Часть III: От пагубной империи до мафии

С момента разрушения Советского Союза в конце 1991 года американский стереотип «пагубной империи» был замещен совершенно другой концепцией, равно неподходящей новой России: это концепция «мафии». Западные образы мафии сосредоточены на «криминальных» предприятиях, широко распространенной коррупции, и их потенциальной угрозе общему благосостоянию. Чтобы убедиться, стереотип новой России, такой как мафия, имеет некоторую правдивость. Платежи чиновникам общеприняты. Контрактные киллеры и трафик наркотиков, проституция – широко распространены. Трансграничная торговля на черном рынке оружием и ядерными материалами абсолютно известна, и зачастую представляется западными СМИ и правительствами как угроза национальной безопасности. И поскольку восприятие этой угрозы стало ближе к дому через организованную преступность, действующую в США, противостояние организованной преступности, происходящее от предыдущей «пагубной империи», соответствовало росту промышленности США.  Американский нормативный массив, антикоррупционная программа и программа против отмывания денег развивались и имплементировались с расширенным мониторингом со стороны правоохранительных и разведывательных органов.

Массовая характеристика обществ Центральной и Восточной Европы и бывшего Советского Союза,  как криминальных и коррумпированных, внешними аналитиками, и журналистами, делает неясным то, каким образом народы региона сами конструируют утверждение преступности и коррупции. Широко используемые термины, такие как «мафия», часто употребляемые для пробуждения здравого смысла общества перед лицом драматических изменений, вероятно, неправильно понимаются на Западе. Некоторые отношения и практика, которые рассматриваются людьми в регионе как благотворные или, по крайней мере, приемлемые, могут быть криминализованными сторонними наблюдателями. По сравнению с внутренней деятельностью организованной преступности, многие народы в регионе рассматривают устоявшуюся официальную практику, которую представители Запада могли бы отнести к категории коррупционной – включая традиционные подарки врачам и других поставщиков услуг – такой же нормальной, как чаевые шофёру или разносчику пиццы.

Опыт людей в преступности и коррупции, а также концепции преступности и коррупции вышли за рамки права, взаимоотношений и разумных установок, которые возникли ещё при предыдущей коммунистической системе и были сформированы посткоммунистическими годами реформ. В течение периода государственного социализма, картины права стали глубоко внедренными в дихотомии коммунизма против капитализма и государства против общества. При коммунизме народы региона квалифицировали их взаимоотношения с государственной бюрократией, создавая различия между государством и обществом; поскольку люди всенародно ссылались на себя как на общество, они использовали неформальные социальные сообщества, чтобы оказывать сопротивление и растаивать планы государства. Теперь, после провала коммунистических правительств, эти сообщества обмена – ведущие политику и бизнес через и в рамках самих себя – продолжают играть роль в конфигурации людских восприятий права, справедливости и преступности. Важно что, те сообщества улаживания дел в пределах государства и за его рамками, которые привнесли персонифицированные сообщества граждан в государственную экономику и бюрократию, продолжают разбивать барьеры между государственной сферой и частной, создавая гибридные организации для улаживания необходимых дел, что из западной капиталистической перспективы может нарушить предписанную роль государства в частной экономике и роль частных организаций в управленческих процессах.  Особенно из перспективы западных концептуализацией границ между государственной сферой и частной, популярные формы общества в регионе могут предстать преступными.

Пока государство против общественной идеологии возбудило людские взгляды при коммунизме, граждане реорганизовали государственно-общественное разделение посредством неформальных социальных сообществ. Сегодня неформальные сообщества затуманивают сферы – государственную и частную, бюрократическую и рыночную, легальную и нелегальную, которые на Запада более ограничены и разделены понятиями преступности и коррупции. Кроме того, когда западные институты экспортируют правовое правило, они часто налагают предположения на другие общества, которые могут не совпадать с местными взглядами, на то, каким образом государственному и частному следует взаимоотноситься. Например, антикоррупционные программы, проведенные Всемирным банком и другими международными организациями, основаны на широком употребления понятия коррупции – злоупотребление государственной властью в личных целях – и зачастую на идеализированных утверждениях государственно-частных отношений, которые могут не применяться даже на Западе. Каковы значение и роль понятия коррупции там, где государственно-частное различие является неопределенным?

В посткоммунистических странах государственно-частная граница может быть изменчивой, подразделенной, частично совпадающей или вовсе непонятной. Умелые акторы смешивают, опосредуют и иным образом формируют государственное и частное, рынок  и бюрократию, законное и незаконное в личных или групповых интересах. На Западе такие государственно-частные образования, вероятно, могут быть неправильно истолкованы как преступные. Кроме того, каждый вид деятельности, который пересекает государственно-частную границу, не обязательно представляет собой коррупцию.

Более того, в регионе люди не обязательно уравнивают нарушение закона и преступность. Представители Запада, возможно, приучены к довольно ясным стандартам для осуждения того, кто виновен (даже если эти стандарты не всегда или не часто применяются), предполагая, что преступность где-либо определяется на основе таких генеральных директив; однако в России, например,  стандарты, применяемые для решения вопроса кто – преступник, могут не быть столь ясными. Как при коммунизме, судебное преследование подозреваемого преступника может зависеть от факторов в политико-экономической сфере – таких как политическая и экономическая принадлежность обвиняемого, а также должность подозреваемого преступника. Закон, который выражает в меньшей степени систему разделенных идеалов, чем механизм осуществления власти в социальных отношениях, может быть использован как оружие одной группой против другой.

Другая точка межкультурного недоразумения касается широко распространенного использования термина мафия в регионе. Отнесение некоторых индивидов и групп в регионе к категории «мафии» стало общепринятой практикой. По всему региону можно услышать голословные обвинения  в принадлежности к мафии в отношении широкого спектра групп, от чиновников, которые принимают взятки и бывшей номенклатуры управленцев, которые приобрели государственные фабрики по заниженным ценам, до обычных уличных преступников и бывших осужденных с их собственными вооруженными силами. Мафия также может иметь этническое измерение; например, поляки говорят о российской мафии, а россияне о чеченской мафии. Одна этническая группа обвиняет другую в причастности к мафии.

Термин мафия  можно понять только в контексте. В обществах многих стран Центральной и Восточной Европы и бывшего Советского Союза мафия стала публично признанной конструкцией для публичной экспрессии. Она пришла, чтобы организовать и символизировать познания многих людей, чьи общества, сформированные коммунистическим прошлым, испытали драматические и иногда разрушающие изменения. Мафиозная структура дает возможность людям, которые полны страха и столкнулись с неопределенностью, возложить ответственность и определить первопричины изменений. Голословные обвинения в причастности к мафии, кажется, проявляются наиболее сильно в странах, недосовершивших глубочайший социальный и экономический переворот. Как пишет Нэнси Райз: «Мафия присутствует в ежедневных разговорах и в народной культуре: мафия является ключевым символом, через который люди выражают свои восприятии и нравственные оценки систематической трансформации». Присутствие мафии в народной культуре может усилить западные стереотипы российской мафии.

Сегодняшние встречи бывших коммунистических стран с Западом могут создать ситуации, в которых как представители Востока, так и Запада подразумевают различные объекты под словами, которые используют и те, и другие, такие как мафия и коррупция.  В этих странах популярные пути сообществования, которые затуманивают государственно-частные границы, могут оказаться нелегальными и коррумпированными с внешней стороны, и с Запада, могут быть некорректно объединены с практикой подобной мафиозной. В регионе новое неравенство и неопределенность, которые сопровождали крах коммунизма и достижение капитализма, могут привести к заимствованию людьми термина мафия для выражения своих обманутых надежд, пока оцениваются как преступные сообщества, обеспечивающие влияние в рамках государства и доступ к благосостоянию в рамках изменяющейся экономики. В обоих случаях, использование криминализирующих понятий для определения различий (будь они организационными или просто не теми, которые ожидались) подавляет понимание того, каким образом различный исторический опыт государства может привести к различной популярной практике в смешивании государственного и частного секторов.

Для объяснения этих разобщностей, необходимо исследовать сферы, в которых мафии – реальные и мнимые – развились в регионе, и, исследовать акторов, которые могли объяснить их привлекательность. Обжуливание, детализированное в основной части текста, является наследием коммунистического прошлого, помогающим объяснить, почему представители Запада склонны криминализировать неформальные системы обмена (которые были всепроникающими при коммунизме) и обращение к мафии в настоящее время. Еще одно наследие – это концепция Другого, как использовано антропологами коммунистических обществ. Оно отсылает к выражению «мы против них», то есть «мы» (хорошие парни) против правящей элиты (неправильно направленной и/или всемогущей). В Восточной Европе и бывшем Советском Союзе эта концепция была выражена в условиях общество против государства, оппозиция против коммунистов и добродетельный Восток против Империалистического Запада. Как в основной части текста, так и в этом приложении, я показываю то, каким образом наследие коммунистического прошлого формирует мафию, как публичную экспрессию и то, каким образом коррупция и организованная преступность, происходящие из Центральной и Восточной Европы и бывшего Советского Союза, могут быть неправильно истолкованы на Западе.