Тоталитаризм как исторический феномен*

В 1925 г. термин «тоталитаризм» впервые ввел в политический лексикон Муссолини для характеристики своего движения и режима. При этом он опирался на философские труды одного из ведущих идеологов итальянского фашизма Джованни Джентиле, занимавшего в правительстве Муссолини пост министра просвещения. Вступив в сотрудничество с фашистским правительством, Джентиле стал апологетом тоталитарного государства как воплощения нравственного духа; он призывал к «тотальному» подчинению личности государству и растворению индивида в политической истории.

Однако в Германии термин не привился: Гитлер не любил заимст­вований и предпочитал определять свой режим как авторитарный. Еще в 1928 г. английский ежемесячник «Contemporary Review» отмечал, что «фашизм отказывается рассматривать себя как тоталитарный режим и вступает в электоральную борьбу на той же основе, что и его противники». Но уже в то время в английских газетных публикациях термин «тоталитарный» распространялся и на Советский Союз. Так, лондонская «Times» (ноябрь 1929 г.) писала о «реакции против парламентаризма… в пользу «тоталитарного» или унитарного государства, как фашистского, так и коммунистического» . (Мощный импульс к теоретическому осмыслению и концептуальному оформлению тоталитаризма дала война. Возможность широких теоретических обобщений определялась не только накопленным в разных странах страшным опытом функционирования «фабрики насилия». Она была подготовлена также глубоким постижением природы тоталитарного Молоха с помощью литературных образов в романах-антиутопиях Е.Замятина, О.Хаксли, Дж.Оруэлла.

В 1944 г. вышла в свет книга Фридриха Хайека «Путь к рабству». В этой книге автор — известный экономист, лауреат Нобелевской премии — впервые выходит за рамки чисто экономической теории и обращается к широкому кругу социально-политических, психологических и этических проблем, порожденных драматическим конфликтом XX века — конфликтом между либерализмом и антилиберальными политическими течениями, которые весьма разнообразны, но которые, в конечном счете, обнаруживают единую для них «группу крови»: отрицание абсолютной ценности человеческой личности, измерение этой ценности в зависимости от определенной коллективной (государственной) цели. Подвергнув скрупулезному анализу историю западноевропейской гуманитарной мысли начиная со второй половины XIX в., Хайек демонстрирует генетическую связь тоталитаризма с социалистическими учениями, показывает причины и предпосылки вырождения «великой утопии» в царство абсолютного насилия и абсолютного произвола.

Ханна Арендт, автор классической работы «Истоки тоталитаризма» (Нью-Йорк, 1951 г.), в качестве модели этого царства насилия рассматривает нацистский концлагерь. И если Хайека в первую очередь интересует интеллектуальная родословная тоталитаризма, то Арендт акцентирует внимание на особенностях самой «тоталитарной личности», на процессе превращения этой личности в идеальный объект тоталитарного режима.

За год до выхода в свет книги Арендт было опубликовано исследование Теодора Адорно и других ученых «Авторитарная личность», в котором авторы доказывали гипотезу о том, что «индивиды, обнаруживающие наибольшую восприимчивость к фашистской пропаганде, имеют много общих черт, составляющих вместе одну форму «синдрома», в то время как индивиды, образующие оппозиционное направление, гораздо более диверсифицированы». Ханна Арендт, пытаясь выявить основу этого «синдрома», обнаруживает ее в том, что тоталитарный человек — это атомизированный человек, человек «массы», а тоталитарные движения — это движения не классов, а масс, оторванных от социальной почвы, выбитых из традиционных социальных «ячеек».

Такой человек изначально является «лишним»: он описывается не тем, что у него есть, а тем, чего у него нет — неукорененность, неприкаянность, бездомность, отсутствие собственного Я, одиночество (rootlessness, statelessness homelessness, selflessness, loneliness). Отсюда — сильный позыв к нормальной, стабильно детерминированной жизни. А поскольку возможности самодетерминации весьма ограничены низким культурно-образовательным уровнем личности, человек готов целиком подчиниться тому, кто способен обеспечить ему эту стабильность. Именно эта «воля к подчинению», характеризующая тоталитарную личность, органически дополняет «волю к власти». И в той мере, в какой «силы личности проявляются не в самом действии, но в готовности к действию», — а эта готовность, в свою очередь, обусловлена определенной организацией человеческих потребностей, сама личность «может рассматриваться как детерминанта идеологических предпочтений».

Испытательным «полигоном» для выяснения степени готовности личности к подчинению, для выяснения того, что можно отнять у личности (как у жертвы, так и у палача) и «снять» тем самым глубинные конвенционные ограничения межличностных отношений, — таким «полигоном» в концепции Арендт и является концлагерь.

Именно здесь, в концентрационном лагере с человеческой личностью проделывают то, что лежит за пределами всякого здравого смысла. «Нормальные люди не знают, что все возможно» — эти слова Давида Руссе, взятые Ханной Арендт в качестве эпиграфа, служат для нее отправной точкой для размышлений о тоталитарном обществе.

Таким образом, в осмыслении феномена тоталитаризма акцент был перенесен с характеристики тоталитарного государства на характеристику личности, активно вступающей в определенные отношения с этим государством. В то же время Арендт анализирует и другие особенности тоталитарных систем (рассматриваются только две системы — нацистская и советская): она отмечает абсолютную непредсказуемость этих систем, выделяет роль секретности и секретполиции и полагает, что мотивы диктатора заключаются не в утилитарном преследовании строго установленных целей, но в желании элиминировать в обществе способность различать факт и фикцию и убедить человечество в относительной ценности человеческого бытия.

Вскоре появились и другие исследования, авторы которых пытались выявить характерные черты тоталитарного «синдрома». Карл Фридрих и Збигнев Бжезинский в своей работе «Тоталитарная диктатура и автократия» (1956 г.) выделяют 6 базовых характеристик такого синдрома:

единственная массовая партия, возглавляемая харизматическим лидером;

официальная идеология, которая должна признаваться всеми;

монополия на средства массовой информации;

монополия на все средства вооруженной борьбы;

система террористического полицейского контроля;

централизованная система контроля и управления экономикой.

Однако подобные определения тоталитаризма сразу же обнаружили ряд сложностей для систематического политологического анализа. Прежде всего, возник вопрос: является ли современная техника и технология (включая современные средства коммуникации, транспорта, вооружений и т.д.) необходимым условием существования тоталитарных систем? Возможно ли осуществление главного принципа тоталитаризма — монополии на контроль — в обществах, не достигших определенного уровня технического развития? Этот вопрос в первую очередь относится к характеристике развивающихся стран, которые еще не вступили на путь индустриализации, но правительства которых широко использовали средства подавления и массовых репрессий, демонстрируя тем самым ряд черт тоталитарного синдрома.

Вторая проблема, тесно связанная с первой, касается «промежуточных» общественных форм. Ведь если каждая из взаимосвязанных черт тоталитарного «синдрома» должна быть представлена прежде, чем система может быть определена как «тоталитарная», возможно ли в таком случае классифицировать политические режимы по шкале, один полюс которой представлен идеальным типом тоталитарного общества, а другой — идеальным типом его противоположности (например, конституционной демократией)?

Среди исследований 50-х годов, в которых предпринята попытка избежать этих трудностей, надо назвать работу Баррингтона Мура «Террор и прогресс в СССР: некоторые причины изменений и стабильности в советской диктатуре» (1954 г.). В зависимости от способа осуществления насилия автор различает централизованный (вертикальный) и децентрализованный (горизонтальный, «народный») тоталитаризм. (Примерами доиндустриальных централизованных тоталитарных систем, согласно Муру, является режим вождя племени зулу Чака, династия Цин в Китае, династия Маурья в Индии. Кальвинистская Женева имеет черты как централизованного, так и народного тоталитаризма). При этом в обоих вариантах тоталитарных обществ преследуется единственная цель: завоевание, защита от врагов, недопущение (или навязывание) государственной властью определенных социальных изменений.

Эти взгляды частично разделял другой исследователь тоталитарных обществ Дж.Х.Каутский. Под тоталитаризмом он понимает «набор методов государственного контроля, используемых при определенных обстоятельствах группой (или несколькими группами) лиц в целях сохранения и поддержания этого контроля».

Подобные разночтения термина «тоталитаризм» и разнообразие классификаций тоталитарных систем закономерно привели к актуализации более общих и более существенных проблем: каковы истоки и предпосылки тоталитаризма? В каких сферах их искать — в экономической, политической, интеллектуальной? И наконец, как они проявляются на различных уровнях существования тоталитаризма — на уровне тенденции, движения, сложившегося политического режима?

В исследованиях 50-х — 60-х годов можно обнаружить, по крайней мере, пять версий решения этих проблем.

1. Нарастающее усложнение современного общества, и в особенности современной экономики порождает стремление решить возникающие проблемы путем делегирования руководящих функций центру. Если этот процесс заходит достаточно далеко, общество теряет способность к саморегуляции и обрекает себя на тоталитаризм. Исследователи, разделяющие эту точку зрения, — прежде всего представители Франкфуртской школы в социологии — часто связывают тоталитаризм с социализмом (при этом подчеркивается, что введение слова «социализм» в название гитлеровской партии вполне закономерно). Они также акцентируют тоталитарный потенциал «ползучего социализма» («creeping socialism»), скрытый в политике социального благосостояния современных нетоталитарных государств со смешанной экономикой, где экономической защищенности приносится в жертву свобода предпринимательства.

2. Тоталитаризм увязывается с эмансипацией и социальной активизацией «массового человека», в т.ч. с расширением его политического участия. Модернизация, особенно в ее форсированной, догоняющей форме, приводит к резкому размыванию традиционных самовоспроизводящихся социальных структур, к эрозии традиционных ценностей. Военные и экономические катаклизмы начала XX века усугубля­ют ситуацию.

Критика омассовления общества, деспотизма масс, получившая распространение с конца XIX в. и связанная с именем Ницше, Шпенглера, Ортеги-и-Гассета, Бердяева, получила в период утверждения в Европе фашистских диктатур новое концептуальное наполнение: аристократическая защита элитарных ценностей от сверхдемократии (охлократии) сменяется защитой либерально-демократических прав от неограниченного господства властвующей элиты (К.Мангейм, Э.Ледерер, Х.Арендт). В связи с этим подчеркивается, что массовое, «атомизированное» общество становится удобным объектом для тоталитарного манипулирования, включая принуждение к политическому участию и насильственное подавление частных организаций.

3. Причины тоталитаризма усматриваются в области политической философии: тоталитаризм представляется как логический вывод из доктрины «власти большинства» или как законченное развитие концепции «общей воли» Руссо. Поскольку же марксизм, отмечают авторы этого подхода, принадлежит обоим этим направлениям европейской мысли и поскольку прототалитарные идеологии сами были связаны — позитивно или негативно — с марксизмом, то возникает вопрос об ответственности марксистской теории за тоталитарные диктатуры ХХ века.

Проблема интеллектуальных истоков тоталитаризма является специальным предметом исследования Г.Маркузе в его статье «Борьба тоталитаризма против либерализма». Эти истоки Маркузе связывает с тремя философскими течениями:

– философия жизни, в контексте которой жизнь как таковая является первичной данностью; за ее пределы разум проникнуть не может, и поэтому она не подлежит рациональному обоснованию, оправданию или оценке. Когда жизнь понимается таким образом, она становится неисчерпаемым резервуаром любой иррациональной власти;

– иррациональный натурализм, т.е. интерпретация исторического процесса как процесса натурально-органического; интерпретация, которая выходит за рамки актуальной мотивации в сферу вечного и незыблемого — природы. В своих более поздних формулировках она выступает как народно-героический реализм (heroic-folkish realism), который освящает природные достоинства тотальности, представляемой народом (например, нацистский миф «кровь и почва»);

– универсализм, утверждающий примат целого над его частями. В политической теории это целое представлено народом как натурально-органическим единством, которое является предварительным условием всякой социальной дифференциации.

4. Истоки тоталитаризма обнаруживаются в специфике взаимодействия внутреннего психического мира отдельного человека и окружающих его социальных условий. Такой подход нашел отражение в концепции социального характера Эриха Фромма. Социальный характер понимается им как универсальная категория, представляющая «специфическую форму, в которой человеческая энергия облекается через динамическую адаптацию человеческих потребностей в определенный способ существования в данном обществе».

Структура социального характера трактуется Фроммом с позиций бессознательного психического: основные категории социального взаимодействия (господство, подчинение, авторитет, власть) привязываются к универсальным качествам бессознательного в психике человека. В зависимости от сочетания конкретно-исторических условий те или иные качества «вызываются к жизни» и определяют своеобразие социального характера.

5. Истоки тоталитаризма коренятся в антисемитизме и национализме. Придерживаясь именно такого подхода, Ханна Арендт выделяет два типа национализма:

– конкретный национализм, т.е. привязанность к положительным, реально существующим ценностям — обжитой территории, институтам, историческим достижениям; укорененность в своей культуре и исто­рии;

– абстрактно-метафизический национализм. Этот тип национализма равнодушен к каким-либо положительным, реально существующим ценностям; он аморфен и конституируется по принципу враждебности, основываясь на идее борьбы и захвата.

Некоторые европейские общества (например, британское) экспортировали такой агрессивный национализм за море. Другие же были лишены такой возможности и осуществляли «континентальный» империализм, идейным выражением которого были пангерманизм и российский панславизм. Продукты осуществления империалистических тенденций, т.е. люди с разрушенной системой конвенциональных ограничений (в отношении «чужого» все позволено) оставались в этом случае в обществе-метрополии. (Ханна Арендт говорит о сходной функции лагерей в тоталитарном обществе как фабриках людей такого типа). Что касается антисемитизма, то он постоянно индуцировал отношение к определенной группе населения как к «чужакам», не защищенным многими конвенциональными ограничениями.

Таковы основные подходы к выявлению истоков тоталитаризма.

– Где и когда термин «тоталитаризм» был введен в политический лексикон?

– Какие признаки тоталитарного государства выделяют исследователи?

– Как вы думаете, почему в осмыслении феномена тоталитаризма многие ученые переносят акцент с характеристики тоталитарного государства на характеристику личности, вступающей в определенные отношения с этим государством?

– Каковы истоки и предпосылки тоталитаризма?

Евгений Замятин