РАЗДЕЛ II (1237- 1497) ОТ ПОКОРЕНИЯ РОССИИ МОНГОЛАМИ ДО СУДЕБНИКА МОНГОЛЬСКОЕ ИГО

Прилнаки подчинения:прцтцние агргпвной «ласти Кане, плапа'ждани,

дт танки hoUck хину, содержание (/аскикпа и япйск, носы шряых л Риссикк

\imuii ibcKite чиновники. Княжеская и wemb во «ре.и.ч монюльекаги ига.

Отношения между печикими и удрльныян кмя *ьяяи.

Отношение великих князей ftpyi к другу

Во второй половине второго периода хотя продолжала действовать Русская Правда как основной закон суда и расправы на Руси, но тем не менее общее развитие русского законодательства шло своим чередом впе­ред, как по естественному развитию общества, так и по влиянию монго­лов, которые хотя были посредственными и отдаленными владыками Русской земли, тем не менее не могли не действовать на ее законодатель­ство. И действительно, монголы настолько действовали своим влиянием на общественную жизнь я законодательство, что в том и в другом отно­шении время монгольского владычества в России резко отличается ог предшествовавшего времени и носит на себе особый характер, который в истории русского законодательства должен изучаться отдельно, как в от­ношении к общественному устройству, так и в отношении к законода­тельству. Причина, побуждающая к такому отдельному изучению, зак­лючается именно в монгольском владычестве как внесшем в русское об­щество новый элемент и частью изменившем отношения прежних элементов общества. А посему мы теперь обратимся прямо к объяснению монгольского владычества на Руси.

Татары, владычествовавшие на Руси, представляли смесь тюркских и монгольских племен средней Азии. Под предводительством одного мон­гольского князька Темучина и его преемников они составили огромное государство, заключавшее в себе северный Китай, всю северную и сред­нюю Азию с Хивой и Бухарой, часть Персии, владения половецкие и по­чти всю Россию. Монгольские и тюркские племена были племенами ко­чевыми и оставались таковыми во все время своего владычества. Завое­вание Китая имело громадное влияние на устройство Темучиновой монархии: китайская администрация, не касаясь кочевых обычаев по­бедителей, целиком перешла в управление монголов над покоренными народами. Темучин, известный в истории под именем Чингисхана, и его преемники: Угедей, Куюк и Мункэ устроили свой двор И управление по китайскому образцу. Ученый китаец Клюй-Чуцай, первый министр Чин­гисхана и Угедея, составил придворные церемонии и разные уложения для управления государством, выбравши их из китайских уложений, и таким образом внес в монгольское управление покоренными народами

244

всю многосложность китайской администрации с многочисленными раз­рядами чиновников, канцелярскими формами и со всей подозрительно­стью устаревшего Китая. Эти законы, составленные китайцем, который не мог составлять их иначе, как по-китайски, приложили татары и к прав­лению Россией. Читая ханские ярлыки, нужно удивляться, как монголь­ские дикари могли устроить такую сложную машину, какова была ки­тайская администрация. Татарские ханы б своем управлении Россией строго держались наставлений Чингисхана, выраженных им в его книге «Тунджин» (книга запретов). Они предоставили России управляться сво­ими князьями, не коснулись ни обычаев, ни религии страны, а лишь оп­ределили формы отношений, в которых должно было стоять русское об­щество к хану. Влияние китайцев чувствуется в этой политике. Китай­цы в покоренных странах никогда не стремились сглаживать народные особенности, а лишь определяли подданство этих стран китайскому им­ператору. Но введение этих форм привело ко многим важным изменени­ям в русском обществе, носящим на себе татарский характер. Подчине­ние татарам выразилось главным образом в 4 условиях: 1) в признании верховной власти татарского хана, 2) в платеже дани, 3) в доставке войск хану и 4) в содержании баскаков и войск, посылаемых в Россию. Эти че­тыре условия должны были сильно повлиять на русское общество.

По первому условию русские князья должны были получать ярлы­ки1 от хана, которыми они признавали владычество ханов над собой и с тем вместе утверждались в праве владения в данном от хана княжестве. В первые сто лет владычества татар ни один князь — ни великий, ни удельный — не вступал на престол, не получив сперва ханского ярлыка. Притом, при каждой перемене хана, князья должны были ездить в орду испрашивать ярлык. Ярлыки эти были необходимы тнкже как для епис­копов, так и для митрополита. При каждом вступлении на престол ново­го хана князья и епископы или их поверенные ехали в орду, кланялись хану, подносили всевозможные подарки хану, ханшам и вельможам ор­дынским. Вместе с правом давать ярлыки ханы имели право отнимать их, а следовательно, и судить князей. Поэтому все споры между князья­ми подчинялись ханскому суду или суду его чиновников и, таким обра­зом, ослабела связь между великим князем и удельными князьями, ибо верховной инстанцией сделался ханский двор. Удельные князья, получая от хана такое же утверждение своей власти, как и великие, естественно считали себя владельцами независимыми и самостоятельными, и при пер­вом неудовольствии шли на суд хана, где решение зависело от ловкости и богатства той или другой стороны. Перед ханом и его судьями великие

Ярлык значит письменный ярикпз, указ. К сожалению, до нас не дошел ни однн из ярлыки», данных ханами князьям. Паши князья, по окончании татарского владычества, уничтожали ханские ярлыки, напоминавшие им об их собствен­ном унижении. До нас дошли только 7 ярлыков, данных разными ханами рус­ским митрополитам.

245

и удельные князья были равны, ибо все споры на суде хана разбирались не по русским законам, а по желанию хана, который заботился только об одном: чтобы как можно более собрать поборов с покоренного народа. Недовольные князьями бояре ехали с жалобой на них к хану и чернили их в глааахего. Так, князь Ярослав Всеволодович погиб в орде в 1246 году жертвой клеветы своего боярина Феодора Яруновича. В первые сто лет ханского владычества все подобные жалобы имели своим последствием вызов князя в орду, где суд над ним в большинстве случаев оканчивался отнятием владения и насильственной смертью. Предвидя в орде такие опасности, князья перед отправлением своим туда писали завещание, прощались с родными, как бы отправляясь на смерть. Такое завещание писал, например, Иван Калита. В спорах за владение суд хана склонял­ся на ту сторону, которая представляла наиболее выгодные условия для сбора дани, причем князья даже наперед вносили часть этой дани из сво­их собственных средств или занимали у ордынских купцов под залог раз ных государственных доходов. Вследствие таких ханских распоряжений, князья стали покупать у хана владения других князей. Так, например, князь Василий Дмитриевич купил у хана княжества — Нижегородское и Суздальское и с помощью хавских послов выгнал оттуда княживших там князей. Татарские ханы, желая ослабить русских княаей, не только продавали им княжества, но иногда давали новому искателю ярлык на то княжества, которое они сами перед тем передали другому. Так, И 1318 году хан Узбек отдал Владимирское княжение князю Юрию Дани­ловичу Московскому, а в 1322 году то же княжение отдал князю Михаи­лу Дмитриевичу, и это делалось очень часто, так что русские князья гта-ли включать в свои договоры, чтобы не брать у хана ярлыков на владе-ния друг под другом. Но в первые сто лет до смерти Узбека, когда владычество татар было еще очень сильно, подобные договоры не могли иметь места, ибо всякое своеволие со стороны князя вызывало присылку татарских полчищ, опустошавших княжество, подвергшееся ханскому гневу. Китайская подозрительность, вошедшая в татарскую админист­рацию, породила множество надсмотрщиков, рассеянных по России. Возле князя постоянно жили ханские чиновники, зорко следввщие за действиями князя. К этим чиновникам присоединялись другие, наезжав­шие по временам для введения новых учреждений. В орде все дела по­ступали к *дороге* — ханскому министру. Дорога иредставлял собою власть татарского государя над покоренными племенами. Прежде чем дойти до хана русские князья являлись к своему дороге (русский дорога) и потом с подарками обходили цариц, ханских вельмож и наконец пред­ставлялись хану. Таким образом, между князьями и ханом находилась целая цепь подозрительных чиновников. Летопись под 1284 г, упомина­ет, что к курским князьям — Олегу и Святославу — приехали в качестве надсмотрщиков ханские сокольники под видом ловли лебедей. Так свя­заны были русские князья первым условием своего подданства хану,

246

Вторым условием подданства была дань, платимая хану. Дань эта делилась на многие виды и представляла много точек соприкосновения русских с татарами. При наложении дани татары начали с того, что ве­ликий хан Мункэ в 1253 г. послал Бицик-Беркэ сделать общую перепись всем русским владениям. Этой переписью все жители русских княжеств, без различия земцев и дружинников, бояр и людинов, были перечисле­ны, на основании китайских начал народной переписи, не поголовно, а посемеино, потом были обложены данью по их поземельным владениям я промыслам. От дани освобождено было лишь одно духовенство с его владениями и людьми, принадлежащими церкви. В наших летописях общих народных переписей, сделанных татарами, упоминается только две — в 1257 и 1275 годах, но, по всей вероятности, их было гораздо боль­ше; летописцы же не занесли их в свои летописи или потому, что это ста­ло обычным делом, или же потому, что переписи эти были местные, ог­раничивались одним княжеством и посему не производили впечатления на летописцев. А что действительно кроме общих упомянутых двух пе­реписей были и другие, но только частные, на это указывают ханские ярлыки, простирающиеся до XIV века, в которых упоминаются имена чиновников, производивших эти переписи. Ханы при сборе дани упот­ребляли три формы: 1) или чаны собирали дань через своих чиновников, 2) или отдавали ее на откуп, или же 3) поручали сбор ее русским князь­ям, заранее условившись с ними о количестве дани, которое надлежало собрать с известного города или области.

Разные виды даней, платимых русскими в орду, можно разделить: 1} на дани, введенные татарами и 2) на дани, еще до татар бывшие в упот­реблении ни Руси. К первому разряду податей принадлежит 1) царева пошлина или дань, потом особая пошлина царице, далее особые пошли­ны ордынским княаьям, послам к всем гонцам, посылаемым ханом в Рог-еию. К монгольским же пошлинам должно причислить: во 2) запрос, т. е. надбавка дани по новому ханскому приказанию; вЗ)ям — подать, пла­тимая на содержание татарских почт. Но всем степям были устроены ямы, где находились ямщики с лошадями, и на содержание их шел ям; в 4) тамга — пошлина, собираемая на торгу от покупки и продажи това­ров; в 5) jukuj — временное требование ханом каких-либо произведений земли, или промыслов; в 6) кормы ханских послов и коней, становое, въездное и мимоходное; в 7) поминки, т. е. подарки ханам, его женам и придворным, посылаемые в знак подданства — чисто китайский обычай. К татарской дани принадлежат, наконец, в 8) работы и службы по при­казанию хана или ордынских князей. Второй разряд податей составля­ли сборы, заимствованные от русских. В ханских ярлыках упоминаетгя

 в казну ханскую шли следующие подати: 1) мыть, 2) мостовщика, , 4) почестъе и 5) полюдье*, кроме того, особые пошлины от суда в пользу рядцев или ордынских судей и особые наместничьи кормы, или посадничьи, в пользу дороги и в пользу баскаков. Сбор всех этих пошлин

247

производился под надзором ханских чиновников, присылавшихся в Рос­сию, которые, конечно, при исполнении своих обязанностей прибегали не к русским, а к татарским или, скорее, к китайским формам и таким образом, мало-помалу, вводили на Руси формы своей администрации. Здесь они познакомили русских с правежами, вымучиваняями и теле­сными наказаниями, широко распространенными в Китае и Монголии. В отношении к сбору и раскладке податей татарская администрация име­ла столь сильное влияние на русских, что многие подати, пошлины и paj-ные порядки сбора и раскладки податей остались в России и по освобож­дении ее от татарского ига.

Третье условие подданства татарам состояло в высылке русских войск кану для его войн. Предводителями русских войск бывали иногда все князья Русской земли, иногда только некоторые, по усмотрению хана, иногда же войсками предводительствовали княжеские воеводы, Этот обы­чай кончился со смертью Узбека; по крайней мере, в ханских ярлыках: не упоминается более об этом условии.

Четвертое условие подданства состояло в принятии и содержании баскаков и татарских войск, присылаемых для наблюдения за сбором податей и за поведением русских князей. Власть баскаков была так силь­на, что князья должны были беспрекословно исполнять все их повеле­ния, хотя, впрочем, князья, в случае несправедливых притязаний бас­каков, имели право жаловаться на них в орду. Права баскака были об­ширны. Он решительно один заведовал всем княжеством, по своей воле объявляя войну, заключая мир, и князь повиновался ему под опасением вооружить его против себя и тем навлечь на себя гнев хана, присылавше­го для восстановления свой власти полчища, разорявшие княжества; но мало-помалу княжья с позволения ханов начали удалять от себя баска­ков. В ярлыках Узбека говорится уже о баскаке как о временно прожи­вающем чиновнике.

Чтобы понять положение баскаков, надо обратить внимание на всю иерархию татарских чиновников. Подозрительность монголов имела следствием учреждение огромного количества чиновников, имевших це­лью наблюдать лишь за поступками князя. Одни чиновники находились в орде, другие временно наезжали в Россию, наконец, третьи постоянно жили в России. К высшему чиновничеству, жившему постоянно при хан­ском дворе и управлявшему оттуда Россией, принадлежали дороги, ор­дынские князья или рядцы, судьи. Второй разряд чиновничества, вре­менно наезжавшего на Русь для выполнения поручений хана, составля­ли: послы, даныцики, ловцы соколов, лебедей и другие охотники и, наконец, писцы или численники. Наконец, третий разряд чиновничества, постоянно жившего в России, составляли баскаки.

Дорогой назывался значительный монгольский сановник. У татар дорогами назывались собственно области; отсюда так назывались и на­чальники всех областей, принадлежащих татарам. Дороги в качестве

248

представителей своих областей жили при дворе хана, откуда управляли своими областями. Когда Русь вошла в состав монгольской империи, то она получила своего дорогу. Этот дорого заведовал всеми русскими дела­ми, сносился с князьями, передавал им ханские повеления, заключал с ними договоры относительно податей. Таким дорогой при первых ханах был Улавчий, происходивший из рода Чингисхана. К нему обращались русские князья для переговоров о первой переписи, раскладки дан и и для удержания па собой своих владений. Первоначально, когда Россия была соединена, в глазах татар, под властью одного великого кня.1я Ярослава Всеволодовича, и русский дорога нри ханском дворе был один, но впос­ледствии, когда татары увидели, что им будет выгоднее поддерживать в России раздробленность княжеств и независимость их одно от другого, они установили для каждого княжества особого дорогу. Так, в 1432 году в летописи упоминается о московском дороге Мин-Булате. За дорогой следовали рядцы или думцы хана и просто ханские вельможи, состояв­шие из родичей хана. Со званием вельмож, или рядцев, была соединена судебная власть по государственным делам, а по свидетельству монголь­ской истории они были первыми сановниками государства, находивши­мися постоянно при хане. К ним прибегали русские князья, чтобы снис­кать расположение хана; их осыпали подарками, чтобы удержать за со­бой престол. Они были судьями русских князей в случае доносов или споров между ними.

Второй разряд чиновничества, временно наезжавшего в Москву, со­ставляли ханские послы. Для русских князей оыи имели значение и над­смотрщиков, и судей, и представителей ханской власти. Они приезжали с полками татар и разбирали дела на месте, основываясь на поданных им баскаками жалобах, передавали ханские приказы, раздавали ярлыки, попеременно возводя и низводя князей. Хан редко вызывал на свой суд, а ддвал его обыкновенно через своего посла, приезд которого равнялся вражескому нашествию. Полки грабили и разоряли русские княжества, как неприятельские земли. В летописи говорится о приезде послов как о страшном несчастье. Послы большей частью были родственники хана, царевичи и вообще знатные вельможи. Они просили посольства, чтобы нажиться, а отправляясь в Россию, забирали своих родственников и дру­зей, чтобы и тем доставить случай пограбить. За послами следовали дань Щики, сокольники, ловцы лебедей, численники и т. д. Своеволие этих чи­новников было беспредельно. Каждого из них сопровождали ратники и все это искало случая поживиться за счет побежденного народа. Кроме буйства, само их назначение и обязанности посланца были уже тягост­ны для русского народа. Посланцы для сбора дани были страшно жесто­ки. Они подвергали неисправных плательщиков разным вымучиваниям, правежу, продавали их в рабство или целыми толпами уводили в орду, где они употреблялись на разных работах. Не меньшей жестокостью от­личались писцы или численники. Они ходили по домам, описывали

249

и оценивали имущество и, сообразно с ценностью имущества., расклады­вали подати (китайский кадастр). При этой описи делались всевозмож­нейшие злоупотребления; писцы увеличивали и уменьшали произволь­но ценность описываемых ими имуществ, вследствие чего подати рас­кладывались произвольно, несообразно с действительной ценностью имущестя. Все эти несправедливости и жестокости делали то, что бед­ные жители, услыхав о приезде таких писцов, убегали в леса. Отсюда на практике выходила то, что половина жителей не была перечислена. По­павшие в запись назывались численниками. Ловцы, сокольники и дру­гие ханские посланники были не только самовластными распорядителя­ми в русской земле, но и доносчиками хана, и приезд их бил истинным несчастьем для областей, куда они являлись. Третий разряд чиновников, живших постоянно в России, составляли баскаки. Баскаки были ближай­шими надсмотрщиками за князьями и проводниками ханского влияния на Руси. Оки были также прямыми представителями татарского влады­чества и первые явились у нас на Руси. Плено-Карпини, путешествен­ник и писатель XIII в., посетивший Русь в 1245 году (спустя 5 лет после завоевания и разрушения Киева татарами), говорит, что в ней сидели ханские баскаки. По свидетельству летописей, баскаки находились в каждом значительном городе, где только был князь. Баскаки принима­ли большое участие в делах внутреннего управления княжества. При них находились отряды войск, которыми они располагали по желанию. Эти­ми отрядами они часто без воли хана, по одной дружбе с князьями, помо­гали им в войне. Так, в летописи под 1269 годом великий баскак Влади­мирский Огарман и зять его Айдар со многими татарскими полчищами помогали великому князю Ярославу Ярославичу в походе на немцев. По отношению к князю баскак был важным лицом. Сблизившись с баска­ком, князь мог много сделать. Напротив того, рассорившись с баскаком, князь подвергал себя большим опасностям. Баскак мог наклеветать на него хану, и хан наказывал ослушника. Конечно, князь имел право жа­лобы на несправедливость баскака, но эта жалоба редко сопровождалась благоприятными для князя последствиями. Баскак, имея в орде силь­ные связи, легко мог оправдаться. Притом бывали случаи, что хан без суда, на основании одной жалобы баскака, посылал войска для усмире­ния мнимо возмутившегося князя. С постепенным ослаблением монголь­ского ига падало и значение баскаков. По смерти Узбека о них уже не упоминается в летописях, вероятно потому, что значение их сделалось ничтожно. Хотя имя баскаков и упоминается в ханских ярлыках до XV в., но о них говорится как о временно присылаемых чиновниках.

Полное аладычество татар продолжалось не более 100 лет. При Узбе­ке ханские чиновники были удалены из России и сборы дави были пере­даны князьям, с которыми ханы стали торговаться о ее количестве; ханы, видя неудобство сбора дани через своих чиновников, стали вступать в договоры с князьями. Хотя при Узбеке ханские чиновники продолжали

250

наезжать в Россию и хотя власть хана была тяжела и дань собиралась исправно, но все-таки эту политику ханов должно считать за благопри­ятный для России переворот. Московские князья, начиная с Юрия Да­ниловича, были верными слугами хана, но служили они ему уже не да­ром: хан усиливал их, отдавая им владения других князей; так, князь Иоанн Данилович Калита получил от хана до 50 тыс. вспомогательного войска, с которым он грабил владения своих противников. Московские князья хорошо поняли слабые стороны татарской администрации — они знали, что, удовлетворяя корыстолюбию татарских вельмож, они мно­гое могли сделать в Орде. А по смерти Узбека, когда в орде начались меж­доусобия, власть ханская до того ослабела, что не только московские, но и другие князья стали вступать с ханом в переговоры относительно дани, увеличивая и уменьшая ее, смотря по тому — силен или слаб был хан. Мало-помалу московские и другие великие князья успели отстранить всех удельных князей от сношения с Ордой и устроили так, что все сно­шения с Ордой происходили через них. Суд хана над князьями по смерти Узбека более не существовал, пропуск в Орду доносчикам год от года де­лался затруднительнее; ханские посланцы в России подкупались подар­ками и доносили так, как желали князья; дань уменьшалась, утаивалась, переходила в недоимку, которая выплачивалась медленно и неисправ­но; многие виды дани еще значились в ярлыках, но в действительности не существовали с XIV в. Хан, если он был силен, вознаграждал себя зап­росами, т.е. временными требованиями, но это не всегда удавалось. Не прошло и 25 лет по смерти Узбека, как уже ханские ярлыки потеряли свою силу: князь мог лишь тогда опереться на ярлык, если у него было войско, — иначе, несмотря на его ярлык, его выгоняли сильные против­ники. Не только ярлыки, но и послы и войска ханские перестали быть страшными для русских князей. Так, Михаил Александрович Тверской не раз приглашал к себе на помощь татарские нолки и те, не вступая в бой, отступали перед московскими полками. Разные царевичи татарские, по приказанию хана или по своей воле делавшие набеги на пограничные русские владения, начали встречать сильный отпор. На границах устро­ены были караульни, так что с начала XIV столетия пробраться в город не было никакой возможности. По Оке проведена была линия сторожек, в этих сторожках сидело всегда 12 человек и приделаны были особые те­леграфы, так что при первом появлении татар издалека весть об этом пе­редавалась по всей линии. Разъединенные станицы, т. е. конница, разъез­жали по степи, наблюдая, не видать ли где татарского следа. При таких предосторожностях со стороны Москвы татарам трудно было совершать нападения. Наконец в 1330 г. вел. кн. московский Дмитрий Иоаннович Донской выступил в поход против самого татарского хана Мамая и раз­бил его в страшном сражении на Куликовом поле. После этого послы ханские стали уже бояться ездить в Москву. Куликовскяя битва хотя и не освободила Москву от татарского владычества, но сильно подняла

251

русских в мнении татар, и хотя преемник Мамая Тохтамыш успел обма­ном взять и разорить Москву, но временный успех его не мог возвратить татарам прежней власти над Россией. Сам Тохтамыщ, услыхав, что мос­ковский князь собирает войска, поспешил удалиться из пределов Рос­сии и в следующем году прислал своего посла Карача с добрыми речами. Нашествие Тохтамыша касалось только Москвы, прочие области остава­лись спокойными и Тохтамыш старался даже поддержать их, с целью ослабить Москву, у которой, впрочем, он не мог отнять Владимирского княжества. В 1409 г. ордынский князь Эдыгей своим неожиданным на­падением напомнил русским князьям о татарской силе, но он не мог уже взять Москву, а, удовольствовавшись выкупом в 3000 р. и разграблени­ем окрестностей, удалился восвояси. Эти два нашествия еще несколько поддерживали зависимость русских от татар, но эта зависимость год от года слабела и выражалась в не всегда исправном платеже дани. Междо­усобия в Москве, по смерти Василия Дмитриевича, дали повод татарам вмешаться в дела этого княжества, и ханы опять было сделались реши-телями между княжеских споров, но усобицы, раздиравшие саму Орду, помешали не только увеличиться этому влиянию, но даже значительно ослабили его. Дань год от года платилась неисправнее; ордынские царе­вичи стали прибегать к покровительству Москвы и московские князья давали им уделы с обязанностью служить им против хана и защищать Россию- Наконец в 1480 г. Иоанн Ш окончательно свергнул иго татар и сам стал подчинять себе разные татарские царства.

Княжеская власть во время монгольского ига. Монголы не вмеши­вались в отношения князей к народу. Княжеская власть нисколько не уменьшилась под влиянием монголов; ханам мало было дела до того, в каких отношениях стояли князья к своему народу, — им нужна была только дань да внешняя власть. Баскаки имели право распоряжаться в делах внутреннего управления, но они ограничивались только мелкими распоряжениями. Баскак имел в виду только одно — нажиться, и пользо­вался всей своей властью лишь тогда, когда он был в ссоре с князем, ибо ему самому было выгоднее действовать заоднос князем. Баскак знал, что он не заменит русского князя, царствовавшего но воле хана, и хан, сме­нив одного князя по жалобе баскака, отдаст удел другому русскому же князю. Суд хана, грозный для русских князей, оканчивавшийся неред­ко муками и насильственной смертью князя, имел место лишь в отноше­ниях князей друг к другу и татарскому правительству. Следовательно, этим не стеснялась княжеская власть в пределах самого княжества. Прав­да, недовольные княжеским судом могли жаловаться в Орду; но есте­ственно, что к татарскому суду прибегали не многие, потому что он не согласовался с духом русского общества. Впрочем, нельзя отрицать, что татарское владычество повлияло на развитие княжеской власти, дав ей направление иное, нежели какое она приняла бы, если бы не было татар. Татары подготовили многое для будущего торжества единодержавия,

252

которое утвердилось бы и без них, но гораздо позднее. Под монгольским влиянием совершилось важное дело: сгладилось резкое различие между дружиной и земщиной. Вписав тех и других в списки платящих лань, татары соединили их интересы и утверждением такого единства откры­ли более широкий путь для развития самодержавия. Таким обрнзом, та­тары, способствуя слиянию земцев с дружиной и утверждению единодер­жавия, оказали немалое слияние на ход истории нашего отечества. Вто­рое пособие к развитию единодержавия состояло в том, что татары часто давали ярлыки одним князьям на владение других князей и помогали любимым князьям своими войсками. Все это способствовало сосредото­чению нескольких княжеств под властью одного. Прежде князья долж­ны были усиливаться на свои собственные средства, теперь же они полу­чили значительную помощь в татарских ханах. Сверх того, обедневшие князья охотно продавали свои владения другим, богатейшим, ибо им было невмочь платить дань ханам. Таким путем московские князья при­обрели себе много княжеств. Иоанн Данилович Калита купил себе не­сколько уделов в Велоозере и Ростове, о чем духовная грамота Дмитрия Ивановича Донского говорит в следующих выражениях: * А сына своего Юрия благословляю куплею деда своего Галичем со всеми волостьми и селами. А сына своего князя Петра благословляю куплею своего деда Угличем полем, а что к нему потягло. А сына своего князя Андрея куп­лею деда моего Белым Озером со всеми волостьми».

Татарское владычество также немяло способствовало сближению кня­зя с народом, и притом косвенно. В домонгольском периоде народ видел в князьях судей, блюстителей тишины и спокойствия и защитников от по­ловцев и других иноплеменников. Но с подчинением монголам русские князья, не переставая быть тем же, сделалисьеверх того собирателями зем­ли Русской, защитниками народа от жестокости татар. Отправляясь в Орду, князь говорил, что едет в Орду вымаливать прощение своему народу у грозного повелителя, что он едет с опасностью жизни и готовясь принять смерть за своих подданных. Отсюда родилась у народа такая любовь и пре­данность к князю, какую трудно было предположить. Тяжело ложились на русский народ подати, платимые князю, но он не тяготился этим, зная, что подати эти идут в Орду. Народ живым опытом узнал разницу между сборами податей татарскими сборщиками и русскими князьями. Все это привязывало народ к князьям и придавало высшее значение княжеской власти. Таким образом, косвенное влияние татар изменило нравственные отношения князем и народом, а вслед за ними и юридические. Таким об­разом, князья, незаметно для себя, очутились в другом положении. Ука­зав на значение княжеской власти во времена монгольского ига, следует сказать об изменении отношений князей друг к другу.

Отношения между великими и удельными князьями. В 1243 г. по­коритель России Батый взывал к себе Ярослава Всеволодовича, князя Владимирского, в Орду и нарек его старейшим князем на Руси.

253

Это старейшинство, данное Батыем Ярославу, не только не сделало его государем всей Руси, но даже не дало ему той власти, какой пользо­вался отец его Всеволод. Главная причина такого уменьшения великок­няжеской власти заключалась в том, что Батый не дал Ярославу ни пра­ва суда над прочими князьями, ни права покровительства их и защиты; все это Батый оставил за собой. Мало того, Батый даже не поставил Ярос­лава в положение представителя Руси и наравне с ним принимал в Орде и всех прочих князей, так что в следующем году после утверждения Ярос­лава старейшим князем князья Угличский и Ростовский поехали сами к хану, нисколько не сносясь с великим князем, и представили ему спор о своих вотчинах на разрешение. Батый выслушал их и дал им свое реше­ние. В 1245 г. Ярослав с братьями и племянниками должен был ехать в Орду к Батыю и оттуда один к великому хану в Монголию. Летопись не говорит, зачем собственно должен был ехать Ярослав к Батыю, для ре­шения ли каких междукняжеских споров, для переговоров ли по поводу дании народной переписи, но ясно, что он не считался а Орде представи­телем России и старейшинство ничего не значило в глазах хана. Те же отношения существовали и при преемниках Ярослава. Все они пребыва­ли на Владимирском престоле и носили титул великого князя, хотя и не пользовались никаким влиянием; мало того, все сыновьяЯрослава, с доз­воления хана, образовали из своих уделов великие княжества, не зави­сящие от Владимирского великого княжения. Татары правительствова­ли такому раздроблению Руси, ибо в этом они видели возможность обесси­лить русских князей. Так, Александр Невский образовал Переяславское княжество, Андрей — Суздальское, Ярослав — Тверское. Так явилось четыре великих княжения, князья которых все носили титул великого князя. По смерти последнего сына Ярослава, Василия Костромского, Вла-димирское княжение должно было достаться кому-нибудь из внуков Ярослава и первыми претендентами на него явились сыновья Александ­ра Невского — Дмитрий и Андрей, которые затеяли по поводу великого княжения споры, ссорились в течение 20 лет, несколько раз приводили татарские войска, впутали всех, судились перед ханскими послами, ез­дили в Орду и выгоняли друг друга. По смерти Дмитрия воевать продол­жали еыновья и союзники. Приглашения татарских войск имели самые печальные для России последствия: татары, приходившие с целью по­живиться, безжалостно грабили страну, и вся эта безурядица продолжа­лась до 1301 года. Наконец русские князья убедились, что посредниче­ство татар не примирит их ссор, а только разорит страну, и решились обой­тись в деле примирения бел их посредничества. В 1301 году б первый раз съехались князья в Дмитров и уладили дела между собой, не обращаясь к татарам. Летопись говорит: «Лета 6809 бысть съезд всем князьям в Дмитрове о княжениях, и бысть молва еелия, кто князь великий Анд­рей Александрович Володимирскии, князь Михаил Ярослаеич Тверский, князь великий Даниил Александрович Московский, князь Иван Дмит-

254

риевич Переяславский и поделишася отчиною между собою и смириша-ся<*. Хотя такое примирение было неполное и не устранило вмешатель­ства татар впоследствии, но тем не менее оно послужило началом само­стоятельных отношений между князьями, обращением к старым обыча-яМ — съездам и договорным грамотам. Плодом такого порядка было то, что по смерти князя Ивана Дмитриевича Переяславского в 1302 г., его княжество без посредства татар перешло в Московское княжение. А по смерти князя Андрея Александровича новое направление в княжеской политике высказалось еще резче. В это время у князей вошло в обычай поддерживать друг друга договорными союзами, и князь, вступавший на престол, не меньше заботился о приобретении таких договорных гра­мот, как и ханских ярлыков. В этих договорных грамотах определялись отношения князей друг к другу. К счастью, до нас дошло много таких грамот, и на основании их мы можем определить эти отношения. Из до­говорных грамот вытекают два разряда правил в отношениях князей друг к другу- К первому относятся правила между великими и удельными кня­зьями, а ко 2-му — правила об отношениях между великими князьями. Отношения между великими князьями и удельными первоначально были довольно неопределенны. В начале XIV в. вошли в употребление между князьями формы, в которых высказывались и определялись эти отношения, а именно — договорные грамоты. На основании этих грамот можно заключить, что эти отношения заключали в себе семь условий. Первое и важнейшее условие состояло в том, что удельные князья долж­ны были жить заодно с великим князем, защищать его, считать его за отца или старейшего брата и иметь общих с ним друзей и недругов. Этим определялись общие условия союза. Далее требовалось, чтобы ни вели­кий князь не вступал в союзы без согласия удельных, ни удельные без согласия великого князя. Из всего это видно, что великий князь в отно­шении к удельным стоял в качестве союзника, а отнюдь не был их госу­дарем. В грамотах он назывался старейшим братом и господином, да и то только с Ивана Васильевича и его сыновей. Второе условие состояло в том, чтобы великий князь не посягал на владения другого, удельного князя и даже по смерти его не отнимал бы удел у его наследников, а на­против, оберегал бы его; со своей стороны, удельные князья обязывались блюсти неприкосновенность владений великого князя. Это взаимное обя­зательства неприкосновенности на все владения — на те, которые были в наличности при совершении договора, равно и на те, которые они могли «примыслить», приобрести впоследствии. Следовательно, великий князь был равен удельному и все они были равно самостоятельными государя­ми. Кроме того, ни великие, ни удельные князья не обязаны были де­литься между собой в примысленных ими впоследствии владениях. Это правило не вступаться в примысленные владения другого продолжалось До XIV и даже до XV в. Такого правила не было у князей домонгольского периода. Напротив того, в XII и XIII вв. великие князья обязаны были

255

делиться новоприобретенкыми владениями с удельными. Третье усло­вие отношений между великими и удельными князьями состояло в том, чтобы ни великие князья не покупали сел в отчинах удельных князей, ни удельные — в отчинах великих князей, ни бояре великих и ни бояре удельных, и чтобы не держали в отчинах один другого ни злкладнеи, ни оброчников, а также чтобы ни великие, ни удельные князья не посыла­ли бы своих даныциков во владения один другого, а в общие владения посылались бы общие даньщики. По этому условию неприкосновенность владений была обеспечена даже в административном отношении, пото­му что князь отказывался сам и запрещал своим боярам покупать позе­мельные владения в отчине другого. Это делалось с целью предотвратить всякие споры о владении и чтобы владения в одном княжестве принад­лежали одному К1ЕЯЗЮ. Четвертое условие: великий князь обязывался не судить людей, принадлежащих удельному, а удельным наоборот — людей великого князя. В общих делах судьи назначались с обеих сторон; этот порядок оставался неприкосновенным во все время существования уделов; он основан на исконном начале русского права: тянуть судом и данью по земле и воде — начало чисто общинное. Назначение при общих судах судей с обеих сторон основывалось на том, что князю шли доходы с суда, в потому, так как при спорах подданных одного к ни у и с подданны­ми другого ни тот, ни другой князь не желал лишаться своих доходов, то судьи назначались с той и другой стороны. Впоследствии произошло то, что судил судья одного князя, а другой тем не менее получал следуемые ему пошлины. Пятое условие состояло в том, что ни великий князь не мог давать жалованных грамот, ни каких-либо льгот во владениях удель­ного князя, ни удельный —- во владениях великого, и всякая данная та­кая грамота считалась недействительной. Условие это, очевидно, выте­кало из условия неприкосновенности владений союзников и вполне обес­печивало его. Шестое условие относилось к тому порядку, в каком удельные князья-союзники должны были помогать великому князю в случае войны. Правила эти были следующие: 1) Когда сам великий князь отправлялся на войну, то с ним должны были идти удельные. 2) Вели сам великий князь не отправлялся на войну, а посылал удельных, то они дол­жны были идти без сопротивления, по взаимному согласию и обсужде­нию относительно планов и успеха войны. 3) Если во время похода был недосмотр от великого князя или удельного, или от воеводы того или дру­гого, то за проигранное сражение князья не должны ссориться, а долж­ны отыскать виновного. 4) Бояре удельных князей, живущие во владе­ниях великого князя, должны были идти на войну, но не иначе, как по повелению удельного князя своего и под предводительством своего удель­ного воеводы. Бели кто из бояр своевольно не пошел на войну, то вели­кий князь имел право казнить его, но не иначе, как с дозволения удель­ного. Удельный князь мог и не посылать кого-либо из своих бояр на вой­ну, ко не иначе, как по взаимному согласию с великим князем, которому

256

он должен был доложить об этом. 5) Удельные князья во время походов вели свои войска под своими знаменами и со своими воеводами и вели­кий князь должен был содержать войска удельных на свой счет во время похода- 6) Правило относилось к городской осаде. Великий князь мог ос­таваться сам в осаде, а удельных князей отправить в поход и наоборот. Эти правила постоянно встречаются в договорных междукняжеских гра­мотах; следовательно, они составляли законы ведения войны удельных князей в союзе с великими и определяли степень подчинения первых пос­ледним. Седьмое условие касалось отношении удельных князей к татар­ской Орде и татарскому хану. Здесь были приняты следующие правила: 1) удельные князья не должны были сноситься с Ордой и даже свою долю дани, платимой татарам, отвозить к великому князю: «А Орду .та/пи и ведати великому князю, а удельным Орды не знати», говорится во всех договорных грамотах этого времени. Это право великого князя было весь­ма важно: оно делало для удельных князей невозможным соперничество с великим князем в Орде. 2-е правило состояло в том, что в случае каких-либо споров между князьями эти споры князья должны были решать су­дом бояр с той и другой стороны; в случае же нерешения судом бояр дело передавалось на третейский суд — или митрополиту, или избранным для сего русским князьям, непричастным к спору, но ни в коем случае не об­ращаться за решением к хану.

Из всех этих условий взаимных отношений между великими и удель­ными князьями ясно, что эти последние, хотя и находились в некоторой зависимости от великого князя, но нисколько не теряли своего значения самостоятельных и независимых государей. К великому князю они сто­яли в качестве союзников. Понятно, что все эти отношения продолжа­лись лить до тех нор, пока князья находились в союзе; с нарушением же договора рушилась и связь, и князь снова был свободен вступить в союз с кем хотел. Что касается внутреннего управления, то в нем удельные кня­зья имели полную и независимую власть: в их руках было верховное право суда, они увеличивали и уменьшали налоги, держали свое войско, на­значали судей и правителей, раздавали земли своим боярам, писали за­коны и уставы и даже принимали к себе на службу бокр великого князя. Удельные князья имели свои дворы, которые отличались от дворов вели­ких князей лишь меньшей степенью пышности. Впрочем, несмотря на такую самостоятельность, удельные князья не могли сравняться с вели­кими, и в договорах они именовали великих князей отцами. Сверх того, Удельные князья обязывались держать его княжение честно и грозна и служить ему без ослушания, что, впрочем, обусловливалось силой вели­ких князей. Великий князь, вступая в договор с удельными, требовал, чтобы они отказывались от договоров, заключенных с кем бы то ни было прежде, и за это великий князь обязывался вводить удельных князей в свои договоры с другими князьями. Все это ставило удельных князей в Какую-то зависимость от великого князя. Но всего важнее было то, что

257

удельные князья не могли сноситься с Ордой и должны были доставлять ордынскую дань великому князю. Это одно ставило удельного князя в положение низшее, чем положение великого князя, ибо удельные кня­зья небыли, следовательно, полноправными представителями своих кня­жеств и Орда не знала их, а знала лить великого князя.

Отношение великих князей друг к другу. Во время татарского вла­дычества на северо-востоке России, несмотря на старейшинство, данное от хана Ярославу Вгеволодовичу Владимирскому, образовалось несколь­ко великих княжеств, также признанных ханами: Смоленское, Рязанс­кое, Тверское, Нижегородское, Ростовское, Суздальское и, наконец. Мос­ковское. Каждое великое княжество представляло группу нескольких удельных княжеств, князья которых находились в подчинении велико­му князю, и я каждом из них княжил свой род: в Смоленске — Ростисла-вичи, н Нижнем Новгороде — род от Ростислава Константиновича, в Суз­дальском — от Андрея Александровича, в Москве — от Даниила Алек­сандровича, и т. д. Каждое великое княжество было самостоятельным целым, враждебным по отношению к другим. Отношения между вели­кими князьями основывались на следующих условиях. Первое условие определяло старейшинство, которое принадлежало тому, кто владел Вла­димиром, так как Владимиром всегда владел сильнейший. В договорах равные князья всегда именовали друг друга братьями, а сильнейшего — старейшим братом. Таким образом, *бра/п» и *старейший брат* при­лагались к князьям, смотря по степени их могущества: когда какой-ни­будь князь был силен, то другие князья звали его *старейшим братом*; если же он делался слабее, тогда те же ккязья звали его просто *братом » или даже — *млаОшия братом*. Так, Дмитрий Иоаннович Донской на­зывает себя старшим братом Михаила Александровича Тверского: *На сем брате молодший, князь великий Михаиле Александрович, целуй нам крест к брату твоему старейшему, князю великому Дмитрию Ивано­вичу*. А преемник Дмитрия Донского называется уже просто братом Тверского князя. Борис Александрович Тверской, преемник Михаила Александровича, пишет уже так Василию Дмитриевичу: «...на сем на всем брате, княэь великий, Василий Дмитриевич, целуй ко мне крест, к своему брату, К великому князю, К Борису Александровичу*. Таким об­разом, без отношения к силе и могуществу все великие князья были рав­ны и никто из иих не назывался старейшим, потому что владел извест­ным княжеством. В договорах великих князей между собой никто нз них никогда не называл себя *господином* по отношению к другому, как мы это видели в договорах с удельными, что указывает на полную равноправ­ность и независимость великих князей между собой. Второе условие ка­сается отношений к татарской Орде и хану. Из договорных грамот вид­но, что великие князья все имели право сноситься с Ордой. «Л в Орду тебе путь чист* — всегда писалось в грамотах. Вследствие права сво­бодных сношений великие князья должны были писать в договорах, чтоб

238

не принимать ярлыков от хана на владения другого, чего мы не замечаем в договорах с удельными князьями, гик как последние лишены были права сноситься с Ордой. Третье условие состояло в той, что договарива­ющиеся великие князья обязываются жить в мире между собой, воевать или не платить им дань по взаимному согласию. Это условие показыва­ет, что каждый великий князь, если он не был связан особым договором, мог по произволу воевать и платить дань татарам, тогда как удельные князья воевали и мирились с татарами, платили им дань или не платили по распоряжению своего великого князя. Четвертое условие: договари­вающиеся великие князья обязывались не вступаться в дела других ве­ликих князей с удельными. Всякое вмешательство великого князя вдела другого великого князя считалось нарушением прав великокняжеской власти и вело за собой войну великих князей между собой. Так, когда московский великий князь Дмитрий Донской вмешался в дела тверских квязей и взял под свое покровительство князя Кашинского, то тверской великий князь Михаил Александрович объявил ему войну. Пятое усло­вие относилось к третейскому суду, назначаемому по случаю споров меж­ду великими князьями, состоявшими в договоре. Для этого требовалось первоначально назначение бояр с обеих сторон, подобно спорам между великим князем и удельными. Если же бояре не решали, то третейским судьей уже назначался не тот, кого пожелают стороны, как это бывало при спорах удельных князей с великим, а третейским судьей должен был быть один из великих князей, заранее означенный в договоре. Впрочем, условие это, как кажется, не всегда строго соблюдалось. Третейским су­дьей писался иногда митрополит, а иногда выбор третейского судьи пре­доставлялся на волю судящихся князей, иногда даже писалось в дого­ворной грамоте так, что кто ищет, тот мог представить в третейские су­дьи трех христианских князей, а тот, на ком ищут, должен был выбрать одного из них. Шестое условие состояло в том, чтобы великий князь, суда другого великого князя не пересуживал, не переманивал бы людей из других княжеств в свое, не заводил бы новых мытов н пошлин, стесни­тельных для торговли, а также в судебных пошлинах, по делам поддан­ного одного князя с подданным другого, следовал договору, в котором определялось их количество. Седьмое условие относилось к службе бояр и вольных слуг. По этому условию бояре и слуги могли переходить из одного великого княжества в другое и это не лишало их права на вотчи­ны в покинутом им великом княжестве. Но вотчины эти относительно суда и дани «тянули по земле и воде», т. е. подати с них брпл тот князь, во владении которого они находились. Бояре и слуги, переходя со служ­бы одного великого князя на службу к другому, не обязывались нести военную службу тому великому князю, во владении которого находи­лась его вотчина, тогда как боярян или слуга, переходивший со служ­бы великого князя на службу к удельному, должен был нести военную службу великому князю. Все приведенные выше условия, определявшие

259

отношения великих князей между собой, показывают, что великие кня­зья были вполне независимы друг от друга как во внешних, так и во внут­ренних делах. Каждый из них мог иметь своих друзей и недругов, ми­риться и воевать е кем хотел, не сообразуясь с интересами других кня-яей. Начинало половины XIV века ни летописи, ни другие памятники даже и не упоминают более о великокняжеских съездах. У великих кия-зей того времени было только два средства решить все возникавшие меж­ду ними споры: оружие и третейский суд. Великий князь, не имея воз­можности мирным путем покончить свой сор, брался за оружие и решал как мог. Русская земля разделилась, таким образом, на несколько само­стоятельных государств: Московское, Тверское, Рязанское, Суздальское, Смоленское и Новгородское, не состоящих в постоянном союзе и, по боль­шей части, находящихся в таких же отношениях друг к другу, в каких находилось, например, Московское княжество к Литве илн Орде, и т. д. Впрочем, все эти разъединения существовали между одними князьями и не мешали полному народному единению. Помимо княжеской власти все они составляли Русскую землю, населенную одним племенем, кото­рое говорило одним языком, исповедывало одну веру, принадлежало к одной церкви, состоящей под ведением московского и киевского митро­политов, и которое держалось, наконец, одних обычаев и законов. Эта внутренняя связь, соединявшая русский народ, была очень сильна; ее он всегда чувствовал и постоянно желал соединения, которому всегда до из­вестного времени препятствовали княжеские междоусобицы. Исключе­нием из этого был один Новгород, стоявший особняком и выработавший себе некоторые учреждения, несогласные с духом остальных русских областей. Нои он, как показывает история, не оказал значительных пре­пятствий К соединению. Понятно теперь, почему при первом благопри­ятном случае весь русский народ слился в одно целое и на Руси утверди­лось единодержавие.

ОБЩЕСТВЕННОЕ ЗНАЧЕНИЕ ДУХОВЕНСТВА

Отношение китар к нему. Значение и права духовенства в эту jnoxu. Влияние духовенства на чбщесвюенную лси^нь России, Содерлан    д

Русская дерковь во время владычества татар оставалась в прежних отношениях к князю и народу, но духовенство получило большое значе­ние. Монгольские ханы, согласно с правилами чингисхановой «книги запретов», приняли русское духовенство под свое покровительство; они освободили духовенство и всех церковных людей от даней; кроме того, духовенство получило от ханов многие и очень важные привилегии. По свидетельству ханских ярлыков, мы видим, во-первых, что митрополи­там был предоставлен полный и бесспорный суд над всеми церковными

260

людьми. Право духовного суда ханы распространили даже на дела уго­ловные. Во-вторых, ханы утвердили за митрополитом и церковью все цер­ковные владения, признали законными все распоряжения митрополи­тов и епископов по делам духовного ведомства. При этом ханы строго зап­ретили чинить какие-либо обиды людям и владениям, принадлежащим церкви. В ярлыке Узбека сказано: *Да не вступается никто же ни в чем в церковный и в митрополичи, ни волости их, ни в села их, ни во всякие ловли их, ни в борти их, ни в земли их, ни в лиги их, ни в лесы, ни в волостныя места их, ни в мельницы, ни в зимовища их, ни в стада их конасия, ни во всяких скотския стада, ни во вся стяжания и имения их иерковныя, и люди их, и вся причты их, и вся законы их уложенных ста-рьш от начала их, — то все ведает митрополит, или кому прикажет; да не будет ничтоже причинено или порушено, или кем изобижено». В-третьих, по свидетельству ярлыков освобождаются от всех даней и по­шлин не только духовенство, но и все люди и владения церкви; равным образом они не обязываются и военной службой ханам. Вот слова ярлы­ка: «А поедут наши баскаки и таможники и данщики, побарщики по сим нашим грамотам, как наше слово молвило и уставило, да все будут целы сборныя церкви митрополичи, никем ни от кого не изобижены вся его люди и вся его стяжания, как ярлык имеет,: архимандриты, игуме­ны, и попы и вся причты церковные ничем ник/по да не будет изобижен, дан ли на нас емлют, или иное что ни буди: тамга ли, поплужское ли, ям ли, мыт ли, мостовщика ли, война ли, ловитва ли, кая ни буди наша, или егда на службу наш.у с наших улусов повелим рать сбирати, где вос­хотим воевати, а от соборныя церкви и от Пътра митрополита ник то же да не взимает йот их людей йот всего его причта*. В-четвертых, ханы признали за церковью разных ремесленников и также освободили их от разных податей и повинностей в пользу ханской казны. В ярлыке сказано: «Л что будут церковные люди, ремесленницы кои, или писцы, или каменные едатели, или деревянные, или иные мастеры, каковы ни буди, или ловцы, какого лова ни буди, или сокольницы; и в то наши ник­то не вступаются, и на наше дело да не емлют их и да не отнимают ничего же*. В-пятых, ханы утвердили и признали неприкосновенность церквей, монастырей и часовен и за оскорбление их назначили смертную казнь. *А что закон их и в законе цкрви и монастыри и часовни их ни­чем да не вредят, ни хулят, а кто учнет веру хулити, или осужати, и тот человек не извинится ничем же и умрет злою смертью*. А в ярлы­ке Атюляка неприкосновенность церковных и митрополичьих людей и имуществ до того распространена, что в церковных домах не имели пра­ва ставиться и посланцы ханские. Хан не только сам казнил обидчиков Церкви по жалобе митрополита, но и дозволял церковным людям убивать их, хотя бы то были послы ханские; за убийство церковных людей назна­чал смертную казнь. *А в церковных домех ни ставити никому, ни руши-юц их, а кто ся станет ставити в церковных домех, или рушити их,

261

а нам ся на кого пожалуют церковные люди, и тот от нас пеживотнот казнию казнен будет. А кого наших послов или пошлинников убъют цер ковные люди над своим добром, тому вины нет; а кого наш убъет цер ковных людей, и тот сам смертиюда умрет*. В-шестых, хан дозволяет митрополиту русскому принимать к себе в службу и зачислять за себя не только церковных, но и посторонних людей, кто захочет ему служить. В ярлыке Узбека сказано: *А кто будет поп, или диакон, ила причет ник церковный, или людин, кто ни буде, откуда ни есть, митрополиту похотят служити и о нас Бога молити, что будет о них у митрополи та в мысли, по ведает митрополит*. В-седьмых, ханы не только ут­верждают своим признанием разные привилегии за митрополитом и цер­ковью, но и церковным людям предписывают жить в повиновении у мит­рополита на основании данных ему ханских ярлыков. Ярлык Узбека так выражает это утверждение митрополичьей власти над церковными людь­ми: *Дали есмы Петру митрополиту грамоту сию крепости для, да сию грамоту видяще и слышаще ecu людие и все церкви и все монастыри и все принты церковные да не прислушают его ни в чем, но послушны ему будут, по их закону и по старине, как у них изстари идет».

Русское духовенство татарскими ханами было поставлено в исклю­чительное положение перед всеми общественными классами на Руси и быть в подчинении или под покровительством у церкви было тогда, оче­видно, самой завидной долей для русских людей. А так как предостав­ляется на волю митрополита принимать к себе в службу посторонних, нецерковных людей, и митрополит, конечно, не имел надобности отвер­гать тех, которые добровольно шли к нему на службу, то посему нет со­мнения, что многие охотно шли в службу к митрополиту и селились на церковных землях во избежание притеснений и обид, причиняемых та­тарскими сборщиками даней и разными ханскими посланцами, особен­но в первое время татарского владычества, когда князья, состоящие под надзором баскаков, не могли дать верной защиты своим подданным. При таких выгодных условиях церковь и духовенство, очевидно, не только привели в цветущее состояние церковные имущества относительно свое­го населения, во и двор митрополита сделался многочисленнее и важнее против прежнего, особенно когда митрополиты перебрались на постоян­ное житье В Москву. В таком же положении, вероятно, находились и дво­ры епископов. Бояре, желая воспользоваться привилегиями, предостав­ленными татарами церковным людям, охотно шли в службу к митропо­литу и епископам. Кроме свидетельства ханских ярлыков о положении русского духовенства во время татарского владычества, мы имеем об этом еще свидетельство уставной грамоты великого князя Василия Дмитрие­вича и митрополита Киприана, писанной в 1392 г. Грамота эта, в сравне­ний с ханскими ярлыками, хотя принадлежит к позднейшим памятни­кам, относящимся уже к тому времени, когда татарское владычество зна­чительно ослабело и когда великие князья приобрели уже довольно

262

независимости от татарских ханов и, следовательно, сильнее развили свою власть, тем не менее в грамоте еще заметно такое значение митро­полита Киприана, каким не пользовался ни один митрополит до татарс­кого владычества. Грамота написана в одинаковом тоне с договорными грамотами, которые князья заключали между собой. В грамоте великий князь отказывается, во-первых, от всякого суда в митрополичьих владе­ниях и запрещает боярам покупать митрополичьи села: *Судити мит­рополиту Лухоаиа с волостелем или с доводчиком, а судье моему, вели наго князя, не быти; а боярам и слугам князя великаго и митрополичь­их земельЛуховских не купити, а которые будут покупали, а тем лезши вен, а сребро свое взяти*. Во-вторых, великий князь обещается брать с митрополичьих сел татарскую дань по особой оброчной грамоте, а дру­гих никаких даней не брать и даже не посылать туда своих даныциков; притом и по оброчной грамоте брать только тогда, когда и с княжеских владений будет собираться дань татарам. В грамоте сказано: «А на тех (митрополичьих) селех данъщику и беяьщику моему, князя великаго. не быти, а дань имати с тех сел в выход по оброку, по моей грамоте, великаго князя, по оброчной, а лише того оброка не илате; а ям по ста-рине — шестой дань, а коли мои села, князя великаго, дадут, тогда и митрополичьи дадут*. В-третьих, великий князь допускает общий суд с митрополичьей и княжеской стороны, когда иэ подсудимых один будет принадлежать митрополичьему ведомству, а другой великокняжескому; но в случае митрополичьего отъезда и общий суд представляет себе толь­ко с тем, чтобы пошлинами от суда делиться пополам с митрополитом. Также киязь предоставляет себе суд над митрополичьим наместником или десятником и волостелем, когда на них будут жаловаться князю. В-четвертых, великий князь освобождает церковных людей от всех тор­говых пошлин, когда они не занимаются прикупом, а продают только свое домашнее, и назначает брать с церковных людей условленный оброк толь­ко тогда, когда нужно было платить дань татарам, которая в это время посылалась не часто и отнюдь не каждый год. В грамоте сказано: *Амит-рополичъим людем церковным тамги не давати, как было и при Алексее митрополите; кто продает свое домашнее, тот тамги не дает, а ко­торый имет прикупом которым торговати, а тот тамгу дает. А коли дань дати в татары, тогды и оброк дати церковным людем; а коли дани не дати в татары, тогды и оброк не дати церковным людем*. Настоя­щая статья грамоты уже указывает на некоторые стеснения привилегий, Данных ханами русскому духовенству: по ханским ярлыкам духовенство было освобождено от всех даней и торговых пошлин. Здесь же мы встре­чаем и дань, хотя не постоянную, и торговые пошлины, когда духовные будут торговать прикупом, т. е. купечествовать. Отсюда видно, что русское Духовенство не отделяло себя от народа, но помогало ему нести тягости и налоги, но только по особым договорным грамотам. В-пятых, великий князь условливается с митрополитом, в какой степени митрополичьим

263

людям участвовать в военных походах князя. оА про войну, коли ял сам, великий князь, сяду на конь, тогды и митрополичьим боярам и слугам, а под митрополичьим воеводою, а под стягом моим, великою кня^я*. Эта статья очень много говорит нам о значении в то время митрополита как светского владельца. Мы здесь видим, что у митрополита было столько бояр и слуг, что они могли составлять целые военные отряды со своими воеводами, только полки митрополита не имели своего згамени. Здесь же есть свидетельство или указание, что в службу митрополита охотно записывались разные бояре и слуги княжеские и, следовательно, служ­бу эту считали для себя выгодной, ибо в грамоте отделяется особый класс митрополичьих бояр и слуг, которые приписывались вновь к митропо­литу уже по смерти Алексея митрополита, предместника Киприанова; следовательно, приписка бояр в митрополичью службу постоянно уве­личивалась, и чтобы сколько-нибудь сократить это увеличение — вели­кий князь новопряписаиных митрополичьих бояр и слуг отделяет от ста­рых бояр и требует, чтобы они ходили на войну под княжеским воево­дой, где кто живет, а не под митрополичьим воеводой. В грамоте сказано: ♦о кто будет бояр или слуг не служивал Алексею митрополиту, а при казался ноео-митрополиту, а те пойдут под моим воеводою, великого князя, где который живет, ин под тем воеводою и есть*. В-шестых, ве-ликий князь запрещает ставить в дьяконы и попы княжеских слуг и дан­ных людей, как бы в подтверждение предшествовавшей статьи, дабы была возможность сократить записку нецерковных людей в церковную служ­бу; а еще более сокращает распространение духовенства теи, что не при­знает принадлежащими к духовному ведомству священнических детей, ежели они не посвящены в церковную службу и живут отдельными дома­ми от отцов, но не запрещает священническим детям, состоящим в кня­жеской службе, опять возвращаться в духовное ведомство, ежели они же­лают посвятиться в священники или дьяковы. В грамоте сказано: *А слуг моих, князя великаго и моих данных людей в диаконы ив попы митропо литу не ставити; а который попович, хотя будет писан в мою службу, а всхочет стати в попы, или в диаконы, ино ему вольно стати; а попо вич. который живет у отца, а хлеб ест отцев, ино той митрополич, а который попович отделен и живет опричь отца, а хлеб ест свой, а то мой, князя великого*. Наконец, в-седьмых, грамота представляет свиде­тельство вмешательства великого князя в права митрополита относитель­но сбора митрополичьих доходов с тех церквей, которые находились в ведомстве митрополита. Князь, конечно по взаимному согласию с мит­рополитом, ограничивает сбор доходов митрополита и его наместни­ков только немногими видами доходов и притом в определенном количе­стве, именно: митрополиту предоставляется, во-первых, *сборноео с цер­кви по 6 алтын; во-вторых, *заезд* по три деньги; митрополичьему же десятнику «насед* назначается по шести алтын; в этой пошлине ему за­числяется и за въездное и за Роясдественвое и за Петровское. Время для

264

сбора сих доходов назначается митрополиту о Рождестве Хркстове, а де­сятнику о Петрове дне. Притом, митрополит не имел права брать своих доходов с тех церквей, которые не давали их прежде при Алексее митро­полите. Настоящая уставная грамота (1392 г.) служит прямым свидетель­ствам, что, несмотря на ханские ярлыки, поставившие митрополита и церковных людей в исключительное положение и как бы освободившие их от всякой другой зависимости, кроме хана, в сущности, на деле мит­рополит и церковные люди оставались и при татарском владычестве по­чти в прежних отношениях к князю: церковь и князь по-прежнему со­ставляли одну нераздельную власть, митрополит и епископы более или менее продолжали действовать заодно с князем и духовенство нисколь­ко не изменило своих отношений к обществу.

Представив значение и права духовенства во время татарского влады­чества, как jto засвидетельствовано и ханскими ярлыками, и русской ус­тавной грамотой, мы теперь должны обратиться к свидетельствам о влия­нии духовенства на общественную жизнь в России и об участии его в ней. Здесь нам лучшим и вернейшим свидетельством служат договорные гра­моты князей и другие официальные памятники. Все договорные грамоты князей, начиная с грамоты Дмитрия Донского с князем Владимиром Анд­реевичем Серпуховским, свидетельствуют о сильном участии митрополи­тов в сношениях князей друг с другом. По свидетельству этих грамоты мы видим, во-первых, что все договоры князей, утверждаемые обыкновенно крестным целованием, заключались в присутствии митрополита или епис­копа, а сами договорные грамоты писались по благословению митрополи­та в Москве и по благословению епископа в других княжествах. Так, в пер­вой договорной грамоте Дмитрия Донского с Владимиром Андреевичем, писанной в 1362 г., сказано: «По благословению отца нашего митрополи та Алексея всея Руси се яз. князь великий, Дмитрий Иванович дакончали есъмы с братом своим моловшим, со князем Валодимером Ондреевичем, целовали есмы крест, у отца своего Алексея митрополита всея Руси*. Точно так же писались и все другие договорные грамоты Дмитрия Донско­го и сына его Василия Дмитриевича. А договорные грамоты Василия Ва­сильевича Темного не только писались по благословению митрополита, но для большего подтверждения и подписывались митрополитом. Так, пер­вая договорная грамота Василия Васильевича с дядей его Юрием Дмитри­евичем, написанная в 1428 г,, подписана митрополитом Фотием; потом все договорные грамоты Василия Васильевича, начиная с 1452 г., под­писаны рукой митрополита Ионы, а духовные его грамоты — рукой мит­рополита Феодосия. Договорные грамоты великого князя Ивана Василь­евича все писаны по митрополичьему благословению и подписаны мит­рополитом, а к договорной грамоте его с князьями Федором и Иваном Борисовичами Волоцкими, писанной в 1497 г. даже привешена вместе с княжескими печатями печать митрополита Симона, подписавшего грамоту. А на договорных грамотах великого кн. Ивана Васильевича

265

с кн. Михаилом Андреевичем Верейским, писанных в 1463 и 1465 г. даже есть подпись, что они хранились у митрополитов: пер&ая — у митроп. Фи­липпа, а вторая — у митроп. Геронтия. Из грамот Рязанских князей мы также видим, что они писались по благословению рязанского епископа и подписывались им: так, в договорной грамоте великого князя Ивана. Ва­сильевича с его удельным князем Федором Васильевиче», писанной в 1496 г., сказано: *Божиею милостью и пречистыя Богоматери и по бла­гословению отца нашего Симеона, владыки ря.тнекаго и муромского и по нашей любви на сем на всем целуй комне крест*. Вероятно, тоже мы встре-тилкбы в грамотах и других князей: Смоленского, Тверского, Нижегород­ского и др., но, к сожалению, грамоты их недошли до нас.

Во-вторых, митрополиты и епископы не только писались в договор­ных грамотах князей, как свидетели и посредники между нажи, но неред­ко назначались князьями судьями в княжеских спорах. Так, например, в договорной грамоте Василия Дмитриевича с рязанским князем Федором Ольговичем, писанной в 1402 г., и в договорной грамоте Юрия Дмитрие­вича с рязанским князем Иваном Федоровичем, писанной в 1433 г., в слу­чае суда и споров между князьями третейским судьей назначался митро­полит. Вот слова этих грамот: «...а о кем ся судьи наши сопрут, ино им третий митрополит, а кого митрополит обинит, ино обидное отдати*. В-третьих, летописи представляют много свидетельств об участии митро­политов, епископов и других духовных лиц в делах междукняжеских и вообще в устройстве порядка и тишины в Русской земле. Гак, по свиде­тельству летописи, первый же во время татарского владычества митропо­лит Кирилл в 1270 г. примирил новгородцев с Ярославом Ярославичем, тогда как прежде этого Ярослав без успеха испытал все средства примире­ния с ними. Митрополит по просьбе Ярослава наЕШсал новгородцам гра­моту, в которой ручался за Ярослава, что он не будет обижать Новгорода; вот слова митрополичьей грамоты: *Aj вам ручаюсь по нем и вы бы его приняли с честию достойною* (Ник. ill, 52). О епископе Сарском1 Феог-носте есть известие, что он несколько раз был в Константинополе послом даже и от хана Менгу-Темира; так, под 1279 г. в летописи говорится, что в этом году приехал в Москву из Константинополя сарский елископ Феог-ност, куда он был послан уже в третий раз от Менгу-Темира и митрополи­та Кирилле с грамотами м дарами византийскому императору и патриар­ху (Ibid., 68). В1280 г. новгородцы посылали своего епископа Климента к великому князю Дмитрию Александровичу; а в 1281 г. ростовский епис-

Сарским или ('арнйскимепископом назывался православный епископ, находив­шийся при лиоре ордынских ханой. При дворе xtuion были представители всех религий, исповедуемых народами, входившими в состав Монгольской империи. Они имели там свои храмы, в которых свободно совершали свое богослужение. Русский епископ при хннском дворе назывался еще Подо не к им (Сарский н По-д опеки»), так как в его ведении находились все христианские поселения, лежав­шие от Сарая вяерх по Волге и по Дону с его притоками: Донцем, Хопром, Медве­дицей и др.

гее

коп Игнатий мирил ростовских князей, враждовавших друг с другом, и ездил к великому князю Дмитрию Александровичу с просьбой о том, что­бы он принял участие в примирении ростовских князей (Ibid., 71). В 1296 г. владимирский епископ Симеон присутствовал во Владимире на суде кня­зей перед ханским послом и убедил их примириться и поделить свои вот­чины, тогда как они уже готовы были начать междоусобную войну (Ibid., 94). В1311 г. митрополит Петр остановил поход тверского князя Дмитрия Михайловича на Нижний Новгород (Ibid., 107). В 1365 г. тверс­кой епископ Василий по приказанию митрополита Алексея судил тверс­ких князей, споривших об уделах. В том же году для примирения нижего­родских князей — Дмитрия и Бориса Константиновичей, был послан Дмит­рием Ивановичем Донским преподобный Сергий Радонежский. Сергий позвал Бориса Константиновича в Москву, и когда тот не послушался, то он, по приказанию митрополита Алексея и великого князя Московского, затворил в Нижнем все церкви, чем и вынудил нижегородских князей смириться. В 1385 г. преподобный Сергий, по поручению Дмитрия Ива­новича Донского, ездил в Рязань для заключения мира с Олегом Рязанс­ким, что Сергий исполнил с большим успехом. По его убеждениям Олег заключил вечный мир с князем московским и сделался постоянным его союзником (Ibid., 148). О митрополите Ионе в летописях говорится, что он, еще бивши епископом рязанским, принимал самое деятельное участие в борьбе Василия Васильевича с Дмитрием Шемякой: когда в 1446 г. Дмит­рий захватил Василия, его мать и детей, то Иона, по словам летописи, каж­додневно не переставал говорить Дмитрию, что он учинил неправо, и этим наконец достиг того, что Дмитрий освободил Василия и дал ему в удел Во­логду, а это дало возможность Василию возвратить и московский престол (Ibid., 209). До нас дошло несколько посланий и окружная грамота Ионы, в которых ясно выражается его участие в государственных делах. Первое из этих посланий, к князю Дмитрию Юрьевичу, написанное от лица всего русского духовенства, относится к 1447 г., когда Иона еще был епископом рязанским. В этом послании собор епископов, архимандритов, игуменов и священников убеждает Дмитрия прекратить междоусобие и примирить­ся с великим князем, а в противном случае грозит ему своим неблагосло вением (Ак. Ист. I, JS& 40). Потом » 1448 г. Иона, сделавшись митрополи­том, немедленно послал окружную грамоту ко всем князьям и ко всему народу русскому, в которой убеждает их не держаться стороны Дмитрия Юрьевича, восставшего на великого князя (№ 44). Участие Ионы в госу­дарственных делах было известно и за пределами России; так, король польский присылал Ионе грамоты, в которых просил его позаботиться о поддержании согласия между Москвой и Польшей, о чем упоминает сам Иона в своем послании к Казимиру, писанном в 1450 г. (А. А., т. 1, № 49). Иона писал послание тверскому епископу Илье, приказывая ему убедить Бориса Александровича Тверского отправить полки на помощь великому князю Василию Васильевичу против казанских татар. В 1452 г. Ионой

267

были написаны два послания к новгородскому архиепископу Геннадию против Дмитрия Шемяки, укрыпавшегося в Новгороде. Б 1456 г. Иона писал послание к смоленскому епископу Михаилу против бежавшего в Лит­ву можайского князя Ивана Андреевича.

Как не одни митрополиты, но и епископы и игумены принимали уча­стие в общественных делах, точно так же и послания к князьям писались не одними митрополитами и епископами: до нас дошли два послания Ки­рилла, игумена Белозерского монастыря. В одном из этих посланий Ки­рилл убеждает великого князя Василия Дмитриевича примириться с кня­зьями суздальскими, а в другом пишет можайскому князю Андрею Дмит­риевичу, чтобы он был внимательнее по управлению своим княжеством и особенно настаивает, чтобы князь был внимательнее и строже к судь­ям. Вот слова этой грамоты: *Господине княже, властелин ecu в отчи­не, от Бога поставлен люди, господине, свои уймати от лихаго обычая. Суд бы, господине, судити праведно, как перед Богом право, поклепов бы, господине, не было, подметов бы, господине, не было, судьи бы, госпо­дине, посулов не имали, довольны были бы уроки своими, разбоя бы и татьбы в твоей отчине не было, а крестьяном. господине, не ленись даеати управы сам*. (А. К., т. I, № 16).

Митрополит Иона был почти последним из русских митрополитов, деятельно участвовавших в междуккяжеских сношениях. Со смертью Шемяки, против которого так сильно вооружался митрополит Иона, удельное разновластие было уже не так сильно и при великом князе Ива­не Васильевиче уделы почти перестали существовать; следовательно, за немногими исключениями, прекратились и случаи участия духовенства в делах князей. Но с уничтожением уделов не прекратилась обществен­ная деятельность духовенства; для духовных властей осталось еще об­ширное поприще быть советниками при великом князе и ходатайство­вать перед ним за людей, подвергавшихся опале. И мы действительно видим, что, например, Иван Васильевич во всех важных делах пригла­шал на совет митрополита. До нас дошло даже послание всего московс­кого духовенства, писанное в 1480 г. в великокняжеский стан на Угру, в котором духовенство убеждает великого князя мужественно противосто­ять хану Золотой Орды — Ахмату. Еще настойчивее писал великому кня­зю в то же время и о том же предмете архиепископ ростовский Вассиан; а когда Иван Васильевич не послушал его советов, оставил войска на попе­чение своего сына Василия и приехал в Москву, то Вассиан встретил его с такими словами: «Ты беглец, ты убежал из войска; вся кровь христи­анская падет на тебя, что не поставил бою с татарами*, и т. д. Эта речь Вассиана имела такое влияние на Ивана Васильевича, что он поспе­шил возвратиться к войску, не успев даже побывать в своем дворце. Этот же Вассиан, перед нашествием Ахмата, по приказанию великого князя два раза ездил к великокняжеским братьям Андрею и Борису Василье­вичам, готовившимся бежать в Литву, и убеждал их примириться с ве-

268

ликнм князем. Лучшим свидетельством о ходатайстве духовным перед великим князем за провинившихся перед ним князей и бояр служат так называемые «клятвенные записи», в которых митрополит, епископы и другие лица из духовных являются постоянными ходатаями и поручи­телями за опальных. Так, в первой из дошедших до нас клятвенной за-писи, данной в 1474 р. князем Даниилом Дмитриевичем Холмским ве­ликому князю Ивану Васильевичу, Холмский говорит: *а в том во всем по сей- моей грамоте поручился по мне господарю моему, великому кня.ш Ивану Васильевичу и его детем и до моего живота господин мой, Герон-тий, митрополит всея Руси и со своими детьми и с служебники, со вла­дыками и с архимандритами, которые в сей моей грамоте писаны*. В клятвенной записи князя Константина Осторожскоготочно так же ска­зано, что за него ходатайствовал у великого князя и поручался митропо­лит Симон со своими служебниками — владыками и архимандритами. То же повторяется и во всех других клятвенных записях, данных разны­ми князьями и боярами, подвергавшимися великокняжеской опале. Ле­тописи также постоянно свидетельствуют о ходатайстве митрополитов и вообще духовенства перед великим князем за всех провинившихся или впавших в немилость. Таким образом духовенство, во время удельного разновластия и междоусобий усердно служившее единодержавию, с пре­кращением уделов стало на другую чреду общественного служения — явилось защитником и ходатаем общества против самовластия. Как оно сослужило эту последнюю службу, мы увидим впоследствии.

Содержание духовенства. Мы уже видели из ханских ярлыков, что духовенство владело значительными недвижимыми имениями; то же самое говорят летописи и другие памятники того времени. Во время та­тарского владычества имения приобретались духовенством частью пожа­лованием князей и бояр, а преимущественно по завещаниям и вкладам. На все это мы имеем письменные свидетельства в дошедших до нас жа­лованных грамотах, купчих, вкладных записях и в духовных завещани­ях, из которых нет ни одного, в котором бы часть имущества не назнача­лась на церковь и духовенство; этого требовала и самя форма духовных завещаний. Но особенно значительным источником приобретения име­ний монастырями служили так называемые вклады, т. е. отдача монас­тырю имения: каждый князь, или боярин, или другой кто, желая посту­пить в монастырь, должен был сделать вклад в монастырскую казну. Эти вклады, смотря по усердию в богатству вкладчиков, были иногда очень велики. Великие и удельные князья нередко жертвовали в пользу церк­вей и монастырей известную часть своих доходов1.

Так, например, врликий князь Иван Иванович, отец Дмитрия Донского, в своей духовной грамоте пишет: *Auj тамги и.) Коломенской дал есть четвертую часть к Святей Богородице на Крутицу себе 6 память, А коетки московских дал есм на Москве к св. Богородице и к св. Михаилу в память по своем отце и по своей братьи и по себе, то им руга*.

269

В настоящее время явилась новая форма приобретения земли цер­ковью — *приписка*. Она состояла в том, что, поступая на службу мит­рополита и записываясь аа церковью, бояре и вообще все собственники приписывались со всем своим имуществом.

Таким образом, в настоящее время церковь обладала громадными недвижимыми имуществами. Но во время татарского владычества мы уже не встречаем указаний о сборе десятины в пользу церкви; следова­тельно, в это время церковная десятина была отменена, и, вероятно, само духовенство отказалось от нее при виде всеобщего народного исто­щения. Правда и в это время упоминаются десятинники, но это были только светские чиновники, управители митрополичьих имений, кор­мы с которых в пользу десятинника назывались также десятиной или •десятильннчьим». Но, конечно, с прекращением десятин не уничто­жились судные пошлины митрополиту, так как суды церковные суще­ствовали и во время татарского владычества.

Рядом с судными пошлинами в пользу духовенства оставались и по­шлины от администрации: *заезд*. *сборное* и *десятильничье*. Но эти пошлины собирались только с церковных причтов и вообще с лиц, подлежавших церковному управлению, и были незначительны. Глав­ным же источником содержания духовенства в это время служили вот­чины.

Вотчины и вообще поземельные владения преимущественно были сосредоточены в руках митрополитов, епископов, монастырей и собор­ных церквей; вотчины же приходских церквей были чрезвычайно ред­ки и содержание приходского духовенства состояло, главным образом, из доходов с церковной земли, определенное количество которой имела каждая церковь и бел которой не могла даже и строиться церковь, и потом из доходов от церковных служб. Кроме того, среди источников доходов и содержания приходского духовенства нужно упомянуть о так называемой руге. Ругой называется жалованье деньгами или различ­ными припасами, выдаваемое церковному прнчту тем лицом, по жела­нию которого была построена церковь. Но это жалованье не было рас­пространено на все церкви, а только на некоторые. Сюда причислялись церкви придворные, княжеские, церкви, построенные богатыми зем­левладельцами, которые не приписали к построенным им церквям из­вестной доли земли, и, наконец, церкви, построенные по распоряжению правительства в таких местностях, где было мало христиан; такие цер­кви и принты находившиеся при них, получали содержание от прави­тельства.

Впрочем, число ружных церквей последнего из указанных нам ви­дов во втором периоде было еще очень незначительно и вообще относи­тельно ружных церквей надо заметить, что они еще только начали по­являться в этом периоде, распространение же их откосится уже к сле­дующему периоду.

270

ДРУЖИНА

Hatuattuxdptt rimttsiitot) Значение вояр < тжпЧныг праяа иабя.тнншти ttx Ilpmw и абяшпшнтч бпяр rtrt я шдрни** ПраАии чЛя lanttoctnu »»1Ы1ЫХ [ 1уг Ьчщина Fr тач/ние и ycmpauim/ю

Относительно дружины прежде всего надо сказать, что ни в летопи­сях, ни в других памятниках настоящего периода мы нигде не встретим названия * дружина» или + дружинник». Но это не значит, что в это вре­мя дружины не существовало: дружинники были и во время татарского владычества на Руси, но только в это время изменилось их название; те­перь дружинники стали называться: боярами, боярскими детьми, воль ными слугами и дворянами. Первые два названия относятся к старшей дружине, а два последних — к младшей. Впрочем, нельзя отвергать того, что дружина во второй половине второго периода и в самом быту своем потерпела значительные изменения и эти изменения были прямым след­ствием татарского владычества на Руси. Это случилось таким образом: татары, как известно, не хотели знать ни земцев, ни дружинников, а зна­ли только русскую землю, которую считали своим улусом; поэтому они внесли в свою перепись русского народа как земцев, так и дружинников и одинакова, как тех, так и других, обложили данью. Это имело весьма важные последствия для дружинников. Прежде дружинники были со­вершенно отделены от земцев, они не несли общественных податей и име­ли свое особое устройство. Но татары своим уравнением дружинников с земцами поставили их в более близкие отношения друг к другу. Таким образом, вследствие татарского владычества значение дружинников до некоторой степени ослабело. Далее, ослаблению значения дружинников в период татарского владычества много способствовало уничтожение уде­лов, вследствие которого дружинники мало-помалу обращались в слу­жилых людей и таким образом принимали характер земцев. Но полное слитие дружины с земщиной произошло уже в следующем периоде. По­этому в настоящем периоде мы еще должны рассматривать дружину и земщину отдельно. В следующем периоде мы будем делить все русское общество только на служилых и не служилых людей.

Название дружинников. Во всех договорных грамотах, начиная с 1328 г. и кончая 1432 г., для обозначения княжеской дружины встреча­ются названия «бояр» и * вольных слуг*. Первым из этих названий обо­значалась вся старшая дружина, а последним — вся младшая. Боярство означало состояние старшего дружинника; этим словом обозначалось не только личное достоинство дружинника, но и происхождение. Боярство было равнозначно нынешнему дворянству, а боярин означало то же, что ныне дворянин. Словом * вольные люди» или «дворяне о обозначался низ­ший разряд княжеской дружины: княжеские истопники, конюхи, пса­ри, ловчие и т. п. Около 1388 г. высший класс дружины — бояре — стал подразделяться на *бояр* просто и «больших бояр», или «путников*.

271

Путниками назывались те из бояр, исполнявших высшие государствен­ные должности, которые получали «путь», т. е. доход, приписанный к должности, с области или города, или же от известной доходной статьи. Это разделение бояр было, так сказать, предтечей более радикальных из­менений старшей дружины. С 1433 г. (по крайней мере, известия об этом начинаются с этого год) при Василии Васильевиче старшие друисинни-ки, как сословие, стали называться «боярскими детьми»; словом же «бо­ярин» с этого времени стал обозначаться чин, а не звание. Боярствосэто-го времени уже перестало передаваться потомству, и все боярские дети уже перестали называться боярами. Об этом прямо свидетельствуют все летописи и официальные памятники того времени. Во всех этих памят­никах те, которые до 1433 г. назывались боярами, стали называться «бо­ярскими детьми». В нашей литературе относительно «боярских детей» встречаются неирявильные мнения. Так, по мнению некоторых из наших историков, боярскими детьми назывался низший разряд княжеских дру­жинников. Но это мнение неправильно. В XVI столетии действительно так назывались не все боярские роды, а только те, которые составляли низший разряд служилых людей, но в XV и в первой четвертиХУ1 в. этим названием обозначались вообще все боярские роды. Так, в летописях и в разных официальных памятниках XV в. среди фамилий боярских детей встречаются: Оболенские, Ряполовские, Стригины, Руно и многие дру­гие знатные фамилии, из коих иные состояли в родстве с великими кня­зьями и вели свое начало от удельных князей. Это свидетельство прямо указывает на правильность изложенного нами мнения. Точно так же мы имеем много свидетельств отом, чтовХУивпервойчетвертиХУ! в. мно­гие из боярских детей занимали в Московском государстве высшие госу­дарственные должности. Впрочем, это переименование старших дружин­ников принадлежит только Московскому княжеству, в договорных гра­мотах и других памятниках других княжеств старшие дружинники по-прежнему называются боярами. Младшая дружина во всех договор­ных грамотах московских князей, начиная с грамоты Симеона Гордого, обозначалась именем «вольных слуг государя» и «дворян». Точно так же и в грамотах других княжеств младшие дружинники называются то дво­рянами, то княжескими слугами; так, в договорной грамоте новгород­цев с Михаилом Ярославичем Тверским, писанной в 1307 г., говорится: «Л в Вежицах, тяже, тобе, ни твоей княгини, ни твоим бояром. ни тво им дворянам сел не держати*. А в другой договорной грамоте того же князя с новгородцами, писанной в 1295 г., говорится: *А чего будет ис-кати мне и моим бояром и моим слугам у новгородцев и новоторжцев и у волочан, а потому всему суд дати без перевода*. Здесь, очевидно, бояре противопоставлены дворянам, старшие дружинники — младшим.

Значение бояр. Старшие дружинники и при татарах удержали пре­жнее значение. Они, по памятникам того времени, являются советника­ми князя, спутниками его на войне и ближайшими участниками в уп-

272

равлении народом. Все высшие государственные должности в период та-торского владычества поручались старшим дружинникам или боярам. Так, например, они по разным делам ездили в Орду вместе с князьями, а впоследствии одни вместо князей. В 1360 г. московские бояре выпроси­ли у хана великокняжеский московский престол малолетнему Дмитрию Ивановичу и удержали престол за Дмитрием Ивановичем во все время его малолетства, так что он во всех спорах с князьями тверскими и ря­занскими остался победителем. Точно так же московские бояре являют­ся самыми деятельными защитниками великого князя во время междо­усобия Василия Васильевича с Дмитрием Шемякой, продолжавшегося около 20 лет. Сами князья признавали за своими боярами очень большое значение. Так, Дмитрий Иванович Донской в своей духовной грамоте говорит о боярах: *Вы же есть обычаи моя и нравы знаете; перед вами родихся и возростах, с вами царствовах, отчину свою, великое княже­ние, держах двадцать и семь лет; с вами на многие страны много ше-ствовах, вами в бранях страшен бых, с вами великое княжение велъми укрепих, и мир и тишину княжению своему учиних, и державу отчины своея соблюдох, великую же честь и любовь к вам имех и перед вами горо­да держах и вели/сия волости*. При великом князе Василии Васильеви­че князья Ряполовские подняли на Шемяку всех удельных князей и со­брали войско, с помощью которого освободили от плена великого князя Московского и возвратили ему престол. Значение бояр и участие их в го­сударственных делах подтверждается и официальными памятниками. Так, из договорных грамот великого князя Семена Ивановича с братья­ми и Дмитрия Ивановича Донского с Ольгердом Литовским видно, что бояре принимали участие в сношениях князей друг с другом; а духовные княжеские грамоты почти все с боярскими подписями. В жалованных грамотах монастырям рязанских князей прописывались имена бояр, что показывает их значение как думцев князя. Кроме того, иногда князья поручали боярам разбирательство различных своих споров с другими князьями; так, Дмитрий Донской в своей духовной говорит: *А что вы­тягал боярин мой Федор Андреевич, на обчем рете Toe и Медын у смоль-нян, а то сыну же моему Андрею*. Таким образом, и официальные па­мятники, и летописи свидетельствуют, что бояре во время татарского владычества имели такое же значение, какое в предшествовавшее вре­мя имели старшие дружинники, а собственно московские бояре даже к большее.

Служебные права и обязанности бояр. Относительно прав и обязан­ностей старшие дружинники во время татарского владычества имели Двоякое значение: тогдашнее правительство смотрело на них, с одной сто­роны, как на служилых людей, с другой — как на жителей той или дру­гой области или уезда. На этом различии в значении старших дружинни­ков основывалось и различие их прав и обязанностей. На боярах, как на служилых людях, лежала, во-1-х, обязанность военной службы. Бояре

273

и вольные слуги были единственными воинами князей. Они «оставляли княжеское войско и по первому же зову кннзя должны был и являться к нему и отправляться с ним в поход под его знаменем и командой, хотя бы они жили и не в его княжестве. Во всех договорных грамотах того време­ни мы встречаем такое выражение: «А кто которому князю служит, но-лести ему с тем князем, которому служит». По свидетельству тех же гра­мот, военная служба была непременной обязанностью бояр, так что за уклонение от нее они подвергались наказанию и освобождались от нее не иначе, как только с дозволения князя. В поход бояре являлись со своими вооруженными слугами, со своими военными запасами и преимуществен­но на конях. (Среди боярских слуг, составлявших полни бояр, часто на­ходились и боярские дети, которые по бедности не могли служить князю непосредственно; они, поступая на службу к богатым боярам, получали от них вооружение, содержание и все необходимое для военной службы). Все права бояр, как служилых людей, обусловливались числом слуг, в сопровождении которых они являлись на службу к князю; боярин, имев­ший большее число слуг, пользовался и большим почетом от князя и по­лучал от него высшие должности. Так, о боярине Родионе Несторовиче, пришедшем в Москву из Приднепровья в сопровождении 1700 вооружен­ных слуг, в летописях рассказывается, что он был первым боярином у Юрия и Ивана Даниловичей. Иные же бояре получали от князей за свою службу целые города, доходами от которых они пользовались, пока со­стояли на службе у кннзя, давшего город; так, по смерт» Ольгерда неко­торые литовские князья со всей своей дружиной перешли на службу кня­зя московского (между прочим Патрикеевы) и получили в оклад многие города. Иные получали от князей вотчины в полную собственность, ко­торая оставалась за ним и и тогда, когда они переходили наслужбу к дру­гому князю. Во-вторых, вместе с военной службой бояре исполняли раз­личные придворные должности: конюших, дворецких, казначеев, лов­чих, ясельничих, стольников, кравчих и других. Впрочем, как мы уже сказали, каждый боярин был прежде всего военным, а придворные дол­жности были для него уже второстепенными, или собственно поручени­ями . Знатнейшие и довереннейшие из бояр заседали в княжеском совете или Думе; с ними князь рядил и решал государственные дела. Это было продолжением прежнего порядка, по которому старшие дружинники были «думцами» князя. Как в предыдущие периоды, так и в настоящий каждый старший дружинник уже по самому званию своему был думцем князя, и князья, не столько по доброй воле, сколько по обязанности, дол­жны были приглашать на совет свою старшую дружину. Далее, бояре участвовали в суде, даже в суде над князьями. Посольские дела также поручались боярам — через них князья сносились друг с другом, через них вели переговоры с иностранными государями и через них же отправ­ляли дань татарским ханам. В-третьих, бояре управляли городами и об­ластями в качестве наместников и волостелей. Служба этого рода дава

274

лась преимущественно в награду за их военную службу; но управление поручалось боярам обыкновенно на года и редко на два или на три года. Во время управления городами и волостями бояре получали так называ­емые кормы, которые были строго определены законом; далее, пользова­лись доходами от суда. Кроме того, каждый боярин во время своего на­местничества получал еще кормы на своих слуг, т. е. чиновников, помо­гавших ему в управлении городом и волостью. Выбор и назначение этих чиновников зависели от самого наместника.

Прав» бояр были следующие: 1) бояре, как свободные и по доброй воле поступившие на службу к князю, имели право оставлять ее по желанию во всякое время, даже в военное, и переходить на службу к другому кня­зю. Князья, как это видно из дошедших до нас грамот, не имели права удерживать бояр у себя на службе и препятствовать их переходу. 2) Боя­рам принадлежало право местничества. Это право состояло в том, что бо­ярские роды могли считаться друг с другом степенями службы по стар­шинству родов. По праву местничества для занятия какой-нибудь высшей государственной должности не требовалось ни заслуг, ни способностей, а только одно происхождение от старинного и знатного рода, и это право было так сильно развито за настоящий период, что его никак не могла ограничить княжеская власть: когда князь отдавал какую-нибудь выс­шую государственную должность члену незнатного рода, то все старшие и знатные роды считали себя оскорбленными (обойденными) и требова­ли удовлетворения от князя; в противном же случае они отходили к дру­гому князю. Так, когда к Юрию Даниловичу Московскому пришел боя­рин Родион Несторович и Юрий Данилович принял его с большим поче­том, то боярин Акинф Шуба, бывший до того времени первым боярином в Москве, счел себя оскорбленным этим. Он перешел к тверскому князю и стал воевать с Юрием Даниловичем. 3) Бояре, поступая на службу к князю, получали от него значительные поземельные владения, иногда вотчины, а большей частью поместья. В этих владениях бояре пользова­лись очень значительными правами: они были там полными распоряди­телями и нередко, не спрашивая князя, при помощи своих слуг, воевали с соседними владельцами, принадлежавшими к другим княжествам. Князья предоставляли боярам распоряжаться в их владениях совершен­но самостоятельно и не вмешивались в их дела; так, во всех договорных княжеских, грамотах мы встречаем такое условие: «а боярам и слугам в своих домах ведаться самим, а нам ся в них не вапупати *.

Права и обязанности бояр по владению. Относительно прав и обя­занностей бояр, как жителей известного уезда или волости и как земле­владельцев, надо заметить, что в этом отношении бояре и все служилые люди принимались не по службе их, а по поземельным владениям. В этом отношении бояре имели те же права и обязанности, какие имели и зем-Цы: на них, так же как на земцах, лежала обязанность тянуть судом и данью по земле и воде к тому городу, в уезде которого находились их

276

владения; точно так же относительно землевладения, податей и повин­ностей с земель, бояре со времени татарского владычества нисколько не отличались от земцев, ко зато права бояр в их владениях были очень ве­ликими. Им, во-первых, предоставлялось полное и независимое от кня­зя распоряжение своими землями; князья в это не вступались, как это видно из следующего условия, встречающегося во всех договорных гра­мотах того времени: «А бояром и слугам межи нас вольным воля; а домы им свои ведати, а нам ся в них не вступати». Нередко боярам, как зем­левладельцам, предоставлялось и право суда и управления над людьми, жившими в их владениях. Впрочем, это право было только привилегией некоторых из бояр, а не составляло необходимой принадлежности бояр­ского звания. Этим правом, как привилегией, пользовались и некоторые из общин; следовательно, оно зависело чисто от князя и не вытекало иа правбоярекого звания. (В нашей литературе было мнение противополож­ное этому, но это неверно.) Во-вторых, бояре были совершенно обеспече­ны относительно прав на твои имения, хотя бы эти имения находились во владениях другого князя, а не того, которому служит боярин. (Это право существовало, конечно, только относительно вотчин, потому что поместья бояре получали только на время службы тому князю, который давал поместье.) Неприкосновенность поземельной собственности и лич­ных прав бояр простиралась до того, что в случае обиды, нанесенной боя­рином в своей отчине князю, которому он не служил, суд над боярином назначался общий, т. е. как со стороны князя, которого он обидел, так и со стороны того князя, у которого он находился на службе. В-третьих, в самом платеже податей и в отправлении разных повинностей бояре и во­обще служилые люди пользовались большими преимуществами и льго­тами перед людьми неслужилыми: с бояр хотя и шли подати и они на­равне с земцами отбывали различные повинности, но в гораздо меньшем размере, чем неслужилые люди.

За все эти права и привилегии боярин по первому же зову князя дол­жен был являться на службу; в противном же случае он лишался своих прав и привилегий; а потому даже старые и дряхлые и вообще больные из бояр не освобождались от службы. Если какой-нибудь боярин не мог сам идти в поход или вообще явиться на службу, то должен был в таком случае выставить определенное число слуг или послать своего родствен­ника, который бы принял на себя его службу. Таковы были правила от­носительно службы вотчинников; относительно же помещиков существо­вали еще более строгие правила. Как скоро какой-нибудь боярин, имев­ший поместье, лишался возможности служить, то должен был сдать свое поместье сыну или другому родственнику, который бы мог исполнять его служебные обязанности; но если такого не находилось, то у него отбира­лось поместье. Исключение из этого было только одно — если помещик делался неспособным служить от ран, полученных на войне, то в таком случае поместье не отбиралось у него, а оставлялось ему на прокормление.

276

Права н обязанности вольных слуг. Вольные слуги или дворяне име­ли одинаковые права состояниям боярами. Они, во-первых, пользовались правом свободного перехода от одного князя к другому; так, в договор­ных грамотах князей мы постоянно встречаем такое условие: *А бояром и слугам межи нас вольным воля*. Во-2-х, вольные слуги подобно боя­рам могли иметь вотчины в разных княжествах, даже во владениях не тех князей, которым они служили. В-третьих, дворяне или вольные слу­ги пользовались доходами или, по старинному выражению, кармами от управляемых ими городов и волостей, а также получали поместья за службу. В-четвертых, со своих недвижимых имений вольные слуги обя­зывались платить подати по земле и воде, доказательством чему служит следующее условие, встречаемое в грамотах того времени: *А кто имет жити моих бояр и слуг в твоей отчине и тебе их блюсти, как и своих, и дань взята, как и на своих*. — В-пятых, подлежа платежу дани и суду do земле и воде, дворяне и вольные слуги в отношении к своим домаш­ним делам были независимы и свободны, и князья не вмешивались в их домашние распоряжения; в договорных грамотах князей говорится: *А бояром а плугам межи нас вольному воля, а домы своя ведают сами, а нам ел в них не вступати*. Таким образом, относительно прав и обязан­ностей вольные слуги были совершенно равны с боярами, — вся разница между ними состояла только в богатстве и знатности. Но тем не менее вольные слуги и бояре составляли два класса служилых людей, которые никогда не смешивались, но всегда были разделены, подобно тому как в предыдущем периоде младшая и старшая дружина. Но вместе с тем тот и другой класс составляли одно служилое сословие, свободно поступавшее на службу к князю и также свободно оставлявшее эту службу.

Дворяне или княжеские слуги участвовали во всех родах княжеской службы: военной, придворной, гражданской. В договорной грамоте Дмит­рия Донского с князем Владимиром Андреевичем, писанной в 1362 г., сказано: *А коли ти будет сести на конь со мною, и кто будет твоих бояр и слуг, где кто ни живет, тем быти под твоим стягом*. Но впро­чем, военная служба дворян не могла равняться службе бояр. Дворяне небыли главными предводителями и начальниками полков, и если ког­да и начальствовали, то очень незначительными отрядами; десятком или сотней. В числе обязанностей военной службы на дворянах лежала обя­занность, которой не знали бояре: это охранение русских границ со сто­роны татар. По пограничной линии русских владений тогда стояли го­родки, в которых дворяне содержали караулы или сторожи (поэтому и поместья дворян находились преимущественно в местностях, погранич­ных с татарскими владениями), делали станичные разъезды для наблю­дения за татарами, а в случае нападения татар давали знать воеводам, стоявшим с главными полками обыкновенно около Коломны или Каши-Ры. В службе гражданской дворяне могли занимать должности: рас-сыльщиков, недельщиков, сторожей при судах, сборщиков пошлин при

277

перевозах и на торгах, и вообще исправляли незначительные должнос­ти, за которые они пользовались определенными кормами. 6 придвор­ной службе дворяне исполняли также различные мелкие должности смот­рителей за разными припасами княжескими и лошадьми, а также при­нимали участие в княжеской охоте в качестве псарей, кречетников, сокольников и т. п. Таким образом, дворяне во всех родах службы могли занимать только незначительные должности; но им не был прегражден путь к высшим должностям; они могли переходить б высший класс слу­жилых людей и занимать высшие государственные должности. Переход в высший класс приобретался военной службой, а служба такого рода обыкновенно зависела от состояния служащего; кто имел более средств, тот скорее мог достигнуть и повышения по службе, потому что по прави­лам тогдашней администрации время от времени составлялись разбор­ные списки служилых людей. В этих списках отмечалось — за кем ка­кое имение и как кто конен, люден и оружен мог явиться ни службу. По­этому если оказывалось, что кто-либо из дворян имел большее число слуг, нежели боярин, то последний исключался из списка бояр и его место за­нимал первый. Вообще княжеские служилые люди не имели характера замкнутой корпорации: из дружинников они могли делаться земцами и наоборот; равным образом, из низшего служилого сословия можно было дослужиться боярского звания. Кроме исчисленных родов службы дво­рян, был еще род службы, принадлежавший им, — это служба так назы­ваемая приборная. Отличительным характером приборной службы было то, что за нее давалась земля не на вотчинном или поместном праве вла­дения, а на общинном. Город, который приглашал известное число слуг — пушкарей, пищальников, казаков и др. — отделял определенное про­странство своих земель, которые и отдавал приборным. Таким образом, приборные слуги составляли общину, владевшую своими землями сооб­ща. По прибору служили казаки, которые составляли собственно гарни­зон в пограничных степных городках и в то же время вместе с дворянами отправляли станичную службу; пушкари и пищальники, т. е. слуги, со­стоявшие при крепостных пушках и пищалях; воротники, т, е. слуги, державшие караул в крепостях; далее плотники, кузнецы и др., исправ­лявшие различные должности в крепостях. Все эти лица служили по при­бору и получали за свою службу землю, которой они владели на общин­ных правах.

Земщина. В первое время татарского владычества земщина остава­лась при прежних отношениях к князю и дружине, по-прежнему прини­мала участие в государственных делах и в сношениях князей друг с дру­гом и с Ордой. Так, в 1296 г. на съезде во Владимире перед судом ханско­го посла Неврюя, рядом с князьями Московским и Тверским против князей: Владимирского, Ростовского и Ярославского, стояли выборные от земщин — переяславской и суздальской. Даже есть известия, что та или другая нз земщик отправляли в Орду своих послов. Есть еще извес-

278

тие, что в 1262 г. земщины всех городов русских по решению общего веча поднялись на баскаков, татарских сборщиков податей. Хотя князья и уча­ствовали в этом восстании против татар, но они были увлечены приме­ром земщины и начало восстания принадлежало вовсе не им. Но такой порядок дел существовал только до половины XIV столетия. После это­го, особенно когда московские князья сделались первенствующими, уча­стие земщины в государственных делах значительно уменьшилось. Это­му ослаблению значения земщины особенно много способствовало сосре­доточение в руках князей, при помощи татар, огромных поземельных владений, когда, таким образом, князья совместили в себе государствен­ную власть с властью влиятельных земцев. Кроме того, ослаблению уча­стия земщины в государственных делах способствовало и то, что дела эти стали более сложны и запутаны, так что князьям было гораздо удобнее делать их одним или же при помощи своих слуг. К концу татарского вла­дычества земщина уже настолько лишилась своего значения, что за ней оставалось только право раскладки податей между своими членами; в самом же назначении податей и в определении их общего количества кня­зья уже не спрашивали мнения земщины. В этом отношении князья пос­ледовали примеру татарских ханов: как ханы наложили на земщину раз­ные подати, не спрашивал на это согласия самой земщины и предоставив ей только право разверстания податей между ее членами, так, вслед за ханами, и князья наложили на земщину свои подати, лишив ее права назначать общее количество податей и предоставив ей только право рас­кладки их. Но та же самая татарская дань, так много способствовавшая усилению княжеской власти, с одной стороны, сильно способствовала со­хранению многих прав земщины; именно: она поставила князей в га кие отношения к земщине, что они должны были ввиду собственных интере­сов защищать права земщины. Так, во-первых, татары, как мы JHaeM, брали дань с тех, которые были внесены в их податные переписи, с так называемых численных людей или числяков. Ясное дело, что в прямой выгоде князей было заботиться о том, чтобы число численных людей не уменьшалось, чтобы через это подати не были слишком обременитель­ны. Поэтому в договорных грамотах князей мы находим такое условие, по которому князья обязывались сообща блюсти численных людей, пре­пятствовать обращению их в рабы, не лишать их земель и т. п. Во-вто­рых, татарская дань падала на земли и на различные промыслы; поэто­му, чтобы дань не была слишком отяготительной, князья должны были заботиться о том, чтобы тяглые земли, т. е. такие, на которых лежали известные подати и повинности, не обращались в нетяглые. Во всех дого­ворных грамотах того времени мы читаем следующее условие: *А чис ленных людей блюсти, с единого а .земель их не покупати». Поэтому если ветяглый человек покупал тяглую землю, то должен был или внести в об­щинную казну такой капитал, который бы оплачивал процентами все по-Дати с купленной им земли, или же должен был вместе с тяглым тянуть

279

судом и данью, т. е. приписаться к тяглым людям, а если он не делал ни того, ни другого, то у него отнималась купленная им земля. Таким обра­зом, князья, стараясь охранять неприкосновенность земскж общин, тем самым способствовали сохранению прав земщины во многих отношени­ях в прежних границах.

Значение земщины. В первые сто лет татарского владычества и не­сколько позднее земщина имела еще прежнее значение. Она в это время была настолько самостоятельна, что имела свои войска, которыми на­чальствовали воеводы, выбранные самим же земцами. Это засвидетель­ствовано договорными грамотами князей; так, в договорной грамоте Дмитрия Донского с кн. Владимиром Андреевичем, писанной в 1388 г., сказано: *А московская рать, кто ходил с воеводами, те it нонеча с вое­водами, а нам их не примати*. Но при великом князе Василии Дмитри­евиче земские воеводы были отменены и московская земская рать стала ходить уже с воеводами великого князя. Так, в договорной грамоте Ва­силия Дмитриевича с Владимиром Андреевичем и во всех последующих договорных грамотах московских князей сказано: «А московская рать ходит с моим воеводой». Еще ранее Василия Дмитриевича Дмитрием Иоакновичем было положено прочное основание будущим преобразова­ниям земщины; он в 1374 г. уничтожил должность московского тысяц­кого (когда умер тысяцкий Василий Васильевич Вельяминов, то Дмит­рий Иоаннович не назначил нового тысяцкого) и таким образом лишил земщину главного представителя и руководителя. После уничтожения должности тысяцкого Василию Дмитриевичу было уже легко отменить и земских воевод и передать земские полки в ведение княжеских воевод. Все это имело своим следствием то, что лучшие и знатнейшие из бояр, не находя более в земской службе должностей, имеющих важное значение, волей-неволей должны были переходить в великокняжескую дружину, дабы вовсе не лишиться веса и уважения в народе и у князя. Ближайшие преемники Василия Дмитриевича, вероятно руководимые советами сво­их дружинников, продолжали идти по следам своего предшественника. Они так успели привязать к себе московскую земщину, что без всякого опасения могли дать ей значение, почти одинаковое с дружиной, и до того возвысить ее перед другими земгцннами, что служить по «московскому списку» для дружинников удельных князей и для земцев иных городов считалась привилегией и высшим почетом.

Таким образом, не уничтожая московской земщины и не касаясь многих исканных прав ее, московские князья сделали ее вернейшим ору­дием для усиления своей власти и для покорения земщин других рус­ских городов. Внимание московских князей к земщине имело своим след­ствием то, что все земщины русских городов искали случая поддаться Москве. Так, земцы нижегородские выдали даже своего князя послам московским. Тверская земщина поддалась также Москве после ухода своего князя в Литву; так было и в других городах, за исключением Be-

280

дикого Новгорода. Необходимым следствием такого порядка было то, что земщина и дружина незаметно очутились при одинаковых правах, так что ко времени Василия Васильевича Темного вопрос о том, принадле­жал ли кто к дружине или к земщине, потерял уже свое значение я его место занял другой вопрос: кто состоит на государевой службе и кто не состоит? Вследствие этого все жители Московского государства рлздели-яись на два главных разряда: на *служилых* и ънеслужилых людей.*, w это разделение стало главным основанием прав между разными класса­ми русского общества. В других княжествах постепенное изменение зна­чения земщины шло несколько иначе, но я не считаю нужным говорить об этих земщинах, так как они не остались самостоятельными, й подчи­нились Москве и приняли характер московской земщины; притом же и известий об этих земщинах мы имеем очень мало.

Устройство земщины. Внутреннее устройство земщины во время татарского владычества оставалось таким же, каким было до него. Хотя татары во время первой своей переписи русского народа и земель, в 1257 г., поставили везде десятников, сотников, тысягчников и темников и все устроили по своему монгольскому или кочевому порядку, но эти порядки не могли привиться в русском народе, жизнь которого сложи­лась при общинном порядке. Через какие-нибудь пять-шесть лет после этого, именно в 1262 г., произошел общий бунт всех русских земщин, ко­торые решились перерезать всех татарских чиновников и уничтожить введенные им учреждения. Таким образом, татарские учреждения отно­сительно внутреннего устройства русской земщины, по всей вероятнос­ти, применялись только при сборе дани в ханскую казну и то только до тех пор, пока эту дань собирали ханские чиновники, присылаемые в Рос­сию; но как скоро ханы поручили сбор дани русским князьям, то все та­тарские порядки на Руси были уничтожены, так что с первых годов XIV столетия ни в летописях, ни в официальных памятниках мы уже не встречаем известий ни о тысячниках, ни о темниках на Руси. Во всех до­говорных грамотах, дошедших до нас, мы находим свидетельства не о татарском разделении народа — на десятки, сотни, тысячи и тьмы, — но чисто русское распределение на одни сотни. Русская сотня представляла не численную единицу народонаселения, какой была сотня у татар, а была Делением народонаселения по занятиям. Так, в первой договорной гра­моте Дмитрия Донского с Владимиром Андреевичем, писанной в 1362 г., сказано: «Л которые люди потягли к дворскому, а черные люди к сотни  тых ны в службу не приимати»; или в другой договорной грамоте  же князей, писанной в 1388 г., говорится: *А которые люди к дворс­у, а черные люди к становщику, тых ны в службу не прииматиь. При татарах земцы по-прежнему делились иа горожан и сельчан. Но между горожанами, именно между торговцами, по летописям и разным официальным памятникам мы встречаем в Москве еще новое деление: на гостей, суконников, сурожан и купцов. Так, в договорной грамоте

281

1388 г. сказано: *А гости, и суконников, и городских людей блюсти ны с одинаго».л в договорной грамоте Юрия Дмитриевича Галицкого с ве­ликим князем Василием Васильевичем, писанной в 1433 году, сказано; «А что еемь занял у гостей и у суконников шесть сот рублев, ...и на ка-балах, еемь то серебро подписал*; или в летописи под 1379 г. сказано: «Поят же тогда князь великий с собою десять мужей: суролсан, eocmeU*. Сказать что-либо положительное об этом делении городских торговых лю­дей за настоящий период нельзя, так как это вполне выработалось уже в следующем периоде. Впрочем, на основании памятников следующего пе­риода можно, по крайней мере, определить сами названия торговых лю­дей. Так, гостем назывался тот, кто производил торговлю в разных горо­дах, суконниками назывались те, которые торговали сукном и вообще все те, которые веди торг с западом, откуда тогда получалось сукно; точ­но так же сурожанами назывались продавцы шелковых парчовых мате­рий и других дорогих товаров, получаемых с юга, преимущественно из Константинополя через Сурож (вероятно, генуэзская колония), находив­шийся в Крыму. Но какое значение имел каждый из этих классов — об этом мы ничего не можем сказать за настоящий период.

ГОРОДСКОЕ И СЕЛЬСКОЕ УСТРОЙСТВО

Уездные земли. Административное di-.ttnu? if мел». Финансовое деление земель

Во время татарского владычества на Руси города утратили свое пре­жнее деление на «старшие города» и «пригороды». Во всех владениях Руси города в это время сравнялись, исключая Новгород и Псков, где ста­рый порядок общественного устройства держался гораздо дольше, так как влияние татар в этих владениях было не так сильно, как в осталь­ных. В прочих «се владениях Руси значение многих городов утратилось само собой без всякого насилия. Причиной этого было то, что многие из тогдашних князей стали жить не в старших городах, как прежде, а в при­городах. Притом же в это время сформировалось несколько новых кня­жеств около младших и почти неизвестных до того времени городов; та­ковы княжества: Московское, Нижегородское, Тверское и другие. Напро­тив того, некоторые из старейших городов, такие как Ростов, Белоозеро, Суздаль и другие, снизошли на степень незначительных городов и лиши­лись своих самостоятельных князей. При таком изменении значения прежних русских городов, естественно, не могло быть места для старого деления их на старшие города и пригороды. Конечно, появлению такого порядка дел много способствовали и татары; но припомним, что еще в предшествующем периоде уже началась борьба между старшими города­ми и пригородами, например между Ростовом и Владимиром-Залесским.

По официальным памятникам устройство русских городов во время татарского владычества было следующее: городские земли делились тог-

282

да на черные и белые. Черными землями назывались те, которые состав­ляли собственность всей общины и которые община делила между свои­ми членами по участкам. К белым же землям принадлежали те, которые составляли собственность частного лица, или такие, которые давались служилым людям на время их службы. Так как последние земли уже не шли под общую раскладку податей я повинностей, то это влекло за собой другое деление городских земель — на тяглые или нетяглые или бело­местные. К тяглым землям принадлежали черные земли. Владельцы их несли все городские повинности; эти земли нельзя было ни продать, ни заложить. Оки хотя и переходили по наследству от одного члена общины к другому, но не составляли полной собственности. Владелец черных зе­мель мог продать их, но не иначе, как только такому же гражданину, как И он сам, т. е. тяглому человеку, так как община при этом ничего не те­ряла, но он не мог продавать их беломестцу, т. е. нетяглому. В то время существовало даже такое установление, что если нетяглый человек по­купал тяглую землю, то должен был или выкупить ее, т. е. внести за нее общине такой капитал, который бы оплачивал все подати с нее, или же должен был сам приписаться к тяглецам или черным людям; если же купивший черную землю не делал ни того, ни другого, то она отбиралась у него. Беломестные земли освобождались от платежа городских пода­тей и повинностей, потому что на них лежали свои особенные подати и повинности. Городские земли в административном отношении разделя­лись на дворы. Двор был единственной законом утвержденной единицей городских земель при соразмерении в раскладке податей и повинностей. Посему двор, общая единица меры, естественно должен был иметь одно определенное пространство земли для всего города и увеличить или уменьшить свой двор при посредстве частной сделки было невозможно: всякое увеличение или уменьшение двора могло быть сделано не иначе, как с разрешения городской общины и непременно влекло за собой уве­личение или уменьшение податей и повинностей. А от этого в древних административных книгах городские жители делились на владельцев двух, или трех и более дворов, на владельцев одного двора, или полдво­ра, или трети, четверти и даже 24-й доли двора. Кроме дворовых земель, отдававшихся в общинное владение, во владении городских общин были еще так называемые оброчные земли. Сюда относились разные угодья, торговые и промышленные места, мельницы, звериные, рыбные и др. ловли и т. п. Все эти земли и угодья, как непосредственная собственность городской общины, не могли состоять в частном владении и отдавались всей общиной частным лицам в оброчное содержание по условиям, ею предложенным. Оброчные статьи, собственно городские, носили назва­ние лавок, амбаров, палаток, шалашей, прилавок, полок и проч.

Уездные земли по населениюсвоему разделялись на слободы, села, де­ревни и починки; а по владению были черные, вотчинные, дворцовые, мо­настырские и поместные. Деление было бытовое, а не административное.

283

К каждой слободе, селу или деревне были приписаны пахотные земли, луга, леса, рыбные и звериные ловли и другие угодья. Слободы были те же села, но между ними было то различие, что слободы освобождались от общей раскладки податей и повинностей (слово «слобода» равнозначное со словом «свобода»). Они заселялись не земледельцами, а разными про­мышленниками: рыболовами, бортниками, бобровниками, ямщиками, псарями и др., которые были освобождены от поземельных податей и пла­тили свои особенные подати. (В Новгородской лемле подобные поселения назывались ярдки.) К слободам приписывалось по несколько деревень и починков, вероятно заселенных людьми одного с ними ведомства, т. е. одного промысла. Управлялись слободы особенными чиновниками, на­значаемыми князем, слободниками, рядом с которыми были выборные слободские старосты. Но судом и данью слободы тянули к тому городу, в уезде которого они находились. По владению слободы разделялись на дворцовые, вотчинные, владычные, монастырские, поместные и черные. Некоторые из слобод были очень значительны и имели характер горо­дов1. Жители слобод, хотя и тянули судом и данью к своим городам на­равне с волостными людьми, но так как они не были земледельцами, то разрубами и разметами своими не вкладывались в одну кость с сельчана­ми, но считались во всех раскладках податей только сами с собой. Села заселялись преимущественно земледельцами, и к каждому из них все­гда приписывалось по несколько деревень и починков, т. е. поселений, только зачинающихся. Деревни и починки по количеству населения обыкновенно бывали очень незначительны и не могли составить отдель­ной общины; поэтому они во всех разрубах и разметах складывались в одну кость с селами и составляли с ними одно целое; в селах же они име­ли и свою управу в лице старост, сотских и десятских. Отношения жите­лей сел, деревень и починков вотчинных, поместных, владычных и др. к своим владельцам были те же, какие существовали и до татарского вла­дычества. Точно так же и в селах и деревнях черных отношения жителей к земле были те же, какие и прежде, т. е. жители селились на общинных землях добровольно, с обязательством нести известные повинности, и оставляли свои земли, когда хотели. Распределение земель между общин­никами по приговору всей общины производилось следующим образом: обыкновенно перед переписью или после нее делались мирские сходки, на которых и распределялась земля, не в равномерном количестве для каждого из общинников, а сообразно с его средствами и состоянием. Во время татарского владычества доявилось новое деление земель, неизвес­тное прежде, — это деление на обжи и выти, по которому и делалась рас­кладка податей и повинностей. Те члены общины, которые могли обра-

В летописи под 1284 г. говорится о слободах, построенных в Курском княжестве баскаком Ахматом: *Сей жеАхмат сотвори себе две великих слободы и гоми себе людей много, и умножишася людие в cAoffodex тех, и быша тама теории и маете ры всякие, и быша те две великим слободы, яко грады великие*. (Ник. Ill, 78).

284

ботать более одной выти, получали две выти и более; а те, которые не мог­ли обработать и одной выти, получали известную долю ее. {Общинники, владевшие не целой вытью, а только ее долей, впоследствии стали назы­ваться бобылями.) Деление земель на выти было чисто административ­ное, введенное для более точного распределения их между всеми члени­ли общин и взимания с них податей и повинностей. На выти делились только пахотные и сенокосные земли; леса же, озера, реки с береговыми землями и другие угодья не подлежали разделу между общинниками, и ими владела община сообща. Этот порядок засвидетельствован в тогдаш­них писцовых и др. административных книгах.

Административное деление земель. В административном отношении земли делились на уезды, волости, станы, пятины, присуды, губы и погос­ты. Уездом называлась целая страна, приписанная судом и данью к одно­му городу. В уезде, кроме главного города, были пригороды, которые так­же имели городское устройство, и слободы. Как те, так и другие были при­писаны по управлению к своему уездному городу; так, по рязанским платежным книгам 7105 года в рязанском уезде значатся: Переяславль Ря­занский, Прокск, Ряжск и Николо-Зарайский монастырь. Слово уезд, в значении области или страны, имеющей свое особенное устройство, встре­чается в самых первых памятниках московской администрации. Так, в первой духовной грамоте Иоанна Даниловича Калиты сказано: «А там гою и иными волостьми городскими поделятся сынове мои; такоже ц мыты, который в котором, уезде*... В этой же грамоте есть намеки на то, что в московском государстве, при первых князьях из дома Невского, уезд имел равное значение с уделом; поэтому выражение: «который в котором уезде» значит: которые в котором уделе. А такое значение уезда ведет к заключению, что он в московском государстве и, вероятно, в других рус­ских княжествах'первоначально представлял отдельное, более или менее самостоятельное целое, имел своего князя, свои права и уставы. (Мы нахо­дим эти уставы и по присоединении различных уделов к Москве в устав­ных грамотах, которые давались московскими князьями разным уездам и волостям.) Таким образом, уезд был скорее бытовой единицей; админист­рация только воспользовалась его готовым устройством 'и не изменила в нем ничего. Средоточием и представителем уезда был всегда главный го­род, название которого носил и весь уезд. В главном уездном городе сосре­доточивались все власти, управлявшие уездом. Сюда присылались на ре­шение и утверждение уголовные дела; равным образом здесь же был суд и по всем другим делам. В уездном же городе велись записные книги всем землям и угодьям, находившимся в уезде, а также и списки всех уездных Жителей с обозначением, кто находится на службе и кто не находится, на какой земле живет: на вотчинной, поместной или черной, у кого какое се­мейство и сколько зя кем какой земли. По этим спискам и книгам дела­лась общая раскладка податей и повинностей и по ним же соображались ^е наряды на службу. В городе собирались большей частью все податные

285

сборы, и отсюда их уже отправляли в государеву казну. В городе же съез­жались все служилые люди перед отправлением в поход; здесь воеводы делали им смотр и знписывали их в свои смотряные книги с обозначени­ем, кто как люден, конен и оружен отправляется на службу.

Уездные или негородские земли делились на волости и станы. Эти единицы до некоторой степени были также бытовыми. Деревни первона­чально были очень малы; поэтому им нужно было примкнуть к какому-нибудь центру, — таким центром и были в Новгородской земле погосты, а в других местностях — волости и станы. Этим-то делением и восполь­зовалась администрация. Когда и кем устроены волости и станы в раз­ных княжествах — мы не знаем. Волости представляют более древнее де­ление уездов, стаяы же появились только со времени Иоанна Васильеви­ча Ш. В Московском государстве станы заменили с этих пор волости1. При этом, кажется, переменились только названии, а само устройство волостей оставлено то же, даже и прозвища их сохранились те же; так вместо прежних волостей: Сурожской, Инабожской, Корзеневской и др., мы встречаем станы: Сурожский, Икабожский, Корзеневский и др. Впро­чем, и само название волости не вполне заменилось новым; так, в Мос­ковском, Ростовском и Белозерском княжествах оба эти названия упот­ребляются одновременно и притом — как это видно из грамот того вре­мени — так, что иногда стан составлял часть волости и, следовательно, волость делилась па станы, а иногда, напротив, волость составляла часть стана'1. Волость, или впоследствии стан, составляла отдельную часть уезда и состояла из нескольких слобод, сел, деревень, приселков и починков, которые управлялись одним волостелем или становщиком. Раскладку по­датей и повинностей жители волости назначали сами, точно так же и пер­воначальный суд по всем делам лиц, принадлежавших к волости, произ­водился волостелем. Каждая волость была так отделена от другой, что в случае суда между двумя лицами разных волостей волостели должкы были судить с общего согласия друг с другом и делиться пошлинами от суда пополам. Даже в случае выхода девицы в замужество в другую во­лость назначалась особая пошлина, известная под названием «выводной куницы». При неотыскании убийцы дикая вира или головщина плати­лась всей волостью, на земле которой был найден убитый.

Пятины, присуди, губы и погосты. Это деление земель было собствен­но новгородским; в других русских владениях мы не находим подобного

1 Название волости встрочпется в грпмотвх первых московских кияэей; тян в ду­ховной гршоте Иоанна Даниловича Калиты мы читаем следующей: *Се Мл есмь сыну моему большему Семену: Можаеск со всими вомстьми. Ко помпу со всими во.чостьми...*.

- Так, в одно» белозерской официальной грамоте читаем- *Биц нам челом Вело jepcKuzo yeida, Заомрскат стана, Инабожской волости крестьянин Митька Дмитров*; напротив того, л каширской переписной кнте мы встречаем обрат­ное деление, в этой книес гонорнтся: *В Cn.io.vf некой полости станы; Архангель скии. Никольский а Ильинский*.

286

деления, и хотя некоторые из этих названий встречаются в других владе­ниях северо-восточной Руси (например, погост), но они здесь имеют совер­шенно другое значение, чем в Новгороде — скорее историческое, как оста­ток древности, чем административное. Пятиной называлась пятая часть новгородских владений; в каждой пятине было по несколько уездов, на­зываемых в Новгороде присудами, в каждом присуде по несколько погос­тов и волостей. Новгородские пятины имели следующие названия: Дерев-ская, лежавшая на границах Новгорода с Тверью; Обонеэкская — вокруг Онежского озера; Шелонская — по берегам Шел они и Ловати; Вотьская — по берегам Луги, и бежецкая — пограничная с Московскими и отчасти с Тверскими владениями. Каждая пятина делилась на две половины; число погостов в пятинах бы ло неодинаково. Нельзя утвердительно сказать, ког­да появилось в Новгороде деление земель на пятины, В новгородских ад­министративных актах пятины появляются не раньше XV века. Есть на­меки на то, что и гораздо ранее этого в Новгороде была такая группировка земель; так, в уставной грамоте новгородского князя СвятославаОльгови-ча говорится обОбонежском ряде, в котором полагается значительное число городов и погостов. Хотя число, а отчасти и названия этих городов и пого­стов не те, какие носят принадлежавшие к Обонежской пятине, но не дол­жно забывать, что грамота Святослава Ольговича была написана еще в пер­вой половине XII века. Губы и погосты в новгородских и псковских владе­ниях имели то же значение, какое в древних русских владениях волости и станы. Погосты преимущественно встречаются в актах новгородских, а губы — в псковских. Впрочем, не во всех псковских владениях были губы, а только в тех, которые были пограничны с новгородскими; в других же владениях Пскова были также погосты, Кем и когда было введено деление земель на погосты и губы — неизвестно; известно только, что погост был очень древним учреждением в Новгороде. Так, в грамоте Святослава Оль­говича, данной в 1137 г,, на десятину в пользу новгородской епископии, десятина разделена уже на погосты; погосты упоминаются уже на Онеге, в Заволочье и по берегам Белого моря. В Новгороде еще встречается деление на волости, ко это деление было не административное, а экономическое. В Новгороде волости значили то же, что в древности на Руси вотчины; они составляли крупные владения частных собственников; так, были волости княжеские, монастырские, частных владельцев. В новгородских админи­стративных актах встречаются еще ряды или рядки; так назывались по­селения, имевшие городской характер, но не имевшие значения городов и приписанные судом и данью к городам, на земле которых они стояли. Это были только зарождающиеся города; они были, большей частью, на судо­ходных реках и вообще на бойких местах, а потому в них была развита торговля и промышленность. Жители рядка признавались горожанами и носили название рядовичей, посадских людей. К рядкам принадлежала иногда и пахотная земля и разные угодья, которые сдавались ими на об-. Земля, находившаяся собственно под рядком, делилась на дворы, как

287

в городах, а не на четверти, как в селах, и раскладка податей и повиннос­тей рядовичей делалась также по дворам.

Финансовое деление земель. Все земли в северо-восточной Руси, го­родские и не городские, приведенные в известность, т. е. описанные и из-меренные при описании их для сбора податей и раскладки повинностей в ХШ, XIV и XV вв., делились: 1) на чети и сохи, 2) на выти и обжи и 3) на кости. Сохой на древнем административном языке называласьсамая боль­шая единица земли, признаваемая главной мерой при раскладке податей и повинностей. Время учреждения сох неизвестно. В московских админи­стративных актах в первый раз упоминается в жалованной грамоте Дмит­рия Донского Сергиеву монастырю, но в этом известии не указывается вре­мя учреждения сох. Как чисто финансовая мера соха означала только об­щую платежную единицу для сбора податей и раскладки повинностей по всему государству, а посему она не могла быть постоянной к одинаковой геометрической мерой земли, но часто изменялась по соображениям пра­вительства, сообразно с временем, государственными нуждами и т. и., со­образно с местностью, т. е. с отношением земли к народным промыслам, с качеством земли я, наконец, сообразно с отношениями поземельного вла­дения к государству. Во-первых, соха изменялась, смотря по времени или сообразуясь с нуждами государства. Грамота, данная новгородцами в 1437 году великому князю Василию Васильевичу на черный бор по новго­родским волостям, ясно намекает на это, В грамоте сказано: *а в соху два коня, а третья припряж, да тшан Кожевнической за coxy; невод за соху, лавка за coxy, плуг за две сохи, кузнец за соху, четыре пешци за соху, ла дья за две сохи, црен (дреном называется особенного устройства котел, упот­ребляемый для выварки соли) за две сохи, а кто сидит на исполовьи, на том взяти ,т полсохи*. Далее, в конце XV века, по завоевании Новгорода великим князем Иваном Васильевичем, мы видим неоднократную пере­мену в измерении новгородских сох; так, в одной новгородской перепис­ной книге в соху лоложеыо 3 обжи, а на обжу четыре коробьи или восемь четей, следовательно, в соху 24 чети, — а в другой новгородской писцовой книге в соху кладено 126 четей или четвертей; потом встречаем по 30 че­тей в новгородскую соху; такое же непостоянство в измерении еох мы встре­чаем и в других русских владениях. Во-вторых, соха имела неодинаковую меру, смотря по местности или по отношению земли к народным промыс­лам. В местностях земледельческих, где доходы жителей получалясь пре­имущественно с земли и где земледелие составляло главное занятие жите­лей, правительство расширяло пространство сох; в странах же ремеслен­ных или торговых, где промыслы были в меньшей зависимости от пространства земли, напротив, сокращало пространство сох я даже иног­да не делало никакого различия между сохами доброй, средней и худой земли. Так, в городах, посадах и рядках, как местностях преимуществен­но торговых и ремесленных, четвертная пашня вовсе не принималась в расчет при расписании сох, все финансовые расчеты правительства произ-

288

водились в них по дворам и промыслам и сами сохи измерялись дворами. В-третьих, соха соразмерялась с качеством земли. В этом отношении зем­ли делились на добрые, средние и худые; нормой для определения досто­инства земли служил доход, даваемый ею, причем неравенство доходов дол-ясно было произвести неравенство платежных единиц относительно их объема. Правительство, желая соблюсти, насколько возможно, единство в сборе податей и в то же время уравнять всех плательщиков, должно было прибегнуть к системе так называемого тогда «одобрения земель*, т. е. зем­ли неравные по своей доброте уравнивать посредством наддачи на сохи. Эта наддача производилась в средних землях на четвертую долю против добрых земель, а в худых на целую половину; а посему, если в сохудоброй земли полагалось 800 четвертей, товсоху средней полагалась 1000, а в соху худой — 1200 четвертей. Впрочем, это правило не везде соблюдалось в оди­наковой мере; так, в иных местностях для одобрения средней земли про­тив доброй назначалась шестая доля сохи последней, а для худой — тре­тья; иногда же на одобрение средней земли назначалась третья доля, а для худой — половина. В-четвертых, соха соразмерялась с отношениями по­земельного владения к государству. Мы знаем, что земли по владению раз­делялись на черные, вотчинные, поместные, монастырские и дворцовые, а посему и сохи имели такое же деление: они были черные, вотчинные, поместные и проч., и каждый из этих разрядов сох имел свое измерение. Причина этого заключалась в том, что разные права владения влекли за собой и различие в платеже податей и отправлении повинностей. Прави­тельство, не желая разнообразить сборную податнуюединицу, т. е. требуя, чтобы со всех земель собиралось номинально одно количество податей, по необходимости должно было ввести различную меру платежных единиц, т. е. для каждого разряда поземельных владений назначить особый объем сохи. Первое место по тяжести податей и служб занимали черные земли, как непосредственная собственность общины и государства. Черные сохи были мельче всех других сох; их максимум 600, а минимум 400 четей для доброй земли. Второе место по мелкости сох и тяжести податей с них зани­мали монастырские земли, не превышавшие в своей мере 700 четей в соху доброй земли и доходившие иногда до 200 четей. Эта близость монастыр­ских сох к черным была, кажется, одной из главных причин, по кото­рым правительство в прежнее время не делало никаких ограничений к распространению монастырских имений и к переводу в монастырское владение вотчинных владений. Значительной льготой перед монастырс­кими и черными землями пользовались земли вотчинные и поместные; их сохи были на целую треть крупнее высшей меры черных и монастыр­ских сох; а именно — в них полагалось по 800 четвертей доброй земли на соху, а средней по 1000 четвертей, а соха худой земли доходила до 1200 четвертей. Причиной столь значительной привилегии, очевидно, была служба помещиков и вотчинников, которую они должны были не­сти со своих земель по числу четвертей, и чтобы эта служба не была для

289

них слишком обременительной, правительство увеличивал» сохи вотчин­ных и поместных земель. Самый льготный класс земель составляли земли подклетные или дворцовые. По свидетельству писцовых книг, в дворцо­вых владениях в соху доброй земли полагалось 1300 четвертей; следова­тельно, с дворцовых земель оплачивалось податей слишком вдвое меньше сравнительна с черными и монастырскими. Такой льготой дворцовые зем­ли пользовались, конечно, потому, что на них лежали еще различные двор­цовые повинности, которые и без того составляли значительную тяжесть. Последний разряд земель составляли земли, так называемые тарханные или грамотничьи. Об этих землях мы не можем сказать ничего определен­ного, так как в них не было общей и постоянной меры сох и повинностей, а все это всегда зависело от государевой грамоты, на которой основывалось право владения землей. Здесь сохи увеличивались и уменьшались по воле государя для того, чтобы платеж с них был более или менее легко для вла­дельца, имеющего грамоту.

Сохи земель городских, посадских и рядеких изменялись Fie четями, а дворами. Здесь так же, как и в сельских землях, не было одинаковой и постоянной меры; гак, в иных памятниках мы находим, что в соху го­родской земли клалось 62 двора, в иных 392, в иных по 40 дворов луч­ших людей на 80 дворов средних людей и по 160 дворов молодших лю­дей. Разнообразие в разделении городских сох или вообще торговых и промышленных людей основывалась на различии их капиталов. На этом основании городские сохи делились: 1) на сохи лучших торговых людей; 2) на сохи средних людей (в сохе средних людей было вдвое больше дво­ров, чем в сохе лучших людей); 3) на сохи молодших людей (в четыре раза больше дворов, чем в сохе лучших людей); 4) на сохи«бобыличьи», 24 дво­ра которых равнялись одному двору лучших людей. При назначении сох городских и посадских принимались отношения, различные с теми, ка­кие прилагались к уездным землям. В селах земли составляли капитал и источник капитала, а в городах капитал составляли торговля и промыс­лы; поэтому и соразмерять их было невозможно. В промыслах и торговле все зависит от ума и оборотливости торговцев и промышленников — само­го разнообразного источника и условия капитала, поэтому и сохи по про­мыслам и торговле могли быть сравнительно самыми разнообразными. Сохи делились на доли, которые были утверждены правительством и по­стоянно оставались неизменными. Здесь основанием служило деление сохи на 2 и на 3, а поэтому было два разряда делений: половинные и третиые. К первым принадлежали пол-сохи ('/.,), четь сохи (Vj), полчети сохи ('/8), пол-полчети сохи {'Д*,) и пол-пол-полчети сохи 0/Ri); ко вторым: треть сохи (V;))t полтретя сохи{'/в)1 пол-полтрети сохиС/^)и пол-пол-полтрети сохи (Vjj)- Это определение долей правительством было необходимо, потому что частные поземельные владения не всегда составляли полные доли, а посему при раскладке податей и повинностей необходимо было знать, какая доля податной единицы падает на долю платежной единицы.

290

Общей условной единицей меры сох была четь или четверть. Основа­нием для принятия такой общей меры, вероятно, служило лрямое значе­ние сохи, которое первоначально могло быть отнесено к одним пахотным землям. Переносное значение, т. е. значение меры поземельного напита­ло и промыслов соха получила уже довольно поздно; но и при таком зна­чении сох главной основой их были только пахотные земли; прочие же земли, т. е. луга, леса и др. рассматривались только как прибавочные к пахотным. Эти последние, хотя также измерялись, но уже своей, особен­ной мерой; так луга измерялись копнами, а леса десятинами и верстами. Мерой пахотной земли было то количество хлеба, которое засевалось на ней; так, пространство, на котором засевалось четверть ржи, называлось четью. Понятно, что эта мера не была геометрической, а только пример­ной, но тем не менее она всегда была более или менее одинаковой; четь, но общепринятому правилу, равнялась половине десятины, как это видно из памятников того времени. Четверти, так же как и сохи, имели свои доли. Эти доли были следующие: осминник, т. с. половина четверти, пол-осмин-ника (1/,}, четверик (V8)> полчетверика (V16)t пол-полчетверика {1/э2}<пол' пол-полчетверика (VB1) и, наконец, малый четверик <*/1Вв). Кроме того, были еще доли третные: третник ('/^четверти), полтретника 0/6), пол-полтретника С/п), пол-пол-полтретника t1/E4> и малый третник О/^)-Третники еще разделялись на третники четвертные и третники осьмин-ные. Геометрически же земля измерялась десятинами, которые были в 80 саженей длиннику и 40 поперечнику, или квадратные — в 60 саже­ней длиннику и 60 поперечнику. В новгородских грамотах встречается мера сохи, называемая коробьей; эта мера по величине своей была оди­накова с десятиной; следовательно, в каждой коробье было по две чет­верти. При раскладке земли в чети или коробьи в наших старинных офи­циальных памятниках встречается обыкновенно такое выражение: эстолько то чети в поле, а в дву (полех) потомуж». Это выражение ука­зывает на трехпольную систему в старинном русском хозяйстве, как об этом ясно свидетельствует грамота великого князя Василия Иоаннови-ча, писанная в 1512 году, в этой грамоте говорится: *...ы ты бы ехал на Ергольское, да на ямском дворе хоромы велел поделати. да земли бы ecu отмерил к яму ямщиком на пашню и пожен на сено и ямским конем на выпуск, чья земля ни буди, которая пришла круг ялу, во всех трех полех по десяти десятин в поле, да 60 копен сена*. По этому свидетельству вы­ражение: «пять чети в поле и в дву потомуж» надо понимать так, что во всех трех полях пятнадцать чети. Поэтому и в нашем современном зако­нодательстве принято такое привило, что если у кого-нибудь будут очень Древние документы на владение землей, то каждую четь, значащуюся в чих, принимать за три чети или за полторы десятины. А поэтому и в со­хах число четей должно быть принимаемо втрое; так, если в сохе сказано 1200 четей, то, значит, здесь указывается только на одно поле, и посему тУт должно подразумевать: «авдвупотомуж»,т. е. что в сохе во всех трех

291

полях было 3600 четей. Что это было именно так, на это ми имеем дока­зательства в различных памятниках того времени. Для примера разбе­рем показание одной раздаточной тверской книги. В этой книге на соху положено 1200 четей худой земли, а соха разделена на 75 вытей, на выть жекладенопо 16 четей в поле и «в дву потомуж»,т. е. по 48 четей на выть во всех трех полях; следовательно, на соху приходилось прямо по 1200 че­тей в поле, а во всех трех полях — 3600 четвертей.

Мелкой платежной единицей пахотной земли была в московских вла­дениях выть, а в новгородских обжа. Выти, подобно сохам, не имели по­стоянной и одинаковой меры, но изменялись, во-первых, по отношению к времени или нуждам государства; во-вторых, по отношению к качеству земли; так, в Крестининской таблице в поместных землях на выть доброй земли положено 12 чет., на выть средней — 14, а на выть худой земли — 16 чет.; в-третьих, выти изменились по отношению поземельного владе­ния к государству, т. е. иное число четвертей на выть полагалось в помест­ных землях, иное в дворцовых, иное в черных и монастырских. Выть была платящая единица; она составляла долго, на которую раскладывалась по­датная единица — соха. Соха была отвлеченная, общественная податная единица, выть —определенная, хозяйственная, известного плательщика. Отношение между вытями разнокачественных земель было не такое, как между сохами; так, например, в поместных владениях на соху средней зем­ли против доброй земли полагалось наддачи четверть сохи, а для одобре­ния худой земли — полсохи, т, е. если соха доброй земли полагалась в 800 четвертей, то соха средней земли в 1000, а соха худой в 1200 четвер­тей; в вытях же для одобрения средней земли делалась наддача Увдоли доброй земли, а для одобрения худой — '/а доля выти доброй аемли; по­этому, если в выть доброй земли полагалось 12 четвертей, то в выть сред­ней — 14, а в выть худой — 16 четвертей. Причина неодинаковости пря-вил для расширения и сокращения сох и вытей заключалась в различии взглядов на те я другие. При назначении сох правительство смотрело на землю как на капитал, с которого должно получать доходы. При таком взгляде на предмет, естественно, главной целью при распределении сох было возможное уравнение платежных единиц соответственно получаемым с них доходам. При распределении же вытей правительство имело в виду не один поземельный капитал, но плательщиков с этого капитала. Выть составляла полное хозяйство и, следовательно, капитал владельца; таким образом, здесь нужно было уравнивать еще самих владельцев. Ёжели бы плательщики имели одинаковые средства и каждый из них жил на целок выти, то, конечно, лучше всего было бы держаться одинакового распреде­ления и для сох и для вытей, но средства плательщиков были далеко не одинаковы — иной из них владел целой вытью, даже двумя и тремя вытя-ми, другие же только половиной, третью и даже 1/п долей выти. А посему правило, прилагавшееся к распределению сох, было не всегда удобопрй-ложимо к распределению вытей; так, если количество вытей на соху поло-

292

ясить постоянно одинаковым для земли хорошего, среднего и худого каче­ства, то выть земли худого качества растянулась бы так обширно, что бед­ному было бы не под силу обработать ее, и наоборот: в краях, где земле­дельцы богаты и в силах обрабатывать большие пространства земли, слиш­ком мелкие выти сделались бы ненужным дроблением платежных единиц. А посему правительство при определении вытей должно было соразмерять величину их сколько можно ближе с силами земледельца. Отчего произош­ло, что иногда в землях, разных по качеству, выти были одинаковы, и на­оборот: в землях, одинаковых по раскладке в сохи, выти являлись неоди­наковыми. Иногда же при раскладке вытей значение сох даже вовсе упус­калось из виду, — именно, делалось обыкновенно так: пахотная земля, принадлежащая известному селу или деревне, писалась особой статьей, общим числом, сколько четей приходилось на целую деревню; выти же считались отдельно, своим чередом, через сложение долей, записанных за крестьянами. Выти и обжи имели одинаковые дроби с сохами, т. е. дели­лись на 2 и на 3, Это деление было следующее: от деления на два происхо­дили: полвыти, четь выти, пол-чети выти и т. д., от деления на 3: треть выти, полтрети выти, пол-полтрети выти и т. д. Правила для такого деле­ния постоянно оставались неизменными. Как сохи, так и выти с их под­разделениями имели еще общее название кости. Кость на тогдашнем ад­министративном языке означала разряд сох и вытей, одинаковых относи­тельно платежа податей и отправления повинностей, т. е. каждая кость имела общие разрубы и разметы; так, в одной грамоте того времени сказа­но: «велено чердынцам, уездным крестьянам, выборных, людям Чердынс-кий уезд для платежу денежных доходов расписать по писцовым книгам в выти и в сошное письмо порознь, по костям, кому с кем ближе в плате­же бытиь. При расписании земель на кости сначала обращалось внима­ние на качество сох, а с другой стороны — на состояние и промыслы пла­тельщиков. Поэтому сохи, равные по платежу податей, зачислялись в одну кость и имели общие разрубы и разметы, и наоборот — сохи, не подходя­щие под один уровень, писались отдельной, особой костью с теми, кото­рые с ними одинаковы; так, например, черные сохи не могли быть в одной кости с монастырскими, так как измерение тех и других было неодинако­во; от этого и произошло обычное в древних официальных памятниках вы­ражение: «быть в одних сохах с такими то», или: «с такими-то в одной кости быть не мочно*. Точно такое же различие наблюдалось и в отноше­нии к промыслам плательщиков. В этом отношении плательщики, состо­явшие даже в одной сохе, т. е. жившие на одинаковых землях, не могли верстаться между собой в податях и повинностях, если их промыслы были неодинаковы; так, например, земледелец не мог идти в размет с рыболо­вом, разрубы посадских людей не сходились с разрубами сельчан, и т. д. Посему люди, принадлежавшие к известной сохе и по своим промыслам ве подходившие под общий уровень с другими, находившимися в той же сохе, писались особой статьей, которая и называлась костью, и получали

293

от правительства определенную сошную выпись или выпись из общих пис­цовых книг уезда, в которой прописывались все дворы и земли, причисля­емые к известной кости; по этой же сошной все находившиеся в кости вер­стались между собой в податях и повинностях. При раскладке податей и повинностей принимались в расчет не одни промыслы, но и состояние пла­тельщиков; посему богатые члены известной сохи составляли особую кость, средние — особую, бедные также особую, из коих каждая имела свои раз­рубы и разметы. От этого бедные, в случае притеснения со стороны бога­тых, которые желали бы равняться с ними в податях и повинностях, обык­новенно говорили, что «намде с ними е одной кости быть тяжело, не по животом и промыслом». Вследствие такого распорядка жители делились: на лучших, средних и молодших; каждый из этих классов составлял осо­бенную кость, и при раскладке податей правительство назначало для каж­дой кости особенную меру; эта мера обыкновенно обозначалась количе­ством дворов на соху и принималась плательщиками в соображение при верстанье между собой. При таком распорядке богатым приходилось пла­тить больше, а бедным меньше. Так, по свидетельству одной платежной книги рязанского уезда по раскладке но костям лучшие люди платили с каждого двора 80-ю долю податной единицы, средние — 10-ю, а молодшие или бедные — 120-ю, и этими долями каждая кость уже версталась сама собой, без вмешательства правительства; в тогдашних грамотах обыкно­венно писалось: *а в государевых податях верстатися самим по живо там и промыслам». Для раскладки податей и повинностей на плательщи­ков велись особые книги, которые назывались писцовыми, переписными и окладными или обложными.

ЗАКОНОДАТЕЛЬНЫЕ ПАМЯТНИКИ ЗА ВТОРУЮ ПОЛОВИНУ ВТОРОГО ПЕРИОДА

Прибавление к Русской Правде. Намокании. Содержание его.Дванекйя Уставная грамота. Содержание ее. Псковская Судная грамота. Содержание ег. Новгородская Судная грамота. Содержание ее. Миековская Губная Запись I486 г.Содержание ее. Уставная Беламрекая грамота. Содержание ее

В этот период времени Русская Правда продолжала быть действую­щим законом, даже имела новые редакции конца XIII в. и XIV в., но эти редакции не представляют особенных изменений прежних законов и только доказывают, что Русская Правда оставалась общим законом для Русской земли. Редакция Русской Правды, относящаяся ко 2-й полови­не II периода, встречается в некоторых новгородских летописях, в раз­ных списках Софийского временника и отдельно в рукописях. По содер­жанию и по порядку статей редакция эта одинакова с прежними, но в ней есть несколько очень важных прибавлений, из которых видно, что она могла быть составлена не ранее татарского владычества. Прибавле­ния эти следующие: 1) в новой редакции помещена статья о том, что «суд­ным кунам росту нет», т. е. что деньги, о которых идет тяжба, процентов

294

не дают. Статья такого содержания могла появиться в законодательстве только тогда, когда в самом обществе довольно сильно развита необходи­мость брать в долг, а эта необходимость была особенно сильна во время татарского владычества, когда для уплаты татарской дани русский на­род должен был прибегать к займам, когда и сами князья входили в ог­ромные долги и когда дань с русских отдавалась ханами на откуп. 2) Да­лее следуют прибавочные статьи, относящиеся к скотоводству и земле­делию. Всего этих статьей 17. В них говорится о приплоде и цене приплода от разных домашних животных и о расценке годичной земледельческой работы. В первой из этих статей говорится о приплоде от 22 овец в про­должение 12 лет. Но этой статье от 22 овец в 12 лет должно быть припло­да овец и баранов 180,224 головы. Весь приплод этот оценивался в 45,055 грив, и 40 резаней, полагая за овцу по 6 ногат, а за барана по 10 ре-заней. Со всех приплодных овец и баранов положено 360,446 рун, а руны эти оценены в 7,208 гривен и 46 резаней, причем руно ценилось в резань. В следующих статьях говорится о приплоде и цене приплода от коз, сви­ней, кобыл и коров. Статьи эти, прямо относящиеся к расчетам о ското­водстве, могли быть заимствованы от народа кочевого, преимуществен­но занимающегося скотоводством, а таким народом были монголы, которым, конечно, для более точного сбора дани нужно было высчитать число голов скота в России. Очевидно, этот памятник должен быть отне­сен к первым 100 годам татарского владычества. 3) Далее следует статья о приплоде и цене приплода от пчел. В этой статье от 2 роев пчел в про­должение 12 лет положено приплоде со старыми пчелами 256 роев, по­лагая по одному рою в год. На деньги это оценено в 128 гривен, полагая по по л гривне за рой. 4) За статьей о пчелах следуют 7 статей о росте или прибытке от разного хлеба и сена. Статьи эти имеют интерес историчес­кий, как памятники состояния земледелия на Руси во время татарского владычества. В 1-й статье этого отдела сказано, что на два плуга ржи се­ется 16 кадей, а на одно лето прибытка на два плуга 100 копен ржи, а на 12 лет — 1200 копен. Во 2-й статье рассчитывается, что 40 копен немо­лоченой ржи прибытка 20 копен на один год, а на 12 лет — 4660 копен. В 3-й статье делается расчет прибытка от кемолоченой полбы; по этой ста­тье от 15 копен полбы прибытка 7 копен на один год, а на 12 лет — 1750 копен. В 4-й статье рассчитано, что от 21 половника молоченого овса прибытка на одно лето 11 половников, а на 12 лет — 2863 половника. В 5-й статье от 6 половников молоченого ячменя прибытка рассчитано 3 половника на лето, а на 12 лет— 711 половников. В 6-й статье сделан общий расчет всего исчисленного в предыдущих статьях хлеба, молочено­го и немолоченого, и высчитана цена его на тогдашние деньги. По этому Расчету прибытка от немолоченого хлеба в 12 лет положено 7610 копен, полагая прибытка от 2 копен третья, а прибытка от молоченого жита, овса и ячменя в 12 лет — 3574 половника, полагая от 2 половников третий. Все Это в общей сложности оценено на тогдашние деньги в 179,394 гривны

295

и 31 резань, В 7-й статье полагается прибытка от 5 стогов сена в 12 лет 60 стогов, что оценено в 60 гривен, полагая по гривне за сгог. 5) За этими статьями помещена статья о расценке годичной земледельческой рабо­ты. Статья эта стоит под заглавием: «О сиротьем вырядко. Сиротами в древней Руси назывались все бедные, не имевшие своего хозяйства и за­нимавшиеся работами по найму, а вЫрядком называлась такса цены на земледельческую работу. В этой статье сказано: *А жонкис дчерыо, тел страды на 12 лет, по гривне налета, 20 гривен и 4 гривны кунами». Это, конечно, была такса, ниже которой нельзя было оценнвоь работу. Ста тья эта весьма важна в историческом отношении; она указывает на раз­витие вольнонаемного труда, который был настолько силен, что законо­дательству нужно было определить его цену. Значит, работы рабов было недостаточно для тогдашнего земледелия, и в рабочее время, кроме за­купов, которые по условию с владельцем должны были работать на него, землевладельцы должны были принимать работников. Сгатьи о доходах от земледелия свидетельствуют, что во время татарского владычества земледелие на Руси приняло определенные и правильные формы, по ко торым правительство могло определить приблизительную меру доходов с земли, а это свидетельствует о значительном развитии земледельчес­кой промышленности и о том, что правительство собирало подати сооб­разно с доходами и капиталом плательщиков. Подушной подати еще не было, и тогдашнюю подать составляли собственно проценты с дохода я капитала.

Кроме рассмотренных здесь прибавлений в настоящей редакции Рус­ской Правды есть еще два прибавления. 1-е из этих прибавлений состав­ляет статья, которая озаглавлена так: «О городекых моапех осменникы поплата*. Эта статья в некоторых списках прямо названа уставом Ярос­лава Владимировича, но, очевидно, ее нельзя отнести ко времени Ярос­лава. В ней описываются такие местности в Новгороде, каких в Яросла-вово время еще не было там; так, в настоящей статье сказано, что пла­тить за мостовую жителям *...от Бискупли улицы с Прусы до Бориса и Глеба*. Известно, что Борис и Глеб в Ярославово время еще не были ка­нонизованы, и следовательно, во имя их тогда еще не могла быть постро­ена церковь, и притом достоверно известно, что церковь Бориса и Глеба в Новгороде была построена уже в XII в.; ясно, стало быть, что в законода­тельстве Ярослава не могло появиться подобное выражение. Далее, в на­стоящей статье встречается такое выражение: «.„софияном до тысяць кого, тысяцъекому до вощник, от вощник посаднику до великого ряду, от великого ряду князю до Немецкого вымола, немцем до Ивана вымо ла, готом до Гелардова вымола, до задняго*. Из этого выражения видно, что здесь говорится не о Ярославовом времени, названия: «Немецкий вы­мол», «Геральдов вымол» и «готы» — могли появиться не раньше XII в., потому что немцы, как известно, начали торговать в Новгороде только с XII в. А названия новгородских сотен, помещенные в этой статье, прямо

296

указываю!1 ни время тверского князя Ярослава Ярославича, княживше­го в Новгороде в ХШ в. Названия эти следующие: «...Олексена ста, Ра-тиборева ста, Кондратова стя, Романова ста, Сидорова ста, Гавриловя ста». В летописях ХШ в., именно между 1268 и 1272 гг. встречаются имена всех тех бояр, от которых получили свое название новгородские сотни, упоминаемые в настоящей статье: Олекса, Ратибор, Кондрат, Ро­ман, Сидор и Гаврило; поэтому появление статьи надобно отнести к это­му времени. Очевидно, что это указание не точное, а только приблизи­тельное; определенно же можно сказать о настоящей статье только то, что она появилась во время татарского владычества, именно в конце ХШ столетия.

2 е прибавление. После устава о мостах в настоящей редакции Рус­ской Правды есть еще следующая приписка: Юже утяжут в муке, а посидит у дворянина, 8 ногат за ту муку, а у колокольницы бьют кну­том, а за ту муку 80 гривен*. Эта приписка совершенно не входит в счет статей Русской Правды; она, очевидно, не принадлежит собственно к Русской Правде, а попала в нее случайно, и притом в позднейшее время, потому что ни в одном русском законодательном памятнике до 1497 г. не упоминается о наказании кнутом. (Впрочем, в договорной грамоте Нов­города с немцами упоминается кнут, именно: в ней говорится, что нем­цы предложили новгородцам ввести наказание кнутом, но новгородцы отвергли такое предложение.) Нет спора, что во время татарского влады­чества кнут был в употреблении на Руси, но он употреблялся татарами, а не был установлен русским законом. Вот и все прибавления, которые во второй половине 2-го периода были помещены в Русской Правде. Все эти прибавления относятся к гражданскому праву; по уголовному же праву sa это время не сделано было никаких прибавлений к Русской Правде.

Номоканон. Водно время с Русской Правдой и дополнительными к ней узаконениями в продолжение 2-й половины II периода действовал греческий Номоканон или Кормчая. Этот период времени, как мы знаем, был самым деятельным в истории русского законодательства, так что все узаконения этого времени развивались и изменялись очень быстро; по­этому и Номоканон в это время постоянно изменялся и пополнялся но­выми узаконениями. Русские митрополиты, бывшие большей частью из греков, часто привозили с собой или выписывали из Греции различные Церковные узаконения, частью на греческом языке, а частью в болгарс­ких переводах. Кроме того, и в самой России Номоканон в течение 2-й половины II периода сильно изменился: он пополнился правилами чис­то русского происхождения, составленными на церковных соборах рус­ских епископов или же написанных русскими митрополитами по поводу частных церковных вопросов. Таким образом, Номоканон на Руси мало-помалу получил свой особенный характер, отличный от греческого; в него ^шли, кроме греческих узаконений, и церковные правила, составлен­ные русским духовенством, и Русская Правда и другие законодательные

297

памятники древней Руси. Этот постоянный рост кормчей, и притом рост, обусловливаемый не одной греческой жизнью, но и русской, делает ее весьма важным законодательным памятником; поэтому мы, хотя в са­мых общих чертах, должны рассмотреть ее содержание.

Кормчая (Кормчая по русским рукописям большей частью имеет та-кое заглавие: «Книга, глаголемая Кормчая, рекше правило закону гре ческам языком — номас канон* ■— это перевод греческого слова * номо­канон», перевод, впрочем, не бессмысленный, хотя и неточный) дошла до нас во множестве списков и состав ее по этим спискам большей частью неодинаков, но тем не менее все статьи, входящие в нее, можно разде­лить на 6 отделов. В первом отделе русских Кормчих большей частью по­мещается: «Слово о святых вселенских соборах, где, когда и почему кс торып собор был собран*. Это краткая история вселенских соборов без изложения их правил. Она и в печатной Кормчей, изданной при Алексее Михайловиче, поставлена первой статьей. Кроме вселенских соборов, s ней ло некоторым рукописям кратко упоминается к о поместных собо­рах греческой церкви, с показанием, когда и почему они были созывае­мы. Во втором отделе полагается изложение правил апостольских и оте­ческих по толкованию дьякона Алексея Аристина, законохранителя и эконома константинопольской церкви, известного византийского зако-нотолковатедя XII в. Это изложение начинается приведением апостоль­ских правил и их изъяснением; потом следуют правила соборные и их. толкования. В иных рукописях правила эти излагаются более или менее вполне по сборнику известного византийского законоведа Зоиары, а в иных сокращенно по Аристину; толкования же правил помещаются пре­имущественно Аристиановы. В иных рукописях вместо Аристиановых толкований помещается собрание законов константинопольского патри­арха и законоведа Иоанна Схоластика, разделенное на 50 титл, а в иных — Номоканон патриарха Фотия, разделенный на 14 титл. — Тре­тий отдел составляют «правила Насилия Великого», относящиеся к цер­ковным законам. Эти правила собраны из разных посланий Василия Ве­ликого; их 91 правило. В некоторых рукописях в этом отделе вместе с пра -вилами Василия Великого помещены правила церковные и др. отцов и учителей церкви. Все эти правила размещены в рукописях неодинаково, так что их нельзя подвести под один порядок. — Четвертый отдел состав­ляют нерковно-гражданские узаконения греческих императоров. Они б наших Кормчих известны под следующими названиями: 1) «Заповеди царя Юстиниана, или от различных титл, рекше граней, царя Юсти ниана новых заповедей главы избраны различны*. Так оглавляются в Кормчей различные статьи, извлеченные из Юстиниановых новелл пат­риархом Фотием в его Номоканоне. 2) * Юстиниана царя 6 собора узако нение, коего подобает поставляти в епископы и клирики». Это собствен­но отрывок из Юстиниановой новеллы о постановлении епископов и кли­риков. 3) «От книг божественных повелении блаженных кончины

298

]Остиниана различныя заповеди, правил 87», Этот сборник приписыва­ется Иоанну Схоластику, В нем помещены узаконения о церковном уст­ройстве, управлении и имущества. 4) «Леона царя премудрого и Констан­тина верного царю главазны о совещании обручения и о образех и о инех различных винах*. Так здесь названа эклога императора Льва Исавря-яинд и Константина Копронима, изданная 739 - 741 гг. Здесь, кроме уза­конений о браке и о гражданских обязанностях врачующихся, помеще­ны узаконения об опеке, об освобождении рабов, о займах, о залогах, о дарах, о завещаниях, о наследстве без завещания, о наймах, о свидете­лях и о разных преступлениях. 5) «Законы градскаго главы различны в 40 гранях». Под этим заглавием в Кормчей помещены в переводе статьи Прохирона Василия Македонянина. 6) *Новая заповедь царя Алексея Комнена». Она составляет первую статью 43 главы печатной Кормчей, В ней говорится об уравнении брака рабов с браками свободных, имен­но — чтобы браки между рабами совершались по тем же церковным пра­вилам, как и браки свободных. Это первое узаконение христианского царя о признании брака рабов. 7) «Царя Алексея Комнена от новых за-паведейъ. Так названы две новеллы Алексея Комнена; в них помещены узаконения о браках. 8) * Изложение бывшаго церковного соединения при Константине и Романе в лето 6428*. Под этим заглавием в наших Кор­мчих помещены постановления о третьем и четвертом браке, сделанных на соборе в Константинополе в 920 г. при императорах Константине и Ро­мане. В этих постановлениях отвергается четвертый брак, а для третьего назначаются годы, старше которых брак не может быть совершен. 9) Ста­тьи *об усыновлении и братотворении, о браке и степенях родства, вос­прещающих супружество». Статьи эти явно византийского происхожде­ния, но в подлиннике они еще не открыты и только отрывками попадают­ся в материалах, напечатанных в «Jmgraeeo — romanuni» Левенклавия. В печатной Кормчей они помещены под заглавием «О тайне супруже­ства, си есть законнаго брака и о беззаконных брацех, или взбраненных». К этому же отделу по некоторым Кормчим принадлежат еще две статьи. Первая статья озаглавлена так: «Закон, данный Богом Моисею», или « Из­брание от закона Богом данного Израильтянам Моисеем о суде и прав­де». Так названо в Кормчей извлечение из Моисеевых книг: Исход, Ле­вит, Числа и Второзаконие, извлечение, заключающее гражданские уза­конения. Вторую статью составляют уже известный нам «Закон Судный Аюдем», или так называемый «Судебник царя Константина*. Пятый °тдел в русских Кормчих составляют разные церковные и гражданские Узаконения русских князей. Сюда относятся: 1) *Устав князя Владими­ре, крестившаго Русскую землю, о иерковных судех и десят инах»; 2) *пра вило о церковных людех, о десятинах и о судех епископских, о мерилах гРйдских и о прочих вещех о Владимира же; 3) Устав Ярославв «о судех цер к°вныхъ; 4} «Суд Ярославль Володимирич Правда Русская»; 5) Устав князя новгородскаго Святослава о десятинах, данных новгородской

299

софийской церкви. Кроме этих узаконений, изданных собственно кня­зьями русскими, здесь же помещены и памятники, изданные русским духовенством. В числе этих памятников мы находим: 1. ъСлово святых отец 165 о обидящих церкви саятыя*. Почему так озаглавлена эта ста­тья и о каких отцах здесь говорится — этого наука еще не знает. В этом Слове за похищение церковных вещей и за грабеж монастырских и цер­ковных имений полагается взыскивать вчетверо, а противящихся тако­му взысканию и производящих церковный мятеж — сжигать, а дома их и все имущество передавать в церковное владение. Это узаконение, как видите, не русского происхождения — на Руси не было обычая наказы­вать сожжением. Да оно и не могло быть иначе, потому что прежде на Руеи христианства не было, следовательно, у ней и право церковное не могло скоро выработаться; поэтому ей естественно было делать заимство­вания по церковному праву у Византии. Нет никакого сомнения, что этот памятник очень древнего происхождения; в заглавии его сказано: * уста­новлено первыми князьями»; следовательно, он прямо откосится к вре­менам Владимира или Ярослава. Вероятно, он современен Русской Прав­де, потому что и во время ее издания были, конечно, церковные грабите­ли и тати, но в ней нет ни одного узаконения против церковных татей и грабителей, тогда как в то время было вполне необходимо подобное уза­конение. Известно, что в старое время, время беспрестанных войн и на­бегов разных кочевников, все приносили на сохранение все свое лучшее и более ценное в церкви, для чего и устраивались при церквях особые комнаты и подвалы, — значит, тогда тем более был необходим закон, ог­раждающий неприкосновенность всего хранящегося в церквях; таким законом и был, конечно, рассматриваемый нами памятник. 2. Далее в этом отделе помещаются главы «о послусех». Здесь узаконяется, чтобы не принимать в свидетели еретиков и рабов, и только в крайности, за. не­достатком свидетелей из свободных, в небольших тяжбах принимать сви­детельство боярского тиуна, который был рабом только по должности, и закупа. Ясно, что это узаконение не чисто русского происхождения, по­тому что в нем говорится о еретиках, которых в древней Руси не было. 3. «Вопрошение князя Изяслава, сына Ярославова, игумена печерского Феодосия о Латыне» (Латинской церкви). Здесь Феодосии, главным об­разом, исчисляет обряды и правила, которыми латинская церковь в его время отличалась от греческой. В заключение своих ответов Феодосии убеждает Изяслава строго держаться правил православной церкви, но в то же время убеждает его быть милостивым к иноверцам. 4. «Вопросы Кирика к епископу новгородскому Нифонту*. Здесь изложены разные вопросы Кирика, дьякона и законохранителя (Номофилакс) новгородс­кой Софийской церкви, относящиеся к церковному устройству. Некото­рые из этих вопросов разрешены Нифонтом, некоторые — другими епис­копами: Ильей, Иаковом и др.; а большая часть самим же Кириком. 5. *Иоанна, митрополита русского, нареченного пророком, правило цер

300

ковное к Иакову Черноризцу*. Здесь помещены девять правил, весьма живо изображающих как положение тогдашнего русского общества, так и характер церковного и гражданского устройства Руси. Первое из этих правил требует, чтобы больных младенцев крестить до 6 недель по рож­дении, не дожидаясь, пока они выздоровеют. Далее, в этом же правиле запрещается есть звероядину и удавленину, предписывается священни­кам внушать их прихожанам, чтобы они приобщались каждый год, со­блюдали посты, ие держали по две жены и не прибегали к волхованию и чародейству. Второе правило требует, чтобы священники были в подчи­нении у своего местного архиерея. Третье правило требует, чтобы не под­ставлять в поддьяконы и дьяконы неженатых. Четвертое правило гово­рит о построении церквей. Пятое дозволяет поставлять в священники того, кто поступил в монастырь, разведшись с женой. Шестое правило требует, чтобы князья не выдавали своах дочерей в чужую землю за ино­верцев. Седьмое правило дозволяет священникам входить в церковь и со­вершать богослужение в овчинном платье «ради холода» и предписыва­ет священникам, чтобы они не дозволяли своим прихожанам приносить жертвы колодезям, болотам и бесам и жить с женами без церковного вен­чания. Восьмое правило непокоряющихся священникам в правилах жиз­ни христианской повелевает отлучать от церкви. Девятое правило запре­щает священнослужителям присутствовать на бесчинных пирах, запре­щает продавать рабов-христиан иноверцам, излагает степени родства, в которых не допускается брак, запрещает монахам жить вне монастыря и заводить пиры в монастырях, предписывает священникам стараться об уничтожении между их прихожанами обычая жить с женами без цер­ковного венчания, повелевает, чтобы епископы не умножали церквей без нужды и строили их с согласия князя и, наконец, чтобы священнослу­жители не носили богатых одежд. 6. чПослание того же Иоанна, митро­полита русского к папе, архиепископу римскому о опресноках*. В этом послании Иоанн убеждает римского папу Александра III отказаться от разногласия с православной церковью». 7. * Кирилла, епископа Туровс-каго сказание о Черноризском чину*. Здесь помещены правила монас­тырской жизни, собранные Кириллом из разных уставов. 8. «Исправле­ние архиепископа новгородского Илии с белогородским епископом о за бытии вина и воды, иже не влити при службе*. 9. ^Послание Германа, патриарха константинополъскаго и с ним 6 греческих митрополитов к русскому митрополиту Кириллу 1 му а непосвящении рабов в духов ный сан». 10. *Правила Кирилла митрополита и епископов, сшедших ся на поставление владимирского епископа Серапиона». — Этими пра­вилами требуется, во-первых, чтобы епископы не поставляли священни­ков и дьяконов и игуменов «на мзде», т. е. чтобы не брали с них денег за поставление; чтобы прежде поставления наводили справки у соседей о жизни ищущих поставления и чтобы поставление не было тайным; во-вторых, запрещается поставлять в дьяконы и священники пришедших

301

из другого города, а также рабов, не получивших свободы; в-третьих, требуется, чтобы :т поставляемого поручались в его жизни духовный отец его и 7 священников, и не дозволяется поставлять в дьяконы моложе 25, а в священники моложе 30 лет; в-четвертых, предписывается, чтобы кре­щение совершалось везде одинаково; в-пятых, правила запрещают раз­ные языческие игры в праздничные дни, и особенно восстают против «боя дрекольем» и отказывают в христианском погребении убитым в таких боях; в-шестых, постановляют заботиться о соблюдении порядка при бо­гослужении и запрещают непосвященным входить в алтарь, читать Апо­стол и петь прокимны. Н.Того же Кирилла митрополита опоучение к попам*. В этом же поучении есть еще чобращение к князю*, которого Кирилл называет сыном Александра Невского и напоминает ему, чтобы он соблюдал десятины и суды церковные, которые узаконены в уставе Владимира Святославича. 12. Вопросы, предложенные Кснстантино польскому собору Феогностом, епископом Сарским и Полонским в 1301 г. Вопросы и ответы на них касаются преимущественно чина священное-лужения. Так, например, Феогност спрашивал на Константинопольском соборе: в какие дни Евангелие во время служения должно читать епис­копу? Можно ли одному священнику крестить, а другому читать молит­вы? Можно ли служить литургию в Великую Пятницу? Ежели епископ в болезни пострижется в схиму, а потом выздоровеет, то можно ли ему ос­таваться в сане и должности епископа? и т. п. 13. «Правила Максима, митрополита русского (написанные и 1305 г.), о среде и пятнице, о мя сопусте и о законном браце. 14, Грамота вел. кн. Василия Дмитриеви ча митрополиту Киприапу о судах церковных, дана в 1403 г. Этой гра­мотой великий князь подтверждает все права церкви по Номоканону и по уставам Владимира и др. русских князей. 15. Постановления вели кого кня.ш Ивана Васильевича, касающиеся церковных дел, изданные по совещанию с митрополитом Симоном.

Кроме того, в некоторых списках Кормчей встречаются церковно-юридические статьи, относящиеся к западной или литовской Руси. Сюда относятся: послание литовских епископов к всероссийскому митрополиту Фотию, коим они отрекаются от подсудности ему в духовных делах; ок­ружная грамота литовских епископов об избрании и посвящении киевс­кого митрополита Григория Цамблака; окружная грамота литовского ве­ликого князя Витовта об отделении киевской митрополии от московской; жалованная грамота короля польского Казимира III литовскому, русско­му и жмудскому духовенству, дворянству, рыцарям, шляхте, боярам и местичам о сравнении их прав с поляками (1457 г,); Судебник того же короля Казимира, данный Литве в 1468 г.; уставы, относящиеся к пра­вам литовского духовенства.

Наконец, в шестом отделе помещаются некоторые статьи не юриди­ческого содержания, греческие и русские; так, например, «Никифора, патриарха цареградскаго, летописец вскоре*, т. с. краткая летопись,

302

пополненная в России разными русскими известиями»; «Речь жидоес каго языка, переложенное на русское, неразумное — на разум*, т. е. объяснение еврейских слов, встречающихся в Св. Писанин; «Сказание, како Кирилл филосое состави азбуку по языку словенску и книги пере­веде от греческих на сяоаепский язык*; оот св. отец сказание о том, какая книги подобает, чести и каким не чести*; «Князя Владимира о крещении Русской земли и похвала ему*. Сюда же относится «Беседа полоцкаго князя Костянтина с епископом о тиуне* и многие другие статьи разного содержания. Все эти статьи в разных Кормчих XIII, XIV и XV столетий помещены не в одинаковом порядке и числе: иные Корм­чие сокращеннее, иные полнее, в одних помещены только греческие ка­нонические законы, в других — канонические и не канонические, в иных и греческие и русские статьи, а в иных болгарские и сербские. Вообще состав Кормчих, хотя носит на себе более или менее одинаковый харак­тер, по преимуществу — характер юридического сборника, но тем не ме­нее он очень разнообразен. В Кормчих русское духовенство, а может быть, и сйми князья, видели общий юридический кодекс законов не только цер­ковных, но и гражданских; к ним прибегали для решения разных юри­дических вопросов не только церковных, но и светских. При исчислении статей, встречающихся в Кормчих, мы видели не только Русскую Прав­ду, но и Литовский Судебник царя Казимира и разные привилегии его русскому духовенству, дворянству и др. классам западной или литовс­кой Руси; следовательно, в Кормчих, но месту, где они составлялись, по­мещались все местные узаконения, как светские, так и духовные.

Кроме редакций Русской Правды и Номоканона, мы имеем за насто­ящий период другие законодательные памятники, а именно: Двинскую уставную грамоту, Псковскую судную грамоту, Московскую губную за­пись и Белозерскую уставную грамоту. Эти особенно важны для нас, так как в них выступают новые понятия о праве, составляющие новый пери­од в истории развития русского законодательства.

Двинская уставная грамота. Двинская уставная грамота есть самый старейший после Русской Правды законодательный памятник. Они дана была Двинской области великим князем московским Василием Дмитри­евичем в 1397 году. В это время двиняне отделились от новгородцев, ко­торым они были подчинены и признали власть московского князя. Так как по присоединении двинян к Москве и суд у них должен был быть мос­ковский, то они вошли в сношение с московским князем, прося его дать им такой устав, который бы служил для них руководством в судных де­лах; результатом этих сношений и явилась настоящая грамота. Она отно­сится собственно к суду и доходам, какими имел право пользоваться в Двинской области московский великий князь. Суд по Двинской грамоте очень близок к Русской Правде, но вместе с этим она заключает в себе не­сколько более или менее важных нововведений в судопроизводстве. По содержанию своему Двинская грамота разделяется на следующие отделы:

303

1) о видах суда по уголовным преступлениям; 2) а порядке суда; 3) о под­судности и 4) о торговых пошлинах.

Отдел [. Первым видом суда по Двинской грамоте, так же как и по Русской Правде, ставится суд «е душегубстве*. Суд этот носит более или менее тот же характер, какой он имеет и по Русской Правде: суд по де­лам этого рода принадлежит княжескому наместнику и пошлины от та­ких судных дел удерживают прежнее название — вир, В ejiyvae убийства община должна была отыскать убийцу и выдать его княжескому намест­нику; если же община не могла отыскать убийцу, то дол?кна была пла­тить за него в княжескую казну дикую виру в 10 рублей. Таким образом, основные начала суда по Двинской грамоте те же, какие и по Русской Правде, т. е. суд па делам об убийствах принадлежал князю и дикая вира, в случае неотыскания убийцы, платилась в княжескую казну общиной. Впрочем, двинская грамота в этом отношении представляет много важ­ных нововведений, указывающих на развитие общественного устройства на Руси. Во-первых, по закону Русской Правды виры собирались особым княжеским служителем — вирником, который для сбора вир в опреде­ленное время разъезжал по волостям; по Двинской же грамоте сбор вир принадлежал наместнику княжескому. Во-вторых, по Русской Правде община платила виру и тогда, когда не отыскивала убийцу, и тогда, ког­да не хотела выдавать его; по Двинской же грамоте община платила виру только в случае неотыскания убийцы, но когда убийца был найден, то община должна была выдать его князю. Убийство раба по Двинской гра­моте, как и по Русской Правде, не считалось уголовным преступлением; в грамоте сказано, что ежели господин, наказывая, убьет своего раба до смерти, то виры в этом нет и убивший не выдается на суд наместника и не платит никакой пени. Из этой статьи видно, что значение рабов в кон­це XIV века было то же, какое и прежде, т. е. раб считался по-прежнему вещью или домашним животным. Ко второму виду суда в Двинской гра­моте относятся дела по побоям, ранам и бесчестью. Побои и раны по Двин­ской грамоте, так же как и по Русской Правде, разделялись на синяки и кровавые раны. За кровавые раны обидчик должен был платить в кня­жескую казну и обиженному 30 белок, а за синяки 15. Эта статья совер­шенно согласна с Русской Правдой, но удовлетворение за обиду и бесчес­тье бояр и боярских слуг в Двинской грамоте определяется иначе, неже­ли в Русской Правде. Мы знаем, что в Русской Правде относительно пени за бесчестье, раны и побои было такое деление: княжеский муж, отрок, людин и пр.; в Двинской же грамоте нет такого деления, а в ней удовлет­ворение за бесчестье или обиду боярина назначается по отечеству т. е. по знатности его; это указывает на существовавший тогда обычай у бояр ме­стничать, т, е, считаться заслугами предков и знатностью происхожде­ния. Ссоры или драки на пиру разбирались уже иначе, чем по Русской Правде. Именно: наместники и их слуги не имели права вмешиваться в ссоры и драки на пиру, если поссорившиеся на пиру же помирятся; но

304

если они не помирятся и выйдут из пира в ссоре друг с другом, то в таком случае подлежат суду наместника и платят ему пени «по кунице шер­стью», хотя бы они и примирились вскоре. Все споры и драки на пиру, в братчинах, разбирались обществом; все такие пиры всегда на Руси име­ли особые привилегии. К третьему виду суда по уголовным преступле­ниям относятся дела по нарушению и порче межей. Во взгляде на это пре­ступление в Двинской грамоте замечается много сходного с Русской Прав­дой; она так же, как и Русская правда, считает порчу межей самым важным нарушением прав собственности. Но только оба эти памятника расходятся в отношении пени, назначаемой за это преступление. По за­кону Русской Правды за порчу межей назначалась одна пеня в княжес­кую казну — 12 гривен; в Двинской же грамоте пеня эта разделена натри разряда: первый разряд пеней назначался за порчу межи в поле, принад­лежавшем одному селению, — за это испортивший межу платил барана или две ногаты; второй разряд пеней, в 30 белок, назначался за порчу межи, отделяющей поля двух разных селений; третий разряд пеней на­значался за порчу межей в княжеских землях, — за это полагалось пени «три сорока белок», т. е. 120белок. К четвертом;/ виду суда принадле­жат дела по покраже или воровству. Дела эти по Двинской грамоте суди­лись так же, как и по Русской Правде, — сводами. Как по Русской Прав­де хозяин, опознавший свою вещь, должен идти по сводам до настоящего татя, так и по Двинской грамоте он должен идти до так называемого чег-лаго татя, или до того владельца опознанной вещи, которые не мог отвес­ти свода указанием того, от кого он получил опознанную вещь. Как ви­дите, здесь основание и порядок суда одни и те же, какие и по Русской Правде, но относительно наказания за кражу Русская Правда и Двинс­кая грамота имеют большую разницу: по Русской правде за кражу поло­жена одна пеня — в 3 гривны, будет ли то первая кража или вторая, — по Двинской же грамоте продажа или пеня за кражу назначается раз­ная, смотря по тому, какая эта кража — первая, вторая или третья. За первую кражу вор платил цену украденной им вещи; за вторую кражу вора продавали в неволю, — в законе сказано: «ее другие уличат — про дадут его, не жалуяъ. За третью кражу вор подвергался повешенью; в законе прямо сказано: на уличат в третие, ино повесити*. Кроме того, в это время вошло в обычай, как предохранительная полицейская мера, клеймение воров после первой и второй кражи: ia татя всякого пятни ти», сказано в настоящей статье; это первое известие о клеймении; в пре­жних законодательных памятниках нет указаний на него. Закон Двинс­кой грамоты так строго преследует воров, что обвиняет в «самосуде», т. е. самоуправстве, и подвергает пени в 4 рубля того, кто, поймав вора, отпу­стит его, а не приведет к наместнику.

Отдел П. В этом отделе Двинской грамоты говорится, во-первых что истец или обиженный для удовлетворения в своем иске должен бить че­лом наместнику княжескому, чтобы он рассудил его с ответчиком или

305

обидчиком. По этому челобитью наместник вызывал ответчика к суду через двух лиц, назначаемых для этой цели — дворянина, слугу своего, и подвойского, выборного от земщины, иначе ответчик мог не явиться в суд. Во-вторых, дворянин и подвойский должны были привести ответ­чика в суд; но если ответчик жил далеко от наместничьего города, то мог не являться немедленно, а только представлял поручителей в том, что он явится в суд в известный срок, В случае же неявки ответчика по истече­нии назначенного срока, наместник не ждал его более и не делал ему вто­ричного вызова, а выдавал истцу так называемую правую бессудную гра­моту, по которой истец без суда признавался оправданным, аответчик — виновным. В-третьих, если ответчик по вызову в суд не мог тотчас явить­ся или представить поручительство в своей явке к известному сроку, то он немедленно арестовывался и заковывался в цепи. В-четвертых, в на­стоящем отделе Двинской грамоты говорится о разных судных пошли­нах. Пошлины эти были следующие: 1) наместнику или судье с винова­того от рубля полтина; 2) пошлина подвойскому и дворянину за вызов в суд; пошлина эта обыкновенно соразмерялась с расстоянием, какое нуж-нобыло проехать дворянину и лодвойскомудля вызова ответчика; 3) раз­ные мелкие пошлины, так, например, особая пошлина наместнику от пе­чати и дьякам от письма. В статье сказано: «А от печати наместником по три белки, а дьяком от письма от судные грамоты две белки».

Отдел III Двинской грамоты говорит о подсудности. В этом отделе определяется, чтобы каждый судился в своей области. Это правило осно­вывалось на общем законе того времени: $А судом и данью потянуты по земле и воде». Поэтому истец должен был бить челом тому наместнику, к области которого принадлежал ответчик, а ответчика из другого округа нельзя было ни взять на поруки, ни арестовать. Впрочем, такой порядок суда относился только к делай гражданским, в делах же уголовных был другой порядок, именно: убийца и вор с поличным судились на том мес­те, где совершили преступление, или самим великим князем, а не там, куда они тянут судом и данью по земле и воде. Выражение *вор с полич ным о означает преступника, пойманного на месте преступления; этот вор судился уголовным судом, а вор «в поклепе» — гражданским. Неприкос­новенность местного суда по Двинской грамоте была так велика, что даже великокняжеские пристава не могли вмешиваться в суд местного намес­тника. Впрочем, это было привилегией одних двинян, у которых намест­никами были лица, выбираемые из двинян же и которые, как только что подчинившиеся московским князьям, пользовались разными льготами. В других областях было не так: туда князь всегда мог прислать (или «вве­сти», откуда и произошло название *боярин введенный») своего чинов­ника и вмешиваться в дела тамошнего наместника. Но если наместник судил несправедливо, то на него можно было бить челом князю, В таком случае князь назначал наместнику срок для явки в суд, в течение кото­рого если он не являлся, то на него выдавалась истцу бессудная грамота.

306

Отдел IV. В нем говорятся о торговых пошлинах. Двинская грамота определяет собственно только пошлины с гостей, т. е. иногородних тор­говцев; двинские же купцы были освобождены от всех торговых пошлин. Пошлины с гостей Двинская грамота делит на два вида: первый вид со­ставляли пошлины в пользу нодвойского к сотского, т. е. земским смот­рителям, которым назначалось «с лодьи по пузу (по мешку) ржи», вто­рой вид составляли пошлины, взимаемые с двинских гостей, когда они отправлялись для торга в другие города. Гости эти платила с ладьи, если они отправлялись речным путем, * по два чу.т co.iu», а если сухим путем провозили свой товар, то платили *с вот по две белки*. О других торго­вых пошлинах в Двинской грамоте не упоминается.

Псковская судная грамота. Этот памятник — один из замечательней­ших после Русской Правды, но, к сожалению, он дошел до нас только в одном списке и то с большими пропусками, так что цельного представле­ния о нем мы не можем составить. Псковская грамота представляет пос­ледующую за Русской Правдой ступень в развитии русского законода­тельства. Хотя в ней есть много узаконений, указывающих на сходство ее с Русской Правдой, но тем не менее между этими двумя памятниками видна уже значительная разница. Время появления Псковской грамоты определить с точностью невозможно. В заглавии ее сказано, что она была написана на псковском общем вече в 1397 году «по благословению попов всех пяти соборов и священноиноков п дьяконов и всего божьего священ­ства». Но здесь год появления грамоты, очевидно, показан неверно. Из­вестно, что в 1397 году в Пскове было не пять, а только четыре собора. Псковские соборы имели значение церковно-политическое; в Пскове не было архиерея, а только его наместник, не пользовавшийся никаким зна­чением, — поэтому псковское духовенство нуждалось в единении, для чего и явились соборы. Несколько церквей составляли собор — церков­ную общину, имевшую свое управление и своих представителей в лице старост, избираемых как из духовных, так и из светских лиц; так до XV века было утверждено четыре собора. Появление же пятого псковс­кого собора относится уже к XV веку, именно к 1462 году; поэтому и вре­мя появления Псковской грамоты никак нельзя отнести к 1397 году, как сказано в ее заглавии, а необходимо предположить, что она появилась не раньше 1462 г. или 1463 г. Из самой Псковской грамоты видно, что она есть не что иное, как только окончательная редакция узаконений, издан­ных в разное время псковскими князьями; так в заглавии ее сказано: «Сия грамота выписана «.* великаго княля Александровы грамоты, из кпяж Костяшпиновы грамоты, и из всех приписное псковских пошлин (обычаев)*. Псковская грамота делится на две части, которые подразде­ляются на несколько отделов.

1 я часть псковской судной грамоты разделяется на три отдела.

И I отделе первой части перечисляются различные виды суда. По псковскому закону было пять видов суда: 1) суд князя и посадника; 2) гуд

307

псковских выборных судей; 3) суд владычного наместника; 4) братчин-ный суд и 5) суд веча. 1) Суд князя и посадника был одно и то же: ни князь не мог судить беа посадника, ни посадник без князя. Князь и посадник были представителями двух начал, неразрывно связанных, государствен­ного и земского. Суд княжеский и посадничий производился у князя на сенях нему подлежали головщина, татьба, бой, грабеж и разбой. В псков­ских пригородах суд по этим делам принадлежал княжескому намест­нику, который, впрочем, должен был судить в присутствии выборных от земщины посадников. 2) Суд выборных псковских, а по пригородам суд пригородских посадников и старост. Ему подлежали дела гражданские, как то: дела по займам, наймам, покупкам, наследствам и дела о позе­мельном владении. Впрочем, в последнем участвовал и князь; в грамоте сказано: *А коли имуть тягатся о земли, или о воде, а положат двои грамоты, ино одни грамоты чести дьяку княжому, а другие грамоты чести дьяку городскому». 3)Судвладычня или епископскаго наместни­ка (в Пскове не было своего епископа и псковская епархия зависела от новгородского епископа) производился как по делам церковным, так и по гражданским, когда они касались лиц духовных или вообще тех, ко­торые принадлежали к церковному ведомству. В этом суде не участвова­ли ни князь, ни посадник, ни земские судьи; впрочем, нельзя сказать, чтобы он производился совсем без участия светских людей; при нем все­гда находились два особых пристава, назначаемые от общества. Но по тяжбам людей церковных с нецерковными суд назначался общий, т. е. такие тяжбы разбирались, с одной стороны, князем с посадником или, судя по роду дел, городскими земскими судьями, а с другой — наместни­ком владычным, и доход от суда делился ими пополам. Владычный суд основывался на Номоканоне. 4) Суд братчины. Этому суду подлежали все дела и споры, возникшие на братчинном пиру; он производился вы­борным братчинным князем пира и судьями, которые судили на основа­нии исконных народных обычаев. Приговоры братчинного суда приво­дила в исполнение сама братчина. Впрочем, по настоящей грамоте брат-чииный суд был очень ограничен. Мы знаем, что ни на один суд в Новгороде и Пскове нельзя было делать апелляции, но братчинный суд не пользовался таким преимуществом; его решениям подчинялись толь­ко те, которые были согласны с ними, — недовольные же братчинным судом могли переносить свой иск в общие суды. 5) Суд веча. Относитель­но его в Псковской грамоте упоминается только то, что на этом суде не должен был присутствовать ни князь, ни посадник. Приговоры этого суда решались только волею всего народа; но какие дела подлежали ему, об этом в грамоте ничего не сказано. Очевидно, что ему принадлежали толь­ко дела высшие, касавшиеся всего Пскова, а может быть, и частные, но такие, которых не мог решить ни князь, ни посадник.

По Псковской грамоте суд, кому бы он ни принадлежал — князю ли с посадником или другим, пользовался таким уважением, что каждое

308

дело, решенное им, не подлежало апелляции и всякий приговор его все­гда был окончательным; в грамоте сказано: *А которому посаднику сес-ти на посадничество, ино тому посаднику крест целовати на том, что ему судит право по крестному целованию, а городскими кунами не ко-рыстовапшся, а судом не метится ни на когож, а судом не отчитись, а праваго не погуби/пи, а виноватого не жаловати; а без исправы челове­ка не погубит», ни на суду, на вечи... А не всудят в правду, ино Бог буди им судия на втором пришествии Христове. А тайных посулов не има-ти ни князю, ни посаднику*. Неприкосновенность того или другого суда так сильно высказывается в Псковской грамоте, что по ней посадник или судья, оставляя свою должность, должны были предварительно окончить все дела, начавшиеся во время их службы, и новый посадник не имел права вступаться в дела своего предшественника. Но псковский закон, признавая неприкосновенным суд властей, в то же время требовал, что­бы судьи были правдивы и беспристрастны. Обеспечение этого требова­ния псковский закон находит в присяге; а посему по Псковской грамоте каждый судья — посадник или князь, при вступлении в свою должность должны были целовать крест на том, что они будут судить в правду — виновного не оправдают, а правого не обвинят и не погубят и т. п.

Во II отделе Псковской грамоты говорится о порядке суда. Суд по Псковской грамоте начинался жалобой или челобитьем истца, или ис­ком самого общества в делах по преступлениям, на которые не было час­тных жалоб. По челобитью суд делал вызов ответчика через особых слу­жителей, так называемых половников или приставов, которые были двух родов — княжеские и земские; первые назывались дворянами, а вто­рые подвойскими. При каждом вызове в суд позовники непременно должны быть от обеих сторон — от князя и от земщины, иначе ответчик имел право и не являться в суд. Позовкикам назначалась особая пошли­на, называемая ездом или хоженым; количество этой пошлины соразме­рялось с расстоянием, которое должны были проехать или пройти позов­ники для вызова ответчика в суд. Впрочем, закон не обязывает истца по­сылать за ответчиком непременно официального позовника, а дозволяет ему в таком случае, если тог не соглашается идти за ответчиком за опре­деленную плату — нанять и постороннего человека и дать ему позывни­цу, т. е. грамоту, по которой ответчик вызывался в суд. Приставы или позовники, как княжеские, так и земские, должны быть люди честные и добросовестные и которые должны быть известны князю или посад­нику как люди, вполне заслуживающие доверия. Позывкица писалась княжеским писцом и к ней прикладывалась княжеская печать. Ежели же княжеский писец не соглашался писать позывницу за определенную законом пошлину, то позывница могла быть написана и ломимо кня­жеского писца и запечатана печатью церкви Св. Троицы. Получив по­зывницу, позовник отправлялся в том место, где жил ответчик, и там, у церкви перед священником и всем народом прочитывал ее. Сюда же

309

приглашался и ответчик, который по прочтении позывницы должен был объявить, что он в известный срок явится в суд. Впрочем, присутствие самого вызываемого при чтении позывницы не было обязательным для него и необходимым, и если бы он и не являлся, то было бы достаточно, чтобы позывница была прочтена у церкви перед священником и наро­дом. Если ответчик по первому вызову не являлся в суд, то на лятый день по истечении назначенного истцу выдавалась новая позывная грамота «на виновного» (ответчика). С этой грамотой позовники снова отправлялись к ответчику и, прочитав ее, уже не давали никакого срока ответчику, а прямо вели в суд. Но при этом позовники не должны были мучить и бить ответчика, равным образом и ответчик не должен был сопротивляться позовникам, а если он противился им и бил их, то за это подвергался уго­ловному суду. Если же ответчик по первому вызову от суда скрывался, то в таком случае на него выдавалась истцу бессудная, «правовая грамо­та», т, е. он без суда признавался виновным, а истец утверждался в своем иске и признавался правым. Правая грамота писалась княжеским пис­цом и к ней прикладывалась печать князя; но она могла быть написана и неофициальным лицом и скреплялась или печатью князя, или же печа­тью церкви Св. Троицы. (Эта церковь имела весьма важное значение в Пскове; здесь были особые судьи, поверявшие всех судей, и печать ее могла заменять печать князя.) По Псковской грамоте при истце и ответ­чике допускались в суд и адвокаты или, по-тогдашнему, пособники и стряпчие. Но этот институт не пользовался в Пскове большим доверием и допускался только с большими ограничениями, именно: пособничество на суде допускалось только в таком случае, когда истцом или ответчи­ком была женщина или малолетний, чернец, черница, или больной, ста­рый, глухой и т. п. При этом Псковской грамотой было постановлено, что один стряпчий не имеет права участвовать в двух делах в один день. Во всех же других случаях по псковскому закону строго запрещалось при­водить в суд пособников, для чего при дверях судебных палат всегда на­ходились два подверника — от князя и от земщины, обязанностью кото­рых было наблюдать, чтобы, кроме истца и ответчика, никто не входил в суд. За исполнение это обязанности подверники получали по одной день­ге с обвиненного. Если же истец или ответчик приходил в суд с пособни­ком, который врывался туда силой, то за это его «сажали в дыбу», т. е. заковывали в колодки и взыскивали пени рубль в пользу князя и 10 де­нег подверникам.

В III отделе Псковской грамоты заключаются статьи о судебных доказательствах и судебных пошлинах. Судебные доказательства по Псковской грамоте были различны, смотря по характеру и различию са­мих дел. Так, во-первых, в делах по поземельному владению судебными доказательствами считались: 1) показания старожилов и окольных лю­дей, 2) межевые знаки, 3) грамоты на право владения, 4) крестное цело­вание и, наконец, 5) судебные поединки или поле, если свидетели истца

310

и ответчика говорили розно и упорно стояли на своем. (В делах о позе­мельном владении поле между самим тяжущимися по псковскому закону не дозволялось.) Во-вторых, в делах по займам и поклаже судебными до­казательствами признавались: «доски» (то же, что у нас теперь конторс­кие или счетные книги), «рядницы» и всякие другие записи относительно займа или поклажи. Но каждая из записей только тогда имела законную силу, когда была написана при церкви Св. Троицы и когда копия с нее была оставлена *в ларе Св. Троицы». В подтверждение этих доказательств до­пускалось крестное целование, а также и иоле; впрочем, при закладе су­дебный поединок не допускался, а только крестное целование. В-третьих, в делах между господином и закупом судебными доказательствами при­знавались записи или контракты и. сверх того — показания свидетелей. В-четвертых, в делах по татьбе, грабежам и разбоям судебными доказа­тельствами считались показания свидетелей, крестное целование и поле. Чужеземцы, в случае иска по бою или грабежу, освобождались от пред­ставления свидетелей, но в таком случае тому, на ком они искали, предо­ставлялось или самому целовать крест, или заставить истца сделать это. От свидетелей во всех делах требовалось, чтобы они говорили «слово про-тиву слова» с теми, за кого свидетельствуют; в противном случае их свиде­тельство не признавалось свидетельством. Истец и ответчик имели полное право заявлять на свидетелей противной стороны подозрение; в таком слу­чае судьям предоставлялось прианаватьли подозреваемого свидетелем или не признавать. При доказательствах присягой или крестным целованием большей частью предоставлялось на волю истца: или самому целовать крест, или же требовать, чтобы это сделал ответчик.

Судебные поединки. По псковскому закону истцу пли ответчику ма­лолетнему, больному, престарелому, чернецу, чернице, попу, увечному и т. л. предоставлялось выставлять вместо себя на судный поединок на­емных бойцов. При судебных поединках в Пскове соблюдались некото­рые обрядности, именно: во-первых, они могли быть не иначе как в при­сутствии двоих приставов — княжеского и городского, которые брали за это с виноватого или побежденного 6 денег, если поединок состоялся, и 3 деньги, если поединщики мирились, не вступая в бой; во-вторых, по­бежденный на поединке платил пеню или продажу князю; в-третьих, если один из тяжущихся выставит за себя наемного бойца, то другой мог или сам идти на бой, или также выставить наемного бойца. Но сами тяжущи­еся во всяком случае, бились ли они сами или выставляли за себя наем­ных бойцов, перед поединком должны были целовать крест; в-четвертых, победивший на поединке, как доказавший правоту свою судом Божьим, признавался оправданным и брал свой лек, и сверх того, как победитель, брал с побежденного все то, в чем он вышел на бой; в-пятых, в случае спора между двумя женщинами, ни одна из них не могла выставлять за себя наемного бойца, а должны были сами выходить на бой. (В споре же с мужчиной женщина могла нанять бойца.)

311

Судебные пошлины. Судебные пошлины, по свидетельству Псковс­кой грамоты, различались по лицам, участвовавшим в суде, и по роду самих дел. Во-первых, князь и посадник получали отдел поразбоюи гра­бежу по 4 деньги, а от дел по поземельному владению по 10 денег; от пе­чати по всем делам князь получал по 1 деньге; с того, кто силой врывался в судебную палату, князь получал пени рубль. Во-вторых, судебные при­става, посылаемые для наблюдения за судебными поединками, получа­ли по 6 денег, если поединок состоялся, а если поединщики, став на поле, мирились, то— по 3 деньги. В-третьих, позовники, отправляемые для вызова ответчика в суд, получали *езду» по деньге на 10 верст, если от­ветчик вызывался по гражданскому делу; если же вызов делался по та-тебному делу, то позовники получали по 2 деньги на 10 верст. В-четвер­тых, княжеские писцы от позывницы и от бессудной грамоты получали по деньге, а от «правой грамоты» или судницы на поземельное владение по 5 денег. В-пятых, подверники при судебных палатах получали от всех судных дел по 1 деньге с виноватого и по 10 денег с того, кто врывался силой в судебную палату. Пристава и позовники, как княжеские, так и городские, ездившие по двое, делились пошлинами пополам. Точно так же делили пополам пошлины и подверники княжеские и городские.

2-я часть псковской судной, грамоты делится на 8 отделов, из кото­рых в первом говорится об уголовных преступлениях, во втором — о по­земельной собственности, в третьем — о займах, кредите и процентах, в четвертом — о наследстве и опеке, в пятом — о братчине, в шестом — о пайщиках или »сябрах», в седьмом — о договорах, в восьмом — о тор­говле,

/ отдел делится на две половины, из коих первую составляют зако­ны о татьбе и грабеже, вторую —- законы об убийстве, боях и поджогах.

Законы « татьбе, разбое и грабеже. Различие между грабежом, раз­боем vr татьбою или простым воровством в Псковской грамоте выражено в различии пени, назначаемой за эти преступления, именно — за воров­ство Псковская грамота назначает 9 гривен пени князю, я за грабеж и разбой 70 гривен. Кроме того, в Псковской грамоте резко отличены от простых татей церковные тати и конокрады, которые наказывались смер­тной казнью. Далее, в настоящем отделе говорится о порядке иска по та-тебным делам. Этот порядок был следующий: чтобы отыскать пропав­шую вещь, хозяин ее должен был прежде всего заявить о пропаже мест­ному старосте и соседним людям или же мировым судьям и членам братчины, если покража сделана на пиру. После явки о покраже хозяин украденной вещи если имел на кого подозрение, то должен был заявить об этом суду, и суд вызывал подозреваемого. Если подозреваемый желал оправдаться, то от него требовалась присяга на месте кряжи. Если же у кого-либо находилась украденная вещь, то в таком случае, как и по Рус­ской Правде, требовался свод, т. е. тот, у кого найдена вещь, должен был — если он утверждал, что купил ее, — указать того, у кого купил;

312

если же он скажет, что купил на торгу и не знает у кого именно, то дол­жен присягнуть а истинности своего показания, и если он не был прежде сего подозреваем в краже, то вполне оправдывался присягой и найден­ная вещь оставалась у него. Последнее узаконение противно Русской Правде. Если же тот, у кого найдена пропавшая вещь, представит 4 или 5 добрых и честных свидетелей, которые подтвердят справедливость его показания, то он освобождался от присяги. А если у кого найдена будет украденная корова или лошадь и тот станет утверждать, что она у него доморощенная, то должен подтвердить это клятвой. Розыски по татеб-ным делам производились следующим образом: когда у кого сделана кра­жа, то обокраденный заявлял об атом и указывал, кого он подозревает в краже, тогда князь или посадник давал ему пристава, с которым он при посторонних людях делал обыск в доме подозреваемого. Если подозрева­емый не пускал в свой дом обысчиков или мешал им делать обыск, то тем самым признавался виновным и приговаривался заплатить все судебные издержки, пеню и возвратить украденную вещь. Но если пристав и ис­тец ложно показывали на ответчика, что он не пустил их к себе с обыс­ком или что при обыске нашли у него украденную вещь, и если свидете­ли, участвовавшие в обыске, доказывали ложность этого показания, то пристав считался не в пристава, а ответчик совершенно оправдывался в взводимом на него преступлении. Если тать будет на кого-либо клепать, то не верить ему, а делать обыск в дому того, кого он клеплет; и когда по обыску найдется в этом дому поличное, то хозяин дома судился так же, как тать, а ежели не найдется поличного, то он не виноват. Но псковско­му закону назначаются следующие наказания за кражу: обвиненный в краже в первый раз платил за украденного барана 6 денег, за овцу 10 де­нег, за гуся, утку и курицу по две деньги, и сверх того по три деньги с каждой украденной вещи судье; за вторую кражу денежное наказание увеличивалось; обвиненный в третьей краже наказывался смертью; в законе сказано: «А в третий ряд изличив живота ему не даты».

Законы об убийствах, боях и поджогах. Эти законы показывают, что псковитяне уже во многом отступились от Русской Правды: в Псковской грамоте нет и упоминания о «вирах», а говорится только о «продаже», и притом продажа, по псковскому закону, взыскивается только с самого убийцы, а не с общины, и только тогда, когда убийца будет уличен; в статье сказано: «А где учинится головщина, а доличат коего головни-ка. ино князю на головникох езяти рубль продажи*. Подвергался ли головник какому другому наказанию кроме продажи — на это мы не находим никаких указаний в Псковской грамоте. Но, судя по характе­ру Псковской грамоты, вообще не отличающейся снисходительностью к преступникам и осуждающей на смертную казнь святотатцев, конок­радов и вообще даже простых воров, уличенных в третьей краже, необ­ходимо предположить, что за убийство по Псковской грамоте назнача­лась также смертная казнь.

313

В делах по боям и ранам псковский закон не довольствуется одними боевыми знаками, но требует от истца и ответчика свидетелей, которое в доказательство справедливости своих показаний должны были присягать и потом покалывать «слово противу слова» с истцом и ответчиком; а если они что-либо недоговорят или переговорят, то их свидетельство не счита­лось свидетельством. Если бой был учинен но торгу или на улице при многих свидетелях, то для подтверждения показаний истца или ответ­чика требовалось представить не более 4 или 5 свидетелей. '&я побои на­значалось денежное взыскание; продажа князю и рубль обиженному. Бели же в бою участвовали многие, то все они вместе платили одну про­дажу князю и рубль обиженному. Зажигатели и изменники государству наказывались смертной казнью; но если против зажигателя или государ­ственного изменника не было прямых улик, то истцу предоставлялось на волю или самому давать присягу, или приводить к присяге О1ветчика,

// отдел Псковской грамоты (2-й части), заключающий в себе зако­ны о поземельном владении, начинается, во-первых, узаконением о зем­ской давности. Это узаконение совершенно новое; мы не встречаем его ни в Русской Правде, ни в других разобранных нами памятниках. В Пскове назначалась 4-х или 5-летняя давность, в силу которой владевший зем­лей и водой бесспорно в течение 4-5 лет совершенно освобождался от притязаний на нее прежнего владельца. Но что всего важнее, по псковс­кому закону давность назначалась собственно только относительно воз­деланных или застроенных земель; именно — по псковскому закону толь­ко тогда нельзя было искать земли по прошествии 4-5 лет, когда захва­тивший обработал ее — засеял или застроил., Напротив, давность не признавалась за землями необработанными, хотя бы им владел кто-либо около 100 лет1. Во-вторых, в настоящем отделе помещен закон о суде ПО поземельному владению по грамотам, В Псковской грамоте узаконяет-ся, что в случае тяжбы по поземельному владению обе тяжущиеея сторо­ны должны представить свои грамоты на право владения спорной зем­лей и привести к судьям межников, т.е. окольных людей, которым изве­стны межи их земель. Судьи, осмотрев грамоты, отправлялись вместе с тяжущимися и их свидетелями на спорную землю и отводили ее межи. Если на это межевание не соглашались обе тягавшиеся стороны или же какая-либо одна из них, то судьи отводили им Фполе», т. е. предоставля­ли решение спора судебному поединку, и если при этом одна какая-либо сторона соглашалась на судебный поединок, то ей выдавалась «судни-ца» или правая гремотй на владение. Если же поле принимали обе тяжу­щиеся стороны, то судница выдавалась победившей, а побежденная при-

1 Псковский закон о давности совершенно не сходен с современным ему московс­ким законом. По московскому закону Василия Дмитриевича, изданному в пер­вых годах ХУсюлетия, для земской давности назначалось 15 - 20 лет; притом эта давность существовала одинаково как для земель застроенных и засеянных, так и для нелюеянных » ненастроенных.

314

значилась виновной и присуждалась к платежу пени и: пошлины в пользу князя, посадника, сотских и других судей 10 денег. В-третьих, по псков­скому закону допускался выкуп земель. Это также новое узаконение, не встречавшееся ни в одном из прежних памятников. Выкуп дозволялся только тем, кто имел старшую, т. е. более давнюю грамоту на право вла­дения землей; так, например, если бы кто продал свою землю и умер, а наследники его пожелали бы приобрести ее снова в свое владение, то им дозволяли выкуп. Если же последний владелец имел грамоту старшую, чем тот, кому предоставлялось право выкупа, то спор их решался судеб­ным поединком или же владелец земли мог потребовать истца к присяге. В-четвертых, псковский закон признает и поместное и вотчинное владе­ние землей. Это опять новое узаконение: в Русской Правде нет указания на различные права владения землей. Псковский закон строго запреща­ет продавать поместные земли как не составляющие полной собственно­сти владельца; в грамоте сказано: «Ежели помещик будет уличен в про­даже земли или сада, данных ему на прокормление, то за это приговари­вался выкупить их и таким образом возвратить их обществу, и сверх того лишался кормления». В-пятых, между поземельными псковскими зако­нами встречается узаконение о землях, которыми владеют несколько хо­зяев, так называемых пайщиков или сябров, каждый своей долей в соб­ственность по особым грамотам или купчим. В случае суда по сябренно-му владению в судной грамоте сказано: «А кто с Ким растяжутся о земли, или о борти, да положат грамоты старых а свою купленую (куп­чую) грамоту; и его грамоты зайдут многих бо сябров земли и борти, и ecu сябры станут на суду в одном месте отвечаючи ктож за свою зем лю или за борть, да и грамоты пред господою покладут, да и межников возмут и той отведут у стариков по своей купной грамоте свою часть, ино ему правда дата на своей части; а целованью быть одному, а поце лует во всех сябров, ино ему и судница дать на часть, на которой поце-лует к До нас даже дошла одна правая грамота о суде в сябрснном владе­нии, из которой видно, что этот суд производился перед псковским кня­зем, двумя степенными посадниками и перед сотскими у князя на сенях и на суде стояли все сябры и положили перед судьями свои грамоты, и судьи, прочитавши грамоты, отдали их одному из сотских и послали его вместе с княжеским боярином осмотреть спорную землю на месте, и по­сланные досмотрели землю и нанесли ее на чертеж и, отведши по черте­жу межи, представили судьям, которые спросили тяжущихся: призна­ют ли они чертеж правильным или снимают с межников межничество? И когда тяжущиеся отвечали — снимаем, то спросили истцов, кто у них старики, которым бы ведомо было, что спорная земля принадлежит ист­цам. И когда один таковой старик был указан, то судьи спросили про­тивную сторону, шлются ли они на указанного старика, и, получив ут­вердительный ответ от всех сябров противной стороны, утвердили спор­ную землю за той стороной, на которую указал старик, и отправили на

315

место как самого старика, так и боярина с сотским, чтобы выделить ут­вержденную судом землю оправданной стороне. Сябренное владение зем­лей было в обычае и у новгородцев, особенно в Заволочье, но по новгород­ским законам оно ничем не отличалось от обыкновенного единичного владения землей и в случае тяжбы суд по сябренному владению произво­дился так же, как и по простому — все сябры не вызывались на суд, а только тот сябр, у которого была какая-либо крепость или управа, объяс­няющая дело.

III отдел. Кредитные законы. Узаконения Псковской грамоты о кре­дите суть следующие: 1) о взыскании долгов после умершего; 2) о взыс­кании долгов между живыми; 3) о взыскании долгов по торговым сдел­кам; 4) о поручительстве; 5) о поклаже и 6) о долгах, обеспечиваемых сво­бодой должника.

По псковскому закону кредитор только тогда мог взыскивать долг

с наследников умершего, когда этот долг был прописан в завещании

умершего, хранившемся в ларе Св. Тронцы. Далее, кредитор имел пра­

во взыскивать долг умершего, когда мог представить долговые записи

или заклад, оставленный у него умершим в обеспечение займа. Равным

образом и наследники умершего не могли взыскивать на других отдан­

ного в ссуду умершим, если после него не оставалось записей или зак­

лада. Но ежели имение умершего находилось в общем владении с род­

ственниками, то таковые могли искать долг даже и без заклада или без

записей; равным образом и с них кредиторы могли взыскивать долг без

записей и без заклада. Ежели после умершего несколько кредиторов

предъявят свой иск по закладам или грамоты на дом или землю умер­

шего, и притом ежели у одних будет только заклад, а у других записи,

то все они должны подтвердить свои иски присягой. При этом обыкно­

венно предоставлялось кредиторам избирать из своей среды одного,

который бы взял имение умершего, а остальных удовлетворил деньга­

ми. Ежели бы наследники покойного захотели выкупить это имение,

то последний владелец его, т. е. получивший его по записи или по зак­

ладу покойного, имел полное право не допускать их до выкупа.

О взыскании долга между живыми. Здесь, во-первых, говорится

о займах с закладом. Если кредитор представит и доски, т, е. долговые

записи, и заклад, по которому он верил должнику, то имел право или

сам целовать крест или требовать, положив у креста доски и заклад,

чтобы должник целовал крест. Заклад считался на суде достаточным

доказательством долга даже и тогда, когда не было представлено досок,

т. е. когда долг не был нигде записан. При закладе никогда не присуж­

далось поле или поединок. Предъявивший на суде один заклад или сам

целовал крест, или, положив заклад под крест, требовал, чтобы долж­

ник целовал крест. Во-вторых, по псковскому закону дозволялось да­

вать ссуды и без закладов, по одним доскам, но не более рубля, а кто

давал более, тот не имел права предъявлять иск по такому долгу. В-тре-

316

тьих, ежели бы кто стал искать на ком долг и представил при этом зйк-лйд, а должник стал бы отпираться от долга и заклада, то в таком слу­чае заклад оставался в пользу кредитора, а должник освобождался от долга. В-четвертых, ежели бы должник принес свой долг кредитору и стал требовать свой заклад, а кредитор сказал бы, что он денег ему не давал и заклада не брал, то тогда иск из долгового обращался в иск по поклаже, т. е. отдаче на сохранение, и решался или крестным целова­нием, — причем предоставлялось на волю кредитора или самому цело­вать крест, или заставить сделать это истца, — или же судебным поедин­ком. В-пятых, ежели должник будет отпираться от долга и не явится в срок на суд и ежели по этому делу кредитор понесет какие-либо убыт­ки, то все они падают на должника и в таком случае должника заковы­вали в железо и сажали в тюрьму. Но ежели бы кредитор, взяв у судей пристава для представления должника в суде, вместо этого взял с него долг силой, не представляя его в суд, то за это судился, как за грабеж, и приговаривался к плате пени в 1 рубль в пользу князя и платил вознаг­раждение приставу. В-шестых, псковский закон, подобно Русской Прав­де, допускает и проценты, но не определяет максимум их, как это сде­лано в Русской Правде. Впрочем, для предупреждения споров он требу­ет, чтобы количество процентов прописывалось в записи, по которой делался заем, а также в записи же должен быть обозначен и срок, на который дано в долг. А в случае, если должник не принесет долг в срок, то кредитор обязан немедленно объявить об этом суду, а если бы он объя­вил позднее, то в таком случае лишался прав на получение процентов за просроченное время. Равным образом, если бы кредитор стал требо­вать деньги с должника до срока, то лишался права требовать с него полные проценты. Если должник приносил сам деньги кредитору до срока, то процентов платил столько, сколько их приходилось по расче­ту, т. е. проценты уменьшались сообразно уменьшению срока займа.

3. Узаконения о взыскании долгов по торговле. В Псковской грамо­те, так же как и в Русской Правде, сделано различие между простым займом и торговым, но только в Русской Правде, как мы знаем, взыс­кание торгового долга облегчалось для кредиторов; так, например, кре­диторы по Русской Правде освобождались от обязанности представлять в суде свидетелей по торговым займам; Псковская же грамога на долги по торговле смотрит совершенно иначе. По псковскому закону ищущий торгового долга по доскам должен был представлять еще «рядницу» .т.е. Долговую запись, из которой было бы видно, что деньги даны были в долг по торговле. Рядница эта должна была писаться при церкви Св. Троицы, и копия с нее, или по тогдашнему «противень», должна была храниться в ларе Св. Троицы. Если рядница, представленная истцом была «слово противу слова» с ее противнем, то долг взыскивался с от­ветчика, а если они разногласили, то суд отвергал долг и не удовлетво­рял кредитора.

317

Узаконения о поручительстве. Ио псковскому закону поручитель­

ство в займах допускалось только тогда, когда заем не превышал рубля

(около '/j Ф- серебра); но займам же более рубля требовался заклад или

запись. Поручитель, по псковскому закону, обязан был сам платить долг,

если тот, за кого он поручился, отпирался от долга или не в состоянии

был уплатить его. При этом узаконено, что если кредитор будет требо­

вать с поручителя долг, а должник представит рядницу в у плате долга, и

если эта рядница будет «слово противу слова» с копией ее, хранившейся

в ларе С!в. Троицы, то должник и поручитель освобождались от платежа

по иску; в противном же случае они обязаны были уплатить по требова­

нию кредитора.

Узаконения о поклаже или о соблюдении. По псковскому закону,

ежели взявший у кого что-либо на сохранение будет запираться в том, то

давший на сохранение обязан был объявить перед судом, по какому слу­

чаю он отдал па сохранение. По этому объявлению суд предоставлял на

волю ответчика или самому целовать крест, или заставить целовать крест

истца, или же, наконец, решить дело поединком. По псковскому закону

требовалось, чтобы тот, кто отдал свои вещи на сохранение, непременно

имел запись, подписанную принявшим вещи на сохранение, и в которой

было бы подробно обозначено, какие именно вещи и сколько их отдано

на сохранение; иначе иск по поклаже не принимался на суд.

6.0 долгах, обеспечиваемых свободой должника. По Русской Прав­де, как мы знаем, должники, обеспечивающие свой долг личной свобо­дой, называются закупами и делятся на закупов в кунах, или серебрян-ников, и ролейных закупов. В Псковской грамоте мы не встречаем ни одной статьи, в которой говорилось бы о закупах в кунах. Судя по тому, как вообще смотрит псковский закон на должников, мы должны заклю­чить, что в Пскове вовсе не было закупов этого рода, а были только ро-лейные закупы, т. е. крестьяне, которые брали на известных условиях землю у землевладельцев. Они называются в Псковской грамоте следую­щими именами, обозначающими их занятия или промыслы: 1) изорни-ки, 2) огородники и 3) хотечники или кочетники. Изорники были то же, что и ролейные закупы, т. е. они брали у землевладельцев землю под ус­ловием денежной платы или работы. Изорники в Пскове обыкновенно платили за землю землевладельцу половину своих доходов; поэтому они и назывались еще исполовниками. Огородниками назывались те, кото­рые также под условием платы брали во временное пользование огород. Хотечшжами или кочетниками назывались рыболовы, которые брали рыбную лоплю в чьем-либо угодье с условием платы половины дохода владельцу угодья. Название «хотечник» происходит от слова *хотцы» — особый снаряд для рыбной ловли, причем перегораживали реку колья­ми, а кочетник — от слова « кочет» — ключ или колышек в лодке, на ко­тором держится весло. Псковский закон резко отличает изорииков или ролейных закупов от наймитов; он принимает их только как жильцов

318

или арендаторов чужой земли, тогда как Русская Правда не отличает ролейных закупов от наймитов и говорит о них как-то темно и неопреде­ленно; главное отличие изорников от наймитов было то, что наймиты нанимались всегда на срок или на отряд, тогда как изорники получали землю бессрочно и оставались на занятых ими землях столько, сколько хотели. Равным образом и хозяин давал землю изорника до тех пор, пока не находил для себя другого более выгодного жильца. Из этого основного условия вытекали и все отношения изорников к хозяевам. Отношения эти были следующие: 1) В отношении к землевладельцу или хозяину изор­ники, или крестьяне, признавались совершенно свободными — они все­гда могли уйти от него, равным образом и хозяин мог всегда отказать им в земле. Здесь требовалось только одно, чтобы отказ как с той, так и с другой стороны был сделан в определенное время, именно по окончании земледельческих работ (обыкновенно «о филипповом заговенье»). Если же крестьянин уходил, пропустив срок, например, перед весной или при наступлении ее, то обязывался уплатить хозяину весь тот убыток, кото­рый он понес, так как он не мог уже отдать свою землю другому. 2) Крес­тьянин мог жить на господской земле «без локруты», т. е. не получая от господина ничего, кроме земли, а также мог взять и покруту, т. е. земле­дельческие орудия и рабочий скот, хлеб и даже деньги. Если крестьянин брал у хозяина одну только землю, то при расчете с ним платил только половину полученного им дохода; а когда хозяин давал крестьянину зем­лю и покруту, крестьянин, оставляя хозяина, должен был возвратить ему покруту. А ежели бы крестьянин стал отпираться в получении покруты от хозяина, то закон в таком случае дозволяет хозяину представить 4 или 5 свидетелей, которые бы могли подтвердить справедливость его иска, или же присягнуть. 3) Псковский закон за крестьянином, живущим на чужой земле, признает право собственности и свято охраняет его имуще­ство. Хозяин земли не имел никакого права на имущество крестьянина, Жившего на его земле. А в случае если бы крестьянин убежал, не желая платить покруты, то хозяин имел право продать его имущество и из вы­рученных от этой продажи денег взять себе покруту; если этих денег не достанет, то он мог искать на крестьянине, когда его найдет. Но при этой продаже было строго обеспечиваемо имущество крестьянина. По псковс­кому аакону в случае бегства крестьянина хозяин мог продать его иму­щество не прежде, как заявив предварительно о бегстве суду, потом дол­жен был взять от суда двух приставов — от князя и от Пскова, а также губных старост своей волости и сторонних люден и при них продать име­ние крестьянина. В случае же если бы хозяин продал имущество крестья­нина незаконным порядком, то считался похитителем чужой собственно­сти и крестьянин имел право искать на нем, представив суду причину сво­ей отлучки из дому. 4) Псковский закон, признавая за крестьянином право собственности, допускает иск с его стороны не только на посторонних лю­дей, но и на господина, на земле которого он жил. Иски крестьянина на

319

господина были следующие: а) когда господин присваивал себе кресть­янскую собственность; б) когда господин не платил крестьянину долг. По первому иску господин должен был представить свидетелей из соседей, которые бы показали, что имущество, на которое крестьянине предъя­вил свой иск, принадлежит не крестьянину, а ему. Ксли же господин не мог представить свидетелей, то имение отдавалось крестьянину и сверх того господин обязывался уплатить все судебные издержки. По второму же иску крестьянин обязывался представить запись или счет, и суд про­изводил дело уже по этой записи или счету. 5) Псковский закон охраня­ет крестьянскую собственность и по смерти крестьянина. По закону име­ние крестьянина переходило к его наследникам, которые при принятии наследства должны были удовлетворить его господина за локруту, а са­мовольно господин не имел права брать крестьянское имущество, в про­тивном случае наследники крестьянина могли предъявить иск на госпо­дина, и он судился как похититель чужой собственности. А ежели бы кре­стьянин умер на селе господина, не оставив после себя ни жены, ни сына, ни брата, ни других родственников, которые бы жили вместе с ним, то господин мог удовлетворить себя за локруту известной частью из имуще­ства крестьянина не иначе, как продав это имущество узаконенным по­рядком, т. е. в присутствии двух приставов, губных старост и сторонних, людей, в противном же случае родственники крестьянина, жившие в дру­гих селах, могли искать на господине и требовать проданное им имение. 6) Обеспечивая к охраняя собственность крестьянина, псковский закон обеспечивает в то же время неприкосновенность прав собственности и господина, который мог искать свое на крестьянине не только по записи, но и без записи. Так, ежели на крестьянине было записано, что он взял у господина покруты, то в случае смерти крестьянина его наследники дол­жны были заплатить господину за покруты, а если же не было записей, то господин должен был представить 4 или 5 свидетелей и целовать крест на том, что покрута крестьянину была действительно дана им.

IV Отдел. Закон о наследстве. Псковская грамота относительно на­следства вводит много нового против Русской Правды. Она делит наслед­ства на два вида: 1) наследства по завещанию и 2) наследства по закону.

Наследство по завещанию. Владелец имущества мог написать в за­вещании — кому оставлял какую долю своего имущества. В завещании назначались душеприказчики как исполнители воли покойного соглас­но с его завещанием, а также прописывались все долги на покойном и долги его на других лицах. Завещание должно быть составлено при свя­щеннике и посторонних свидетелях и вполне утвержденное и скреплен­ное должно храниться в ларе Св. Троицы. По завещанию наследниками умершего могли быть как наследники по закону, так и те, которых без завещания закон не допустил бы к наследству. Первое наследство назы­валось нотморщинои*, а второе — «Приказом». Это название заимство­вано из русского законодательства. По римским законам в завещании

320

прежде всего назначался душеприказчик; далее завещатель писал в заве­щании кому и сколько должен выдать по смерти его из оставшегося иму­щества душеприказчик, что называлось в римских законах * legation» > т. е. то, что приказано душеприказчику. Это-то слово и переведено в Псковской грамоте словом «приказ», но переведено, очевидно, неверно, потому что по Псковской грамоте завещатель не был стесняем назначе­нием душеприказчика. Умирающий мог и без завещания передать свое движимое имение или грамоты на свои вотчины кому хотел еще при жиз­ни. По закону только требовалось, чтобы эта передача делалась при свя­щеннике и при сторонних лицах, свидетелях.

Наследство по закону. I) Псковская грамота не ограничивает права наследства одной нисходящей линией, а простирает эти права ыа всех родственников нисходящей, восходящей и боковой линий. По псковско­му закону не полагается даже различия относительно состояния наслед­ников. По Русской Правде, как мы знаем, у смерда полными наследни­ками были только сыновья, а дочери смерда получали из его имущества только часть; по Псковской же грамоте этого не было, — по ней как сы­новья, так и дочери признавались полными наследниками и у бояр, и у крестьян. 2) Псковский закон, допуская к наследству всех родственни­ков нисходящей, восходящей и боковой линий в мужском и женском поле, совершенно сравнял их в правах на наследство и, согласно с Номо­каноном, оставил только одно различие, основанное на близости степе­ней родства; всем же родственникам одной степени дал совершенно оди­наковые правд на наследство — как мужчинам, так и женщинам, как замужним, так и незамужним. 3) Относительно наследства мужа после бездетной жены или жены после бездетного мужа псковский закон пола­гает, чтобы тот и другая были наследниками оставшегося имения только в пожизненное владение и до вступления во второй брак. Здесь этот за­кон формулируется иначе, чем в Русской Правде. По Русской Правде вдова делалась распорядительницей всего имущества своего мужа даже и в том случае, когда после него оставались дети, а часть, выданная соб­ственно ей, оставалась за ней и по выходе ее во второй раз в замужество; по Псковской же грамоте вдова получала наследство после своего мужа только тогда, когда он умирал бездетным, и притом получала только в пожизненное владение и до второго замужества, стало быть, без права отчуждения, не в полную собственность. Допустив такой порядок насле­дования, псковский закон должен был допустить и иск родственников бездетного мужа или жены по их смерти или по вступлении во второй брак. Но этот иск псковский закон допускает только относительно не­движимого имения, а может быть, и относительно денег и товаров, но от­нюдь не относительно платья или домашней движимости, ибо закон пря­мо говорит, что иск относительно мужнина или женина платья не должен Доходить до суда, а чтобы оканчивался добровольно отдачей платья «по Душе» без всяких доказательств относительно того, все ли платье выдано

321

или не все. 4) Права наследования жены после бездетного мужа или мужа после бездетной жены псковский закон допускает только тогда, когда муж с женой жили отдельно от мужнина отца и его семейства, когда они имели свое особенное хозяйство, В случае же ежели муж с женой жили в нераздельной семье мужнина отца, то наследование жены после бездет­ного мужа не допускалось; жена или ее родственники могли в таком слу­чае требовать только своего приданого и могли требовать даже судом. 5) Приняв порядок наследования более или менее сходный с Номокано­ном, Псковская грамота узаконяет и порядок исключения из наследства, согласный с Номоканоном, именно: сын, отделившийся при жизни отца и не кормивший отца и мать да смерти их, лишался отцовского наслед­ства. 6) Наконец, Псковская грамота указывает и на последствия, про­истекавшие от принятия наследства, или на те обязательства, которые принимал на себя наследник. По псковскому закону наследник извест­ного имения, вступая во все права собственника этого имения, в то же время вступал и во все обя^тельства по нему. А поэтому, с одной сторо­ны, он вмел право начинать иск по всем долгам покойного на других, а с другой — обязывался отвечать по всем долговым искам на покойном, если только он не отказался совсем от наследства. Впрочем, такой отказ от всех прав на наследство закон допускал для наследников только в том случае, когда они жили с покойным не в одной семье и не в одном капитале.

V             отдел Псковской грамоты говорит о братчине. По псковскому за­

кону братчина судилась своим судом, имела своего выборного князя и

судей и судилась по своим исконным обычаям и правам; общий закон

уклонялся от вмешательства в дела братчины. Но Псковская грамота уже

значительно сокращает права братчинного суда; по ней общий закон или

общий суд только тогда не вступался в суд братчины, когда судимые брат-

чинным судом были довольны решением его, а когда они небыли доволь­

ны решением братчинного суда, то могли апеллировать в общие суды.

Но тем не менее и по Псковской грамоте объем братчинного суда был еще

очень обширен; братчина судила дела даже по татьбе и убийствам и не

платила никаких судебных пошлин.

VI            отдел. О сябрах или пайщиках. Сябрами, или правильнее шабра-

ми, назывались владельцы общего капитала по долям, нераздельно, то

же, что в нашей время акционеры компаний. иябренное владение по

псковским законам могло быть и в движимом и недвижимом имении.

Сябренное владение отличается от общинного, ибо в общинном владении

доля общинника не составляет его полкой собственности; напротив, в

сябренном она составляла полную собственность сябра, которую он мог

продать, заложить, словом, имел право на любой вид отчуждения. В дви­

жимом имении сябры могли владеть и по доскам и без досок, но иск по

владению без досок не принимался в суде. В случае исков между сябра­

ми, по представлении на суд доски, представлялось ответчику или само­

му целовать крест, или положить свою доску у креста а представить це-

322

лование креста истцу, или же, наконец, решить дело судебным поедин­ком. Во владении недвижимым имением все сябры должны были иметь грамоты на владение своей долей и в случае иска по одной какой-либо доле сябренного владения все должны представлять в суд свои грамоты, целовать же крест обязывался только тот сябр, против которого начат иск; ему же выдавалась и правая грамота,

VII           отдел. О наймах. Наймы по псковскому закону производились

по записям или без записей и заключались или на отряд, т. е. до оконча­

ния известной работы, или на сроки — на месяцы, годы. Нанявшийся на

отряд по окончании работы имел право требовать с хозяина задельную

плату «в заклич», т. е. публично на площади или на рынке. А который

наймит подрядился на сроки, то отживши их имел право требовать с хо­

зяина заработанные деньги. Если же он отойдет от хозяина, не доживши

срока, то имеет право только на ту долю наемной платы, которая ему сле­

дует за прожитое время и притом так, что подрядившийся на годичные

сроки имеет право получить только за круглые годы, если же он работал

сколько-нибудь сверх года, котя бы несколько месяцев или почти год, то

не имел права на получение платы за месяцы, не составлявшие года. Рав­

ным образом, если наймит подрядился помесячно, то лишние сверх це­

лых месяцев дни или недели также не принимались в расчет. Ксли же

наймит отойдет от хозяина, не окончив подрядной работы и будет утвер­

ждать, что он окончил работу и потребует плату за нее, а хозяин его, на­

против, будет утверждать, что работа им еще не окончена, и если при этом

подрядной записи у них не будет, то в таком случае хозяин пли сам дол­

жен целовать крест, или же заставлял целовать крест работника, поло­

жив у креста требуемую им плату. То же начало принималось в Псковс­

кой грамоте и относительно расчетов мастеров с их учениками: если мас­

тер будет искать на ученике плату за учение, а ученик будет отпираться

от нее, то или сам мастер целует крест, или заставляет своего ученика

целовать крест.

VIII         отдел. О торговле и мене. Торговля или мена по псковскому за­

кону признавались действительными только между людьми, находивши­

мися в трезвом состоянии. Если же кто продаст, купит или променяет,

будучи пьян, то имеет право возвратить проданное или купленное, и за­

кон в этом случае не полагает даже крестного целования. Вообще в Пско­

ве требовалось, чтобы торговля и мена были совершенно свободными сдел­

ками, и о псковской торговле все иностранцы) бывшие в Пскове, отзыва­

лись как о самой честной. Даже при покупке скота в Пскове покупатель

имел право требовать у продавца свои деньги и возвратить ему куплен­

ную скотину, если находил у нее пороки, которых при покупке не заме­

чал. Торговые сделки допускались при свидетелях и без свидетелей и за

п°рукой, но в случае иска торговые сделки при свидетелях и за порукой

имели на суде больше значения, чем сделки без свидетелей; купивший

без свидетелей обязывался доказать факт покупки крестным целованием.

323

В случае исков по торговым делам, предоставлялось на волю ответчика или идти на судебный поединок, или предоставить истцу целовать крест.

Новгородская судная грамота. Об этой грамоте прежде всего нужно сказать, что она составлена собственно не в 1471 году, а еще в 1456 году; в 1471 году она была только переписана на имя великого князя Московс­кого, Иоанна (III) Васильевича. Первоначальный состав ее был сделан на общем вече в Новгороде, когда новгородцы были в войне с Василием Ва­сильевичем Московским и когда Новгород был разделен на две партии, из коих одна держалась московской стороны, а другой польской, когда всю власть в Новгороде забрали в свои руки бояре и богатые купцы, ибо и при равенстве голосов в Новгороде большие люди имели такую силу, что совершенно стеснили меньших людей. В видах этого стеснения меньших людей большими и была составлена настоящая грамота. Иоанн Василье­вич после Шелонского погрома, покорив Новгород, нашел выгодным для себя оставить эту грамоту неприкосновенной; он утвердил ее, приказав только переписать ее на свое имя. В надписи на Новгородской судной гра­моте говорится, что эта грамота составлена на общем вече на Ярославо-вом дворе по докончании Великого Новгорода с великим клязем москов­ским Иоанном III. Новгородская судная грамота ограничивается узако­нениями о суде и порядке суда; других узаконений в ней нет. Статьи, содержащиеся в ней, можно разделить на следующие отделы: 1) о видах суда и об ограждении суда законом; 2) об истце, ответчике и поверенных или адвокатах; 3) о послухах или свидетелях; 4) о вызове в суд; 5) о су­дебных сроках; 6) о порядке суда; 7) о судебных пошлинах.

/ отдел.Виды суда были следующие: 1 й, владычный судила.суд нов­городского архиепископа. Этот суд, по закону Новгородской грамоты, должен был производиться архиепископом новгородским и людьми, по­ставленными им, по правилам св. отцов и по Номоканону. Следователь­но, этот суд был совершенно самостоятельный и отдельный от других судов: в нем не участвовали ни княжеские, ни городские, ни какие-либо другие судьи. Он касался всех новгородцев, но только в известных слу­чаях. Сами дела, подлежавшие этому суду, были те же, какие по прежним законам подлежали церковному суду; в Новгородской грамоте только прибавлено, что во владычном суде не должно быть яикакого пристрас­тия, что бояре, житьи люди и меньшие должны быть судимы одинаково. 2 ы, суд посадника. Этот суд в Новгороде, так же как и в Пскове, нераз­дельно принадлежал двум властям: князю или его наместнику и пред­ставителю земской власти — посаднику. По настоящей грамоте ни князь не мог судить без посадника, ни посадник без князя. 3 й, суд тысяцкого. Этот суд отличался от посаднического тем, что в нем вовсе не участвова­ли представители со стороны князя. Это был суд совершенно независи­мый от князя, то же, что в Пскове суд городских судей и сотских. 4 й, суд новгородских докладчиков. Этот суд совершенно новый, неизвестный в Новгороде до составления настоящей грамоты, суд, придуманный в дан-

324

ном случае аристократией для того, чтобы давить меньших людей; он-то и составляет суть настоящей грамоты, через него-то большие люди, глав­ным образом, и надеялись подчинить себе меньших. Суд новгородских докладчиков имел свои заседания во владычной комнате, а судьями на нем были от каждого новгородского конца по боярину и по житию, т. е. по богатому купцу; следовательно, всех судей было 10; они собирались в суде в каждую неделю по 3 раза (в понедельник, среду и пятницу). Какие дела подлежали этому суду — из грамоты не видно. Новгородская грамо­та вообще не указывает — какому суду какие подлежали дела; исключе­нием из этого служит только владычный суд. Все судьи в Новгороде ежед­невно, как только являлись на суд, должны были целовать крест на этой судной грамоте в том, что будут судить в правду, другу не дружить ника­кой хитростью, посулов не принимать и недругу не мстить и пр. Эта стран­ная клятва дает нам понятие о новгородском суде и судьях, очень невы­годное для них. Действительно, новгородские суды отличались неспра­ведливостью, лихоимством и медлительностью в решении дел; известно, что дело московского государя по Двинской земле тянулось в новгородс­ких судах целых 25 лет, но зато они и не пользовались никаким уваже­нием; нередки были такие случаи, что какой-нибудь недовольный реше­нием суда собирал толпу других недовольных, с которой нападал на су­дей и разгонял весь суд. Такое положение судей и суда в Новгороде вызвало особенный закон, ограждающий неприкосновенность их. По это­му закону, если боярин делал ♦ наводку» на суд, то платил в пользу кня­зя и Новгорода 50 руб., житий — 20, а младший — 10 руб. Равным обра­зом этой же пене подвергался и тот, кто нападал на своего истца во время суда или у доклада, или же на судей во время поединка.

// отдел. Об истце, ответчике и поверенных. По Новгородской гра­моте истцом и ответчиком мог быть без различия звания, состояния и пола каждый, даже и полный холоп. Тяжущиеся могли или сами являться в суд, или посылать от себя поверенного, или по-новгородски «ответчика». Поверенным мог быть как посторонний, так и родственник тяжущегося: сын от матери, муж от жены и т. д. Первой обязанностью тяжущихся и их поверенных перед началом суда было целование креста на грамоте в том, что каждый из них считает свое дело правым и вполне согласным с новго­родскими законами; без целования же креста, по Новгородской грамоте, суд не мог начаться, и тот, кто не целовал креста, без суда признавался виновным и на него выдавалась правая грамота. Целование креста требу­ется от тяжущихся даже и тогда, когда они поручали свое дело поверен­ным, без того поверенный не допускался в суд. Исключение из этого было одно: когда муж был поверенным своей жены или сын — поверенным сво­ей матери. Богатые и знатные совершали крестное целование у себя на дому в присутствии приставов от суда, а бедные — в суде. Поверенные, несмот­ря на присягу тяжущихся — их доверителей, также должны были цело­вать крест за себя при самом начале суда, без чего суд не начинался.

325

Л/ отдел. О послухах. Свидетелем в Новгороде мог быть каждый, так же как истцом и ответчиком. Впрочем, здесь были некоторые ограниче­ния; именно: к свидетельству не допускались полные холопы, которые могли свидетельствовать только по делам холопов же, и псковитяне. Не­допущение к свидетельству последних объясняется временем: во время составления Новгородской грамоты псковитяне были в крайней вражде с новгородцами — псковитяне держались московской стороны, а новго­родцы — польской, поэтому они смотрели на псковитян как на своих вра­гов и изменников. Представлять послухов на послуха не дозволялось. По Новгородской грамоте, если кто объявлял своего послуха отсутствующим, то для вызова его должен был давать заклад шестнику или гонцу «по ста­рине » на 100 верст и сверх того также по старине по 4 гривны на 100 верст Подвойским, бирючам и софиянам, т. е, служителям церкви Св. Софии и изветникам. Если кто-либо из тяжущихся сошлется на послуха, находя­щегося на расстоянии более 100 вер., то для вызова его в суд и для от­срочки суда он должен просить согласия другой стороны. Если же ему не дано будет согласия на отсрочку, то он должен представить своего послу­ха в трехнедельный срок, который назначался и для вызова послуха, жившего не расстоянии 100 верст.

IVотдел. О вызове в суд. По Новгородской грамоте вызов в суд имел следующие 4 формы: 1) вызов истца и ответчика по тяжебным делам; 2) вызов свидетелей; 3) вызов товарищей или шабров и 4) вызов по уго­ловным делам. 1. По первой форме Новгородская грамота узаконяет, что суд прежде всего должен известить ответчика о предъявленном на него иске и потребовать от него назначения срока, когда он может явиться в суд. На ежели в срок, назначенный им судье, почему-либо нельзя будет сесть на суде, то он должен известить об этом вызываемого и назначить ему свой срок. Если ответчик в первый срок, назначенный им самим или судьей, не являлся, то суд делал ему новый вызов через отсылку, кото­рая делалась трижды и по особенной форме; именно — суд трижды по­сылал половников на двор вызываемого, и в то же время ему делался вы­зов через бирючей, которые ходили по городу или волости и кликали, что такой-то вызывается в суд по такому-то делу. А если кто и после это­го не являлся, то на него выдавалась так называемая обетная грамота со взятием 3 денег за неявку. Если вызываемый силой сопротивлялся по-зовнику, явившемуся к нему с обетной грамотой, прогонял и бил его, то на него родственникам н друзьям позовника выдавалась бессудная гра­мота. В законе сказано: «А примут позовника в селе, а почнут над ним силу деять. то дать в позовниково место грамота бессудная, племян нику его или другу*. На суд вызываемого сопровождали двое выборных от того общества, к которому он принадлежал, так называемые ятцы, которые посылались при нем на тот случай, что ежели бы община взду­мала в защиту подсудимого сделать на падение на позовников, в таком случае ятцы отвечали перед Новгородом за оскорбление позовников.

326

2. Свидетелей, как и самих тяжущихся, в Новгороде вызывали особые служители — шестники, Подвойские, бирючи, софияне к изветннки. Но особенность вызова свидетелей состояла в том, что заклад и издержки по их вызову должен делать тот, кто вызывает, тогда как издержки по вы­зову ответчика падали на обвиняемого. Кроме того, по новгородскому закону не налагалось никаких принудительных мер при вызове в суд сви­детелей; закон вполне представлял заботиться об явке в суд свидетеля тому, правота которого опиралась на нем; а если свидетель не являлся в суд, то на тяжущегося, который представлял его в свидетели, выдава­лась бессудная грамота. 3. Для вызова в суд шабров или товарищей тя­жущегося, у которых были крепости или иные документы, подтвержда­ющие справедливость его иска, суд не посылал от себя служителей и во­обще не принимал в этом никакого участия, а представлял это самому тяжущемуся. Здесь дело суда ограничивалось только назначением срока для вызова в суд шабров (срок 3 недели на 100 верст, а больше или мень­ше по расчету) и выдачей истцу срочной грамоты для вызова. Впрочем, суд выдавал срочную грамоту только тогда, когда обе стороны согласны на вызов и когда вызывающий присягал в том, что у его сябров действи­тельно есть документы, необходимые для решения его дела. 4. Для от­ветчиков, обвиняемых в татьбе, убийстве, грабеже, разбое, холопстве (бег­лый холоп) и других уголовных преступлениях назначался особый вы­зов. Здесь суд прежде всего требовал от обвинителя или истца присяги на судной грамоте в том, что он объявил иск и обвиняет преступника закон­но. После такого подтверждения действительности преступления суд брал на себя все хлопоты по вызову ответчика и посылал грамоты к правите­лю области, к которой принадлежал обвиняемый, или к землевладель­цу, на земле которого он жил. При этом суд требовал, чтобы областные начальники или владельцы высылали обвиняемых в узаконенный срок (3 недели на 100 верст); а если не вышлют и будут укрывать преступни­ков, то за это платят асе убытки истцу-обвинителю и, в случае укрыва­тельства беглого холопа, не могут ссылаться на какие-либо грамоты и не имеют права тайно провозить укрывающегося из одного имения в другое или из одной волости в другую. А ежели кто примет укрывающегося пре­ступника и в этом уличат его, тот, кроме платежа убытков истцу, под­вергается еще особому штрафу.

Vотдел. О судебных сроках. По Новгородской судной грамоте пола­гается два разряда судебных сроков: первый для судей, а второй для тя­жущихся и их свидетелей.

Первый разряд судебных сроков. В делах по земельному владению назначался двухмесячный срок, т. е, судья должен был окончить суд по этим делам в течение 2-х месяцев, а во всех остальных делах — месяч­ный. Впрочем, если бы проволочка дела зависела не от судьи, а от са-**их тяжущихся — вследствие ли их отсрочек для вызова свидетелей или по другим каким причинам, то судья за это не отвечал; вследствие

327

этой оговорки в законе дела в новгородских судах решались вообще очень медленно. Ежели же виной проволочки дела был сам судья, то истец и ответчик имели право жаловаться на него новгородскому вечу, которое давало им приставов от себя; в присутствии этих приставов судья дол­жен был решать дело недовольных тяжущихся, А ежели бы по земляно­му делу посадник, тысяцкий или владычный наместник, вызвав межни­ков и назначив срок для суда, сами не прибыли для решения дела, то за это должны были платить штраф 50 рублей в пользу Новгорода и вели­кого князя и сверх того платить истцу и ответчику все их убытки. Вто­рой разряд судебных сроков относится, собственно, до явки в суд самих тяжущихся или их свидетелей и шабров или товарищей. Для этого были разные виды сроков: 1-й из них назначался для истца и ответчика, жив­ших в одном городе; он зависел от ответчика, который назначал срок по своему усмотрению. В назначенный срок должны были явиться всуд как истец с ответчиком, так и судья; но если бы судья почему-либо не мог явиться в срок, назначенный ответчиком, то должен был известить об этом тяжущихся и назначить новый срок для суда. А если кто из тяжу­щихся не являлся на суд в назначенный срок, то ему посылались через бирючей три повестки, по получении которых если он все еще не являл­ся, то на него выдавалась обетная грамота и взыскивалось 3 деньги штра­фа за неявку. 2-й вид сроков назначался для ответчиков, живших не в одном городе с истцом; он назначался смотря по расстоянию, в котором жил ответчик; если это расстояние было 100 верст, то срок назначался двухнедельный, а если ответчик жил от истца дальше или ближе, чем в 100 верстах, то срок назначался по расчету. 3-й вид сроков назначался для вызова послухов и шабров. Здесь полагалось три недели на 100 верст, а дальше или ближе — по расчету. Но для вызова шабров, живших даль-иге 100 верст, нужно было иметь согласие противной стороны, причем положено было брать у судьи срочную грамоту, за которую платилось ему 3 деньги. 4-й вид сроков давался истцу и ответчику уже по окончании дела для взаимных переговоров и для совета с судьями. Этот срок был месячный и пропустившему его уже нельзя было апеллировать на реше­ние суда. 5-й вид сроков назначался для лиц, обвиняемых в уголовных преступлениях. Этот срок был трехнедельный на 100 верст, а дальше или ближе — по расчету.

VI отдел. Судебные пошлины. По Новгородской грамоте судебные пошлины были разных видов. 1-й в исковых или гражданских делах вла­дыке, его наместнику и ключнику от печати полагалась гривна с судного рубля (т. е. когда иск кончался по суду), а от бессудного рубля, если иск кончался без суда, когда вследствие, например, неявки ответчика в суд истцу выдавалась бессудная или правовая грамота, по 3 деньги от печа­ти. Посадник же, тысяцкий и всякий другой судья от судного рубля по­лучали по 7 денег, а от бессудного — по 3 деньги. 2-й вид составляли по­шлины по условным делам. По новгородскому закону, ежели кто кого

328

утяжет или уличит на суде в татьбе с поличным, в разбое, в головщике, в холопстве и в полевой грамоте, то судьям по таким делам выдавалась от судной грамоты по 4 гривны, а от бессудной по 2 гривны. 3-й вид состав­ляли пошлины, собираемые при выдаче срочной грамоты. Здесь судья получал oi- печати 1 гривну. 4-й вид пошлины при выдаче обетной гра­моты и истцу. Здесь судья получал 3 деньги от печати. 5-й бирючам, под-войским, изветникам и софиякам выдавалась пошлина в 4 гривны на 100 верст по всем делам, за исключением земляных дел, с которых не брались пошлины.

VII отдел. О порядке суда, 1. По Новгородской грамоте суд, чей бы он ни был, начинался в тиуновой «одрине» или комнате; каждый судья после челобитья истца, назначив срок для суда, передавал дело своему тиуну на рассмотрение. В Новгороде каждый судья имел своего тиуна, который должен сделать предварительное рассмотрение дела: собрать и сличить показания свидетелей, рассмотреть грамоты и разные доказа­тельства по делу И занести дело в особую грамоту, так называемый «суд­ный список». 2. Рассмотрев дело, тиун вызывал в суд ответчика. После этого истец и ответчик в назначенный срок являлись к тиуну в сопро­вождении своих приставов, или так называемых судных мужей, кото­рые должны были заседать на суде по их делу. При этом, как ответчик, так и истец или их поверенные должны были целовать крест — истец на том, что он ищет правого дела, а ответчик на том, что будет судиться и показывать правильно; точно так же и пристава, и сам тиун должны были целовать крест на том, что они будут судить вправду. Если же ответчик или истец не будет целовать крест, то та сторона, которая не целовала креста, без суда обвинялась и проигрывала дело, а противная сторона без суда оправдывались. 3. Но рассмотрении дела тиун приносил его к свое­му судье (посаднику или тысяцкому, владычному наместнику или док­ладчикам), вместе с этим тиун приводил в суд и самих тяжущихся или их поверенных и судей. Посадник, тысяцкий или другой судья, начиная дело, присягал на грамоте в том, что будет судить вправду, беспристрас­тно и проч. 4. По новгородскому закону суд оканчивался тем же судьей, которому дело было представлено на доклад, и каждый судья по оконча­нии дела должен был приказать своему дьяку записать решение, а рас­сказчики или судьи от стороны должны к тому списку дела приложить свои печати. Но ежели судья даст тяжущимся срок для суда и по этому сроку срочную запись за печатью и в это время перейдет на другое место или вообще сменится другим, то тяжущиеся должны обратиться к ново­му судье и представить ему срочную запись; этот новый судья должен был окончить дело, начатое его предшественником. 5. Ежели на одном и том же лице будет иск по наезду или грабежу и земляному делу, то ему предоставлялось на волю или отвечать прежде по делу о наезде, а потом по земляному делу или же по обоим этим делам вместе. В первом случае, т. е. когда истец обвинялся в наезде и грабеже, приговаривался к платежу пени

329

в пользу князя и Новгорода и сверх того платил истцу судебные убытки. Если в наезде обвинялся боярин, то платил пени князю и Новгороду 50 руб., житий — 20 руб., а младший — 10 руб. Что же касается до зем­ляного дела, то оно судилось своим чередом: здесь ответчик или истец признавался правым и ему выдавалась правая грамота независимо от грабежа или наезда. Во втором же случае, т. е. когда оба дела шли вмес­те, оправданной стороне выдавалась одна правая грамота и обвиненный платил пеню только по наезду, по земляному же делу пени неполагалось, а только убытки истцу. 6. Ответчик, по какому-нибудь делу вызываемый в суд, мог в то же время сам начать иск на другом лице. Но на этот раз по третьему делу его никто уже не мог вытребовать в суд, и если бы суд сде­лал ему в это время вызов по новому делу, то он имел полное право не являться, пока не заканчивал два первых дела. 7. Если кто из тяжущих­ся был недоволен медленностью суда и ежели притом виной этой медлен­ности был сам судья, то в таком случае тяжущиеся имели право просить у Новгорода приставов и судья должен был решать дело уже при этих приставах. 8. Если же чей-либо поверенный возьмет у суда срок по изве­стному делу для представления свидетелей и в этот срок умрет, то в та­ком случае на тот же срок доверитель должен был или сам явиться в суд, или же представить нового поверенного, а если он не делал ни того, ни другого, то тем самым проигрывал дело л на него выдавалась бессудная грамота. Вот и все дошедшие до нас узаконения Новгородской грамоты. Надобно думать, чтовнейбыли идругиеузаконения.нотаккаконадош-ла до нас только в одном списке, да и то без конца, то мы и не можем сказать, какие именно узаконения и сколько их было еще в Новгородс­кой грамоте.

Московская губная запись I486 года. Московская губная запись пре­имущественно определяет порядок суда по уголовным делам, на это ука­зывает и само название ее — «губная». В ней есть несколько и гражданс­ких узаконений, но преимущественно она относится к уголовным делам и определяет порядок суда по этим делам. В этом порядке еще прогляды­вает старое вирное устройство, хотя о вирах здесь и не упоминается. Из губной записи, во-первых, видно, что судопроизводство по вирным де­лам в Московском государстве в ТО время распределялось по округам. Разные города и волости с селами и деревнями причислялись к одному округу, составлявшему в этом отношении одно целое. Но эти округи нис­колько не совпадали с административным делением государства на уез­ды, волости и станы; так, к московскому уголовному округу, кроме горо­да Москвы и Московского уезда, причислялись: Серпухов, Хотунь, Руза, Звенигород и часть волостей Дмитровских. Уголовным судьей этого ок­руга был большой наместник московский. В административном отноше­нии Москва была разделена на 2 отдела; в ней было два наместника и сверх того наместник великого князя или большой наместник московский, который и судил все уголовные дела целого округа; городские же намес-

330

тники или волостели судили только гражданские дела по своим уездам или волостям. Во-вторых, сами уголовные округи имели свое подрпзде-лсние собственно для платежа годовщины, так, по записи город Москва был разделен на 5 отделов и по этим отделам распределялся платеж го­довщины в случае неотыскания убийцы: так, например, если бы душе­губство случилось в Замоскворечье, то платеж годовщины по этому ду­шегубству падал на Замоскворечье и на Даниловское, составлявшие один отдел; если бы душегубство случилась на Варваровской, то платеж го-ловщины падал на Варваровскую, Мясницкую и Покровку. Такой поря­док имеет много сходного с прежними вервями. Различие между вервя­ми и московскими уголовными отделами было только то, что верви уч­реждались добровольно самим обществом, тогда как округи были введены администрацией; притом вервь платила годовщину только за тех, кто вло­жился в дикую виру, здесь же каждый, принадлежавший к тому отделу, в котором совершено душегубство, должен был участвовать в платеже годовщины и годовщина платилась здесь за каждого. В-третьих, губная запись делит уголовный суд на 2 вида: а) на суд без поличного, т. е. по подозрению и Ь) суд с поличным. Эти суды имели разное значение. 6 за­писи сказано, что если москвич искал на немосквиче без поличного, то хотя суд по этому иску производит большой московский наместник, но тем не менее в суде участвовал и гражданский судья ответчика, ради сво­их пошлин. Следовательно, здесь уголовный суд не был вполне отделен от гражданского. Ежели же москвич судился с немосквичом по делу с поличным, то судил один большой наместник московский без участия гражданского судьи ответчика. В-четвертых, судебные пошлины но Мос­ковской губной записи распределялись следующим образом: 1) по посу­лам пошлина шла большому наместнику с двумя третниками, а тиуну великого князл что посулят. 2) В делах, о которых нужно было кликать на торгу, что в записи названо — «у заповеди*, пошлина шла только по третям большому наместнику с двумя третниками, тиуну же великок­няжескому у заповеди пошлин не полагалось. 3) При судебном поединке «вязчее» и пошлина от пересуда шли также наместнику и третникам по третям, причем тиун великого князя получал по трети от наместника и третников. Пошлины пересудной положено по 100 денег с рубля, а в де­лах, оцененных менее рубля, пересуд не допускался, исключая дела о бесчестье. 4) От годовщины, которая в это время стала штрафом обще­ственным, наместнику с третниками полагалось пошлины 4 руб. В-пя-тых, губная запись отличает судные дела с поличным от дел пенных, т. е. исковых, гражданских. В судных делах с поличным, кто бы ни был пой­ман — московского ли губного округа или немосковского, того судил и казнил московский наместник с двумя третниками; в пенных же делах московский наместник обязан был дать срок, чтобы ответчик мог поста­вить своего ответчикова судью; следовательно, здесь было недостаточно одного уголовного судьи. Такой порядок суда запись называет новым,

331

введенным великой княгиней Софьей Витовтовной, по старому же поряд­ку вое суды без различия на Москве производил большой наместник и ответчиковых судей не было. В-шестых, московский судья не ездил для суда из Москвы по селам, а посылал туда пристава с товарищем, кото­рый и давал ответчика на поруки, чтобы явиться к суду большого намес­тника в Москву; вместе с ответчиком приходил на суд и судья того обще­ства, к которому он принадлежал, «ради своих пошлин», как сказано в грамоте. В-седьмых, в имениях удельных князей, состоявших в Москов­ском уезде, суд уголовный и гражданский по записи принадлежал воло­стелям удельных князей. Но ежели волостель какое-либо дело судить не мог и должен был доложить такое дело удельному князю, то он мог де­лать этот доклад только тогда, когда удельный находился в Ыоскве, если же его не было в Москве, то за окончательным решением дела волостель должен был обратиться к великому князю или же к большому намест­нику, а не должен был водить подсудимых к докладу по другим горо­дам. В-восьмых, если в Москве поймают с поличным, например, тверс­кого жителя, т.е. подданного другого княжества, то его и судит и казнит московский наместник, не отсылая его в Тверь и не требуя оттуда судьи; равным образом и москвича, пойманного в Твери с поличным, в Твери же и судили. В делах же пенных тверянина отдавали на поруки и отсы­лали для суда в Тверь. Все эти условия губной записи были основаны на взаимных договорах великих и удельных князей друг с другом.

Уставная Белозерская грамота определяет порядок суда и управы йелозерских наместников и пошлины, ими получаемые. Эту грамоту мож­но разделить на 4 отдела. В 1-м грамота говорит, собственно, о пошлинах наместников и их судей. Наместник получал пошлины при въезде на на­местничество, что называлось въезжим. Пошлина эта не определялась законом, а предоставлялась на волю плательщиков, кто что даст. За въез­жим следовали наместничьи и тиунские кормы и поборы доводчиков. Эти кормы и поборы платились в два срока: на Рождество Христово и на Пет­ров день. Кормы наместничьи на Рождество Христово ценились в 7 ал­тын и 2 деньги, а на Петров день — в 3 алтына с каждой сохи; наместни­чью тиуну: в эти же сроки половину против наместника, а доводчику с каждой сохи на Рождество Христово 4 деньги, а на Петров день — 2 день­ги. Наместники и их тиуны и доводчики должны были получать эти кор­мы и поборы в городе от сотских, а сами не имели права собирать их по станам и волостям. Наместник должен поделить волости и станы между своими доводчиками, так чтобы каждый доводчик ведал определенный ему округ и не имел права ездить по другим округам. (Доводчик был чем-то вроде нынешнего судебного следователя, судно-полицейский чинов­ник, посылаемый в деревни и села для обследования дела на месте.) До­водчик должен ездить по своему округу на одной лошади и без работни­ка, и где ночует, там ему не обедать, и где обедает, там не ночевать. Наместники, тиуны и доводчики назначались на год. Кроме кормов на-

332

местникам предоставлялась явочная пошлина с приезжих торговцев или гостей; пошлину эту с большого судна ватман (начальник судна) платил по гривне и сверх того с каждого человека по деньге с головы; с малых же гребных судов ватман и другие, находившиеся на них, платили только по деньге с головы. Кроме того, ежели приезжие торговцы будут торго­вать не в указанных местах, то за это бралось заповеди с купца и продав­ца с каждого по 2 рубля, из которых один рубль шел наместнику, а дру­гой — таможенникам, а товар отбирался на великого князя. Во 2-м отде­ле грамота, собственно, говорит о порядке наместничьего суда и о судебных пошлинах. По грамоте на суде наместника или его тиуна не­пременно должны быть сотские и «добрые люди»; без них же ни намест­ник, ни его тиун не имели права судить. Пошлины от исковых дел опре­деляются оценкой иска (каждый начинающий иск должен предваритель­но сделать ему оценку и потом в челобитной обозначить, что он оценивает свой иск во столько-то) и распределялись так; ежели истец и ответчик до суда помирятся перед наместником или его тиуном, то в таком случае взималось с рубля по гривне; это наместнику вместе с тиуном и доводчи­ком за все пошлины. Та же пошлина взималась и в том случае» если дело по суду было доведено до поединка, но тяжущиеся, став у поля, помири­лись; а если поединок состоялся, то побежденный платил полный иск истцу и противень против иска наместнику в раздел с тиуном и доводчи­ком за все пошлины. В делах уголовных: ежели на кого доведут татьбу, разбой или душегубство, то на виноватого сперва отправляется иск ист­ца, а потом уже виноватый отдавался наместнику для взыскания с него продажи и для казни. Если же душегубец не будет отыскан, то волость или стан, где найден убитый, обязаны выплатить пени 4 рубля. Ежели бы кто поймал вора и отпустил его, не представив в суд, то это называ­лось самосудом, за который виноватый платил наместнику пени 2 руб­ля. Бели бы у кого признали татебное, то в таком случае по настоящей грамоте соблюдался тот же порядок, как и до Русской Правде, т. е. хозя­ин опознанной вещи по сводам отыскивает ее хоть до 10-го свода, до тех пор пока не доходит до того, кто не мог указать, где он взял найденную вещь, и наместники за это не получали никакой пошлины с тех, которые свели с себя обвинение, а все свои пошлины доправляли на настоящем тате. Поличным по Белозерской грамоте называлось только то, что истец с приставами вынет у подозреваемого из клети ила из под замка, а то, что найдет у него на дворе или в доме, но не под замком, не считалось полич­ным. Такого определения поличного мы не встречаем ни в Русской Прав­де, ни в других законодательных памятниках предшествовавшего вре­мени. В порче межей наместники от своего суда получали с виноватого йо 8 денег за все свои пошлины. В 3-м отделе грамоты определяются по­шлины наместнику и владычную десятнику от выдачи девиц в замуже­ство. Ежели кто выдаст дочь замуж из одной волости в другую, то за это платит так называемую выводную куницу, которая определялась в алтын;

333

а ежели кто выдавал дочь «за рубеж», т. е. не в Белозерский у«>зд, то пла­тил пошлины 2 алтына; а ежели кто выдавал в своей же волости, то вы­водной куницы не полагалось, а бралось в пользу наместника только сва­дебное или повоженный убрус — 2 деньги, владычную десятиннику от выдачи «знамения» на венчание полагалось 3 деньги. В 4-м отделе гра­моты говорится, что ежели белозерцы будут терпеть обиды от наместни­ка или его тиуна, или доводчика, то имеют право жаловаться на них ве­ликому князю и назначать сроки, когда наместнику или волостелю, или их тиунам и доводчикам явиться на суд великого князя.

Московская губная запись и Белозерская уставная грамота имеют весьма важное значение в истории русского законодательства; они ука­зывают на связь старого — по Русской Правде — с новым порядком — по Судебникам: в них мы видим еще и виры, и своды, и распределение уго­ловных округов, подобное древним вервям, и в то же время встречаем новые судебные пошлины, получившие впоследствии полное развитие в Судебниках. С другой стороны, Губная запись и Белозерская грамота сви­детельствуют нам о порядке наместничьего управления, о пошлинах, о кормах наместника и его людей, об участии в суде и управлении выбор­ных людей, как представителей земщины, об ограничении власти наме­стников выборными властями: сотскими, старостами и лучшими людь­ми. Впрочем, это отнюдь не значит, что в прежнее время выборные люди не участвовали на суде — это показывает только, что обычай участия выборных людей на суде вошел наконец в закон. В этих же грамотах мы находим ясное свидетельство, что порядок суда и управы в своих осно­вах был од и никоя как в Новгородских и Псковских владениях, так и в Московских, — что как в тех, так и в Других владениях правительствен­ные и земские власти стояли рядом, хотя, конечно, в Москве власти, по­ставленные князем, имели более силы, нежели земские, а в Новгороде и Пскове было наоборот.