ГЛАВА VII РЕВОЛЮЦИЯ

Военная пропаганда противников началась в нашем лагере уже с 1915 г.

С 1916 г. она становится все более интенсивной, а к началу 1918 г. она

уже прямо затопляет нас. На каждом шагу можно было ощущать отрицательные

влияния этой ловли душ. Наша армия постепенно научилась думать так, как

этого хотелось врагу.

Наши меры борьбы против этой пропаганды оказались никуда негодными.

Тогдашний руководитель армии имел и желание и решимость бороться про-

тив этой пропаганды всюду, где она проявлялась на фронте. Но, увы, для

этого ему нехватало соответствующего инструмента. Да и с психологической

точки зрения меры противодействия должны были исходить не от самого ко-

мандования. Для того, чтобы наша контрпропаганда возымела свое действие,

надо было, чтобы она шла из дому. Ведь именно за этот дом, ведь именно

за наше отечествосолдаты на фронте совершали чудеса героизма и шли на

любые лишения в течение почти четырех лет.

И что же оказалось в действительности? Чем отозвалась родина, чем

отозвался дом наш на всю эту возмутительную пропаганду противников?

Когда мы знакомились с нашей, с позволения сказать, контрпропагандой,

мы частенько спрашивали себя: что это - глупость или преступление?

К концу лета 1918 г. после очищения нами южного берега Марны наша

пресса повела себя настолько бесталанно, настолько преступно глупо, что

я с возрастающим негодованием каждый день задавал себе один и тот же

вопрос: да неужели же у нас никого не осталось в Берлине, чтобы положить

конец этому позорному расточению героических настроений армий?

Как поступила Франция, когда в 1914 г. наши победоносные копаны лави-

ной вторглись в пределы этой страны? Как поступила Италия в дни катаст-

рофы, которую потерпели ее армии на Изонцо? Как поступила та же Франция

весною 1918 г., когда германские дивизии начали штурмовать важнейшие

окопы французских войск и когда наша дальнобойная артиллерия стала бить

по Парижу?

Во всех этих случаях противник всеми силами старался вернуть бодрость

поколебавшимся полкам и с этой целью снова доводил национальные страсти

до точки кипения. С какой невероятной силой, с какой гениальностью рабо-

тала тогда их пропаганда, дабы во что бы то ни стало вернуть войскам

уверенность в окончательной победе и всеми силами вбить им в голову ту

мысль, что отступать дальше означает губить себя, свою родину, свой

очаг.

Ну, а что сделано было в аналогичных условиях у нас?

Да ровным счетом ничего, а зачастую еще похуже этого.

Каждый раз, когда я получал свежую газету, я рвал и метал и был вне

себя от негодования по поводу той гнусной агитации, которая явно на на-

ших глазах губила фронт. Этот психологический яд был равносилен прямому

подкашиванию наших боевых сил.

Много раз меня мучила мысль, что если бы на месте этих преступных не-

вежд и безвольных манекенов руководителем нашей пропаганды оказался я,

то исход войны был бы для нас совершенно иным.

В течение этих месяцев я впервые почувствовал, насколько коварна была

ко мне судьба, бросив меня на передовую линию фронта, где шальная пуля

любого негра могла в любую минуту меня прикончить, между тем как на дру-

гом посту я мог бы оказать своей родине куда более значительные услуги.

Я был уже достаточно уверен в себе, чтобы знать, что дело пропаганды

я сумел бы поставить как следует.

Но, увы, что толку! Ведь я был только один из безымянных, один из

восьми миллионов солдат.

Ничего не оставалось делать кроме того, как держать язык за зубами и

добросовестно выполнять свои скромные обязанности.

Первые прокламации противника попали в наши руки летом 1915г. Их со-

держание с небольшими модификациями всегда бывало одно и то же. В прок-

ламациях этих говорилось, что нужда в Германии растет с каждым днем;

война длится бесконечно и нет никаких видов на то, что Германия может

выиграть эту войну; немецкий народ в тылу жаждет мира, но мира не хотят

"милитаристы" и прежде всего сам "кайзер"; весь мир прекрасно знает, что

немецкая нация тоскует по миру; поэтому "мы" ведем-де войну вовсе не

против немецкого народа, а только против кайзера, являющегося единствен-

ным виновником войны; война поэтому не может кончиться и не кончится до

тех пор, пока этот враг всего человечества не будет отстранен; зато, как

только кончится война, свободные демократические нации братски примут

немецкий народ в свой союз вечного мира, и как только пробьет час унич-

тожения "прусского милитаризма", мир и благоденствие будут-де обеспечены

навсегда.

Для лучшей иллюстрации всего сказанного в прокламациях приводились

многочисленные "письма от родных", полностью подтверждавшие сказанное.

Спадала над этими прокламациями большею частью просто смеялись. Лист-

ки прочитывались и направлялись по команде в штабы армий, где на них не

обращали никакого внимания, пока ветром опять не занесет в окопы новых

прокламаций. Листки противника распространялись большею частью с аэроп-

ланов.

Вскоре мы обратили внимание на следующее. На всех тех участках фрон-

та, где находились солдаты баварцы, неизменно появлялись листки, которые

главным своим острием обращались против пруссаков. В листках этих гово-

рилось, что противник ровным счетом ничего не имеет против баварцев, что

во всем виновата одна Пруссия, которая и должна была бы нести всю от-

ветственность за совершенные ею злодеяния. Противник и рад был бы не

причинять зла баварцам, да что же делать, если они сами совершенно нап-

расно связали свою судьбу с Пруссией и таскают для нее каштаны из огня.

И надо сказать, что такого рода пропаганда начинала оказывать свое

влияние уже в первые месяцы 1915 г. Среди солдат совершенно явственно

росли настроения против Пруссии, а между тем сверху у нас пальцем о па-

лец не ударяли, чтобы противодействовать этому. Это было уже не простое

упущение.

И конечно такие ошибки после отомстили за себя самым печальным обра-

зом. От этого пострадала вовсе не одна "Пруссия", но и весь немецкий на-

род, в том числе конечно и баварцы.

Начиная с 1916 г., пропаганда противников могла уже зарегистрировать

совершенно определенные успехи в этом направлении.

Но надо признать и то, что многочисленные письма от родных, которые

действительно шли из дому, теперь были переполнены жалобами, и эти "жа-

лостные" письма тоже стали оказывать свое влияние. Противнику теперь уже

не нужно было распространять подобные письма с аэропланов. Против этого

потока жалобных писем из тыла тоже ничего решительно не было предприня-

то, оспине считать некоторых с психологической точки зрения крайне глу-

пых "напоминаний" "правительственного" характера. Фронт продолжал навод-

няться этим ядом. Бедные неразумные женщины, фабриковавшие дома эти

письма сотнями тысяч, совершенно не подозревали, что этим они только

увеличивают уверенность противника в победе, а тем самым только затяги-

вают войну и умножают страдания своих близких на фронтах. Эти бессмыс-

ленные письма немецких женщин стоили жизни сотням тысяч наших солдат.

Таким образом уже в 1916 г. можно было наблюдать различные тревожные

симптомы. Фронт ворчал, а иногда и "крыл" во всю; фронт был уже многим

недоволен и иногда выражал совершенно справедливое возмущение. Пока

фронт голодал, пока родственники дома терпели всяческую нужду, в других

местах, наверху господствовали изобилие и расточительство. Даже на самом

фронте в этом отношении далеко не все обстояло благополучно.

Таким образом симптомы кризиса были уже налицо в 1916 г., но пока де-

ло шло еще только о своих домашних "внутренних" делах. Тот самый солдат,

который только что ворчал и ругался, спустя несколько минут молча выпол-

нял свой тяжелый долг как нечто само собою разумеющееся. Та самая рота,

которая только что выражала недовольство, через полчаса дралась за свой

участок окопов с таким героизмом, как будто от этого зависела судьба

всей Германии. Это все еще был фронт старой превосходной героической ар-

мии.

Вскоре получил я возможность убедиться в той резкой разнице, какая

уже существовала в эту пору между положением на фронте и положением в

тылу.

В конце сентября 1916 г. моя дивизия приняла участие в боях на Сомме.

Это был для нас первый из целой серии будущих боев, где главную роль иг-

рала техника. Впечатление с трудом поддается описанию - не война, а нас-

тоящий ад!

Под истребительным огнем неприятеля, продолжавшимся непрерывно в те-

чение многих недель, немецкий фронт удержался. Иногда мы чуть-чуть отс-

тупали, затем выправляли положение, но никогда не сдавали ни одного

вершка земли без боя.

7 октября 1916 г. я был ранен. Я счастливо добрался до перевязочного

пункта и с первым транспортом меня отправили вглубь страны.

Прошло два года, как я не видел родины, - срок при таких условиях

бесконечно большой. Я с трудом мог представить себе, как выглядит немец,

не одетый в военную форму. Когда я попал в первый лазарет в Гермиссе, я

вздрогнул от испуга, когда внезапно услышал голос женщины, сестры мило-

сердия, заговорившей с близлежащим товарищем.

Впервые услышал я после двух лет женский голос. Чем ближе поезд наш

подъезжал к границе, тем неспокойнее становилось наше состояние.

Мы проезжали через все те города, через которые проходили два года

назад еще совсем необстрелянными солдатами: Брюссель, Льеж и т. д. Нако-

нец показался первый немецкий дом на холме. Сколь прекрасной нам показа-

лась эта постройка.

Дорогое отечество! Наконец!

Когда в октябре 1914 г. мы впервые переезжали границу, мы все сгорали

от нетерпения и энтузиазма. Теперь мы ехали молча и были погружены в пе-

чаль. Каждый из нас испытывал чувство счастья по поводу того, что судьба

дала ему еще раз взглянуть своими собственными глазами на родину, за ко-

торую он отдавал свою жизнь. Все мы были так тронуты, что почти стыди-

лись смотреть друг другу в глаза.

Меня положили в госпиталь в Беелице близ Берлина. Это почти совпало с

двухлетием моего отправления на фронт.

Какая перемена! Из непролазной грязи на фронтах Соммы прямо в белую

постель в этом чудном здании. Вначале как-то даже не решаешься лечь в

такую постель. Лишь постепенно начинаешь привыкать к этому новому миру.

К сожалению, окружающий меня теперь мир оказался новым и в других от-

ношениях.

Здесь уже не пахло тем духом, который господствовал еще у нас на

фронте. Здесь я впервые услышал то, что на фронте нам было совершенно

неизвестно: похвальбу своей собственной трусостью! Сколько ни ворчали на

фронте, как ни крепко бранились там солдаты, это ничего общего не имело

с отказом от исполнения своих обязанностей, а тем более с восхвалением

трусости. О нет! На фронте трус все еще считался трусом и ничем другим.

Труса на фронте попрежнему клеймили всеобщим презрением, а к подлинным

героям относились с преклонением. Здесь же, в госпитале, настроение уже

было прямо противоположное. Здесь наибольшим успехом пользовались самые

бессовестные болтуны, которые с помощью жалкого "красноречия" высмеивали

мужество храброго солдата и восхваляли гнусную бесхарактерность трусов.

Тон задавали несколько совершенно жалких субъектов. Один из них открыто

хвастался тем, что он сам нарочно поранил себе руку у проволочных заг-

раждений, чтобы попасть в лазарет. Несмотря на то, что ранение было со-

вершенно пустяковое, субъект этот находился в больнице уже давно, хотя

все знали, что он попал сюда мошенническим путем. И что же? Этот негодяй

нагло выставлял себя образцом высшего мужества и считал свой "подвиг"

куда более ценным для родины, нежели геройская смерть честного солдата

на фронте. Многие выслушивали эти речи молча, другие отходили в сторону,

но иные открыто соглашались с ним.

Меня прямо тошнило от этих речей, но сделать ничего нельзя было;

субъект этот спокойно оставался в лазарете. Больничное начальство конеч-

но прекрасно знало, кто этот субъект, и тем не менее ничего не предпри-

нимало.

Как только я встал на ноги, мне разрешили съездить в Берлин. Здесь

уже явно господствовала сильная нужда. Миллионный город терпел голод.

Недовольство было велико. Во многих посещаемых солдатами пивных можно

было услышать те же разговоры, что и в лазарете. Получалось даже впечат-

ление, что некоторые из этих негодяев специально посещают эти места

скопления солдат, чтобы проповедывать там свои гнусные взгляды.

Еще много хуже было положение в Мюнхене. Когда после выздоровления я

выписался из лазарета и отправился в свой запасный батальон, я просто не

узнал нашего города. Куда ни придешь - горе, недовольство и брань. В са-

мом запасном батальоне настроение было ниже всякой критики. Здесь влия-

ние оказывало еще и то, что офицеры-инструктора, сами еще ни разу не по-

бывавшие на фронте, обращались очень грубо со старыми солдатами и не

умели установить с ними сколько-нибудь приличных взаимоотношений. Солда-

та-фронтовики приносили с собою из окопов некоторые особые навыки, кото-

рые были понятны строевым офицерам, но с которыми не хотели мириться ты-

ловые чины. К строевому офицеру и сами фронтовики относились с гораздо

большим уважением, чем к этапным командирам. Но независимо от всего это-

го, общее настроение было чрезвычайно плохим. Укрывательство в тылу уже

считалось в это время образном высшей мудрости, а стойкость и выдержка

на фронте - признаком слабости и ограниченности.

Канцелярии кишели евреями. Почти каждый военный писарь был из евреев,

а почти каждый еврей - писарем. Мне оставалось только изумляться по по-

воду обилия этих представителей избранной нации в канцеляриях. Невольно

сопоставлял я этот факт с тем, как мало представителей этой нации прихо-

дилось встречать на самих фронтах.

Еще много хуже обстояли дела в области хозяйства. Здесь уж еврейский

народ стал "незаменимым". Паук медленно, но систематически высасывал

кровь из народа. Они захватили в свои руки все так называемые военные

общества и сделали из них инструмент безжалостной борьбы против нашего

свободного национального хозяйства.

Все громче раздавались голоса, доказывавшие необходимость совершенно

безудержной централизации.

В сущности говоря, уже в 1916-1917 гг. почти все производство находи-

лось под контролем еврейского капитала.

И в то же время против кого же направлялась на деле ненависть народа.

С ужасом я убедился в это время, что надвигаются события, которые не-

избежно приведут к катастрофе, если мы не сумеем в последний час пре-

дотвратить их.

В то время как всю нацию обкрадывали и душили евреи, подлинная нена-

висть масс направлялась в сторону "пруссаков".

Как и на фронте, здесь решительно ничего не предпринималось против

ядовитой пропаганды. Как будто люди совершенно не догадывались, что крах

Пруссии далеко еще не означает подъема Баварии! Как будто люди не пони-

мали, что дело обстоит как раз наоборот - что падение Пруссии неизбежно

повлечет за собой и гибель Баварии!

Мне все это причиняло невероятные страдания. Я ясно сознавал, что при

помощи этого гениального трюка евреи только хотят отвлечь внимание от

себя на других. Пока Бавария негодовала против Пруссии и наоборот, еврей

под носом у обеих обделывал свои делишки. Пока в Баварии шла руготня

против Пруссии, еврей организовывал революцию и затем нанес одинаково

решительный удар и Пруссии и Баварии.

Мне было просто нестерпимо наблюдать эту взаимную склоку между немца-

ми, и я был рад отправиться на фронт. Вскоре же после моего

приезда в Мюнхен я сделал соответствующую заявку о своем желании.

В начале марта 1917 г. я был уже опять в своем полку на фронте.

В конце 1917 г. настроение улучшилось, и можно было предполагать, что

армии удалось справиться с прежним упадком настроения. После русской ка-

тастрофы вся армия опять выпрямилась. Она почерпнула из этой катастрофы

новые надежды и новое мужество. Армия опять начинала проникаться убежде-

нием, что несмотря ни на что война кончится все же победой Германии. Те-

перь в армии опять раздавались песни. Карканье пессимистов слышалось ре-

же и реже. Армия вновь уверовала в будущность отечества.

Особенно чудотворное действие на настроение наших армий произвела

итальянская катастрофа осенью 1917 г. В нашей тогдашней победе над

итальянцами войска увидели доказательство того, что мы опять в состоянии

прорвать фронт не только русских. В сердца миллионов наших солдат опять

проникла спокойная вера в свое дело; люди вздохнули свободно и стали с

надеждой ждать весенних боев 1918 г. В рядах противника напротив наблю-

дался упадок настроения. Эта зима прошла несколько спокойнее обычного.

Наступило затишье перед бурей.

Но вот как раз в разгар последних приготовлений к решающим боям, ког-

да на западный фронт тянулись бесконечные транспорты своейной амуницией,

когда войска делали последние приготовления к наступлению, в Германии

впервые за все время войны разыгралось событие, неслыханное по своей

подлости.

Нет, Германия не должна победить! В последнюю минуту, когда немецкие

знамена уже шли навстречу победе, враги родины пустили в ход такое

средство, которое должно было погубить еще в зародыше весеннее наступле-

ние и тем самым вырвать победу из наших рук.

Враги родины организовали забастовку на предприятиях, работающих на

войну.

Если эта забастовка удастся, немецкий фронт должен потерпеть крушение

и "Форвертс" получит удовлетворение: победа на этот раз не будет со-

путствовать немецким знаменам. Армии наши останутся без снаряжения и в

течение нескольких недель фронт наш будет прорван. Этим будет сорвано

наше наступление, Антанта будет спасена и полным господином в Германии

станет интернациональный капитал. Вот в чем заключалась внутренняя цепь

марксистского обмана народа.

Надломить наше национальное хозяйство и воздвигнуть господство интер-

национального капитала - такова была их цель. И благодаря глупости и до-

верчивости одних, бесконечной трусости других цель эта, увы, была дос-

тигнута.

Правда, стачка на заводах военного снаряжения не имела полного успеха

в том смысле, что фронт не удалось взять измором. Забастовка эта быстро

оборвалась, и армии не остались без амуниции. В этом смысле план органи-

заторов забастовки - привести сразу все наши армии к гибели - не удался.

Но насколько ужаснее был тот моральный урон, который нанесла забастовка!

Во-первых: за кого же боролись наши армии, раз сама страна вовсе не

хочет победы? Ради кого приносятся эти бесчисленные жертвы? ради кого

терпим мы все эти лишения на фронте? Солдату говорят, чтобы он до конца

бился за победу, а в это же время страна бастует!

А во-вторых: какое же влияние оказала эта забастовка в рядах против-

ника?

Зимою 1917/18 г. горизонт впервые омрачился тучами для союзников. Вот

уже четыре года союзные державы общими усилиями вели напряженнейшую

борьбу против немецкого богатыря и все - безрезультатно. Но ведь в тече-

ние всех этих четырех лет главные силы немецкого великана заняты были на

востоке и на юге. На западе он зачастую держал только второстепенные си-

лы. И вот теперь тыл нашего богатыря оказался свободным. Моря крови были

пролиты, раньше чем немцам удалось положить на обе лопатки хотя бы одно-

го противника. Теперь войска, занятые раньше на русском фронте, будут

переброшены на запад, и если врагу не удалось до сих пор прорвать нашу

линию обороны, то теперь мы сами перейдем в наступление.

Противник бьет в тревоге и трепетал по поводу того, что окончательная

победа может достаться нам.

В Лондоне и Париже шли совещания за совещаниями. Даже пропаганда про-

тивников несколько зашла в тупик. Теперь уже не так легко было доказы-

вать, что немецкая победа совершенно немыслима и безнадежна.

Таково же было настроение среди войск союзников. Наглая уверенность в

победе исчезла. Господам руководителям Антанты становилось жутко. Пере-

менилось отношение и к немецкому солдату. До сих пор на нашего солдата

смотрели только как на простака, безусловно обреченного на поражение.

Теперь перед ними стоял немецкий солдат, уже уничтоживший их русского

союзника. Нужда заставляла нас до сих пор ограничиваться наступлением

только на востоке. Теперь противникам казалось, что это была с нашей

стороны гениальная тактика. В течение трех лет немцы вели непрерывные

атаки на русском фронте - вначале без особенного успеха. Все уже начина-

ли смеяться по поводу мнимой бесцельности наших действий. Русский вели-

кан, казалось, обязательно должен победить уже благодаря его огромному

численному превосходству. Германия же, казалось, обязательно изойдет

кровью в этих боях с русским. Вначале ход событий как будто подтверждал

такой прогноз.

В сентябре 1914 г. после боев при Танненберге в Германию потянулись

первые бесконечные потоки русских пленных. С тех пор поток этот уже не

прекращался. Все время и в поездах и по шоссе тянулись бесконечные

транспорты русских пленных. Но толку от этого было мало. Вместо каждой

побитой армии русские тотчас же выставляли новую армию. Гигантские вла-

дения царя, казалось, были неисчерпаемы по части людей. Сколько времени

могла еще выдержать Германия такое состязание? Не придет ли такой день,

когда Германия несмотря на только что одержанную победу останется уже

без новых войск, в то время как русское командование снова и снова дви-

нет на фронт новые армии? Что же будет тогда? Согласно человеческому ра-

зумению Германия могла только отсрочить победу России, сама же оконча-

тельная победа этой последней казалась неизбежной.

Теперь все эти надежды развеялись в прах. Один из главных союзников,

принесший самые большие жертвы на алтарь общей борьбы, был разбит вдре-

безги и теперь лежал распростертый на земле перед безжалостным противни-

ком. Страх и ужас вселились в сердца солдат Антанты, которые до тех пор

слепо верили в победу союзников. Грядущей весны ожидали с тревогой. Если

до сих пор не удалось сломить немцев, которые держали на западном фронте

только часть своих войск, то как же можно рассчитывать на победу теперь,

когда это страшное героическое государство может ныне собрать в один ку-

лак все свои силы против западного фронта?

К тому же на воображение действовали и события, происшедшие в горах

южного Тироля. Весть о поражении войск генерала Кадорна достигла и полей

Фландрии. Вера в победу испарялась и уступала место страху перед оконча-

тельным поражением.

Ночи стояли прохладные. Всюду на западном фронте войска Антанты слы-

шали шум подтягивающихся новых немецких армий. Надвигался последний

страшный суд. Напряжение в лагере противника достигло высшей точки. И

вот в эту минуту вдруг в Германии занялось зарево, и пламя этого пожара

озарило все уголки фронта. В момент, когда немецкие дивизии делали самые

последние приготовления к наступлению, в Германии вспыхнула всеобщая за-

бастовка.

В первую минуту весь мир просто потерял способность речи. В следующую

минуту противник вздохнул свободно, и неприятельская пропаганда с жад-

ностью бросилась на этот кусок. Неожиданная помощь поспела в двенадцатый

час. Одним ударом Антанта опять нашла средство вернуть твердость настро-

ения своим солдатам. Теперь она опять могла заставить солдат поверить,

что ее победа возможна. Чувство тревоги перед приближающимся наступлени-

ем немцев вновь сменилось чувством твердой уверенности в победе Антанты.

Теперь уже опять можно было с успехом доказывать салатам Антанты, что

окончательный исход предстоящей великой битвы зависит только и исключи-

тельно от их стойкости. Пусть немцы теперь одерживают какие угодно мест-

ные победы, страну их ждет революция, а вовсе не возвращение домой вели-

ких победоносных армий.

Английские, французские и американские газеты повели в этом смысле

интенсивнейшую агитацию в тылу, и в то же время началась такая же умелая

пропаганда на фронте.

"Германия стоит перед революцией! Победа союзников не за горами!" Это

было лучшее лекарство, чтобы опять поставить на ноги заколебавшихся

французских пуалю и английских томми. Теперь опять громко заговорили

пушки и пулеметы. Паническое бегство было приостановлено. Союзные войска

вновь начали оказывать упорное сопротивление.

Таковы были результаты стачек. Германские стачки укрепили уверенность

в победе в лагере противника и помогли последнему побороть начавшийся

паралич и отчаяние, возникшее на его фронтах. Сотни и сотни тысяч немец-

ких солдат заплатили за эти стачки своею жизнью. Авторы же и инициаторы

этой гнусной подлости стали кандидатами на самые высшие государственные

посты революционной Германии.

В самой Германии как будто еще удалось стереть первые следы забастов-

ки на военных заводах. Так по крайней мере казалось внешне. Но в стане

противника впечатление во всяком случае осталось. Если до этой стачки в

лагере противника господствовала полная безнадежность, то теперь весть о

забастовках в Германии опять подняла настроение в армиях Антанты. Анг-

ло-французские солдаты стали вновь драться с мужеством отчаяния.

Теперь уже по человеческому разумению должно было безусловно ка-

заться, что победа будет на стороне Антанты, если только западный фронт

выдержит немецкие атаки еще хоть несколько месяцев. Все парламенты стран

Антанты сразу оценили создавшуюся ситуацию и ассигновали грандиозную

сумму в фонд военной пропаганды. Они прекрасно знали, что это лучший

способ усилить разложение в германском лагере.

Я имел счастье принять лично участие не только в первых двух наших

наступлениях, но и в последнем наступлении немецких войск.

Это были самые сильные впечатления в течение всей моей жизни. Самые

сильные потому, что как и в 1914 г. наши операции в 1918 г. потеряли

свой оборонительный характер и приняли характер наступательный. Через

все наши окопы, через все наши войска прошел вздох облегчения. Теперь

наконец после трех тяжелых лет выжидания на чужой земле в ужасающей обс-

тановке, напоминающей ад, мы переходим в наступление и бьет час распла-

ты. Возликовали вновь наши победоносные батальоны. Последние бессмертные

лавры вокруг наших обвеянных победами знамен! Еще раз раздались прекрас-

ные патриотические песни нашей родины. Подхваченные бесконечным потоком

немецких солдат эти чудесные песни неслись к небу. В последний раз тво-

рец небесный посылал свою милостивую улыбку своим неблагодарным детям.

Тяжелая удушливая атмосфера господствовала на фронте в конце лета

1918 г. На родине шла тяжелая внутренняя борьба. Из-за чего. В ба-

тальонах и ротах на нашем фронте шли различные толки об этом? Ясно, что

война теперь потеряна и только дураки еще могут верить в конечную побе-

ду. Народ вовсе не заинтересован в том, чтобы вести войну и дальше; в

этом заинтересованы теперь только монархия и капитал, - вот какие вести

приходили из дому и подвергались обсуждению на фронте.

Сначала фронт на все это реагировал лишь очень слабо. Какое дело было

нам, солдатам, до всеобщего избирательного права? Разве за это боролись

мы в течение четырех долгих лет? Бандиты хотели теперь обокрасть уже

павшего героя, отняв у него задним числом ту цель, за которую он воевал

и за которую сошел в могилу. Разве наши молодые полки шли во Фландрии на

смерть с лозунгом "да здравствует всеобщее тайное избирательное право"

на устах? Нет, неправда, они шли на смерть с кличем "Дейчланд убор алес"

("Германия превыше всего"). Маленькая, но все же весьма существенная

разница! Те крикуны, которые на фронтах теперь искали всеобщего тайного

избирательного права, раньше и носа не показывали на фронт. Эта партий-

нополитическая шваль до сих пор не была известна фронту. Только очень

небольшая частица этих господ парламентариев нюхала фронт в такое время,

когда всякий сколько-нибудь уважающий себя немец, если он только мог

стоять на ногах, был на фронте.

Вот почему на первых порах основная масса фронтовиков была почти со-

вершенно невосприимчива к агитации господ Эбертов, Шейдеманов, Бартов,

Либкнехтов и т. д., выставивших теперь север ценно новые "цели" войны.

На фронте не могли понять, какое право вообще имеют эти тыловые герои

опираться на войско для захвата власти в стране.

Моя личная позиция была ясна с самого начала: я ненавидел от всей ду-

ши всю эту банду жалких обманщиков народа, всю шайку партийной сволочи.

Мне давно уже было ясно, что для всех этих негодяев важно не благо наро-

да, а благо собственного кармана. Я видел, что они готовы теперь принес-

ти в жертву весь народ и не остановятся перед тем, чтобы погубить Герма-

нию. В моих глазах они заслуживали только веревки на шею. Идти навстречу

их пожеланиям означало выдать с головой трудящуюся массу в руки карман-

ных воришек. Осуществление их желаний означало гибель нации.

Таково же в первый момент было настроение громадного большинства

фронтовиков. За последнее время мы вынуждены были однако, констатиро-

вать, что приходящие из тылов пополнения становятся все хуже и хуже нас-

только, что эти пополнения уже не усиливали старое ядро, но скорее ос-

лабляли его боевую способность. Особенно плохи были пополнения молодых

возрастов. Зачастую нельзя было поверить своим собственным глазам, что

это сыны того же самого народа, который и в 1914 г. посылал свою моло-

дежь на поля Ипра.

С августа и сентября разложение стало прогрессировать особенно быст-

ро, несмотря на то, что наступательные действия противника были далеко

не так сильны, как в предшествовавшие месяцы. Битвы на Сомме и во Фланд-

рии были куда ужаснее по их жестокости.

В конце сентября моя дивизия в третий раз стояла у тех самых позиций,

которые мы штурмовали в самом начале войны, еще будучи совсем необстре-

лянным полком добровольцев.

Какое тяжелое воспоминание.

В октябре и ноябре 1914 г. мы получили здесь первое боевое крещение.

С горячей любовью в сердцах, с песнями на устах шел наш необстрелянный

полк в первый бой, как на танец. Драгоценнейшая кровь лилась рекой, а

зато все мы были тогда совершенно уверены, что мы отдаем нашу жизнь за

дело свободы и независимости родины.

В июле 1917 г. мы второй раз прошли по этой ставшей для нас священной

земле. Ведь в каждом из нас жила еще священная память о лучших наших

друзьях и товарищах, павших здесь еще совсем молодыми и шедших в бой за

дорогую родину с улыбкой на устах.

Глубоко взволнованные стояли мы, "старики", теперь у братской могилы,

где все мы когда-то клялись "остаться верными долгу и отечеству до самой

смерти". Три года назад наш полк наступая, штурмовал эти позиции. Теперь

нам приходилось защищать их, отступая.

Целых три недели вели англичане артиллерийскую подготовку к своему

наступлению во Фландрии. Перед нами как будто сжита образы погибших на-

ших товарищей. Полк наш жил в ужасной обстановке. В грязных окопах, за-

частую под открытым небом мы прятались в воронки, вырытые снарядами, в

простых лощинках, ничем не прикрытых от врага, и тем не менее мы не ус-

тупали ни пяди, хотя ряды наши все таяли и таяли. 31 июля 1917 г. нако-

нец началось английское наступление.

В первые дни августа нас сменила другая часть.

От нашего полка осталось только несколько рот. Медленно брели мы по

грязной дороге в тыл, больше похожие на привидения, чем на людей. В ре-

зультате своего наступления англичане отвоевали только несколько сот

метров земли, сплошь изрытой гранатами. Ничего больше. И за это англича-

не заплатили дорогой ценой.

Теперь, осенью 1918 г., мы вновь уже в третий раз стояли на той же

территории, которую некогда взяли штурмом. Маленькое местечко Камин, где

мы когда-то отдыхали от боев, теперь стало ареной самых ожесточенных

битв. Мы дрались на той же территории, но сами то мы за это время стали

совсем другими людьми. Теперь и в армии изо всех сил занимались "полити-

кой". Ядовитая волна докатилась из тылов и сюда. Пополнения молодых воз-

растов оказались совершенно непригоддными - все это шло оттуда, из дому.

В ночь с 13 на 14 октября англичане начали обстреливать южный участок

ипрского фронта газовыми снарядами. Они пустили в ход газы "желтый

крест", действия которых мы еще ни разу до сих пор не испытывали на сво-

ей шкуре. Еще той же ночью мне пришлось отведать этих газов. Вечером 13

октября мы находились на холме к югу от Вервика и там в течение нес-

кольких часов подверглись непрерывному обстрелу газовыми снарядами. С

небольшими перерывами обстрел продолжался всю ночь. Около полуночи часть

товарищей выбыла из строя, некоторые из них - навсегда. Под утро я тоже

стал чувствовать сильную боль, увеличивающуюся с каждой минутой. Около 7

часов утра, спотыкаясь и падая, я кое-как брел на пункт. Глаза мои горе-

ли от боли. Уходя, я не забыл отметиться у начальства - в последний раз

во время этой войны.

Спустя несколько часов глаза мои превратились в горящие угли.

Затем я перестал видеть.

Меня отправили в госпиталь в местечко Пазевальк (Померания). Здесь

пришлось мне пережить революцию!...

В воздухе давно уже носилось что-то неопределенное, но очень против-

ное. Кругом говорили о том, что в ближайшие недели что-то "начнется", я

только не мог себе представить, что же именно под этим последним понима-

ют. Мне больше всего казалось, что дело идет о стачке вроде той, какая

была весной. В это время стали приходить дурные вести о флоте. Говорили,

что там началось большое брожение. Мне однако думалось, что и в данном

случае мы имеем дело с продуктом фантазии небольшой кучки, что широкие

массы моряков ничего общего с этим не имеют. В госпитале шло много раз-

говоров о том, что война все же, надо надеяться, скоро кончится. Однако

никто не надеялся на то, что война закончится "сию минуту". Читать газе-

ты я не был в состоянии.

В ноябре всеобщее напряжение усилилось.

И вот, в один из ноябрьских дней внезапно разразилось несчастье. На

грузовиках приехали матросы и стали призывать к революции. Их "вождями"

в борьбе за "свободу, красоту и достоинство" нашего народа выступало

несколько еврейских парней. Конечно ни один из них не был на фронте.

Мое здоровье за последнее время стало несколько улучшаться. Нестерпи-

мая боль в глазах несколько уменьшилась. Постепенно я начал чуть-чуть

видеть и мог уже различать окружающее меня. Врачи обнадеживали, что зре-

ние вернется ко мне в такой мере, что впоследствии я все-таки смогу най-

ти себе ту или другую работу. О том, чтобы я опять смог когда-нибудь ри-

совать, конечно не могло быть и речи. Как бы то ни было, я был на пути к

выздоровлению. В этот момент и разразились все эти ужасающие события.

Сначала я еще питал надежду, что совершающаяся измена отечеству не

распространится на всю страну, а останется только местным явлением. В

этом духе я утешал ближайших своих коллег. Эту мою надежду в особенности

склонны были разделять те из баварцев, которые в это время находились

вместе со мной в лазарете. Их настроение тоже было далеко "не революци-

онное". Я не мог себе представить, чтобы это безумие могло найти расп-

ространение в Мюнхене. Я был уверен, что в Баварии чувство преданности к

уважаемой династии Вительсбахов все-таки окажется сильнее, нежели злая

воля отдельных еврейчиков. Словом, я был уверен в том, что дело ограни-

чится только путчем во флоте и что этот путч будет подавлен в течение

нескольких дней.

Но вот прошло еще несколько дней, и мне с ужасом в душе пришлось уже

констатировать другое. Слухи становились все более тягостными. То, что я

считал только местным событием, на деле оказалось революцией, охватившей

всю страну. Прибавьте к этому еще позорные вести, пришедшие с фронта.

Фронт намеревался капитулировать. Да можно ли было вообще представить

себе хоть что-либо даже только отдаленно похожее на этот ужас!!

10 ноября нас посетил пастор лазарета и устроил маленькую беседу с

нами. Теперь мы узнали все.

Я тоже присутствовал при этой беседе, хотя находился в страшно воз-

бужденном состоянии. Почтенный старик весь дрожал, когда он говорил нам,

что дом Гогенцоллернов должен был сложить с себя корону, что отечество

наше стало "республикой" и что теперь нам остается только молить всевыш-

него, чтобы он ниспослал благословение на все эти перемены и чтобы он на

будущие времена не оставил наш народ. В конце речи он счел своей обязан-

ностью - повидимому это была его внутренняя потребность, которую он не в

силах был превозмочь, - сказать хоть несколько слов о заслугах импера-

торского дома в Пруссии, Померании- да и во всей Германии. Тут он не

смог удержаться и тихо заплакал. В маленькой аудитории воцарилась глубо-

кая тишина. Все были страшно огорчены и тронуты. Плакали, думается мне,

все до единого человека. Оправившись, почтенный пастор продолжал. Теперь

он должен нам сообщить, что войну мы вынуждены кончать, что мы потерпели

окончательное поражение, что отечество наше вынуждено сдаться на милость

победителей, что результат перемирия целиком будет зависеть от великоду-

шия наших бывших противников, что мир не может быть иным как очень тяже-

лым и что, стало быть, и после заключения мира дорогому отечеству при-

дется пройти через ряд самых тяжких испытаний. Тут я не выдержал. Я не

мог оставаться в зале собрания ни одной минуты больше. В глазах опять

потемнело, и я только ощупью смог пробраться в спальню и бросился на

постель. Голова горела в огне. Я зарылся с головою в подушки и одеяла.

Со дня смерти своей матери я не плакал до сих пор ни разу. В дни моей

юности, когда судьба была ко мне особо немилостива, это только закаляло

меня. В течение долгих лет войны на моих глазах гибло немало близких то-

варищей и друзей, но я никогда не проронил ни одной слезы. Это показа-

лось бы мне святотатством. Ведь эти мои дорогие друзья погибали за Гер-

манию. Когда в самые последние дни моего пребывания на фронте я пережил

особенно горькие минуты, стойкость не покидала меня. Когда газом выело

мои глаза и сначала можно было подумать, что я ослеп навеки, я на одно

мгновение пал духом. Но в это время некий возмущенный голос прогремел в

мои уши: несчастный трус, ты, кажется, собираешься плакать, разве не

знаешь ты, что судьба сотен и сотен тысяч немецких солдат была еще хуже

твоей! Это был голос моей совести. Я подчинился неизбежному и с тупой

покорностью нес свою судьбу. Но теперь я не мог больше, я - заплакал.

Теперь всякое личное горе отступило на задний план перед великим горем

нашего отечества.

Итак, все было напрасно. Напрасны были все жертвы и все лишения. Нап-

расно терпели мы голод и жажду в течение бесконечно долгих месяцев. Нап-

расно лежали мы, испытывая замирание сердца, ночами в окопах под огнем

неприятеля, выполняя свой тяжкий долг. Напрасна была гибель двух миллио-

нов наших братьев на фронте. Не разверзнутся ли теперь братские могилы,

где похоронены те, кто шел на верную смерть в убеждении, что отдает свою

жизнь за дело родной страны? Не восстанут ли от вечного сна мертвецы,

чтобы грозно призвать к ответу родину, которая теперь так горько над ни-

ми надсмеялась? За это ли умирали массами немецкие солдаты в августе и

сентябре 1914 г., за это ли пошли вслед за ними в огонь полки немецких

добровольцев осенью того же года, за это ли легли 17-летние юноши на по-

лях Фландрии, за это ли страдали немецкие матери, когда они отрывали от

сердца своих дорогих сыновей и посылали их на фронт, откуда они уже не

вернулись! Для того ли приносились все эти неисчислимые жертвы, чтобы

теперь кучка жалких преступников могла посягнуть на судьбы нашей страны.

Итак, ради этого наш немецкий солдат терпел зной и холод, голод и

жажду, усталость и муку, ради этого не спал ночами и совершал бесконеч-

ные переходы по участкам фронта. Итак, ради этого солдаты наши неделями

лежали под адским огнем неприятеля, вдыхали ядовитые газы, боролись и не

сдавались, не отступали ни на шаг, памятуя, что они обязались отдать

свою жизнь, чтобы оградить родину от вторжения неприятеля. Ведь и эти

безымянные герои бесспорно заслужили надгробный памятник, на котором бы-

ло бы написано:

"Странник, идущий в Германию, когда ты придешь туда, скажи нашей ро-

дине, что здесь погребены те, кто сохранил верность отечеству и предан-

ность святому долгу".

Ну, а наше отечество - чем ответило оно? Но ведь и это еще не все.

Ведь мы теряли также все то хорошее, что было в прежней Германии.

Разве нет у нас долга по отношению к нашей собственной истории?

Достойны ли мы теперь даже только того, чтобы вспоминать о славе про-

шедших времен? Как осмелимся мы смотреть в глаза будущему.

Жалкие презренные преступники!

Чем больше в эти тяжкие часы я продумывал все совершившееся, тем

больше бросалась мне в лицо краска стыда, тем глубже было охватывавшее

все мое существо возмущение. Что мучительная боль глаз в сравнении с

этим?!

За этим последовали ужасные дни и еще более тяжелые ночи. Мне стало

ясно, что все потеряно. Возлагать какие-бы то ни было надежды на милость

победителя могли только круглые дураки или преступники и лжецы. В тече-

ние всех этих ночей меня охватывала все большая ненависть к виновникам

случившегося.

Спустя несколько дней мне стала ясна моя собственная судьба. Теперь я

только горько смеялся, вспоминая, как еще недавно я был озабочен своим

собственным будущим. Да разве не смешно было теперь и думать о том, что

я буду строить красивые здания на этой обесчещенной земле. В конце кон-

цов я понял, что совершилось именно то, чего я так давно боялся и пове-

рить чему мешало только чувство.

Император Вильгельм II, первый из немецких государей, протянул руку

примирения вождям марксизма, не подозревая, что у негодяев не может быть

чести. Уже держа руку императора в своей руке, они другой рукой нащупы-

вали кинжал.

Никакое примирение с евреями невозможно. С ними возможен только иной

язык: либо - либо!

Мое решение созрело. Я пришел к окончательному выводу, что

должен заняться политикой.