8.

Вот это очень трудно уловить - ничего вывести нельзя. Каждый раз все конкретно, и поэтому я употребляю слово "конкретизация", все конкретно и дано. Лишь постфактум мы можем представить какое-либо совестливое конкретное действие как вытекающее из нашего представления о совести. Но, по Канту, одна основная интуиция - это постфактум. Это когда уже коллапсированный мир, когда уже все с необходимостью свершилось, и теперь я легко могу понять, что причина вытекает из следствия, потому что эта связь уже есть и я могу ее аналитически разложить, но основание того, что одного рода вещь, существующая в мире, вызывает в нем необходимым образом существование совершенно другого рода вещи,- это непонятно, говорит Кант. Когда уже есть, конечно, тогда легко показать, что следствие содержится в причине, показать аналитически, но это только, когда уже есть.

Когда уже свершилось, тогда можно, а на деле все состоит в том, что из действительности невидимого, принимаемого или разумного нельзя вывести возможность этой действительности и нельзя никакими ухищрениями отменить тот факт, что я должен занять в этом мире место и то, как я его займу; т. е., совершив совестливый поступок, я призван выполнить долг, сказать правду, и это будет совершаться каждый раз заново в том смысле, что то, что я сделал сейчас "подобающее" или "правдивое", нельзя вывести из моего понимания правды или долга. Есть интеллигибельные объекты: правда, совесть, долг и т. д.- истинно интеллигибельные объекты. Акты понимания их есть априорные акты, но ничего не выводимо. Кант имеет дело с высвободившимся миром, с миром, в котором есть для меня место. Он меня не исключает в области нравственности хотя бы потому, что ничего не выводимо, все заново, все конкретно, т. е. не только в смысле нравственности высвобождено для меня место - место в мире, но и в смысле познавательном.

Один человек очень точно сформулировал наши возможные ощущения, которые неумолимо у нас возникают, если мы с толком будем заниматься Кантом, т. е. если сами откроемся.

Повторяю, то, с чем мы имеем дело,- это о нас. И это будет плодотворно только в той мере, в какой, читая Канта, мы будем читать в книге своей души. Неразборчивые письмена нашей души мы, возможно, прочитаем, читая Канта. Так вот один человек, а именно Гёте, так описывал свое впечатление от Канта, которым можно резюмировать и наше впечатление. А именно Гёте говорил, что, подходя к Канту, человек испытывает такое ощущение, как будто он входит в светлое пространство, как будто из темного леса выходит на светлую поляну. Опять магическая перекличка и соответствие, в этом случае со стороны Гёте. И конечно же у Канта основная проблема - это пространство, Raum. Это не случайно, что "в светлое пространство" входит Гёте, который так осознает свое вхождение в философию при помощи человека, у которого самая основная отвлеченная метафизическая проблема - это проблема пространства, если видеть в нем "понимательное место" - место, откуда и где что-то видно. Это "нервус пробанди" кантовской философии. И он притягивает к себе. Здесь явное соответствие, потому что другой человек (напомню, что речь идет о внутренней форме корреспонденций), используя, казалось бы, тот же образ света - это Жан-Поль - выбрал другие слова и сказал: "Кант - не одна звезда, а целое созвездие". Ну, это просто красивая метафора. А у Гёте выбраны иные слова, а именно - "светлое пространство".

И вот в этом светлом пространстве свет настолько ярок, что ты понимаешь и в то же время, поняв, ты ничего не понимаешь, т. е. не можешь объяснить того, что ты понял.

Скажите, пожалуйста, как понимать вот такое (в чем состоит весь кантовский ключ). Кант говорит: "Упование на Бога настолько абсолютно, что мы не можем вовлекать надежду на него ни в какие свои дела". Это почти невозможно понять, что упование на Бога настолько абсолютно, что обращаться к его помощи и ожидать ее в своих действиях, поступках, занятиях не следует, т. е. мы уповаем настолько, что не должны уповать. Иначе: если у нас есть вера, то в нас нет действительного образа устроительного действия Бога, нет надежды.

Или я оберну это еще иначе. Кант, например, утверждает, что мы свободны лишь потому, что виноваты, лишь полная вина делает нас свободными. Как это понять? Вот это есть тот свет. Когда мы внутри его, то, конечно, нельзя говорить о свете, который внутри тебя, потому что говорить - значит говорить со стороны, по определению.

Не было бы ответственности и свободы, если бы не было вины. Почему? И что значит здесь полная вина? Или упование на Бога, полное, абсолютное? А оно только может быть абсолютным, и, будучи абсолютным, оно означает, что мы последние кретины и язычники, если пытаемся вовлечь Бога в наши собственные дела. "Не там Бог!" - говорит Кант. Именно потому, что мы не можем быть богами, мы можем быть нравственными, именно потому, что есть полнота вины, мы можем быть ответственными, т. е. свободными. Как это помыслить?

Есть что-то, чего мы можем достичь, лишь отказываясь от человеческой природы, и в то же время мы от человеческой природы отказываться не можем. Кант считает, что он, может быть, еще этого не знает, не может выразить в словах, но он таков, таким родила его мать, таким он воспитан дома и таким впервые себя осознал. Он как бы пытается всю свою жизнь свести к минимуму несчастья быть рожденным и, как я говорил вам, уже будучи больным и еле стоящим на ногах, иронически замечает, что легкое тело не может слишком тяжело упасть. А с другой стороны, в этом же внутреннем облике или во внутреннем образе, который как бы запечатлен в душе, есть другая сторона, которую мы должны осмыслить вместе с первой. Значит, то, чего мы можем достичь,- это то, что мы можем достичь, лишь отказываясь от человеческой природы, от себялюбия, от предрассудка, который вызывается этим себялюбием и беспечностью или страхом и леностью. Но предрассудок никогда не исчезнет, человеческая природа всегда останется, понимает Кант, к минимуму можно свести несчастье быть рожденным, но и гримасы, вызванные пониманием несчастья быть рожденным, тоже неприемлемы.

В каком-то широком смысле норма для Канта - это гримаса, хождение в церковь - гримаса, креститься - гримаса. Это основной пафос у Канта. Причем одно и то же отвращение к гримасам или к тому, что он называет гримасой, есть очень странная вещь. Наружное стояние в позе или держание какой-либо позы, по Канту,- это гримасы тела или гримасы мысли, духа. Скажем, гримасы духа - это излишние пристройки, как он выражался, для общения с тем миром. Зачем?! Когда есть нравственное чувство, говорит Кант. А оно ясно и самодостоверно. И оно не нуждается ни в чем лишнем, что Кант называет гримасами.

Попытайтесь соединить это со следующим образом. Есть знаменитый эпизод в биографии Канта, который, например, рассказывает Васианский. К умирающему Канту приходит врач. Он принимает врача, стоит, пошатываясь на ногах, и говорит что-то совершенно невнятное, распадающееся, никак не связанное в артикулируемую речь. Врач не понимает. Часто повторяется отдельное какое-то слово. Васианский объясняет врачу, что Кант говорит то-то и то-то. Врач с недоверием относится к толкованию Васианского, но его сомнения рассеиваются. когда он вдруг в неразборчивом потоке слов слышит следующие слова. Сейчас я пока их не скажу, а в биографии они объясняются так, что Кант не может сесть (врач хочет его осмотреть и по крайней мере усадить, если не уложить больного), пока не сядет гость. Ну, кто из нас может воспринять врача как гостя в доме? И следовало бы по правилам вежливости, приличия не садиться, пока не сядет гость. Врач не поверил в такую интерпретацию до тех пор, пока не расслышал связные слова, а именно: "Меня еще не покинуло чувство принадлежности к человечеству". Вот это Кант. С одной стороны, быть человеком - это несчастье быть рожденным, а с другой стороны, он держит себя чувством принадлежности к человечеству, выполняя пустые, формальные признаки этой принадлежности, например простое правило учтивости, странным образом распространенное на больного, который должен лежать в постели или подавать врачу в виде приветствия в лучшем случае один палец правой руки. Нет. Я в моем доме. Врач мой гость, и я не могу сесть, пока гость стоит. А стояло шатающееся на ветру легкое тело, которое, как я говорил, не могло слишком тяжело упасть.

Вот, с одной стороны, чувство принадлежности к человечеству, а с другой - отказ от человеческой природы (и тогда мы чего-то достигаем). Как это помыслить вместе?

Как мыслит Кант? Вот вся наша проблема: а как это делается, чтобы так мыслить? (А мыслить можно только так, конечно, только это мышление достойно называться мышлением, т. е. когда человек говорит то, что я сейчас процитировал.) Но как это делается? Но как сделать так, чтобы так мыслить? Вот, собственно говоря, единственное, чем имеет смысл нам заниматься.

Вот это очень трудно уловить - ничего вывести нельзя. Каждый раз все конкретно, и поэтому я употребляю слово "конкретизация", все конкретно и дано. Лишь постфактум мы можем представить какое-либо совестливое конкретное действие как вытекающее из нашего представления о совести. Но, по Канту, одна основная интуиция - это постфактум. Это когда уже коллапсированный мир, когда уже все с необходимостью свершилось, и теперь я легко могу понять, что причина вытекает из следствия, потому что эта связь уже есть и я могу ее аналитически разложить, но основание того, что одного рода вещь, существующая в мире, вызывает в нем необходимым образом существование совершенно другого рода вещи,- это непонятно, говорит Кант. Когда уже есть, конечно, тогда легко показать, что следствие содержится в причине, показать аналитически, но это только, когда уже есть.

Когда уже свершилось, тогда можно, а на деле все состоит в том, что из действительности невидимого, принимаемого или разумного нельзя вывести возможность этой действительности и нельзя никакими ухищрениями отменить тот факт, что я должен занять в этом мире место и то, как я его займу; т. е., совершив совестливый поступок, я призван выполнить долг, сказать правду, и это будет совершаться каждый раз заново в том смысле, что то, что я сделал сейчас "подобающее" или "правдивое", нельзя вывести из моего понимания правды или долга. Есть интеллигибельные объекты: правда, совесть, долг и т. д.- истинно интеллигибельные объекты. Акты понимания их есть априорные акты, но ничего не выводимо. Кант имеет дело с высвободившимся миром, с миром, в котором есть для меня место. Он меня не исключает в области нравственности хотя бы потому, что ничего не выводимо, все заново, все конкретно, т. е. не только в смысле нравственности высвобождено для меня место - место в мире, но и в смысле познавательном.

Один человек очень точно сформулировал наши возможные ощущения, которые неумолимо у нас возникают, если мы с толком будем заниматься Кантом, т. е. если сами откроемся.

Повторяю, то, с чем мы имеем дело,- это о нас. И это будет плодотворно только в той мере, в какой, читая Канта, мы будем читать в книге своей души. Неразборчивые письмена нашей души мы, возможно, прочитаем, читая Канта. Так вот один человек, а именно Гёте, так описывал свое впечатление от Канта, которым можно резюмировать и наше впечатление. А именно Гёте говорил, что, подходя к Канту, человек испытывает такое ощущение, как будто он входит в светлое пространство, как будто из темного леса выходит на светлую поляну. Опять магическая перекличка и соответствие, в этом случае со стороны Гёте. И конечно же у Канта основная проблема - это пространство, Raum. Это не случайно, что "в светлое пространство" входит Гёте, который так осознает свое вхождение в философию при помощи человека, у которого самая основная отвлеченная метафизическая проблема - это проблема пространства, если видеть в нем "понимательное место" - место, откуда и где что-то видно. Это "нервус пробанди" кантовской философии. И он притягивает к себе. Здесь явное соответствие, потому что другой человек (напомню, что речь идет о внутренней форме корреспонденций), используя, казалось бы, тот же образ света - это Жан-Поль - выбрал другие слова и сказал: "Кант - не одна звезда, а целое созвездие". Ну, это просто красивая метафора. А у Гёте выбраны иные слова, а именно - "светлое пространство".

И вот в этом светлом пространстве свет настолько ярок, что ты понимаешь и в то же время, поняв, ты ничего не понимаешь, т. е. не можешь объяснить того, что ты понял.

Скажите, пожалуйста, как понимать вот такое (в чем состоит весь кантовский ключ). Кант говорит: "Упование на Бога настолько абсолютно, что мы не можем вовлекать надежду на него ни в какие свои дела". Это почти невозможно понять, что упование на Бога настолько абсолютно, что обращаться к его помощи и ожидать ее в своих действиях, поступках, занятиях не следует, т. е. мы уповаем настолько, что не должны уповать. Иначе: если у нас есть вера, то в нас нет действительного образа устроительного действия Бога, нет надежды.

Или я оберну это еще иначе. Кант, например, утверждает, что мы свободны лишь потому, что виноваты, лишь полная вина делает нас свободными. Как это понять? Вот это есть тот свет. Когда мы внутри его, то, конечно, нельзя говорить о свете, который внутри тебя, потому что говорить - значит говорить со стороны, по определению.

Не было бы ответственности и свободы, если бы не было вины. Почему? И что значит здесь полная вина? Или упование на Бога, полное, абсолютное? А оно только может быть абсолютным, и, будучи абсолютным, оно означает, что мы последние кретины и язычники, если пытаемся вовлечь Бога в наши собственные дела. "Не там Бог!" - говорит Кант. Именно потому, что мы не можем быть богами, мы можем быть нравственными, именно потому, что есть полнота вины, мы можем быть ответственными, т. е. свободными. Как это помыслить?

Есть что-то, чего мы можем достичь, лишь отказываясь от человеческой природы, и в то же время мы от человеческой природы отказываться не можем. Кант считает, что он, может быть, еще этого не знает, не может выразить в словах, но он таков, таким родила его мать, таким он воспитан дома и таким впервые себя осознал. Он как бы пытается всю свою жизнь свести к минимуму несчастья быть рожденным и, как я говорил вам, уже будучи больным и еле стоящим на ногах, иронически замечает, что легкое тело не может слишком тяжело упасть. А с другой стороны, в этом же внутреннем облике или во внутреннем образе, который как бы запечатлен в душе, есть другая сторона, которую мы должны осмыслить вместе с первой. Значит, то, чего мы можем достичь,- это то, что мы можем достичь, лишь отказываясь от человеческой природы, от себялюбия, от предрассудка, который вызывается этим себялюбием и беспечностью или страхом и леностью. Но предрассудок никогда не исчезнет, человеческая природа всегда останется, понимает Кант, к минимуму можно свести несчастье быть рожденным, но и гримасы, вызванные пониманием несчастья быть рожденным, тоже неприемлемы.

В каком-то широком смысле норма для Канта - это гримаса, хождение в церковь - гримаса, креститься - гримаса. Это основной пафос у Канта. Причем одно и то же отвращение к гримасам или к тому, что он называет гримасой, есть очень странная вещь. Наружное стояние в позе или держание какой-либо позы, по Канту,- это гримасы тела или гримасы мысли, духа. Скажем, гримасы духа - это излишние пристройки, как он выражался, для общения с тем миром. Зачем?! Когда есть нравственное чувство, говорит Кант. А оно ясно и самодостоверно. И оно не нуждается ни в чем лишнем, что Кант называет гримасами.

Попытайтесь соединить это со следующим образом. Есть знаменитый эпизод в биографии Канта, который, например, рассказывает Васианский. К умирающему Канту приходит врач. Он принимает врача, стоит, пошатываясь на ногах, и говорит что-то совершенно невнятное, распадающееся, никак не связанное в артикулируемую речь. Врач не понимает. Часто повторяется отдельное какое-то слово. Васианский объясняет врачу, что Кант говорит то-то и то-то. Врач с недоверием относится к толкованию Васианского, но его сомнения рассеиваются. когда он вдруг в неразборчивом потоке слов слышит следующие слова. Сейчас я пока их не скажу, а в биографии они объясняются так, что Кант не может сесть (врач хочет его осмотреть и по крайней мере усадить, если не уложить больного), пока не сядет гость. Ну, кто из нас может воспринять врача как гостя в доме? И следовало бы по правилам вежливости, приличия не садиться, пока не сядет гость. Врач не поверил в такую интерпретацию до тех пор, пока не расслышал связные слова, а именно: "Меня еще не покинуло чувство принадлежности к человечеству". Вот это Кант. С одной стороны, быть человеком - это несчастье быть рожденным, а с другой стороны, он держит себя чувством принадлежности к человечеству, выполняя пустые, формальные признаки этой принадлежности, например простое правило учтивости, странным образом распространенное на больного, который должен лежать в постели или подавать врачу в виде приветствия в лучшем случае один палец правой руки. Нет. Я в моем доме. Врач мой гость, и я не могу сесть, пока гость стоит. А стояло шатающееся на ветру легкое тело, которое, как я говорил, не могло слишком тяжело упасть.

Вот, с одной стороны, чувство принадлежности к человечеству, а с другой - отказ от человеческой природы (и тогда мы чего-то достигаем). Как это помыслить вместе?

Как мыслит Кант? Вот вся наша проблема: а как это делается, чтобы так мыслить? (А мыслить можно только так, конечно, только это мышление достойно называться мышлением, т. е. когда человек говорит то, что я сейчас процитировал.) Но как это делается? Но как сделать так, чтобы так мыслить? Вот, собственно говоря, единственное, чем имеет смысл нам заниматься.