Каббала и наука о числах

Мы уже несколько раз обращали внимание на то обстоятельство, что «сакральные науки» принадлежат одной определенной традиционной форме, являясь на самом деле ее неотъемлемой составной частью, хотя и вторичной по своему положению, но все же далекой по своему характеру от тех случайных образований, которые более или менее искусственно присоединяются к традиции с течением времени. Необходимо усвоить это положение в полной мере и никогда не упускать его из виду, если мы стремимся постичь подлинный дух традиции; это тем более необходимо сделать, если иметь в виду уже сложившуюся в наши дни тенденцию не обращать вообще никакого внимания на традиционные науки либо потому, что их изучение является особенно трудным, либо потому, что их совершенно невозможно разместить в используемых в наши дни классификациях, так как существование этих наук действительно представляет собой весьма трудную проблему для тех исследователей, которые хотят изучать традицию исключительно с экзотерической точки зрения и интерпретировать эти учения в рамках терминологии «философии» или «мистицизма». Мы не желаем вновь говорить о тщетности всех этих исследований, совершенно поверхностных и профанических по своему характеру, но все же повторим еще раз, что теории, намеренно искажающие свой предмет, значительно хуже простого и наивного невежества.

Но иногда бывает, что некоторые традиционные науки все же играют роль более важную, чем та, на которую мы только что указали, и помимо своей собственной ценности они представляют собой в таком случае еще и средство выражения самых высших и самых значительных сторон метафизической доктрины, которые тем самым становятся более понятными и доступными. Мы имеем здесь в виду науку, известную в еврейской Каббале под именем «науки о числах», которая, между прочим, почти полностью совпадает с «наукой о буквах», используемой в исламском эзотеризме, и само это совпадение связано прежде всего со структурой еврейского и арабского языков, являющихся, как мы уже говорили, во многих отношениях родственными друг другу.

Преобладающая роль «науки о числах» в Каббале представляет собой столь очевидный факт, что его не могут не заметить даже самые поверхностные исследователи, какими бы предрассудками ни был занят их ум. В то же самое время они не упускают возможности в очередной раз дать этому факту ложную интерпретацию, надеясь согласовать его со своими ни на чем не основанными представлениями; мы намерены здесь хотя бы отчасти разобраться с существующей в этом вопросе путаницей, возникшей главным образом из-за злоупотреблений так называемым «историческим методом», который требует от исследователя видеть «заимствования» везде, где есть хотя бы некоторое сходство между различными явлениями.

Известно, что в университетской среде существует обычай связывать Каббалу с неоплатонизмом,[83] уменьшая тем самым одновременно и древность ее происхождения, и степень сложности ее понимания; нельзя ли и на самом деле предположить, пусть даже и без всяких оснований, что Каббала берет свое начало у греков? При этом, к несчастью, забывают, что и сам неоплатонизм включал в свое содержание много таких элементов, которые не были греческими по своему происхождению, а также то, что иудаизм играл в александрийской культуре столь значительную роль, что ее нельзя недооценивать; поэтому если и были здесь определенные заимствования, то вполне вероятно, что совершались они в направлении противоположном тому, как об этом об думают. Эта гипотеза даже более правдоподобна потому, что сам факт заимствования какого-либо чужого учения совершенно несовместим с тем «изоляционизмом», который всегда являлся одним аз преобладающих признаков иудаизма, а также, во-вторых, потому, что неоплатонизм, с другой стороны, не представлял собой ничего, кроме экзотерического по своему характеру учения, и именно по этой причине не мог оказывать никакого существенного влияния на такую инициатическую по своей природе и поэтому весьма устойчивую и защищенную от внешних воздействий традицию, какой всегда была Каббала. Мы поэтому можем даже не обращать внимания ни на удивительное сходство между Каббалой и неоплатонизмом, ни даже на тот факт, что числа в этом последнем играют почти ту же самую роль, что и в Каббале; существуют вполне определенные вещи, которые в греческом языке отсутствуют, но которые свойственны еврейскому языку самому по себе, и поэтому он с самого начала должен был быть связан с некоторой самовыражавшейся через него традиционной формой.

Мы, без всякого сомнения, не собираемся здесь оспаривать тот факт, что традиционная наука о числах существовала и у греков; именно она лежала в основе учения пифагорейцев, которое не являлось чисто философским учением, а имело инициатический характер; именно от пифагорейцев Платон заимствовал не только свою космологию, изложенную им в «Тимее», но и свою «теорию идей», которая, в сущности, является не чем иным, как выраженным в других терминах пифагорейским учением о числах, рассматриваемых им в качестве принципов существования вещей. Таким образом, если и есть что-то такое в цивилизации древних греков, что можно было бы сопоставить с Каббалой, то это именно учение пифагорейцев; но именно это обстоятельство и показывает бесполезность теории «заимствований» в данном случае: перед нами две инициатические доктрины, которые совершенно независимо друг от друга выдвигают на первый план науку о числах, однако сама эта наука принимает в этих доктринах совершенно различные формы.

Здесь будет небесполезно обратиться к некоторым рассуждениям более общего порядка: вполне естественно, что одна и та же наука обнаруживается в разных традициях, так как истина, в какой бы области мы ее ни находили, не может быть монополией одной-единственной традиционной формы, исключающей все остальные; это обстоятельство не должно вызывать удивления ни у кого, кроме тех исследователей, которые вообще не верят в существование истины; скорее даже противоположное утверждение должно быть не только удивительным, но и совершенно непонятным. Нет ничего, что позволило бы предположить о существовании более или менее непосредственной связи между двумя различными традициями, особенно в том случае, когда одна из них, бесспорно, является более древней, чем другая: невозможно заимствовать какую-либо истину и использовать ее при этом совершенно независимо от тех средств ее выражения, которые уже существовали ранее; кроме того, будет ли такая независимость в действительности всего лишь иной формой выражения той же самой истины, или же здесь мы имеем перед собой уже нечто большее? Следует, между прочим, заметить, что все это нисколько не касается общего источника всех традиций; однако сама передача определенных принципов, берущих свое начало из этого самого общего источника, ни в коей мере не влечет за собой неизбежную передачу как любых более поздних дополнений к доктрине, так и любых способов ее практического применения; все то, что связано с самим процессом адаптации, необходимо рассматривать как особую принадлежность той или иной традиционной форме, и если обнаруживается что-то подобное в другом месте и в другое время, то это не более чем особые формы выражения соответствующей доктрины (исключая, разумеется, некоторые символические способы выражения, которые встречаются везде и всегда и которые, следовательно, должны рассматриваться в качестве принадлежащих уже примордиальной традиции). Различия между этими формами будут тем сильнее, чем дальше они отстоят от области фундаментальных принципов доктрины и чем ближе они, соответственно, расположены к области частного и относительного знания; это обстоятельство представляет собой одно из самых главных затруднений, которые возникают при попытках овладения какой-либо традиционной наукой.

Данные рассуждения, понятные всякому без особых усилий с его стороны, могут пробудить некоторый интерес к вопросу об общем источнике всех традиций или к вопросу о происхождении тех элементов, из которых они состоят, даже у исследователей-профанов, придерживающихся «исторического» подхода, так как, с нашей точки зрения, любые предположения о существовании какой-либо прямой связи между различными традициями являются совершенно бесполезными; там же, где можно невооруженным взглядом заметить определенное сходство между двумя традиционными формами, его вполне успешно можно объяснить не столько «заимствованиями», которые чаще всего совершенно неправдоподобны, сколько общими или похожими условиями существования (расовыми, лингвистическими и другими) тех народов, которым данные традиции принадлежат. Это замечание, в частности, распространяется и на определенное сходство между Каббалой и исламским эзотеризмом; к тому, что касается последнего, добавим еще одно любопытное наблюдение: его противники в рамках самого Ислама, придерживающиеся исключительно «экзотерической» точки зрения, часто стремятся обесценить все то, что имеет «чуждое» мусульманам, неарабское происхождение, и под тем предлогом, что многие из самых известных суфиев были персами, они совершенно безосновательно видят в эзотерических учениях, в том числе и в «науке о буквах», «заимствования» из маздеизма. Нет никакого следа существования похожей науки у древних персов, тогда как в иудаизме эта наука существует почти в том же самом виде, и это легко объясняется той общностью условий жизни двух данных народов, о которой мы только что говорили; по меньшей мере это обстоятельство является единственным, на основе которого может возникнуть хотя бы мнимое предположение о «заимствованиях» из учений, предшествовавших Исламу и идущих не от арабов, но именно этого предположения «экзотерические» теологи Ислама полностью избегают! В тех же случаях, когда прямая связь между традициями существует, чего нельзя полностью исключать, следует учитывать тот очевидный факт, что все существующие традиционные формы не произошли непосредственно от примордиальной традиции и поэтому некоторые из этих форм должны были играть роль посредников по отношению к другим; однако большая часть таких традиций уже исчезла, да и сама передача происходила в столь далекие от нашего времени эпохи, что историческая наука, предмет исследования которой ограничен так называемым «историческим» временем, вряд ли может хоть что-нибудь о них узнать, не говоря уже о том, что способы, посредством которых эта передача осуществлялась, совершенно недоступны методам исследования этой науки.

Все это нисколько не уводит нас в сторону от темы данного очерка, и, возвращаясь к связи Каббалы и пифагорейского учения, мы теперь уже можем поставить следующий вопрос: если Каббала не может брать свое начало прямо от пифагорейцев и если предположить, что она не может быть в свою очередь источником учения последних (прежде всего из-за слишком сильного различия в формах выражения, к чему мы еще собираемся вернуться чуть позже), то нельзя ли представить, что и то и другое учения имеют некий общий источник, каким, согласно убеждениям некоторых, могла бы быть традиция древних египтян[84] (которую мы, безусловно, отнесли бы к временам, предшествовавшим александрийскому периоду)? Скажем сразу же, что эта теория уже многих ввела в заблуждение; и в том, что касается иудаизма, она совершенно невероятна, несмотря на некоторые более или менее произвольные утверждения, не имеющие почти никакого отношения к тому немногому, что нам известно о египетской традиции (мы здесь имеем в виду прежде всего ее форму, поскольку сущность традиции остается неизменной во всех случаях); несомненно, иудаизм был более тесно связан с традицией халдеев[85] и либо полностью произошел от нее, либо имел с ней сильное сходство, однако утверждать что-то более определенное вряд ли возможно, поскольку сама эта традиция исчезла уже много веков назад.

В том же, что касается учения пифагорейцев, дело обстоит, возможно, еще сложнее; и путешествия самого Пифагора, рассказы о которых, между прочим, можно истолковывать как буквально, так и символически, не подразумевают обязательных заимствований из традиций того или иного народа (по крайней мере в том, что относится к их сущности, а не к некоторым отдельным положениям), так как скорее всего их целью было установить или укрепить связи с определенными инициатическими организациями.

На самом деле пифагорейское учение, кажется, являлось продолжением традиции, существовавшей еще раньше в самой Греции, и поэтому не стоит искать его источник где-то в другом месте: мы имеем в виду мистерии орфиков, реадаптацией которых, возможно, и стало пифагорейское учение в VI веке до христианской эры, когда благодаря странной синхронности начали происходить изменения в традициях почти всех народов. Часто говорят, что сами греческие мистерии были египетского происхождения, но такое слишком обобщенное утверждение является сильным упрощением, и если оно и верно, то только в некоторых случаях, как, например, в случае с элевсинскими мистериями (которые, как правило, чаще всего и имеют в виду), тогда как в других обстоятельствах это утверждение выглядит бездоказательным. Вряд ли есть необходимость здесь говорить, что некоторые рассказы, где мы видим Моисея и Орфея, которые получают посвящение в храмах Египта, не что иное, как совершенно беспочвенные фантазии. Таким образом, если речь идет о пифагорейском учении или о предшествующем ему орфизме, то их корень необходимо искать не в Элевсине, а в Дельфах; и дельфийского Аполлона называют не египетским, а гиперборейским, что уже никак не может быть связано с древнееврейской традицией; это обстоятельство подводит нас к более важному положению, касающемуся науки о числах и различных форм, которые эта наука принимает. Мы имеем в виду обстоятельство, прямо указывающее на источник происхождения этой науки; если примордиальная традиция является гиперборейской, то, следовательно, все остальные традиционные формы так или иначе оказываются связанными с этим источником, а в случае с древнееврейской традицией эта связь может быть только косвенной, то есть опосредованной более-менее длинной цепочкой промежуточных традиций, восстановить которую полностью было бы сейчас уже очень трудно.

В пифагорейском учении наука о числах оказывается самым тесным образом связанной с геометрическими формами, как, между прочим, и у Платона, который в этом отношении остается чистым пифагорейцем. В этом обстоятельстве можно было бы увидеть выражение характерного признака мышления эллинов, которое было основано на созерцании визуальных образов; известно, что на самом деле из всех математических наук именно геометрия была у греков особенно развита. Алгебра, напротив, была наукой индийского происхождения и появилась на Западе гораздо позднее, благодаря посредничеству арабов, которые и дали ей имя, сохранившееся по сей день (эль-габр).

Однако есть еще одна вещь, касающаяся «сакральной геометрии» и имеющая самое прямое отношение к тому, о чем у нас здесь идет речь: Аполлон, в его более точном и, можно сказать, «техническом» аспекте, и есть не кто иной, как бог-«геометр» Платона и Пифагора. Мы не имеем здесь возможности развить этот сюжет, который завел бы нас слишком далеко от темы данного очерка; сейчас для нас до статочно заметить, что этот факт противоречит предположению о существовании одного общего источника Каббалы и пифагорейского учения и что он прямо связан с наукой о числах, на основании которой мы пытались сблизить эти две доктрины и которая, следует сказать, представляла собой единственное, что их вообще могло сблизить друг с другом.

В Каббале та же самая наука о числах никак не связана с геометрическим символизмом; несложно понять, почему это так, поскольку такого рода символизм не был способен удовлетворить кочевые народы, какими по своей природе и были древние евреи и арабы. В связи с этим можно вспомнить, что Соломон, для того чтобы построить Храм, был вынужден нанимать иностранных рабочих, и это обстоятельство является особенно значительным ввиду внутренней связи, которая существует между геометрией и архитектурой. В Каббале мы обнаруживаем такие вещи, которым ничего подобного у греков нет: например, тесное соединение, можно даже сказать отождествление, науки о числах с наукой о буквах на основе числовых соотношений; это отождествление в высшей степени характерно именно для Каббалы и не встречается нигде в другом месте, по крайней мере в том же самом аспекте и в столь же развитом виде, за исключением разве что исламских эзотерических учений, о которых мы уже говорили. Напомним по этому поводу, что слово гематрия (которое, должно быть, является греческим словом по своему происхождению и которое, как и некоторое число других терминов того же происхождения, появилось сравнительно недавно, что, разумеется, не означает, что сам предмет, на который это слово указывает, не существовал ранее) происходит не от слова геометрия, как чаще всего думают,[86] но от слова grammateia, обозначающего ту самую науку о буквах, о которой идет речь.

На первый взгляд может показаться удивительным, что что-то подобное гематрии осталось чуждым для греков, поскольку у них буквы также имели числовое значение (которое, между прочим, совпадает с числовым значением букв в арабском и еврейском алфавитах) и, помимо букв, не существовало других знаков нумерации. Немного по-другому дело обстоит с Христианством, где можно разыскать нечто подобное в некоторых рукописях, написанных на греческом, однако очевидно, что здесь мы имеем дело с переводом определенных текстов, сначала появившихся на еврейском языке; мы имеем в виду прежде всего Апокалипсис, хотя нечто похожее можно обнаружить и в рукописях, которые чаще всего приписывают гностикам. Объяснить же все это можно достаточно просто: письменность греков была в действительности заимствована у других народов (либо у финикийцев, как обычно полагают, либо у кадмейцев,[87] но в любом случае с Востока, о чем свидетельствуют и сами названия букв), и поэтому ее числовая символика, как и любая иная, теряла свою, если можно так выразиться, эффективность, соединяясь с самим языком. Даже там, где мы можем встретить у греков символическую интерпретацию значения слов (как, например, в «Кратиле» Платона), они не обращают внимания на значения букв, из которых эти слова составлены; правда, нирукта предоставляет сходные способы интерпретации текстов на санскрите, но если в традиции индуизма и существует символизм букв, то основывается он на совершенно иных принципах, чем те, о которых у нас идет речь. Наоборот, в таких языках, как еврейский и арабский, значение слов неразрывно связано с символизмом букв, и здесь совершенно невозможно интерпретировать глубокий и скрытый смысл тех или иных слов, имеющих определенное значение с точки зрения традиции и инициации (не следует забывать, что речь у нас идет о «сакральных» языках), не учитывая числовое значение букв, из которых эти слова состоят; соответствия, существующие между численно эквивалентными словами, и замены одного слова другим на основе таких соответствий представляют собой яркий пример таких интерпретаций, В этом, кстати говоря, заключается одна из причин, в силу которых идея писать арабские слова латинскими буквами (якобы ради большего «удобства») совершенно неприемлема и абсурдна даже в том случае, если не обращать внимания на невозможность точной транскрипции арабских слов, поскольку арабские буквы не имеют себе точного эквивалента в латинском алфавите. Таким образом, в самом характере этих языков, как мы и говорили с самого начала, существуют некоторые вещи, «органически» связанные с самой их природой и, следовательно, ни в коем случае не заимствованные извне, как это было в случае с греческим языком; можно вполне обоснованно предположить, что эти самые вещи, находящиеся в одно и то же время и в арабском, и в еврейском языках, берут свое начало в общем источнике этих двух языков и в двух выраженных в этих языках традиций, то есть в том, что можно назвать «авраамитической» традицией.

Теперь на основе всех наших рассуждений мы можем сделать уже определенные выводы: рассматривая науку о числах у греков и у древних евреев, мы увидели, что она существует у них в совершенно различных формах, основываясь в одном случае на геометрическом символизме, а в другом — на символизме букв. Следовательно, здесь не может быть и речи о каких-либо «заимствованиях» как с одной стороны, так и с другой, но существует строгая эквивалентность, которая обязательно встречается между соответствующими друг другу элементами различных традиционных форм; мы, впрочем, оставили полностью без внимания вопрос о «приоритете», который для нас и неинтересен, и, возможно, неразрешим, поскольку вероятная точка отсчета находится здесь далеко за пределами тех эпох, для которых еще можно установить хоть в какой-то степени строгую хронологию.

Мы уже несколько раз обращали внимание на то обстоятельство, что «сакральные науки» принадлежат одной определенной традиционной форме, являясь на самом деле ее неотъемлемой составной частью, хотя и вторичной по своему положению, но все же далекой по своему характеру от тех случайных образований, которые более или менее искусственно присоединяются к традиции с течением времени. Необходимо усвоить это положение в полной мере и никогда не упускать его из виду, если мы стремимся постичь подлинный дух традиции; это тем более необходимо сделать, если иметь в виду уже сложившуюся в наши дни тенденцию не обращать вообще никакого внимания на традиционные науки либо потому, что их изучение является особенно трудным, либо потому, что их совершенно невозможно разместить в используемых в наши дни классификациях, так как существование этих наук действительно представляет собой весьма трудную проблему для тех исследователей, которые хотят изучать традицию исключительно с экзотерической точки зрения и интерпретировать эти учения в рамках терминологии «философии» или «мистицизма». Мы не желаем вновь говорить о тщетности всех этих исследований, совершенно поверхностных и профанических по своему характеру, но все же повторим еще раз, что теории, намеренно искажающие свой предмет, значительно хуже простого и наивного невежества.

Но иногда бывает, что некоторые традиционные науки все же играют роль более важную, чем та, на которую мы только что указали, и помимо своей собственной ценности они представляют собой в таком случае еще и средство выражения самых высших и самых значительных сторон метафизической доктрины, которые тем самым становятся более понятными и доступными. Мы имеем здесь в виду науку, известную в еврейской Каббале под именем «науки о числах», которая, между прочим, почти полностью совпадает с «наукой о буквах», используемой в исламском эзотеризме, и само это совпадение связано прежде всего со структурой еврейского и арабского языков, являющихся, как мы уже говорили, во многих отношениях родственными друг другу.

Преобладающая роль «науки о числах» в Каббале представляет собой столь очевидный факт, что его не могут не заметить даже самые поверхностные исследователи, какими бы предрассудками ни был занят их ум. В то же самое время они не упускают возможности в очередной раз дать этому факту ложную интерпретацию, надеясь согласовать его со своими ни на чем не основанными представлениями; мы намерены здесь хотя бы отчасти разобраться с существующей в этом вопросе путаницей, возникшей главным образом из-за злоупотреблений так называемым «историческим методом», который требует от исследователя видеть «заимствования» везде, где есть хотя бы некоторое сходство между различными явлениями.

Известно, что в университетской среде существует обычай связывать Каббалу с неоплатонизмом,[83] уменьшая тем самым одновременно и древность ее происхождения, и степень сложности ее понимания; нельзя ли и на самом деле предположить, пусть даже и без всяких оснований, что Каббала берет свое начало у греков? При этом, к несчастью, забывают, что и сам неоплатонизм включал в свое содержание много таких элементов, которые не были греческими по своему происхождению, а также то, что иудаизм играл в александрийской культуре столь значительную роль, что ее нельзя недооценивать; поэтому если и были здесь определенные заимствования, то вполне вероятно, что совершались они в направлении противоположном тому, как об этом об думают. Эта гипотеза даже более правдоподобна потому, что сам факт заимствования какого-либо чужого учения совершенно несовместим с тем «изоляционизмом», который всегда являлся одним аз преобладающих признаков иудаизма, а также, во-вторых, потому, что неоплатонизм, с другой стороны, не представлял собой ничего, кроме экзотерического по своему характеру учения, и именно по этой причине не мог оказывать никакого существенного влияния на такую инициатическую по своей природе и поэтому весьма устойчивую и защищенную от внешних воздействий традицию, какой всегда была Каббала. Мы поэтому можем даже не обращать внимания ни на удивительное сходство между Каббалой и неоплатонизмом, ни даже на тот факт, что числа в этом последнем играют почти ту же самую роль, что и в Каббале; существуют вполне определенные вещи, которые в греческом языке отсутствуют, но которые свойственны еврейскому языку самому по себе, и поэтому он с самого начала должен был быть связан с некоторой самовыражавшейся через него традиционной формой.

Мы, без всякого сомнения, не собираемся здесь оспаривать тот факт, что традиционная наука о числах существовала и у греков; именно она лежала в основе учения пифагорейцев, которое не являлось чисто философским учением, а имело инициатический характер; именно от пифагорейцев Платон заимствовал не только свою космологию, изложенную им в «Тимее», но и свою «теорию идей», которая, в сущности, является не чем иным, как выраженным в других терминах пифагорейским учением о числах, рассматриваемых им в качестве принципов существования вещей. Таким образом, если и есть что-то такое в цивилизации древних греков, что можно было бы сопоставить с Каббалой, то это именно учение пифагорейцев; но именно это обстоятельство и показывает бесполезность теории «заимствований» в данном случае: перед нами две инициатические доктрины, которые совершенно независимо друг от друга выдвигают на первый план науку о числах, однако сама эта наука принимает в этих доктринах совершенно различные формы.

Здесь будет небесполезно обратиться к некоторым рассуждениям более общего порядка: вполне естественно, что одна и та же наука обнаруживается в разных традициях, так как истина, в какой бы области мы ее ни находили, не может быть монополией одной-единственной традиционной формы, исключающей все остальные; это обстоятельство не должно вызывать удивления ни у кого, кроме тех исследователей, которые вообще не верят в существование истины; скорее даже противоположное утверждение должно быть не только удивительным, но и совершенно непонятным. Нет ничего, что позволило бы предположить о существовании более или менее непосредственной связи между двумя различными традициями, особенно в том случае, когда одна из них, бесспорно, является более древней, чем другая: невозможно заимствовать какую-либо истину и использовать ее при этом совершенно независимо от тех средств ее выражения, которые уже существовали ранее; кроме того, будет ли такая независимость в действительности всего лишь иной формой выражения той же самой истины, или же здесь мы имеем перед собой уже нечто большее? Следует, между прочим, заметить, что все это нисколько не касается общего источника всех традиций; однако сама передача определенных принципов, берущих свое начало из этого самого общего источника, ни в коей мере не влечет за собой неизбежную передачу как любых более поздних дополнений к доктрине, так и любых способов ее практического применения; все то, что связано с самим процессом адаптации, необходимо рассматривать как особую принадлежность той или иной традиционной форме, и если обнаруживается что-то подобное в другом месте и в другое время, то это не более чем особые формы выражения соответствующей доктрины (исключая, разумеется, некоторые символические способы выражения, которые встречаются везде и всегда и которые, следовательно, должны рассматриваться в качестве принадлежащих уже примордиальной традиции). Различия между этими формами будут тем сильнее, чем дальше они отстоят от области фундаментальных принципов доктрины и чем ближе они, соответственно, расположены к области частного и относительного знания; это обстоятельство представляет собой одно из самых главных затруднений, которые возникают при попытках овладения какой-либо традиционной наукой.

Данные рассуждения, понятные всякому без особых усилий с его стороны, могут пробудить некоторый интерес к вопросу об общем источнике всех традиций или к вопросу о происхождении тех элементов, из которых они состоят, даже у исследователей-профанов, придерживающихся «исторического» подхода, так как, с нашей точки зрения, любые предположения о существовании какой-либо прямой связи между различными традициями являются совершенно бесполезными; там же, где можно невооруженным взглядом заметить определенное сходство между двумя традиционными формами, его вполне успешно можно объяснить не столько «заимствованиями», которые чаще всего совершенно неправдоподобны, сколько общими или похожими условиями существования (расовыми, лингвистическими и другими) тех народов, которым данные традиции принадлежат. Это замечание, в частности, распространяется и на определенное сходство между Каббалой и исламским эзотеризмом; к тому, что касается последнего, добавим еще одно любопытное наблюдение: его противники в рамках самого Ислама, придерживающиеся исключительно «экзотерической» точки зрения, часто стремятся обесценить все то, что имеет «чуждое» мусульманам, неарабское происхождение, и под тем предлогом, что многие из самых известных суфиев были персами, они совершенно безосновательно видят в эзотерических учениях, в том числе и в «науке о буквах», «заимствования» из маздеизма. Нет никакого следа существования похожей науки у древних персов, тогда как в иудаизме эта наука существует почти в том же самом виде, и это легко объясняется той общностью условий жизни двух данных народов, о которой мы только что говорили; по меньшей мере это обстоятельство является единственным, на основе которого может возникнуть хотя бы мнимое предположение о «заимствованиях» из учений, предшествовавших Исламу и идущих не от арабов, но именно этого предположения «экзотерические» теологи Ислама полностью избегают! В тех же случаях, когда прямая связь между традициями существует, чего нельзя полностью исключать, следует учитывать тот очевидный факт, что все существующие традиционные формы не произошли непосредственно от примордиальной традиции и поэтому некоторые из этих форм должны были играть роль посредников по отношению к другим; однако большая часть таких традиций уже исчезла, да и сама передача происходила в столь далекие от нашего времени эпохи, что историческая наука, предмет исследования которой ограничен так называемым «историческим» временем, вряд ли может хоть что-нибудь о них узнать, не говоря уже о том, что способы, посредством которых эта передача осуществлялась, совершенно недоступны методам исследования этой науки.

Все это нисколько не уводит нас в сторону от темы данного очерка, и, возвращаясь к связи Каббалы и пифагорейского учения, мы теперь уже можем поставить следующий вопрос: если Каббала не может брать свое начало прямо от пифагорейцев и если предположить, что она не может быть в свою очередь источником учения последних (прежде всего из-за слишком сильного различия в формах выражения, к чему мы еще собираемся вернуться чуть позже), то нельзя ли представить, что и то и другое учения имеют некий общий источник, каким, согласно убеждениям некоторых, могла бы быть традиция древних египтян[84] (которую мы, безусловно, отнесли бы к временам, предшествовавшим александрийскому периоду)? Скажем сразу же, что эта теория уже многих ввела в заблуждение; и в том, что касается иудаизма, она совершенно невероятна, несмотря на некоторые более или менее произвольные утверждения, не имеющие почти никакого отношения к тому немногому, что нам известно о египетской традиции (мы здесь имеем в виду прежде всего ее форму, поскольку сущность традиции остается неизменной во всех случаях); несомненно, иудаизм был более тесно связан с традицией халдеев[85] и либо полностью произошел от нее, либо имел с ней сильное сходство, однако утверждать что-то более определенное вряд ли возможно, поскольку сама эта традиция исчезла уже много веков назад.

В том же, что касается учения пифагорейцев, дело обстоит, возможно, еще сложнее; и путешествия самого Пифагора, рассказы о которых, между прочим, можно истолковывать как буквально, так и символически, не подразумевают обязательных заимствований из традиций того или иного народа (по крайней мере в том, что относится к их сущности, а не к некоторым отдельным положениям), так как скорее всего их целью было установить или укрепить связи с определенными инициатическими организациями.

На самом деле пифагорейское учение, кажется, являлось продолжением традиции, существовавшей еще раньше в самой Греции, и поэтому не стоит искать его источник где-то в другом месте: мы имеем в виду мистерии орфиков, реадаптацией которых, возможно, и стало пифагорейское учение в VI веке до христианской эры, когда благодаря странной синхронности начали происходить изменения в традициях почти всех народов. Часто говорят, что сами греческие мистерии были египетского происхождения, но такое слишком обобщенное утверждение является сильным упрощением, и если оно и верно, то только в некоторых случаях, как, например, в случае с элевсинскими мистериями (которые, как правило, чаще всего и имеют в виду), тогда как в других обстоятельствах это утверждение выглядит бездоказательным. Вряд ли есть необходимость здесь говорить, что некоторые рассказы, где мы видим Моисея и Орфея, которые получают посвящение в храмах Египта, не что иное, как совершенно беспочвенные фантазии. Таким образом, если речь идет о пифагорейском учении или о предшествующем ему орфизме, то их корень необходимо искать не в Элевсине, а в Дельфах; и дельфийского Аполлона называют не египетским, а гиперборейским, что уже никак не может быть связано с древнееврейской традицией; это обстоятельство подводит нас к более важному положению, касающемуся науки о числах и различных форм, которые эта наука принимает. Мы имеем в виду обстоятельство, прямо указывающее на источник происхождения этой науки; если примордиальная традиция является гиперборейской, то, следовательно, все остальные традиционные формы так или иначе оказываются связанными с этим источником, а в случае с древнееврейской традицией эта связь может быть только косвенной, то есть опосредованной более-менее длинной цепочкой промежуточных традиций, восстановить которую полностью было бы сейчас уже очень трудно.

В пифагорейском учении наука о числах оказывается самым тесным образом связанной с геометрическими формами, как, между прочим, и у Платона, который в этом отношении остается чистым пифагорейцем. В этом обстоятельстве можно было бы увидеть выражение характерного признака мышления эллинов, которое было основано на созерцании визуальных образов; известно, что на самом деле из всех математических наук именно геометрия была у греков особенно развита. Алгебра, напротив, была наукой индийского происхождения и появилась на Западе гораздо позднее, благодаря посредничеству арабов, которые и дали ей имя, сохранившееся по сей день (эль-габр).

Однако есть еще одна вещь, касающаяся «сакральной геометрии» и имеющая самое прямое отношение к тому, о чем у нас здесь идет речь: Аполлон, в его более точном и, можно сказать, «техническом» аспекте, и есть не кто иной, как бог-«геометр» Платона и Пифагора. Мы не имеем здесь возможности развить этот сюжет, который завел бы нас слишком далеко от темы данного очерка; сейчас для нас до статочно заметить, что этот факт противоречит предположению о существовании одного общего источника Каббалы и пифагорейского учения и что он прямо связан с наукой о числах, на основании которой мы пытались сблизить эти две доктрины и которая, следует сказать, представляла собой единственное, что их вообще могло сблизить друг с другом.

В Каббале та же самая наука о числах никак не связана с геометрическим символизмом; несложно понять, почему это так, поскольку такого рода символизм не был способен удовлетворить кочевые народы, какими по своей природе и были древние евреи и арабы. В связи с этим можно вспомнить, что Соломон, для того чтобы построить Храм, был вынужден нанимать иностранных рабочих, и это обстоятельство является особенно значительным ввиду внутренней связи, которая существует между геометрией и архитектурой. В Каббале мы обнаруживаем такие вещи, которым ничего подобного у греков нет: например, тесное соединение, можно даже сказать отождествление, науки о числах с наукой о буквах на основе числовых соотношений; это отождествление в высшей степени характерно именно для Каббалы и не встречается нигде в другом месте, по крайней мере в том же самом аспекте и в столь же развитом виде, за исключением разве что исламских эзотерических учений, о которых мы уже говорили. Напомним по этому поводу, что слово гематрия (которое, должно быть, является греческим словом по своему происхождению и которое, как и некоторое число других терминов того же происхождения, появилось сравнительно недавно, что, разумеется, не означает, что сам предмет, на который это слово указывает, не существовал ранее) происходит не от слова геометрия, как чаще всего думают,[86] но от слова grammateia, обозначающего ту самую науку о буквах, о которой идет речь.

На первый взгляд может показаться удивительным, что что-то подобное гематрии осталось чуждым для греков, поскольку у них буквы также имели числовое значение (которое, между прочим, совпадает с числовым значением букв в арабском и еврейском алфавитах) и, помимо букв, не существовало других знаков нумерации. Немного по-другому дело обстоит с Христианством, где можно разыскать нечто подобное в некоторых рукописях, написанных на греческом, однако очевидно, что здесь мы имеем дело с переводом определенных текстов, сначала появившихся на еврейском языке; мы имеем в виду прежде всего Апокалипсис, хотя нечто похожее можно обнаружить и в рукописях, которые чаще всего приписывают гностикам. Объяснить же все это можно достаточно просто: письменность греков была в действительности заимствована у других народов (либо у финикийцев, как обычно полагают, либо у кадмейцев,[87] но в любом случае с Востока, о чем свидетельствуют и сами названия букв), и поэтому ее числовая символика, как и любая иная, теряла свою, если можно так выразиться, эффективность, соединяясь с самим языком. Даже там, где мы можем встретить у греков символическую интерпретацию значения слов (как, например, в «Кратиле» Платона), они не обращают внимания на значения букв, из которых эти слова составлены; правда, нирукта предоставляет сходные способы интерпретации текстов на санскрите, но если в традиции индуизма и существует символизм букв, то основывается он на совершенно иных принципах, чем те, о которых у нас идет речь. Наоборот, в таких языках, как еврейский и арабский, значение слов неразрывно связано с символизмом букв, и здесь совершенно невозможно интерпретировать глубокий и скрытый смысл тех или иных слов, имеющих определенное значение с точки зрения традиции и инициации (не следует забывать, что речь у нас идет о «сакральных» языках), не учитывая числовое значение букв, из которых эти слова состоят; соответствия, существующие между численно эквивалентными словами, и замены одного слова другим на основе таких соответствий представляют собой яркий пример таких интерпретаций, В этом, кстати говоря, заключается одна из причин, в силу которых идея писать арабские слова латинскими буквами (якобы ради большего «удобства») совершенно неприемлема и абсурдна даже в том случае, если не обращать внимания на невозможность точной транскрипции арабских слов, поскольку арабские буквы не имеют себе точного эквивалента в латинском алфавите. Таким образом, в самом характере этих языков, как мы и говорили с самого начала, существуют некоторые вещи, «органически» связанные с самой их природой и, следовательно, ни в коем случае не заимствованные извне, как это было в случае с греческим языком; можно вполне обоснованно предположить, что эти самые вещи, находящиеся в одно и то же время и в арабском, и в еврейском языках, берут свое начало в общем источнике этих двух языков и в двух выраженных в этих языках традиций, то есть в том, что можно назвать «авраамитической» традицией.

Теперь на основе всех наших рассуждений мы можем сделать уже определенные выводы: рассматривая науку о числах у греков и у древних евреев, мы увидели, что она существует у них в совершенно различных формах, основываясь в одном случае на геометрическом символизме, а в другом — на символизме букв. Следовательно, здесь не может быть и речи о каких-либо «заимствованиях» как с одной стороны, так и с другой, но существует строгая эквивалентность, которая обязательно встречается между соответствующими друг другу элементами различных традиционных форм; мы, впрочем, оставили полностью без внимания вопрос о «приоритете», который для нас и неинтересен, и, возможно, неразрешим, поскольку вероятная точка отсчета находится здесь далеко за пределами тех эпох, для которых еще можно установить хоть в какой-то степени строгую хронологию.