9.

Эту мысль я выскажу метафизически в какой-то форме, скажем, так: есть понятия - "упование на Бога", "ответственность", "свобода". А со стороны личного облика Канта я могу подкрепить эту основную внутреннюю форму его личности и мысли напоминанием, что Кант был удивительно пластичным человеком, человеком полной раскованности и естественности в свободе и нравственности. Ведь нравственность всегда для нас есть факт выполнения нормы, а норма, по его определению,- это то, что делается без стесненности и скованности.

Кант был свободен и раскован, когда приходил в движение. Он знал, что, пока нет движения, любой ученый с бездной мудрости в голове подобен сидящему рядом тупице. Кант знал это. Приведите в движение, говорит Кант, каким-нибудь вопросом человека, и окажется, что он во время рассказа, объяснения или доказательства сам для себя с удивлением обнаружит, что знает такие вещи, знания которых он в себе не предполагал.

Так вот, Кант, приходя в движение, совершенно не чувствовал себя обязанным рассказывать о свободе, т. е. о самом себе как свободном. Он, наверное, считал, что это естественно, во-первых, а во-вторых, следовал правилу, что в обществе нельзя долго или много говорить о себе. Вот какая-то странная, без гримасы, не судорожная нравственность. И это видишь в Канте. Еще раз удостоверишься в этом, когда вдруг прочтешь текст какого-нибудь немецкого доцента, вроде книги Паульсена, где описан эпизод, как Кант ответил на высочайшее повеление и письмо короля Фридриха II Вильгельма, который задал ему взбучку за его высказывания о религии и запретил вообще этим делом заниматься, на что Кант сказал, что он никакого отношения к делу не имеет, никакой молодежи не развращает и т.д. и, как верноподданный короля, не будет больше об этом высказываться.

Паульсен комментирует (уже XX век), что, конечно, правильно сделал Кант, но все-таки, если бы он дал отповедь королю, этот эпизод в интеллектуальной истории Германии был бы более красивым. Ну вот, доцент ожидает жеста. Он полагает, что Кант должен встряхнуть волосами, гневно сверкнуть очами и воскликнуть: "Долой тирана!" Так, кстати, часто понимают одну странную мысль у Канта (что у нас есть словарь того, как должна выражаться высокая нравственность, знаки расставлены: мы ждем, что если человек нравствен, то он должен был бы расставлять перед нашими глазами эти знаки; а что значит быть героем здесь? Это значит послать к черту тирана и призвать на баррикады. Но это наш словарь).

Вот эта фраза: "Я, конечно, никогда не скажу всего того, что думаю, но всегда буду говорить лишь то, что думаю". Мы, конечно, предполагаем, что у Канта были тайные политические, радикальные идеи, которые он по трусости своей скрывал. Да нет. Конечно, человек такого света, о котором я пытался говорить, должен был, во-пер-ных, очень осторожно обращаться с окружающими и не говорить всего, о чем думает, а во-вторых, ведь ему самому было трудно, почти невозможно узнать, что он думает. И это доказывает его биография. И я говорил, что к концу жизни он бесконечно повторялся. Да, он все время ловил за хвост промелькнувшую перед носом жар-птицу, но она перед ним промелькнула - поди расскажи об этом другим. И он начал рассказывать так: на каждой странице но десять повторений, мысль кружится на месте; когда упрекают его в этом, то можно подумать, что это говорят люди с большой мускулатурой мысли.

Так вот, возвращаясь к представлению, будто Кант -ригорист. Это бред. Не было такого философа. Не было Канта - холодного ригориста. Это, мы знаем, был вежливый, воспитанный человек, с душой всегда полной чувств, ни о ком зло не говоривший по принципу- в том числе, потому что люди есть люди. Фактов морали (я снова напоминаю - свет!) в мире вообще нет. И Кант говорит, что в мире. очевидно, вообще никогда не было примера истинно доброй воли. Представьте, как этот человек мог судить о людях. Он знал, что это только люди и чем скорее это кончится, т. е. его жизнь кончится, тем лучше, а с другой стороны (потому что он это знал), он был к ним добр, относился с пониманием к ним, считая, что по внешним поступкам (а поступок всегда внешнее) может судить о человеке только тот, для кого открыты тайны его души. А для нас, людей, тайны души не открыты, поэтому судить по поступкам нельзя. Еще один парадокс, если угодно. И вот представление, возникшее в русской мысли о Канте, где образ Канта замкнулся на блоковском слове "кантище". Ну, я не знаю, откуда все это взялось и как выдумано. Непонятно. Вообще в истории самое непонятное - это непонимание. Кант ведь реально считал, что, как говорят англичане, "сделаться все может, только без нажима". Расслабьтесь. Но при этом Кант владеет страстью показывать, как на самом деле обстоят дела, когда мы говорим, когда мы поступаем, когда мы стремимся, когда У нас есть порывы, нравственные побуждения.

Что на самом деле? На этот вопрос Кант отвечает строго. Пытается именно на него ответить и показать, что это не зависит от наших побуждений, от наших намерений, что мораль - это не моральное побуждение, а мораль, что мысль - это не потуги мысли, а мысль. Ничего не поделаешь.

Это, очевидно, и навело ужас на людей, которые к тому же не поняли, о чем идет речь: В их воображении Кант замкнулся на некотором чудовище, сидящем за ширмой, как У Блока,- некий напуганный, сгорбленный старичок и пугающий к тому же.

В действительности, конечно, ядро и семя кантовской мысли в умозрительных истинах, о которых я говорил, приводя примеры упования на Бога, настолько абсолютны, что нечего уповать: вина настолько полна, и только если полна, только тогда можно быть свободными, т. е. ответственными и вменяемыми: и мы такие жалкие, что только поэтому мы можем быть высокими, т. е. нравственными. и если мы не будем "стулья ломать", расслабимся, тогда в нас родится нравственный свет и мы окажемся в сфере нравственности. Поэтому, собственно говоря, это семя и плодоносит, из него все вырастает и оно содержит все во всем. Плодотворящее семя кантовской мысли в том, чтобы найти и высвободить в мире место для меня с моим действием и мышлением. Поэтому Кант и формулирует с самого начала свою задачу как задачу "высвобождения". И это не в поздней работе, хотя сама формула - с поздней, здесь она сокращенно обозначена немецким словом aufheben, в русском переводе: "снять знание, чтобы освободить место для веры". Ясно, конечно, перевод никуда не годится. Здесь употреблен один смысл немецкого слова aufheben, a aufheben - это еще и приподнять. чтобы рассмотреть, т. е. выделить, поднести к глазам и посмотреть. Нужно выделить знание в этом смысле слова и посмотреть на него, чтобы поместиться в мире, который описывается знанием, чтобы в этом мире было место и для меня с моим действием и моим мышлением. Вот задача Канта. Никакой другой формулировки, даже вообще философской задачи быть не может. Если не начинается с этого, то вообще нет никакой философии. Она все время новая, она каждый раз должна создаваться заново, в том числе и мы должны начать искать свое место в мире. Оно отведено нам, можете не беспокоиться, есть для каждого, только узнать нам трудно, потому что окна нашей души загрязнены и засорены. Их прочистить надо. Философия и есть один из человеческих, жалких способов прочищения.

Эту мысль я выскажу метафизически в какой-то форме, скажем, так: есть понятия - "упование на Бога", "ответственность", "свобода". А со стороны личного облика Канта я могу подкрепить эту основную внутреннюю форму его личности и мысли напоминанием, что Кант был удивительно пластичным человеком, человеком полной раскованности и естественности в свободе и нравственности. Ведь нравственность всегда для нас есть факт выполнения нормы, а норма, по его определению,- это то, что делается без стесненности и скованности.

Кант был свободен и раскован, когда приходил в движение. Он знал, что, пока нет движения, любой ученый с бездной мудрости в голове подобен сидящему рядом тупице. Кант знал это. Приведите в движение, говорит Кант, каким-нибудь вопросом человека, и окажется, что он во время рассказа, объяснения или доказательства сам для себя с удивлением обнаружит, что знает такие вещи, знания которых он в себе не предполагал.

Так вот, Кант, приходя в движение, совершенно не чувствовал себя обязанным рассказывать о свободе, т. е. о самом себе как свободном. Он, наверное, считал, что это естественно, во-первых, а во-вторых, следовал правилу, что в обществе нельзя долго или много говорить о себе. Вот какая-то странная, без гримасы, не судорожная нравственность. И это видишь в Канте. Еще раз удостоверишься в этом, когда вдруг прочтешь текст какого-нибудь немецкого доцента, вроде книги Паульсена, где описан эпизод, как Кант ответил на высочайшее повеление и письмо короля Фридриха II Вильгельма, который задал ему взбучку за его высказывания о религии и запретил вообще этим делом заниматься, на что Кант сказал, что он никакого отношения к делу не имеет, никакой молодежи не развращает и т.д. и, как верноподданный короля, не будет больше об этом высказываться.

Паульсен комментирует (уже XX век), что, конечно, правильно сделал Кант, но все-таки, если бы он дал отповедь королю, этот эпизод в интеллектуальной истории Германии был бы более красивым. Ну вот, доцент ожидает жеста. Он полагает, что Кант должен встряхнуть волосами, гневно сверкнуть очами и воскликнуть: "Долой тирана!" Так, кстати, часто понимают одну странную мысль у Канта (что у нас есть словарь того, как должна выражаться высокая нравственность, знаки расставлены: мы ждем, что если человек нравствен, то он должен был бы расставлять перед нашими глазами эти знаки; а что значит быть героем здесь? Это значит послать к черту тирана и призвать на баррикады. Но это наш словарь).

Вот эта фраза: "Я, конечно, никогда не скажу всего того, что думаю, но всегда буду говорить лишь то, что думаю". Мы, конечно, предполагаем, что у Канта были тайные политические, радикальные идеи, которые он по трусости своей скрывал. Да нет. Конечно, человек такого света, о котором я пытался говорить, должен был, во-пер-ных, очень осторожно обращаться с окружающими и не говорить всего, о чем думает, а во-вторых, ведь ему самому было трудно, почти невозможно узнать, что он думает. И это доказывает его биография. И я говорил, что к концу жизни он бесконечно повторялся. Да, он все время ловил за хвост промелькнувшую перед носом жар-птицу, но она перед ним промелькнула - поди расскажи об этом другим. И он начал рассказывать так: на каждой странице но десять повторений, мысль кружится на месте; когда упрекают его в этом, то можно подумать, что это говорят люди с большой мускулатурой мысли.

Так вот, возвращаясь к представлению, будто Кант -ригорист. Это бред. Не было такого философа. Не было Канта - холодного ригориста. Это, мы знаем, был вежливый, воспитанный человек, с душой всегда полной чувств, ни о ком зло не говоривший по принципу- в том числе, потому что люди есть люди. Фактов морали (я снова напоминаю - свет!) в мире вообще нет. И Кант говорит, что в мире. очевидно, вообще никогда не было примера истинно доброй воли. Представьте, как этот человек мог судить о людях. Он знал, что это только люди и чем скорее это кончится, т. е. его жизнь кончится, тем лучше, а с другой стороны (потому что он это знал), он был к ним добр, относился с пониманием к ним, считая, что по внешним поступкам (а поступок всегда внешнее) может судить о человеке только тот, для кого открыты тайны его души. А для нас, людей, тайны души не открыты, поэтому судить по поступкам нельзя. Еще один парадокс, если угодно. И вот представление, возникшее в русской мысли о Канте, где образ Канта замкнулся на блоковском слове "кантище". Ну, я не знаю, откуда все это взялось и как выдумано. Непонятно. Вообще в истории самое непонятное - это непонимание. Кант ведь реально считал, что, как говорят англичане, "сделаться все может, только без нажима". Расслабьтесь. Но при этом Кант владеет страстью показывать, как на самом деле обстоят дела, когда мы говорим, когда мы поступаем, когда мы стремимся, когда У нас есть порывы, нравственные побуждения.

Что на самом деле? На этот вопрос Кант отвечает строго. Пытается именно на него ответить и показать, что это не зависит от наших побуждений, от наших намерений, что мораль - это не моральное побуждение, а мораль, что мысль - это не потуги мысли, а мысль. Ничего не поделаешь.

Это, очевидно, и навело ужас на людей, которые к тому же не поняли, о чем идет речь: В их воображении Кант замкнулся на некотором чудовище, сидящем за ширмой, как У Блока,- некий напуганный, сгорбленный старичок и пугающий к тому же.

В действительности, конечно, ядро и семя кантовской мысли в умозрительных истинах, о которых я говорил, приводя примеры упования на Бога, настолько абсолютны, что нечего уповать: вина настолько полна, и только если полна, только тогда можно быть свободными, т. е. ответственными и вменяемыми: и мы такие жалкие, что только поэтому мы можем быть высокими, т. е. нравственными. и если мы не будем "стулья ломать", расслабимся, тогда в нас родится нравственный свет и мы окажемся в сфере нравственности. Поэтому, собственно говоря, это семя и плодоносит, из него все вырастает и оно содержит все во всем. Плодотворящее семя кантовской мысли в том, чтобы найти и высвободить в мире место для меня с моим действием и мышлением. Поэтому Кант и формулирует с самого начала свою задачу как задачу "высвобождения". И это не в поздней работе, хотя сама формула - с поздней, здесь она сокращенно обозначена немецким словом aufheben, в русском переводе: "снять знание, чтобы освободить место для веры". Ясно, конечно, перевод никуда не годится. Здесь употреблен один смысл немецкого слова aufheben, a aufheben - это еще и приподнять. чтобы рассмотреть, т. е. выделить, поднести к глазам и посмотреть. Нужно выделить знание в этом смысле слова и посмотреть на него, чтобы поместиться в мире, который описывается знанием, чтобы в этом мире было место и для меня с моим действием и моим мышлением. Вот задача Канта. Никакой другой формулировки, даже вообще философской задачи быть не может. Если не начинается с этого, то вообще нет никакой философии. Она все время новая, она каждый раз должна создаваться заново, в том числе и мы должны начать искать свое место в мире. Оно отведено нам, можете не беспокоиться, есть для каждого, только узнать нам трудно, потому что окна нашей души загрязнены и засорены. Их прочистить надо. Философия и есть один из человеческих, жалких способов прочищения.