка его, конечно, была сделала с большей тщательностью, нежели пере­писка какой-нибудь летописи. Мы также не можем предполагать, что устав был написан не Владимиром, а каким-либо монахом в лозднейшее время, т. е. в XI, XII или XIII столетии, для каких-либо выгод или при­вилегий, потому что о подделках и ложных актах такого рода в нашей древней истории нет и помину; они нисколько не подходили к характеру наших предков; даже в гражданском законодательстве того времени нет и вопроса о подложных актах; следовательно, и в жизни русского народа они тогда не встречались; притом подделка или сочинение подложных актов, подобных Владимирову, не могло доставить каких-либо выгод в то время, ибо, как мы уже виделн из сличения уставов, князи руковод­ствовались соображением местных обстоятельств, а не следовали безот-ступно уставам своих предшественников, да и само отношение духовен­ства К княжеской власти, насколько мы его знаем, вовсе не нуждалось в додложных актах. Притом десятина и суды церковные, главные приви­легии, заключающиеся во Владимирове»! уставе, подтверждаются, во-первых, летописью, где при известии о построении десятинной церкви прямо сказано: «Владимир рек сице: даю церкви сей Святей Богородици от именья моего и от град моих десятую часть», а во-вторых, то же под­тверждают последующие уставы: Всеволода, Святослава-Николая и Ро­стислава Мстиславича Смоленского. Наконец, язык Владимирова уста­ва дышит неподдельной древностью, против которой не могли даже воз­ражать и те исследователи, которые сомневались в подлинности устава; при сравнении языка, которым написан устав, с языком Русской Прав­ды, мы не встречаем никаких подновлений в первом, ни грамматичес­ких, ни лексикологических; предположить, что кто-нибудь мог так под­делаться в XIII или XII столетии нет никакой возможности. Тем не ме­нее относительно этого устава в нашей ученой литературе было очень много споров. Многие, в том числе и Карамзин, считали его подложным. Самой главной причиной сомнения было то, что в уставе Владимир гово­рит о себе: *всприял есм св. крещение от грецькаго царя и от Фотил, пат­риарха царегородьскагоъ. В этих словах, по-видимому, заключается про­тиворечие: известно, что патриарх Фотий был современником Рюрику, прадеду Владимира, и скончался в IX веке; во время же принятия Вла­димиром св. крещения в Константинополе был патриархом Николай Хри-зовергес; следовательно, Владимир не мог принять крещения от патри­арха Фотия. Действительно, выражение устава: «всприял крещение от ■Фотия патриарха», по-видимому, указывает на позднейшее составление Устава, и притом человеком, не сведущим в византийской хронологии. Но сомнение, наводимое сим выражением на устав, уничтожается само со­бой, если мы вникнем в истинный его смысл и сообразим с историческими

191

данными X века. Истинный смысл выражения состоит в том, что Вла­димир Святой крещение и учение христианское принял в том самом виде, в каком оно содержалось православной церковью на востоке, и в каком оно утверждено Фотием после многих споров с римскими папа­ми, т. е. выражение ввсприял есмь ее, крещение от греиьскаго царя и от Фотия, патриарха царегородъскаго* означает не то, что Владимир крестился при Фотие, но что принял крещение и учение православной церкви, утвержденной Фотием. Болгары и греки в X столетии говори­ли обыкновенно: *Наша вера — вера Фотиева, наше благочиние ~ Фо-тиево*. Болгары и грека такими выражениями хотели представить, что они веруют православно, а не по учению Римской церкви. Точно тйк же и Владимир, современник болгар, называвших свою веру Фотиевой, и, вероятно, ученик болгар в христианстве, легко мог написать в своем уставе, что принятая им христианская вера — истинная, православная, восточная, именно та самая, которую исповедует византийский импе­ратор и которую утвердил патриарх Фотий цареградский. В то время отделение западной церкви от восточной было еще очень свежо, и при­тязания пап на новопросвещенных греками славян были еще настоль­ко сильны и настойчивы, что как болгары, так и руссы, свидетельствуя свое православие и принадлежность восточной, а не западной церкви, должны были говорить, что они приняли крещение от Фотия, г. е. ог­раждать себя Фотиевым именем от соединения с Римской церковью. За­мечательно, что и само имя царя греческого не упомянуто, тогда как в предисловии к уставу по кормчей 1499 года прямо сказано, что Влади­мир принял крещение в 6490 году при царях Константине и Василии. Таким образом, имя Фотия, по-видимому, наводящее сомнение в под­линности Владимирова устава, в сущности своей, по соображению с ис­торией того времени, служит одним из сильнейших доказательств в пользу подлинности устава; позднейший составитель устава не мог здесь употребить Фотиева имени, как ничего не подтверждающего и не за­щищающего. Редакций устава пять: 1-я, найденная митрополитом ки­евским Евгением в одной новгородской кормчей; эта редакция, очевид­но, сокращенная; в ней даже не упоминается Фотиева имени; 2-я редак­ция находится в степенной книге; здесь устав представлен в выписке, написан языком позднейшим и с новой расстановкой статей, приноров­ленной к летописному рассказу; 3-я редакция напечатана в 6-м томе Древней Российской Вивлиофики; здесь устав изложен с ясными пере­делками, вставками из летописей, с дополнениями и объяснениями по­зднейшего составителя и языком новым, вероятно XVI столетия и даже XVII. Вот образчик этого языка; в древнем уставе было сказано: «А се церковные суды: роспуст, смильное, заставанье, пошибанье, промежи мужем и женою о животе». Позднейший же составитель написал по сво­ему мудрованию: «А се управа и разсужение и суды церковные, святи­тельские. Венчания, молитвы, обручения и сих преобидения, разпуще-

192

ния, смильное, промеж мужем и женою нестроения и бранн, и о живо-тех и душах их». Наконец, 4-я редакция дошла до нас в списке корм­чей ХШ столетия, о которой мы уже говорили выше. Эта редакция д по языку, и по содержанию явно принадлежит древности. Список этой ре­дакции напечатан археографической комиссией в 1-м томе дополнений к Историческим Актам, и Карамзиным в 506 примечании к 1 тому Ис­тории государства Российского. Еще есть 5-я редакция в одной корм­чей 1499 года. Эта редакция весьма близка к 4-й, но имеет важное пре­дисловие, в котором упоминаются имена греческих царей, при коих Владимир принял крещение.

Содержание устава. По содержанию своему устав Владимира делит­ся на 4 отдела. В первом изложено правило о сборе десятины для церкви. По правилам устава для церкви предоставлялось в десятину: 1) десятая часть судебных доходов князя, 2) десятая неделя или десятая часть тор­говых пошлин, собираемых в казну князя, 3) десятая часть доходов от княжеских домов, стад и земли. Вот подлинные слова устава: *.,.от все­го княжа суда десятую векшу, из торгу десятую неделю, a us домов на всякое лето, от всякого стада и от всякаго жита Чудному Спасу и Чюдней Богородицы*. Эти правила для церковной десятины послужили образцом и для следующих князей, которые, впрочем, в своих изданиях церковных уставов не строго следовали Владимирову уставу, а изменя­ли его по обстоятельствам и по своим отношениям к церкви. Так, Рос­тислав Смоленский дал в десятину Смоленской церкви десятую долю от всех своих доходов, не исключая даже и полюдья, и сверх того подписал ей несколько сел. Но, как известно из истории, положение Ростислава было совсем другое, чем Владимирово. Ростиславу хотелось округлить свои владения, но этому много препятствовало положение духовенства в его владениях: в Смоленске ие было своего епископа и смоленское духо­венство зависело от епископа черниговского, а так как Ростислав был вовсе не в ладах с князем черниговским, то поэтому употреблял псе меры устроить так, чтобы в Смоленске был свой епископ. Чтобы легче привес­ти в исполнение свой план, Ростислав вошел в сделку с черниговским епископом и предложил епископскую кафедру в Смоленске его племян­нику, обещаясь назначить ему и всему смоленскому духовенству самую значительную десятину. Напротив того, Андрей Боголюбский дал в де­сятину церкви хотя и более того, что дал Владимир, ко все-таки гораздо менее Ростислава. Боголюбский дал Владимирской церкви десятину от судных и торговых пошлин и от сел своих. А в некоторых владениях и Десятина от судебных доходов ккязя не отделялась в пользу церкви. Из всего этого видно, что устав Владимира вовсе не был непреложным зако­ном для последующих князей.

Второй отдел, в котором заключаются правила о церковных судах, со­ставлен но византийскому Номоканону. (О десятине в византийском Но­моканоне нет и упоминания, и Владимир, вероятно, заимствовал правила

193

о церковной десятине из узаконений засадной церкви). Церковному суду по уставу Владимира подлежали:

Все преступления и тяжбы по делам семейным: рзздоры, похи­

щения, разводы, споры между мужем и женой, дела по наследству, опе­

ке и т. п.

Чародеи, колдувы, составители отрав и т. п.

Христиане, не оставлявшие языческих суеверий и обрядов.

Оскорбители Церкви, церковные тати и гробограбигсли.

5)             Все дела, писавшиеся людей, состоявших в ведомстве церкви.

Суд по большей части этих дел был отделен на церковь, согласно с

греческим Номоканоном. Но Владимир не удовлетворился греческим Номоканоном, а желая как можно резче отделить своих подданных-хри­стиан от подданных-язычников, узаконил, чтобы во всех, даже и в светс­ких судах, вместе с княжескими судьями участвовал в суде и митропо­лит или его наместник, который бы пояснял то или другое дело в духе христианского учения. В уставе сказано так: *А тиуном своим приказы­ваю суда церковнаго не обидити, ни судити без владычня наместника».

Впрочем, пошлины со всех судов Владимир представил себе, а цер­кви определил выделять только десятую часть. В уставе его говорится: *И своим тивуном приказываю судов церковных не обидетц и с суда давати девять частей князю, а десятая часть святей церкви*. Таким образом, по уставу Владимира суд церковный и суд светский только обо­значались, но еще не были разделены; Владимир еще не мог или, по край­ней мере, не хотел решиться разделить их.

В третьем отделении Владимирова устава находятся правила о над­зоре церкви га торговыми мерами и весами. Эта часть устава взята пря­мо из византийского законодательства, которое поручало епископам смотреть за торговыми весами и мерами в хранить образцы их в притво­рах церковных; епископ же отвечал в за их исправность. Это узаконение долго существовало на Руси во всей своей силе и несколько раз было во­зобновляемо уставами XIV и XV вв. Оно существовало в Смоленске, Нов­городе, Пскове и других городах. Так, в Смоленске торговые весы и меры находились в притворе церкви Пресвятой Богородицы на горе, в Новго­роде, по свидетельству грамоты Всеволода, в притворе церкви Иоанна Предтечи на Опоках, в Пскове — в церкви Св. Троицы. Порядок этот был общим во всей Европе: во всех европейских государствах духовенство наблюдало за весами и мерами, образцы которых находились в притво­рах церковных. Из договорных грамот Мстислава Давидовича с Ригой и Готским берегом и новгородцев с Гамбургом видно, что немецкие купцы, проживавшие в Смоленске и Новгороде, нмели также в своих церквях образцовые весы и меры.

В четвертом отделении говорится о людях церковных, т. е. о лицах, находившихся в ведомстве церкви. По уставу Владимира к церковному ведомству принадлежали: 1) все духовенство, т. е. все лица, служащие

194

церкви с их семействами; 2) паломники и рабы, отпущенные на волю на помин души, пока они не приписывались ни к какой общине. Церковь, исходатайствовавшая вечную свободу рабам, брала их и под свое покро­вительство, когда они оставались вне законов; они селились, большей ча­стью, на церковной земле и для них не было обязательным приписывать­ся к какой-либо общине, потому что они на всю жизнь могли оставаться в церковном ведомстве. Так, в Новгороде были целые улицы, населен­ные изгоями, т. е. лицами, не принадлежавшими ни к какому из светс­ких обществ и состоявшими в ведомстве церковном. 3) Все престарелые, вдовы, сироты, хромцы, слепцы и т. п. и 4) гостиницы, странноприим­ные дома, больницы и лекаря; последние были причислены к церкви по­тому, что они прежде лечили волшебством и призыванием нечистых ду­хов, церковь же дозволяла лечить только естественными средствами. Все вышепоименованные лица и учреждения были в полном ведении церкви и все дела, касавшиеся их, какого бы рода они ни были, решались епис­копом или судьями, поставленными им. В уставе сказано: «Митропо­лит, или епископ, ведает межи ими суд, или обида, или котора, или враж­да, или задница. Аже будет иному человеку с тым человеком речь, то обчий суд*. Таким образом, дела, касавшиеся веры и нравственности, а также и все дела лиц, находившихся в церковном ведомстве, судились чисто церковным судом; но если в каком-нибудь деле был замешан с цер­ковным человеком и нецерковный, в таком случае они судились общим, смешанным судом, в котором вместе с церковными судьями присутство­вали и светские.

Значение устава. Владимиров устав оставался во всей своей силе на Руси в продолжение долгого времени. Хотя он и подвергался в разное время различным изменениям и сокращениям, но тем не менее в основ­ных своих чертах оставался одним и тем же. Как первый устав, опреде­ливший отношения русской церкви к обществу, он в основных своих по­ложениях считался образцом для всех уставов последующего времени: на него ссылается Московский собор 1556 года; мало того, даже патри­арх Адриан, современник Петра Великого, ссылался на устав Владими­ра как на один из основных законов русской церкви. Действительно, ус­тав этот имеет весьма важное значение, потому что он обозначил тот путь, которому и следовало новообращенное русское общество и князья в сво­их отношениях к Греции. Отношения эти были совершенно отличны от тех, в какие становились к римской церкви западноевропейские государ­ства, получившие от нее христианство. Вместе с христианской верой они получают от Рима и гражданские законы, точно так же и все церковные законы, как определяющие отношения церкви к обществу, так и чисто Церковные. У нас же, напротив, с введения христианства из Греции кня­зья по-прежнему издают законы и от Греции заимствуют одви только законы церковные. Но из этих они берут целиком только законы чисто церковные; те же, которые определяют гражданские отношения церкви,

195

наши князья издают сами. Поэтому между греческим Номоканоном и Уставом Владимира существует значительная разница. Номоканон был взят Владимиром только как образец для его устава. Таким образом, от­ношения русской церкви к греческой, определившиеся уставом Влади­мира, были совершенно свободны.

Судный закон; внешняя история. Этот законодательный памятник помещен в Софийском- временнике рядом с Русской Правдой под таким заглавием: «Закон судный людем». Закон этот был издан Владимиром вместе с его уставом или, но крайней мере, вслед за ним. Несомненно, что Судный Закон чисто греческого происхождения; ок есть ничто иное, как сборник церковно-гряжданских византийских установлений, но он был составлен не для греков, чему лучшим доказательством служит то, что до сего времени не найдено в и одного из византийских сборников законов, в котором бы помещен был этот закон. К такому же заключению приводит и знакомство с самим содержанием Судного Закона. Поэтому надо думать, что он был составлен греками для русских по принятии ими христианс­кой веры или, может быть, для болгар, которые приняли христианство незадолго до русских. Когда и кем составлен был Судный Закон — яа это нет прямых указаний, нонесомненно то, что он появился на Руси еще при Владимире Святом и служил руководством для суда по всем гражданским делам и тяжбам. Л учш им доказательством этого служит то, что в Русскую Правду, по мере ее распространения, постоянно вносились статьи из Суд­ного Закона, иные целиком, а иные измененными. На эту же мысль ука­зывает и то обстоятельство, что Русская Правда в первоначальном своем виде, изданная Ярославом, не имела статей по гражданскому праву, а толь­ко по уголовному; но, естественно, ни одно общество не может обойтись без законов гражданских, а это заставляет думать, что в одно время с Рус­ской Правдой на Руси существовал уже сборник гражданских законов. Таким сборником, дополняющим Русскую Правду и был Судный Закон. Таким образом, Судный Закон есть существенный памятник гражданско­го законодательства на Руси времен Владимира и Ярослава, В существо­вании Судного Закона при Владимире убеждает нас и то, что этот князь чувствовал глубокое отвращение ко всему языческому и поэтому, конеч­но, желал иметь законы христианские, заимствованные из Византии,

Источниками для составления Судного Закона послужили: правила Василия Великого, кодексы Феодосия и Юстиниана, Базилики или цар­ские книги; Прохейрон Василия Македонянина и сына его — Льва Фи­лософа; правила святых отцов и даже некоторые из законов Моисея.

Содержание Судного Закона. Судный Закон разделяется на 32 гла­вы, но это деление принадлежит уже позднейшему времени, мы не нахо­дим его в древних кормчих; притом же в нем нет порядка и системы. По­этому, не принимая в основание прежнего деления, мы разделим Судный Закон ня несколько отделов. Разбирать в подробностях Судный Закон нам нет надобности, а мы разберем только основные его положения.

196

I.              В начале Судного Закона помещено узаконение императора Кон­

станция против язычников. Вот его содержание: ъВсяко село, о нем же

бывают жертвоприношения и другие языческие обряды, да отдастся в

хра.м Божий со всем имением ». Относительно этого закона надо сказать,

что ни в Византии, ни у нас на Руси он не был строго обязательным, так

как мы знаем, что, как в Византии, так и на Руси, язычники обраща­

лись в христианство преимущественно проповедью и убеждением; по

крайней мере, мы не зноем, принимались ли на Руси для обращения

язычников в христианскую веру какие-либо другие меры, кроме про­

поведи.

II.            Затем следует ряд статей о порядке суди, о свидетелях и других

судебных доказательствах. В статьях этих — они в несколько изменен­

ном виде вошли и в Русскую Правду — заключаются важные нововведе­

ния относительно суда. Из этих нововведений особенно важно узаконе­

ние о свидетелях, как о главном судебном доказательстве. О свидетелях

в Судном Законе, на основании кодекса Юстиниана, говорится: *Всяк

тьоряп клеветы князю и судии не послу шит и их вез свидетели мног».

Следовательно, Судный Закон определяет, во-первых, что всякая жало­

ба на суде должна быть подтверждаема свидетелями, и что нельзя начи­

нать иск по такому делу, которое не может быть подтверждено свидете­

лями. Это совершенно новое узаконение на Руси, потому что по догово­

рам Олега и Игоря в суде как доказательство требовалось поличное и рота.

Но тем не менее этот закон получил на Руси полную силу и вошел в Рус­

скую Правду Ярослава, в которой говорится о видоках, т. е. свидетелях —

очевидцах. Таким образом, с Судным Законом на Русь проникли некото­

рые формы византийского законодательства, Впрочем, Судный Закон не

отвергает и других форм суда; так, например, он допускает суд Божий

или поединок в том случае, когда тяжущиеся не могли представить сви­

детелей или иных судебных доказательств правоты своего дела. Но эта

форма суда Божия первоначально не имела приложения на Руси, по край­

ней мере о ней не упоминается в Русской Правде, хотя в ней и говорится

об испытании железом и огнем, как о судебном доказательстве. В зако­

нодательных памятниках XIII века мы уже имеем указания о судебных

поединках. Так, о них упоминается в договорной грамоте (1229 г.) смо­

ленского князя Мстислава Давидовича с Ригой, Готландом и немецкими

городами.

Во-вторых, Судный Закон, согласно с византийскими законами, тре­бует, чтобы в свидетели на суде принимались люди, заслуживающие до­верия, и чтобы число их было в большой тяжбе 18, а в малой — от 3 до 7; требует, чтобы свидетели на суде пользовались доверием и назначает на­казание за ложное свидетельство. Все эти положения прямо заимствова­ны из кодекса Юстиниана или из Эклоги Льва Философа. Но несмотря на свое иностранное происхождение, они имеля на Руси полную силу и вошли впоследствии в Русскую Правду. Так, в Русскую Правду вошло

197

узаконение, заимствованное из Судного Закона, что рабы не должны до­пускаться к свидетельству, что свидетелями должны быть очевидцы и. что свидетелей должно приводить к присяге или роте.

III. Судный Закон представляет ряд узаконений по гражданскому праву. Здесь 1-е место занимают узаконения относительно семейного права. На основании Эклоги Льва Философа, Судный Закон налагает те­лесное наказание тому, кто имеет двух жен или женится ка родствен­нице. На основании той же Эклоги Льва Философа, Судный Закон зап­рещает расторжение брака и назначает страшное наказание тому, кто расторгнет брак насильственной смертью, именно, муж или жена, ока­завшиеся преступными против этого закона, наказывались сожжением. За незаконную связь закон назначает отрезать нос. Эти наказания, как несогласные с духом русского общества, были смягчены уставом Ярое лава и заменены денежной пеней.

2) Далее в Судном Законе следуют узаконения о наследстве, о заве­щаниях и об опеке.

Относительно наследства Судный Закон, на основании Эклоги Льва Философа и Прохейрона Василия Македонянина, требует, чтобы отещ делил свое имущество поровну всем; если же он одному дает больше, а другому меньше, или по гневу на кого-нибудь из детей лишит наследства, то дети по смерти отца могут переделиться. Относительно этого узаконе­ния надо сказать, что оно едва ли имело силу на Руси, потому что мы ви­дим узаконения противоположные этому: в Русской Правде говорится, что отец мог делить свое имущество, как хотел.

Относительно составления духовных завещаний Судный Закон по­становил следующие правила:

Духовные завещания должны начинаться исповеданием веры за­

вещателя.

В завещании должны быть помещены распоряжения об освобож­

дении рабов, о выдаче части из имущества бедным, духовенству и церк­

ви, о назначения части имущества жене и детям. Притом сказано, что

завещатель не может назначить жене более половины своего имения.

Чтобы завещание имело законную силу, для этого оно должно пи­

саться при свидетелях, которых должно быть не менее 7. В свидетели при

написании завещания должны браться люди, заслуживающие доверия.

Сам завещатель при составлении завещания должен находиться в

здравом уме и твердой памяти и должен назначить душеприказчиков и

опекунов, которые бы после его смерти исполнили его волю.

Относительно душеприказчиков и опекунов Судный Закон поста­новляет:

а) Душеприказчикам и опекунам должны быть не пьяницы, не рас­точители и не состоящие во вражде с женой или с детьми завещателя. В душеприказчики и опекуны закон допускает и рабов, отпущенных на волю.

198

Душеприказчики и опекуны должны принимать имущество по

смерти завещателя при свидетелях и в распределении и употреблении его

руководствоваться завещанием, если бы даже этому и противились жена

или дети покойного.

Если душеприказчики и опекуны будут поступать несправедливо,

нарушая завещание в ущерб жены и детей, то обиженные могут жало­

ваться на них особому сиротскому судье. (Скорее епископу или его наме­

стнику, потому что уже в уставе о делах церковных все дела по опеке от­

несены к суду епископскому).

Ежели душеприказчик или опекун расточит порученное ему име­

ние, то по суду подвергается телесному наказанию, а имение обязывает­

ся возвратить все под клятвой и сверх того придать половину из своего

имения.

Все эти узаконения, взятые большей частью из Прохеирона Василия Македонянина, по всей вероятности были действующим законом в одно время с Русской Правдой. Это видно из того, во-первых, что дела по ду­ховным завещаниям и опеке по уставу Ярослава предоставлены церков­ному суду, а, во-вторых, из того, что Русская Правда, подробно излагая статьи о наследстве по закону, совсем не упоминает ни о наследстве по завещанию, ни об опекунах и душеприказчиках по завещанию. Из этого можно заключить, что по этим делам тогдашние судьи руководствова­лись Судным Законом.

3) К узаконениям Судного Закона по праву гражданскому относятся узаконения о договорах поклажи (отдаче чего-нибудь на сохранение), займа и ссуды.

Относительно поклажи Судный Закон говорит: ежели кто примет что-либо от другого на сохранение, и ежели взятое будет у него украдено, то в случае неотыскания вора, взявший на сохранение обязуется дать клятву в том, что у него действительно украдено, что он не обманывает, не скрывает взятого, и ежели он будет уличен в противном, то должен заплатить вдвое. Это узаконение вошло и в Русскую Правду; в ней гово­рится, что при отдаче на сохранение чего-либо не требуются свидетели, и в случае споря принявший на сохранение обязуется только очистить себя клятвой.

Относительно займа Судный Закон говорит: при отдаче взаймы не должно брать процентов. Это узаконение взято из Моисеева закона. Оно не имело силы на Руси, ибо мы знаем, что по Русской Правде брать про­центы тогда дозволялось.

Относительно ссуды или найма Судный Закон представляет следу­ющие статьи, заимствованные из Новелл Юстиниана:

Если конь, взятый кем-либо у хозяина на известный срок, падет,

то взявший у хозяина обязан заплатить цену коня хозяину его.

Своевольно, без согласия хозяина, взявший чужого коня приз­

нается вором и подвергается телесному наказанию. Эта статья вошла

199

в Русскую Правду еще при Ярославе, но только в несколько измененном виде, именно — в Русской Правде телесное наказание заменено пеней.

Уморивший каким-либо образом чужую скотину должен заплатить

хозяину ее двойную цену и сверх того подвергается телесному наказа­

нию. Эти статья также вошла в Русскую Правду, а телесное наказание в

ней заменено пеней в 12 гривен.

Земледелец, взявший землю по найму и не доработавший по дого­

вору, лишался найма.

IV. Судный Закон заключает в себе ряд узаконений по уголовному праву.

\) В первых четырех статьях этого отдела запрещаются порочные свя­зи с рабынями и вообще —развратная жизнь. За нарушение этого зако­на назначалось отрезание носа или палочные удары. Узаконении эти взя­ты из Эклоги Льва Философа и Прохейрона Василия Македонянина. Оно вошло и в Русскую Правду, но только там палочные удары и отрезание носа заменены денежной пеней и церковной эпитимьей.

Далее Судный Закон говорит о поджоге. Статья о поджоге взята

также из Эклоги Льва Философа. За поджог в ней назначается смертная

казнь. Статья эта вошла в Русскую Правду в измененном виде: Русская

Правда назначает брать из имения поджигателя часть на вознагражде­

ние пострадавшего от поджога, а остальное имение на поток и разграбле­

ние, сам же преступник отдавался князю.

За убийство свободного человека Судный Закон назначает смерт­

ную казнь. Этому же наказанию подвергается разбойник, а также и на­

несший смертельную рану во время ссоры. Если же рана не смертельная

и раненый выздоровеет, то ранивший обязывался заплатить только за его

лечение. Равным образом, смертная казнь назначается тому, кто нане­

сет побои беременной женщине, если она от этого выкинет мертвого ре­

бенка. Относительно телесных наказаний, назначаемых Судным Зако­

ном, надобно заметить, что они были заменены, вероятно еще при Вла­

димире, денежной пеней, потому что они были не в духе русских того

времени, а смертная казнь считалась только правом частной мести.

Относительно наказаний за воровство Судный Закон за кражу

церковную назначает, на основании Эклоги Льва Философа, продажу или

ссылку. Но если кто-либо будет три раза пойман в церковной краже, тому

закон назначает отрезание носа и выкалывание глаз. По Владимирову и

Ярославову уставам, церковная татьба была предоставлена церковному

суду. Ежели кто украдет свободу другого, т. е. продаст его или обратит в

рабство незаконно, тот сам отдавался в рабство. Впоследствии эта статья

была внесена в Русскую Правду только относительно закупов. В отноше­

нии же порабощения или продажи совершенно свободного человека, ве­

роятно, оставалась в силе статья Судного Закона, по крайней мере мы не

находим ее отмены ни в Русской Правде, ни в других узаконениях того

времени.

200

За кражу коня и оружия Судный Закон назначает обращение в раб­

ство и телесное наказание. В Русской Правде за это преступление назна­

чена пеня в 3 гривны. Укравший овцу или теленка, по Судному Закону

должен был отдать 5 овец или 5 телят. По Русской Правде укравший дол­

жен был платить пять куй как за овцу, так я за теленка. Если укравший

будет чей-либо раб, то Судный Закон предоставляет хозяину его на

волю — или выкупать раба, или отдавать его тому, у кого совершена была

кража. Это узаконение полностью вошло и в Русскую Правду.

При защите допускалось убить вора: если кто убьет вора, говорит

Судный Закон, защищая свое имущество, то не подлежит никакому на­

казанию; но подвергается наказанию тот, кто, поймав вора ночью, про­

держит его до утра и потом убьет, а не представит куда следует. Это уза­

конение перешло и в Русскую Правду.

Наконец, узаконение о защите церкви, помещенное в Судном За­

коне, взято из Новелл Юстиниана. Прибегающий к церкви должен был

объявить священнику свою вину и тогда священник давал ему убежище

в церкви, причем желающий похитить прибегшего к защите церкви под­

вергался 140 палочным ударам и предавался суду. К защите церкви на

Руси прибегали редко, потому что каждый член общества принадлежал

К какой-либо общине и пользовался ее защитой. Так, мы знаем не более

четырех случаев за XVI и XVII в., в которых обращались к церкви, прося

убежища. В Риме же и в западных государствах прибежище к церкви

было необходимо, так как там не было общины. Вот и все статьи Судного

Закона, взятые из византийских источников.

V. В Софийском списке к Судному Закону присоединено еще четыре статьи. Статьи эти чисто русского происхождения. Они в особенности замечательны тем, что указывают на некоторые старинные русские обы­чаи, отзывающиеся глубокой дохристианской стариной.

1-я статья говорит о детях или, как говорится в самом списке Судно­го Закона, «о детяти*: *Аще дпдят дитя выкормити доильнице (кор­милице), а само разумеет лжицу взяти, прокорма три гривны взятие. Эта статья указывает на старинный русский и скандинавский обычай отдавать трех- м четырехлетних детей на воспитание. Первоначально за­конодательство не касалось отдачи детей на воспитание, ко с течением времени были изданы некоторые правила, определявшие условия воспи­тания. На воспитание тогда отдавали мальчиков и девочек и воспитание тех и других ничем не отличалось одно от другого; как в мальчиках, так и в девочках старались преимущественно развивать физическую силу и ловкость. Относительно гражданских прав мужчин и женщин того вре­мени надобно заметить, что тогда существовала полная равноправность мужчин и женщин.

2-я статья говорит о службе из прокорма во время голода. Статья эта следующая: ежели кто во время голода пойдет в услужение из-за корма, то он ни в коем случае не обращается в рабство и может отойти,

201

когда хочет, заплатив за прокорм три гривны и отслужив даром опре­деленный срок.

3-я статья свидетельствует о законной цене стога сена. *А за стог, сказано в этой статье, за тяжебный, за сенныи гривна кун, а за тяжа ненадобно*. В Русской Правде судебная оценка сена выражена иначе; тем сказано: *А в сене в дровех, сколько будет воз крадено, господину плати-ти по две ногаты за нь*. А ъ другом месте Русской Правды «тог сена так­же оценен в гривну кун. Следовательно, в стоге полагалось десять возов, так как мы знаем, что в гривне считалось 20 ногат.

4-я статья говорит о пенях за бесчестье: «А за бесчесть* гривну золо­та, аже будет баба была е золоте и мати. взяти ему 50 гривт за гривну золота. Аже будет баба не была в золоте, а по матери ему не взяти золота, взяти ему гривну серебра, а за гривну серебра пол осми гривне* (772 гривен кун). Эта статья указывает на древний обычай определять достоинство, происхождение человека не по отцу, а по матери и бабке. Этот порядок существовал не в одной Руси, но и в других древних госу­дарствах. В Афинах, например, если дети были не от афинянки, тоне счи­тались гражданами; примедом служит Кимон, сын Мильтнада, от ски-фянки; таким же был у нас Владимир, получивший отказ при сватовстве Рогнеды оттого, что был сыном рабыни; так было и в Скандинавии. При существовании многоженства такой порядок очень естественен, так как наряду со свободными ясенаии часто были рабыни; следовательно, родив-шиеся дети, имея одного отца, должны были различаться по происхож­дению и по матери.

Устав Ярослава о судах церковных. Внешняя история. Относитель­но этого памятника надобно сказать, что он по своему значению принад­лежит к самым важным памятникам законодательства первой полови­ны второго периода; но, к несчастью, он дошел до нас в позднейших спис­ках, очень искаженных. Мы имеем собственно четыре редакции этого памятника.

Свиток Ярослава, который был представлен киевским митрополи­том Иосифом великому князю литовскому Александру в 1499 году для подтверждения прав киевской церкви. Список этот самый искаженный. Он был искажен умышленно для увеличения прав духовенства и с целью совершенного отделения церкви от светского общества.

Вторая редакция Устава Ярослава помещена в Архангелогородском летописце. Редакция эта относится к 1553 году. В ней хотя и нет умыш­ленных искажений Устава Ярослава, но тем не менее она дает вам очень незначительное представление об этом памятнике, потому что передает его слишком сокращенно.

Третья редакция Ярославова Устава найдена Карамзиным в разных рукописных сборниках XVI столетия и напечатана во втором томе его «Истории государства Российского». Она была еще прежде напечатана Бергом в его историческом описании российских законов. Профессор

202

Беляев нашел список этой редакции в одной рукописной Кормчей 1499 годе, хранящейся в библиотеке Московского Чудова монастыря, современной свитку Ярославлю. По содержанию эгот список гораздо луч­ше списков двух первых редакций и близко подходит к списку, помещен­ному в летописи Переяславля Суздальского, хотя несколько сокращен­нее его и кажется в некоторых местах подновленным.

Четвертая, самая лучшая редакция Ярославова Устава относится также к XV веку. Она помещена в летописи Переяславля Суздальского, изданной во Временнике Исторического Общества. Хотя и этот список не лишен искажений, но в нем осталось больше следов древности. На­сколько осталось в нем этих следов — мы не можем определить, но тем не менее список этот, за неимением другого, более древнего, надо при­знать самым лучшим.

Разбирать Устав Ярослава в подробностях нам нет никакой надобно­сти; поэтому мы коснемся этого памятника только в главных, характер­ных чертах его. На основании всех списков Ярославова Устава, дошед­ших до нас, мы можем заключить, что он написан действительно Ярос­лавом. По общему смысле его, который можно вывести из трех последних редакций, он не только не противоречит Русской Правде, но даже убеж­дает в том, что он был издан одновременно с Русской Правдой, потому что в нем, даже по поздним редакциям, заметны изменения Владимиро­ва Устава, вполне согласные с Русской Правдой.

Содержание Устава. Отличительные черты Ярославова Устава состо­ят в следующем:

Ярослав в своем уставе отделяет церковный суд от светского. По

Владимирову уставу на церковном суде должен был присутствовать кня­

жеский тиун, а иа светском — епископский наместник; у Ярослава же

этого нет. Ярослав, согласно с греческим Номоканоном, решается совер­

шенно отделить церковный суд от светского.

Владимир в своем уставе старался, насколько можно, распростра­

нить церковный суд на все виды дел. Ярослав же, напротив, допускает

церковный суд только над делами, касающимися церкви, нравственнос­

ти и семейных отношений; в Уставе его суд церковный прямо назвал су­

дом *над греховными вещъми духовными*. При этом, хотя суд по этим

делам Ярослав и предоставляет епископу и даже отказывается от своих

девяти частей судных доходов по этим делам, но приводить в исполнение

приговор церковного суда он предоставляет гражданской власти, а не

церковной. Здесь Ярослав вполне следовал византийским законам, в ко­

торых церковному суду предоставлялось налагать только духовные на­

казания. Это составляет самую характерную черту Ярославова Устава,

которая сохраняется постоянно в нашем законодательстве и так резко

отличает его от законодательств Западной Европы, которые предостав­

ляли духовенству право налагать и телесные наказания и которые дове­

ли Западную Европу до ужасов инквизиции.

203

Ярославов Устав, оставляя неприкосновенным епископский суд

над людьми, принадлежащими церкви, тем не менее исключает из этого

суда плиц церковных по делам уголовным. Так, Ярослав говорит в своем

Уставе, что он отдал «Святителем ты духовные суды судити априсно

мирян. pa<t<se татьбы с поличным, таж и душегубление; а в иныя дела

никакож моим не вступатися аще от рода моего вступиться, да будет

проклят*. Такой порядок сохраняется во всех жалованных грамотах ду­

ховенству даже в XVI столетии; во всех этих грамотах суд по уголовным

делам предоставляется одному князю. Таким образом, и в том искажен­

ном виде, в каком дошел до нас Устав Ярослава, он служит для нас од­

ним из важнейших законодательных памятников первой половины вто­

рого периода.

Владимир в своем Уставе нигде не определил наказаний за преступ­

ления, очевидно предоставляя церковным судьям руководствоваться

Номоканоном; Ярослав же везде заменил телесные наказания Номока­

нона денежными пенями.

Русская Правда. Русская Правда из всех памятников 1-й половины 2-го периода отличается чисто русским характером, выработанным рус­ской жизнью; она свидетельствует о тех юридических верованиях, кото­рыми жило русское общество того времени, хотя и в ней есть несколько статей нерусского происхождения (из Судного Закона), но они передела­ны на русский лад. В Судном Законе и Уставе Владимира видно влияние византийского нрава; здесь же все чужеземное откинуто и все заимство­ванное переделано по-русски. У нас под именем Русской Правды подра­зумевается сборник законодательных памятников и называется Правдой Русской Ярослава Владимировича. Но Ярослав издал лишь первые сем­надцать статей. Затем этот памятник постоянно пополнялся впослед­ствии. Есть прибавления сыновей Ярослава, Мономаха и других. Неко­торые прибавления относятся даже к концу XII в. и началу ХШ в. Из это­го памятника видно, как росли и изменялись юридические верования общества. Один и тот же вопрос решается несколько рал и притом раз­лично.

Внешняя история Русской Правды. Начнем с литературы этого па­мятника. Первое ученое открытие Русской Правды в позднейшее время принадлежит Татищеву, который отыскал ее водной новгородской лето­писи XV века и, объяснив ее своими примечаниями, представил в Импе­раторскую Академию в 1738 году. Потом Шлецер, пользуясь списком ли Татищева, или каким другим близко подходящим, издал Русскую Прав­ду в первый раз в 1767 году. Список Правды, который был у Татищева, принадлежит к древнейшей редакции этого памятника. Через 20 лет пос­ле Шлецеровского издания найдены еще два списка Русской Правды: один отыскан в Ростовской летописи; он представляет весьма немногие, но довольно важные отмены против упомянутого Новгородского, и упот­реблен Академией в дополнение при издании Татищевской рукописи,

204

которая была напечатана Академией во 2-й книге продолжения Древней Вивлиофики. Второй список доставлен в Академию Крестининым; он выписан из одной Кормчей, принадлежавшей сольвычегодской Благове­щенской церкви. Список сей гораздо полнее прежних и совершенно по­зднейшей редакции; в нем уже находятся законы Владимира Мономаха. Он напечатан в'3-й части продолжения Древней Вивлиофики.

Потом найдены еще шесть списков Русской Правды в 1791 году, и по этим спискам известный исследователь древностей генерал-майор Бол­тин составил новое издание Русской Правды в 1702 году в С.-Петербур­ге; потом оно без перемен было повторено в 1799 году в Москве. Издание это сделано с переводом Правды на новый язык И с разными примечани­ями, но его главный недостаток в том, что издатель не позаботился опи­сать рукописи, которыми пользовался и, приняв одну рукопись за глав-вый оригинал, вносил в текст варианты из других рукописей без обозна­чения, что это именно варианты и взяты из такой-то рукописи. Рукописи, которыми пользовался Болтин, очевидно содержали в себе Правду по­зднейшей редакции, ибо в надавил помещены и законы Мономаха. Вооб­ще издание Русской Правды Болтина полнее Крестининекого.

В 5-й раз Русская Правда издана Московским Обществом Истории и Древностей Российских, в первой части достопамятностей в 1815 году, по списку, взятому из Кормчей XIII столетия, хранящейся в синодаль­ной библиотеке и считающейся древнейшей из всех доныне известных. Это издание общества отличается от всех других верностью и отчетливо­стью, с которыми был снят подлинник и напечатан текст; при нем есть варианты из прежних изданий и ученое предисловие, составленное Ка­лайдовичем. Сама рукопись, по содержанию одинаковая с Болтянской, много разнится особым порядком статей; относится она к XVI веку, хотя и помещена в Кормчей ХШ века.

6-е издание Русской Правды находится в Софийском Временнике, изданном под редакцией Строева в 1821 году по двум вновь открытым рукописям XV и XVI столетий. Здесь Русская Правда издана в нолней-шем виде с многими прибавлениями против прежних изданий.

7-е изданне Русской Правды сделано по списку XIII века, принадле­жавшему Обществу Истории и Древностей Российских. Оно находится во 2-й части достопамятностей, напечатанной в 1843 году; этим издани­ем занимался член общества Г. Дубенский. Текст Русской Правды в ру­кописи, с которой напечатано сие издание, по полноте принадлежит к одному разряду со списками Синодальным и Крестинина, но отличается от того и другого порядком расположения некоторых статей и прибавле­нием статьи о коне порченом и коньи. Ближе всех подходит к этой редак­ции список Русской Правды, помещенный в Кормчей XV века, принад­лежащей библиотеке Чудовского Монастыря.

8-е издание Русской Правды сделано профессором Калачевым в его исследовании о Русской Правде, изданном в 1846 году. В этом издании

205

текст Правды напечатан по 30 спискам и расположен в известном поряд­ке статей, не в том, в каком они находились в каком-либо us списков, а в порядке, придуманном самим издателем; а именно — все статьи Русской Правды у него разбиты на 4 отдела: а 1-м помещены статьи, относящие­ся к государственному праву, во 2-м — к гражданскому праву, в 3-м — статьи, относящиеся к преступлениям и наказаниям, и в 4-м — статьи, относящиеся к судопроизводству. Такое разделение статей конечно по­казывает полный состав Русской Правды, но имеет то важно* неудобство, что уничтожает настоящий характер памятника, представляет его не в том виде, каков он есть сам по себе.

9-е издание Русской Правды выпущено в свет в том нее 1846 году тем же профессором Калачовым; оно составлено по четырем спискам разных редакций, по каждому списку отдельно: 1-е по списку Акаде­мическому, тому самому, по которому в первый раз была издана Рус­ская Правда Шлецером, список этот XV века; 2-е по Троицкому спис­ку, относящемуся к концу XIV века; редакция Правды находящейся в этом списке чаще всего встречается в рукописных кормчих; 3-е по Ка-рамзинскому списку, находящемуся в одной новгородской летописи XV столетия, здесь редакция Правды одинакова с редакцией се в Со­фийском Временнике; и, наконец, 4-е по списку князя Оболенского, взятому из одной кормчей второй половины XVII столетия; редакция Правды, здесь помещенная, отлична от всех предшествовавших и ука­зывает на позднее составление, вероятно, уже в конце XIV или начале XV столетия- Это издание одно из лучших и удобнейших для пользова­ния Русской Правдой.

Кроме изданий, Русская Правда возбудила много исследований в нашей литературе. О Русской Правде более или менее писали все, зани­мавшиеся русской историей и русским правом; иные отвергали подлин­ность Русской Правды, называли ее подделкой позднейших летописцев, другие защищали мнение противоположное; иные называли правду чисто славянским древним законодательством, общим для всех славян­ских племен, другие, напротив, называли ее переводом германских древних уложений; иные же находили в Правде смысл узаконений скан­динавских, германских, византийских и славянских. В результате всех этих споров в настоящее время в науке установилось положение, что Русская Правда не подделка позднейших летописцев, а подлинное за­коноположение древней Руси, что в Русской Правде заключаются имен­но те законы, которые употреблялись на Руси в практике и что в эти законы вошли элементы: славянский, скандинавский и византийский, ибо во время издания Русской Правды русское общество находилось под влиянием этих трех элементов. А посему, не занимаясь отдельным раз­бором каждого мнения, мы прямо перейдем к внешней истории Русской Правды, как подливного памятника древности, и разберем основания его подлинности.

206

Здесь прежде всего рождается вопрем;: к какому времени должно от­нести начало Русской Правды? Почти по всем спискам, какие только те­перь известны, начало Русской Правды относится ко времени Ярослава Владимировича; ибо все списки имеют заглавие: *Суд Ярославль Влади-#ирич *, или «Устав в. к, Ярослава Владимировича о судех*.

Конечно, все дошедшие до нас списки Русской Правды не восходят ранее XIII столетия но мы не можем отвергать их свидетельство, ибо и летописи говорят, что Ярослав *дал новгородцах Правду и Устав, спи­сав грамоту, рече: посему ходите и держите, якоже списах вам* (Соф. 134). Да и само содержание Правды, в первоначальном ее виде, сви­детельствует, что она вполне согласна с духом того времени, к которому ее относят списки: в Правде еще отличены русин, варяг и славянин, что, конечно, могло быть только при Владимире и Ярославе и, может быть, при их детях, впоследствии же резкое различие в показанных элементах русского общества неминуемо должно было изгладиться и ке могло уже входить в законодательство, что мы действительно и видим в поздней­ших редакциях Русской Правды, где уже не упоминается ни о варягах, ни о русинах; так, например, в Карамзинском списке, относящемся к XV столетию, не встречается имени варяг, а в списке князя Оболенского уже не упоминается и о русине.

Другой вопрос при рассмотрении внешней истории Русской Правды состоит в том: для кого написана Русская Правда? По свидетельству ле­тописей, Ярослав первоначально написал Правду для новгородцев в 1019 году, когда, по изгнании Святополка, окончательно завладел Кие­вом. В летописи сказано, что Ярослав *нача вой. делити: старостам сво­им по 10 гривен, и отпусти я домов; и дав им правду и устав, списав грамоту, рече: по сему ходите и держите, якоже списах вам»(Соф. 134). Следовательно, Русская Правда первоначально была дана новгородцам, а впоследствии с разными изменениями перешла в Киев и другие владе­ния Руси, как увидим при дальнейшем разборе сего памятника в разных редакциях. Против свидетельства летописи в нашей ученой литературе есть возражение, состоящее в том, что, по смыслу летописи, Ярослав дал новгородцам льготную грамоту в награду за их пособие в войне со Свято-пол ком, а в Русской Правде нет и упоминания о льготах. Но при рассмот­рении Русской Правды это возражение вполне уничтожается. Стоит толь­ко припомнить, что главный доход князя от суда состоял собственно в сборе судебных пошлин, а в Русской Правде, в первой редакции, ни в одной статье нет и упоминания о пошлинах в пользу князя; следова­тельно, Русская Правда в первом своем составе, как она была дана нов­городцам, вместе с судной грамотой представляла в себе и грамоту льгот­ную — она освобождала новгородцев от судных пошлин в пользу князя и, конечно, эти льготы, это освобождение в то время должны были счи­таться важными, и за них новгородцы всегда сильно вступались в сво­их отношениях к преемникам Ярослава. Впрочем, вероятно, Ярослав

207

дал новгородцам еще и другие льготные грамоты, которые до нас не до шли и на которые впоследствии ссылались новгородцы в своих сношени­ях с князьями; но наличие других льготных грамот не препятствует при­нять и Русскую Правду в первоначальном ее виде, как льготнгю грамоту. Третий вопрос, при рассмотрении внешней истории Русской Прав­ды, состоит в том; была ли принята в других владениях Руси Правда, данная новгородцам? На то Русская Правда отвечает утвердительно: в ней мы находим известие, что по смерти Ярослава: «паки совкупившеея сынове его: Изяслав, Святослав, Всеволод, и мужи их Косая чко Исренег, Никифор Киянин, Чудин, Микула и отложиша убиение ла голову, но кунами ся выкупатщ аино все, якоже Ярослав судия, такоже и сынове его уставиша*. Здесь мы видим, с одной стороны, некоторое изменение Ярославова закона, а с другой — указание, что Правда, данная новгород­цам, была принята и в других владениях Руси, ибо перед приведенным известием в одном списке стоит заглавие: *Правда уставлена Русской земли*. Потом далее встречаем, в измененной сыновьями Ярослава Прав­де, следующую статью: «А конюх старый у стада 80 гривен., яко уста вил Изяслав в сеоем конюсе, его же убили Дорогобудъци». Эта статья при­водит в примере приложение Правды на практике в Дарогобуже еще до формального изменения ее сыновьями Ярослава; следовательно, уже и при Ярославе или, по крайней мере, вскоре по смерти Ярослава, Русская Правда была действующим законом не в одном Новгороде, но и в Дорого-буже, и, конечно, в других краях Руси. Здесь рождается еще вопрос: в той ли форме действовала Правда в других русских владениях, в какой была дана новгородцам, т. е. была ли она там льготной грамотой, осво­бождающей от судебных пошлин? Очевидно, она не была льготной гра­мотой в других областях Руси; на это мы имеем свидетельство в уставе Ярослава о вирных пошлинах, помещенном в Академическом списке Рус­ской Правды, после изменений, сделанных в Правде сыновьями Яросла­ва, В этом уставе прямо сказано, что вирники должны оканчивать сбор виры на князя в продолжении недели: *а до недели вира сберут вирни-«we. Этот устав о вирах оставлен сыновьями Ярослава без изменения и назван прямо Ярославовым: в то ти урок Ярославль*. Следовательно, виры и другие судебные пошлины собирались при Ярославе так же, как при Владимире и его предшественниках, и Русская Правда, изданная Ярославом, отменяла судебные пошлины только в Новгороде, в других же владениях она, вероятно, определяла, сколько каких пошлин с како­го судного дела должно идти в казну князя. Но списков Ярославовой Правды с назначением пошлин до нас не дошло и потому мы об этом ни­чего не можем сказать утвердительно. Наконец, нужно еще решить воп-рос: который из дошедших до нас списков Русской Правды принадлежит по своей редакции Ярославу, или иначе: которая из редакций Русской Правды, как мы уже видели, приписывается Ярославу? Но уже первая статья в каждой редакции ясно свидетельствует, что всех редакций

208

нельзя приписать Ярославу, что они составлялись в разное время, ибо ни в одной редакции первая статья не походит на первую же статью другой редакции. Так, в редакции, к которой принадлежит Академический спи­сок Русской Правды, в первой статье сказано: * Аще небудет ктомстяи, то 80 гривен .ю го.юву, аще будет русин, любо гридень. любо купчина, любоябетник, любо мечник; аще изгои будет, любо с.ювенин, то 40 гри­вен по.южити ,т нь*. В Троицком списке, напротив, стоит: *положити ja голову 80 гривен, аче будет княж муж, или тиун княж, аще ли будет русин, или гридь, любо купец, любо тиун болярскь, любо мечник, любо изгой, ли Словении; то 40 гривен положити за нь*. А в списке Истори­ческого Общества: «За голову 80 гривен ачи будет ли муж княжь или тиуна княжа; ачи будет горожанин, любо гридь, любо купец, любо тиун боярскь, любо мечник, любо изгой, любо Словении, то 40 гривен положи­ти за нь*. Наконец, в списке князя Оболенского уже сказано: «положи-ти за голову 80 гривен, любо разсудити по мужи смотря*. Это простое сопоставление одной первой статьи разных редакций ясно говорит, что все они составлялись в разное время, ибо в каждой из них свое разделе­ние лиц ыа классы и свое значение классов; так, например, в первой ре­дакции купец, гридь и русин отнесены к высшему разряду в 80 гривен за голову; напротив, в Троицком списке — те же лица отнесены к низшему разряду по 40 гривен за голову. А в списке Исторического Общества вме­сто русина уже стоит горожанин и также отнесен к низшему разряду в 40 гривен. Наконец, в списке князя Оболенского вира уже не разделяет­ся на два разряда и вместо деления на классы сказано: «любо разеудити по мужи смотря». Конечно, такое разнообразие и несходство нельзя при­писать ошибке или своеволию переписчиков, ибо здесь заметен порядок и постепенность в распределении классов, явно указывающие на посте­пенное развитие общественного устройства.

А посему, чтобы определить, которая из редакций старшая или ко­торая принадлежит Ярославу, нужно принять в соображение состояние общества на Руси в Ярославово время. Ярослав был праправнук Рюри­ка, первого князя на Руси, и жил во втором столетии от приглашения варяго-руссов; при его отце, Владимире, варяги составляли главную дружину киевского князя. Потомки варяго-руссов, приведенных Рю­риком, в продолжение каких-либо 150 лет, т. е. в 3-х или 4-х поколени­ях, еще резко отличались от славян, среди которых жили на Волхове и в Приднепровье, и, как одноплеменники князей, конечно считались пос­ледними выше, дороже славян; но в последующее время, особенно при удельном разновластии, русины уже потеряли свое прежнее значение, а потом и совершенно должны были затеряться, ибо и славяне на Руси все стали называться русью. Такое постепенное изменение в обществен­ном значении русина мы находим и в редакциях Правды: в 1-й редак­ции русин отнесен к первому разряду, во 2-й — ко второму, а в 3-й русин, как класс, исчезает и вместо него стоит горожанин. Следовательно, по

209

общественному значению русина, первую редакцию, т. е. Академичес­кий список Правды, должно признать старшей, т. е. совреыенной Ярос­лаву, хоть сам список, в котором она дошла до нас, относится и к XV столетию. Старшинство этой редакции резко обаэначается и други­ми статьями, коих всего семнадцать. Потом в том же списке прямо на­чинается Правда, уже измененная сыновьями Ярослава: *Правда ус таелена Русской земли; егда ся совокупил Изяслав, Всеволод* и проч. В прочих редакциях Правда, измененная Ярославовыми сыновьями, на­чинается прямо после первой статьи: * убьет муж мужа, по мстити брату брата*; следующие же за этим 16 статей Ярославовой Правды в прочих редакция опускаются — явно, что эти редакции уже поздней­шего времени. Притом в статье: «аже холоп ударит свободна мужа» во всех других редакциях сказано: «то Ярослав был уставил убити и, но сынове его по отцы уставиша на куны, любо ли бити и развязавше, любо ли взяти гривна кун». И в Академическом списке мы действитель­но находим статью, по которой обиженный имел право убить холопа: *а затем где его налезут ударенный той муж, да бьют ею*. Явно, что Академический список принадлежит к древнейшей редакции самого Ярослава. Наконец, в одной только этой редакции ни в одной статье не упоминается о судебных пошлинах в пользу князя; а Ярославова Прав­да, данная новгородцам, по смыслу летописного свидетельства именно должна была носить на себе характер льготной грамоты, освобождаю­щей от судебных пошлин, следовательно, и по этому признаку мы дол­жны призвать Академический список Правды древнейшей редакцией, принадлежащей самому Ярославу.

Многие из исследователей считают Академический список Русской Правды сокращенным и неполным; говорят, что летописец выписал в него не всю Ярославову Правду, а только сделал выборки из нее, и при­том неудачно, опустив существенные статьи этого законодательного па­мятника, именно — нее относящиеся к гражданскому праву, которые встречпются в других редакциях Правды. Но простое сличение Акаде­мического списка Правды с другими ее редакциями уже ясно показы­вает, что это не сокращение, а особый самостоятельный памятник, име­ющий свой характер, которого уже не заметно в других редакциях. Для примера возьмем хотя бы 2-ю статью; она в Ярославовой Правде, т. е. в Академическом списке, изложена так: *Или будет кровав или синь над ражен, то не искати ему еидока человеку тому; аще не будет на нем знамения никоторого же, то ли приидет видок; аще ли не может, то ту конец. Ожели себе не может мстити, то взяти ему за обиду 3 грив ны. а летьиу мзда*. Но та же статья в другой редакция носит уже иной характер и изложена так: *Аже приидет кровав муж на деор или синь, то еидока ему неискати, но платити ему продажу три гривны; аще ли не будет на нем знамения, то привести ему видок — слово противу слова; а кто будет почал тому платити 60 кун. А че же и кровав при

210

идет или будет сам почал, а вылезут послуси, то то ему за платеж, ож? и били*. Очевидно, что здесь первая редакция не еегь сокращение второй, ибо в ней есть особое назвачение — за лечение ран, а во второй этого назначения нет, хотя вторая редакция изложена подробнее пер­вой. Такой же результат получим из сравнения и остальных статей пер­вой редакции с такими же статьями следующих редакций. Следователь­но, ясно, что первая редакция не есть сокращение или выборка из пос­ледующих редакций. Но здесь еще может родиться мнение, что первая редакция, если и ке есть сокращение последующих, то по крайней мере дошла до нас не полностью, в отрывках по прихоти летописца, который сохранил этот памятник. Но и с таким мнением нельзя согласиться. Мы не имеем никакого права обвинять летописца в сокращениях; ов сохра­нил Ярославову правду в полном ее составе, он ничего в ней не переме­нил, он даже сохранил неприкосновенным язык этого памятника, ибо язык, на котором написана дошедшая до нас Ярославова Правда, ды­шит неподдельной древностью и нисколько не походит на язык летопи­си, в которой она сохранилась. Недоумения же, которые могут возник­нуть от недостатка в Ярославовой Правде статей, относящихся к граж­данскому праву, разрешаются тем, что, как мы уже частью видели выше, в Ярославово и Владимирове время для судебных дел гражданс­кого права и даже, частью, уголовного был особый законодательный па­мятник, дошедший до нас под именем Закона Суднаго людем. Судный Закон и Русская Правда имеют друг с другом самую тесную связь — они друг друга дополняют и объясняют: чего недостает в Русской Правде, то дополняется Судным Законом, и чего нет в Судном Законе, то нахо­дим в Русской Правде. Памятники сии в таком отношении друг к другу находились не только при Ярославле, но и во все последующее время, в которое действовала и развивалась Русская Правда. Она постепенно переносила, пересаживала к себе статьи Судного Закона по мере того, как статьи эти изменялись согласпо с требопаниями русской жизли и принимали на себя русский характер. Это пересаживание и перенесе­ние статей из Судного Закона в Русскую Правду началось уже при Ярос­лаве, чему мы имеем явные доказательства в его Правде. Так, напри­мер, в Ярославовой Правде уже требуются в подтверждение жалоб сви­детели, именно видоки, что прямо взято из Судного Закона, ибо по древним русским обычаям, засвидетельствованным договорами Олега и Игоря, свидетели не требовались на суд. Или — Русская Правда изменя­ет статью о наказании того, кто своевольно возьмет чужого коня и заме­няет телесное наказание вору денежной пеней. Наконец, все статьи граж­данского права, которые мы встречаем в последующих редакциях Рус­ской Правды, явно перенесены туда из Судного Закона, что мы частью Уже видели при разборе этого памятника, и что еще подробнее увидим впоследствии при разборе разных редакций Русской Правды. Таким образом, недостаток статей гражданского права в редакции Правды,

211

которую мы приписываем Ярославу, не только не уничтокает доверия к атому памятнику, в том именно виде, в каком он до нас дошел, но и еще более увеличивает его, ибо, но соображению всех обстоятельств дела, всякое дополнение Ярославовой Правды и помещение статей граж­данского закона свидетельствовало бы об искажении и подновлении этого памятника и колебало бы доверие к нему. Все редакции Русской Правды явно свидетельствуют, что первая ее редакция, принадлежа­щая Ярославу, не могла быть в каком-либо ином виде,какгольковтом, в каком сохранилась в Академическом списке, ибо весь период русско­го законодательства, объемлющий постепенное развитие Русской Прав­ды, представляет постоянную борьбу начал, выраженных в Судном За­коне и в других византийских узаконениях, перенесенных к ним в Но­моканоне, с началами права чисто русскими, национальными. Борьба эта выражалась постепенным сообщением византийским началам чис­то русского характера и перенесением их в Русскую Правду и, наконец, разрешилась тем, что Судный Закон и другие византийские узаконе­ния, принятые у нас, и Русская Правда слились вместе в Судебник царя Ивана Васильевича и в его Стоглав.

Содержание Ярославовой Правды. Законы Ярославовой Правды по содержанию делятся на три отдела: первый содержит в себе узаконения об убийстве, второй — о личных оскорблениях, третий — о делах па на­рушению прав собственности.

Отдел первый. Первому вопросу у Ярослава посвящена одна пер­вая статья. В ней сказано: *Аще убьет муж мужа, то мстити брату брата, любо отцю, любо сыну, любо брату — чаду, ли брат ню сыновы, ожене будет кто его мьстяи, то положити за голову 80 гривен, аще ли будет княж мумс, или тиун княжь. А если будет русин, горожанин, любо гридь, или купечъ, или тиун болярьскый, или меяник, любо изгой, ли Словении, 40 гривен положити за нь». Из этой статьи ясно, что в делах по убийству и в Ярославово время основным законом была месть. Рус­ское общество того времени не могло еще отказаться от этого исконного своего обычая. Но тем не менее настоящая статья свидетельствует, что русское общество продвинулось вперед в период времени от Олега и Игоря до Ярослава. По законам сих последних, месть за убитого предо­ставлена всем родственникам его и единственным спасением от этой мести было бегство. По закону же Ярослава месть ограничивалась сте­пенями родства, так что только ближайшие родственники убитого — отец, сын, брат, племянник, дядя — могли мстить убийце. Если же не было ближайших родственников, то никто не имел права мстить, а с убийцы взыскивалась только определенная пеня в пользу родственни­ков убитого. Далее, по Олегову договору все имущество убийцы без изъя­тия следовало ближайшим родственникам убитого, хотя бы и у самого убийцы оставались дети. Напротив того, по Ярославовой Правде не все имение достается родственникам убитого, а лишь определенная пеня,

212

смотря по общественному состоянию убитого. Это положение Ярослава указывает на ограничение мести. Здесь является предварительно оцен­ка преступления на место прежней безотчетной мести. Дети преступ­ника не лишаются всего состояния, у них берется лишь законная пеня. Это постановление указывает на влияние христианства и сильное раз­витие общественной жизни. По Ярославовой Правде вознаграждение за убийство есть дело частное. Дальние степени родства не имели нрава вознаграждения. Следовательно, Русская Правда не уничтожает част­ного, личного характера наказания. По Русской Правде видно, что за­кон не разбирал, как убил убийца — злонамеренно или нет. Во время Ярослава все убийцы были одинаково виновны и одинаково подверга­лись мести родственников, которые не заботились о причинах и побуж­дениях, которые были мотивом к убийству, а довольствовались одним простым фактом. Из Ярославовой Правды видно, что закон заботился не об уничтожении прежней мести, а только о том, чтобы ограничить ее, чтобы остановить бесконечную резню. Таким образам, законы Ярос­лава об убийстве суть ограничение, видоизменение мести.

Второй отдел Правды содержал в себе узаконения о личных оскор­блениях. Он состоит из 8 статей, в которых разбираются разного рода побои и определяются наказания за них. Личным оскорблением тогда считались только побои, а оскорбление словами, как, например, брань, клевета не считались оскорблением. По крайней мере, мы не видим в Русской Правде и других позднейших узаконениях, чтобы что-либо, за исключением побоея, запрещалось законом, как личное оскорбление. Уже только в Судебнике мы встречаем запрещение * лаяния*, т. е. бра­ни, на которую закон смотрит как на личное оскорбление. Здесь точно так жр, как и в законе об убийстве, основной закон — право частной мести, Обиженному предоставлялось на выбор — или мстить обидчи­ку, или взыскать с него плату за оскорбление. Плата эта по Ярославо­вой Правде определялась так: 1) Если кто кого прибьет до крови, или наделает синяков руками, а не оружием, то платить три гривны выку­па за обиду и сверх того илатитъ обиженному за лечение Статья (ст. 2, Ак. сп.), в которой изложено это законоположение, представляет лю­бопытный факт борьбы нашего законодательства с византийским. Ста­тья эта есть явно переделка подобной статьи судного закона (в 25 гла­ве), но в Правде эта статья принимает чисто русский характер и подво­дится под русское начало мести; 2) Если кто ударит кого палкой или иным чем и даже мечом, но не обнаженным, то платить 12 гривен за обиду. Статьи (ст. 3 и 4, Ак. сп.), сюда относящиеся, представляют по­вторение Олегова и Игорева договоров о побоях; в них даже сохранены асе формы прежних законов, именно — по законам Олега и Игоря за удар мечом или другим орудием назначалось 5 литр серебра; та же пеня назначается и Ярославовой Правдой, только греческие литры переме­нены здесь на русские гривны и посему положено 12 гривен. Далее, по

213

Олегову закону, если кто не мог уплатить 5 литр серебра, тс платил оби­женному сколько мог, а в остальном клялся, что ему негде взять. Тот же порядок сохранен и в Ярославовой Правде. 3) Если кто того ударит обнаженным мечом по ноге или но руке, так что нога или рука отпадут, то платить за это 40 гривен. 4) Бели кто кому отрубит палец, то платит за это три гривны обиженному, 5) Если кто у кого вырвет бороду или ус, то платить ему за обиду 12 грявен (ст. 5, 6 и 7, Ак. ел.). Примеча­тельно, что борода или ус ценились дороже, чем палец, Ото свидетель­ствует о сильном развитии на Руси личности, так как занетное обезоб-ражение ценилось дороже, чем незаметное увечье. 6) Если кто на кого вынет меч, но не ударит, то платить за это одну гривну. Статья (ст. 8, Ак. сп.), в которой изложено это узаконение, замечательна тем, что здесь наказывается и самое покушение на убийство или насилие, что указывает на строгое охранение в обществе тишины и мира и свидетель­ствует о сильно развитом общественном устройстве. 7) Если кто голк-нет кого от себя или к себе, то платить за это три гривны обиженному. До всех этих статьях закон, как и при Олеге, поддерживает права мес­ти. Очевидно, эти статьи были изданы в отмену статен Судного Закона, несогласных с духом общества. Но влияние Судного Закона было так сильно, что Ярослав не мог уже вполне отрешиться от византийского права и обратиться к старым русским обычаям. По старым русским обы­чаям в делах по личным оскорблениям судебными доказательствами были знамение (знаки от побоеа) и рота. Ярослав отменил роту и ввел новое судебное доказательство чисто византийского происхождения — свидетелей или видокон. В Правде сказано: нОже npuudem кровав муж, или синь, то видока ему не искати. Аще ли не будет на нем знамения, то привести ему видок*; а если обвиненный не мог найти свидетелей, то иск его прекращался. Ярослав оставил роту в одном только случае — если обиженный был ааряг или колбяг. Ото, вероятно, потому, что ни в Скандинавии, ни в Померании не было введено христианство и потому Ярослав не хотел подчинять варягоа и колбягов христианским законам. Третий отдел Ярославовой правды заключаете себе узаконении по делам нарушения собственности. Статьи, сюда относящиеся, числом 8, могут быть разделены на два разряда. Статьи первого разряда говорят о наказании преступников, а во втором излагается порядок судопроиз­водства по делам нарушения права собственности. Закон, в случае на­рушения права собственности, не думает об общественном наказании преступника, а только взыскивает с него за обиду, помогает частному лицу восстановить право, взыскивая с преступника в пользу обиженно­го. Ясно, ч го и здесь само наказание преступника является еще в форме частной мести. Первые три статьи взяты из Судного Закона, только те­лесное наказание заменено здесь пеней в три гривны. Пеня ота налага­лась: 1) за укрывательство чужого раба, 2) за своевольное и без ведома хозяина употребление чужого коня и 3) за произвольное присвоение себе

214

оружия, коня, платья или иной какой-либо вещи (ст. 10, 11 и 12, Ак. сп.)- Преступник в этом случае кроме цены украденной вещи должен был пл«тигь еще пеню в три гривны собственнику. Эти статьи подтвер­ждают высказанную выше мысль, а именно, что основанием законных Преследований преступника было вознаграждение; следовательно, на­казание являлось в форме частной мести, хотя произвол лица был уст­ранен и его место заняло определенное правительством мщение. Ту же пеню, т. е. три гривны, должен был платить должник, отвергавший свой долг (ст. 14, Ак. сп.). Он считался вором и судился, как таковой. Вто­рой разряд узаконений настоящего отдела представляет важное свиде­тельство о тогдашнем порядке суда и вообще об устройстве тогдашнего общества. В этих статья говорится, 1) что укрывателю чужого раба да­валось три дня сроку, чтобы объявить об укрывающемся рабе и вывес­ти его на торг; если же он этого не делал, то считался вором и подвер­гался пени в три гривны (ст. 10, Ак, сп.). 2) Хозяин, увидавший у дру­гого своего коня, оружие, платье или другую вещь, не мог ее взять, но мог только требовать, чтобы тот, у кого он ее увидел, указал на того, от кого он получил и вел бы его на свод к нему, если же тот не шел на свод, го ему давалось 5 дней срока найти поручителей, что вещь не украдена, а приобретена законно (ст. 13, Ак. сп.). Если в предшествующих узако­нениях мы видим преобладание частного произвола над началом обще­ственного благоустройства и порядка, то в этой статье замечаем обрат­ное явление. В ней закон ограждает неприкосновенность владения про­тив предъявления недоказанных прав на вещь. В этой же статье мы встречаем поручителей и судебные сроки, что указывает на развитие судебного устройства на Руси, 3) Если должник станет отпираться от долга, то кредитору предоставлялось право представить 12 свидетелей, которые могли бы подтвердить, что кредитор действительно давал взай­мы то, что требует с должника (ст. 14, Ак. сп.). Статья, где излагается это узаконение, есть единственная статья во всей Ярославовой Правде из гражданского права. Она вошла сюда потому, что ее нет в Судном Законе; следовательно, на Руси в Ярославово время долги взыскивались иным путем, чем в Бизантии. Византийские законы о кредите были не­применимы у нас, так как у нас не было маклеров, заемных писем и прочих мер, которыми ограждался там кредит, 4) Господин, отыскав­ший своего пропавшего раба у какого-либо хозяина, мог требовать у последнего, чтобы тот вел его на свод к тому, у кого он купил раба; а этот должен был привести его к другому, у кого он купил, а другой к третьему, у которого господин брал его раба, или вместо раба деньги, и предоставлял ему дальнейшие розыски вора (ст. 15, Ак. сп.). Порядок суда, засвидетельствованный этими статьями, был чисто общинный по Делам о нарушении прав собственности. Дела решались сводом, свиде­телями или поручителями, для отыскания которых предоставлялось 5 дней сроку. Суд производился миром, обществом, без участия князя

215

и его посадника, —следовательно, на чисто общинном начале. Все сдел­ки производились публично, при свидетелях, так что, в случае иска, каждый член общества ограждал свое право сводом, поручительством и свидетелями, а если не маг этого сделать, то признавался виновным.

Определив пени и порядок суда в делах о нарушении собственнос­ти, закон определяет те случаи, в которых нарушение права собствен­ности не бывает преступна, не подлежит наказанию. Этих исключитель­ных случаев два. Во-первых, когда раб ударил свободного человека, то обиженный мог безнаказанно убить его. Мало того, если ударивший раб укрывался в доме господина своего, то последний должен был выдать его обиженному или заплатить 12 гривен; но и затем обиженный, встре­тив где-нибудь оскорбившего его раба, мог убнть его н не платить пени (ст. 16, Ак. сп.). Здесь обида, полученная от раба, оценивается в 12 гри­вен, одинаково с обидой от свободного человека, очевидно потому, что здесь вину его принимает на себя господин, следовательно, и обида пе­рестает быть обидой от раба. Но отсюда нельзя заключать, что обида от раба считалась наравне с обидой от свободного человека. Обиженный имел право убить раба даже и тогда, когда он получил от господина за­конное вознаграждение за обиду. Следовательно, без вмешательства гос­подина раб платил за обиду жизнью, а не пеней, и следовательно, обида от раба ке считалась наравне с обидой от свободного человека. Второй случай состоял в том, что кто, взявши с дозволения хозяина оружие или платье, испортил бы его, то, по закону Ярослава, пени он не платит, а должен был отдать только цену вещи (ст. 17, Ак. сп.).

Эти узаконения показывают, что Русская Правда составлена но ис­конным русским обычаям, основанным на общинном начале, хотя и не без влияния Судного Закона. А с другой стороны, те же узаконения сви­детельствуют, что памятник сей есть именно та судно-льготная грамо­та, которую Ярослав дал новгородцам в благодарность за усердную но-мощь в войнах его со Святополком, ибо во всей грамоте кет и упомина­ния не только о судных пошлинах князю, но и о каком-либо участии князя в судных делах — во всей грамоте мы видим, что суд по всем де­лам принадлежал обществу, миру, а не князю. Конечно, это была при­вилегия только новгородцев, а не общий порядок суда на Руси, ибо по летописям мы знаем, что князья были призваны судить и рядить и это право всегда за ними оставалось.

Устал Ярослава о вирных уроках. Устав этот во всех списках при­писывается Ярославу, поэтому мы не имеем права сомневаться в его под­линности, тем более что само содержание его, подходящее к характеру Русской Правды, не позволяет относить его к другому времени. Устав этот свидетельствует о вирном устройстве того времени; из него видно, что виры составляли главный доход князя, что засвидетельствовано и летописями. По свидетельству Ярославова устава, виры собирались для княая самим обществом и князь в известные сроки посылал своих вир-

216

ников для получения их. Когда при Ярославе старинная месть была ог­раничена и за убийство назначена была денежная пеня, то в случае со­вершения преступления обиженный жаловался обществу к общество уже взыскивало с виновного я вело счет преступлениям. Другой счет вел, вероятно, княжеский посадник. Приезжавший в известное время вирник лолучал накопленную виру по числу преступлений. Сборы вир­ных пошлин и расчет вирника производились быстра, ибо они оканчи­вались не более как в неделю. В уставе сказано: *Цо недели же виро сбе-рут вирпицы». Вирник получал содержание от той общины, в которую посылался для сбора вир. Содержание его так определялось в уставе: ^Вирнику взяпги 7 ведер солоду на неделю, да овен, или полоть, или две ногаты, а в середу куна, оже сыр, а в пятницу тако же, а куров ему по двое на день, а хлебов 7 на неделю, а пшена 7 уборков, а гороху такожь, а соли 7 головажень; то /пи вирнику с отроком; а кони 4, а овес копим сути на рот; вирнику 8 гривен, а десять кун перекладная, а метальни-ку 12 аекошъ, а ссадная гривна*. Это определение корма вирника пока­зывает, что вирник был довольно значительным лицом у князя. Под­робности, с какими определяется содержание вирника, а также фор­мальное назначение числа лошадей ему во время объездов для сбора вир и предписание того, в какой срок он должен собрать все виры, свиде­тельствуют о замечательной строгости и определенности в распределе­нии прав и обязанностей княжеских слуг. Отсюда видно, что доходы дружинников от управления ае были произвольными поборами, а с до­статочной точностью определялись самим законом, а это, в свою оче­редь, свидетельствует о значительной степени развития тогдашней ад­министрации. При вирнике был официальный служитель, называемый переда. Кроме кормления вирников, были строго определены доходы мостников. По Ярославову уставу о мостниках, мостник получал по од­ной ногате в неделю, и сверх того после каждой починки моста или го­родьбы — по 1 ногате. Нет сомнения, что доходы и других княжеских чиновников были определены с такой же точностью, на что мы имеем много свидетельств в последующих, так называемых наказах, и вооб­ще подобная определенность существовала, вероятно, и по всем частям тогдашней администрации.

Правда сыновей Ярославе. Постепенное развитие русского общества имело своим неизбежным следствием сознание несоответствия Правды Ярослава с новыми потребностями общества. Это сознание несоответ­ствия вызвало через 17 лет после смерти Ярослава пополнение Правды его сыновьями. С этой целью они собрались в Киеве в 1072 году с из­бранными мужами: Коснячком, Перенегом, Никифором, Чудином и Мнкулой и составили новую Правду для всей Руси. Новая правда огра­ничивалась тоже одними уголовными постановлениями. Правду сыно­вей Ярослава можно разделить на три отдела. Первый, состоящий из 11 статей, заключает в себе узаконения о преступлениях против лица;

217

второй, состоящий из 13 статей, заключает в себе узаконения по делам о нарушении прав собственности; третий — из 2 статей — говорит о суде и судебных пошлинах.

В первом отделе основным началом служит полная отмена мести и замена ее денежными выкупами. В первой статье Правды прямо сказа­но: «Сынове Ярослава отяожиша убиение за голову, но кунами ся выку-пати*. В первых трех статьях В этом отделе Правды определено кому когда платить виру, или не платить. Первая статья говорит — когда убий­ца платит аиру сам, без участия общины. По закону сыновей Ярослава это назначается в том случае, когда убийство учинено в обиду, т. е. с на­мерением ограбить и вообще с дурным умыслом. В Правде это выража­лось так: «Оже кто убиет огнищанина в обиду, то виру пла пгити 80 гри­вен, а людем не надобе». Здесь мы видим замечательное движение вперед русского законодательства под влиянием Судного Закона. Надо заметать вообще, что византийское законодательство вносило новые начала в рус­скую жизнь. В Ярославовой Правде закон обращал внимание на один вне­шний факт, намерение же преступника совершенно не бралось в расчет; напротив, в Правде сыновей Ярослава рассматривается и сам мотив пре­ступления, принимается во внимание не только факт, но и воля преступ­ника, который, в случае, если совершил преступление с умыслом, отве­чал за преступление один, без пособия общины. Русский закон принял во внимание начала римского права: in maleficiis volunta» xpectatur поп exitus. Вторая статья определяет, когда виру платило общество. Это име­ло место в трех случаях: 1) когда убийство было совершено в разбое, 2) ког­да убийцы не было налицо и 3) когда его не находили: *а оже убьют ог­нищанина в разбой, или убийца не ищут, то вирное платити е ней же верви голова лежит*. Под именем разбоя тогда понималось не то, что те­перь, т.е. нападение на человека с целью ограбить — это называлось тог­да грабежом; под именем же разбоя разумелась драка, возникшая вслед­ствие ссоры, нечто вроде западной дуэли. Чтобы отомстить за невыноси­мое оскорбление, в то время существовал такой обычай: оскорбленный, набрав ватагу своих приятелей, приезжал в дом обидевшего, бил и коло­тил что попадалось под руку, и если в этом случае совершалось убийство, то оно называлось совершенным в разбое. Очевидно, убийство было не из желания ограбить, часто невзначай. Другие два случая, когда виру пла­тила община, были: когда убийцы нет налицо или когда он неизвестен, когда общество не знает или не хочет выдать убийцу, считая его хоро­шим человеком. Эти узаконения свидетельствуют, что русская земля в то время была разделена на общины, называвшиеся вервями, члены ко­торых были связаны круговой порукой, так что в случае совершения пре­ступления одним из ее членов виру платила вся община. Община могла даже отказать в выдаче убийцы. Вервь платила виру лишь за тех, кто был связан круговой порукой. Вирное устройство было исконным на Руси и поэтому не составляло учреждения Русской Правды; указания на него

218

мы имеем еще в договорах Олега и Игоря. Так, в договоре Олега сказано, что нанесший кому-либо личное оскорбление, если не в состоянии был заплатить виру, должен был поклясться в том, что ему некому помочь. "Третья статья говорит о разряде убийств, за которые никто н« платит или когда убийство не считалось преступлением, К этому разряду относится убийство иора во время кражи. За это убийство ни сам виновник, ни об­щество не отвечали. В законе сказано: *Оже убьютъ у которыя татьбы, то убит и в пса место*. Впрочем, и здесь закон, желая ограничить про­извол хозяина, считает убийство не преступным лишь в том случае, ког­да вор защищался; а если вор позволил себя связать, то убить его нельзя. Закон говорит, что если хозяин успел связать вора, то, продержав его до утра, должен был вести его на княжеский двор, а если посторонние зас­видетельствуют, чтохозяин убил связанного вора, то также убийство счи­тается в обиду и убийца платил виру сам, без помощи общины. Разре­шив эти общие вопросы, когда кому платить виру, обратимся к тем ста­тьям Правды сыновей Ярослава, в которых определяется само количество выкупа или головщины, идущих не князю, а потерпевшему. Этих статей четыре; в них говорится, что за убийство огнищанина, княжеских тиуна и старшего стадного конюха — по 80 гривен, за убийство княжеских от­роков, конюхов и поваров — 40 гривен, за убийство сельского княжес­кого старосты, рабы кормилицы и раба кормильца — 12 гривен, а за убийство княжеского рядовича — смерда и холопа — по 5 гривен. Здесь закон ясно говорит только о княжеских людях, а не о земских, и выстав­ленный в этих статьях платеж относится не к вирам, а к головщикам, т. е. к выкупам за голову, потому что здесь показан платеж и за холопа и за рабу, а по общему смыслу всего древнего законодательства вира пла­тилась только за свободных людей, а не за рабов. Раб тогда считался ве­щью, а не лицом, и потому за его голову не полагалось виры, а платилось только вознаграждение хозяину и особая пошлина князю, называвшая­ся продажей.

Относительно личных оскорблений правда сыновей Ярослава пред­ставляет три статьи. В первой говорится, что окровавленный или с синя­ками человек не обязан представлять свидетелей; во второй, что за побои смерда без княжеского позволения платится за обиду три гривны; в тре­тьей говорится, что за побои огнищанина, тиуна или княжеского мечни­ка платится за обиду 12 гривен. Здесь закон опять говорит об одних кня­жеских людях, а не о земцах; следовательно, по отношению к земцам уза­конен ия Правды Ярое лавовой остались в прежней силе. В такой же силе остались постановления Ярославовой Правды относительно различия побоев разного рода. Сыновья Ярослава не упоминают о них в своей правде именно потому, что подробности эти остались неизменны. Сыновья Ярос­лава говорят в своей Правде лишь о том, в чем были сделаны изменения. В Правде сказано: «А ино все, яко же Ярослав судил, такоже и сынове егоуставишаь.

219

Второй отдел заключает в себе статьи о нарушении прав собствен­ности. Статьи этого отдела разделяются на три разряда. Б первом раз-рядеопределяетея плата пели за украденные вещи, которую должен был выплатить вор, если у него не окажется налицо украденных вещей. Здесь княжеский конь оценивался в 3 гривны, а конь сиерда в 2 грив­ны, кобыла в 60 резаней, вол в 1 гривну, корова в 40 резаней, баран в 1 ногату. Во втором разряде статей излагаются различные пени, кото­рые должны были платить уличенные в нарушении права, собственнос­ти. Пени эти были следующие: 1) за увод чужого раба 12 гривен, 2) за кражу коня или вола из клети 1 гривну и 30 резаней. А если в одном воровстве участвовали несколько лиц, то с каждого по 3 П> ивны и 30 ре-зяией, В статье об этом сказано: «Оже их было 18, mono 3 гривны и 30 ре­заней платить мужеви >, 3) За порчу чужой межи — 12 гривен, за пор­чу княжеской борти — 3 гривны, а за порчу борти смерда — 3 гривны. В статьях 3-го разряда говорится о мелкой краже и так же обозначают­ся цены за украденные вещи и пени или и рода ж и за них в пользу кня­зя. Здесь замечательно то, что продажа за мелкую кражу назначается вдвое более против цены украденной вещи; так, гусь оцен клался в 30 ре­заной, а продажа за покражу его назначалась в 60 резаней; кроме того, если в краже участвовали 10 или более человек, то каждый из них дол­жен был платить продажи но 60 резаней,

В отделе узаконений против нарушителей права собственности осо­бенно обращают ка себя внимание следующие постановления: 1) в цер­вой статье за убийство раба назначается пеня в 5 гривен, аза увод раба платилось 12 гривен, следовательно, более чем вдвое. Это показывает, что русское общество того времени смотрело на раба, как на вещь. Убий­ство ряба не могло принести никому пользы, следовательно, не могло быть часто — напротив, увод раба приносил большую или меньшую пользу тому, кто уводил, следовательно, это преступление совершалось чаще, а следовательно, должно было наказываться строже, 2) в Правде сыновей Ярослава делается различие между одиночным воровством и воровством, совершенным целой шайкой, причем за последнее пеня была больше. 3) в Правде сыновей Ярослава особенно замечательна ста­тья о порче межей. ВЯрославовой Правде о ней и не упоминается. Но конечно, необходимо должно допустить, что меры против лорчи межей существовали, как в Ярославово время, так и прежде него, потому что и в это время русский народ был земледельческим народом, а следова­тельно, дорожил своими нолями, тем более, что тогда было еще очень немного обработанных полей. Межевыми знаками служили ямы, заруб­ки на деревьях и разные естественные признаки. Отсутствие в Яросла-вовой Правде узаконений относительно порчи межей можно объяснить тем, что Ярослав, конечно, предоставлял разбирательство дел такого рода или старому обычаю или, что вероятнее всего, Судному Закону, в котором есть статья о порче межей. Но через 50 лет после смерти Ярос-

220

лава русское общество уже настолько развилось, что не могло оставать­ся ни при обычном праве, ни при Судном Законе, полагавших телесное наказание, несогласное с русским духом, и потребовало новых законов. Поэтому-то сыновья Ярослава и помещают в своей Правде статью отно­сительно порчи межей. По Правде сыновей Ярослава, порча межей счи­талась очень важным преступлением — за нее назначалась пеня в 12 гривен, равная пени за увоз раба.

Третий отдел Правды сыновей Ярослава содержит статьи о суде я судебных пошлинах по уголовным делам. Отдел этот состоит из двух статей. Первая из иих говорит, что топмапаго вора должно вести па княжий двор о, т. е. к князю или его иаместнику, или к тиуну. Статья эта прямо отрицает самоуправство: но ней, убивший вора связанного и не способного никому вредить, считался убийцей и приговаривался за это к плате виры. Во второй статье этого отдела определяются следую­щие судебные пени:а)емцу, т. е.тому, кто ловил вора, 10 резаней; б) к-няжескому мечнику — I куна от гривны; в) в десятину на церковь 15 кун; г) князю три гривны. Если же дело будет оценено в 12 гривен, то емцу 70 кун, в церковь 2 гривны, а князю 10 гривен. Это распределе­ние судебных пошлин очевидно относится к преступлениям по наруше­нию прав собственности; относительно преступлений против личности оставлен был во всей силе старый Ярославов устав «о вирных уроках и продажах». Подробное рассмотрение Правды сыновей Ярослава пока­зывает, что она составляет продолжение, пополнение и развитие Ярос-лавовой Правды, ио не является ее повторением. Она ясно выражает по­нятие русского общества ее времени о праве, понятие, которое оно име­ло в течение нескольких десятков лет после смерти Ярослава и которое в это время значительно развилось. Так, Ярослав в своей Правде еще не мог отменить совершенно месть родственников за убитого, ок только ог­раничил ее, определив, кто из родственников убитого мог мстить за него. Сыновья же Ярослава прямо отрицают законность нрава мести. Они заменяют месть пенями, которые в их Правде разделяются на три вида, а именно: когда общество должно платить за убийцу, когда — сам убий­ца и, наконец, когда пеня отменялась и убийство не вменялось в пре­ступление. Точно так же и в делах по нарушению прав собственности сыновья Ярослава настолько опередили своего отца, что уже разгрпни-чили воровство единичное от воровства шайками. Это разграничение указывает на возникновение в русском обществе новых вопросов и на развившуюся в нем потребность яснее определять общественные отно­шения. Но, как видно из предыдущего, и Правда сыновей Ярослава еще не выходит за пределы законов уголовных: в ней нет узаконений по гражданскому праву, а одни только уголовные узаконения.

Русская Правда XII столетия. Развитие общественной жизни на Руси породило новые вопросы, требовавшие законодательного решения. А по­тому Русская Правда не могла оставаться на той же ступени развития,

221

на какой она была при сыновьях Ярослава. Вместе с развитием общества, развиваются и его законы. Конечно, общество в этом своем движении опережает закон, который, таким образом, остается шзади, но все-таки и он движется.

Хотя в русское общество не входило новых элементов до самого та­тарского нашествия, но тем не менее прежние элементы его: варяжский, славянский и византийский постепенно изменялись и принимали один характер — чисто русский. Это постепенное слияние элементов должно было изменять развитие общества, а это изменение должно было отра­зиться на законодательстве. Следы этого развития общества мы замеча­ем в дальнейших изменениях и редакциях Русской Правды. Действитель­но, в последующих редакциях Русской Правды мы встречаем ясные до­казательства постепенного развития и изменения Правды Ярослава и Правды сыновей его.

При внимательном рассмотрении последующих редакций Русской Правды нельзя не заметить, что они не суть повторение или искажение Правды Ярослава и Правды сыновей его, посоставляют отдельные зако­нодательные памятники разных времен, приспособленные к разным сте­пеням развития русского общества. При рассмотрении редакций Русской Правды последующих времен нельзя не заметить, что почти во всех них упоминается о Русской Правде Ярославовой редакции и о ее изменении при сыновьях Ярослава. Это обстоятельство служит прямым указанием на то, что все редакции Русской Правды после сыновей Ярослава состав­ляют отдельные законодательные памятники, которые не должно сме­шивать с двумя, рассмотренными нами.

Содержание Правды XII века во всех списках начинается следующи­ми словами: *Суд Ярославль Володимиричь, Правда Русъскаяъ, Несмот­ря на такое заглавие, она, очевидно, не есть Ярославова Правда, а пред* ставляет отдельный законодательный памятник, в котором из Яросла-вовой Правды и правды сыновей его заимствована только одна первая статья, все же прочее в ней составляет новость, основанную на новых на­чалах, выработанных русским обществом. Поэтому заглавие: *Суд Ярос­лавль Володимиричь* собственно можно отнести только к одной первой статье, которая действительно взята из Ярославовой Правды, Правду XII столетия можно разделить на 4 отдела: в первом из них говорится о преступлениях против жизни, во втором — о личных оскорблениях, в третьем — о нарушении прав собственности, в четвертом излагаются уза­конения о займах. Из этого разделения статей мы ясно видим, что па­мятник сей, подобно предшествующим, еще преимущественно относит­ся к уголовному законодательству, из гражданского права в нем поме­щен только один отдел — о займах.

Первый отдел. Правда XII века начинается первой статьей Яросла­вовой Правды и Правды сыновей его, отменивших месть за убийство и заменивших ее кунами. Указав, таким образом, на основное начало за-

222

конодательств предшествующего времени, Правда XII века приступает к развитию юридических понятий своего времени, именно, излагает уза конейия о вирах. Она, во-первых, определяет, что такое дикая вира и годовщина и кто платил их. По этому определению, дикой вирой назы­валась а) пеня аа убийство, совершенное во время разбоя или когда нет налицо убийцы, или же когда община не хочет выдавать его; Ь) пеня за убийство, учиненное в ссоре; с) вира за убийство, учиненное на пиру явно, а не скрытно. Отличительный характер дикой виры состоял в том, что ее платил не сам убийца, а целая община, вервь, к которой принад­лежал убийца, и притом община платила эту виру не вдруг, а погодно, в течение нескольких лет. Основанием для платежа дикой виры общи­ной служило то, что совершивший убийство был сам членом этой общи­ны или верви и состоял вкладчиком по постоянному и каждогодному платежу дикой виры, хотя бы он и не совершил убийства. В законе пря­мо сказано: «Будет ли головных их в верви, то за не к ним приклады­вают того же деля им помогати головнику (убийце)». Итак, дикую аиру, т. е. пеню князю за убийство, головник платил не один, а при по­мощи целой общины. Но самую годовщину, т. е. плату родственникам за голову убитого, он платил один, тут община не помогала ему. В той же статье говорится: *А головничьство, а то самому головнику; а е со-роце гривен (т. е. дикую виру) заплатигпи ему us дружины (т. е. вмес­те с членами верви) свою часть*. Из учреждения дикой виры видно, что здесь действовало юридическое понятие о вменении. Общество, вервь не вменяло в преступление убийство в трех показанных нами слу­чаях, считало это убийство неумышленным или, по крайней мере, из­виняло убийцу, находило его хорошим членом и потому помогало ему, как своему вкладчику, в плате виры и не выдавало его. Во-вторых, на­стоящий памятник определяет: когда не допускается дикая вира, т. е. когда платил виру сам убийца. Во-первых, виру платил тот убийца, который убил другого без ссоры, без причины со стороны убитого, а единственно со злым умыслом, чтобы его ограбить. Такой убийца в за­коне прямо назван разбойником; за него вервь не платила, а напротив, самого его с семейством и со всем имением отдавала «на поток и на раз грабленые*. В законе сказано: *за разбойника люди не платят, но вы-дадят самого всего и с женою и с детьми на поток и на разграбление*. Община явно не терпит злоумышленного убийцу; она не только не за­щищает его, а напротив, исключает его из своих членов, как нетерпи­мого злодея, и убийство со злым умыслом считается достойным стро­гой кары. Во-вторых, помощью общины в уплате виры не пользовались те из убийц, хотя бы и неумышленных, которые не принадлежали ни к какой верви, не вкладывали своей доли в дикую виру: ьаже кто не вло­жится в дикую виру*, говорится в законе, «тому люди не помогают, но сам платит*. Здесьголовник, хотя и платит сам, без пособия общи­ны, но он, как неумышленный убийца, следовательно, терпимый член,

223

не изгоняется из общины, не отдается на поток и на разграбление; он по-прежнему остается членом общины, только сам, своими средствами уплачивает виру и головщику, так как он не вкладывался в дикую виру. В-третьих, настоящий памятник голорит о так называемой поклеп ной вире. Иоклеиной вирой называлась вира, платимая тем, на кого падало подозрение в убийстве или кого уличили в убийстве свидетели, но кто не был схвачен во время самого совершения убийства. Закон в таком случае требует суда, и судебными доказательствами признает свидете­лей, а ежели их не будет, то испытание железом. Для полного доказа­тельства совершенного преступления по закону требуется Т свидетелей, ежели истец будет русский, а ежели варяг или другой иноземец, то дос­таточно 2 свидетелей, т. е. обвиняемый признается преступником, если семь или двое свидетелей подтвердят обвинение. Но Русская Правда допускает поклеп в убийстве и иск только в таком случае, когда найден будет еще не разложившийся труп; когда же будут найдены только ко­сти или до того истлевший труп, что убитого нельзя и узнать, в таком случае ни иск, ни суд по закону не допускаются. В законе сказано: «А на костех и по мертвеце не плати/пи виры, оже имени не ведают, ни зна­ют его*. Ото ясно показывает, что в XII веке уголовное дело разбира­лось только тогда, когда были истцы по этому делу, т. е. процесс был чисто обвинительный.

Относительно узаконений о вирных пошлинах Правда XII столетия следует уставу Ярослава о вирных уроках, только несколько изменяет его, именно: 1) вирные уроки она разделяет на даа разряда: а) на виры п 80 гривен и Ь) на виры в 40 гривен. Вместо вирного урока в 60 гривен в пользу вирника, как это узаконяет Ярославова Правда, Прапда XII века узаконяет брать в пользу вирника от 80 гривен 16 гривен, а от 40 гривен 8. Кормы же вирнику Правда XII века определяет так же, как и Яросла­вова Правда. Далее в настоящем отделе помещена оценка, почем платить за каждую голову годовщины. Эта оценка одинакова с оценкой по Прав­де сыновей Ярослава, только здесь прибавлено: во-первых, разделение княжеских служителей на два разряда, причем к первому, в 8 гривен зп голову, отнесены тиуны — опшщный и конюший; а ко второму, в 40 гри­вен, княжеские отроки, конюхи и повара —следовательно, младшая дру­жина; зо-вторых, в двенадцатигривенную годовщину включены ремес­ленники и ремесленницы, а в пятигривенную к княжеским рядовичам причислены и боярские рядовичи. Первый отдел настоящего памятника заканчивается статьей о пошлинах, платимых в том случае, когда кто оправдается от обвинения в убийстве; здесь пошлины в пользу княжес­кого отрока брались одинаково с оправданного и с обвинителя. В законе сказано: «А кто свержет виру, то гривна куп сметная отроку; а кто и клепал, а тому бати другую гривиу-ь.

Во втором отделе О личных оскорблениях настоящий памятник пе­речисляет те же преступления, какие перечислены и в Правде Ярослава.

224

Само наказание остается бол ыией частью прежним, но настоящий памят­ник развивает некоторые ноаые юридические понятия, на которою пре­жние законодатели не обращали внимания. Так, например, и статьо: * оже кто кого ударит батогом^..* в Ярославовой Правде просто назначена пеня в 12 гривен, согласно с Олеговым договором; в настоящем же памятнике к п«ни в 12 гривен прибавлено еще: *Не терпя ли противу томи тнеть мечем, то вины ему в том нет ». Или в статье: *Аже приидет кровав муж на двор (княж)»по Ярославову закону предоставлялось на волю обижен­ного или истить, или взять три гривны за обиду и плату за лечение, а обида доказывалась на суде знаками на теле: ранами, синяками и проч., а за недостатком их — свидетелями. Точно тот же порядок сохранен и в настоящем памятнике, но здесь прибавлено, что свидетели должны го­ворить *слово противу слова* с обвинителем и сверх того сказано, что кто начал драку, тот обязан платить, сверх 3 гривен, обиженному 60 кун и еще 3 гривны продажи в казну княжескую. Это узаконение вошло в правду ХП века прямо из Судного Закона, в который оно вошло из Юсти-нианова кодекса. Если же окажется, по указанию свидетелей, что изби­тый, пришедший жаловаться, сам начал драку, то он лишался права на получение вознаграждения за обиду. В законе сказано: *Аще и кровав приидет, а будет сам почал, а вылезут послуси, то то ему за платеж, оже и били*. Следовательно, в Правде ХП столетия уже принималось в расчет, кто начал драку; прежде же достаточно было показать знаки по­боев или привести свидетелей, чтобы получить вознаграждение за оби­ду; теперь же, кто качал драку, хотя бы он н действительно был оскорб­лен или потерпел побои, тот терял всякое право на вознаграждение от обидчика и не имел права жаловаться. Следовательно, закон здесь обра­щал внимание и судил не по одному факту, а по причинам, вызвавшим факт, чего в прежнем русском законодательстве ке было заметно. Таким образом, отдел о личных оскорблениях замечателен для нас в том отно­шении, что в нем разбирается не один факт, а также и мотив факта или воля совершившего преступление.

Третий отдел о преступлениях против прав собственности представ­ляет очень много нового о порядке суда и следствиях по этим делам, что тогда известно было под именем свода. Статьи о своде начинаются изме­ненной статьей Ярославовой Правды о том же предмете. По Ярославовой Правде, увидевший свою пропавшую вещь в руках другого не мог тотчас брать ее, а должен был требовать свода; а ежели владевший украденной вещью не шел на свод, то в течение 5 дней должен был представить пору­чителей в том, что он купил, а не украл опознанную вещь. В настоящем же пямятнике, во-первых, поручительство и пятидневный срок отмене­ны. Эта отмена, очевидно, произошла оттого, что сроки и поручительство заимствованы были из византийского Номоканона и, как несогласные с Духом русского общества, не могли долго держаться в русском законода­тельстве; во-вторых, последствия свода выражены довольно определенно,

225

тогда как у Ярослава они вовсе опущены. В настоящем памятнике прямо сказано, что найденный посредством свода настоящий тать должен пла тить хозяину украденной вещи и все то, что продало вместе с ней. На­пример, у хозяина пропала лошадь с телегой и с разными товарами в те­леге; если хозяин увидел у кого-либо свою пропавшую лошадь и посред­ством свода открыл настоящего татя, то тать должен заплатить ему и за телегу с товарами, хотя они у него не были найдены. Далее настоящий памятник полагает границы сводам, именно: в одном городе с «од должен производиться до конца, т. е. пока не отыщется настоящий тать; но если свод придется вести но разным городам и деревням, то по новому закону истец идет только до третьего свода, и третий за лицо, т. е. за найденную у него краденую вещь, должен заплатить истцу деньги, ас самой укра­денной вещью, или лицом, идти до конца свода, т. е. пока яе найдет бу­дет настоящий тать, который должен был платить все: и пеню или про­дажу князю и другие вещи, пропавшие вместе с найденной, а также и все расходы по сводам. Притом, при сводах соблюдался такой порядок; если тот, у кого найдена украденная вещь, скажет: *я купил ее на торгу», то должен представить двух свободных мужей или мытника, нри которых совершена покупка, и ежели притом скажет, что не знает, у кого купил, то вместе со своими свидетелями должен будет присягнуть в том, что най­денная у него вещь действительно куплена им на торгу у неизвестного лица при свидетелях, которые также должны дать клятву. После этого вещь отдавалась истцу, а покупщику предоставлялось искать того неиз­вестного, у которого он купил ее, и если, хоть и через долгое время, этот неизвестный находился, то должен был возвратить взятые у покупщика деньги и заплатить хозяину вещи все то, что пропало вместе с ней и вып­латить пеню или продажу в казну князя. Далее в настоящем отделе гово­рится, что при поиске украденного раба порядок свода был назначен тот же, какой и для отыскания пропавших вещей: настоящий хозяин раба шел только до третьего свода, у третьего брал раба, а своего оставлял ему как поличное, чтобы идти ему до конечного свода, и когда на конечном своде отыскивался настоящий тать, то раб, оставленный в поличное, воз­вращался хозяину его, а тать платил все убытки по своду и продажу кня­зю в 12 гривен. Б заключение о сводах настоящий памятник повторяет закон Ярославовых сыновей, что вор, пойманный при воровстве, в слу­чае сопротивления мог быть безнаказанно убит хозяином, поймавшим его; но если хозяин возьмет вора живым и свяжет, а потом, вместо того чтобы вести на княжеский двор, убьет его связанного, то за это подверга­ется пени в 12 гривен. Настоящий отдел Правды XII века заканчивается пятью статьями о количестве продажи или пени за разные кражи и о за­конной цене разным вещам, которую вор должен платить хозяину вещи в случае, если вещи не будет налицо. Статьи эти почти все взяты из Прав­ды сыновей Ярослава и только векоторые из них изменены и пополнены. Наконец, в заключение этого отдела сказано, что продажа или пеня за

226

татьбу налагалась только тогда, когда тати были люди свободные; ежели -кс тати были рабы, то на них как па несвободных не т:глагал::сь re:in, a только господа их платили вдвое против покраденного. В законе сказа­но: *Оже будет холопи тати, любо княжи, любо болярскыи, любо черне-цевы их же князь продажею не казнит, занеже суть не свободны, то два ичи платити к исцу за обиду*. Это совершенно новый закон, не извест­ный ни Ярославовой Правде, ни Правде сыновей Ярослава. Но в осиовных своих чертах закон этот вполне согласен с Ярославовой правдой, которая не признает личности в холопе, а считает его безгласной собственностью господина, наравне с домашними животными; как в случае нанесения какого-либо вреда домашними животными за убыток, понесенный при этом, платил хозяин, которому принадлежали животные, так и холопу не вменялись преступления и за него, как за домашнее животное, дол­жен был отвечать господин. Таким образом, Правда XII века в узаконе­ниях о преступлениях против прав собственности имеет те же основания, как и Ярославова Правда и Правда сыновей Ярослава, только в Правде XII в. отдел этот несколько пополнен и особенно отличается развитием понятий о порядке свода или поиске татя.

Четвертый отдел Правды XII века составляют законы о займах и процентах. Отдел этот, как и предшествовавший, начинается статьей Ярославовой Правды о взыскании долгов: *Аще кто взыщет кун на дру­зе, а он ся учнет эапирати то оже на нь послуси выведет, то ти пой­дут на роту, а он возьмет куны свои; занеже не дал есть ему за много лет, то платити ему за обиду 3 гривны*. Здесь против Ярославовой Правды прибавлено только то, что послухи, представленные истцом, дол­жны идти на роту, т.е. дать клятву; у Ярослава же клятвы с послухов не требовалось. Но Правда XII века, приняв за основание Ярославову Прав­ду, относительно взыскания долгов пошла еще дальше, постоянно имея в виду дать больше удобства и определенности как заключению займа, тек и взысканию долга. Русская Правда XII века освободила купцов от представления свидетелей: суд, по новому закону, принимал купеческие иски по долгам и без свидетелей, только ответчик или должник должен был очистить себя клятвой, ежели отпирался от долга. В законе сказано: *Аще кто купец купцу даст в куплю куны или в гостьбу, то купцу пред послухи кун не имапш: послуси ему не надобе, но ити ему самому роте, оже ся учнет запирати». Во-вторых, настоящее узаконение освобожда­ет от представления свидетелей, когда кто свои вещи или деньги отдает на сохранение; по новому закону в случае спора приниматель очищал себя присягой и тем оканчивал дело. *А оже кто поклажей кладет у кого-либо, то ту послуха нет, у кого товар тот лежит; но оже начнет боль­шим клепати, тому идти роте у кого лежало, како толко ecu у мене положил, за неже ему благо даял и хранил*. Этот закон, очевидно, был издан в отмену 27 главы Судного Закона, которая требовала в этом слу­чае свидетелей и других доказательств. Явно, что эта глава Судного

227

Закона, как узаконение не туземное, которое требовало многих, и слож­ных доказательств, оказалась несогласной с духом русского общества к в XII веке была заменена настоящим несложным узаконением требо ванием роты. В настоящем отделе Правды XII века помещены две совер­шенно новые статьи о процентах. В прежних узаконениях — ни у Ярос­лава, ни у сыновей его нет и упоминания о процентах, а Судный Закок даже прямо запрещал брать проценты: *Аще даси брату нищу в.тим, говорится в Судном Законе, не буди на нь нападая, ни за долги роста*. Это правило любви христианской, предложенное церковью, очевидно оказалось неисполнимым в русском обществе — проценты, несмотря на запрещение, все-таки брались и, конечно, при запрещении брались в го­раздо большей мере, нежели если бы они были дозволены. Посему рус­ское законодательство должно было отступиться от запрещения процен­тов и обратиться к другим началам, именно: принять меры, чтобы усло­вия процентов были более гласны и не производили споров, а также продолжительных и разорительных тяжб. С этой целью 46 статья насто­ящей редакции Русской Правды на первый раз узаконяет только то, что­бы проценты назначались при свидетелях и чтобы кредитор сверх услов­ленных процентов не требовал новых. В законе сказано: *Аще кто куны дает в резы, или мед в настаем, или жито в присып, то послухи, ему ctnaeumu како ся с ним будет рядил, тако же ему имати». Далее закон не ограничивается одной гласностью условий, ибо проценты и при глас­ности могли быть обременительны, и к гласности добавляет еще и меры процентов; он устанавливает, чтобы заимодавец, если месячный долг за­тянется на год, не имел права брать месячные проценты со своего долж­ника, а переводил их. на годовые н третные. Притом, в настоящем законе подтверждено, что при назначении процентов непременно должны быть свидетели; в противном случае заимодавец не только лишался процен­тов, но не имел права взыскивать и сам каиитал. Из этого общего прави­ла было допущено только одно исключение: небольшие суммы, до 3 гри­вен куй, заимодавец мог давать без свидетелей и мог подтвердить свой иск, в случае неплатежа долга, только клятвой. 6 законе сказано: *А ме­сячный рез, оже за мало дний, то ему плати; а зайдут куны до того же году, то дадят ему куны в треть, а месячный рез погренути, послухов ли не будет, а будет кун три гривны, то ити ему про свои куны рот*. А ежели кредитор давал взаймы без свидетелей более трех гривен, то су­дья говорил ему так словами закона: иПривиновался ecu, аже ecu послу­ха не ставил*. Таким образом, Русская Правда XII века представляет, с одной стороны, постепенное развитие Правды Ярославовой и Правды сы­новей Ярослава, а с другой — дает несколько статей, не известных ни Правде Ярослава, ни Правде сыновей его и показывающих, что в русском законодательстве в XII веке мало-помалу стали вводиться юридические обычаи общества, которым, таким образом, сообщалась обязательная сила закона. Так всегда и бывает в естественном развитии закокодатель-

228

сгва: сперва является обычай, по мере развития общества обычай слабе­ет " не зго место являются положительные законы. Не с си оса народного юридического обычая не теряется п положительных законах, а проводит­ся в них во всей своей силе.

Устав Владимира Мономака. Устав этот начинается следующими словами: *Володимир Всеволодич по Святополце созва дружину свою на Берестовем: Ратибора, киевского тысяцкого, и Прокопия, тысяцкого белгородского, Станислава, тысяцкаго переяслаескаго, Яажира, Мирос­лава. Иеанка Чудиновича, Ольгова мужа и уставали и до третьягорезу*. Указание самого памятнике, что он издан был вслед за смертью Свято-полка, показывает особую причину, побудившую Владимира Мономаха поспешить с изданием нового закона о резе. Эта причина, по свидетель­ству летописи, заключалась в том, что при Святополке сильно развилось лихоимство, и жиды, покровительствуемые самим Святополком, угне­тали народ высокими процентами, так что киевляне по смерти Святопол-ка бросились грабить жидов и требовали от Мономаха, чтобы он устано­вил проценты. Поэтому первый отдел Мономахова устава посвящен уза­конениям о кредите.

Первый отдел может быть разделен на две части. В 1-й говорится о кредите вообще, а во 2-й — о кредите, когда для обеспечения долга дол­жник представлял свою личность, свою свободу и в случае неуплаты де­лался рабом кредитора. Говоря о кредите вообще, Мономах издает новые законы о процентах; он хотя к не уничтожает процентов, но устаиовля-ет, чтобы взявший два раза третные проценты, довольствовался одним возвращением капитала. Месячных процентов Мономах яе признает, а третные допускает лишь под одним условием: если кто взял три раза трет­ные проценты, то тот терял право и на получение самого капитала. При­чина прекращения лихоимства состояла в установлении меры процен­тов 10 кун на гривку в год (что на наш счет составляло около 20%). Во-вторых, Мономах обращал внимание на неоплатных должников, разделив их на несчастных и виноватых. Первых он защищает от при­теснений кредитора, рассрочивая их долг на годы, а вторых отдает на произвол кредиторов: хотят — ждут, хотят — продадут должника. Да­лее у Мономаха сказано, как удовлетворять кредиторов из имения несос­тоятельных должников. Первое место принадлежало иногородним кре­диторам на том основании, что они как чужеземцы могли не знать о со­стоянии того, кому давали кредит; второе место принадлежало князюц а третье кредиторам, живущим в одном с должником городе, причем брав­шие большие проценты лишались права получить капитал. Вот слова закона: «Аще кто многим должен будет, а пришед гость из иного города или чужеземец, а не ведая запустит за нь товар, а опять начнет не дати гостю кун, а первый, должницы запинати ему начнут, не дадучи кун, то вести я на торг и продати и отдати же первое гостеви куны, а домачным, чтося встанет кун, тем ся поделят: паки ли будут княжи

229

куны, то княжи куны переже взяти; а прок в деле; оже юпо много реза имал, то тому не имати*.

Вторая статья кредитных установлений Мономахова устава относит­ся к кредиту под залог личности или свободы. Такого рода должники носят в Мономаховом уставе название закупов и разделяются на два раз­ряда: 1) на закупов в кунах или серебряников, т. е. взявших в долг день­ги и 2) на закупов ролейных или крестьян, т. е. живущих ни чужой зем­ле. Закуп в деньгах, по Мономахову уставу, признавался свободным че­ловеком и пользовался правами лица; он не продавался, а закладывался и удерживал за собой личные права, чем отличался от раба. Прав личной свободы он лишался в том случае, если убегал от хозяина, от заимодав­ца, не платя денег; тогда он становился обельным холопом. Впрочем, лишению прав состояния закуп подвергался лишь в том случае, если он уходил тайно, с намерением не платить денег; но если ок уходил с тем, чтобы найти денег в уплату, то это не ставилось ему в вину. Бели же он убегал, хотя и тайно, но с жалобой на притеснения и обиды хозяина к судьям, то он не только пе обращался в раба, но по его жалобе произво­дился суд, в котором закуп и хозяин имели одинаковое значение, одина­ковые права, и в случае справедливой жалобы суд удовлетворял закупа, взыскивая с хозяина. Таким образом, закон обеспечивал как личность закупа, так и капитал хозяина. Теперь следуют ролейные закупы. Ро-лейные закупы, по свидетельству Мономахова устава, были собственно жильцами на земле своего заимодавца; они жили на чужой земле по вза­имному договору с хозяином ее и могли свободно в любое время оставить занятую землю. За пользование землей ролейные закупы платили извес* Tiiyjo часть доходов заимодавцу. По крайней мере, такими представляет нам устав Мономаха отношения ролейных закупов к хозяевам занимае­мых ими земель. Но так как ролейные закупы, кроме земли, обыкновен­но получали еще от своего хозяина в ссуду рабочий скот, земледельчес­кие орудия, хлеб, как для посевов, так и на свое содержание до времени жатвы, отсюда возникали различные обстоятельства, препятствовавшие свободному переходу ролейных закупов с одной земли на другую. По по­воду вещей, занятых ролейным закупом у своего хозяина, могли возник­нуть различные столкновения между ними, очень затрудняющие их вза­имные отношения; поэтому Мономах в своем уставе обратил внимание только на те условия отношений ролейных закупов к их хозяевам, когда ролейные закупы, кроме земли, получали от хозяев в ссуду различные вещи. Так, по закону Мономаха, ролейпый закуп не платит, если у него пропадет воинский конь, ибо хозяин не был обязан давать закупу воинс­кого коня, но обязан платить за рабочий скот, орудия, семена, без чего он не имел права отойти, но и в этих случаях закуп платил только тогда, когда пропажа совершилась при нем; ко если господин отошлет его по своим делам и в его отсутствие совершится пропажа, то закуп не отвеча­ет за нее. Следовательно, закуп отвечает только тогда, когда пропажа со-

230

вершится по его небрежности. Так, закуп не обязан платить за рабочий скот, выведенный из запертого хлева, но если закуп по небрежности за­будет загнать скот в хлев, то платит за это. Так же отвечает он, если ло­шадь падет у него на работе. Таким образом, ролейный закуп, если он ничем не был обязан хозяину, кроме как землей, то всегда мог уйти от него свободно; ко так как он, обыкновенно, кроме земли получал еще раз­личные вещи, то закон налагал на него известные обязанности относи­тельно заимодавца. Вместе с этим закон устанавливал несколько правил, чтобы заимодавец не притеснял закупа. Меры эти были следующие: 1) господин или заимодавец, не давший закупу по условию участка зем­ли или не дозволивший ему пользоваться известной частью доходов, обя­зывался законом не только дать то, что условлено, но и заплатить за оби­ду 60 кун. 2) Господин, взявший деньги на закуп (т. е. заложивший за­купа в обеспечение занятых денег) повинен был возвратить деиьги и сверх того заплатить закупу три гривны за обиду. 3) Господин, продавший за­купа в полное рабство, не только терял право на закупа и на данный ему капитал, но и платил 12 гривен пени. 4) Господин, прибивший закупа безвинно, должен был платить ему 60 кун, как и свободному. Вот прави­ла, ограждающие закупа от обид. Наконец, в настоящем отделе Монома-хова устава помещено узаконение о том, как взыскивать с закупа за его преступление. Закуп, хоть и пользовался правами лица, но тем не менее не был вполне свободен и самостоятелен в среде общества, а зависел от заимодавца, поэтому закон предоставляет на волю хозяина —заплатить ли за него пеню, следуемую с него за преступление, или продать закупа для уплаты пени. D первом случае заимодавец, заплатив деньги за за­купа, получал его в полную собственность и закуп делался обельным холопом, а во втором — если господин продает закупа, то из проданно­го уплачивает следуемую за закупа пеню, а остальное берет себе. А если закуп обокрал господина, то он тем самым обращается в полную его соб­ственность.

Второй отдел устава Мономахова следует за статьями о кредите и говорит о личных оскорблениях. Этот отдел начинается статьей о лич­ном оскорблении, нанесенном рабом свободному человеку, и о том, как удовлетворять подобные оскорбления. Эта статья указывает на измене­ние 16 ст. Ярославовой Правды. В ней мы видим постепенное развитие закона об обидах. По Ярославовой Правде, обиженный мог убить холо­па, где бы ни встретил, хотя бы и получил уже пеню в 12 гривен. По смер­ти Ярослава сыновья его вообще заменили убийство вирой. Эта замена стала относиться и к обидам холопов. Но так как в Правде сыновей Ярос­лава нет особой статьи об этом предмете, то, чтобы толкование общего смысла узаконений сыновей Ярослава стало более определенным в отно­шении к холопам, в настоящем отделе Мономахова устава постановлено, что обиженный имеет право или бить холопа, но несвязанного, или взять гривну кун за бесчестье. Далее в том же отделе помещены две статьи об

231

обидах между свободными людьми. Первая: *А кто порвет бороду, а вы мет лнамение, а будут людие, то 12 гривен продажи, а иже без людей, а е поклепе, то нет продажи*. Вторая: *Аже выбьют луб, а кровь увидят у него во рту, а людие вылаут. то 12 гривен продажи, а за .jy6 гривна*. — Статья о бороде является явным повторением такой же статьи из Прав­ды Ярослава, даже и пеня назначена та же самая. Но здесь статья Ярос­лавовой Правды взята только за основание относительно пени; взгляд же на делопроизводство совершенно новый. Настоящая статья требует сви­детелей даже тогда, когда будет признак, что вырван клок бороды, и без свидетелей освобождает обвиняемого от платежа пени, В прежних же за­конодательных памятниках о свидетелях в подобных случаях и не упо­миналось. Статья о зубе совершенно новая; относительно пени она также основана на Ярославовой статье о бороде, но по требованию свидетелей берет в основание юридические начала, высказанные в предшествующей статье.

Третий отдел Мономахова устава составляют 4 статьи о преступле­ниях против собственности. Из них 1-я говорит о краже бобра, живуще­го в чьем-либо угодье, а 3 остальные — о порче межей бортиых, ролей-ных и дворных. За все эти преступления назначена одинаковая пеня в 12 гривен, именно та самая, которая помещена в Правде сыновей Ярос­лава в статье: *иже межу перероет». В этих статьях, между прочим, по­мещено важное правило, как искать татя, укравшего бобра, ежели он не будет пойман на деле, а оставит только признаки, что бобр пойман и ук­раден, а не сам ушел. По этому правилу обиженный объявлял верви или общине, что у него украден бобр, и доказывал это тем, что в его борти была оставлена вором сеть или что там рассечена земля, и вервь должка была или сама искать татя или заплатить продажу, т. е. 12 гривен. Это правило совершенно одинаково с правилом дикой виры, которую также платила целая вервь. Следовательно, вирный порядок по Мономахову ус­таву перенесен был от преступлений против жизни на преступления про­тив собственности.

Четвертый отдел Мономахова устава занят изложением правил су­допроизводства и сбора судных пошлин. Относительно судопроизводства устав Мономаха обращает особенное внимание на свидетелей. Свидетели еще по Ярославовой Правде признавались как необходимое судебное до­казательство, но прежние законодательные памятники не определяли ка­чества свидетелей; в Мономаховом же уставе узаконено, что свидетеля­ми на суде могли быть только свободные люди, а отнюдь не рабы; ежели же не будет свободного, то можно принять свидетелем боярского тиуна, который был рабом только по должности, а в малой тяжбе мог быть при­нят свидетелем и закуп. Закуп был свободным человеком, яо по своему положению он находился в зависимости от истца или ответчика, как от своего господина, и, следовательно, по его приказанию мог свидетельство­вать неверно. Относительно судебных пошлин устав Мономаха представ-

232

ляет лишь несколько нововведений. Он ограничивается лишь вирными пошлинами и не сходен ни с Ярославовым уставом о вирных уроках, ни с Правдой сыновей Ярослава. Впрочем, очевидно, он основан на одних на­чалах с этим последним, т. е. и здесь и там пошлины вирника и его слу­жителей являются не в виде сбора со всех вирных дел общины в продол­жение какого-либо определенного срока, а в виде прибавки или процен­та на каждую виру отдельно, почему в законе и называются накладами. Будучи сходными относительно начал сбора, оба узаконения по-разному определяют его количество. Настоящее узаконение говорит, что *вирных накладов следует от виры: вирнику 12 гривен, отроку 2 гривны и 20 кун, а самому ехати с отроком на дву кони, сути же на рот овес, а мясодати Овен, любо полоть, а иным кормом, ч то има черево eoJjuem, писцу 10 кун, перекладнаго 5 кун, a ja мех две ногаты*. — По старым же законам о вирах вирнику назначен урок *в 16 гривен. 10 кун и 12 векшей, переди ссаднаягривна,штельнику 12 векшей, и за голову три гривны*. Но кро­ме разногласия в количестве пошлин, закон Мономаха свидетельствует о важном нововведении в судопроизводстве — о введении письменности, ибо в числе вирниковых служителей уже упоминается писец, записыва­ющий дела, тогда как прежде метельник делал только метки на бирке — сколько взято судных пошлин. Этому писцу назначено было пошлины в 15 раз больше, чем прежнему метельнику, ибо метельник получал лишь 12 векшей, тогда как писцу полагалось 10 кун и сверх того 2 ногаты за мех, под именем которого должно разуметь пергамент или кожу, на ко­торой писались дела. Несколько позднее, а именно при сыновьях Моно-махп, есть свидетельство летописи о введении письменности в судопро­изводство. Вот все узаконения Мономаха.

Узаконения после Мономахова устава. Уа Мономаховым уставом в Русской Правде помещен новый законодательный памятник. Кем он из­дан — неизвестно. Относительно времени можно сказать, что он издан или во 2-й половине XII или в 1-й половине ХШ века. Новый устав состо­ит из 17 статей; его можно разделить на три отдела. В первом говорится о преступлениях против собственности, во 2-м — о преступлениях против лица, а в 3-м — о судопроизводстве; о преступлениях же против жизни в этом памятнике ничего не говорится, следовательно, они остались по пре­жним уставам. Узаконения о судопроизводстве хотя находятся в уставе Мономаха, в Правде XII в. и в Правде сыновей Ярослава, но в настоящем памятнике мы находим значительные изменения этих узаконений, что указывает на самостоятельность этого памятника.

Первый отдел о преступлениях против собственности может быть разделен на две половины. К первой принадлежат 5 статей, взятых из Правды Ярославовых сыновей, именно о покраже ладьи, ястреба, со­кола, голубя, курицы, утки, гуся, лебедя, журавля, сена, дров; п этих статьях против Правды сыновей Ярослава только изменены некоторые пени или продажи, я в иных прибавлен платеж хозяину за украденные

233

вещи. Во 2-Й половине помещены пять совершенно новых статей, неиз­вестных по прежним редакциям Русской Правды, они таковы: о подло­ме бортного дерева, о выдрании пчел из улья, о порче вереи в перевесе, о зажжении чужого гумна или двора и о зарезаиии чужой скотины. Осо­бенное внимание привлекают две последние статьи. Они, очевидно, взя-гы из Судного Закона, но переделаны на русские нравы, ибо здесь за под­жог назначался поток и разграбление, а по Судному Закону — обезглав­ливание; за умышленное убиение чужой скотины назначалась пеня или продажа в 12 гривен и 1 гривна хозяину за убыток; в Судном же Законе за это преступление было положено телесное наказание и платеж вдвое за убыток.

Второй отдел говорит о преступлениях против личности. Он состо­ит из 4 статей. Из них две первые следующие: *Аще смерд лучит смерда без княжа слова, то три гривны продажи, а за муку гривна кун*, и вто­рая: *Аще огнищанина м-укит, то 12 гривен продажи, а за муку грив наь. Статьи эти взяты из Правды сыновей Ярослава, только здесь три гривны и 12 гривен, по Правде сыновей Ярослава назначенные в платеж за обиду, обращены в пеню или продажу, а обиженному назначено осо­бенное вознаграждение по гривне кун за муку. Следовательно, здесь за­кон признает оскорбление против лица преступлением и требует, чтобы за него платилась пеня виноватым, и то, что прежде считалось частной обидой, считается теперь оскорблением общества. Здесь виден естествен­ный прогресс общества. Первоначально каждый платил обидчику тем же, потом оскорбления стали оплачиваться деньгами, но продолжали счи­таться частными оскорблениями, пока наконец в них не стали видеть ос­корбление целого общества. Следующие затем две статьи представляют улаконения, совершенно неизвестные в прежних законодательных памят­никах. Впервой из них говорится о наказании за убийство женщины. В законе сказано: *Аще кто убьет жену, то тем же судом судити. яко-же и мужа, аже будет виноват, то полвиры, 20гривен»; вторая статья говорит об убийстве раба: *А в холопе и в робе виры нетуть, но оже бу­дет без вини убиен, то за холоп, или за робу урок платити, а князю 12 гривен продажи*. В прежних редакциях Русской Правды не было по­ложено особой виры за убийство женщины: следовательно, вира тогда была одинакова, как за убийство женщины, так и за убийство мужчины, потому что нельзя думать, чтобы в свободном русском обществе не на­значалось никакого наказания за убийство женщины; в настоящем же памятнике плата за убийство женщины убавилась — вместо 40 гривен за ее убийство назначается только 20 гривен. Но из этого не следует зак­лючать, что при сыновьях Мономаха изменилось и само значение жен­щин в русском обществе, потому что в настоящем памятнике убавлена только судебная плата князю за убийство женщины, годовщина же за убийство ее оставалась прежней. Перед князем женщина стояла действи­тельно ниже мужчины, так как она не платила податей и не отбывала

234

военных и других повинностей, но в семье и обществе она имела значе­ние, равное с мужчиной. Относительно второй статьи должно сказать, что она представляет для нас весьма важное юридическое определение о непризнании за рабом прав личности; закон прямо и ясно говорит: «, ,.а в холопе и в робе виры нетупг*. Вира назначается только за лицо, а холоп, раб не лицо, а вещь — собственность господина; следовательно в убий­стве холопа нарушается только собственность господина, за нарушение собственности назначается продажа и платеж за убыток.

Третий и последний отдел настоящего памятника состоит из 3 ста­тей. Одна статья говорит, как отыскивать татя, непойманного на деле, и узаконяет, что для отыскания его должно идти по следу; след же вести с посторонними людьми или послухами; а если след вел к обозу или селу, то кому принадлежал обоз или село, если не отведут от себя следа или не пойдут на след, или отобьются, то должны будут заплатить продажу (т. е. пеню) и татьбу (цену вещи). А если след затеряется в пустом месте или на большой дороге, то иск прекращается. В основание этого правила было принято уже известное нам положение, чтобы все судебные иски произ­водились при свидетелях. Но здесь видно развитие права, ибо по настоя­щей статье достаточно не отвести след, чтобы быть признанным вором (вести след и идти по сводам до конечного татя в основании своем одина­ковы, но тем не менее вести след указывает уже на развитие права, ибо по «сводам» можно было идти только тогда, когда есть поличное). Здесь не нужно поличного, но довольно одного следа, чтобы начать иск о воров­стве. Вторая статья этого отдела говорит, что вес тяжбы, чтобы начинать иск, требуют свободных свидетелей, а не рабов; в законе сказано: 1) *тяжи все (т.. е. тяжбы) судят послухи свободными, будет ли послух холоп, то холопу на правду не вылазити. Но оже хощет истец иметь и (холопа) река тако: по сего речи из емлю тя, а не холоп, и емлет и на железо, оже обинит и то емлет ко нем свое, не обинит ли ио, платити гривна за муку, за не по холопьи речи жи». Здесь важно и ново то, что раб мог быть свидетелем, если того требует истец, но не иначе, как от лица истца (по речи холопа аз емлю тя, а не холоп). Вследствие этого истец принимает на себя и последствия, ежели свидетельство холопа окажется ложным (не обвинит ли платити ему гривна за муку, .мне по холопьи речи ял). Следовательно, закон не признает личности у раба, но позволя­ет истцу свидетельство раба перенести на свою личность и требует испы­тания железом, чего не нужно, когда свидетелем является свободный че­ловек. Если ответчик отвергал свидетельство холопа, то по закону под­вергался испытанию железом. В третьей статье изложены правила о сборе пошлин, когда судебным доказательством будет испытание железом. В законе сказано: *Ажелезнаго платити 40 кун, а мечнику 5 кун, а пол гривны детскому; то ти железный урок, кто си в чем емлет.А еже имет на железо, по свободных людей речи, любо ли запа нань будет, любо про­хождение нощное, или ким любо образом, оже не ожьжется, то про муки

235

не платити ему; но едино железное кто и будет ял*. Во второй полови­не этой статьи определяется, когда за испытание железом истец платил только железное князю, но не платил ответчику за муку; п ией представ­ляются два таких случая: 1) когда ответчик подвергнут был испытанию железом * по свободных людей, речи*; 2) когда ответчик «я*1 ожжется, любо ли заай нань будет, любо прохожение нощное, или ним любо обра зам», т. е. если кто незаметно для других загородится (эапа значит заго­родка), или отведет глаза, или обманет, или вообще каким-нибудь обра­зом не обожжется. Испытание железом производилось с разными цере­мониями в присутствии княжеского мечника и отрока, причем расходы лежали на том из тяжущихся, который требовал подвергнугь испытанию другого. Расходы эти состояли в уплате 40 кун князю, 5 кун мечнику и полгривны отроку, гривны подвергнутому испытанию и, вероятно, опре­деленной платы в церковь. Испытание железом была крайним средствам, вроде судебного поединка на западе. Церемонии при этом испытании до­казывают, что средство это распространялось все более и более. В преж­них Правдах нет и помину о железном.

Закон этот, очевидно, чужой, взятый с запада. Но испытание желе­зом отличается от этого же испытания на западе. Это испытание имеет характер религиозный — это ордалии, суды Божий, Там испытуемый утверждал, что он не ожжется, если он прав; Бог ему поможет. У нас же церемонии введены, быть может, для того, чтобы при испытании не про­изошло мошенничества, а само испытание имеет характер не ордалии, а простой пытки.

Законы Русской Правды о наследстве. За Мономаховым уставом в Русской Нран.п1 был помещен сборник узаконений о наследстве. Неизве­стно, были ли эти узаконения простым продолжением прежнего памят­ники или составляли нечто самостоятельное. Настоящий сборник разде­ляется на две части, ИЗ которых каждая была издана отдельно — одна прежде, а другая после. Дела о наследстве по Владимирову и Ярославову уставам подлежали духовному суду и производились по Судному Зако­ну. О них не упоминается в прежних редакциях Русской Правды. Но, по всей вероятности, Номоканон не имел на Руси всеобщего приложения, ибо на Руси еще до принятия христианства были свои обычаи, которые действовали рядом с Номоканоном. Вообще дела о наследстве произво­дились большей частью по старым обычаям — судили сами родственни­ки; к церковному же суду прибегали только лишь те, кто был недоволен старыми обычаями. При таком положении дел стали возникать споры между наследниками, из которых одни опирались на старые обычаи, дру­гие — на Номоканон. Чтобы прекратить такие столкновения, законода­тель издал новые законы.

Первый из настоящих сборников узаконений о наследстве состоит из 5 статей, определяющих собственно порядок наследования детьми после родителей без завещания.

236

В первых двух статьях говорится о различии наследования у смер­дов и у бояр или, лучше сказать, у общинных и частных поземельных собственников. Эти статьи суть; 1) *Аже смерд умрет, то задницю кия зю; аже будут дщери у него дома, то даяти часть на не: аже будут Ja мужем, то не даяти части им*. 2) чАже в боярех, любо в дружине, то за йнязя .шдниця не идет; но оже не будет, сынов, а дщери возлутъ*. Ста­тьи эти узаконяют, что смерду могут наследовать только сыновья его, я боярину> напротив, сыновья и дочери. Такой порядок наследования был не у одних русских, а у всех славян; чехов, сербов, поляков и других. Основанием для такого порядка было то, что у русских (и других славян­ских народов), как народа, занимавшегося по преимуществу земледели­ем, земля составляла главную собственность; прочее же имение, движи­мое и недвижимое, для него составляло неопределенную и сомнительную собственность, которая не могла служить основой в деле исполнения им общественных обязанностей. А так как поземельное владение у них было двоякое: общинное и частное, то это и послужило причиной различия в наследовании у смердов и у бояр. Смерд владел землей на общинных пра­вах, т. е. с обязанностью нести известные общественные повинности. Поэтому естественно, что право наследования в классе смердов ограни­чивалось только одними сыновьями, потому что только сыновья смерда могли по смерти его заступить его место, т. е- сделаться членами общи­ны, способными отбывать общественные повинности и исполнять различ­ные обязательства в отношении к общине. Дочери же смерда не могли заменить своего отца в обществе; поэтому какскоро умирал смерд, не имея сыновей, то имение его, за исключением части незамужним его дочерям, отдавалось князю, а земля князю или общине. Напротив, бояре были пол­ными владельцами своих земель, поэтому им могли наследовать и доче­ри, и имение боярина только тогда считалось выморочным, когда после него не оставалось ни сыновей, ни дочерей. Этот порядок наследования указывает еще на го, что закон тогда знал только семью и не знал рода. Братья, дяди, племянники и другие родственники не имели права на на­следование, и имение боярина, если у него не было ни сыновей, ни доче­рей, а у смерда только сыновей, считалось выморочным. Таким образом, здесь видно полное отсутствие родового порядка наследования. Третья статья настоящего сборника говорит: *аже кто умирая разделит дом свои детем, на том иге стояти: паки ли без ряду умрет, то всем детем. а на самого часть дати по души*. Из этой статьи видно, что завещатель мог по своей воле разделить имение между сыновьями, не стесняясь ни­какими требованиями. Такой порядок явно противоречит Судному За­кону, по которому завещатель должен был делить свое имение всем де­тям поровну, и вполне согласен с характером русских законов о наслед­стве, выраженных в договоре Олега с греками. Следовательно, статья эта была составлена в отмену узаконений Судного Закона. Впрочем, это мож­но сказать только относительно первой половины этой статьи; вторая же

237

половина ее, где узаконяется, что завещатель должен отделять часть сво­его имущества в церковь, на помин души, целиком взята из Судного За­кона. — Четвертая статья определяет участие жены в наследстве после мужа. Она в огновании своем взята из Судного Закона. Вот эта статья: *Аще жена сядет по мужи, то дата ей часть, а у своих детей взяти часть; а что на ню муж взложил, тому же есть госпожа, а задница ей мужня не надобе; будут ли дети, то что первой жены, то то вазяут дети матера своей, любо си на жену будешь взложил, обаче матери сво ей возмут*. В силу этой статьи, жена по смерти мужа имела право на та­кую же долю в наследстве, какую получали и все сыновья, если только муж при жизни своей не выделил уже ей части своего имущества. Не­смотря на то что статья эта имеет много общего с подобной же статьей Судного Закона, она имеет и свою важную особенность, а именно: по Но­моканону жена получала долю из мужнина имения только на прожитие, по Русской же Правде она получала такую долю в полную собственность, так что если она выходила второй раз замуж, то по смерти ее дети первой жены ее мужа не имели права на ее имущество, если она сака, по доброй воле, не отказывала им имущества своего. &ПЯТОЙ статье говорится: *Аже будет сестра в доху, то той задници не имати, но отдадят ю братия замуж, како си могут*. Статья эта удаляет сестру от участия вместе с братьями в наследовании имения после отца. Она, очевидно, составлена на основании русских или общеславянских обычаев. В Судном Законе подобной статьи нет, напротив, она находится во всех славянских зако­нодательствах, по которым сестра не допускалась к участию в наслед­стве; только братья должны были пристроить ее сообразно со своими средствами.

Эти пять статей узаконений о наследстве, очевидно, вскоре оказались недостаточными; в практической жизни возникло очень много юриди­ческих вопросов, которые должно было разрешить законодательство. Ответом на эти вопросы служит новый сборник узаконений о наследстве.

Во втором сборнике узаконений о наследстве разрешаются следую­щие вопросы: во-первых, имеют ли незаконнорожденные дети права на­следования, равные с законнорожденными? По древним русским и во­обще славянским законам не делалось никакого различия между закон­норожденными детьми и незаконнорожденными, но с введением христианства на Руси относительно этого вопроса возникли недоумения, так как по Номоканону незаконнорожденные дети не признавались рав­ноправными с законнорожденными. Настоящий памятник разрешает этот вопрос так: *аще будут робьи дети у мужа, то задници им не има­ти, но свобода им с матерью*. Таким образом, настоящий памятник раз­решает этот вопрос явно в духе старинных русских юридических обыча­ев, так как по этому памятнику дети незаконные, прижитые с рабой, хотя и не пользовались наравне с законнорожденными детьми правами насле­дования имущества отца, но зато получали, как наследство, от свободно-

238

го отца свободу вместе с матерью. Очевидно, и это исключение незакон­норожденных было основано частью на том порядке, существовавшем в русском обществе, что честь и значение человека определялись честью и значением его матери. Мать у таких незаконнорожденных — рабыня, следовательно, и они должны быть рабами. Во-2-х, настоящий памят­ник разрешает такой вопрос: какой должен быть порядок наследова­ния детьми после матери? Мы видели, что мать могла иметь свое иму­щество: приданое, подарок и пр. Этот вопрос разрешается полным отри­цанием того порядка, который был узаконен относительно наследования детьми после отца. В законе прямо сказано: *а материя часть детем не надобе, но кому маши взхощеть, тому даст: дасть ли всем, и ecu разделять; 6ej языка ли у мреть, то у кого ли будешь на дворе была и мертва и кто ю кормил, тому взяти*. Из этой статьи видно, что жена могла завешать свое имущество кому хотела, как сыновьям, так и доче­рям; если же она умирала, не объявив своей воли, то долю ее имуще­ства брал тот, в доме кого она жила и умерла, без различия — был ли это сын или же дочь. В-третьих, в настоящем памятнике определяется порядок наследования детьми от двух отцов и одной матери. Дети раз­ных отцов наследовали каждый своему отцу; но они делили имение сво­их отцов не прежде, как пригласивши свидетелей, которые знали име­ние обоих отцов и при которых имение первого мужа их матери было сда­но на руки второго для сохранения. Эти свидетеля показывали; что такие-то вещи составляли имение первого отца, а такие-то -- второго. Если при этом не оказывалось известной части имения первого отца, то оно пополнялось равной долей из имения второго отца, растратившего не свое имение. Когда все это было исполнено, то дети первого отца дели­ли имение своего отца, а оставшееся затем делилось между детьми второ­го отца. Это узаконение, кажется, заимствовано в основных своих чер­тах из Эклоги Льва Философа, но оно отличается от статьи Льва Филосо­фа тем, что по последней отчим, принимая имение детей своей жены от первого ее мужа, обязан был обеспечить его собственным имением, тогда как по Русской Правде не требовалось подобного обеспечения. В-четвер­тых, Русская Правда разрешает вопрос о наследовании имения детьми от одного отца и двух матерей. Вопрос этот в Русской Правде разрешает­ся так: * ..будут ли дети (от второй жены), то что первой жены, то то возмутъ дети матери своей, любо си на жену будешь в.зложил, обаче матера своей вошут*.Это значит, что дети от двух жен делят поровну имение отца, но имение, принадлежавшее каждой из жен, поступало в раздел только между ее детьми; так, например, имение первой жены и делилось только между сыновьями первой жены. Этот порядок также заимствован из эклоги Льва Философа, только по эклоге отец, вступив­ший во второй брак, не должен был отказывать второй жене более того, что получали от него детн от первой его жены; По Русской же Правде он в этом отношении ничем не был ограничен.

239

Законы Русской Правды об опеке. Вместе с новыми законами о наслед­стве введены были новые законы и об опеке. Со времени введения христи­анства на Руси порядок опеки определялся по Номоканон/, но с победой чисто русских юридических обычаев над обычаями византийскими были изданы новые, чисто русские законы об опеке. По новому закону Русской I [равды порядок опеки был следующий: опека над малолетними детьми и имуществом, принадлежавшим им, назначаласьтольковтом случае, если у них не было в живых ни отца, ни матери, или когда мать их во второй раз выходила замуж. Если же она не вступала во второе замужество, то отно­сительно детей вполне заменяла мужа, пользовалась всеми его правами и становилась главой семейства. Дети не могли выходить из ее повиновения даже и в таком случае, если бы она оставляла дом первого своего мужа и выходила замуж во второй раз, но тогда опекунами назначались или род­ственники отца, или второй муж матери. Имение покойного передавалось опекуну перед людьми, т. е. перед свидетелями, которые назначались от самого общества. По окончании опеки, когда дети вырастут, опекуны обя­зывались сдать это имение тоже при свидетелях, и ежели что-либо из него затрачивалось опекунами, то опекуны обязаны были уплатить утраченное по оценке посторонних людей или тех же свидетелей.. Но до окончания вос­питания детей, вовремя управления их имениями,опекуны пользовались всеми доходами, получаемыми с земли и со всего имения; впрочем, при­плод от скота и дети от рабов должны были поступать не в пользу опеку­нов, а в пользу находившихся под опекой наследников. Настоящее узако­нение очевидно составлено в дополнение Судного Закона, в котором гово­рится только об опеке и наследстве по завещанию, т. е. когда сам покойник назначил опекуна и разделил имение; об опеке же по закону в нем не упо­минается. Таким образом, настоящий отдел Русской Правды служил до­полнением этого пробела. Законы обопеке, составленные в дополнение Суд­ного Закона, чисто русского происхождения и заимствованы из исконных русских обычаев, а не из византийских узаконений; потому что, во-пер­вых, опека над малолетними детьми назначается по Русской Правде толь­ко в таком случае, когда мать их выходила опять замуж; по римским же законам и над самой матерью назначаласьопека. Такой порядок существо­вал во всей западной Европе, где женщина постоянно находилась под опе­кой отца, мужа или же старшего сына, и законодательство западноевро­пейских государств во взгляде на женщину резко отличается от нашего древнего законодательства. Во-вторых, по настоящим узаконениям опе­кун пользовался, как вознаграждением за опеку, доходами с имений ма­лолетних; напротив, в Судиом Законе нет и упоминания о вознагражде­нии опекуну за его хлопоты по опеке. Но с другой стороны, новые законы об опеке, помещенные в Русской Правде, представляют и заимствования из Судного Закона. Они требуют, чтобы имение малолетних отдавалось опекуну при свидетелях. То же самое требование находим и в Судном За­коне, где сказано: «тому поручи/пи имение устроити при послухи*.

240

Законы о холопстве. Этот последний отдел мы встречаем в Русской Правде только в полном ее объеме и развитии. Статьи этого памятника можно разделить на три отдела.

В первом отделе говорится о том, в каком случае свободный человек признавался полным холопом, или обельным рабом. Таких случаев на­стоящее узаконение представляет три. 1-й случай — когда кто купил че­ловека на торгу или в другом каком-либо месте, хотя бы за 1/2 гривны или за ногату, при свидетелях. Если свободный человек при покупке его в рабы молчал, то это молчание принималось за его согласие на продажу себя в холопы, и закон в таком случае узаконил за купившим право соб­ственности на продавшего себя в рабы свободного человека, 2-й случай — когда кто вступал в брак с рабой известного господина, не договорившись с ним о своей свободе и, таким образом, тем самым признавал себя как бы рабом господина своей жены. В противном случае, если свободный человек вступал в брак с рабой, договариваясь с господином о своей сво­боде, то закон признавал ее неприкосновенной и всячески ограждал. 3-й случай — когда свободный человек добровольно принимал должность ти­уна или ключника у известного господина, также не договорившись с ним о своей свободе; при этом господин мог последнего обратить в рабы и за­кон признавал за господином право собственности на свободного прежде тиуна как на раба. Есди же, принимая должность тиуна, свободный че­ловек договаривался о своей свободе, в таком случае она оставалась так­же неприкосновенной. Таким образом, настоящее узаконение огражда­ет права свободных людей и признает их несвободными, или рабами, толь­ко в тех случаях, когда они не договариваются о свободе, поступая в услужение к известному господину и, так сказать, в самом молчании сво­ем изъявляют желание продать свою свободу и поступить к известному господину в рабы. Далее, закон ограждает права свободных от насилия в тех случаях, когда они были должниками и с обязательством работать на своего заимодавца. Он говорит, что нельзя обратить в холопы того, кто получит взаймы деньги, или хлеб, или даже жалованье с обязательством работать год. Хотя бы и отказался от работы сделавший заем, не дослу­живши года, то и в таком случае он не должен был обращаться в холоп­ство, а только обязывался возвратить хозяину то, что взял взаймы.

Второй отдел излагает узаконения «о беглых холопехь. Здесь, во-первых, узаконяется: если холод убежит, а господин об этом побеге объя­вит, и потом кто-либо, слышавши об этом побеге, встретит холопа и, зная его, даст ему хлеба или же укажет ему дорогу, тот подвергался пени ■— за раба в 5, а за рабу в 6 гривен; во-вторых, узаконяется — кто переймет холопа, тот за переимку от господина холопа получает одну гривну, а если °тпуститего, то платит уже господину — за раба i гривны, аза рабу 5 гри-вен, Таким образом, настоящие узаконения сильно ограждают права соб­ственности в отношении к рабам. Но, ограждая права собственности на раба, новый закон в то же время ограничивает самоуправство господина.

241

По настоящим узаконениям Русской Правды, господин, отыскивая бег­лого раба, если узнавал, где он находится, то не мог сам связать его и нзять, но должен был объявить о своем рабе городскому посаднику, ко­торый и посылал своего слугу взять беглого раба, связать и представить господину его. За это господин платил посадничьему слуге J0 кун (вязеб-ное), но гривны за переем не платил уже никому, потому чго сам отыски­вал ряба. Закон ограничивает от излишних притязаний господина и тех, которые но неведению указывали дорогу беглому рабу или же держали его в своем доме, а потом отпускали. Господин бежавшего раба не мог считать таких укрывателями раба и не мог подвергнуть их платежу пени, если они присягали в том, что делали это по неведению. Б законе прямо сказано: «оже кто не ведая чюжъ холоп усрящеть или повести deem или держит и у себя, а оттыдет от него, то идти роте, яко не ведал семи, оже есть холоп, а платежа в том нету*.

Третий отдел узаконений о холопстве содержит в себе статьи об обя­занностях господина отвечать засвоего холопа. Здесь, во-первых, говорит­ся: ежели бы холоп взял в долг деньги или товар у кого-либо, назвавши себя свободным, то господин обязывался выплатить взятое холопом или должен был отдать его в полную собственность кредитору. Но господин не обязан был выплачивать долг холопа в том случае, если кредитор, давая взаймы, знал, что дает холопу. Во-вторых, узаконяется: если господин по­ручал холопу торговлю от своего имени, то обязывался отвечать за все дол­ги, в которые впал холоп, и не мог его самого отдать в уплату долгов, пото­му что кредиторы вериля не холопу, а поручившемуся за него господину. В-третьих, выплачивая долги холопа, господин по закону имел полное пра­во собственности на все, что приобретал холоп, даже находясь в бегах, за­работками, торговлей и другими средствами. В законе сказано: «оже хо лоп бегая добудет товару, то господину холоп и долги, господину же и товар*. В-четвертых, уэаконяется, что господин, имея право на все, при­обретенное рабом в бегах, должен был вместе с этим и уплачивать все, что раб в бегах переворовал кли набрал в долг. В-пятых, равным образом, гос­подин по настоящему узаконению обязывался платить за все убытки, ко­торые наносил раб его свободным людям. Господин должен был в таком случае или выкупить раба, или же отдать его в полную собственность ист­цу. Но в том и другом случае господин не лишался права собственности на жену и детей раба, если они не участвовали с последним в воровстве и не укрывали его; в противном случае господин тоже обязывался — или вып­латить за них все истцу, или отдать в полную его собственность. Впрочем, господин по настоящему закону не отвечает за всю кражу своего холопа, если она произведена была вместе со свободным человеком: свободные люди сами должны были за себя отвечать и платить пеню или продажу в кня­жескую казну. В законе сказано: *оже холоп крадет кого-любо, господину выкупами и, любо выдати с кем будет края, а жене и детем не надобе, а оже будет с ним крали или хоронили, то всех выдати, пакы ли выкупает

242

господин, аже будут с ним свободнии крали или хоронили, то ти князю в продажи*. Весь этот отдел узаконений о холопах показывает, что рабы по русской Правде признавались вещью или домашними животными госпо­дина и составляли полную его собственность. Общество, как видно из Рус­ской Правды, не хотело знать раба, а знало только его господина, который и отвечал за раба перед обществом. Раб не имел права собственности; не только все, приобретенное трудом раба, но и жена и дети раба составляли собственность его господина. Закон не признавал за рабом даже прав се­мейных; так, если раб переходил во владение другого господина — жена и дети его оставались у прежнего господина. Таким образом, все законода­тельство о холопах построено на одной идее — именно: холоп есть вещь господина. Отсюда уже вытекают все узаконения, в силу которых госпо­дин должен был платить за все обиды и долги и выкупать его; за свои пре­ступления раб не подлежит наказанию: раба продажей князь не казнит, за него в ответе господин, хотел — платил, не желал — отдавал истцу; за него закон не вступался, не назначал за убийство, ям совершенное, и за другие преступления пени в княжескую казну. За все это расплачивался сам гос­подин, который мог убить раба, продать, заложить и т. п. Воля господина была единственным законом для раба. Отсюда же вытекает и та строгость закона, с какой он охраняет права свободных людей. Закон признавал пол­ным рабом только того, кто по собственной воле не ограждал своей свобо­ды. И действительно, при значении, каким пользовался раб в обществе, закон должен был всеми силами охранять права свободных людей, ибо общество при поступлении в рабы свободного человека теряло в нем своего члена, участвовавшего во всех общественных делах и ответственного пе­ред обществом. Но в то же время тогдашнее законодательство, идя от дру­гой идеи, от той, что свободный человек ничем не должен был стесняем, пришло к тому заключению, что не следует препятствовать переходу сво­бодного человека в холопы. Поэтому-то в Русской Правде нет и упомина­ния об ограничениях в этом роде: закон дозволяет, например, продажу сво­бодного человека в рабы, только строго наблюдает при этом, чтобы прода­жа свободного человека совершалась с его согласия и чтобы при ней не было насилия и обмана. Кроме того, закон Русской Правды предоставляет зна­чительные льготы при освобождении раба. При покупке раба закон взи­мал в пользу князя 30 кун, а при отпуске раба на волю — 9 кун, и те взима­лись, кажется, более для того, чтобы господин раба перед самим судом зас­видетельствовал свою волю о даровании рабу прав свободного человека, после чего последний не мог уже подвергнуться притязаниям на него пре­жнего господина, как на собственность. Закон Русской Правды, желая обес­печить свободу проданного раба, даже признает особый класс свободных людей, известный под именем изгоев, находившихся под защитой церк­ви. Освобожденные рабы считались изгоями до тех пор, пока не причисля­лись к какой-либо общине и тогда из-под защиты церкви поступали под защиту своей общины.

243