§1. Присяжные заседатели и их вердикт в системе судебного разбирательства.

Исторические следы происхождения института присяжных заседателей мы находим в теории английского процесса, в соответствии с которой присяжные судят только о факте, а коронный судья - о праве. Сформировавшись в Англии из “обыскных людей, к которым обращалось правительство для исследования интересовавших его дел, как фискальных, так и судебных”[1], этот метод расследования “через присяжных прочно вошел в английскую правовую практику и стал одним из основополагающих принципов англосаксонской системы права”.[2] Первое упоминание об этом институте относится к 1166 году, когда состоялся “большой суд присяжных в Кларендоне (при Генрихе II),  для участия в котором привлекли (12 самых законопослушных  граждан графства), чтобы получить показания об обвиняемых”.[3] Рассматривая первоначально дела гражданские, они в случаях спора о поземельных границах при отсутствии точных документов разрешали этот вопрос по памяти. В истории России XII века мы также находим следы института двенадцати[4]. В качестве примера деятельности такого суда, некоторые авторы, определяют “суд одрин”[5] периода феодальной демократии Великого Новгорода (XIV-XV века), состоявший из княжеского тиуна и двенадцати заседателей (докладчиков), выбираемых из каждого конца города, или “судных мужей” во времена Дмитрия Донского.[6]  Однако по мнению М.А.Чельцова-Бебутова, это  скорее всего институт посредничества, обусловленный исторической формой государственного устройства и управления того периода, так как князь еще считался с древним обычаем и позволял в определенных случаях прибегать к посредникам[7]. По мере своего развития, получив доступ к решению дел уголовных, присяжные  постепенно из свидетелей превращались в судей, получив право выслушивать свидетельские показания и прочие доказательства и решать на основании их  дело  своим  вердиктом (vere dictum- справедливое мнение). 

Сложившись и устоявшись  как правовая традиция в Англии, найдя поддержку среди широких слоев населения, суд присяжных был позаимствован и Континентальной системой права. Первенство в этом отношении принадлежит Франции XVIII века. В России суд присяжных был введен в результате судебной реформы 1864 года и, просуществовав чуть более 50-ти лет, был упразднен в 1917 году. В начале 90-х годов, идя по пути правовых реформ, в том числе в области судопроизводства, Россия возрождает (в 1993году) институт суда присяжных в отдельных регионах страны, таких как Ивановская, Московская, Ростовская, Рязанская, Саратовская области, Алтайский, Краснодарский края и другие. На сегодняшний день таких регионов девять. Таким образом, введение суда присяжных в России каждый раз совпадает с реформированием ее законодательства. Так, в 1864 году главный идеолог суда присяжных С.И.Зарудный обосновывал необходимость его создания тем, “чтобы судебные решения пользовались общим доверием. Доверие обеспечит спокойствие в государстве, стабильность решений судов”.[8] Сходные по своей сути идеи содержатся и в концепции судебной реформы 1992 года.[9]

Как в середине ХIХ-го, так и в конце ХХ-го веков реформирование уголовно-процессуального законодательства российские законодатели связывают с введением в судебное разбирательство народного элемента. Формой такого участия выступает самостоятельная коллегия присяжных заседателей.

Коллегиальность имеет традиционные корни в российском уголовном судопроизводстве. Под ним может подразумеваться коллегия (союз) трех профессиональных судей, а также коллегия, состоящая из председательствующего судьи и народного элемента (судья и два народных заседателя /суд шеффенов/, судья и двенадцать присяжных заседателей). В рамках рассматриваемого вопроса представляется, что демократизм суда присяжных обусловлен расширенным представительством граждан. В соответствии с ч. 1 ст. 440 УПК коллегия присяжных заседателей образуется путем жеребьевки в составе двенадцати комплектных присяжных заседателей.

В США разработаны предложения по уменьшению состава  жюри до девяти или семи человек.[10] Более того в отдельных штатах число присяжных заседателей колеблется от 12 до шести членов.[11]  Однако сокращение числа членов коллегии присяжных заседателей обусловливает трудности исчисления голосов присяжных.[12] Думается, что А.Ф.Кони высказывал обоснованную озабоченность по этому поводу. Уменьшение жюри присяжных до нечетного  количества исключает возможность разделения голосов присяжных на равное количество. Однако в целях экономии народных средств представляется возможным сокращение количества присяжных до десяти или восьми человек (по примеру Австрии, Франции), но на четное число. На мой взгляд, количественный показатель принципиального значения не имеет. Принципиальным является факт, что народный элемент образует самостоятельную коллегию, отделенную от профессионального судьи. Именно в этом И.Я.Фойницкий усматривал глубокое отличие суда присяжных от нового шеффенского института, введенного в Германии. Он полагал, что самостоятельность коллегии присяжных устраняла всякую тень влияния судей правительственных на  судей  народных.[13] Еще более точно это различие сформулировал Г.Джаншиев, указав на то, что такое влияние профессиональных судей в суде присяжных проявляется публично и действует на присяжных просвещающим, а не подавляющим образом, совершенствуя, а не сводя к нулю, участие народного элемента.[14] Современные правоведы также высказывают мнение о том, что вынесение присяжными вердикта самостоятельно и независимо от профессионального судьи - признак, определяющий сущность института.[15] Я разделяю данную точку зрения.

Вместе с тем следует отметить, что суд присяжных представляет собой оптимальную форму народного правосудия, призванного разрешать вопросы вины и наказания в демократическом русле. Не случайно, Конституционный совет Франции в своем решении от 3 сентября 1986 года отметил, “что роль жюри присяжных для народного правосудия является основным признаком его демократичности”.[16]

В то же время при определении степени значимости народного элемента в суде шеффенов и суде присяжных целесообразно отметить их близость. В отношении народного заседателя в шеффенском суде Т.Б.Чеджемов писал, что последний не знает детально законов, его познания в основном ограничиваются общими представлениями, “пониманием духа ... закона. Но он приносит в суд жизненный опыт, разум, горячую заинтересованность в человеческой судьбе, представляет в суде взгляды общественности.  Такое сочетание судейского профессионализма с житейской мудростью и свежестью впечатлений народных заседателей позволяет принимать правильное решение.” Добропорядочность, добросовестность, объективность как судьи, так и народных заседателей - важнейшее условия совместного решения по делу.[17] Поэтому проблемы взаимоотношения в суде шеффенов “судья - народные заседатели” лежат отнюдь не в плоскости “сдерживания” постоянного судьи, а в повышении уровня общей и правовой культуры тех и других.

В правовой литературе имеются идентичные по своей сути высказывания и в адрес присяжных заседателей. В частности, специалисты обращают внимание на то, что коллегия присяжных  обладает повышенной восприимчивостью и чувствительностью к внутренней психологической подоплеке рассматриваемых в суде человеческих трагедий, милосердием, социальным (инстинктивным)[18] чувством справедливости. Поэтому присяжные заседатели способны примирить строгие требования закона с голосом сострадания к подсудимому. Эту же идею еще в XIX веке высказал Ф.Севэн, который писал о том, что ”мудрый и гуманный французский закон, построенный на том принципе, что лучше оправдать виновного, чем осудить невиновного, нашел в институте присяжных гарантию правосудию, коему доступно милосердие, человеколюбие и сочувствие; деяния человека он хочет судить по человечески”.[19] Таким образом, можно констатировать, что качественная характеристика присяжных заседателей совпадает в целом с характеризующими данными  народных заседателей  в традиционном российском суде.[20]

Участие присяжных заседателей в суде равно как и народных заседателей есть один из элементов правосудия, свидетельствующих о демократичности современных судов. При этом роль народного элемента сводится к тому, чтобы суд при принятии решения руководствовался не только законом, но и объективно подходил к вопросам вины и наказания с точки зрения реалий повседневной жизни. Разумеется, суд присяжных является не абсолютной гарантией, “а лишь возможностью  перевода (советского уголовного процесса) в рамки надлежащей правовой процедуры, профессионализированной без формализма,  уважительной к правам личности без потакания”.[21] Вердикт, вынесенный ими, приобретает силу закона и служит основанием для приговора о наказании. Состоявшийся вердикт присяжных имеет значение непоколебимого акта правосудия. Судья обязан положить вердикт в основу своего решения без каких-либо изменений.[22] На мой взгляд, именно в этом проявляется особая значимость решения коллегии присяжных заседателей в отличие от процедур постановления приговора в шеффенском суде. В суде, где судья и заседатели образуют единую коллегию, заседатели почти всегда подчиняются судье, поскольку “в вопросах права самые образованные шеффены всегда подчиняются взглядам судьи”.[23]

Отдельные современные авторы склонны рассматривать коллегию присяжных заседателей как проявление принципа народовластия в отправлении правосудия. Так, В.И.Бадашханов отмечает, что народовластие в уголовном судопроизводстве означает участие народа в принятии законов, отражающих его волю, и распространяющееся на всю уголовно-процессуальную деятельность. Практическое действие принципа народовластия в уголовном судопроизводстве рассматривается этим автором “на примере вновь вводимых судов присяжных.”[24] Не отрицая наличие такого воздействия, я полагаю, что термин “народовластие” в уголовном судопроизводстве не совсем уместен. Будучи благозвучным по отношению к понятию уголовного процесса в целом, он может быть воспринят в каждом конкретном уголовном деле как решение, принимаемое под диктовку народа, что является недопустимым. В связи с этим представляется, что обусловленная нормами уголовно-процессуального законодательства деятельность присяжных заседателей в судебном заседании является деятельностью подзаконной. Вместе с тем поскольку выносимый ими вердикт является основанием для вынесения приговора, определяет структуру и направленность обсуждения  последствий признания лица виновным (невиновным), постольку можно рассматривать вердикт присяжных заседателей в качестве акта самоограничения государства в отправлении правосудия в части, касающейся установления виновности подсудимого. Из этого следует вывод о том, что присяжные заседатели своим участием способствуют суверенизации судебной власти в целом. К такому же выводу в конечном счете приходит и автор критикуемой позиции, отмечая, что “суды обретают суверенные начала по отношению к другим ветвям власти именно за счет включения коллегий присяжных заседателей”.[25]

Таким образом, воссоздание судов присяжных в уголовном судопроизводстве на данном этапе свидетельствует о том, что демократическая Россия стремится реально обеспечить права личности в сфере уголовного преследования, ограничивая себя как государство в вопросах определения виновности привлеченных к уголовной ответственности лиц.

Краткий анализ сущностных характеристик суда присяжных позволяет перейти к рассмотрению процесса решения вопросов о виновности (или невиновности) подсудимого коллегией присяжных заседателей.

В соответствии с действующим законодательством  присяжные заседатели суть судьи виновности подсудимого (ст.ст. 449, 454, 459 УПК). В связи с этим возникает необходимость рассмотреть вопрос о компетенции присяжных заседателей (ст. 435 УПК) при ответе на вопросы, предусмотренные п.п. 1, 3 и 4 ч. 1 ст. 303 УПК.

Данная проблема была предметом исследования известных русских юристов. И.Я.Фойницкий, А.М.Бобрищев-Пушкин, Н.В.Муравьев и другие правоведы отмечали, что присяжные заседатели не могут быть устранены от подведения признанных ими фактов под моральные, а следовательно, и юридические понятия.[26] И.Я.Фойницкий определял, что как вопросы факта, так и вопросы права одинаково подлежат их рассмотрению, “но лишь настолько, насколько это необходимо для разрешения вопроса о виновности, ибо в сам состав этого вопроса по необходимости входит вопрос не только о событии преступления, но и о причинной внешней и даже внутренней его связи с подсудимым”.[27] Н.В.Муравьев, будучи противником суда присяжных, тем не менее указывал на то, что действующий закон, “наша судебная практика, наша судебная литература - все признают присяжных заседателей судьями виновности”.[28] Эту точку зрения поддерживает С.М.Казанцев, подчеркивая, что присяжных заседателей согласно закона спрашивают не о том, совершил ли подсудимый преступное деяние, а виновен ли подсудимый в том, что совершил его; не сам факт, а внутренняя сторона и личность подсудимого, в нем выразившаяся, подлежат суждению присяжных.[29] Разрешая вопрос о том, виновен ли подсудимый в совершении преступления, присяжные заседатели исходят из того, что данное деяние совершил подсудимый. Установив, что имело место деяние, инкриминируемое подсудимому, и что оно совершено подсудимым, коллегия присяжных в соответствии с п. 4 ч. 1 ст. 303 УПК устанавливает наличие или отсутствие  вины в действиях подсудимого. При этом, как мне представляется, установление вины подсудимого присяжными заседателями состоит в неразрывном единстве с утверждением в сознании присяжных заседателей причинной связи между деянием подсудимого и наступившими последствиями. Утвердиться такая мысль может у них только в результате убедительных доказательств стороны обвинения.

Указания ряда авторов на коллегию присяжных, выступающую в качестве арбитра, буфера, обеспечивающего равновесие между обвинением и защитой, конкуренцию официального и неофициального начал права,[30] представляются попытками детализации состязательности в суде присяжных с указанием места и роли присяжных. Так, в результате проведенного исследования выявлено, что 60,4% юристов-практиков считают, что вердикт присяжных заседателей не является показателем восприимчивости общества к нашему уголовному закону. В то же время 31,3% опрошенных полагают, что вердикт коллегии является таким показателем. В связи с этим представляется очевидным, что цель коллегии присяжных - в установлении фактической стороны дела и виновности подсудимого, а не в противостоянии правосудию. Правильнее было бы говорить, что роль буфера в состязательном процессе с участием присяжных выполняет суд в целом, как единый орган, так как и коллегия присяжных заседателей в силу выполнения обязанностей в рамках закона, и судья, выполняющий свои профессиональные обязанности, должны преследовать единую цель. На это же указывает И.Я.Фойницкий, который полагает, что не в механическом разграничении правовой и фактической областей, которое в судебном разбирательстве никогда не может быть достигнуто, а в совместных действиях профессиональных юристов и присяжных по выяснению и решению всех вопросов (как фактических, так и юридических), встретившихся в уголовном деле, заключается сила института присяжных.

С.В.Боботов, И.Ф.Чистяков, И.Л.Петрухин и ряд других авторов, рассматривающих присяжных в качестве буфера, средства защиты и т.д., усматривают их роль в противопоставлении себя официальному началу права. В этом случае логическим следствием такой позиции станет неизбежное “политическое” и правовое противостояние судебных коллегий. По моему мнению, это является недопустимым.  Это положение усугубляется зародившейся во Франции в период Великих революций и просуществовавшей до нашего времени теорией факта и права.  По поводу последней в ХIХ веке высказывали свою точку зрения И.Я.Фойницкий, Ю.Глазер, В.Вальберг, А.Роземблюм, В.К.Случевский, В.Д.Спасович, Д.Г.Тальберг и ряд других юристов. Они отмечали, что эта теория является неверной, так как невозможно установить точные границы между компетенцией присяжных заседателей, с одной стороны, и коронными судьями, с другой. По их мнению, область права и факта соприкасаются между собой  и незаметно переходят одна в другую. Даже противники суда присяжных, в частности, Гуэ-Глунека, В.Дейтрих указывали на “искусственное разделения судей на судей факта и судей права”.[31] По этому поводу В.Вальберг писал: “предлагая присяжным вопрос таким образом, что в случае утвердительного их ответа рассматриваемое деяние должно быть признано соответствующим закону понятию преступления, - тем самым им предоставляется решать, представляет ли рассматриваемый случай овеществившееся понятие преступления, установленное законом”.[32] Указывая на необходимость и возможность устранения “вредной и совершенно непригодной теории разделения обязанностей между присяжными и коронными судьями по фактическим и юридическим основаниям”,[33] многие юристы отмечали, что основанием этого взгляда послужило превратное понимание известного положения английского права, высказанного в конце XVI века юристом лордом Коком, “sicut ad quaestionem facti non respondent judicos, ita ad quaestionem juris non respondent juratores”.[34] Французские юристы, по мнению вышеуказанных авторов, ошибочно вывели из этой формулы начало о принципиальном будто бы отделении вопросов факта и вопросов права и распределении их между присяжными и судьями.

Вместе с тем существует и другая теория - теория виновности и наказания. В соответствии с этой теорией присяжные заседатели разрешали вопросы о виновности в полном объеме как со стороны фактической, так и со стороны права.[35] К такому выводу они приходили при анализе ст. 754 Устава уголовного судопроизводства[36]. Согласно правилам данной статьи разрешению присяжных заседателей предлагался общий вопрос о виновности подсудимого, когда никем не возбуждено сомнение ни в том, что событие преступления действительно совершилось, ни в том, что оно должно быть вменено подсудимому в вину. Тем самым в совокупный вопрос входил не только вопрос о виновности, но и внешней и внутренней причинной связи его с деянием подсудимого. Идентичным образом проблема слияния  вопросов разрешена в п. 3 ч. 1 ст. 449 УПК.

Разумеется, эта теория не ликвидирует трудности, возникающие при оценке присяжными действий подсудимого, на что указывают и современные юристы как российские, так и западные. Так, американский ученый Стивен Теймэн отмечает, что “ныне завоевала господство другая теория, согласно которой присяжные заседатели разрешают вопросы о виновности в полном объеме как со стороны фактической, так и со стороны правовой”.[37]

Очевидно, что ч. 3 ст. 451 УПК, тождественная по смыслу со ст. 812 УУС, также указывает на то, что присяжные заседатели являются судьями факта и в определенной степени права, что, на мой взгляд, говорит в пользу теории вины и наказания. Однако данный вопрос требует дополнительного изучения вне рамок данного исследования.

 Возможность разрешения присяжными заседателями юридических вопросов допускают также и разработчики проекта УПК РФ Министерства Юстиции. Они предлагают в определенных случаях ставить вопрос о степени осуществления преступного намерения (ч. 2 ст. 383 УПК МЮ). В связи с этим можно утверждать, что, несмотря на видимое, механическое разделение суда на две коллегии, речь должна идти о характерном слиянии круга деятельности судьи с кругом деятельности коллегии присяжных заседателей, в соединении задач обеих коллегий суда присяжных.[38]

На мой взгляд, не бесспорной является точка зрения отдельных авторов, в соответствии с которой народные заседатели способны “воздействовать” на постоянного судью при назначении вида и размера наказания, а присяжные заседатели такой возможности лишены.[39] Думается, что практическая значимость народного элемента в судопроизводстве не может сводиться к их участию в определении вида и размера наказания,  так же как и к возможности воздействовать на судью. Их роль в правосудии более значима - установление виновности  с точки зрения понимания ими социальной опасности действий и личности подсудимого. Руководствуясь своим жизненным опытом, народный элемент служит юстиции своими практическими познаниями и житейской мудростью  в  разрешении  существа дела, в открытии искомой истины. При таком подходе к роли и назначению народного элемента становится ясным, что возможностей  воздействовать на выбор вида  и размера наказания у присяжных заседателей гораздо больше, так как присяжным заседателям предоставлено право оказывать влияние на тяжесть наказания путем признания или отрицания в деле смягчающих обстоятельств. В ст. 460 УПК прямо указывается на правовые последствия признания в вердикте присяжных заседателей подсудимого заслуживающим снисхождения или особого снисхождения. В связи с этим важно отметить наличие у юристов специфического взгляда на общественные явления. Авторы конца XIX столетия подчеркивали, что способ воззрения на дело юриста вообще рефлективный, методичный, обобщающий, а способ воззрения не юриста более натуралистичен и благоприятен для индивидуализации наказания. В.Вальберг, И.Я.Фойницкий указывали на то, что у присяжных заседателей подобная “одинаковость” во взглядах отсутствует [40]. Поэтому участие народного элемента в суде, по мнению Д.Г.Тальберга, “предохраняет судей от односторонности в их профессиональной деятельности”.[41] Современные исследования в области профессиональных установок показали, что  судья, будучи специалистом в области права с выработанными традициями в силу закона, имеет устойчивое воззрение на природу преступных деяний.[42] В частности, 21,0% опрошенных практических работников полагают, что суд всегда должен стремиться к устранению дефектов предварительного расследования, 42,0% считают, что это стремление должно быть тогда, когда речь идет об установлении истины, и только 37% убеждены в том, что суду не следует устранять дефекты расследования, а при наличии к тому оснований выносить оправдательный приговор.[43] Изложенное позволяет сделать вывод о том, что коллегия присяжных заседателей, будучи дистанцированной по времени и месту от председательствующего, а также в силу того, что именно ей принадлежит право принятия главного решения по делу, способна  оказать большее влияние на пристрастных судей. Возможные субъективные отклонения во взглядах судей и присяжных самокорректируются, поскольку эти две коллегии взаимно уравновешивают друг друга.

Функционирование суда присяжных неразрывно связано с состязательностью, выступающей  одним из условий его жизнедеятельности. В свою очередь состязательный характер судопроизводства представляет собой один из аспектов равенства граждан перед лицом правосудия. Процессуальное положение судьи в таком процессе заключается в том, чтобы он создавал равные условия для сторон как в части обращения с ними, так и в части заслушивания их в судебном заседании.[44] В этой связи роль двенадцати представителей народа сводится к тому, что они самостоятельно решают вопрос о виновности подсудимого, а представители обвинения и защиты стараются доказать присяжным заседателям соответственно виновность или невиновность подсудимого. Естественно, стороны обращаются в первую очередь не к проблеме квалификации преступления и даже не к анализу изобличающих или оправдывающих доказательств, а к побудительным причинам, толкнувшим человека к нарушению закона.[45] Поэтому с реализацией состязательной формы в уголовном судопроизводстве связаны трудности теоретического и практического плана, требующие, на мой взгляд,  своего разрешения.

В правовой литературе дискуссионными являются вопросы о понятии сторон в уголовном процессе и положении в нем прокурора - государственного обвинителя. На мой взгляд, в принципе прокурор не является стороной в процессе, поскольку он отстаивает общий интерес и располагает для этого такими полномочиями, которыми иные участники процесса не наделены. Однако поскольку прокурор осуществляет в суде защиту государственных и общественных интересов, постольку он должен рассматриваться в качестве стороны по делу.[46] Именно к такому выводу можно придти при анализе  ст.ст. 426, 428-430 УПК. Такой же позиции придерживаются А.А.Гравина, И.Л.Марогулова[47] и разработчики проекта УПК МЮ, определяющие место прокурора в качестве стороны в деле (п.п. 22, 23  ст. 5).  В ст. 18  вышеуказанного проекта УПК разработчики однозначно и, на мой взгляд, небезосновательно, определяют стороны обвинения и защиты как равноправные. Тем не менее остается актуальной необходимость в общей части действующего уголовно-процессуального кодекса сформулировать принципы состязательности и равноправия сторон. Без этого положения невозможна коренная реорганизация судопроизводства, связанная с освобождением суда от выполнения чуждых ему обвинительных функций в ходе судебного следствия. С целью введения элементов состязательности в стадию предварительного расследования разработчики  проекта УПК Главного правового управления при Президенте предлагали ввести институт частных расследовательских мер. В то же время параллельно с ним предусматривалось наличие такого субъекта как наблюдатель (ст. 101 проекта УПК). Как правильно отметили сотрудники кафедры уголовно-правовых наук Российской правовой Академии, частное расследование под контролем представителя публичной власти, именуемого наблюдателем, может не только стимулировать расследование, но и препятствовать его проведению. По их мнению, предложение “о введении частных расследовательских мер ... связано с кардинальным изменением всей системы предварительного следствия, к чему юридическое сообщество вряд ли подготовлено”.[48] На мой взгляд, позиция ГПУ по введению института частных розыскных мер в стадию предварительного расследования обусловлена тем, что в рамках правосудия сложились два типа равенства - формальное и реальное. По мнению отдельных авторов, первое заключается в законодательном наделении участников процесса совершенно одинаковыми процессуальными правами, а второе - в ограничении в правах одних в пользу других. При этом “сама дискриминация нацеливалась на то, чтобы достигнуть фактического уровня в потенциях сторон”.[49] Примером может послужить вышеупомянутый нами вопрос о состязательности сторон, а точнее - понимание этой проблемы Ю.Глазером. Характеризуя формы процессов, он обращал внимание на то, что в рамках обвинительного процесса стороны предстают перед судьей “по возможности равноправными”.[50] По действующему уголовно-процессуальному законодательству, в котором состязательность реализуется как принцип, суд занимает позицию условно нейтральную, что предполагает отсутствие предвзятого мнения. Это свойство суд в целом получает в значительной степени благодаря участию присяжных заседателей, поддерживающих  равновесие и ограждающих безопасность общественную, не принося на алтарь ее невинные жертвы. В связи с этим И.Я.Фойницкий отмечал, что суд присяжных является наиболее близким к идеалу суда. Резюмируя вышеизложенное, можно сделать вывод о том, что при соблюдении начал состязательности суд присяжных выступает одним из главных демократических гарантов правосудия и подлежит оценке с точки зрения способствования последнему. Однако справедливости ради необходимо отметить, что не все юристы разделяют данную точку зрения. Так, на вопрос, является ли суд присяжных более демократичной формой судебного разбирательства в сравнении с традиционным для России судом, 29,2% практических работников дали утвердительный ответ, 60,4% - отрицательный и 10,4% - затруднялись ответить. 

Современное законодательство и судебная практика государств, относящихся к англо-саксонской правовой системе, в которых функционирует суд присяжных, знают две формы вердикта: общий и специальный. В связи с этим возникает вопрос о видовой принадлежности вердикта российского суда присяжных.

В Англии общим вердиктом именуется  решение жюри присяжных по вопросу виновности подсудимого, а специальным[51] - решение  по вопросу доказанности определенных фактов.[52] При этом в Англии, например, вердиктом называют согласие (несогласие) коллегии присяжных заседателей  с обвинительным актом.[53]  В России вердикт выносится в форме ответов на сформулированные и постановленные в ходе судебного разбирательства отдельные вопросы,  которые призваны исчерпать все содержание обвинения. На мой взгляд, такое видовое отличие вердиктов обусловлено традиционным различием двух правовых систем: континентальной и англо-саксонской. В основе общего права лежит практика разрешения конкретной проблемы (споров)  судьями и “немедленное восстановление статус-кво”[54]. В соответствии с сущностью процесса английские присяжные выносят вердикт в рамках обвинительного акта.

Анализ ст. 449 УПК, позволяющей после основного вопроса о виновности подсудимого ставить частные вопросы об обстоятельствах, увеличивающих или уменьшающих степень виновности либо изменяющих ее характер, свидетельствует о том, что закон предоставил судье широкие дискреционные[55] полномочия в ее применении. Впрочем, ст. 751 УУС также указывала на то, что основанием для постановки вопросов присяжным заседателям могли  служить не только выводы обвинительного акта, но и результаты судебного следствия и заключительных прений сторон. В современной практике председательствующий после речей сторон в 85% случаев объявлял перерыв в судебном заседании для формулирования вопросов, подлежащих разрешению коллегией присяжных заседателей. Это позволяет сделать вывод о том, что прения сторон оказывают влияние на постановку вопросов.

Изложенное позволяет сделать вывод о том, что вердикт присяжных заседателей в российском уголовном процессе является общим. Это суждение находит свое подтверждение в действующем законодательстве, которое, во-первых, включает в перечень трех основных вопросов, подлежащих разрешению присяжными, вопрос о виновности подсудимого; во-вторых, допускает возможность постановки одного вопроса о виновности подсудимого, объединяющего три основных вопроса (ст. 449 УПК). Правда, отдельные авторы не допускают возможности объединения вопросов, указанных в ст. 303 УПК.[56] Однако данная позиция не может быть распространена на суд с участием присяжных заседателей.

Вместе с тем необходимо обратить внимание на то, что форма вины устанавливается судьей единолично в рамках п. 2 ч. 1 ст. 303 УПК. В результате такого законодательного решения появляется кажущееся противоречие или двойственное (двойное) установление вины. В действительности никакого противоречия нет. Присяжные заседатели устанавливают в рамках п. 3 ч. 1 ст. 303 УПК вину, под которой понимается доказанность участия подсудимого в совершении преступления, а судья устанавливает в рамках п. 2 ч. 1 ст. 303 УПК вину в качестве элемента юридической конструкции состава преступления. Такой законодательный подход играет положительную роль в отправлении правосудия с участием присяжных заседателей.

В соответствии с действующим законодательством вердиктом именуется решение коллегии присяжных заседателей по поставленным перед ней  вопросам, включая основной вопрос о виновности подсудимого (ч. 1 ст. 454 УПК). Нужно отметить, что данное определение, на мой взгляд, не отражает сущности принимаемого решения и его значения для приговора суда присяжных в целом. Определение вердикта, предложенное в п. 7 ст. 5 проекта УПК[57], по сути своей идентично ныне действующему определению.

Представляется, что вердикт - это дистанцированное по времени и по месту от профессионального судьи, самостоятельное, принятое в суде первой инстанции решение коллегии присяжных заседателей по вопросам доказанности фактов и установления на их основании виновности или невиновности подсудимого, обусловливающее вид приговора и размер наказания за содеянное, а также ход и направленность дальнейшего разбирательства по делу до вынесения приговора.

Вместе с тем вердикт присяжных заседателей не является окончательным решением по уголовному делу. Будучи принятым в рамках установленной уголовно-процессуальным кодексом процедуры, вердикт является всего лишь составной частью приговора суда. При этом вердикт проявляется в приговоре суда. В связи с этим возникает вопрос не только об особенностях постановления и изложения приговора в суде присяжных, но и  о взаимосвязи и взаимодействии этих двух видов решений.