§1. Путь из варяг в греки

В своем развитии российский уголовный процесс прошел те же ступени, что и западноевропейские типы. Древнее судопроизводство периода Русской Правды (XI–XIII вв.) было в основном обвинительным. Доказательства имели характер подтверждений формальными средствами заявленных перед судом требований. Для этого использовались такие средства доказывания, как признание, испытания (ордалии) железом и водой, поле (судебный поединок), «послухи» (соприсяжники), «рота» (очистительная присяга), крестное целование. Однако применяются и такие средства доказывания, которые требуют свободной судебной оценки: «видоки» (свидетели, очевидцы) и поличное (вещественные доказательства, найденные у подозреваемого лица). Применяются также своеобразные средства доказывания, использующие презумпцию виновности последнего владельца («свод») и круговую поруку общины, в которую приведет след («гонение следа»).

Создание централизованного Московского государства, также как в Западной Европе, сопровождается в XIV–XVII вв. возникновением процесса розыскного типа («сыска»), который стал действовать параллельно с «судом», то есть ординарным обвинительным, а после, с отходом от ордалий и судебных поединков, — и частно-исковым судопроизводством. Обычно считается, что розыск возник в России «без всяких иноземных влияний, а вследствие лишь выяснившихся потребностей». Вместе с тем констатируется «поразительное сходство основных черт развития розыскного процесса в Западной Европе и в Московской Руси.» Это сходство не случайно, оно связано с тем, что социально-политические условия России и Западной Европы до XVI в. расходились еще не слишком разительно. «В тот период Русь находилась в условиях, когда она изначально могла пойти по западному пути развития». С учетом этого нельзя отрицать и возможности влияния западного права на формирование русского судопроизводства. «Сыск», если не считать преследования государственных преступлений в виде царской опалы, не был примитивной уголовно-административной расправой. Он практически совпадал с тем, что в Западной Европе именовали «дознанием через местных людей», или обвинительным жюри, а мы в предыдущем изложении называли также ассизой. Еще в Краткой редакции Русской, или Ярославовой, Правды (XI в.) упоминается об «изводе перед 12 мужами» в случае «запирательства» обвиняемого (ст. 15).

Следует учитывать, что Правда Ярослава была составлена в 1016 г. «ввиду острой необходимости урегулировать отношения новгородцев и варягов после завоевания великокняжеской власти Ярославом Мудрым». Естественно предположить, что исконный норманнский обычай чинить суд через собрание из местных людей («12 мужей») вполне мог быть включен тогда в текст нового компромиссного закона. Причем не исключено, что не только «извод», но и круговая порука («гонение следа») является норманнским изобретением. При схожих обстоятельствах круговая порука была введена норманнами и в Англии, в округах-сотнях (hundred, wapentake) сразу после прихода к власти датчанина Кнуда Великого, а происходило это практически в то же самое время (1017 г.), что и на Руси (1016 г.) О том, что это не просто совпадение, а результат своего рода системы обмена правовым опытом в среде норманнских завоевателей и первопроходцев, свидетельствует, например, отмеченный датским исследователями факт проникновения в скандинавскую раннесредневековую Исландию славянского государственно-правового термина «полюдье» (polutasvart), обозначавшего принятую тогда на Руси систему сбора князьями дани. Таким образом, весьма вероятно, что этими институтами уголовный процесс как на Западе, так и на Востоке обязан именно норманнской экспансии.

«Извод»-ассиза применялся также при задержании «татя, душегубца и разбойника и грабежника» на месте преступления, как было зафиксировано в договоре 1398 г. между великим князем Московским и великим князем Тверским. В XVI в. при Иване IV Грозном ассиза принимает форму «большого повального обыска» (англ. аналог — большое жюри), проводимого для выявления все более широкого круга преступлений выборными судьями — губными старостами и целовальниками. Розыск состоял из опроса «съезда» представителей всех сословий — «с выти по человеку». Названных «лихих людей» доставляли к губному старосте для дальнейшего расследования («довoда»): простого расспроса, допроса под пыткой и очных ставок. Затем выносился приговор. Этот же порядок был сохранен Соборным Уложением 1649 г. Таким образом, российский «сыск» XIV–XVII вв. по своей форме почти полностью дублирует западноевропейский розыскной процесс того же периода (нем., Rьgenverfahren, фр. enqueste du pay, англ. assize), который был, как говорилось ранее, первоначально не плодом римского права, а развитием германо-скандинавского наследия. Следовательно, русский уголовный процесс уже с древнейших времен формировался под сильным германским влиянием. Это стало еще более очевидным с начала XVIII в., когда при Петре I и его преемниках с Запада рецептируется немецкий инквизиционный, а затем (Наказ Екатерины II) и следственный порядок по Своду законов 1832 , 1842 и 1857 гг. Вместе с ними в Россию впервые приходит и Usus modernus pandectarum, рецептированное римское право. Следствие так же, как и в немецком процессе, распадалось на предварительное (inquisitio generalis), начинавшееся в силу закона при наличии определенных поводов, и формальное (inquisitio specialis), по пунктам; в нем тоже присутствовали шеффены — сословные депутаты, прокуроры и стряпчие, действовала формальная система доказательств и т.д.

После принятия 20 ноября 1864 г. Устава уголовного судопроизводства немецкий курс был временно забыт, и российский уголовный процесс всецело отдался французским симпатиям, сохранив от старого порядка доказывания лишь дознание через местных людей. Пореформенный уголовный процесс России — это почти чистый французский морфологический тип. Предварительное расследование складывалось из полицейского дознания, не отягощенного особыми формальностями, и предварительного следствия, которое проводили судебные следователи, состоявшие членами окружных судов. Однако в отличие от французского или немецкого следственного судьи, русский судебный следователь был более специализированным органом: он назначался не на краткий срок или, тем более, не ad hoc из числа судей, а бессрочно, на определенный следственный участок и не мог быть членом судебного присутствия, рассматривающего то же самое дело. Как и на французском instruction prйparatoire, прокурор имел довольно большие полномочия по отношению к судебному следователю, который не мог отказаться от исполнения требований прокурора, касающихся исследования обстоятельств дела и собирания доказательств (ст. 281–282 УУС); именно прокурор определял, произведено ли следствие с достаточной полнотой, и мог обратить его к доследованию (ст. 512 УУС), он составлял также обвинительный акт (ст. 519 УУС); по предложению прокурора следователь мог быть переведен из одного участка в другой (ст. 227 Учреждения судебных установлений). Таким образом, юридический статус судебного следователя, подобно положению французского juge d’instruction, был в значительной степени связан полномочиями обвинительной власти. Имея в виду эту ситуацию, Н.Н. Полянский писал: «Опыт, однако, показал, что там, где… законодателем сделана попытка установить грань между дознанием и предварительным следствием по самому существу их задач, эта грань на деле неизбежно стирается и следователь превращается в помощника прокурора». Вместе с тем, следует признать, что в русском процессе прокурорская власть была менее активна, чем по французскому Кодексу 1808 г. — все меры, необходимые для производства следствия, мог принимать только судебный следователь (ст. 264, 266 УУС). Прокурор не имел права вмешиваться в проведение следственных действий, мог лишь присутствовать при этом и знакомиться на месте с материалами дела (ст. 280 УУС). На практике роль прокурора была еще менее активной – обычно она ограничивалась «одной лишь внешней стороной, то есть понуканием следователя и исправлением формальных упущений с его стороны», и почти не касалась «сути дела, содержания исследуемой области и границ ее». Это оставляло следователю больше самостоятельности, но, с другой стороны, мешало налаживанию взаимодействия с полицией как органом дознания, которая состояла в «непосредственной зависимости от прокуратуры» (ст. 279 УУС) и никогда не была полицией судебной. Последнее обстоятельство являлось, пожалуй, одним из основных недостатков организации русского предварительного расследования по Уставу 1864 г. Российский судебный следователь не был связан контролем со стороны такого органа, как следственная совещательная камера, которого Устав не знал. Что касается правового положения обвиняемого и защитника, то здесь надо отметить следующее. Защитник допускался в дело лишь в период подготовительных к суду распоряжений, то есть уже по окончании следствия (ст. 557 УУС). Однако русский процесс выгодно отличало от французского то, что обвиняемый на предварительном следствии пользовался широкими правами, многих из которых у него нет и по сей день: мог присутствовать при осмотре и освидетельствовании, обыске, выемке, допросе свидетелей, дознании через окольных людей, рассматривать все производство при окончании следствия и др. (ст. 316, 359, 444, 455, 459, 462, 463, 466, 468, 469, 475-478, 491 УУС). Предание суду, как и во французском процессе, было делом камеры предания суду, в качестве которой выступала Судебная палата (ст. 534, 543 УУС), однако последняя никогда не была в русском процессе руководителем судебного следователя. Российский Устав устанавливал такие положения, касающиеся деятельности Судебных палат, которых нет во французском кодексе и по сей день. Так, он разрешал обжалование всех следственных действий всеми участвующими в деле лицами, в то время как во Франции на это до сих пор уполномочен лишь прокурор (ст. 185 УПК Франции 1958 г.), а обвиняемый и потерпевший могут принести жалобу лишь на юрисдикционные постановления следственного судьи, причем потерпевший – лишь на решения об отказе в уголовном преследовании, о прекращении дела, причем только тогда, когда они связанны с его гражданско-правовыми интересами. В отличие от французского законодательства, по русскому Уставу круг лиц, которые могли обратиться на предварительном следствии за защитой своих прав в апелляционную инстанцию, был предельно широк – не только стороны, но и другие участники процесса (свидетели, понятые и т.д.). По французскому «лекалу» был скроен суд присяжных, отличавшийся резким разделением судебного следствия от прений сторон, подробным допросом подсудимых председателем суда, имевшим большие дискреционные полномочия (ст. 613 УУС). Из французского процесса пришли к нам апелляционный и кассационный порядок пересмотра дел.

В целом русское уголовное судопроизводство образца 1864 г. можно определить как смешанный процесс французского морфологического типа с преобладанием на смешанном предварительном расследовании следственно-розыскных признаков и состязательных — на последующих судебных стадиях. Так, стезя германских рецепций в конце концов привела русский суд в лоно романской правовой семьи, так что в известном смысле это был путь «из варяг в греки». В дальнейшем германские и французские элементы, сочетаясь в различных пропорциях, дали импульс формированию и развитию специфического советского уголовного процесса.