§ 3. Судебно-правовая реформа в России и типология процесса

Решить задачу модернизации нашего уголовного судопроизводства была призвана судебная реформа. Первые ее шаги были сделаны еще в конце 80-х — начале 90-х годов союзным законодателем. Сначала Основами законодательства о судоустройстве от 13 ноября 1989 г., а затем Законом СССР от 10 апреля 1990 г. «О внесении изменений и дополнений в Основы уголовного судопроизводства Союза ССР и союзных республик» любому обвиняемому было дано право пользоваться помощью защитника с момента предъявления обвинения. Такое же право впервые было предоставлено и подозреваемому при задержании или аресте. Правда, если в Основах законодательства о судоустройстве говорилось об участии защитника уже с момента задержания и ареста (ч.1 ст. 14), то по процессуальному закону от 10 апреля 1990 г. защитник допускался лишь с момента объявления подозреваемому протокола задержания или постановления об аресте, «но не позднее двадцати четырех часов с момента задержания» (ч. 1 ст. 22 Основ уголовного судопроизводства в редакции 1990 г.). Позднее положение о допуске защитника с момента объявления протокола задержания или постановления об аресте (хотя и без 24-часовой оговорки) было перенесено в УПК РСФСР (ч. 1 ст. 47).

Означает ли свободный доступ защитника к участию в предварительном расследовании, что состязательность усилила здесь свой плацдарм? Безусловно да. Ведь институт защиты от обвинения, в том числе участие в деле на стороне обвиняемого профессионального юриста, имеет состязательное происхождение. Может быть, предварительное расследование сделалось состязательным лишь в результате допуска защитника? Такое утверждение было бы чересчур оптимистичным, поскольку состязательный процесс предполагает наличие трехстороннего правоотношения, когда между уголовным преследованием и защитой стоит нейтральный арбитр — судебный орган, который принимает решения по делу. В отсутствие такого арбитра обвиняемый и защитник находятся в неравном положении с органами предварительного расследования и прокурором. Какой бы объем прав ни был продекларирован законом для обвиняемого и защитника, их практическая реализация в этих условиях слишком во многом будет зависеть от усмотрения органа уголовного преследования, ведущего процесс. Таким образом, несмотря на допуск защитника, предварительное расследование по-прежнему имеет в российском уголовном процессе розыскной характер, если смотреть на него с точки зрения соотношения функций. Правда, тем же Законом от 23 мая 1992 г. УПК был дополнен ст. 2201 и 2202, которыми вводилась процедура судебного обжалования ареста или продления сроков содержания под стражей.

В судебном заседании по проверке законности и обоснованности ареста или продления его сроков участвуют стороны (ч. 3 ст. 2202). Однако можно ли назвать данную процедуру вполне состязательной? Состязательность предполагает непосредственное исследование судом и лицами, участвующими в деле, доказательств. В ином случае трудно гарантировать действительное равенство сторон, а также полную объективность и независимость суда — эти несущие конструкции всякого состязательного процесса. В ходе же судебной проверки ареста исследуются только письменные «материалы, подтверждающие законность и обоснованность» этой меры пресечения (ч. 3 ст. 2201), которые, как правило, отличаются стандартной скупостью. Участники заседания лишь «заслушиваются» (ч. 5 ст. 2202) для обоснования жалобы или, напротив, правомерности ареста: о даче показаний обвиняемым, подозреваемым, свидетелями и т.п. речь не идет. Кроме того, на практике обвиняемого и защитника часто даже не знакомят с названными материалами, так как законодатель, обозначив такое их право, не позаботился указать, кто и когда должен организовывать ознакомление. Но судебный спор «вслепую» еще более далек от состязательности, чем отступления от принципа непосредственности.

Не менее решительным шагом по пути реформирования уголовного процесса было включение в УПК правила о том, что доказательства, полученные с нарушением закона, не имеют юридической силы (ч. 3 ст. 69). Данная норма, принятая во исполнение требования п. 2 ст. 50 Конституции, по существу является заимствованием правила об исключении доказательств из процесса английского типа. Однако в уголовном процессе Англии и особенно США оно не имеет универсального характера, распространяясь лишь на отдельные ситуации, связанные с получением тех или иных видов доказательств (недопустимость показаний с чужих слов и результатов предъявления опознания без участия защитника, «правило Миранды» и т.д.) Норма же, закрепленная в ч. 3 ст. 69 УПК, звучит категорически и при буквальном ее толковании охватывает все без исключения случаи процессуальных нарушений, допущенных при собирании и проверке доказательств, невзирая на то, насколько существенным является каждое из них. Решение этого вопроса на теоретическом и законодательном уровне – одна из острейших проблем не только российского уголовного судопроизводства.

Кульминационным моментом судебной реформы считается воссоздание в российском уголовном процессе суда присяжных (Закон РФ от 16 июля 1993 г.). Вместе с тем нельзя сказать, чтобы возвращение в Россию этого института напоминало триумфальное шествие. Скорее наоборот, суд присяжных даже не был допущен в столицы и, словно провинциальный актер, «гастролирует» на периферии. Это не может объясняться лишь недостатком средств: ведь, скажем, в Иванове, Саратове или Рязани средств для организации суда присяжных найти не легче, чем в Москве или Санкт-Петербурге. Вероятнее другое — внедрение в повседневную юридическую практику суда присяжных вызывает опасения у многих работников правоохранительных органов, ибо, будучи лишен корпоративных пристрастий и неизбежно притягивая к себе цвет российской адвокатуры, он может развеять миф о «высоких показателях раскрываемости преступлений и качества предварительного расследования». На торможении процесса введения суда присяжных сказываются и некоторые недоработки его собственной процессуальной формы. Это недостаточная продуманность вопросов о защите присяжных от незаконного воздействия, о целесообразности продолжения участия присяжных в деле в случае признания подсудимым своей виновности, о структуре и порядке ведения судебного следствия в случае, когда подсудимый отрицает виновность, о последовательности представления и исследования доказательств сторонами обвинения и защиты и др. Если учесть все это, то становится понятным, почему эта судебная форма явно пробуксовывает на российском правовом бездорожье.

На фоне преобразований кажется курьезом метаморфоза, случившаяся со стадией предания суду, которая стала называться «Полномочия судьи до судебного разбирательства дела и подготовительные действия к судебному заседанию». Были ликвидированы также распорядительные заседания как форма предания суду и зачем-то исключен ранее содержавшийся в ст. 221 и 227 УПК полезный запрет на предрешение в данной стадии вопроса о виновности обвиняемого. Практически все полномочия судей по проверке дела и подготовке его к судейскому разбирательству сохранились. Стремление законодателя избавиться от распорядительных заседаний еще можно как-то понять: это предохраняет ранее участвовавших в них народных заседателей от формирования скороспелого мнения о виновности подсудимого; кроме того, отсутствие распорядительных заседаний экономит время для судебного разбирательства. Непонятно только, кому помешало яркое и точное название стадии — «предание суду»? Ничего «несостязательного» или зазорного в нем не было и нет — ведь слово «предание» не одно и то же, что «предательство». Рассмотрение судьей после передачи дела в суд вопросов, связанных с контролем за произведенным предварительным расследованием и назначением судебного разбирательства, есть не что иное, как стадия предания суду, в точном соответствии со смыслом этого словосочетания. Предание суду не имеет форму самостоятельной стадии в единственном случае, когда этот вопрос решает сам обвинитель, например прокурор.

Существенной новацией явился Закон “О внесений изменений и дополнений в Уголовно-процессуальный кодекс РСФСР” от 7 августа 2000 г., которым урегулировано производство у мирового судьи и порядок апелляционного пересмотра вынесенных им приговоров и постановлений, не вступивших в законную силу. Этим законом в российском уголовном процессе восстановлена мировая юстиция в формах, напоминающих те, которые существовали по Уставу уголовного судопроизводства 1864 г. Процесс у мирового судьи в типологическом отношении является частно-исковым. Даже вступление в дело прокурора не лишает стороны права на примирение (ст. 468 УПК). Закон предусматривает прекращение дела при неявке частного обвинителя (ч. 3 ст. 474), возможность сокращенного судебного следствия при согласии сторон (ст. 475). Вместе с тем, производство у мирового судьи не предполагает таких традиционных состязательных атрибутов, как: вызов свидетелей и экспертов по усмотрению сторон, а не суда; право сторон определять последовательность исследования представленных ими доказательств; перекрестный допрос свидетелей и экспертов. Инициатива мирового судьи о примирении сторон почему-то ограничивается лишь делами так называемого частного обвинения (ч. 4 ст. 470), несмотря на то, что и по делам о преступлениях небольшой тяжести, отнесенных к подсудности мировых судей, закон предусматривает возможность примирения сторон (ст. 9 УПК РСФСР).

Оценивая все названные выше изменения, призванные, по мысли законодателя, вдохнуть дух состязательности в бывший советский уголовный процесс, можно заметить, что многие из них сами уже нуждаются в реформировании. Они разрозненны, не составляют единой органической системы и напоминают новые заплаты, от которых, как известно, ветхая ткань рвется еще быстрее. Российской судебной реформе не хватает стержня, вокруг которого она бы естественно развивалась. О том, что это не голословное утверждение, свидетельствует удивительный феномен, очевидцами которого мы все являемся, — подлинный фейерверк решений Конституционного Суда РФ второй половины 90-х, а также 2000 годов, многие из которых посвящены уголовному судопроизводству. Можно сказать, что благодаря этим решениям инициатива в проведении судебной реформы перешла от законодателя к самой судебной системе.

Нельзя сказать, что все постановления Конституционного Суда идеальны — некоторые дают пищу для критики, — но нельзя отрицать их три интересные особенности. Во-первых, обычные граждане, даже обвиняемые и подозреваемые в совершении преступлений, получили определенную возможность, опираясь на рычаг права, влиять не только на исход своего конкретного дела, но и непосредственно на закон. Во-вторых, Конституционный Суд посредством этих решений фактически приступил к осуществлению того, что принято называть судебным надзором в интересах закона, когда конкретное дело не пересматривается по жалобе, но из него извлекается вывод, имеющий на будущее обязательную силу. В данном случае общие принципы извлекаются Конституционным Судом из Конституции и международного права. Поскольку эти принципы, как правило, сформулированы широко, Конституционный Суд пользуется определенной свободой в их толковании. В-третьих, некоторые из этих решений прямо влияют на типологическую характеристику российского уголовного процесса. Попробуем дать им общую оценку именно с этой точки зрения, выделив те решения, которые наиболее значимы с точки зрения типологии.

Так, следует прежде всего отметить постановления Конституционного Суда, направленные на освобождение суда от несвойственных для него в состязательном процессе полномочий, относящихся к функции уголовного преследования, а именно, по возбуждению уголовного дела и направлению его для дополнительного расследования, что истолковывается соответственно как участие суда в уголовном преследовании и возложении на него ответственности за качество расследования. Эти решения усиливают состязательность на стадии судебного разбирательства, очищая ее от розыскных наслоений. Другие постановления нацелены на гарантирование прав сторон, в первую очередь, права обвиняемого на защиту, а также права потерпевшего на участие в поддержании обвинения и т.д. Значительно меньше решений, которые касаются типологического содержания стадии предварительного расследования. Принципиально важно здесь постановление по делу о проверке конституционности положений ст. 133, ч. 1 ст. 218 и ст. 220 УПК РСФСР от 23 марта 1999 г., которым Конституционный Суд признал правомерность обжалования в суд действий и решений органа дознания, следователя или прокурора, связанных с производством обыска, наложением ареста на имущество, приостановлением производства по уголовному делу и продлением срока предварительного расследования. По всей видимости, рассмотрение судом таких жалоб в дополнение к уже ранее данным полномочиям по проверке законности и обоснованности ареста, выдаче разрешений на проведения действий, связанных с необходимостью проникновения в жилище против воли проживающих в нем лиц, и ограничения права граждан на тайну переписки и т.д. (ч. 2 ст. 23, ст. 25 Конституции РФ) призвано сделать и эту стадию российского процесса состязательной. Надо признать, что именно эта задача должна быть, на наш взгляд, приоритетной в судебной реформе, ибо досудебные стадии наиболее нуждаются в состязательной реконструкции. Насколько же предпринятые законодателем и Конституционным Судом шаги достаточны для достижения этой цели?

 После всех описанных преобразований наше предварительное расследование начинает до некоторой степени напоминать современный германский морфологический тип. Как и там, общий судебный орган в лице одного из своих судей разрешает определенные вопросы, возникающие на стадии предварительной подготовки, как правило, не принимая дело к своему производству, то есть не становясь следователем. Хозяином процесса как в Германии, так и в России на предварительном расследовании остается прокурор Herr des Ermittlungsverfahren, (нем). — господин дознания. Однако имеются и существенные различия. Германский участковый судья есть прежде всего судья-дознаватель, главной его задачей являются «судебные следственные действия» (richterliche Untersuchungshandlungen), и он не занимается рассмотрением жалоб. Российский суд теперь, напротив, рассматривает жалобы, и в этом отношении наш процесс проявляет известное сходство с французской формой, где уделяется повышенное внимание обжалованию действий судебной полиции и решений следственного судьи в обвинительную камеру апелляционного суда. Впрочем, и здесь обнаруживается то же самое принципиальное различие, что и при сопоставлении российского порядка с германским типом. Судья, действующий на французском предварительном следствии, есть в первую очередь следователь, поэтому судебное присутствие здесь имеет активный характер. В чем смысл этого противопоставления? В том, что российский судья только разрешает жалобы, в то время как французский и немецкий их предотвращают! Они способны на это именно потому, что непосредственно участвуют в доказывании, внося в него (больший или меньший) элемент состязательности и тем самым предотвращая многие из возможных конфликтов. Они обеспечивают непосредственность исследования доказательств судебным органом уже на стадии предварительной подготовки, что делает возможным получать здесь судебные доказательства. Тем самым, хотя и в разной степени, удается смягчить то, что И.Я. Фойницкий называл основной ошибкой смешанного процесса, когда «две последовательные части одного и того же производства строились по началам диаметрально противоположным».

Вместе с тем, последовательное проведение состязательного начала требует, чтобы действия суда на предварительном расследовании не превращались в фактическое участие в уголовном преследовании за счет превращения судьи в ведущего дело следователя. Не делает предварительную подготовку целиком состязательной и эпизодическое подключение судьи к расследованию для закрепления по требованию полиции и прокуратуры доказательств или для судебного контроля за мерами процессуального принуждения. Предварительное следствие, как, впрочем, и весь уголовный процесс, может стать полностью состязательным только в том случае, когда арбитральный метод регулирования проникнет во все основные правоотношения, и судебное участие будет здесь перманентным и решающим фактором. Определение путей решения этой проблемы нуждается в анализе тенденций реформирования уголовного судопроизводства не только в национальном масштабе, чему и будет посвящен следующий раздел данной работы.