Возвращение из СССР*

В СССР решено однажды и навсегда, что по любому вопросу должно быть только одно мнение. Впро­чем, сознание людей сформировано таким образом, что этот конформизм им не в тягость, он для них естествен, они его не ощущают, и не думаю, что к этому могло бы примешиваться лицемерие. Действительно ли это те самые люди, которые делали революцию? Нет, это те, кто ею воспользовался. Каждое утро «Правда» им сообщает, что следует знать, о чем думать и чему верить. И нехорошо не подчиняться общему правилу. Получается, что, когда ты говоришь с каким-нибудь русским, ты говоришь словно со всеми сразу. Не то чтобы он буквально следовал каждому указанию, но в силу обстоятельств отличаться от других он просто не может. Надо иметь в виду также, что подобное со­знание начинает формироваться с самого раннего детства... Отсюда странное поведение, которое тебя, ино­странца, иногда удивляет, отсюда способность нахо­дить радости, которые удивляют тебя еще больше. Те­бе жаль тех, кто часами стоит в очереди, — они же счи­тают это нормальным. Хлеб, овощи, фрукты кажутся тебе плохими — но другого ничего нет. Ткани, вещи, которые ты видишь, кажутся тебе безобразными — но выбирать не из чего. Поскольку сравнивать совершен­но не с чем — разве что с проклятым прошлым, —ты с радостью берешь то, что тебе дают. Самое главное при этом убедить людей, что они счастливы настолько, насколько можно быть счастливым в ожидании лучшего, убедить людей, что другие повсюду менее счастливы, чем они. Этого можно достигнуть, только надежно перекрыв любую связь с внешним миром (я имею в виду — с заграницей). Потому-то при равных услови­ях жизни или даже гораздо более худших русский ра­бочий считает себя счастливым, он и на самом деле более счастлив, намного более счастлив, чем француз­ский рабочий. Его счастье — в его надежде, в eгo вeре, в его неведении.

Мне очень трудно привести в порядок свои раз­мышления — так все эти проблемы взаимосвязаны, друг с другом переплетаются. Я не техник, поэтому экономические проблемы меня интересуют с психоло­гической стороны. Психологически я могу себе объяс­нить, почему надо жить под колпаком, перекрывать границы: до тех пор, пока не утвердится новый поря­док, пока дела не наладятся, ради счастья жителей СССР важно, чтобы счастье это было защищено.

Нас восхищает в СССР стремление к культуре, к образованию. Но образование служит только тому, чтобы заставить радоваться существующему порядку, заставить думать: СССР... Ave! Spes unica! Эта куль­тура целенаправленная, накопительская, в ней нет бескорыстия и почти совершенно отсутствует (несмотря на марксизм) критическое начало. Я знаю, там носятся с так называемой «самокритикой». Со стороны я восхищался ею, и думаю, что при серьезном и искрен­нем отношении она могла бы дать замечательные ре­зультаты. Однако я быстро понял, что кроме доносительства и замечаний по мелким поводам (суп в столовой холодный, читальный зал в клубе плохо выме­тен) эта критика состоит только в том, чтобы постоянно вопрошать себя, что соответствует или не соответствует «линии». Спорят отнюдь не по поводу самой «линии». Спорят, чтобы выяснить, насколько такое-то про­изведение, такой-то поступок, такая-то теория соответствует этой священной «линии». И горе тому, кто попытался бы от нее отклониться. В пределах «линии» критикуй, сколько тебе угодно. Но дальше — не позво­лено. Похожие примеры мы знаем в истории.

Нет ничего более опасного для культуры, чем по­добное состояние умов. Дальше я скажу об этом.

Советский гражданин пребывает в полнейшем не­ведении относительно заграницы. Более того, его убедили, что решительно все за границей и во всех об­ластях — значительно хуже, чем в СССР. Эта иллюзия умело поддерживается — важно, чтобы каждый, даже недовольный, радовался режиму, предохраняющему его от худших зол…

Летом почти все ходят в белом. Все друг на друга похожи. Нигде результаты социального нивелирования не заметны до такой степени, как на московских улицах, — словно в бесклассовом обществе у всех одинако­вые нужды. Я, может быть, преувеличиваю, но не слишком. В одежде исключительное однообразие. Не­сомненно, то же самое обнаружилось бы и в умах, если бы это можно было увидеть. Каждый встречный кажется довольным жизнью (так долго во всем нуж­дались, что теперь довольны тем немногим, что есть). Когда у соседа не больше, человек доволен тем, что он имеет. Различия можно заметить, если только внимательно присмотреться. На первый взгляд кажется, что человек настолько сливается с толпой, так мало в нем личного, что можно было бы вообще не употреблять слово «люди», а обойтись одним понятием «масса».

Как вам кажется, не исказил ли писатель советскую действительность 30-х годов?

Почему многие вещи казались западному писателю странными и неестественными, а советскому человеку – само собой разумеющимися?

Верите ли вы рассказам пожилых людей, что в 30-е годы они чувствовали себя счастливыми?

Гражданское общество и правовое государство

Марек Новицкий