V. ПРАВА РЕБЕНКА

Отличие прав ребенка от прав взрослого

Владислав Налимов

Несовершеннолетние в судебном процессе*

Заметки адвоката

В делах несовершеннолетних роль защитника и по закону, и в юридической практике — особая, своеобразная функция, имеющая существенные отличия от функции защиты взрослых подозреваемых, обвиняемых, подсудимых.

Вопросов при расследовании и судебном разбирательстве дел несовершеннолетних много, и они непростые. Специфика здесь есть и при совершении преступлений, и в самом правосудии по этим делам. Специфика проявляется и в участии защитника в делах несовершеннолетних. Гражданин, в частности несовершеннолетний, должен знать, каким образом защищаются его права в суде, в чем состоит в таких случаях роль защитника, кто может им быть по российским законам, в чем выражается особое правовое положение законного представителя несовершеннолетнего, как действует правовой механизм защиты: «профессиональный защитник (адвокат) — законный представитель несовершеннолетнего».

…Основная правовая база функционирования правосудия, когда в его работе находится несовершеннолетний, — это понятие несовершеннолетия.

В законодательствах большинства стран мира и в ряде основополагающих международно-правовых документов граница между несовершеннолетием и совершеннолетием определяется в 18 лет (все, не достигшие 18 лет, считаются несовершеннолетними). В международных документах (Конвенция ООН по правам ребенка 1989 года и Пекинские правила ООН 1984 года) 18 лет предлагается как эталон: в национальных законодательствах совершеннолетие устанавливается конституциями и другими законами. В Конституции РФ (ст. 60) возраст совершеннолетия установлен в 18 лет.

Этот же возраст указан и в УПК РСФСР. В статье 391 главы 32 УПК «Производство по делам несовершеннолетних» сказано: «Положения настоящей главы применяются по делам лиц, не достигших к моменту совершения преступления восемнадцатилетнего возраста».

В данном случае возрастной фактор является базовым. Производство в суде первой инстанции по делам о преступлениях несовершеннолетних также осуществляется с учетом особых правил, предусмотренных статьями 399-4021 УПК.

Законодатель предусмотрел особые правила производства по делам о преступлениях несовершеннолетних с тем, чтобы максимально учесть их возрастные психофизиологические, социальные свойства, а также обеспечить гарантии защиты их прав и законных интересов. Соответственно и защита лиц, совершивших преступления до достижения совершеннолетия, должна отличаться определенной спецификой.

В России нет специализированных коллегий адвокатов, деятельность которых была бы направлена лишь на защиту подростков. Однако адвокат, защищающий подростка, должен помимо высокой юридической квалификации обладать определенными педагогическими навыками, знать специфику психологии подростков.

Участие защитника в судебном разбирательстве по делам несовершеннолетних обязательно (ст. 49 УПК). Участие защитника обязательно также при производстве дознания и предварительного следствия по этим делам. Эти положения призваны обеспечить особые гарантии защиты прав подростков.

…В проекте закона об ювенальной юстиции России Э.Б.Мельниковой и Г.Н.Ветровой имеется статья 18 «Адвокат — представитель несовершеннолетнего», в которой в еще более жесткой форме повторяется положение ст. 50 УПК: «Отказ от защитника, заявленный несовершеннолетним, не может быть принят ни по каким основаниям». Однако далее поясняется: «Несовершеннолетний и его законный представитель могут просить о замене защитника в случаях:

1) если приглашенный ими или назначенный коллегией адвокатов защитник не выполняет обязанностей по оказанию юридической помощи своему подзащитному;

2) если по какой-либо причине между несовершеннолетним и его защитником не складываются доверительные отношения» («Правозащитник», 1996, №2).

…В судебном заседании согласно статье 399 УПК участвуют законные представители несовершеннолетнего подсудимого. В соответствии со статьей 34 УПК это его родители, хотя могут быть также и усыновители, опекуны, попечители, представители учреждений и организаций, на попечении которых находится обвиняемый. Как правило, они оказывают помощь адвокату в осуществлении защиты и выступают в судебном процессе в качестве свидетелей, давая показания о личности подростка. Однако защитник должен учитывать, что не всегда следует прибегать к помощи законных представителей. Например, родителям ребенок может быть «в тягость», а опекуны и попечители — вообще нейтральные люди, и тогда позиция защиты, возможно, разойдется с их позицией. Встречаются случаи, когда участие в судебном заседании законного представителя наносит ущерб интересам несовершеннолетнего обвиняемого. Суд вправе своим мотивированным определением либо полностью устранить законного представителя от участия в судебном заседании, либо ограничить его участие в той или иной части судебного заседания (ч. 3 ст. 399 УПК). Это не случайно, когда законные представители, сами того не желая, вредили подросткам.

…Однажды по делу о хранении наркотиков подсудимой оказалась несовершеннолетняя девушка, которая никогда до этого с чем-либо подобным не сталкивалась. Ее задержали во время планового «рейда» на дискотеке, когда молодой человек дал ей попробовать марихуану. Девушка перед началом процесса долго плакала, с трудом удалось ее успокоить. Однако ее мать успела шепнуть ей, что прежде, чем давать показания, необходимо заплакать еще раз. Пришлось объявить перерыв. Все это отрицательно сказалось на и без того неустойчивой психике подростка. К подобному повороту событий защитник должен быть готов, и в случае необходимости следует заявить ходатайство об ограничении участия законного представителя в той или иной части судебного заседания.

Согласно статье 401 УПК суд, выслушав мнения защитника и законного представителя подсудимого и заключение прокурора, вправе своим определением удалить несовершеннолетнего из зала судебного заседания на время исследования обстоятельств, могущих отрицательно повлиять на несовершеннолетнего. Строго говоря, здесь следовало бы в первую очередь ориентироваться не на мнение адвоката и прокурора, а на мнение специалиста по психологии. О необходимости участия психолога говорится и в вышеупомянутом проекте закона о ювенальной юстиции в УК РФ (ст. 37). В статье 40 этого проекта определяются случаи, когда несовершеннолетний должен быть удален из зала заседания «на время исследования сведений, характеризующих его физическое и психическое здоровье, а также личность его родителей и лиц, их заменяющих, если обсуждение этих сведений может отразиться на его нравственном здоровье». Пока участие психолога законом не предусмотрено, на подобные случаи обращать внимание суда должен адвокат.

…С введением в действие нового УК РФ для защиты несовершеннолетних в судебном процессе появились дополнительные возможности. В УК РФ включена глава об особенностях уголовной ответственности и наказания несовершеннолетних (гл. 14 УК РФ).

В соответствии со статьей 89 УК РФ при назначении наказания несовершеннолетнему кроме обстоятельств, предусмотренных статьей 60 УК, учитываются условия его жизни и питания, уровень психического развития, иные особенности личности, а также влияние старших по возрасту. Кроме того, несовершеннолетний возраст как таковой является смягчающим ответственность обстоятельством (ч. 2 ст. 89 УК РФ).

Согласно статье 92 УК РФ несовершеннолетний, осужденный за совершение преступления средней тяжести, может быть освобожден судом от наказания, если будет признано, что цели наказания могут быть достигнуты путем помещения его в специальное воспитательное или лечебно-воспитательное учреждение.

В УПК соответствующим статьям УК корреспондируют статьи 401-4021. Согласно статье 401 при постановлении (м.б., вынесении ???) приговора несовершеннолетнему суд наряду с вопросами, перечисленными в статье 303 УПК, обязан обсудить вопрос об условном осуждении, о назначении наказания, не связанного с лишением свободы, а также об освобождении от наказания в случаях, предусмотренных статьей 92 УК. Адвокат, защищающий несовершеннолетнего, исходя из материалов дела и на основании избранной позиции, может просить суд применить какую-либо из мер воспитательного воздействия. Однако, когда речь заходит о помещении в специальное воспитательное либо лечебно-воспитательное учреждение, нужно четко отдавать себе отчет, что это жесткое ограничение свободы. И если в этом нет острой необходимости, защитник должен требовать назначения (наказания???), не связанного с лишением свободы, либо условного осуждения.

Адвокат, защищающий интересы подростка, должен помнить о тех возможностях, которые ему предоставлены сегодняшним законодательством. А таких возможностей достаточно, чтобы отстаивать права и законные интересы подростков.

– Как вы думаете, следует ли предоставлять несовершеннолетним особые права?

– Что необходимо сделать, чтобы обеспечить максимальную защиту, максимальную гарантию прав подростков в судебном производстве?

– Кто должен этим заниматься?

Лев Кадик

Армия безбородых*

Дети и война — казалось бы, нет ничего более несовместимого. Но это не так. Именно дети часто становятся идеальными солдатами. Они не знают чувства опасности, — поэтому готовы выполнить любое задание. Они быстро привыкают к жестокости — война для них не более чем приключение. Им не обязательно платить — они готовы сражаться только за одну еду и одежду. Они легко поддаются психологической обработке — чтобы стать настоящими фанатиками. Словом, лучше солдат не найти — и этим охотно пользуются взрослые. Согласно совместному докладу UNICEF и фонда Save the Children, который был опубликован в феврале 2000 года, сегодня по всему миру почти полмиллиона детей сражаются в 36 вооруженных конфликтах.

АФРИКА

На большей части африканского континента гражданские и племенные войны идут уже не первый десяток лет. На стороне правительства или повстанцев в Алжире, Анголе, Бурунди, Конго, Демократической Республике Конго (бывшем Заире), Либерии, Руанде, Сьерра-Леоне, Уганде, Эфиопии, Эритрее и Судане сражается более 120 тыс. несовершеннолетних.

UNITA. В военных действиях на стороне правительства и многочисленных повстанческих группировок Анголы, прежде всего UNITA, по сведениям UNICEF, принимал участие каждый третий ребенок. Кроме того, в Анголу, где гражданская война идет с 1975 года, в разное время посылали войска Намибия, Зимбабве, Замбия, Уганда и Руанда. Большинство экспедиционных войск этих стран составляли несовершеннолетние.

«Союз демократических сил освобождения». В мае 1997 года к власти в Заире пришел Лоран-Дезире Кабила, переименовавший страну в Демократическую Республику Конго. В армии его «Союза демократических сил освобождения» сражались 50 тыс. солдат-детей. Некоторым из них едва исполнилось 8 лет. Армия Кабилы пополнялась за счет регулярных облав в крупных городах и поселках, всех попавших в облаву мальчиков в возрасте от 8 до 18 лет отправляли в военные лагеря, а оттуда — после нескольких недель тренировок — на фронт. Тех, кто упирался, расстреливали на месте, как изменников родины. Впрочем, и правительственные войска бывшего заирского диктатора Мобуту Сесе Секо тоже не брезговали малолетним пушечным мясом.

«Божественная армия сопротивления» (LRA), которая действует в Уганде, на 90 процентов состоит из несовершеннолетних. Основные базы армии находятся в Судане, и время от времени бойцы армии совершают набеги на суданские деревни и похищают детей в возрасте от 12 до 16 лет. Доставленных в лагерь мальчиков избивают и используют в качестве рабов. Девочки становятся наложницами взрослых командиров и бойцов. После нескольких недель рабского труда мальчиков учат стрелять. Не получается — продают в рабство или убивают на месте. Остальные идут в бой.

Национальный патриотический фронт Либерии. Чтобы заставить детей повиноваться, командиры Национального патриотического фронта заставляют их убивать своих собственных родственников и соседей. Из детей, совершивших такие зверства, формируют специальные детские батальоны. Основное их занятие — уничтожение мирного населения, пытки и убийства пленных. Одну такую расправу наблюдал французский журналист: «В 2 часа дня они выкололи ему глаза, в 3 часа отрезали руку, в 4 часа — другую, в 5 — ногу, в 6 — другую. К 7 часам вечера пленник умер».

«Вооруженная исламская группа». Самые страшные зверства совершают малолетние боевики противостоящей правительству «Вооруженной исламской группы» в Алжире. Группа не ведет широкомасштабных боевых действий. Ее основная тактика — набеги на мирные деревни и небольшие города на границе пустыни. Очевидцы рассказывают, как во время одного набега двое 12-летних мальчиков обезглавили свою сверстницу, а потом весь день играли ее головой в волейбол. Сколько таких бойцов в рядах группы, не знает никто.

ЛАТИНСКАЯ АМЕРИКА

Во многих латиноамериканских странах использование несовершеннолетних в армии давно превратилось в традицию. Дети-солдаты служат в армиях Чили, Колумбии, Сальвадора, Никарагуа, Мексики, Боливии, Венесуэлы, Бразилии, Перу и Парагвая. В армию они попадают двумя путями — либо записываются добровольцами (в Парагвае, например, это можно сделать в 14 лет), либо в результате насильственных призывных кампаний и обыкновенных похищений на улицах.

Революционные вооруженные силы Колумбии (FARC) — самая многочисленная повстанческая армия на континенте. Ее ряды насчитывают более 77 тыс. боевиков. Большая часть из них не достигли 18-летнего возраста. FARC контролирует половину территории Колумбии. Во всех этих районах призыву в ряды повстанцев подлежат все девочки и мальчики в возрасте от 13 лет. Гражданская воина в Колумбии идет так долго, что повстанцы успевают пополнить свои ряды естественным путем. Родившихся у девочек-солдат мальчиков отдают на воспитание крестьянам. По достижении 11 лет они становятся солдатами. Иногда несовершеннолетних бойцов покупают у родителей в Венесуэле и Эквадоре за $600 в год. Для бедных крестьян это большие деньги.

Армия Эквадора. Правительство Эквадора даже не пытается отрицать, что в его армии служат дети. 14-летний мальчик, погибший во время пограничного конфликта с Перу в 1995 году, был объявлен национальным героем. Но большую часть латиноамериканских детей-солдат составляют бойцы повстанческих организаций.

Революционное движение имени Тупака Амару (MRTA). Боевики движения имени Тупака Амару в Перу похищают детей по всей стране. Возраст большинства членов этой организации, насчитывающей около тысячи человек, меньше 18 лет. 20 боевикам MRTA, захватившим посольство Японии в Лиме в 1997 году, было менее 20 лет, двоим было 14 лет. Все они были убиты при штурме. Правительство Перу не церемонится с детьми-солдатами. В случае захвата в плен или ареста лучшее, что им грозит — это пожизненное заключение по обвинению в терроризме и государственной измене. Однако чаще всего военные расстреливают их на месте. Недавно в Перу был принят закон, согласно которому полная ответственность за уголовные преступления наступает не в 18, а в 15 лет.

«Сапатистская национальная освободительная армия», базирующаяся в мексиканском штате Чьяпас, практически полностью состоит из детей-солдат. В ее рядах, по разным оценкам, сражаются от двух до трех тысяч мальчиков и девочек в возрасте от 11 лет. Все они — местные жители и сражаются по доброй воле. В ответ на вопросы международных наблюдателей индейские дети отвечают, что защищают свой дом от правительственных войск. С 1994 года мексиканская армия безуспешно пытается подавить сопротивление сапатистов, добивающихся независимости штата.

АЗИЯ

В азиатских странах детей-солдат не так много, как в Африке или Латинской Америке. Дети служат в армии или участвуют в боевых действиях в Бирме, Индонезии, Таиланде, Шри-Ланке, Индии, Афганистане, Пакистане, Турции и Ираке. Во многих странах детей считают неуязвимыми для пуль.

«Армия бога». Славой неуязвимых обладают 12-летние близнецы Джонни и Лютер Хту из народности каренов, живущих вдоль границы Бирмы и Таиланда. 24 января боевики «Армии бога», которой командуют братья Хту, захватили госпиталь в таиландском городе Ратчабури. Через три дня таиландские коммандос штурмом взяли госпиталь, уничтожив всех захватчиков. Старшему было 16, младшему — 8 лет. Джонни и Лютер ускользнули, вновь подтвердив свою легенду.

Афганское движение «Талибан» в начале своего победоносного наступления практически на 100 процентов состояло из несовершеннолетних. Впрочем, средний возраст противостоявших им моджахедов тоже не превышал 17 лет. Сейчас талибы повзрослели, но это не мешает им набирать в свои ряды малолетних подростков, как в самом Афганистане, так и на территории Пакистана.

Рабочая партия Курдистана (РПК). В рядах РПК до недавнего времени было так много детей, что из них формировались целые полки. В Бельгии, Франции, Голландии и Германии отделения РПК устраивают для несовершеннолетних мальчиков и девочек из курдских общин «семинары по изучению национальной культуры». Большинство участников этих семинаров впоследствии оказываются в Турции или Ираке, где их заставляют воевать. Самым известным местом проведения таких семинаров является местечко Ларсак на юге Франции. Там детей учат стрелять, бросать гранаты, рыть окопы и маскироваться. Впрочем, курдские дети-солдаты оказались неважными бойцами. Во время последнего крупного наступления турецких войск у них в плену оказалось около трех тысяч подростков в возрасте от 8 до 16 лет.

ЕВРОПА

Ситуация в Европе кажется куда более благополучной. Однако это только видимость.

Армия освобождения Косово. Во всех войнах на территории бывшей Югославии участвовали подростки, не достигшие 18-летнего возраста. В рядах АОК сражались тысячи албанских подростков. А по сведениям натовских миротворцев, югославское правительство готовило 12-14-летних детей-сербов к партизанской войне.

Британская армия. Великобритания является самым вопиющим примером использования детей в армии. Минимальный призывной возраст в Соединенном Королевстве составляет 16 лет. В военные училища принимают мальчиков и девочек, начиная с 13 лет. Английские власти объясняют это просто: в стране не хватает 18-летних.

Военная служба в Великобритании — добровольная. Согласно контракту, прослужив три года, солдат может выйти в отставку. Однако отсчет этого срока начинается только с 18 лет. Британская армия на 40 процентов состоит из несовершеннолетних. Лейбористы обещали сократить число несовершеннолетних солдат и не посылать их на войну. В настоящее время только на Балканах в рядах британских миротворческих сил служат 50 несовершеннолетних. Ежегодно несколько десятков детей-солдат погибают во время военных упражнений, несколько сотен страдают от «дедовщины». Последний случай произошел в июле 1999 года. Военный суд оправдал сержанта и четверых капралов, обвинявшихся в систематических изнасилованиях и унижениях 16–17-летних новобранцев мужского и женского пола.

дети-солдаты

Согласно Международной конвенции о правах ребенка, подписанной почти всеми странами — членами ООН 10 лет назад, минимальный призывной возраст — 15 лет. Теперь же ооновские чиновники пытаются убедить правительства стран, подписавших конвенцию, принять дополнение к ней, повышающее призывной возраст до 18 лет. Пока безуспешно — Великобритания и США не только не намерены подписывать такой протокол, но и оказывают давление на тех, кто выражает такое желание. Сегодня минимальный возраст добровольцев или призывников составляет:

13 лет — в Уганде (нарушитель конвенции);

15 лет — в Ираке и Лаосе;

16 лет — в Великобритании, Бангладеш, Бельгии, Бутане, Индии, на Кубе, в Мексике, Намибии, Пакистане, Перу, Руанде, Сальвадоре, Судане, Чили;

17 лет — в Австралии, Австрии, Анголе, Бразилии, Индонезии, Никарагуа, США, Югославии.

– Чем грозит использование детей в качестве солдат?

– Нарушают ли права несовершеннолетних запреты на ношение оружия, службу в армии и т.д.?

– Если бы вам предложили взять в руки оружие, каково бы было ваше решение?

Элеонора Кез

Черное море, белый пароход*

…Артему, пожалуй, никто не даст его десяти. Щуплый, в чем только душа держится, даже внешне он похож на воробушка, уставшего от долгой сибирской зимы. Да и чем Артем не воробушек? Так же, как и эта серая, неприметная пичуга, он кормится тем, что отломится от щедрот сердобольных людей, вечно куда-то спешащих.

…Мамка, когда напивается, может и побить, не просыхает же она неделями. И все-таки Артем жалеет ее больше, чем себя: «Ее с работы выгнали, а раньше мы жили нормально. Даже на Черное море собирались. Там и вправду так тепло, что и зимней одежды не надо?» Черное море, белый пароход ему и сейчас еще снятся, особенно после того, как продрогшие ноги, настоявшиеся на холоде, уже не держат тщедушное тело. Сжимая в кармане медь гривенников, редкое серебро орластых рублей, он мчится домой. По пути заглядывает в хлебный магазин, потом в «молочку», остальное выгребает мать.

Урожай собранных медяков раз на раз не приходится: народ сейчас не больно жалостливый. Больше подают как раз те, кто, по наблюдениям Артема, сам перебивается с хлеба на квас.

Разодетые дамы и упитанные господа спешат мимо проплыть, вроде бы и не замечая протянутой ладони. Так что источник заработка хоть и постоянный, да ненадежный. Пробовал бутылки собирать, так взрослые отколотили — места, оказывается, давно уже распределены и здесь. Таким образом, дали понять: не составляй конкуренцию.

Слово «конкуренция» Артем произносит с видимым напряжением — за спиной всего два класса. Остальное образование он получает на улице. Правда, его не раз пытались усадить за парту, но из школы сбегал постоянно: стыдно туда ходить в изношенной одежонке, да и на что жить?…

ЮНЫЕ КРИМИНАЛ-БОЙЦЫ

О проблемах несчастливого детства можно рассказывать по-разному. В том числе и языком милицейских протоколов и сводок. Картина получается драматичная и впечатляющая. Ежегодно более 10 тысяч подростков Приангарья попадают на учет инспекций по делам несовершеннолетних, причем в структуре подростковой преступности преобладают тяжкие виды. 8 из 10 преступлений — тяжкие или особо тяжкие. Как показывает анализ, все чаще подростки идут на «криминал» в трезвом состоянии. Достаточно сказать, что в прошлом году иркутские «гавроши» убили пятьдесят семь человек…

Примечательно, но юные криминал-бойцы по характеру преступлений мало чем отличаются от своих старших коллег. Самые «безобидные» из преступлений — вымогательство денег у своих сверстников… Вымогатели-старшеклассники до того запугивали свои жертвы, что те безропотно отдавали все наличные деньги. Да и как не отдать, если через день то побои, то циничные унижения. Все юные рэкетиры, как выяснилось во время следствия, оказались из благополучных внешне семей. И «окучивали» они детей довольно состоятельных родителей.

Но по-настоящему жуткой была история, когда группа 10-12-летних пацанов убила бомжа, который жил в канализационном колодце. Кошмарное убийство потрясло своей жестокостью даже бывалых следователей: на теле несчастного оказалось более сотни колото-резаных ран…

Кровь и насилие — это еще далеко не весь расцветающий на глазах бутон детской преступности. Уже давно общественность бьет тревогу по поводу резко прогрессирующей наркомании. Число несовершеннолетних, доставленных в правоохранительные органы в наркотическом опьянении, растет с каждым годом. Едва ли не каждую неделю милиция накрывает по десятку притонов, гостями, а вернее, клиентами которых оказываются подростки.

Печально, но факт: первым, кто адекватно среагировал на изменившуюся обстановку в детской среде, оказался криминальный мир. И он же первым поспешил воспользоваться ситуацией. Сегодня, по мнению специалистов, более половины преступлений приходится на противоправные группы, лидерами которых были взрослые. Это данные по Иркутской области, но вряд ли они ощутимо отличаются от данных в других российских регионах.

Более поднаторевшие в преступном промысле «коллеги» все чаще и чаще используют подростков в своих грязных целях. Как-то довелось побывать в Ангарской колонии для несовершеннолетних. Причина заключения каждого второго — не только трудная жизнь, но и влияние взрослых зачинщиков. Как рассказывал один из специалистов, заматерелые преступники без стеснения пользуются несовершеннолетними, привлекая их для исполнения своих операций. Расчет простой: попадутся — так какой с малого спрос?

В докладе Комитета по делам женщин, семьи и молодежи Государственной думы Российской Федерации утверждается, что в нашей стране около трех миллионов беспризорников. Врачи, занимающиеся здоровьем ребятишек, выловленных на вокзалах, в подвалах и на чердаках, утверждают, что на самом деле их четыре миллиона, а Министерство внутренних дел считает и эту цифру заниженной.

– Почему дети оказываются на скамье подсудимых?

– Что толкает подростков на совершение преступлений?

Светлана Сафонова

С ними нельзя бороться, их надо понимать*

По статистике через Москву ежегодно мигрируют около 28 тысяч беспризорных детей, 95 процентов из них – из других областей и республик России, а также из стран СНГ. Около 9 процентов всех беспризорных – дети, родители которых погибли в зоне боевых действий и в результате катастроф. 5-6 процентов – сбежавшие воспитанники специальных детских учреждений. 86 процентов беспризорных – дети, ушедшие из дома. С 1995 по 2000 год в России 112 тысяч детей погибли в результате локальных военных конфликтов, терактов и других уголовных преступлений, 14 тысяч детей покончили жизнь самоубийством.

На скамейке в зале ожидания Ярославского вокзала я разговаривала с настоящим «вором в законе». Все при нем: уверенность, «понты», контроль ситуации. Только роста очень маленького и веса. И возраста. На вид – лет 12. Если его помыть, постричь, причесать да приодеть, получится довольно симпатичный малый.

– Тебя как зовут?

Отвечает не сразу. Вроде бы думает, отвечать или нет.

– Кольцов.

– А зовут как?

Опять пауза.

– Я сказал – Кольцов, – уже жестче. Что-то третий раз спрашивать не хочется.

– Ты где живешь?

– Здесь.

– На вокзале?

– Ну!

– С кем?

– С отцом.

– А отец где сейчас?

– На рынке. Работает.

– А откуда ты приехал?

– С Украины, от мамки.

– А что, там плохо разве?

– Там отчим меня все время бил по голове.

– А мама не заступалась?

– Нет.

– А отец не бьет?

– Нет.

Все это Кольцов говорит очень недовольно. И сидит на краешке скамейки, того и гляди сорвется и убежит.

– Ты почему такой неразговорчивый? Никто тебя не обидит.

Тут он даже как-то «ожил»:

– Пусть только попробуют. За меня полковник любому голову оторвет.

– Какой полковник?

– С Петровки, 38.

– А ты что, с милицией дружишь?

– А как же! Я им помогаю. Если надо кого выследить – они ко мне обращаются.

– И выслеживаешь?

– Да мы, знаете, сколько преступников поймали!

Нет, все-таки он не вор, а сочинитель, писатель, «Незнанский».

– Мне и квартиру обещали. Да, менты для меня выбивают квартиру в центре Москвы.

Все понятно. Он барон Мюнхгаузен наших дней.

– А отец в курсе?

– Нет. Этим я занимаюсь.

А может быть, он «крутой»?

– Получается, в семье ты – главный добытчик?

– Конечно, – кивает Кольцов. Но видок для добытчика и нештатного сотрудника Петровки, 38 бледноватый.

– Ты ел сегодня?

– Нет.

Во взгляде появилось другое выражение – может, дадут чего? Да никакой он не «крутой», а просто голодный беспризорник Кольцов.

– А чем ты обычно питаешься?

– Булочки, хот-доги...

– Где берешь?

– Ворую, конечно, – сказано так, что чувствуешь, что именно ты допускаешь бестактность.

– А умеешь воровать-то?

– Ну!

– И не ловили?

– Не поймают! Уметь надо!

– А трудно научиться воровать?

– Конечно. Для этого резкость рук нужна, – так и сказал – «резкость рук».

– Кольцов, а в школу ты ходил когда-нибудь?

Сморщился. Кивнул.

– Что, не понравилось?

Еще сильнее сморщился. Отрицательно мотнул головой.

– Чем же ты будешь потом заниматься?

– А чем захочу, тем и буду заниматься. Главное – я свободный.

...Потом, когда мы ходили по вокзалу с инспектором по делам несовершеннолетних, мы еще пару раз видели Кольцова, маячившего около ларька с выпечкой. На промысел вышел.

И сытые бегут, и голодные.

Чем могла закончиться встреча на темной улице невысокого худенького человека в сером пальто и двухметрового детины? Нет, не строкой в криминальной сводке. В данном случае были объятия. Потому что первый – Юрий Васильевич Туркин, старший инспектор отдела профилактики правонарушений несовершеннолетними Московско-Ярославского линейного управления внутренних дел, а крепкий парень десять лет назад был тощим пацаном, которого Юрий Васильевич снял с крыши вагона и отвел в милицию.

Старший инспектор Туркин знает, что с детьми, попавшими в беду, не надо бороться. Их надо понять. Им надо помочь. Он это умеет. И они это чувствуют. За 25 лет службы их столько прошло через его руки, что ими, наверное, можно было бы заселить целый город.

– Когда я только начал работать, – рассказывает Юрий Туркин, – считалось, что беспризорность мы победили в 1932 году. Слова «бродяга» у нас не было. Говорили: безнадзорные дети. Все проблемы решались просто. Отцы и матери – по тюрьмам. Их лишали родительских прав, а детей – в детский дом. А сейчас что? Дети бегут из всех семей, даже из богатых.

Многие сами не знают, почему убежали. Мы такого забираем, спрашиваем: «Ты что убежал?» А он только головой мотает: «Не знаю». Тут я объяснить не могу ничего. Это дело врачей, психологов, социальных работников, наконец. Мне кажется, что такие дети психически не вполне здоровы. Точнее сказать, они не контролируют себя. Ведь не будет же нормальный ребенок из нормальной семьи пулять булыжниками по вагонам, причем прицельно – по людям за стеклами.

Бывает, дети к нам сами приходят. Убегут из дома, «нагуляются», наголодаются, намерзнутся – и к нам: маму-папу зовут, домой хотят. Раньше мы их отправляли в приемник-распределитель. Потом или мама за беглецом приезжала, или мы сами отправляли с сопровождающим.

Теперь все по-другому. С июня прошлого года практически ликвидируются все приемники-распределители. Куда же нам девать отловленных беспризорных? Ведь если ребенок не совершил правонарушения, мы не имеем права его задерживать. А он попрошайничает, курит, пьет, нюхает клей, якшается с бомжами, рецидивистами. Еще шаг – и он сам преступник. Получается, что такое «чудо» и на свободе – социальная опасность.

Я даже не знаю, простите, чем думали разработчики закона. Скажем, с нашим братом никто не советовался. Вот нам говорят: нельзя ребенка в приемник, там де колючая проволока, мы нарушаем его права. А что его там отмоют, вылечат, накормят, наконец, отправят домой, это не считается? Люди, которые написали этот закон, никогда не работали на моем месте. А жаль! Да у них и не получилось бы ничего.

Говорят, вместо приемников должны появиться государственные приюты. А вот для беспризорных, которые нарушили закон, останется приемник-распределитель. Но приемники-распределители уже закрыли, а приютов ведь нет пока ни одного!

А на улице вон пацанов сколько! По уму если делать, так надо сначала было все просчитать, найти деньги, обучить специалистов, построить приюты, а уж потом ломать старую систему.

Ведь никто не подумал, куда мы будем девать детей сейчас. А так что же? Идея хорошая. А мне на вокзале с идеей этой что делать? Только через нас одних за неделю проходят 40-50 человек, это в год 1,5-2 тысячи. А сколько в Москве вокзалов? А в России?

Зато теперь наши подопечные нас не боятся. Они знают, что мы их «забрать» не можем. Так что приходится другой раз и мимо пройти. Хотя это и трудно. Я так не умею. Не могу.

Таких, как они, уже сегодня боятся старые уголовники.

Да, смена им растет. Но сильная и более жестокая. Без понятий и без правил. Трое-четверо молча запросто забьют до смерти здорового мужика. И при этом даже не задумаются, что сделали. Они уже теперь ничего и никого не боятся. Они похожи на стаи уличных собак. Те практически не лают – эти молчат. Те не реагируют на людей – эти любого могут послать. И не дай вам Бог ступить на их территорию – что те, что эти, загрызут.

– Почему дети оставляют свои семьи? Бегут даже из «благополучных» семей?

– Какими вырастут эти дети?

– Смогут ли они в будущем дать своим собственным детям заботу, внимание, любовь?

– Кому выгодно существование беспризорных детей?

– Есть ли у сегодняшних беспризорников перспектива вернуться к нормальной жизни? Если да, то кто и что может им в этом помочь?

Анна Фенько

Встань в угол и положи на место*

Сегодня русского путешественника уже мало что может удивить за границей. Внешние различия — в одежде, бытовых условиях, магазинах — практически стерлись. Но некоторые глубоко укоренившиеся в культуре привычки отличаются разительно. Одно из таких отличий — это обращение с детьми.

В свой первый приезд за границу я была больше всего удивлена тем, что дети моих знакомых — два очаровательных швейцарца трех и четырех лет — не умели пользоваться туалетом. Во время прогулки по Цюриху кто-нибудь из родителей начинал принюхиваться, затем оглядывался по сторонам, говорил: «Минуточку» — и шел в общественный туалет переодевать ребенку подгузники. При этом старший ребенок уже ходил в школу и умел немного читать.

Иностранцев у нас тоже многое удивляет. Например, готовность любого прохожего воспитывать чужого ребенка — заговаривать с ним, делать ему замечания. Знакомая американка, живущая в Москве, на вопрос посторонней женщины, адресованный ее ребенку, - «А как тебя зовут?», спросила: «А почему это вас интересует?»

Многообразие обычаев, связанных с воспитанием, бесконечно. В одних культурах принято туго пеленать младенцев, в других— оставлять голышом. Индейские матери к ужасу белых педиатров иногда кормят детей грудью до пяти лет. Зато эскимосские дети в пятилетнем возрасте обучаются довольно ловко потрошить рыбу каменным ножом.

Исследователям удалось свести все это многообразие к четырем основным типам воспитательных систем. В одних культурах родители воспитывают в детях преданность и послушание, а в других — инициативу и самостоятельность. Эти цели могут достигаться различными методами: либо с использованием телесных наказаний, либо с помощью апелляции к чувству стыда.

ПОСЛУШАНИЕ И ПОРКА

Во многих культурах от ребенка требуют в первую очередь послушания. Это качество особенно ценится в странах, где большинство населения занято коллективным низкоквалифицированным трудом, например, в Египте, Латинской Америке, бывшем СССР и Китае. Самый примитивный способ добиться послушания — наказание, а самое унизительное наказание — порка.

Многие родители, стараясь укрепить свой статус «главы семьи», интуитивно выбирают те же методы социального контроля, какие существовали в любом феодальном обществе: наказания являются внезапными, непредсказуемыми и жестокими. Они ничем не регламентированы и зависят лишь от настроения «начальника» или родителя. Отец может наказать ребенка без объяснений, а на действительно серьезный проступок не обратить внимания.

Когда мать или отец в раздражении обрушивают свой гнев на ребенка, они не учат его, а всего-навсего дают выход своим эмоциям. В практике психологов-консультантов немало подобных примеров.

Плотный мужчина с суровым лицом пришел, как он сказал, «проконсультироваться у специалистов». Что-то случилось с его сыном-второклассником, у мальчика пропала память. «Как это началось?» — «Однажды он забыл в школе тетрадь. Я его наказал».— «Как?» — «Выпорол. На другой день он забыл портфель. Я его опять наказал. Теперь он все забывает! Плачет, говорит, что не нарочно, обещает, что больше никогда не будет. И все забывает!» Психологу пришлось объяснять, что виноват он сам: его сын живет под страхом ремня. Гневное требование «Не забывай!» вызывает парадоксальную реакцию. Ребенок все забывает не назло отцу — у него нервный срыв, болезненная реакция на наказание, которое стало душевной травмой…

Мама у Аси очень строгая, и часто бывает недовольна дочкой, которая может целыми днями сидеть за увлекательной книгой, не слыша окриков матери, пока та не выйдет из себя и не заставит ее слушаться. Каждый день одно и то же. Приходит Ася из школы. «Ася, переоденься», — говорит мама. Ася не слышит, она уже занята игрушками. Крик матери, наказания, угрозы — ничто не помогает. Мама считает, что дочке нравится ее дразнить и издеваться над ней. На самом деле Ася очень ее боится, цепенеет от страха, когда мама кричит. Почему же она упорно не выполняет такое простое требование? Потому что эта ситуация стала для нее настолько болезненной, связанной с такими неприятными переживаниями, что внимание непроизвольно переключается на что-то другое…

Такие вспышки родительского «праведного гнева», по существу, не наказание, а всего лишь реакция раздражения. Нередко ребенок даже не понимает, в чем его вина — с его точки зрения, ничего плохого в его поступке нет. Он просто развинтил часы, чтобы посмотреть, что в них тикает. Плодами таких «импульсивных» наказаний становятся хитрость, притворство ребенка, иногда враждебность и агрессивность. Они могут вымещаться на игрушках, животных, на сверстниках и рано или поздно на самих родителях.

В России практика «импульсивных» наказаний является повсеместной. По данным опроса, проведенного недавно в школах Орловской области, 15% детей жалуются на постоянные унижения и оскорбления со стороны родителей или учителей. До сих пор у нас существует привычка подавлять волю ребенка и окружать его многочисленными правилами и запретами. Особенно это бросается в глаза на международных курортах, где отдыхают вместе русские и, например, немцы. На пляже все время раздаются крики родителей: «Павлик, не заплывай далеко!», «Кому сказано, выйди из воды!» Слышны постоянные одергивания, шлепки, вопли наказанных детей — но только русских. Среди немцев и голландцев царит полное спокойствие. Дети заняты своими делами, родители — своими. Никому не приходит в голову мешать друг другу. Это кажется многим нашим соотечественникам проявлением недостаточной заботы о ребенке: «Не бьет, значит, не любит».

СТЫД И ПОЧТЕНИЕ

Послушания можно добиться и без телесных наказаний. Именно так обстоит дело в культурах, которые антропологи называют культурами стыда. Такая система воспитания распространена в некоторых странах Африки, среди коренного населения американского континента, а также в Юго-Восточной Азии. В культуре стыда огромную роль играют ориентация на внешнюю оценку, тревога за свою репутацию, страх за то, что скажут или подумают окружающие. Культура стыда практически не нуждается в телесных наказаниях. Типичный пример — Япония.

Традиционное японское воспитание направлено на формирование дисциплинированности и почтения к старшим. Поэтому с самого детства японец сознает, что его желания подчинены интересам группы, и стремится избежать позора для себя и своей семьи. У японца чувство стыда воспитывается с раннего детства и считается основой всех добродетелей. Японская мать взывает к сознанию непослушного ребенка словами: «Смотри, над тобой будут смеяться. На тебя рассердятся». В японских школах преобладают символические наказания: имя провинившегося пишут на доске, его кормят отдельно, оставляют в классе во время перемены. Кстати, именно конкуренцией школьников объясняется наибольший среди развитых стран уровень нервных заболеваний у японских подростков.

Американские индейцы тоже практически не используют физических наказаний. Распространенные в индейских племенах жестокие истязания носят не воспитательный, а ритуальный характер. Самое страшное наказание для индейского ребенка — это пущенная о нем сплетня или насмешка соплеменников.

По наблюдениям американского антрополога Маргарет Мид, в племени арапешей, живущих на Новой Гвинее, дети растут в обстановке доброжелательности и вседозволенности, ощущают абсолютную безопасность. Нормой в этом племени считается проявление тепла и заботы по отношению к малышам не только со стороны женщин, но и со стороны мужчин. Арапеши вырастают добродушными и кроткими, однако они абсолютно лишены инициативы и веры в собственные силы. В их племени, занимающемся в основном коллективным огородничеством, требуется только доверие к окружающим. То, что делает отдельный человек, не имеет большого значения. Поэтому арапеши воспитывают у детей уверенность в том, что члены группы всегда придут на помощь.

Как это делается? Наблюдения показывают, что арапеши, как и некоторые другие народы, например, африканские бушмены, всячески ограничивают детскую агрессивность — даже в игре. Если ребенок бьет другого, ему сделают замечание, могут отнять палку. Мать утешит обиженного ребенка, но не будет побуждать его к мщению.

ДИСЦИПЛИНА И ОТВЕТСТВЕННОСТЬ

Утверждение, что с помощью телесных наказаний можно воспитать самостоятельного, ответственного и уважающего себя человека, на первый взгляд, представляется нелепым. Однако в течение многих столетий в Западной Европе, воспитывая детей, уповали, прежде всего, на строгую дисциплину и телесные наказания. Особенно распространенной эта практика была в Англии, где с помощью телесных наказаний умудрялись воспитывать истинных джентльменов.

На самом деле никакого парадокса здесь нет. Просто наказания в этом случае были систематическими и сопровождались определенными ритуалами, важнейшим из которых было признание собственной вины (от самого факта признания-непризнания зависела суровость наказания). Проступки ребенка тщательно отслеживались в течение недели, а затем по совокупности преступлений следовало наказание. Постепенно ребенок приучался сам следить за своим поведением.

Суровое воспитание, приводящее к формированию честолюбия и самостоятельности, не является исключительно европейским изобретением. В некоторых традиционных обществах Африки, Америки и Австралии, занимающихся охотой и собирательством, индивидуальные достижения важны не меньше, чем в современном обществе частного предпринимательства. Поэтому в этих племенах у детей воспитывают стремление к самоутверждению, способность идти на риск, самоуважение и чувство собственного достоинства. Такие качества формируют в своих детях и американские индейцы, и австралийские аборигены, основным занятием которых является охота.

Индейцы племени яномами, например, всячески поощряют в своих детях агрессивность. Во время игр матери подстрекают своих сыновей, дергают их за волосы и дразнят. Когда обиженный ребенок ищет у матери защиты, она дает ему в руку палку и предлагает отомстить за себя.

Такое же «наказание за кротость» часто встречается у горных народов Кавказа и является правилом воспитания мальчиков в большинстве мусульманских стран.

СВОБОДА И САМОСТОЯТЕЛЬНОСТЬ

В последние три столетия на Западе происходила постепенная либерализация методов воспитания. Из всех западных стран самыми либеральными на сегодняшний день в отношении воспитания являются США, Канада и страны Северной Европы. Во Франции, Италии и Испании нравы несколько более патриархальны, но и там на детей практически не кричат, им редко делают замечания или что-либо запрещают.

Это не значит, что родители равнодушны к своим детям и не стремятся оградить их от опасностей. Просто они относятся к ним с большим доверием и уважением, чем в России, и признают, что ребенок — вполне самостоятельная личность, у которой могут быть свои собственные интересы и склонности.

В Голландии я несколько раз обсуждала с родителями подростков проблему открытой продажи наркотиков в этой стране. На вопрос, не боятся ли родители, что их дети могут поддаться искушению, я чаще всего получала гордый ответ: «Мы, конечно, не будем счастливы, если наш сын станет наркоманом, но ничего ему запрещать не будем. Это его выбор».

У нас от ребенка ждут, что он будет вести себя правильно (то есть так, как хочет взрослый), что он воплотит неосуществленные мечты родителей или повторит их славный путь, и очень обижаются, когда этого не происходит. Для русской интеллигентной семьи заявление сына о том, что он хочет учиться на официанта, — катастрофа, а английский профессор воспринимает такое решение абсолютно спокойно.

Один ирландский психиатр, отец четырех детей, правда, признался мне, что умолял своего 18-летнего сына ни в коем случае не начинать курить. Поскольку сам он потратил много сил на избавление от этой дурной привычки, то не хотел, чтобы его сын так же мучился. «Если уж очень хочется покурить, лучше кури марихуану, — учил он своего отпрыска. — К ней труднее привыкнуть».

В западных странах отсутствует и русская идея самопожертвования ради детей. Воспитание ребенка не воспринимается как тяжелая работа, которую нужно выполнять, жертвуя собственными интересами. Наличие грудного ребенка не повод, чтобы отказывать себе в путешествиях или участии в научной конференции. В свою очередь, ребенку позволяют быть самим собой, также не ожидая от него никаких ответных жертв.

СЕМЬЯ И ЧАСТНАЯ СОБСТВЕННОСТЬ НА РЕБЕНКА

Современные семьи, состоящие лишь из родителей и детей, коренным образом отличаются по характеру воспитания детей от больших семей традиционного типа, состоящих из нескольких поколений родственников. В маленьких семьях больше теплоты и эмоциональной привязанности между детьми и родителями, чем в больших. Конфликт интересов в большой семье не способствует теплоте и сердечности отношений. Наоборот, ребенок должен с детства учиться отстаивать свои интересы в кругу семьи и не стесняться при этом проявлений агрессии. Кроме того, в большой семье практически нет места для теплых и эмоциональных отношений между ребенком и матерью. Ребенок может рассчитывать на заботу целой армии родственников, но поскольку с самых первых месяцев жизни он передается из одних случайных женских рук в другие, он усваивает урок: не привязывайся очень сильно к одному человеку, не связывай больших ожиданий ни с одним из родственников. Убеждение в том, что воспитание —дело не столько семейное, сколько общественное, имеет давние корни. Во многих традиционных культурах существовал обычай отдавать ребенка на воспитание родственникам. До сих пор на Новой Гвинее примерно треть детей воспитываются не у своих родителей, на Бирме — больше половины. Известен этот обычай и у кавказских народов, где он носил название «аталычество» (от тюркского слова «ата» — отец). Воспитание ребенка в семье аталыка в принципе не отличалось от его воспитания в родительском доме. Обычно аталык воспитывал ребенка даже более тщательно, чем собственных детей. По возвращении в родительский дом ребенку предстоял экзамен — он должен был показать, чему его научили. У адыгов юноша возвращался в родную семью с наступлением совершеннолетия, у осетин — несколько раньше. За долгие годы ребенок виделся с родителями не больше одного-двух раз. При этом родители, следуя обычаю, при свидании никак не проявляли своих чувств и даже делали вид, что не узнают ребенка, а тот, со своей стороны, даже не знал, с кем разговаривает. Вероятно, именно отголоски подобных обычаев, подчеркивающих внесемейность ребенка, его принадлежность всему обществу, а не исключительно родителям, заставляют наших бабушек бесцеремонно вмешиваться в воспитание не только своих собственных внуков, но и абсолютно чужих детей — где-нибудь в магазине или автобусе.

– Каким должно быть воспитание маленького человека?

– Можно ли оправдать насилие по отношению к детям национальными культурными традициями?

– Согласны ли вы с тем, что применение насилия в воспитании детей является российской традицией?

– Возможны ли ситуации, когда насилие родителей по отношению к ребенку оправданно?

Права ребенка в школе

Педсовет: работа над ошибками*

Рынок начального и среднего образования за последние пять-шесть лет наконец отработал в основном свои механизмы.

Примета — престижные школы: гимназии, лицеи, школы с углубленным изучением иностранных языков. Изысканнейшее предметное меню, интенсивный интеллектуальный труд, повышенный уровень... В таких школах сегодня аншлаг — «все билеты проданы». По пять-шесть заявлений на одно место. Как в первый, так и в любой другой класс: хоть во второй, хоть в пятый, хоть в десятый. Путь — собеседование, тестирование, экзамены. Или... правильный ответ на вопрос, который родителям задается с порога:

«А что вы можете сделать для школы?». Подсказываем правильный ответ — это тоже вопрос: «Сколько?»

Монолог «неперестроившегося» учителя.

У нас была обычная общеобразова­тельная школа. Недавно мы получили лицензию и постепенно переходим на статус школы-гимназии. К нам потяну­лись — школа стала считаться престиж­ной. Мы теперь имеем право отбирать детей в гимназические классы. Попасть к нам ребенку с улицы, которая терри­ториально не прикреплена к школе, очень сложно, даже если его знания на уровне университетских.

Как это делается? Я сама видела не раз: родители несут в школу видеодвой­ки, компьютеры, конверты с валютой. Вслух сумма не называется, но я слыша­ла реплику завуча: «Мог бы дать и боль­ше». Это после того, как родитель вышел.

Престижная школа — это связи и деньги, которые можно назвать взяткой, а можно — спонсорской помощью. Эта помощь нигде не учитывается, не реги­стрируется. В школе появляются нужные вещи, допустим, мой кабинет (я препо­даю английский) пополнился необходи­мым для учебного процесса пособием. Я не знаю, идут ли эти деньги еще и кому-то в карман, не могу утверждать. Но могу сказать с уверенностью, что поставить объективную оценку ребенку «спонсора» мне не дадут. «Как это знает плохо, а ты спроси еще. Вот завтра и спроси!» И каждый день на меня давят по поводу детей «территориальных», то есть тех, кто попал в школу без связей: «Что это ты ставишь «пять» за три ошибки?» Ошибки — забытая запятая и две зачеркнуты. Сложнейшая работа по языку, есть возможность поставить «четверку» или даже «трой­ку»... А «тройки» — это повод говорить о том, что ребенок «не тянет», что надо бы ему перейти из гимназического в обыч­ный класс. Тогда освободится престиж­ное место. И оно может стать доходным.

Пожалуйста, не называйте моего име­ни. Я ничего не боюсь, но могут прочи­тать ученики. Они, конечно, и так обо всем догадываются. Но все-таки: пусть они не знают всей правды.

Монолог униженного учителя.

Я работаю в престижной школе с углуб­ленным изучением английского языка. У нас одна из самых острых проблем сего­дня — это дети учителей. В дореволюци­онной России существовал устав, по ко­торому строго запрещалось обучение ре­бенка в той школе, где работают его родители. Сегодня это — сплошь и рядом. Более того, меня просто уговаривали, чтобы я перевела свою дочь в школу, куда я пошла преподавать. И, честное слово, я долго не могла взять в толк, для чего им это нужно. Теперь, по прошествии трех с половиной лет, картина ясна абсолютно. Складывается круговая порука: я помогу твоему, ты — моему. Готовясь к беседе с вами, я специально подсчитала: у 80 про­центов наших учителей дети учатся здесь же, у нас. Четвертый год подряд у нас по два выпускника получают золотую ме­даль. Один из этих двух — непременно ребенок учителя. Второй — как прикры­тие — буквально притягивается, отслеживается. Странная закономерность: классы идут без отличников до 9-го, а после их начинают «делать». Вот ребенок, который отлично успевает по многим предметам. Но есть две-три «четверки». И директор говорит: «Ну не может ученик быть раз­вит всесторонне, какая-то сторона запа­дает. Давайте ему поможем».

В каждом округе Москвы при депар­таменте образования существуют ме­дальные комиссии, которые ученика — претендента на «золото» в глаза не ви­дят. Туда представляют классные журна­лы за 10-й и 11-й классы. У учеников-претендентов за эти годы не должно быть ни одной «четверки». Еще предста­вляются школьные сочинения выпуск­ника за весь последний год и его пись­менные экзаменационные работы по математике и литературе. И вот тут все: люди «гибнут» за медаль.

Учитель, знающий, что этим двум нельзя ставить ничего, кроме «пятерки», пребывает в унизительнейшей ситуации. 10-й и 11-й классы — это уже взрослые люди, их не обманешь. «Иванова ответи­ла на «четверку», за что ей ставят «пять»?» Она отказалась отвечать — это вообще «двойка» в журнал, но ей не ставят. Под прицелом двадцати пар насмешливых глаз можно сорваться и поставить эту самую «двойку». И что тогда? А тогда жур­нал будет полностью переписан в конце года. Невозможно переписать только од­ну страничку, и если в этом классе рабо­тают десять учителей, все десять втихо­молку, по просьбе администрации, будут переписывать. Я и сама переписывала. Аргумент: «Ваши дети тоже учатся здесь, а вдруг настанет момент, когда и у них возникнут проблемы?» Даже если вы бездетны, нужно найти в себе силы отка­заться — окажетесь в изоляции, снимут надбавки к зарплате, не станут платить за кабинет, не дадут разряда, объяснив, что вы «не созрели». Что удивляет? За год ра­бочий классный журнал становится по­мятым, захватанным, там иногда второ­пях неправильно вписываются програм­мы, путаются числа. А везем мы в комиссию чистенький, аккуратненький журнал, заполненный одним цветом. Учитель не может так работать: у него то фиолетовая ручка, то синяя... И медаль­ная комиссия принимает этот журнал...

В школе мы говорим детям правиль­ные вещи. А они видят ту же Иванову, ко­торая к устному экзамену выучила только один билет и вытянула именно его. Потому что знала, где он лежит. Которая, когда никого нет, вечерком, после утрен­него письменного экзамена, приходит в школу, чтобы переписать свою же, уже выправленную учителем работу. Сочи­нения, написанные ею за год, также за­ранее переписываются учителем.

Как чувствуют себя медалисты? Они послушны, вкрадчивы и тихи. Их тянут, им надо «играть». Остальные ребята? Посмеиваются, иногда допускают реп­лики, и только. Зачем себе портить оценки? Учителя? Страдают, говорят о неэтичности, но тоже — и только. У нас недавно был педсовет, мне запомнилось одно выступление: «Мы учим детей жить на примере литературных героев. К примеру, на образе Чацкого. А учить-то надо на Молчалине: сыграй, поклонись, прислужи, промолчи. А вот когда в силу войдешь, тогда ты будешь править бал».

Мы поражаемся беспределу, который творится в армии, в милиции, беспределу вообще. Но все закладывается в школе. Униженные учителя, вынужденные творить безнравственные вещи, – разве это не уроки беспредела?

Валентина Алексеевна,

классный руководитель выпускного

класса московской спецшколы

– Как вы думаете, нарушается ли в данном случае право на образование? Каким образом?

– Что бы вы предложили изменить?

После избиения сына мать решила создать в Красноярске организацию

по защите прав ребенка*

Красноярск, 3 апреля. Управление юстиции администрации Красноярского края выдало свидетельство о регистрации региональной общественной организации «Социальная защита прав ребенка». Создала ее Наталья Созинова. Причиной возникновения новой организации стал факт избиения сына Созиновой — Максима одноклассниками.

Максиму поставили диагноз — сотрясение головного мозга. У мальчика нарушилась координация движений, начались головные боли. Сначала мать пыталась разобраться с произошедшим цивилизованным путем, поговорить с классным руководителем и директором. «Дети всегда дерутся. Это нормально», — ответили в школе и посоветовали самой поговорить с родителями мальчиков. Дальнейшие разговоры и даже ссылки на закон об образовании, согласно которому образовательное учреждение несет ответственность за жизнь и здоровье своих подопечных, никаких результатов не дали.

Пройдя курс лечения, Максим вернулся в школу. Со временем Наталья заметила, что у сына пропадает желание учиться, он со страхом идет на уроки. Оказалось, что ее визит в школу отразился на мальчике, которому теперь потребовалась помощь психолога. При первой встрече Максима попросили нарисовать свой страх. Ребенок изобразил грязно-бурую тучу во весь лист бумаги.

Наталья видела единственный способ решения проблемы — подать исковое заявление в суд, в качестве ответчиков привлечь директора школы, РОНО, родителей детей, которые принимали участие в избиении. Изучая Конвенцию о правах ребенка, Конституцию Российской Федерации, закон об образовании, Наталья думала о том, что ее ситуация не единична. Многие родители не находят в себе сил для борьбы и отступают перед системой, жертвуя физическим и психическим здоровьем своего ребенка.

Согласны ли вы с тем, что детские драки – нормальное явление?

Почему администрация школы не захотела реагировать на факт избиения ребенка?

Как должна поступать администрация школы в подобных случаях?

Аркадий и Борис Стругацкие

Гадкие лебеди*

Представьте, что к вам в школу пришел известный современный писатель, который учился в этой школе. Подумайте, какие вопросы вы бы хотели ему задать. Сравните их с вопросами, которые задают Виктору Баневу школьники из романа Стругацких.

Виктор пришел в гимназию за полчаса до назначенного времени, но Бол-Кунац уже ждал его. Впрочем, он был мальчиком тактичным, он только сообщил Виктору, что встреча состоится в актовом зале, и сейчас же ушел, сославшись на неотложные дела. Оставшись один, Виктор побрел по коридорам, заглядывая в пустые классы, вдыхая забытые ароматы чернил, мела, никогда не оседающей пыли, запахи драк «до первой крови», изнурительных допросов у доски, запахи тюрьмы, бесправия, лжи, возведенной в принцип. Он все надеялся вызвать в памяти какие-то сладкие воспоминания о детстве и юношестве, о рыцарстве, о товариществе, о первой чистой любви, но ничего из этого не получалось, хотя он очень старался, готовый умилиться при первой возможности. Все здесь оставалось по-прежнему — и светлые затхлые классы, и поцарапанные доски, парты, изрезанные закрашенными инициалами, и казематные стены, выкрашенные до половины веселой зеленой краской, и сбитая штукатурка на углах — все оставалось по-прежнему ненавистно, гадко, наводило злобу и беспросветность.

Скромность и только скромность, до самоуничижения… и только правда, никогда не ври, по крайней мере — самому себе, но это ужасно: самоуничтожаться, когда вокруг столько идиотов, развратников, корыстных лжецов, когда даже лучшие испещрены пятнами, как прокаженные… Ну ладно, хватит. Остановимся на том, что настоящая жизнь есть способ существования, позволяющий наносить ответные удары. А теперь пойдем и посмотрим, какими они стали…

В зале было довольно много ребятишек, и стоял обычный гам, который стих, когда Бол-Кунац вывел Виктора на сцену и усадил под огромным портретом президента за стол, покрытый красно-белой скатертью. Потом Бол-Кунац вышел на край сцены и сказал:

— Сегодня с нами будет беседовать известный писатель Виктор Банев, уроженец нашего города. — Он повернулся к Виктору. — Как вам удобнее, чтобы вопросы задавали с места или в письменном виде?

— Мне все равно, — сказал Виктор легкомысленно. — Лишь бы их было побольше.

— В таком случае, прошу вас.

Бол-Кунац спрыгнул со сцены и сел в первом ряду. Виктор почесал бровь, оглядывая зал. Их было человек пятьдесят — мальчиков и девочек в возрасте от десяти до четырнадцати лет — и они смотрели на него со спокойным ожиданием. Похоже, тут одни вундеркинды, подумал он мельком. Во втором ряду справа он увидел Ирму и улыбнулся ей. Она улыбнулась в ответ.

— Я учился в этой самой гимназии, — начал Виктор, — и на этой самой сцене мне довелось однажды играть Озрика. Роли я не знал, и мне пришлось сочинять ее на ходу. Это было первое, что я сочинил в своей жизни не под угрозой двойки. Говорят, что теперь стало учиться труднее, чем в мое время. Говорят, у вас появились новые предметы, и то, что мы проходили за три года, вы должны проходить за год. Но вы, наверное, не замечаете, что стало труднее. Ученые полагают, что человеческий мозг способен вместить гораздо больше сведений, нежели кажется на первый взгляд обыкновенному человеку. Надо только уметь эти сведения впихнуть… — Ага, подумал он, сейчас я им расскажу про гипнопедию. Но тут Бол-Кунац передал ему записку: «Не надо рассказывать о достижениях науки. Говорите с нами как с равными. Валерьянс, 6 кл.»

— Так, — сказал Виктор. — Тут некий Валерьянс из шестого класса предлагает мне разговаривать с вами, как с равными, и предупреждает, чтобы я не излагал достижения науки… Должен тебе сказать, Валерьянс, что я действительно намеревался сейчас поговорить о достижениях гипнопедии. Однако я охотно откажусь от своего намерения, хотя и считаю долгом проинформировать тебя, что большинство равных мне взрослых имеет о гипнопедии лишь самое смутное представление. — Ему было неудобно говорить сидя, он встал и прошелся по сцене. — Должен вам признаться, ребята, что я не любитель встречаться с читателями. Как правило, совершенно невозможно понять, с каким читателем имеешь дело, что ему от тебя надо и что его, собственно, интересует. Поэтому я стараюсь каждое свое выступление превращать в вечер вопросов и ответов. Иногда получается довольно забавно. Давайте начну спрашивать я. Итак, все ли читали мои произведения?

— Да, — отозвались детские голоса. — Читали… Все. — Прекрасно, — сказал Виктор озадаченно. — Польщен, хотя и удивлен. Ну, ладно, далее… Желает ли собрание, чтобы я рассказал историю написания какого-нибудь своего романа?

Последовало недолгое молчание, затем в середине зала воздвигся худой прыщавый мальчик, сказал: «Нет», — и снова сел.

— Прекрасно, — сказал Виктор. — Желают ли уважаемые слушатели узнать о моих творческих планах? — Бол-Кунац поднялся и вежливо сказал: — Видите ли, господин Банев, вопросы, непосредственно связанные с техникой вашего творчества, лучше было бы обсудить в самом конце беседы, когда прояснится общая картина.

Он сел. Виктор сунул руки в карманы и снова прошелся по сцене. Становилось интересно или, во всяком случае, необычно.

— А может быть, вас интересуют литературные анекдоты? — вкрадчиво спросил он. — Как я охотился с Хемингуэем. Как Эренбург подарил мне русский самовар. Или что мне сказал Зурзмансор, когда мы встретились с ним в трамвае…

— Вы действительно встречались с Зурзмансором? — спросили из зала.

— Нет, это я шучу, — сказал Виктор. — Так что мы решим насчет литературных анекдотов?

— Можно вопрос? — сказал, воздвигаясь, прыщавый мальчик.

— Да, конечно.

— Какими бы вы хотели видеть нас в будущем?

Без прыщей, мелькнуло в голове у Виктора, но он отогнал эту мысль, потому что понял: становится жарко. Вопрос был сильный. Хотел бы я, чтобы кто-нибудь сказал мне, каким я хочу видеть самого себя в настоящем, подумал он. Однако надо было отвечать

— Умными, — сказал он наугад. — Честными. Добрыми… Хотел бы, чтобы вы любили свою работу… и работали бы только на благо людей. (Несу, подумал он. Да и как тут не нести?) Вот примерно так… Зал тихонько зашумел, потом кто-то спросил, не вставая: — Вы действительно считаете, что солдат главнее физика?

— Я?! — возмутился Виктор.

— Так я понял из вашей повести «Беда приходит ночью».

Это был белобрысый клоп десяти лет от роду. Виктор крякнул: «Беда» могла быть плохой книгой и могла быть хорошей книгой, но она ни при каких обстоятельствах не была детской книгой. Она до такой степени не была детской книгой, что в ней не разобрался ни один из критиков: все сочли ее порнографическим чтивом, подрывающим общественную мораль и национальное самосознание. И что самое ужасное, белобрысый клоп имел основания полагать, что автор «Беды» считает солдата «главнее» физика — во всяком случае, в некоторых отношениях.

— Дело в том, — сказал Виктор проникновенно, — что… как бы тебе сказать…всякое бывает.

— Я вовсе не имею в виду физиологию, — возразил белобрысый клоп. — Я говорю об общей концепции книги. Может быть, «главнее» не то слово…

— Я тоже не имею в виду физиологию, — сказал Виктор. — Я хочу сказать, что бывают ситуации, когда уровень знаний не имеет значения.

Бол-Кунац принял из зала и передал ему две записки: «Может ли считаться честным и добрым человек, который работает на войну?» и «Что такое умный человек?» Виктор начал со второго вопроса — он был проще.

— Умный человек, — сказал он, — это тот человек, который сознает несовершенство, незаконченность своих знаний, стремится их пополнять и в этом преуспевает… Вы со мной согласны?

— Нет, — сказала, приподнявшись, хорошенькая девочка.

— А в чем дело?

— Ваше определение не функционально. Любой дурак, пользуясь этим определением, может полагать себя умным. Особенно, если окружающие поддерживают его в этом мнении.

Да-а, подумал Виктор. Его охватила легкая паника. Это тебе не с братьями-писателями разговаривать.

— В какой-то степени вы правы, — сказал он, неожиданно для себя переходя на «вы». — Но дело в том, что вообще-то «дурак» и «умный» — понятия исторические и, скорее, субъективные.

— Значит, вы сами не беретесь отличить дурака от умного? — Это из задних рядов смуглое существо с прекрасными библейскими глазами, стриженное наголо.

— Отчего же, — сказал Виктор. — Берусь. Но я не уверен, что вы всегда со мной согласитесь. Есть старый афоризм: дурак — это просто инакомыслящий… — Обычно это присловье вызывало у слушателей смех, но сейчас зал молча ждал продолжения. — Или инакочувствующий, — добавил Виктор.

Он остро ощущал разочарование зала, но он не знал, что еще сказать. Контакта не получалось. Как правило, аудитория легко переходит на позиции выступающего, соглашается с его суждениями, и всем становится ясно, кто такие дураки, причем подразумевается, что здесь, в этом зале, дураков нет. В худшем случае аудитория не соглашалась и настраивалась враждебно, но и тогда бывало легко, потому что оставалась возможность язвить и высмеивать, а одному спорить с многими нетрудно, так как противники всегда противоречат друг другу и среди них всегда найдется самый шумный и самый глупый, на котором можно плясать ко всеобщему удовлетворению.

— Я не совсем понимаю, — произнесла хорошенькая девочка. — Вы хотите, чтобы мы были умными, то есть, согласно вашему же афоризму, мыслили и чувствовали так же, как и вы. Но я прочла все ваши книги и нашла в них только отрицание. Никакой позитивной программы. С другой стороны, вам хотелось бы, чтобы мы работали на благо людей. То есть фактически на благо тех грязных и неприятных типов, которыми наполнены ваши книги. А ведь вы отражаете действительность, правда?

Виктору показалось, что он нащупал, наконец, дно под ногами.

— Видите ли, — сказал он, — под работой на благо людей я как раз понимаю превращение людей в чистых и приятных. И это мое пожелание не имеет никакого отношения к моему творчеству. В книгах я пытаюсь изобразить все, как оно есть, я не пытаюсь учить или показывать, что нужно делать. В лучшем случае я показываю объект приложения сил, обращаю внимание на то, с чем нужно бороться. Я не знаю, как изменять людей, если бы я знал, я был бы не модным писателем, а великим педагогом или знаменитым психосоциологом. Художественной литературе вообще противопоказано поучать или вести, предлагать конкретные пути или создавать конкретную методологию. Это можно видеть на примере крупнейших писателей. Я преклоняюсь перед Львом Толстым, но только до тех пор, пока он является своеобразным, уникальным по отражательному таланту зеркалом действительности. А как только он начинает учить меня ходить босиком или подставлять щеку, меня охватывают жалость и тоска… Писатель — это прибор, показывающий состояние общества, и лишь в ничтожной степени — орудие для изменения общества. История показывает, что общество изменяют не литературой, а реформами или пулеметами, а сейчас еще и наукой. Литература в лучшем случае показывает, в кого надо стрелять или что нуждается в изменении… — Он сделал паузу, вспомнив о том, что есть еще Достоевский и Фолкнер. Но пока он придумывал, как бы ввернуть насчет роли литературы в изучении подноготной индивидуума, из зала сообщили:

— Простите, но все это довольно тривиально. Дело ведь не в этом. Дело в том, что изображаемые вами объекты совсем не хотят, чтобы их изменяли. И потом они настолько неприятны, настолько запущены, так безнадежны, что их не хочется изменять. Понимаете, они не стоят этого. Пусть уж себе догнивают — они ведь не играют никакой роли. На благо кого же мы должны, по-вашему, работать?

— Ах, вот вы о чем!… — медленно сказал Виктор. До него вдруг дошло: боже мой, да ведь эти сопляки всерьез полагают, будто я пишу только о подонках, что я всех считаю подонками, но они же ничего не поняли, да и откуда им понять, это же дети, странные дети, болезненно умные дети, но всего лишь дети, с детским жизненным опытом и с детским знанием людей плюс куча прочитанных книг, с детским идеализмом и с детским стремлением разложить все по полочкам с табличками «плохо» и «хорошо». Совершенно как братья-литераторы…

— Меня обмануло, что вы говорите, как взрослые, — сказал он. — Я даже забыл, что вы — не взрослые еще. Я понимаю, это непедагогично — так говорить, но говорить это приходится, иначе мы никогда не выпутаемся. Все дело в том, что вы, по-видимому, не понимаете, как небритый, истеричный, вечно пьяный мужчина может быть замечательным человеком, которого нельзя не любить, перед которым преклоняешься, полагаешь за честь пожать его руку, потому что он прошел через такой ад, что и подумать страшно, а человеком все-таки остался. Всех героев моих книг вы считаете нечистыми подонками, но это еще полбеды. Вы считаете, будто и я отношусь к ним так же, как вы. Вот это уже беда. Беда в том смысле, что так мы никогда не поймем друг друга.

Черт его знает, какой реакции он ожидал на свою благодушную отповедь. То ли они начнут смущенно переглядываться, или лица их озарятся пониманием, или некий вздох облегчения пронесется по залу в знак того, что недоразумение благополучно разъяснилось и теперь можно все начинать сначала, на новой, более реалистической основе… Во всяком случае, ничего этого не произошло. В задних рядах снова встал мальчик с библейскими глазами и спросил:

— Вы не могли бы нам сказать, что такое прогресс? — Виктор почувствовал себя оскорбленным. Ну конечно, подумал он. А потом они спросят, может ли машина мыслить и есть ли жизнь на Марсе. Все возвращается на круги своя.

— Прогресс, — сказал он, — это движение общества к такому состоянию, когда люди не убивают, не топчут и не мучают друг друга.

— А чем же они занимаются? — спросил толстый мальчик справа.

— Выпивают и закусывают, — пробормотал кто-то слева.

— А почему бы и нет? — сказал Виктор. — История человечества знает не так уж много эпох, когда люди могли выпивать и закусывать. Для меня прогресс — это движение к состоянию, когда не топчут и не убивают. А чем они там будут заниматься — это, на мой взгляд, не так уж существенно. Если угодно, для меня прежде всего важны необходимые условия прогресса, а достаточные условия — дело наживное…

— Разрешите мне, — сказал Бол-Кунац. — Давайте рассмотрим такую схему. Автоматизация развивается в тех же темпах, что и сейчас. Тогда через несколько десятков лет подавляющее большинство активного населения Земли выбрасывается из производственных процессов и из сферы обслуживания за ненадобностью. Будет очень хорошо: все сыты, топтать друг друга ни к чему, никто друг другу не мешает… и никто никому не нужен. Есть, конечно, несколько сотен тысяч человек, обеспечивающих бесперебойную работу старых машин и создание машин новых, но остальные миллиарды друг другу просто не нужны. Это хорошо?

— Не знаю, — сказал Виктор. — Вообще-то это не совсем хорошо… Это как-то обидно… Но должен вам сказать, что это все-таки лучше, чем то, что мы видим сейчас. Так что определенный прогресс все-таки налицо.

— А вы сами хотели бы жить в таком мире?

Виктор подумал.

— Знаете, — сказал он, — я его как-то плохо себе представляю, но если говорить честно, то было бы недурно попробовать.

— А ваших героев, которых вы так любите, устроило бы такое будущее?

— Да, конечно. Они обрели бы там заслуженный покой.

Бол-Кунац сел, зато снова поднялся прыщавый юнец и, горестно кивая, заговорил:

— Вот в этом все дело… Не в том дело, понимаем мы реальную жизнь или нет, а в том дело, что для вас и ваших героев такое будущее вполне приемлемо, а для нас — это могильник. Конец надежд. Конец человечества — Тупик. Вот потому-то мы и говорим, что не хочется тратить силы, чтобы работать на благо ваших жаждущих покоя и по уши перепачканных типов. Вдохнуть в них энергию для настоящей жизни уже невозможно. И как вы там хотите, господин Банев, но вы показали нам в своих книгах — в интересных книгах, я полностью «за», — показали нам не объект приложения сил, а показали нам, что объектов для приложения сил в человечестве нет, по крайней мере — в вашем поколении.. Вы сожрали себя, простите, пожалуйста, вы растратили себя на междоусобные драки, на вранье и на борьбу с враньем, которую вы ведете, придумывая новое вранье… Как это у вас поется: «Правда и ложь, вы не так уж несхожи, вчерашняя правда становится ложью, вчерашняя ложь превращается завтра в чистейшую правду, в привычную правду…» Вот так вы и мотаетесь от вранья к вранью. Вы просто никак не можете поверить, что вы уже мертвецы, что вы своими руками создали мир, который стал для вас надгробным памятником. Вы гнили в окопах, вы взрывались под танками, а кому от этого стало лучше? Вы ругали правительство и порядки, как будто вы не знаете, что лучшего правительства и лучших порядков ваше поколение… да попросту недостойно. Вас били по физиономии, простите, пожалуйста, а вы упорно долбили, что человек по природе добр… или, того хуже, что человек — это звучит гордо. И кого только вы не называли человеком!…

Прыщавый оратор махнул рукой и сел. Воцарилось молчание, затем он снова встал и сообщил:

— Когда я говорил «вы», я не имел в виду персонально вас, господин Банев.

— Благодарю вас, — сердито сказал Виктор. Он ощущал раздражение: этот прыщавый сопляк не имел права говорить так безапелляционно, это наглость и дерзость… дать по затылку и вывести за ухо из комнаты. Он ощущал неловкость — многое из сказанного было правдой, и он сам думал так же, а теперь попал в положение человека, вынужденного защищать то, что он ненавидит. Он ощущал растерянность — непонятно было, как вести себя дальше, как продолжать разговор и стоит ли вообще продолжать… Он оглядел зал и увидел, что его ответа ждут, что Ирма ждет его ответа, что все эти розовощекие и конопатые чудовища думают одинаково и прыщавый наглец только высказал общее мнение и высказал его искренне, с глубоким убеждением, а не потому что прочел вчера запрещенную брошюру, что они действительно не испытывают ни малейшего чувства благодарности или хотя бы элементарного уважения к нему, Баневу, за то, что он пошел добровольцем в гусары, и ходил на «рейнметаллы» в конном строю, и едва не подох от дизентерии в окружении, и резал часовых самодельным ножом, а потом, уже на гражданке, дал по морде спецуполномоченному, который предложил ему подписать донос, и шлялся без работы с дырой в легких, и спекулировал фруктами, хотя ему предлагали очень выгодные должности… А почему, собственно, они должны уважать меня за все это? Что я ходил на танки с саблей наголо? Так ведь надо быть идиотом, чтобы иметь правительство, которое довело армию до подобного положения… Тут он содрогнулся, представив себе, какую огромную мыслительную работу должны были проделать эти птенцы, чтобы прийти к выводам, к которым взрослые приходят, ободрав с себя всю шкуру, обратив душу в развалины, исковеркав свою жизнь и множество соседних жизней… да и то не все, а только некоторые.

— Ребята, — сказал Виктор. — Вы, наверное, этого не замечаете, но вы жестоки. Вы жестоки из самых лучших побуждений, но жестокость — это всегда жестокость. И ничего она не может принести, кроме нового горя, новых слез и новых подлостей. Вот что вы имейте в виду. И не воображайте, что вы говорите что-то особенно новое. Разрушить старый мир и на его костях построить новый — это очень старая идея. И ни разу пока она не привела к желаемым результатам. То самое, что в старом мире вызывает желание беспощадно разрушать, особенно легко приспосабливается к процессу разрушения, к жестокости, к беспощадности, становится необходимым в этом процессе и непременно сохраняется, становится хозяином и в новом мире и в конечном счете убивает смелых разрушителей. Ворон ворону глаз не выклюет, жестокостью жестокость не уничтожишь. Ирония и жалость, ребята! Ирония и жалость!

Вдруг весь зал поднялся. Это было совершенно неожиданно, и у Виктора мелькнула сумасшедшая мысль, что ему удалось, наконец, сказать нечто такое, что поразило воображение слушателей. Но он уже видел, что от дверей идет мокрец, тощий, легкий, почти нематериальный, словно тень, и дети смотрят на него, и не просто смотрят, а тянутся к нему, а он сдержанно поклонился Виктору, пробормотал извинения и сел с краю, рядом с Ирмой, и все дети тоже сели, а Виктор смотрел на Ирму и видел, что она счастлива, что она старается не показать этого, но удовольствие и радость так и брызжут из нее. И прежде чем он успел опомниться, заговорил Бол-Кунац.

— Боюсь, вы не так нас поняли, господин Банев, — сказал он. — Мы совсем не жестоки, а если и жестоки с вашей точки зрения, то лишь теоретически. Ведь мы вовсе не собираемся разрушать ваш старый мир. Мы собираемся построить новый. Вот вы — жестоки: вы не представляете себе строительство нового без разрушения старого. А мы представляем себе это очень хорошо. Мы даже поможем вашему поколению создать этот ваш рай, выпивайте и закусывайте на здоровье. Строить, господин Банев, только строить. Ничего не разрушать, только строить.

Виктор, наконец, оторвал взгляд от Ирмы и собрался с мыслями.

— Да, — сказал он. — Конечно. Валяйте, стройте. Я целиком с вами. Вы меня ошеломили сегодня, но я все равно с вами… Если понадобится, я даже откажусь от выпивки и закуски… Не забывайте только, что старые миры приходилось разрушать именно потому, что они мешали… мешали строить новое, не любили новое, давили его…

— Нынешний старый мир, — загадочно сказал Бол-Кунац, — нам мешать не станет. Он будет нам даже помогать. Прежняя история прекратила течение свое, не надо на нее ссылаться.

— Что ж, тем лучше, — сказал Виктор устало. — Очень рад, что у вас так удачно все складывается…

Славные мальчики и девочки, подумал он. Странные, но славные. Жалко их, вот что… подрастут, полезут друг на друга, размножатся, и начнется работа за хлеб насущный… Нет, подумал он с отчаяньем. Может быть, и обойдется… Он сгреб со стола записки. Их накопилось довольно много: «Что такое факт?», «Может ли считаться честным и добрым человек, который работает на войну?», «Почему вы так много пьете?», «Ваше мнение о Шпенглере?»…

— Тут у меня несколько вопросов, — сказал он. — Не знаю, стоит ли теперь… — Прыщавый нигилист поднялся и сказал: — Видите ли, господин Банев, я не знаю, что там за вопросы, но дело-то в том, что это, в общем, не важно. Мы ведь просто хотели познакомиться с современным известным писателем. Каждый известный писатель выражает идеологию современного общества или части общества, а нам нужно знать идеологов современного общества. Теперь мы знаем больше, чем знали до встречи с вами. Спасибо.

В зале зашевелились, загомонили: «Спасибо… Спасибо, господин Банев», стали подниматься, выбираться со своих мест, а Виктор стоял, стиснув в кулаке записки, и чувствовал себя болваном, и знал, что красен, что вид имеет растерянный. Он так и не понял, как следует относиться к этим детям. Они были ирреальны, они были невозможны, их высказывания, их отношение к тому, что он написал, и к тому, что он говорил, не имело никаких точек соприкосновения с торчащими косичками, взлохмаченными вихрами, с плохо отмытыми шеями, с цыпками на худых руках, с писклявым шумом, который стоял вокруг. Тут он обнаружил, что завяз. Его обступили и не давали пройти. На мгновение его охватил панический ужас. Он бы не удивился, если бы его сейчас молча и деловито повалили и принялись вскрывать на предмет исследования идеологии. Но они не хотели его вскрывать. Они протягивали ему раскрытые книжки, дешевые блокнотики, листки бумаги. Они лепетали: «Автограф, пожалуйста!» Они пищали: «Вот здесь, пожалуйста!» Они сипели ломающимися голосами: «Будьте добры, господин Банев!»

И он достал авторучку и принялся свинчивать колпачок, с интересом постороннего прислушиваясь к своим ощущениям, и он не удивился, ощутив гордость. Это были призраки будущего, и пользоваться у них известностью было все-таки приятно.

– Как вы думаете, можно ли определить, кто прав в «споре» писателя и школьников? С какой позицией вы согласны в большей степени? Почему?

– Как вы думаете, почему В.Банев считает, что только ирония и жалость спасут мир? По отношению к кому (чему) ирония, а к кому (чему) жалость?

– Делают ли книги лучше тех людей, которые их читают?

– Почему В.Банев боится будущего? Можно ли построить новый мир, не разрушая старого?