Ill

Буржуазная теория уголовного права последнего времени, как и вся буржуазная наука, переживает тяжелый кризис: преступность в капиталистических странах растет (см. стр. 16), а теория топчется в кругу старых идей классической и неоклассической, социологической и неосоциологической школ. Отсюда — обилие новых проектов и новых кодексов при полном отсутствии новых идей, если не считать одной доминирующей идеи — усиления репрессий.

Германский фашизм всюду рекламирует себя как носителя новой эры капиталистической культуры. Он, естественно, пытается и на фронте уголовной политики заполнить зияющий идейный пробел, пытается и здесь выступить со своим «новым словом». Каково же это «новое слово»?

В многоречивых и противоречивых выступлениях ряда германских криминалистов — старых, спешно перешедших в лагерь Гитлера, и новорожденных криминалистов, криминалистов, так сказать, по предписанию начальства, — одна черта выступает с полной отчетливостью: издевка над «либерализмом» догитлеровской Германии. В речи, переданной по радио 8 июня 1933 г., министр юстиции Франк * говорил: «Пусть никто не думает, что в рамках немецкого права еще осталось место для либерализма». От министра не отстают теоретики. В книге двух авторов Дам — Шафштейна 2 дается следующая оценка обширной листовской эпохи в истории германского уголовного права: «При помощи печати, кино, с трибуны и в литературе немецкая общественность издавна приучена думать, что в сфере уголовного права молодость и прогрессивность тождественны со слюнявой сентиментальностью и сонливой гуманностью».

Последствием этого явилось, по мнению Дам — Шафштейна, «выступление общественности на стороне преступника», выступление, которое по существу принесло с собою упразднение уголовного права

1 «Deutsches  Recht»  № 3   1933 г.

* Liberales oder autoritäres Straf recht,  1933 r,

79

и подрыв государственного авторитета». В том же духе писал и профессор Наглер *: «Чрезмерная специальная превенция вела к кризису юстиции. Государственный авторитет пал. Коллективные блага обесценены, народная мораль подорвана, нарушение права оказалось пустяком».

Идейная скудость фашистских новаторов сказывается в том, что даже этот концентрированный поход против либерализма является повторением давно высказанных в германской литературе мыслей.

Так, еще в 1909 г. Биркмейер 2 совершенно так же, как ряд современных фашистских криминалистов, обосновывая применение репрессии на учете деяния, объявлял злостным новатором всякого, кто утверждал, будто личность—основной критерий ответственности. Равным образом еще очень давно проф. Колер совершенно так же, как теперь Зигерт 3 и другие, не отстаивал возмездия ради возмездия: «Наказание — возмездие, — писал он, — лучше обеспечит защиту общества и поэтому желательно, чтобы ради этой цели оно было воспринято законодателем». Белинг * в терминах, еще более близких современным фашистским рассуждениям об авторитарном государстве, еще в 1908 г. видел основную цель наказания в защите государственного авторитета.

Практический смысл этой спешной реставрации старых идей о приоритете государства не представляется загадочным. Действительно, если интересы государства могущественно довлеют над всеми иными интересами, то задача уголовной политики — охрана авторитарного государства, а не «либеральная» возня с личностью. Поэтому необходимо порвать со старыми представлениями о целях уголовного правосудия. Еще в 1925 г. на съезде германской группы Международного союза криминалистов в качестве основной проблемы фигурировала тема — «защита общества от опасных преступников и защита преступника от произвола». Для современной германской фашистской теории такой проблемы более не существует: есть только одна задача — защита государства. Нужно поэтому забыть ст. 116 Веймарской конституции, устанавливающей тезис, что нет наказания, нет преступлений без соответственного указания закона. Нужно забыть о листов-ской ереси, будто уголовный кодекс — «великая хартия преступника». Преступник нуждается не в хартиях, а в наказании. «Преступники,— говорит Зигерт6,,— должны снова начать страшиться государства». «Преступник, — вещал в эфир $ июня 1933 г. Франк, — снова начнет трепетать перед германским правом»6. «Всеобщее устрашение, угрозы суровых репрессий, суровых приговоров и энергичного

1 Staatsidee und Strafrecht. «Der Gerichtssaal» 1933 r. l  (3). 8 Krit. Beiträge zur Srafrechtsreform, H. 7, стр. 5.

3 Nationatsoz/und Strafrecht,  «Krimin. Monatshefte».*

1933 r. № 7. Наказание — не месть преступнику за пострадавшего, а воздаяние за  нарушения правового порядка.

4  Die Vergeltungsidee und ihre Bedeutung für das Strafrecht (Krit. Beiträge,

's Nationalsoz. und Strafrecht («Krimin. Monatshefte») 1933 Г- № 7, « «Deutsche Jur, Zeitung» 1933 r, № 5,

80

исполнения наказания — вот лозунг будущего» (Зигерт). «Необходимо требовать,—заявляет проф. Зауэр,—жестоких и суровых наказаний». «И еще раз, — повторяет Зауэр, — жестоких и жесточайших наказаний».

Проповедник «жестоких и жесточайших наказаний» Зауэр одновременно и идеолог, один из самых видных идеологов германской фашистской юстиции.

«Подлинная наука и самостоятельная и добросовестная критика, — писал Зауэр, — к счастью работают независимо от конгрессов и объединений» х. Это, следовательно, он, Зауэр, в стороне от либеральных листовских конгрессов ковал идеологическое вооружение фашистской диктатуры в Германии. В недавней статье Зауэр подвел итоги своих обильных работ и выдвинул центральную идею своего учения.

Зауэр прежде всего, как повелось у всех фашистских теоретиков, отмежевывается от прошлого. «Для старого классицизма, — говорит Зауэр, — в настоящее время столь же мало места, как и для недавнего модернизма». Надо итти своим новым путем.

По учению Зауэра право — лишь форма вечной правовой идеи. Право вытекает из основного юридического положения, которое Зауэр определяет, как «высшее благо для государственного существования народов» 2.

Таким образом бренное, насыщенное злобой дня «право» германского фашизма есть по Зауэру не что иное, как выражение идеи незыблемости, постоянства, «вечности». В соответствии с этим, фашистская диктатура — «высшее благо» для государственного существования немецкого народа.

Можно не удивляться тому, что лишенная будущего и неуверенная в завтрашнем дне фашистская диктатура склонна связывать свое существование с идеями вечности. Поучительнее другое: почти в один и тот же день и час с Зауэром и другими проповедниками фашистских идей —.в книге, не только написанной с о ц и а л-д емократом юристом, но и изданной объединением юристов социа л-д емократов, следовательно, в программной книге, высказываются те же зауэровские идеи: это книга Левенфельда — «Уголовное право как политическое оружие» 3.

Последовательный социал-демократ, Левенфельд скорбит о закате буржуазной демократии: «Развитие права, —жалуется Левенфельд,— совершается за счет демократии», «право служит орудием против демократии». Однако в этом печальном положении, конечно, никто не виноват. «Мы признаем,—говорит Левенфельд, — в силу нашего социал-демократического мировоззрения, что общее положение является исторически обусловленным результатом агрессивной политики обороны (Abwehrpolitik) капитализма».

1 Wendung zum nationalen Strafrecht («D. Gerichtssaal» 1933, H. 13). * Die nationale Revolution im Rechts und Sozialpolitischen Lichte («D.   lur. Zeitung» 1933 r. № 9). з Das Straf recht al« politische Waffe  1933 r.

01

0 уголовная интервенция                                                                                           gf

Итак, не политика германской социал-демократии, а неумолимый ход истории привел к победе фашизма. Но этого мало: оказывается и теперь после победы Гитлера, социал-демократы против нового порядка не во имя своей политической программы. «Мы боремся против этого порядка (порядка, когда «право служит орудием против демократии»), — прямо заявляет Левенфельд, — не потому, что он противоречит нашим политическим установкам»... Источник борьбы совсем в ином. «Главное основание, почему именно мы, социал-демократы,— пишет Левенфельд, — настойчиво привлекаем внимание общественности к создавшемуся положению и требуем устранения, кроется в значительно более высокой сфере — в сфере забот о праве, как основной культурной ценности наций». Итак, не казни рабочих, не подавление рабочей печати, не концентрационные лагеря волнуют автора. «Мы социал-демократы» обеспокоены судьбой права как «основной культурной ценности наций». Итак, совершенно в духе Зауэра: право как таковое, вечное право, право как высшее благо и «основная культурная ценность» государства. Совершенно в том же духе и передовая статья органа Союза германских юристов «Deutsches Recht» отстаивает вечную и внеисторическую природу права: «Право не подчинено ни механическим, ни философским законам. Оно не имеет ни динамики, ни статики» 1.

Так, в основных своих правовых предпосылках — в понимании права — оказываются также в одном лагере социал-фашисты и просто фашисты.

Впрочем, можно отметить и различие в позициях социал-демократа Левенфельда и фашиста Зауэра: витая в облаках «вечного права», Зауэр все же не забывает о грешной земле и раздирающих ее классовых противоречиях.

«Достаточно плохо, — говорит Зауэр, — что классовая борьба проникает в нашу общественную жизнь и там оказывает свое очевидное разрушительное действие. Еще хуже, если эта разрушительная тенденция выдается за научно-философский принцип».

Соратник Зауэра проф. Наглер дает практические иллюстрации того, как относятся фашистские теоретики к явлениям классовой борьбы. «Так как новая (гитлеровская) организация тарифного и рабочего законодательства обеспечивает мирный труд, — говорит Наглер, — то подлежат наказанию стачки, саботаж, и неповиновение органам трудового надзора». «Мы социал-демократы» этой прозой не озабочены.

Между тем и унификаторы, ратуя за мир, определенно подчеркивают, что им дорог мир между народами и мир внутри народа, мир социальный. «Уголовному закону,—говорил Пелла на четвертой конференции по унификации уголовного законодательства,— принадлежит высокая миссия защитить общие блага, которые обеспечивают расцвет всего человечества—мир социальный и мир интернациональный»...2.

1 «Deutsches Recht» 1933 г, M? },

2  «Actes», стр. 93,

Германский фашизм глубоко утилитарен: он не терпит идей, бесплодных помочь практическим задачам сегодняшнего дня: поэтому как возвеличение государства * над личностью, так и идея права как такового, «вечного» права — служат боевым задачам дня.

Действительно, если право лишь изменчивая форма вечно-правовой идеи, то право писанное, закон приобретают глубоко-условную ценность. «Судья,—говорит Зауэр, — подчинен основному правовому положению, т. е. духу общего правопорядка, а закону лишь постольку, поскольку закон верно этот правопорядок отражает». Зигерт высказывается еще определеннее: «Судья может действовать и вопреки писанному праву, если оно не отвечает духу закона» 2.

Наконец, и в речи, передававшейся по радио, Франк поучал германских судей: «Если право не создается законом, но только законом формулируется, то, очевидно, закон — не источник права, а источник распознавания права. Закон выявляет истинное право своего времени. Только с этой оговоркой судья связан законом. Поэтому, если содержание закона отстает от требований права, или если закон имеет пробелы, судья сам должен отыскать право».

Практика фашистского террора достаточно показала, как «отыскивают право» на помощь отстающему писанному закону вожди, расстреливающие своих политических противников, штурмовики, учиняющие самосуд над рабочими, и конвоиры, убивающие «при попытке бежать»... Таким образом вся отмеченная объединенная идеалистическая конструкция социал-фашистских и просто фашистских теоретиков — идеи о праве как таковом, праве «вечном» — на деле служит глубоко практической задаче: обоснованию фашистского режима.

Эта «идеология» — при всей ее примитивности — не исключительно германское явление. Теоретики современной Германии и еще более ее практики в концентрированном виде преподают идеи, которые в разреженном состоянии бродят в ряде капиталистических стран, испытывающих на себе в большей или меньшей степени давление фашистской реакции. Но и далее: бациллы этих идей стремятся проникнуть на международную арену: неслучайно рядом с идеей об «уголовной интервенции» против страны, нарушившей моральный порядок капиталистического мира, развозится по свету и другая

1 В родстве с идеями германских фашистов об авторитарном государстве находится учение так называемой «гуманитарной» школы (La scuola huma-nista, «Revue intern.» 1925 r. № 3) уголовного права. «Величайшее заблуждение, — говорят сторонники этой школы, — доктрина о государстве-«жандар-ме». «Основная функция государства — защита права». В этом его «моральная миссия». «Государство большая семья с единством намерений и моральных наклонностей». Эти положения о бесклассовом «отеческом» государстве сопровождаются совершенно беспомощными рассуждениями о преступлении и наказании. Все преступники без различия «действуют по страсти».

«Единственный источник преступности заключается в основном законе человеческого духа, раскрывающемся в динамике страстей: по страсти действуют апостолы и герои, по страсти действует и преступник». Вряд ли эта теория нуждается в критике.

а Nationalsoz,  und Strafrecht,

«идея» (Розенберг) о мессианской роли Германии как оплота и тарана против большевистской опасности.

В далекой Америке, Америке, постоянно подчеркивающей свое нежелание путаться в европейские дела, идея вмешательства на сей раз находит горячий отклик: вице-адмирал Стирлинг с прямолинейностью прусского фельдфебеля и с его же политическим кругозором ретиво призывает организовать крестовый, во главе со спасительницей культуры — Германией, — поход против Советского союза.

Здесь по существу два варианта одной и той же политической программы: интервенция уголовная, осуществляемая при помощи длительной судебной процедуры (Международный трибунал, преступление и наказание), и интервенция просто военная, проповедуемая фашистскими вождями Германии. Дна варианта, проникнутые единой идеей — борьбой с советами. Так реакция местная, национальная смыкается с реакцией интернациональной.