Истина не ходит по прямой*

Итак, учительница-гуманитарий Тать­яна Леонидовна почти силой вгоняет в подведомственных ей школьников мировую культуру. Театр? Пусть смотрят! Серьезная музыка? Пусть слушают! Кра­соты природы и архитектуры? Пусть ездят и вбирают всеми фибрами души! О своей воспитательной системе Татьяна Леонидовна рассказыва­ет не просто откровенно, но и, я бы сказал, с агрессивным упое­нием. «Характер тяжелый» не просто признается таковым, а поднимается на щит, ни малей­шего желания сделать характер полегче не просматривается. Принимайте, какая есть!

Ну, а ученики? Нынешние, так сказать, дети, крупнокалиберные старшеклассники, знакомые с че­ловеческими пороками не по плакатам «Минздрав предупреж­дает» и даже не по порнофильмам? Они – принимают? Ясно видят недос­татки, не строят иллюзий, снисходитель­но терпят железную волю педагога и – принимают. Принимают, какая есть.

Ну, а я, давно вышедший из школьно­го возраста, хоть поверхностно, но знакомый с целым рядом иных воспита­тельных систем, — я принимаю?

А ведь, пожалуй, да. Пусть навязывает, пусть коленом под спинку загоняет в Рай — но не в Ад же. В сегодняшний ди­кий рынок нас тоже не с поклоном приглашали: за шкирку — и в бурлящие вол­ны, выплывай, как знаешь. Как высокой культуре выжить в этой грубой реальности? Вот Татьяна Леонидовна волевым усилием и помогает ей выстоять в сум­бурной борьбе без правил.

Насилие? Безусловно. Так почему же у меня этот нелюбимый метод защиты добра не вызывает явного протеста?

Увы, истина никогда не ходит по пря­мой, все в жизни сложнее. Она, жизнь, — маятник. Свободный рынок резко толкнул молодежь к независимо­сти, к реальным ценностям, да и что там, просто к деньгам. И то, что Татьяна Леонидовна с той же резкостью пытает­ся толкнуть маятник к культуре, обнадеживает. Авось, и остановится как раз на золотой серединке?

На этой оптимистической ноте мож­но бы и закончить, если бы за частным случаем не вставала такая бездна проб­лем, что впору запутаться...

По наблюдениям специалистов, совет­ская школа давала ребятам больше зна­ний, чем, например, американская. Но вот вопрос: почему же тогда Америка жи­ла несравненно лучше нас и далеко обог­нала нас почти во всех сферах жизни? Обычный ответ: они богатые, а мы нет.

Ладно, понятно: у богатых на все хвата­ет. Однако почему все же Америка богата, а мы бедны? Как ни верти, главная причи­на — работают лучше. Все — от минист­ров до фермеров. Значит, умеют. Значит, выучились. Что-то в их системе помогает готовить специалистов высокого класса, способных создавать и лучшие в мире пассажирские самолеты, и великолепные автомобили, и потрясающие автострады, и совершенные компьютеры, и все, чем славятся Штаты во всем мире.

И опять загадка. Если наша школа луч­ше, по идее, и наши студенты должны бы быть покачественней. И специалисты из них должны выходить посильней. Одна­ко не зря же советские инженерные, вра­чебные, экономические и прочие ди­пломы котировались только в очень уж братских странах, вроде Монголии и Эфиопии, а американские высоко цени­лись во всем мире — и у нас в том числе.

В чем же дело? Почему у них из сред­них школьников получаются прекрасные специалисты, а у нас из прекрасных школьников — середняки? Почему, на­пример, по числу Нобелевских лауреа­тов мы от них так безнадежно отстаем?

Мне приходилось знакомиться и с американскими, и со шведскими, и с датскими школами. На мой взгляд, у нас от них резко отличается не столько система образования, сколько воспитания. Безусловно, Татьяна Леонидовна талантливая учительница. Но, боюсь, в Америке или Швеции наша воительница с Пушкинской площади была бы просто невозможна.

Помню одну из школ во Флориде, очень типичную для Америки. Класс больше похож на комнату для игр. Столы стоят как попало, ребята лет десяти-двенадцати свободно ходят по классу, берут книги с полок, разглядывают картинки и диаграммы на стенах. Надо выйти – выходят и возвращаются, никого не спросив. Если неграмотно говорят и пишут, учитель объясняет ошибки, но никогда никого не ругает. Его дело — так вести занятия, чтобы детям хотелось учиться

Система образования построена на максимальной свободе ученика. Так сказать, хочешь – учись, хочешь – нет. Хочешь – продолжай образование, хочешь – нет. Хочешь – будь старательным студентом, хочешь – нет. Хочешь – повышай профессиональную квалификацию, хочешь – нет. И как-то без всякого давления дети в большинстве своем приучаются – хотеть! Ибо дальше логически следует неотвратимая дилемма: хочешь – зарабатывай, хочешь – нет.

Во многих развитых странах считают, что лучшая плетка для ученика – свобода. Сам решаешь, но и сам отвечаешь за себя. Вот этот-то страшноватый холодок ответственности за всю свою жизнь и заставляет западных школьников очень рано выбирать путь, профессию, специализацию внутри нее. Хочешь стать строителем, врачом, инженером, банкиром? Становись. Предпочитаешь бомжем? Никто не запретит. Выбор твой, контроль на тебе, ответственность тоже твоя.

Ломать – не строить. И я вовсе не за то, чтобы нашу далеко не плохую систему тут же переиначить на американский или японский лад. Брать чужое полезно, даже необходимо, но – с умом. Ясно, что при наших методах принудительной учебы на всех не хватит таких яростных фанатиков, как Татьяна Леонидовна. Но я боюсь, что при западной (или японской) системе получится так: свобода американская, а безответственность наша. Ведь в нас ее взращивали десятилетиями, из поколения в поколение…

– Должны ли родители и учителя заставлять детей реализовывать их право на образование?

– Как вы думаете, чему должна учить (и чему должна научить) школа? Могут ли ученики сами сформировать социальный заказ на образование?

Колин Маккалоу