ГЛАВА V МИРОВАЯ ВОЙНА

В дни моей зеленой юности ничто так не огорчало меня, как то обстоя-

тельство, что я родился в такое время, которое стало эпохой лавочников и

государственных чиновников. Мне казалось, что волны исторических событий

улеглись, что будущее принадлежит только так называемому "мирному сорев-

нованию народов", т. е. самому обыкновенному взаимному коммерческому об-

лапошиванию при полном исключении насильственных методов защиты. От-

дельные государства все больше стали походить на простые коммерческие

предприятия, которые конкурируют друг с другом, перехватывают друг у

друга покупателей и заказчиков и вообще всеми средствами стараются подс-

тавить друг другу ножку, выкрикивая при этом на всех перекрестках каждое

о своей честности и невинности. В пору моей зеленой юности мне казалось,

что эти нравы сохранятся надолго (ведь все об этом только и мечтали) и

что постепенно весь мир превратится в один большой универсальный мага-

зин, помещения которого вместо памятников будут украшены бюстами наибо-

лее ловких мошенников и наиболее глупых чиновников. Купцов будут постав-

лять англичане, торговый персонал - немцы, а на роль владельцев обрекут

себя в жертву евреи. Ведь недаром сами евреи всегда признают, что их де-

лом является не зарабатывать, а только "выплачивать", да к тому же

большинство из них обладает знанием многих языков.

В эту мою молодую пору я частенько думал - почему я не родился на сто

лет раньше. Ах! ведь мог же я родиться, ну, скажем, по крайней мере в

эпоху освободительных войн, когда человек, и не "занимавшийся делом",

чего-нибудь да стоил и сам по себе.

Так частенько грустил я по поводу моего, как мне казалось, позднего

появления на земле и видел незаслуженный удар судьбы в том, что мне так

и придется прожить всю жизнь среди "тишины и порядка". Как видите, я уже

смолоду не был "пацифистом", а все попытки воспитать меня в духе паци-

физма были впустую.

Как молния, блеснула мне надеждой бурская война.

С утра до вечера я глотал газеты, следя за всеми телеграммами и отче-

тами, и я был счастлив уже тем, что мне хотя бы издалека удается следить

за этой героической борьбой.

Русско-японская война застала меня уже более зрелым человеком. За

этими событиями я следил еще внимательнее. В этой войне я стал на опре-

деленную сторону и при том по соображениям национальным. В дискуссиях,

связанных с русско-японской войной, я сразу стал на сторону японцев. В

поражении России я стал видеть также поражение австрийских славян.

Прошло много лет. То, что раньше казалось мне гнилостной агонией, те-

перь начинало казаться мне затишьем перед бурей. Уже во время моего пре-

бывания в Вене на Балканах господствовала удушливая атмосфера, которая

предсказывала грозу. Уже не раз появлялись и вспыхивали там отдельные

зарницы, которые однако быстро исчезали, снова уступая место непроницае-

мой тьме. Но вот разразилась первая балканская война и вместе с ней пер-

вые порывы ветра донеслись до изнервничавшейся Европы. Полоса времени

непосредственно за первой балканской войной была чрезвычайно тягостной.

У всех было чувство приближающейся катастрофы, вся земля как бы раскали-

лась и жаждала первой капли дождя. Люди полны были тоски ожидания и го-

ворили себе: пусть наконец небо сжалится, пусть судьба скорее шлет те

события, которые все равно неминуемы. И вот, наконец, первая яркая мол-

ния озарила землю. Началась гроза, и могучие раскаты грома смешались с

громыханием пушек на полях мировой войны.

Когда в Мюнхен пришла первая весть об убийстве эрцгерцога Франца Фер-

динанда (я сидел как раз дома и через окно услышал первые недостаточно

точные сведения об этом убийстве), меня сначала охватила тревога, не

убит ли он немецкими студентами, у которых вызывала возмущение система-

тическая работа наследника над славянизацией австрийского государства. С

моей точки зрения не было бы ничего удивительного в том, что немецкие

студенты захотели бы освободить немецкий народ от этого внутреннего вра-

га. Легко представить себе, каковы были бы последствия, если бы убийство

эрцгерцога носило именно такой характер. В результате мы имели бы целую

волну преследований, которая была бы конечно признана "обоснованной" и

"справедливой" всем миром. Но когда я узнал имя предполагаемого убийцы,

когда мне сказали, что убийца безусловно серб, меня охватил тихий ужас

по поводу того, как отомстила эрцгерцогу неисповедимая судьба.

Один из самых видных друзей славянства пал жертвой от руки славянских

фанатиков.

Кто за последние годы внимательно следил за взаимоотношениями между

Австрией и Сербией, тот не мог теперь ни на минуту сомневаться в том,

что события будут развиваться неудержимо.

Теперь частенько осыпают венское правительство упреками за тот ульти-

матум, который оно послало Сербии. Но эти упреки совершенно несправедли-

вы. Любое правительство в мире в аналогичной обстановке поступило бы так

же. На своей восточной границе Австрия имела неумолимого врага, который

выступал с провокациями все чаще и чаще и который не мог успокоиться до

того момента, пока благоприятная обстановка не привела бы к разгрому

австро-венгерской монархии. В Австрии имелись все основания пртдпола-

гать, что удар против нее будет отложен максимум до момента смерти ста-

рого императора; но там имелись основания также предполагать, что к это-

му моменту монархия вообще уже лишится способности оказать сколько-ни-

будь серьезное сопротивление. В течение последних лет монархия эта до

такой степени олицетворялось дряхлеющим Францем-Иосифом, что в глазах

широких масс смерть этого императора неизбежно должна была представ-

ляться как смерть самого отживающего австрийского государства. Одна из

самых хитрых уловок славянской политики заключалась в том, что она соз-

нательно сеяла ту мысль, что "процветание" Австрии целиком обязано муд-

рости ее монарха. На удочку этой лести венские придворные круги попадали

.тем легче, что эта оценка совершенно не соответствовала действительным

заслугам Франца-Иосифа. Венский двор совершенно не понимал, что в этой

лести скрыта насмешка. При вдоре не понимали, а может быть и не хотели

понимать, что чем больше судьбы монархии связываются с государственным

разумом этого, как тогда выражались, "мудрейшего из монархов", тем более

катастрофичным станет положение монархии, когда в один прекрасный день

безжалостная смерть постучится в дверь Франца-Иосифа.

Можно ли было тогда вообще представить себе Австрию без этого старого

императора?

Не повторится ли тогда сразу та трагедия, которая некогда приключи-

лась с Марией-Терезией?

Нет, совершенно несправедливы упреки, направленные против венского

правительства за то, что оно в 1914 г. пошло на войну, которой, как иным

кажется, можно было еще избежать. Нет, войны избежать уже нельзя было;

ее можно было отсрочить максимум на одиндва года. Но в этом и заключа-

лось проклятие немецкой и австрийской дипломатии, что она все еще стара-

лась оттянуть неотвратимое столкновение и в конце концов вынуждена была

принять бой в самый неблагоприятный момент. Не подлежит сомнению, что

если бы войну удалось еще на короткий срок оттянуть, то Германии и

Австрии пришлось бы воевать в еще более неблагоприятную минуту.

Нет, дело обстоит так, что кто не хотел этой войны, тот должен был

иметь мужество сделать необходимые выводы. А выводы эти могли заклю-

чаться только в том, чтобы пожертвовать Австрией. Война пришла бы и в

этом случае, но это не была бы война всех против одной Германии. Зато

при этом был бы неизбежен раздел Австрии. Перед Германией стоял бы тогда

выбор: либо принять участие в дележе, либо вернуться с дележа с пустыми

руками.

Те, кто сейчас больше всего ворчит и бранится по поводу обстановки, в

какой началась война, те, кто сейчас задним числом так мудр, - именно

они летом 1914 г., они больше всего толкали Германию в эту роковую вой-

ну.

Германская социал-демократия в течение многих десятилетий вела самую

гнусную травлю России. С другой стороны, партия центра, исходя из рели-

гиозных побуждений, больше всего содействовала тому, чтобы сделать из

Австрии исходный пункт германской политики. Вот теперь нам и приходится

расплачиваться за последствия этого безумия. Мы пожинаем то, что посея-

ли. Избежать того, что произошло, нельзя было ни при каких обстоя-

тельствах. Вина германского правительства заключалась в том, что в пого-

не за сохранением мира оно упустило самый благоприятный момент для нача-

ла войны. Вина германского правительства заключается в том, что в погоне

за миром оно стало на путь политики союза с Австрией, увязло в этой по-

литике и, в конце концов, стало жертвой коалиции, которая противопоста-

вила свою решимость по отношению к войне нашей химерической мечте о сох-

ранении мира.

Если бы венское правительство тогда придало своему ультиматуму дру-

гую, более мягкую форму, это все равно ничего не изменило бы. Самое

большее, что могло случиться, так это то, что возмущение народа смело бы

тут же само венское правительство. Ибо в глазах широких масс народа тон

венского ультиматума был еще слишком мягок, а вовсе не слишком резок.

Кто ныне еще пытается это отрицать, тот либо забывчивый пустомеля, либо

просто сознательный лжец.

Помилуй бог, разве не ясно, что война 1914 г. отнюдь не была навязана

массам, что массы напротив жаждали этой борьбы!

Массы хотели наконец какой-либо развязки. Только это настроение и

объясняет тот факт, что два миллиона людей - взрослых и молодежи - пос-

пешили добровольно явиться под знамена в полной готовности отдать свою

последнюю каплю крови на защиту родины.

Я и сам испытал в эти дни необычайный подъем. Тяжелых настроений как

не бывало. Я нисколько не стыжусь сознаться что, увлеченный волной могу-

чего энтузиазма, я упал на колени и от глубины сердца благодарил господа

бога за то, что он дал мне счастье жить в такое время.

Началась борьба за свободу такой силы и размаха, каких не знал еще

мир. Как только начавшиеся события приняли тот ход, который они неизбеж-

но должны были принять, самым широким массам стало ясно, что дело идет

уже не о Сербии и даже не об Австрии, что теперь решается судьба самой

немецкой нации.

После многих лет теперь в последний раз открылись глаза народа на его

собственное будущее. Настроение было в высшей степени приподнятое, но в

то же время и серьезное. Народ сознавал, что решается его судьба. Именно

поэтому национальный подъем был глубок и прочен. Эта серьезность настро-

ения вполне соответствовала обстоятельствам, хотя в первый момент никто

не имел представления о том, как неимоверно долго протянется начинающая-

ся война. Очень распространена была мечта, что к зиме мы кончим дело и

вернемся к мирному труду с новыми силами.

Чего хочется, тому верится. Подавляющему большинству народа уже давно

успело надоесть состояние вечной тревоги. Этим и объясняется тот факт,

что никто не хотел верить в возможность мирного решения австро-сербского

конфликта, и все кругом надеялись на то, что вот наконец грянет война.

Мое личное настроение было таким же.

Как только я услышал в Мюнхене о покушении на австрийского эрцгерцо-

га, две мысли пронизали мой мозг: во-первых, что теперь война стала не-

избежной, а во-вторых, что при сложившихся обстоятельствах габсбургское

государство вынуждено будет сохранить верность Германии. Больше всего я

в прежние времена боялся, что Германия будет ввергнута в войну в послед-

нем счете из-за Австрии и тем не менее Австрия останется в стороне. Мог-

ло ведь случиться так, что конфликт начался бы непосредственно не из-за

Австрии и тогда габсбургское правительство по мотивам внутренней полити-

ки наверняка попыталось бы спрятаться в кусты. А если бы даже само пра-

вительство решило остаться верным Германии, славянское большинство госу-

дарства все равно стало бы саботировать это решение; оно скорее готово

было бы разбить вдребезги все государство, нежели позволить Габсбургам

остаться верными Германии. В июле 1914 г. события к счастью сложились

так, что подобная опасность была устранена. Волей-неволей старому

австрийскому государству пришлось ввязаться в войну.

Моя собственная позиция была совершенно ясна. С моей точки зрения

борьба начиналась не из-за того, получит ли Австрия то или другое удов-

летворение со стороны Сербии. По-моему война шла из-за самого существо-

вания Германии. Дело шло о том, быть или не быть германской нации; дело

шло о нашей свободе и нашем будущем. Государству, созданному Бисмарком,

теперь приходилось обнажить меч. Молодой Германии приходилось заново до-

казать, что она достойна тех завоеваний, которые были куплены в геройс-

кой борьбе нашими отцами в эпоху битв при Вейсенбурге, Седане и Париже.

Если в предстоящих битвах народ наш окажется на высоте положения, тогда

Германия окончательно займет самое выдающееся место среди великих дер-

жав. Тогда и только тогда Германия сделается несокрушимым оплотом мира,

а нашим детям не придется недоедать из-за фантома "вечного мира".

Сколько раз в свои юношеские годы мечтал я о том, чтобы пришло нако-

нец то время, когда я смогу доказать делами, что преданность моя нацио-

нальным идеалам не есть пустая фраза. Мне часто казалось почти грехом,

что я кричу "ура", не имея на это, быть может, внутреннего права. Кри-

чать "ура", по моему мнению, имеет моральное право лишь тот, кто хоть

раз испытал себя на фронте, где никому уже не до шуток и где неумолимая

рука судьбы тщательно взвешивает искренность каждого отдельного человека

да и целых народов. Сердце мое переполнялось гордой радостью, что те-

перь, наконец, я смогу себя испытать. Сколько раз я пел громким голосом

"Дейчланд убор алее", столько раз из глубины сердца кричал я "да

здравствует!" и "ура!" Теперь я считал своей прямой обязанностью перед

всевышним и перед людьми доказать на деле, что я искренен до конца. Я

давно уже решил для себя, что как только придет война (а что она придет,

в этом я был совершенно уверен), я отложу книги в сторону. Я знал, что с

началом войны мое место будет там, где укажет мне мой внутренний голос.

Я уехал из Австрии прежде всего по соображениям политическим. Те же

политические соображения требовали, чтобы теперь, когда война началась,

я занял свое место на фронте. Я шел на фронт не для того, чтобы сра-

жаться за государство Габсбургов, но я в любую минуту готов был отдать

свою жизнь за мой народ и за то государство, которое олицетворяет его

судьбы.

3 августа 1914 г. я подал заявление его величеству королю Людвигу III

с просьбой принять меня добровольцем в один из баварских полков. У кан-

целярии его величества в эти дни было конечно немало хлопот; тем более

был я обрадован, когда уже на следующий день получил ответ на свое про-

шение. Помню, дрожащими руками раскрывал . я конверт и с трепетом душев-

ным читал резолюцию об удовлетворении моей просьбы. Восторгу и чувству

благодарности не было пределов. Через несколько дней надел я мундир, ко-

торый пришлось потом носить почти целых 6 лет подряд.

Теперь для меня, как и для каждого немца, началась самая великая и

незабвенная эпоха земного существования. Все прошлое отступило на деся-

тый план по сравнению с событиями этих небывалых битв. Теперь, когда ис-

полняется первое десятилетие со дня этих великих событий, я вспоминаю

эти дни с великой скорбью, но и с великой гордостью. Я счастлив и горд,

что судьба была милостива ко мне, что мне дано было участвовать в вели-

кой героической борьбе моего народа.

Живо вспоминаю я, как будто это было только вчера, как впервые появ-

ляюсь я среди своих дорогих товарищей в военном обмундировании, затем

как наш отряд марширует в первый раз, затем наши военные упражнения и,

наконец, день нашей отправки на фронт.

Как и многих других, меня в это время угнетала только одна мучи-

тельная мысль: не опоздаем ли мы? Эта мысль прямо не давала мне покоя.

Упиваясь каждой вестью о новой победе германского оружия, я вместе с тем

тайно страдал от той мысли, как бы лично я не опоздал явиться на фронт.

Ведь с каждой новой вестью о победе опасность опоздать становилась более

реальной.

Наконец пришел желанный день, когда мы покидали Мюнхен, чтобы отпра-

виться туда, куда звал нас долг. В последний раз глядел я на берега Рей-

на и прощался с нашей великой рекой, на защиту которой теперь станови-

лись все сыны нашего народа. Нет, мы не позволим старинному врагу оск-

вернить воды этой реки? Утренний туман рассеялся, выглянуло солнышко и

осветило окрестности, и вот из всех грудей грянула великая старая песня

"Вахт ам Рейн". Пели все до одного человека в нашем длинном бесконечном

поезде. Сердце мое трепетало, как пойманная птица.

Затем припоминается влажная холодная ночь во Фландрии. Мы идем молча.

Как только начинает рассветать, мы слышим первое железное "приветствие".

Над нашими головами с треском разрывается снаряд; осколки падают совсем

близко и взрывают мокрую землю. Не успело еще рассеяться облако от сна-

ряда, как из двухсот глоток раздается первое громкое "ура", служащее от-

ветом первому вестнику смерти. Затем вокруг нас начинается непрерывный

треск и грохот, шум и вой, а мы все лихорадочно рвемся вперед навстречу

врагу и через короткое время мы сходимся на картофельном поле грудь с

грудью с противником. Сзади нас издалека раздается песня, затем ее слыш-

но все ближе и ближе. Мелодия перескакивает от одной роты к другой. И в

минуту, когда кажется, что смерть совсем близка к нам, родная песня до-

ходит и до нас, мы тоже включаемся и громко, победно несется: "Дейчланд,

Дейчланд убер алес".

Через четыре дня мы вернулись в исходное положение. Теперь даже наша

походка стала иной, 16-летние мальчики превратились во взрослых людей.

Добровольцы нашего полка, быть может, еще не научились как следует

сражаться, но умирать они уже умели, как настоящие старые солдаты.

Таково было начало.

Далее потянулись месяц за месяцем и год за годом. Ужасы повседневных

бита вытеснили романтику первых дней. Первые восторги постепенно остыли.

Радостный подъем сменился чувством страха смерти. Наступила пора, когда

каждому приходилось колебаться между ведениями долга и инстинктом само-

сохранения. Через эти настроения пришлось пройти и мне. Всегда, когда

смерть бродила очень близко, во мне начинало что-то протестовать. Это

"что-то" пыталось внушить слабому телу, будто "разум" требует бросить

борьбу. На деле же это был не разум, а, увы, это была только - трусость.

Она-то под разными предлогами и смущала каждого из нас. Иногда колебания

были чрезвычайно мучительны, и только с трудом побеждали последние ос-

татки совести. Чем громче становился голос, звавший к осторожности, чем

соблазнительнее нашептывал он в уши мысли об отдыхе и покое, тем реши-

тельнее приходилось бороться с самим собою, тока наконец голос долга

брал верх. Зимою 1915/16 г. мне лично удалось окончательно победить в

себе эти настроения. Воля победила. В первые дни я шел в атаку в востор-

женном настроении, с шутками и смехом. Теперь же я шел в бой со спокой-

ной решимостью. Но именно это последнее настроение только и могло быть

прочным. Теперь я в состоянии был идти навстречу самым суровым испытани-

ям судьбы, не боясь за то, что голова или нервы откажутся служить.

Молодой доброволец превратился в старого закаленного солдата.

Эта перемена произошла не во мне одном, а во всей армии. Из вечных

боев она вышла возмужавшей и окрепшей. Кто оказался не в состоянии вы-

держать эти испытания, того события сломили.

Только теперь и можно было по-настоящему судить о качествах нашей ар-

мии; только теперь, после двух, трех лет, в течение которых армия шла из

одной битвы в другую, все время сражаясь против превосходящих сил про-

тивника, терпя голод и всевозможные лишения, только теперь мы видели,

каковы бесценные качества этой единственной в своем роде армии.

Пройдут века и тысячелетия и человечество, вспоминая величайшие об-

разцы героизма, все еще не сможет пройти мимо героизма германских армий

в мировой войне. Чем дальше отходят в прошлое эти времена, тем ярче сия-

ют нам образы наших бессмертных воинов, являя образцы бесстрашия. Покуда

на земле нашей будут жить немцы, они с гордостью будут вспоминать, что

эти бойцы были сынами нашего народа.

Я был в ту пору солдатом и политикой заниматься не хотел. Да, это

время было не для политики. Еще и сейчас я убежден, что последний черно-

рабочий приносил в те времена гораздо большую пользу государству и оте-

честву, нежели любой, скажем, "парламентарий". Никогда я ненавидел этих

болтунов сильнее, как в пору войны, когда всякий порядочный человек, кто

имел что-либо за душою, шел на фронт и сражался с врагом и во всяком

случае занимался не ораторством в тылу. Всех этих "политиков" я просто

ненавидел и, если бы дело зависело от меня, мы дали бы им в руки лопаты

и образовали бы из них "парламентский" батальон чернорабочих; пусть бы

они тогда дискутировали промеж себя сколько их душе угодно - они по

крайней мере не приносили бы вреда и не возмущали бы честных людей.

Итак я в ту пору и слышать не хотел о политике; однако по поводу от-

дельных злободневных вопросов все-таки приходилось высказываться, раз

дело шло о таких проблемах, которые интересовали всю нацию и имели осо-

бенно близкое отношение к нам, солдатам.

В ту пору меня внутренне огорчали две вещи.

Одна часть прессы уже непосредственно после первых наших побед начала

исподволь и, быть может, для многих даже незаметно вливать понемногу го-

речи в общую чашу народного подъема. Это делалось под маской известного

доброжелательства и даже известной озабоченности. Эта пресса стала выра-

жать свои сомнения по поводу того, что народ наш, видите ли, слишком

шумно торжествует первые победы.

И что же? Вместо того, чтобы взять этих господ за их длинные уши и

заткнуть им глотки, чтобы они не смели оскорблять борющийся народ, вмес-

то этого стали широко говорить о том, что действительно наши восторги -

"чрезмерны", производят неподходящее впечатление и т.д.

Люди совершенно не понимали, что если теперь энтузиазм поколеблется,

то его не удастся по желанию вызвать вновь. Упоение победой надо было

напротив поддерживать всеми силами. Можно ли было в самом деле выиграть

войну, требовавшую величайшего напряжения всех душевных сил нации, если

бы не было силы энтузиазма?

Слишком хорошо знал я психику широких масс, чтобы не понимать, нас-

колько неуместны здесь все так называемые "эстетические" соображения. С

моей точки зрения нужно было быть сумасшедшим, чтобы не делать все воз-

можное для еще большего разжигания страстей - до точки кипения. Но что

люди хотели еще снизить энтузиазм, этого я попросту понять не мог.

Во-вторых, меня чрезвычайно огорчала та позиция, которую у нас заняли

в эту пору по отношению к марксизму. С моей точки зрения это доказывало,

что люди не имеют ни малейшего представления о том, какое губительное

действие производит эта чума. У нас, казалось, всерьез поверили, что за-

явление "у нас больше нет партий" действительно оказало какаово влияние

на марксистов.

У нас не понимали, что в данном случае дело идет вообще не о партии,

а об учении, всецело направленном на разрушение всего человечества. Как

же, ведь этого "мы" в наших обьевреившихся университетах не слышали. А

известно, что многие из наших высокопоставленных чиновников книгами ин-

тересуются очень мало, и то, чего они не слышали на университетской

скамье, вообще для них не существует. Самые крупные перевороты в науке

проходят совершенно бесследно для этих "голов", чем, кстати сказать,

объясняется тот факт, что большинство наших государственных учреждений

зачастую отстает от частных предприятий. Отдельные исключения и здесь

только подтверждают правило.

Отождествлять в августовские дни 1914 г. немецкого рабочего с марк-

сизмом было неслыханной нелепостью. В августовские дни немецкий рабочий

как раз вырвался из цепких объятий этой чумы. В ином случае он и вообще

бы оказался неспособным принять участие в общей борьбе. И что же? Как

раз в это время "мы" оказались достаточно глупы, чтобы поверить, будто

марксизм превратился теперь в "национальное" течение. Это глубокомыслен-

ное соображение только еще раз доказано, что наши высокие правители ни-

когда не давали себе труда сколько-нибудь серьезно познакомиться с марк-

систским учением, иначе подобная нелепая мысль не могла бы придти им в

голову.

В июльские дни 1914 г. господа марксисты, ставящие себе целью уничто-

жение всех не-еврейских национальных государств, с ужасом убедились, что

немецкие рабочие, которых они до сих пор держали в своих лапах, теперь

прозрели и с каждым днем все более решительно переходят на сторону свое-

го отечества. В течение каких-нибудь нескольких дней растаяли чары соци-

ал-демократии, гнусный обман народа развеян был в прах. Одинокой и поки-

нутой осталась шайка еврейских вожаков, как будто от их 60-летней анти-

народной агитации не осталось и малого следа. Это была тяжелая минута

для обманщиков. Но как только эти вожаки поняли, какая опасность им уг-

рожает, они сейчас же надели новую личину лжи и стали делать вид, будто

они сочувствуют национальному подъему.

Казалось бы тут-то как раз и наступил момент - решительно прижать всю

эту изолгавшуюся компанию отравителей народного сознания. Тут-то как раз

без дальних слов надо было расправиться с ними, не обращая ни малейшего

внимания на плач и стенания. Жупел международной солидарности в августе

1914 г. совершенно выветрился из голов немецкого рабочего класса. Уже

всего несколько недель спустя американские шрапнели стали посылать нашим

рабочим столь внушительные "братские приветствия", что последние остатки

интернационализма начинали испаряться. Теперь, когда немецкий рабочий

опять вернулся на национальный путь, правительство, правильно понимающее

свои задачи, обязано было беспощадно истребить тех, кто натравливает ра-

бочих против нации.

Если на фронтах мы могли жертвовать лучшими своими сынами, то совсем

уж не грех было в тылу покончить с этими насекомыми.

Вместо всего этого, его величество император Вильгельм лично протянул

этим преступникам руку и тем дал возможность этой шайке коварных убийц

перевести дух и дождаться "лучших" дней.

Змея могла продолжать и дальше свое злое дело. Теперь она действова-

ла, конечно, куда осмотрительнее, но именно поэтому она стала еще опас-

нее. Честные простаки мечтали о гражданском мире, а эти коварные прес-

тупники тем временем подготовляли гражданскую войну.

Я был в ту пору в высшей степени обеспокоен тем, что власти заняли

такую ужасную половинчатую позицию; но что последствия этого будут, в

свою очередь, еще более ужасны, этого и я тогда не мог

Ясно как божий день, что нужно было тогда сделать. Надо было немед-

ленно посадить под замок всех вожаков этого движения. Надо было немед-

ленно осудить их и освободить от них нацию. Надо было тотчас же самым

решительным образом пустить в ход военную силу и раз навсегда истребить

эту чуму. Партии надо было распустить, рейхстаг надо было призвать к по-

рядку при помощи штыков, а лучше всего совершенно упразднить его сразу.

Если республика ныне считает себя вправе распускать целые партии, то во

время войны к этому можно было прибегнуть с гораздо большим основанием.

Ведь тогда для нашего народа стоял на карте вопрос - быть или не быть!

Конечно тогда сразу возник бы следующий вопрос: а можно ли вообще бо-

роться при помощи меча против определенных идей. Можноли вообще приме-

нять грубую сипу против того или другого "миросозерцания".

Этот вопрос я в ту пору ставил себе не раз.

Продумывая этот вопрос на основании исторических аналогий, связанных

с преследованием религий, я приходил к следующим выводам.

Победить силою оружия определенные представления и идеи (независимо

от того, насколько верны или неверны эти идеи) возможно лишь в том слу-

чае, если само применяемое оружие находится в руках людей, которые тоже

представляют притягательную идею и являются носителями целого миросозер-

цания.

Применение одной голой силы, если за ней не стоит какая-нибудь

большая идея, никогда не приведет к уничтожению другой идеи и не лишит

ее возможности распространяться. Из этого правила возможно лишь одно

исключение: если дело дойдет до полного уничтожения всех до единого но-

сителей данной идеи, до полного физического истребления тех, кто мог бы

продолжать традицию дальше. Но это в свою очередь большей частью означа-

ет полное исчезновение целого государственного организма на очень долгий

срок, порою навсегда. Такое кровавое истребление большею частью обруши-

вается на лучшую часть народа, ибо преследование, не имеющее за собою

большой идеи, вызовет протест как раз со стороны наилучшей части сынов

народа. Те преследования, которые в глазах лучшей части народа являются

морально неоправданными, приводят как раз к тому, что преследуемые идеи

становятся достоянием новых слоев населения. Чувство оппозиции у многих

вызывается уже одним тем, что они не могут спокойно видеть, как опреде-

ленную идею преследуют посредством голого насилия.

В этих случаях число сторонников данной идеи растет прямо пропорцио-

нально обрушивающимся на нее преследованиям. Чтобы уничтожить без следа

такое новое учение, приходится иногда провести настолько беспощадное

преследование, что данное государство рискует лишиться самых ценных лю-

дей. Такое положение вещей мстит за себя тем, что такая "внутренняя"

чистка оказывается достижимой лишь ценою полного обессиливания общества,

А если преследуемая идея успела уже захватить более или менее обширный

круг сторонников, то даже такие самые беспощадные преследования окажутся

в конце концов бесполезными.

Все мы знаем, что детский возраст особенно подвержен опасностям. В

этом возрасте физическая гибель очень распространенное явление. По мере

возмужания сопротивляемость организма становится сильнее. И только с

наступлением старости он опять должен уступать дорогу новой юной жизни.

То же с известными видоизменениями можно сказать о жизни идей.

Почти все попытки истребить то или иное учение при помощи голою наси-

лия без определенной идейной основы, которая стояла бы за насилием, кон-

чились неудачей и нередко приводили к прямо противоположным результатам.

Но первейшей предпосылкой успеха кампании, ведущейся с помощью силы,

во всяком случае является систематичность и настойчивость. Победить то

или иное учение силой можно только в том случае, если сила эта прежде

всего будет применяться в течение долгого времени с одинаковой настойчи-

востью. Но как только начинаются колебания, как только преследования на-

чинают чередоваться с мягкостью и наоборот, так можно наверняка сказать,

что подлежащее уничтожению учение не только будет оправляться от пресле-

дований, но даже будет крепнуть в результате их. Как только спадет волна

преследований, подымется новое возмущение по поводу перенесенных страда-

ний, и это только завербует новых сторонников в ряды преследуемого уче-

ния. Старые его сторонники еще больше закалятся в ненависти к преследо-

вателям, отколовшиеся было сторонники после устранения опасности пресле-

дования вернутся вновь к своим старым симпатиям и т. д. Главнейшей пред-

посылкой успеха преследований является таким образом непрерывное, нас-

тойчивое применение их. Но настойчивость в этой области может являться

только результатом идейной убежденности. То насилие, которое не происте-

кает из твердого идейного убеждения, непременно будет неуверено в себе и

будет испытывать колебания. Такому насилию никогда не хватит посто-

янства, стабильности. Только то мировоззрение, в которое люди фанатичес-

ки верят, дает такое постоянство. Такая настойчивость зависит конечно от

энергии и брутальной решимости того лица, которое руководит операцией.

Исход дела поэтому в известной мере зависит также от личных качеств вож-

дя.

Кроме того необходимо иметь в виду еще следующее.

О каждом мировоззрении (будь оно религиозного или политического про-

исхождения - провести здесь грань иной раз бывает трудно) можно сказать,

что оно не столько борется за то, чтобы уничтожить идейную базу против-

ника, сколько за то, чтобы провести свои собственные идеи. Но благодаря

этому борьба получает не столько оборонительный, сколько наступательный

характер. Цель борьбы устанавливается тут легко: эта цель будет достиг-

нута, когда собственная идея победит. Куда труднее сказать, что идея

противника уже окончательно побеждена и победа над ней окончательно га-

рантирована. Установить момент, когда именно эта последняя цель может

считаться достигнутой, всегда очень нелегко. Уже по одному этому насту-

пательная борьба за собственное миросозерцание всегда будет вестись бо-

лее пданомерно и с большим размахом, нежели оборонительная борьба. В

этой сфере, как и во всех областях, наступательная тактика имеет все

преимущества перед оборонительной. Но насильственная борьба, ведущаяся

против определенных идей, непременно будет носить х растер оборони-

тельной борьбы лишь до тех пор, пока меч сам не станет носителем, про-

возвестником и пропагандистом нового идейного учения.

В итоге можно сказать так:

Любая попытка побороть определенную идею силою оружия потерпит пора-

жение, если только борьба против упомянутой идеи сама не примет форму

наступательной борьбы за новое миросозерцание. Лишь в этом случае, если

против одного миросозерцания в идейном всеоружии выступает другое миро-

созерцание, насилие сыграет решающую роль и принесет пользу той стороне,

которая сумеет его применить с максимальной беспощадностью и дли-

тельностью.

Но именно этого до сих пор нехватало в той борьбе, какая велась про-

тив марксизма. Вот почему борьба эта и не привела к успеху.

Этим же объясняется и то, что и бисмарковский исключительный закон

против социалистов в конце концов не привел к цели и не мог привести к

ней. Бисмарку тоже нехватало платформы нового миросозерцания, за тор-

жество которого можно было бы вести всю начатую борьбу. Этой роли не

могли сыграть более чем жидкие лозунги: "тишина и порядок", "авторитет

государства" и т. п. Только безыдейные чиновники и глупенькие "идеалис-

ты" поверят, что люди пойдут на смерть во имя этаких, с позволения ска-

зать, лозунгов.

Для успешного проведения начатой Бисмарком кампании нехватало идейной

носительницы всей этой кампании. Вот почему и само проведение своего за-

конодательства против социалистов Бисмарк вынужден был поставить в из-

вестную зависимость от того учреждения, которое само уже является порож-

дением марксистского образа мыслей. Судьей в своем споре с марксистами

Бисмарк вынужден был сделать буржуазную демократию, но это и означало -

пустить козла в огород.

Все это логически вытекало из того, что в борьбе против марксизма от-

сутствовала другая противоположная идея, которая обладала бы такой же

притягательной силой. В результате всей кампании Ьсмарка против социа-

листов получилось одно только разочарование.

Ну, а в начале мировой войны разве в этом отношении обстановка была

другой? К сожалению, нет!

Чем больше я в ту пору задумывался над необходимостью резкой и реши-

тельной борьбы правительства против социал-демократии как воплощения

современного марксизма, тем яснее становилось мне, что никакой идейной

замены этого учения у нас как раз и нет. Что могли мы тогда дать массам

для того, чтобы сломить социал-демократию? У нас не было никакого движе-

ния, способного повести за собою громадные массы рабочих, которые только

что в большей или меньшей степени освободились из-под влияния своих

марксистских вождей. Совершенно нелепо и более чем глупо думать, что ин-

тернациональный фанатик, только что покинувший ряды одной классовой пар-

тии, тут же согласится войти в ряды другой, тоже классовой, но буржуаз-

ной партии. Как это ни неприятно будет услышать различным организациям,

а ведь приходится сказать, что наши буржуазные политики тоже целиком

отстаивают классовый характер организаций - только не чужих, а своих.

Кто решится отрицать этот факт, тот не только наглец, но и глупый лжец.

Остерегайтесь вообще считать широкую массу глупее, нежели она есть в

действительности. В политических вопросах правильный инстинкт нередко

означает больше, нежели разум. Нам возразят, быть может, что интернацио-

налистские настроения масс доказывают ведь прямо обратное и опровергают

наше мнение о верных инстинктах народа. На это мы возразим, что ведь де-

мократический пацифизм ни капельки не менее нелеп, а между тем носителя-

ми этого "учения" обыкновенно являются представители имущих классов. До

тех пор пока миллионы буржуа продолжают каждое утро читать демократичес-

кие газеты и молиться на них, представителям наших имущих классов не к

лицу смеяться над глупостью "товарищей". В конце концов и у рабочих и у

этих буржуа идейная "пища" более или менее одинакова - и те и другие пи-

таются гадостью.

Очень вредно отрицать факты, которые существуют. Невозможно отрицать

тот факт, что в борьбе классов дело идет не только об идейных проблемах.

Это часто утверждают, в особенности в предвыборной борьбе, но это тем не

менее ничего общего не имеет с истиной. Сословные предрассудки одной

части нашего народа, отношение к рабочему физического труда сверху вниз

- все это к сожалению реальные факты, а вовсе не фантазии лунатиков.

Наша интеллигенция к сожалению даже не задумывается над тем, как же

это случилось, что мы не сумели избегнуть упрочения марксизма. Она еще

меньше задумывается над тем, что раз наши прекрасные порядки не сумели

помешать марксизму упрочиться, то нельзя будет так легко наверстать по-

терянное и выкорчевать его. Все это далеко не говорит в пользу больших

мыслительных способностей нашей интеллигенции.

Буржуазные (как они сами себя называют) партии никогда не сумеют

просто перетянуть в свой лагерь "пролетарские" массы. Ибо здесь проти-

востоят друг другу два мира, разделенные частью искусственно, а частью и

естественно. Взаимоотношения этих двух миров могут быть только взаимоот-

ношениями борьбы. Победа же в этой борьбе неизбежно досталась бы более

молодой партии, т. е. в данном случае марксизму.

Начать борьбу против социал-демократии в 1914 г. было конечно можно;

но пока на деле не нашлось серьезной идейной замены этому движению,

борьба эта не могла иметь солидной почвы и не в состоянии была дать хо-

роших результатов. Тут мы имени громадный пробел.

Это мнение сложилось у меня уже задолго до войны. И именно поэтому я

не мог решиться вступить в какую бы то ни было из уже существующих пар-

тий. События мировой войны еще больше укрепили меня в том мнении, что

по-настоящему провести борьбу против социал-демократии нет никакой воз-

можности, пока мы не можем ей противопоставить движение, которое предс-

тавляло бы собою нечто большее, чем обычная "парламентарная" партия.

В кругу моих близких товарищей я не раз высказывался в этом смысле.

Именно в связи с этим у меня и возникла первая мысль когда нибудь

все-таки заняться политикой.

Это и дало мне повод не раз в небольших кружках друзей говорить о

том, что по окончании войны я постараюсь стать оратором, сохранив свою

старую профессию.

Об этом я думал все время и, как оказалось, не зря.