XL

   На семнадцатое место среди преимущественных примеров мы поставим побуждающие примеры, взяв это название из гражданского права, ибо они побуждают к появлению то, что прежде не появлялось. Мы зовем их также призывающими примерами: они приводят нечувственное к чувственному.

   Вещи ускользают от чувства или вследствие удаленности предмета; или потому, что находящиеся в промежутке тела преграждают путь восприятию; или потому, что предмет не способен создать впечатление для чувства; или потому, что размер предмета недостаточен для того, чтобы подействовать на чувство; или потому, что время не соразмерно для возбуждения чувства; или потому, что чувство не переносит действия предмета; или потому, что другой предмет ранее наполнил чувство и завладел им, так что для нового движения нет места. Все это преимущественно относится к зрению, а затем к осязанию. Ибо эти два чувства осведомляют широко и об общих предметах, тогда как остальные три почти не осведомляют, кроме как непосредственно и о близких им предметах.

   В первом роде приведение к чувственному возможно только в случае, когда к той вещи, которую чувство не может различить из-за расстояния, присоединяется или заменяет ее другая вещь, которая может издали больше возбуждать и поражать чувство, как, например, при обозначении вещей посредством огней, колоколов и тому подобного.

   Во втором роде вещи, скрытые в глубине и загражденные другими телами, и те, которые не могут быть легко вскрыты, приводятся к чувству посредством того, что лежит на поверхности или вытекает изнутри, как, например, распознается состояние человеческого тела по пульсу, моче и тому подобному.

   В третьем и четвертом роде приведения охватывают весьма многое и должны изыскиваться отовсюду для исследования вещей. Укажем такой пример. Ясно, что нельзя ни различить, ни осязать ни воздух, ни дух, ни другие предметы этого рода, тонкие в своем веществе. Поэтому в исследовании таких тел, конечно, необходимы приведения.

   Итак, пусть исследуется природа действия и движения духа, заключенного в осязаемых телах. Ибо все осязаемое для нас содержит невидимый и неосязаемый дух, который оно покрывает и как бы одевает. Отсюда и происходит этот троякий, могущественный и удивительный источник движения в осязаемом теле: дух, исторгаясь из осязаемого тела, сжимает и сушит его, а удерживаясь в нем, размягчает и разжижает его; а если он не совсем исторгнут и не совсем удержан, то он оформляет тело, расчленяет, упорядочивает, организует и тому подобное. И все это приводится к чувственному посредством заметных действий.

   Ибо в каждом осязаемом неодушевленном теле заключенный дух сначала приумножается и как бы пожирает те осязаемые части, которые наиболее для этого доступны и пригодны. Он их обрабатывает, преобразует и обращает в дух и наконец улетает вместе с ними. Эта переработка и умножение духа приводят к чувственному уменьшению веса. Ибо в каждом усыхании что-нибудь отходит от количества, и не только из духа, существовавшего до того, но и из тела, которое было прежде осязаемым и заново преобразовалось. Ведь дух невесом. Выход, или исторжение, духа приводится к чувственному в ржавчине металлов и в других гниениях этого рода, которые имеют место, прежде чем происходит переход к началам жизни. Они относятся к третьему роду указанного движения. Ибо в более твердых телах дух не находит отверстий и пор для того, чтобы вылететь. Поэтому он вынужден проталкивать осязаемые части и гнать их перед собой, чтобы они вместе с ним вышли из тела. Отсюда получается ржавчина и тому подобное. Сжатие же осязаемых частей после того, как исторгнута часть духа (почему и происходит это усыхание), приводится к чувству как через само увеличение твердости вещи, так и в еще большей степени через происходящие отсюда трещины, сморщивание, ссыхание тела. Так, части дерева отскакивают и ссыхаются, кожа морщится. Более того (если дух исторгается внезапно вследствие нагревания огнем), тела так спешат сжаться, что свиваются и свертываются.

   Напротив того, там, где дух задерживается и все же возбуждается и расширяется действием тепла и подобного ему (как это бывает в телах более твердых и крепких), -- там тела размягчаются, как раскаленное добела железо, текут, как металлы, превращаются в жидкость, как смолы, воск и тому подобное. Поэтому легко сблизить эти противоположные действия тепла, которые делают одни тела твердыми, а другие превращают в жидкость, ибо в первом случае дух исторгается, а во втором приводится в движение и удерживается. Последнее из этих действий есть действие самого тепла и духа, предыдущее же есть действие осязаемых частей, только обусловленное исторжением духа.

   Но там, где дух не совсем удержан и не совсем исторгнут, а лишь делает попытки выйти из своего заключения и встречает осязаемые части, повинующиеся ему и воспроизводящие каждое его движение, так что, куда ведет дух, туда и они за ним следуют, -- там происходит образование органического тела, образование членов и остальные жизненные действия как в растительных телах, так и в животных. Это лучше всего приводится к чувству тщательным наблюдением первых начал или попыток к жизни в маленьких животных, рождающихся из гниения, как, например, в яйцах муравья, червях, мухах, лягушках после дождя и т. д. Однако для оживления требуется и мягкость тепла, и податливость тела, чтобы дух не вырывался поспешно и не удерживался вследствие твердости частей, но скорее мог бы сгибать и лепить их, наподобие воска.

   С другой стороны, многие из приводящих примеров как бы ставят у нас перед глазами наиболее важное и имеющее наиболее широкое значение различение отдельных разновидностей духа (дух или разделенный, или просто разветвленный, или одновременно и разветвленный и разделенный на клетки; первый вид есть дух всех неодушевленных тел, второй -- растительных тел и третий -- животных тел).

   Подобным же образом явствует, что более тонкие ткани и схематизмы (хотя бы тело в целом было видимо и осязаемо) не различаются и не осязаются. И в этом также осведомление идет посредством приведения. При этом наиболее коренное и первичное различие схематизмов берется из обилия или скудости материи, занимающей данное пространство или измерение. Ибо остальные схематизмы (относящиеся к несходству частей, содержащихся в одном и том же теле, и к их размещениям и местоположениям) имеют второстепенное значение в сравнении с предыдущим.

   Итак, пусть исследуется относительная распространенность или сжатость материи в телах, т. е. сколько в каждом из них материя занимает пространства. Ибо нет в природе ничего вернее этих двух предложений: "Из ничего ничего не происходит" и "Нечто не обращается в ничто". Все количество материи, или ее сумма, остается постоянной и не увеличивается и не уменьшается. Не менее истинно и то, что "Количество материи, содержащееся в одном и том же пространстве или измерении, бывает большим или меньшим для различных тел". Так, в воде материи больше, а в воздухе --меньше. И если бы кто-нибудь стал утверждать, что он может обратить какой-либо объем воды в равный объем воздуха, то это было бы то же, как если бы он сказал, что может нечто обратить в ничто. Наоборот, если бы кто-нибудь стал утверждать, что он может обратить какой-либо объем воздуха в равный объем воды, то это было бы то же, как если бы он сказал, что он может сделать нечто из ничего. И из этого изобилия и скудости материи, собственно, и отвлекаются понятия плотного и разреженного, которые употребляются во многих и различных смыслах. Следует принять и третье утверждение, также достаточно достоверное: что большее или меньшее количество материи, о котором мы говорим, в том или другом теле можно привести (сделав сравнение) к расчету точным или приблизительно точным соизмерением. Так, например, если кто-нибудь скажет: в данном объеме золота такая плотность материи, что для винного спирта потребуется пространство в двадцать один раз большее, чем занимаемое золотом, для того чтобы сравниться с ним по количеству материи, -- то он не ошибется.

   Плотность же материи и ее учет приводятся к чувственному посредством веса. Ибо вес соответствует количеству материи в отношении частей осязаемого тела; дух же и его количество, возникшее из материи, не могут быть измерены посредством веса, ибо дух, скорее, облегчает вес, чем увеличивает его. Мы составили весьма тщательную таблицу[127], в которую включили веса и пространства отдельных металлов, важнейших камней, древесины, жидкостей, масел и многих других тел, как естественных, так и искусственных. Это вещь весьма полезная как для осведомления, так и для практики и открывает много вещей сверх всякого ожидания. Не следует почитать незначительным и даваемое ею указание, что все заключающееся в известных нам осязаемых телах разнообразие (мы имеем в виду хорошо соединенные тела, а не губчатые и пустые и в большой степени наполненные воздухом) не выходит за пределы соотношения частей 21 к 1. Значит, настолько ограничена природа или по крайней мере та часть ее, которой мы в наибольшей степени пользуемся.

   Мы также сочли необходимым требованием, предъявляемым к нашему усердию, испытать, могут ли быть рассчитаны отношения неосязаемых, или воздушных, тел к осязаемым телам. К этому мы приступили следующим образом. Мы взяли стеклянный фиал, вмещающий примерно одну унцию. Мы пользовались малым сосудом для того, чтобы последующее испарение могло совершиться посредством меньшего тепла. Этот фиал наполнили почти до горлышка винным спиртом. Мы выбрали винный спирт, ибо из предыдущей таблицы видели, что среди осязаемых тел (которые хорошо соединены между собой и непористы) он наиболее разрежен и в своем объеме содержит самое малое количество материи. Затем мы точно заметили вес жидкости вместе с этим фиалом. Потом взяли пузырь, содержащий в себе приблизительно две пинты. Из этого пузыря мы выжали, насколько было возможно, весь воздух, так что обе стороны пузыря сошлись. Предварительно же мы обмазали пузырь маслом, слегка его растерев, чтобы лучше замкнуть пузырь, заполнив маслом те поры, которые у него были. Горлышко фиала мы вставили внутрь этого пузыря и пузырь крепко перевязали вокруг горлышка фиала, слегка навощив для этого нить, чтобы она лучше примкнула и туже завязала. Затем, наконец, мы поставили фиал над горящим в очаге углем. Спустя короткое время пар, или испарение, винного спирта, расширившегося от тепла и обратившегося в воздушное состояние, постепенно начал раздувать пузырь и растянул его во все стороны, как парус. Как только это произошло, мы тотчас отодвинули склянку от огня и поставили на ковер, чтобы она не лопнула от охлаждения. Немедленно сделали в вершине пузыря отверстие, чтобы пар по прекращении тепла не превратился снова в жидкость и не смешал бы расчеты. Затем сняли самый пузырь и снова установили вес винного спирта, который оставался. Отсюда мы вычислили, сколько спирта ушло в пар, или воздушное состояние, и затем, сравнив, сколько места, или пространства, заполняло бы это тело, оставаясь винным спиртом в фиале, а также, сколько пространства заполняло оно после того, как стало воздушным в пузыре, подвели расчеты. И из них вполне явствовало, что это тело, обращенное и измененное таким образом, возросло в объеме более чем в сто раз.

   Пусть также исследуется природа тепла или холода, притом в такой слабой степени, в какой они не воспринимаются чувством. Здесь приведение к чувству достигается посредством измерительного стекла, которое мы выше описали. Ибо тепло и холод сами по себе не воспринимаются осязанием, но тепло расширяет воздух, а холод сжимает. Это расширение и сжатие воздуха не воспринимаются также зрением, но расширившийся воздух понижает воду, а сжатый -- поднимает ее. И только тогда совершается приведение к зрению -- не раньше и не иначе.

   Пусть также исследуется природа смешения тел, т. е. что они содержат от воды, от масла, от спирта, от пепла и солей и т. д. Или (в частности) какое количество содержится в молоке масла, казеина, сыворотки и т. д. Это приводится к чувству посредством искусных и тщательных разделений, поскольку речь идет об осязаемом. Но природа духа в них хотя и не замечается непосредственно, однако через разнообразные движения и устремления осязаемых тел открывается в самом действии и процессе выделения -- через появление остроты, разъеданий и различных цветов, запахов, вкусов тех же тел после этого выделения. В этой области люди упорно работали посредством перегонок и искусных разделений, но не с большей удачей, чем в других опытах, которые до сих пор производятся. Ибо люди шли ощупью, вслепую, с помощью, скорее, трудолюбия, чем разума, и (что хуже всего) без всякого подражания природе или соревнования с ней, но разрушая (посредством чрезмерного нагревания и воздействия слишком могущественных сил) всякие более тонкие схематизмы, в которых главным образом содержатся скрытые свойства и согласия вещей. В разделениях этого рода до разума или наблюдения людей обычно не доходит то, о чем мы напоминали в другом месте[128], а именно: когда тело обрабатывается огнем или другими средствами, то многие качества, которых раньше не было, внедряются в эти тела самим огнем и теми телами, которые применяются для разделения. Отсюда происходят поразительные ошибки. Так, не весь пар, который огонь исторгает из воды, был ранее паром или воздухом в теле воды, но в наибольшей части его создало расширение воды от огня.

   Точно так же сюда надо отнести все исследованные испытания тел -- как естественных, так и искусственных, позволяющие отличить истинное от поддельного, лучшее от худшего. Ибо они приводят невоспринимаемое чувством к воспринимаемому чувством. Поэтому их нужно заботливо и старательно собирать отовсюду.

   Что касается сокрытости пятого рода, то очевидно, что действие чувства происходит в движении, а движение во времени. Следовательно, если движение какого-либо тела совершается столь медленно или столь быстро, что оно несоразмерно времени, в течение которого совершается действие чувства, то мы совершенно не замечаем предмета, как это бывает при движении стрелки часов или при движении пули мушкета. Однако движение, которое не замечается по причине его медленности, легко привести к чувству суммированием этих движений; те же движения, которые не замечаются по причине их быстроты, до сих пор еще достаточно не измерены. Однако исследование природы в некоторых случаях требует сделать это.

   В шестом же роде, где чувству препятствует слишком большая заметность предмета, приведение достигается или отдалением предмета от чувства, или ослаблением предмета путем расположения в такой среде, которая убавит силу предмета, но не уничтожит ее, или посредством восприятия отражения предмета, если прямое воздействие было бы чрезмерно сильным, как, например, отражения солнца в бассейне с водой.

   Седьмой же род сокрытости, где чувство столь обременено предметом, что для нового допущения нет места, почти и не встречается, кроме как при запахах, и не имеет большого отношения к нашему исследованию. Поэтому удовольствуемся тем, что уже сказано о приведениях невоспринимаемого чувством к ощутимому.

   Иногда, однако, приведение совершается не к чувству человека, но к чувству какого-либо другого животного, чувствительность которого в некоторых случаях превосходит человеческую. Таково, например, действие некоторых запахов на чутье собаки; действие света, который скрывается в воздухе, не освещенном извне, на зрение кошки, совы и тому подобных животных, видящих ночью. Ибо правильно заметил Телезий, что в самом воздухе есть некое количество изначального света, хотя и слабого и тонкого, который почти совершенно не служит глазам человека и большинства животных, ибо те животные, для чувств которых этот свет соразмерен, видят ночью, и менее вероятно допущение, что это происходит без света или посредством внутреннего света.

   Должно заметить, что здесь мы говорим только о недостаточности чувств и о средствах ее преодоления. Ибо ошибки чувств следует отнести к собственным исследованиям чувства и чувствительного, за исключением того основного обмана чувств, в силу которого черты вещей строятся по аналогии с человеком, а не по аналогии со Вселенной. А это исправляется только посредством разума и универсальной философии.

   На семнадцатое место среди преимущественных примеров мы поставим побуждающие примеры, взяв это название из гражданского права, ибо они побуждают к появлению то, что прежде не появлялось. Мы зовем их также призывающими примерами: они приводят нечувственное к чувственному.

   Вещи ускользают от чувства или вследствие удаленности предмета; или потому, что находящиеся в промежутке тела преграждают путь восприятию; или потому, что предмет не способен создать впечатление для чувства; или потому, что размер предмета недостаточен для того, чтобы подействовать на чувство; или потому, что время не соразмерно для возбуждения чувства; или потому, что чувство не переносит действия предмета; или потому, что другой предмет ранее наполнил чувство и завладел им, так что для нового движения нет места. Все это преимущественно относится к зрению, а затем к осязанию. Ибо эти два чувства осведомляют широко и об общих предметах, тогда как остальные три почти не осведомляют, кроме как непосредственно и о близких им предметах.

   В первом роде приведение к чувственному возможно только в случае, когда к той вещи, которую чувство не может различить из-за расстояния, присоединяется или заменяет ее другая вещь, которая может издали больше возбуждать и поражать чувство, как, например, при обозначении вещей посредством огней, колоколов и тому подобного.

   Во втором роде вещи, скрытые в глубине и загражденные другими телами, и те, которые не могут быть легко вскрыты, приводятся к чувству посредством того, что лежит на поверхности или вытекает изнутри, как, например, распознается состояние человеческого тела по пульсу, моче и тому подобному.

   В третьем и четвертом роде приведения охватывают весьма многое и должны изыскиваться отовсюду для исследования вещей. Укажем такой пример. Ясно, что нельзя ни различить, ни осязать ни воздух, ни дух, ни другие предметы этого рода, тонкие в своем веществе. Поэтому в исследовании таких тел, конечно, необходимы приведения.

   Итак, пусть исследуется природа действия и движения духа, заключенного в осязаемых телах. Ибо все осязаемое для нас содержит невидимый и неосязаемый дух, который оно покрывает и как бы одевает. Отсюда и происходит этот троякий, могущественный и удивительный источник движения в осязаемом теле: дух, исторгаясь из осязаемого тела, сжимает и сушит его, а удерживаясь в нем, размягчает и разжижает его; а если он не совсем исторгнут и не совсем удержан, то он оформляет тело, расчленяет, упорядочивает, организует и тому подобное. И все это приводится к чувственному посредством заметных действий.

   Ибо в каждом осязаемом неодушевленном теле заключенный дух сначала приумножается и как бы пожирает те осязаемые части, которые наиболее для этого доступны и пригодны. Он их обрабатывает, преобразует и обращает в дух и наконец улетает вместе с ними. Эта переработка и умножение духа приводят к чувственному уменьшению веса. Ибо в каждом усыхании что-нибудь отходит от количества, и не только из духа, существовавшего до того, но и из тела, которое было прежде осязаемым и заново преобразовалось. Ведь дух невесом. Выход, или исторжение, духа приводится к чувственному в ржавчине металлов и в других гниениях этого рода, которые имеют место, прежде чем происходит переход к началам жизни. Они относятся к третьему роду указанного движения. Ибо в более твердых телах дух не находит отверстий и пор для того, чтобы вылететь. Поэтому он вынужден проталкивать осязаемые части и гнать их перед собой, чтобы они вместе с ним вышли из тела. Отсюда получается ржавчина и тому подобное. Сжатие же осязаемых частей после того, как исторгнута часть духа (почему и происходит это усыхание), приводится к чувству как через само увеличение твердости вещи, так и в еще большей степени через происходящие отсюда трещины, сморщивание, ссыхание тела. Так, части дерева отскакивают и ссыхаются, кожа морщится. Более того (если дух исторгается внезапно вследствие нагревания огнем), тела так спешат сжаться, что свиваются и свертываются.

   Напротив того, там, где дух задерживается и все же возбуждается и расширяется действием тепла и подобного ему (как это бывает в телах более твердых и крепких), -- там тела размягчаются, как раскаленное добела железо, текут, как металлы, превращаются в жидкость, как смолы, воск и тому подобное. Поэтому легко сблизить эти противоположные действия тепла, которые делают одни тела твердыми, а другие превращают в жидкость, ибо в первом случае дух исторгается, а во втором приводится в движение и удерживается. Последнее из этих действий есть действие самого тепла и духа, предыдущее же есть действие осязаемых частей, только обусловленное исторжением духа.

   Но там, где дух не совсем удержан и не совсем исторгнут, а лишь делает попытки выйти из своего заключения и встречает осязаемые части, повинующиеся ему и воспроизводящие каждое его движение, так что, куда ведет дух, туда и они за ним следуют, -- там происходит образование органического тела, образование членов и остальные жизненные действия как в растительных телах, так и в животных. Это лучше всего приводится к чувству тщательным наблюдением первых начал или попыток к жизни в маленьких животных, рождающихся из гниения, как, например, в яйцах муравья, червях, мухах, лягушках после дождя и т. д. Однако для оживления требуется и мягкость тепла, и податливость тела, чтобы дух не вырывался поспешно и не удерживался вследствие твердости частей, но скорее мог бы сгибать и лепить их, наподобие воска.

   С другой стороны, многие из приводящих примеров как бы ставят у нас перед глазами наиболее важное и имеющее наиболее широкое значение различение отдельных разновидностей духа (дух или разделенный, или просто разветвленный, или одновременно и разветвленный и разделенный на клетки; первый вид есть дух всех неодушевленных тел, второй -- растительных тел и третий -- животных тел).

   Подобным же образом явствует, что более тонкие ткани и схематизмы (хотя бы тело в целом было видимо и осязаемо) не различаются и не осязаются. И в этом также осведомление идет посредством приведения. При этом наиболее коренное и первичное различие схематизмов берется из обилия или скудости материи, занимающей данное пространство или измерение. Ибо остальные схематизмы (относящиеся к несходству частей, содержащихся в одном и том же теле, и к их размещениям и местоположениям) имеют второстепенное значение в сравнении с предыдущим.

   Итак, пусть исследуется относительная распространенность или сжатость материи в телах, т. е. сколько в каждом из них материя занимает пространства. Ибо нет в природе ничего вернее этих двух предложений: "Из ничего ничего не происходит" и "Нечто не обращается в ничто". Все количество материи, или ее сумма, остается постоянной и не увеличивается и не уменьшается. Не менее истинно и то, что "Количество материи, содержащееся в одном и том же пространстве или измерении, бывает большим или меньшим для различных тел". Так, в воде материи больше, а в воздухе --меньше. И если бы кто-нибудь стал утверждать, что он может обратить какой-либо объем воды в равный объем воздуха, то это было бы то же, как если бы он сказал, что может нечто обратить в ничто. Наоборот, если бы кто-нибудь стал утверждать, что он может обратить какой-либо объем воздуха в равный объем воды, то это было бы то же, как если бы он сказал, что он может сделать нечто из ничего. И из этого изобилия и скудости материи, собственно, и отвлекаются понятия плотного и разреженного, которые употребляются во многих и различных смыслах. Следует принять и третье утверждение, также достаточно достоверное: что большее или меньшее количество материи, о котором мы говорим, в том или другом теле можно привести (сделав сравнение) к расчету точным или приблизительно точным соизмерением. Так, например, если кто-нибудь скажет: в данном объеме золота такая плотность материи, что для винного спирта потребуется пространство в двадцать один раз большее, чем занимаемое золотом, для того чтобы сравниться с ним по количеству материи, -- то он не ошибется.

   Плотность же материи и ее учет приводятся к чувственному посредством веса. Ибо вес соответствует количеству материи в отношении частей осязаемого тела; дух же и его количество, возникшее из материи, не могут быть измерены посредством веса, ибо дух, скорее, облегчает вес, чем увеличивает его. Мы составили весьма тщательную таблицу[127], в которую включили веса и пространства отдельных металлов, важнейших камней, древесины, жидкостей, масел и многих других тел, как естественных, так и искусственных. Это вещь весьма полезная как для осведомления, так и для практики и открывает много вещей сверх всякого ожидания. Не следует почитать незначительным и даваемое ею указание, что все заключающееся в известных нам осязаемых телах разнообразие (мы имеем в виду хорошо соединенные тела, а не губчатые и пустые и в большой степени наполненные воздухом) не выходит за пределы соотношения частей 21 к 1. Значит, настолько ограничена природа или по крайней мере та часть ее, которой мы в наибольшей степени пользуемся.

   Мы также сочли необходимым требованием, предъявляемым к нашему усердию, испытать, могут ли быть рассчитаны отношения неосязаемых, или воздушных, тел к осязаемым телам. К этому мы приступили следующим образом. Мы взяли стеклянный фиал, вмещающий примерно одну унцию. Мы пользовались малым сосудом для того, чтобы последующее испарение могло совершиться посредством меньшего тепла. Этот фиал наполнили почти до горлышка винным спиртом. Мы выбрали винный спирт, ибо из предыдущей таблицы видели, что среди осязаемых тел (которые хорошо соединены между собой и непористы) он наиболее разрежен и в своем объеме содержит самое малое количество материи. Затем мы точно заметили вес жидкости вместе с этим фиалом. Потом взяли пузырь, содержащий в себе приблизительно две пинты. Из этого пузыря мы выжали, насколько было возможно, весь воздух, так что обе стороны пузыря сошлись. Предварительно же мы обмазали пузырь маслом, слегка его растерев, чтобы лучше замкнуть пузырь, заполнив маслом те поры, которые у него были. Горлышко фиала мы вставили внутрь этого пузыря и пузырь крепко перевязали вокруг горлышка фиала, слегка навощив для этого нить, чтобы она лучше примкнула и туже завязала. Затем, наконец, мы поставили фиал над горящим в очаге углем. Спустя короткое время пар, или испарение, винного спирта, расширившегося от тепла и обратившегося в воздушное состояние, постепенно начал раздувать пузырь и растянул его во все стороны, как парус. Как только это произошло, мы тотчас отодвинули склянку от огня и поставили на ковер, чтобы она не лопнула от охлаждения. Немедленно сделали в вершине пузыря отверстие, чтобы пар по прекращении тепла не превратился снова в жидкость и не смешал бы расчеты. Затем сняли самый пузырь и снова установили вес винного спирта, который оставался. Отсюда мы вычислили, сколько спирта ушло в пар, или воздушное состояние, и затем, сравнив, сколько места, или пространства, заполняло бы это тело, оставаясь винным спиртом в фиале, а также, сколько пространства заполняло оно после того, как стало воздушным в пузыре, подвели расчеты. И из них вполне явствовало, что это тело, обращенное и измененное таким образом, возросло в объеме более чем в сто раз.

   Пусть также исследуется природа тепла или холода, притом в такой слабой степени, в какой они не воспринимаются чувством. Здесь приведение к чувству достигается посредством измерительного стекла, которое мы выше описали. Ибо тепло и холод сами по себе не воспринимаются осязанием, но тепло расширяет воздух, а холод сжимает. Это расширение и сжатие воздуха не воспринимаются также зрением, но расширившийся воздух понижает воду, а сжатый -- поднимает ее. И только тогда совершается приведение к зрению -- не раньше и не иначе.

   Пусть также исследуется природа смешения тел, т. е. что они содержат от воды, от масла, от спирта, от пепла и солей и т. д. Или (в частности) какое количество содержится в молоке масла, казеина, сыворотки и т. д. Это приводится к чувству посредством искусных и тщательных разделений, поскольку речь идет об осязаемом. Но природа духа в них хотя и не замечается непосредственно, однако через разнообразные движения и устремления осязаемых тел открывается в самом действии и процессе выделения -- через появление остроты, разъеданий и различных цветов, запахов, вкусов тех же тел после этого выделения. В этой области люди упорно работали посредством перегонок и искусных разделений, но не с большей удачей, чем в других опытах, которые до сих пор производятся. Ибо люди шли ощупью, вслепую, с помощью, скорее, трудолюбия, чем разума, и (что хуже всего) без всякого подражания природе или соревнования с ней, но разрушая (посредством чрезмерного нагревания и воздействия слишком могущественных сил) всякие более тонкие схематизмы, в которых главным образом содержатся скрытые свойства и согласия вещей. В разделениях этого рода до разума или наблюдения людей обычно не доходит то, о чем мы напоминали в другом месте[128], а именно: когда тело обрабатывается огнем или другими средствами, то многие качества, которых раньше не было, внедряются в эти тела самим огнем и теми телами, которые применяются для разделения. Отсюда происходят поразительные ошибки. Так, не весь пар, который огонь исторгает из воды, был ранее паром или воздухом в теле воды, но в наибольшей части его создало расширение воды от огня.

   Точно так же сюда надо отнести все исследованные испытания тел -- как естественных, так и искусственных, позволяющие отличить истинное от поддельного, лучшее от худшего. Ибо они приводят невоспринимаемое чувством к воспринимаемому чувством. Поэтому их нужно заботливо и старательно собирать отовсюду.

   Что касается сокрытости пятого рода, то очевидно, что действие чувства происходит в движении, а движение во времени. Следовательно, если движение какого-либо тела совершается столь медленно или столь быстро, что оно несоразмерно времени, в течение которого совершается действие чувства, то мы совершенно не замечаем предмета, как это бывает при движении стрелки часов или при движении пули мушкета. Однако движение, которое не замечается по причине его медленности, легко привести к чувству суммированием этих движений; те же движения, которые не замечаются по причине их быстроты, до сих пор еще достаточно не измерены. Однако исследование природы в некоторых случаях требует сделать это.

   В шестом же роде, где чувству препятствует слишком большая заметность предмета, приведение достигается или отдалением предмета от чувства, или ослаблением предмета путем расположения в такой среде, которая убавит силу предмета, но не уничтожит ее, или посредством восприятия отражения предмета, если прямое воздействие было бы чрезмерно сильным, как, например, отражения солнца в бассейне с водой.

   Седьмой же род сокрытости, где чувство столь обременено предметом, что для нового допущения нет места, почти и не встречается, кроме как при запахах, и не имеет большого отношения к нашему исследованию. Поэтому удовольствуемся тем, что уже сказано о приведениях невоспринимаемого чувством к ощутимому.

   Иногда, однако, приведение совершается не к чувству человека, но к чувству какого-либо другого животного, чувствительность которого в некоторых случаях превосходит человеческую. Таково, например, действие некоторых запахов на чутье собаки; действие света, который скрывается в воздухе, не освещенном извне, на зрение кошки, совы и тому подобных животных, видящих ночью. Ибо правильно заметил Телезий, что в самом воздухе есть некое количество изначального света, хотя и слабого и тонкого, который почти совершенно не служит глазам человека и большинства животных, ибо те животные, для чувств которых этот свет соразмерен, видят ночью, и менее вероятно допущение, что это происходит без света или посредством внутреннего света.

   Должно заметить, что здесь мы говорим только о недостаточности чувств и о средствах ее преодоления. Ибо ошибки чувств следует отнести к собственным исследованиям чувства и чувствительного, за исключением того основного обмана чувств, в силу которого черты вещей строятся по аналогии с человеком, а не по аналогии со Вселенной. А это исправляется только посредством разума и универсальной философии.