§ 1. Определение права

Право – сложное общественное явление, обладающее многообразными свойствами и признаками. Не все эти признаки подлежат включению в общее определение права. Общее определение должно содержать в себе указание лишь на такие моменты, которые характеризуют право со стороны его сущности и специфической для него формы, а также с точки зрения функций, которые право выполняет среди других общественных явлений. Начнем с вопроса о сущности права. Известно, что буржуазное право Маркс и Энгельс рассматривали как возведенную в закон волю буржуазии [1]. Эта формула с соответствующими изменениями применима к любому праву вообще: всякое право представляет собою не что иное, как возведенную в закон волю господствующего класса.

Воля – категория психологическая независимо от того, идет ли речь о воле индивида, коллектива, класса или общества в целом. Поэтому и выражение воли класса, стоящего у власти, немыслимо помимо и вне конкретных психических актов, совершаемых теми представителями господствующего класса (коллегиально или индивидуально), которые осуществляют правотворческую деятельность в данном государстве. Но

Иоффе О. С., Шаргородский М. Д. Вопросы теории права. – М.: Юр. Литература. – 1961. С. 46

тем не менее такие конкретные психические акты должны рассматриваться как волевые действия не отдельных лиц, сколь бы многочисленны они ни были, а господствующего класса в целом.

Объясняется это не только организационной зависимостью указанных лиц от класса, представителями которого они являются. Ведь такая зависимость бывает не только непосредственной, но и косвенной, как это, например, имеет место при монархической форме государственного правления. Суть дела заключается не в этом, а прежде всего в том, что процесс формирования воли отнюдь не носит произвольного характера. Содержание воли и ее направленность всегда детерминированы. Воля господствующего класса, выражаемая теми его представителями, которые осуществляют правотворческую деятельность, предопределяется материальными условиями жизни этого класса [2]. Ими порождаются и общеклассовые интересы, выражаемые в классовой воле. Поэтому она всегда соответствует общеклассовым интересам, хотя и может иногда расходиться с убеждениями, помыслами и устремлениями отдельных индивидов, входящих в состав господствующего класса. Это означает, что воля класса, воплощаемая в нормах права, обладает как психологическим, так и определенным социальным содержанием.

Необходимо иметь в виду, что Маркс и Энгельс говорят не просто о воле господствующего класса, а о такой его воле, которая возведена в закон. Но возвести волю в закон – это значит сделать ее общеобязательной. Совершенно очевидно, что общеобязательную силу воле класса, стоящего у власти, может придать только государство, являющееся органом принуждения в руках данного класса. В этом именно и состоит специфическое качество той воли, которая образует сущность права.

Следовательно, со стороны его сущности право характеризуется тем, что оно представляет собою государственную волю господствующего класса.

Иногда спрашивают, с какой волей имеют дело лица, применяющие право, – с волей законодателя или

Иоффе О. С., Шаргородский М. Д. Вопросы теории права. – М.: Юр. Литература. – 1961. С. 47

с волей-закона. Постановка подобного вопроса обусловлена тем, что изданный закон действует обычно в продолжение более или менее длительного времени и впоследствии нередко получает распространение на вновь возникшие общественные отношения, которых не мог иметь в виду законодатель в момент принятия данного закона. Чтобы каким-то образом объяснить подобное явление, зачастую говорят, будто воля, возведенная в закон, приобретает самостоятельный характер и по своему содержанию не зависит от воли, явившейся ее источником. Так, Н.Г. Александров различает волю возводимую и волю, возведенную в закон. Он пишет: «Возводимая в закон (и в юридическую норму вообще) воля класса – это воля в собственном, психологическом смысле, заключающаяся в данном случае в определенных психологических актах воли конкретных представителей класса, предлагающих, обсуждающих и принимающих норму.

Возведенная же в закон воля класса (т.е. юридическая норма)–это уже не воля в психологическом смысле, т.е. в смысле психологических актов воли конкретных представителей господствующего класса, а продукт, результат этих актов» [3]. Далее Н.Г. Александров отмечает, что, «будучи превращенной в свой продукт, в юридическую норму, воля, возводившаяся в закон, объективируется, получает самостоятельное существование уже независимо от волеизъявлений, из которых слагалась состоявшаяся правотворческая деятельность. При этом объективная значимость правовой нормы определяется тем, что она выражает объективный интерес господствующего класса, обусловленный его экономическим положением, и тем самым является объективированной волей данного класса»2. Вслед за этим автор формулирует практические выводы, вытекающие из отстаиваемых им взглядов. Он говорит: «Правовая норма, как объективированное волевое решение, предназначенное направлять поведение людей, может регулировать также и те новые отношения, которые не имелись в виду при создании данной нормы, если последняя применительно к регулированию этих новых отношений

Иоффе О. С., Шаргородский М. Д. Вопросы теории права. – М.: Юр. Литература. – 1961. С. 48

также выражает объективный интерес класса, соответствует его воле» [4].

Приведенные рассуждения представляются ошибочными в двух отношениях. С одной стороны, неправильно утверждение, будто возводимая в закон воля – это всего лишь психический акт, ибо тогда было бы невозможно понять, почему такой акт возводится в закон, почему ему придается общеобязательная сила. Не следует забывать о том, что возводится в закон воля господствующего класса, в каких бы психических актах она ни выражалась. Но такая воля обязательно должна иметь свое классовое содержание и служить отражением объективного интереса данного класса. В этом смысле воля, возводимая в закон, ничем не отличается от воли, возведенной в закон. С другой стороны, неправильно также утверждение, что воля, возведенная в закон, лишена какого бы то ни было психологического основания и сводится единственно к социальной воле. Воля всегда социальна по своему содержанию. В то же время воля всегда есть определенный психический акт. Вне психологического основания нет вообще никакой воли. Отстаивая противоположный взгляд, Н.Г. Александров в лучшем случае может утверждать, что право есть объективированный интерес класса, а не его воля. Однако, Марке и Энгельс рассматривали право именно как возведенную в закон волю господствующего класса.

Ошибочная в теоретическом отношении, приведенная концепция в случае ее принятия должна была бы влечь за собою и неправильные практические выводы. В самом деле, если воля законодателя значения не имеет, если для применения нормы права к новым отношениям достаточно лишь установить соответствие этого действия объективным интересам господствующего класса, то спрашивается, кто же вправе принять решение по такому вопросу. Решить этот вопрос, по-видимому, могут лица, применяющие закон по собственному усмотрению. Но тогда идея законности была бы несовместима с самою сущностью права.

Когда мы читаем текст изданного в свое время закона, мы можем и не знать мотивов, побудивших законодателя к его изданию, если они в самом законе не

Иоффе О. С., Шаргородский М. Д. Вопросы теории права. – М.: Юр. Литература. – 1961. С. 49

приведены. Но мы точно знаем, что хотел сказать законодатель, издав данный закон, какое правило он имел в виду установить. В этой его части ранее принятый акт полностью воспроизводится как при ознакомлении с текстом закона, так и в процессе применения выраженных в нем норм. Если же в процессе его применения в закон привносится новый смысл вопреки действующей системе права, налицо нарушение законности, обусловленное новой позицией господствующего эксплуататорского класса или злоупотреблением должностных лиц государства, но отнюдь не тем, что самая сущность права с неизбежностью порождает подобные явления.

Почему же тогда ранее изданные законы могут быть в известных пределах применены к вновь возникшим общественным отношениям? Почему в некоторых случаях закон, изданный государством одного исторического типа, продолжает действовать и после создания государства нового типа, в совершенно новых социальных условиях? Играет ли какую-либо роль воля законодателя как психический акт и при ситуации подобного рода?

Бесспорно играет и притом в высшей степени важную роль.

Для того, чтобы закон, изданный государством старого исторического типа, приобрел значение действующего закона в условиях государства нового исторического типа, он должен получить санкцию со стороны нового законодателя, а такая санкция является как социальным, так и психическим актом одновременно. Но дело не только в этом, а главным образом в том, что подобный старый закон, будучи санкционированным новой государственной властью, приобретает и новое смысловое содержание, так как он толкуется и применяется не обособленно и изолированно, а в системе вновь созданного права. Когда, например, в Германской Демократической Республике, являющейся государством социалистического типа, применяется Гражданское уложение 1896 года или Уложение о наказаниях 1871 года, то оба эти уложения приобретают новое социальное качество. Но они приобретают такое качество не в силу их «автоматической трансформации» вслед за изменением социально-экономических отношений и не вслед-

Иоффе О. С., Шаргородский М. Д. Вопросы теории права. – М.: Юр. Литература. – 1961. С. 50

ствие того, что они подвергаются толкованию вопреки их смысловому значению, а потому, что они применяются в системе вновь созданного социалистического права ГДР и ввиду этого наполняются новым смысловым содержанием. Что же касается системы права ГДР, то она воплощает в себе волю рабочего класса и объединяемых им трудящихся ГДР как в социальном, так и в психологическом значении этого слова. Следовательно, органы и лица, применяющие гражданское уложение 1896 года или Уложение о наказаниях 1871 года, имеют дело с волей (в ее социальном и психическом проявлении) не старого, а нового законодателя – социалистического государства – Германской Демократической Республики.

Рассмотрим теперь тот случай, когда норма права, установленная данным государством, применяется его органами к вновь возникшим отношениям, которые законодатель не мог иметь в виду в момент издания соответствующего закона. Обратимся к примеру приводимому по этому поводу Н.Г. Александровым: «При принятии ст. 90 Уголовного кодекса РСФСР 1926 года (ст. 90 предусматривала ответственность за самоуправство), разумеется, не имелись в виду такие правонарушения, как самовольная обработка в личных целях земли, принадлежащей колхозу, поскольку такого рода правонарушения появились в более поздние годы. Пленум Верховного Суда СССР в постановлении от 3 апреля 1940 г. разъяснил, что такие действия должны квалифицироваться по ст. 90 УК РСФСР и соответствующим статьям УК других союзных республик» [5]. По мнению автора, приведенный пример иллюстрирует и подтверждает тот взгляд, что практическое значение имеет не воля законодателя, а независящая от нее объективная социальная воля, которая к тому же меняет свое содержание с возникновением новых общественных отношений. Но попробуем подвергнуть этот пример более внимательному рассмотрению. При издании ст. 90 УК законодатель, конечно, не мог иметь в виду тех правонарушений, о которых говорит Н.Г. Александров. Это означает, что такие правонарушения не могли явиться мотивом к изданию данного

Иоффе О. С., Шаргородский М. Д. Вопросы теории права. – М.: Юр. Литература. – 1961. С. 51

закона. Однако в самой ст. 90 УК вообще не указывались какие-либо мотивы, и поэтому они лишены правового значения. Закон говорил общим образом о наказуемости самоуправства, в чем бы оно ни выражалось. Такой была и социальная, и психическая воля законодателя. Она и позволяла применять ст. 90 УК РСФСР 1926 года к правонарушениям, которых ранее не было и которые не могли тогда иметься в виду. Напротив, если бы ст. 90 УК была построена по принципу не абстрактной, а казуальной нормы и содержала бы в себе исчерпывающий перечень предусмотренных ею случаев, ее нельзя было бы применять к другим случаям, как бы ни изменились реальные общественные отношения. Таким образом, и здесь имеет место следование воле законодателя, выраженной в законе, но взятой не в изолированном виде, а в связи с системой права в целом.

В результате надлежит прийти к выводу, что сущность права образует государственная воля господствующего класса. Эта воля определяется материальными условиями существования данного класса и потому имеет определенное социальное содержание. Вместе с тем, как и всякая воля вообще, она является волей в психологическом значении этого слова. Психический акт, приведший к изданию правовой нормы, воспроизводится в процессе ознакомления с текстом закона и его применения. Но он воспроизводится только в пределах правила поведения, выраженного в норме, а не мотивов ее установления. Наконец, и самое это правило воспроизводится не в изолированном виде, а в системе действующего права.

Некоторые авторы, определяя общее понятие права, считают возможным ограничиться одним лишь указанием на его сущность. Например, А. И. Денисов, говорит, что «право есть только возведенная в закон воля господствующего класса, воля, содержание которой определяется материальными условиями существования этого класса» [6]. Представляется, однако, что такое определение, будучи бесспорно правильным, не отвечает задачам, стоящим именно перед наукой теории государства

Иоффе О. С., Шаргородский М. Д. Вопросы теории права. – М.: Юр. Литература. – 1961. С. 52

и права, которая в отличие от исторического материализма рассматривает государство и право не только в целом, но и в конкретных формах их проявления. Поэтому для того, чтобы правильно выработать общее определение понятия права, отвечающее требованиям данной науки, необходимо вслед за анализом сущности права перейти к рассмотрению специфической формы его выражения.

Воля господствующего класса приобретает общеобязательную силу и тем самым становится правом благодаря тому, что она выражается в законах, декретах, постановлениях и иных нормативных актах, издаваемых органами государства, либо в обычаях, возникающих помимо государства, но санкционируемых им, когда последние соответствуют воле господствующего класса. Как бы, однако, ни были разнообразны конкретные формы выражения государственной классовой воли, все они придают последней характер юридической нормы. Если государственная воля господствующего класса образует сущность права, его главное содержание, то выражающая данную волю норма есть способ выявления этой сущности, специфическая и в то же время существенная форма права.

Против такого отношения к норме возражает Н.Г. Александров [7], но возражает, как нам кажется, без достаточных к тому оснований. Он заявляет, что «правовая норма... – это не форма права, а самое право. Формами права являются формы выражения юридических норм» [8], под которыми автор понимает нормативные акты, издаваемые органами государственной власти. Однако то же самое, что сказано Н.Г. Александровым относительно нормы, можно было бы сказать и о государственных нормативных актах. Они тоже представ-

Иоффе О. С., Шаргородский М. Д. Вопросы теории права. – М.: Юр. Литература. – 1961. С. 53

ляют собою не что иное, как самое право. Это вытекает уже из того, что формы столь же реальны, как и заключенное в них содержание. Поэтому когда мы говорим о форме того или иного явления, мы имеем в виду не нечто для него случайное, а то, что характеризует самое это явление, взятое в его внешнем выражении. Не подлежит сомнению, что норма есть в такой же мере самое право, как и воплощенная в ней воля господствующего класса. Но воля наполняет право определенным содержанием, а норма выступает в качестве формы выражения этого содержания. Чтобы убедиться в этом, достаточно сравнить друг с другом два различных юридических правила. Как нормы они ничем друг от друга не отличаются. Различие между ними обусловливается лишь характером и направленностью выраженной в них государственной воли. Это обстоятельство свидетельствует о том, что у права имеется единая форма, способная выразить любую по содержанию волю господствующего класса.

Норма – ближайшая, непосредственная и специфическая форма права. Этим она отличается от нормативных актов государства, в которых воплощаются юридические нормы. Действительно, характер государственных нормативных актов разнообразен и изменчив. Они меняются с переходом от одного типа государства к другому и даже в рамках одного и того же исторического типа государства. Это можно было бы проиллюстрировать и на примере нашего государства, в котором такие нормативные акты, как указы, появились лишь после принятия Конституции СССР 1936 года. Напротив, норма есть неизменный способ выражения права, применяемый для «возведения в закон» воли господствующего класса в любом государстве, на любых этапах его исторического развития. Государство может упразднить одни виды нормативных актов, заменив их нормативными актами новых видов, но оно не в состоянии, вместо нормы, ввести какой-либо другой способ формулирования права. Такое явление находит свое объяснение в том, что нормативные акты государства составляют внешнюю, а норма – внутреннюю форму права. Она является устойчивой и специфической формой права. Поэтому и в общем определении понятия права речь должна идти именно о норме, а не о таких формах

Иоффе О. С., Шаргородский М. Д. Вопросы теории права. – М.: Юр. Литература. – 1961. С. 54

выражения права, какими являются нормативные акты государства, санкционируемые им обычаи и т.п.

В литературе иногда отождествляется понятие нормы с понятием правила поведения, а право определяется соответствующими авторами как совокупность норм или правил поведения. Против такого отождествления на первой научной сессии ВИЮН выступили И. Т. Голяков, П. Н. Галанза, Я. Ф. Миколенко и другие [9], считающие, что право надлежит трактовать как совокупность норм, а не правил поведения. Правда, не все аргументы, приводимые ими в защиту этой точки зрения, обладают одинаковой степенью убедительности. Не убеждает, например, их заявление, будто норма права не есть правило поведения людей, поскольку она адресуется не только к отдельным лицам, но и к учреждениям. Ведь и учреждение представляет собою определенным образом организованное объединение людей, вполне способное к соблюдению установленных правил поведения. Еще менее убедительна ссылка на то, что норма порождает права к обязанности, тогда как правило поведения ориентирует только на обязанности, возлагаемые на лиц, к которым оно адресуется, но не на их права. Ведь правило поведения предусматривает не только должное, но и возможное, дозволенное поведение людей, и в этом смысле на его основе могут возникать как права, так и обязанности! Если, однако, оставить в стороне такие, на наш взгляд, неудачные аргументы, то с общим суждением о недопустимости смешения нормы и правила поведения нельзя не согласиться.

Необходимо при этом прежде всего иметь в виду, что правило поведения отнюдь не всегда является нормой. Так, в резолютивной части судебного приговора или решения суда по гражданскому делу всегда содержится правило поведения, которое, однако, не может считаться нормой, так как оно не носит общего характера. В свою очередь норма далеко не всегда исчерпывается одним только правилом поведения, ибо в ней могут содержаться и констатирующие, и закрепляющие моменты. Так, технические нормы всегда констатируют опреде-

Иоффе О. С., Шаргородский М. Д. Вопросы теории права. – М.: Юр. Литература. – 1961. С. 55

ленные естественные закономерности, а нормы социальные– закрепляют определенные общественные отношения. Следовательно, правило поведения людей становится нормой лишь при том условии, когда оно приобретает ряд специфических признаков, свойственных норме и не всегда присущих правилу поведения как таковому. Поэтому, если в определении понятия права пользоваться термином «правило поведения», необходимо, для обеспечения логической правильности такого определения снабдить его перечнем всех признаков, которые характеризуют правило поведения, становящееся нормой. Напротив, без такого перечня легко можно обойтись, если в определении понятия права применить термин «норма». Этим термином мы и будем пользоваться в дальнейшем.

Нормы права в большинстве случаев устанавливаются самим государством. Государство, как уже отмечалось, может санкционировать и возникшие помимо его участия обычаи, причем в древнейших государствах право представляло собою по преимуществу совокупность таких санкционированных обычаев. Однако каким бы ни был процесс создания отдельных юридических норм, они всегда исходят от государства, выражают государственную волю господствующего класса и потому обеспечиваются охраной со стороны государства. «...Право, – писал В.И. Ленин, – есть ничто без аппарата, способного принуждать к соблюдению норм права» [10]. В приведенном высказывании В.И. Ленин обращает внимание на тот решающий для права момент, что нормы права обеспечиваются и охраняются государством – специальным аппаратом, способным принудить к соблюдению норм права. С точки зрения его формы право и представляет собою не что иное, как совокупность норм, охраняемых государством.

Некоторые авторы, определяя общее понятие права, считают возможным ограничиться одним лишь указанием на его форму. Например, Я. Ф. Миколенко говорит, что «система норм, выполнение которых обеспечивается принудительной силой государства, и есть право» [11].

Иоффе О. С., Шаргородский М. Д. Вопросы теории права. – М.: Юр. Литература. – 1961. С. 58

Такое определение неправильно потому, что оно явно недостаточно. Во-первых, оно обходит молчанием вопрос о государственной воле господствующего класса как сущности права. Во-вторых, это определение, так же как и приведенное ранее определение А. И. Денисова, не выявляет служебной роли права, специфических функций, выполняемых правом в системе других общественных явлений.

Каковы же эти функции? Имея в виду социалистическое общество, В.И. Ленин говорил, что право выступает здесь «в качестве регулятора (определителя) распределения продуктов и распределения труда между членами общества» [12]. Это ленинское положение должно быть применено и использовано для характеристики служебной роли права вообще. В любой социально-экономической формации, в которой право существует, оно используется в целях урегулирования данной исторической системы общественных отношений с определенных классовых позиций – с позиций класса, стоящего у власти. Поэтому право может быть охарактеризовано как классовый регулятор общественных отношений.

Право вырастает из наличных общественных отношений. В этом выражается материальная обусловленность права, его зависимость от экономического базиса общества. В то же время право воздействует на общественные отношения, выступая в качестве их классового регулятора. В этом выражается активная роль права, его обратное воздействие на экономический базис общества. Но право не сливается с регулируемыми им общественными отношениями. Иначе оно перестало бы быть специфическим общественным явлением и утратило бы свою роль регулятора общественных отношений.

Именно поэтому советская юридическая наука со всей решительностью отвергла то определение права, которое предлагал в свое время П. И. Стучка, утверждавший, что «правом является... система общественных отношений» [13]. В современных условиях все советские юристы признают, что право является совокупностью норм, а не системою общественных отношений. Однако некоторые

Иоффе О. С., Шаргородский М. Д. Вопросы теории права. – М.: Юр. Литература. – 1961. С. 57

ученые считают эту формулу недостаточной и нуждающейся в ряде добавлений. Например, А. К. Стальгевич в статье «К вопросу о понятии права» фактически, хотя и с целым рядом оговорок, понимает под правом и совокупность норм, и «систему регулируемых им общественных отношений» [14] . А. А. Пионтковский в статье «Некоторые вопросы общей теории государства и права» утверждает, что право есть не только совокупность норм, но также совокупность правовых отношений [15]. Представляя собой известное возрождение взглядов на право как на систему общественных отношений, эти воззрения являются принципиально неприемлемыми как в силу их научной несостоятельности, так и практической ошибочности. К чему ведут подобные воззрения на практике, с достаточной ясностью показано в полемическом выступлении И. Е. Фарбера против позиции А. А. Пионтковского. «...Что значит сказать, что право – это не только юридические нормы, создаваемые Советским государством, – пишет он, – но и сами правоотношения, в которых реализуются эти нормы? Это значит сказать участникам правоотношения – то, что вы делаете, это и есть само право» [16]. Иначе говоря, включить в определение понятия права также и правоотношения, а тем более самую систему регулируемых правом общественных отношений – значит придать поведению участников подобных отношений такое же общеобязательное юридическое значение, как и самой норме права. Нечего и говорить, какой урон делу дальнейшего укрепления социалистической законности могли бы причинить подобные взгляды, если бы они были восприняты теорией и реализованы на практике. Общественные отношения – предмет правового регулирования. Правоотношения – результат юридического

Иоффе О. С., Шаргородский М. Д. Вопросы теории права. – М.: Юр. Литература. – 1961. С. 58

урегулирования общественных отношений. Что же касается права, то оно, как уже отмечалось, не что иное, как классовый регулятор общественных отношений.

В предшествующем изложении было покачано, что составляет сущность права, какова специфическая форма его выражения и какую функцию оно выполняет в системе других общественных явлений. Все это и должно быть положено в основу определения общего понятия права.

Право есть государственная воля господствующего класса, выраженная в совокупности норм, которые охраняются государством как классовый регулятор общественных отношений.

Приведенное определение основано на тех же посылках, что и общее определение понятия права, данное в 1938 году, которое гласит: «Право есть совокупность правил поведения, выражающих волю господствующего класса, установленных в законодательном порядке, а также обычаев и правил общежития, санкционированных государственной властью, применение которых обеспечивается принудительной силой государства в целях охраны, закрепления и развития отношений и порядков, выгодных и угодных господствующему классу» [17]. Вместе с тем эти определения рядом моментов отличаются друг от друга.

Во-первых, по соображениям, изложенным выше, мы пользуемся понятием нормы, а не понятием правила поведения. К тому же в нашем определении на первое место поставлена не норма, а воля господствующего класса. Этим обстоятельством нормативная природа права ни в какой мере не умаляется. В данном случае подчеркивается лишь тот очень важный момент, что

Иоффе О. С., Шаргородский М. Д. Вопросы теории права. – М.: Юр. Литература. – 1961. С. 59

государственная воля господствующего класса составляет сущность права, тогда как нормы служат выражению этой сущности. Не следует забывать, что право характеризуется Марксом и Энгельсом как воля господствующего класса, возведенная в закон, а не как законы, выражающие волю господствующего класса.

Во-вторых, в нашем определении нет упоминания о том, что нормы могут либо устанавливаться государством, либо санкционироваться им, а понятие государственного принуждения заменено более широким понятием государственной охраны. Первый момент относится к вопросу о формировании права, а не к его понятию. Неразрывная связь права с государством получает достаточно четкое выражение в указании на то, что в праве воплощается государственная воля господствующего класса. Понятие государственного принуждения заменено нами понятием государственной охраны потому, что речь идет о формулировании общего определения, способного охватить все исторические типы права, между тем как понятие принуждения не предусматривает всех возможных jviep охраны правовых норм. Оно не предусматривает, в частности, таких специфических мер, которыми обеспечивается соблюдение норм социалистического права [18].

В-третьих, широко распространенные в советской юридической литературе определения не выявляют роли права как регулятора общественных отношений и переносят центр тяжести на то, что право применяется в целях охраны, закрепления и развития отношений и порядков, выгодных и угодных господствующему классу. Эта целевая установка права отмечена и в нашем определении, в котором право рассматривается не просто как регулятор, а как классовый регулятор общественных отношений, обеспечивающий, следовательно, их развитие в направлении, угодном и выгодном господствующему классу. Но такая цель достигается правом именно благодаря тому, что оно является регулятором общественных отношений.

Иоффе О. С., Шаргородский М. Д. Вопросы теории права. – М.: Юр. Литература. – 1961. С. 60

Подавляющее большинство авторов, высказывавшихся в последние годы по вопросу о понятии права, один из недостатков традиционного определения усматривают в том, что в нем отсутствует указание на предопределяемость воли господствующего класса материальными условиями жизни этого класса, и предлагают включить в существующее определение соответствующее дополнение.

Принципиальных возражений против принятия такого предложения, конечно, быть не может. Действительно, воля класса, в том числе и класса господствующего, определяется материальными условиями его жизни. Но дело в том, что это относится ко всякой воле, а не только к той воле господствующего класса, которая получает выражение в нормах права. Какой-либо другой воли вообще не бывает. Поэтому, когда в советской юридической науке, прочно стоящей на позициях марксизма-ленинизма, говорится о воле класса, то само собою разумеется, что последней присущи все качества, характеризующие эту волю, в том числе и такое важнейшее качество, как ее зависимость от материальных условий жизни данного класса. Вот почему нам представляется, что в общем определении права можно обойтись и без специальных разъяснений относительно факторов, формирующих государственную классовую волю, которая образует сущность права.

Исходя из этого, право и рассматривается нами как государственная .воля господствующего класса, выраженная в совокупности охраняемых государством норм, которые выполняют функцию классового регулятора общественных отношений.

II

Общее определение понятия права, если оно правильно сформулировано, имеет ту несомненную теоретическую и практическую ценность, что оно ориентирует на главные и решающие признаки, характерные для права вообще и отличающие право от других, смежных, неправовых общественных явлений. Однако научное исследование права, даже в самых абстрактных формах его выражения, не может ограничиться одним лишь общим определением понятия права. Отдельные исторические типы права обладают не только общими, но и

Иоффе О. С., Шаргородский М. Д. Вопросы теории права. – М.: Юр. Литература. – 1961. С. 61

существенно различными чертами. Такие специфические моменты, свойственные тому или иному историческому типу права, не могут в общем определении получить свое непосредственное отражение. Но в то же время общее определение должно строиться на таких началах, которые обязательно предполагают при формулировании частных определений, относящихся к отдельным историческим типам права, выявление в первую очередь этих специфических моментов. В этом и заключается соподчинение частных и общих научных понятий.

Следует, кроме того, иметь в виду, что научное понятие – как общее, так и частное – всегда содержит r себе те или иные обобщающие выводы. В этом смысле самый термин «частное понятие» – категория относительная. Одно и то же понятие может рассматриваться как общее по отношению к подчиненным ему определениям и как частное по отношению к тому более широкому обобщению, на котором оно основывается. Так, например, понятие эксплуататорского права является частным по отношению к понятию права вообще и общим по отношению к понятию того или иного типа эксплуататорского права (рабовладельческого, феодального, буржуазного). Здесь уже соотношение перечисленных видов понятий выступает как соотношение общего (понятие права), частного (понятие эксплуататорского права) и особенного (например, понятие буржуазного права). Наряду с этим, частные понятия, а также понятия особенного могут быть противоположными друг другу и одновременно строиться на базе одного и того же общего понятия. Так, социалистическое и эксплуататорское право охватываются общим понятием права, отражая вместе с тем диаметрально противоположные классовые явления.

Отмеченное соотношение между общими и частными понятиями необходимо строго учитывать в научном исследовании. Оно обязывает вслед за раскрытием понятия права вообще подвергнуть анализу сущность отдельных исторических типов права, выявить специфические качества права социалистического общества и его коренную противоположность эксплуататорскому праву.

В противоположность этому буржуазная юридическая наука, отрицающая классовую природу и историче-

Иоффе О. С., Шаргородский М. Д. Вопросы теории права. – М.: Юр. Литература. – 1961. С. 62

скую обусловленность права, ограничивается лишь общими, абстрактными понятиями, рассматривая вопрос о праве как таковом, о праве вообще. Если она и обращается к анализу частного (особенного), то только в применении к отдельным странам, а не к данному классовому типу государства, или в применении к отдельным периодам развития той или иной страны, а не к определенной социально-экономической формации. В этом отношении современная буржуазная юриспруденция ничем не отличается от буржуазной юридической науки периода ее возникновения. Однако самая сущность права нередко трактуется современными буржуазными авторами отлично от того, как этот вопрос решался в буржуазной юридической литературе XVIII– XIX вв.

Идея отрыва права от государства, имевшая широкое распространение и ранее, с особой настойчивостью пропагандируется в настоящее время. Так, Райсдорф, усматривающий специфику права в том, что оно опирается не на каузальность и целенаправленность, а на начало соответствия определенных правил тому или иному жизненному случаю, связывает возникновение права с любой ситуацией, в которой два лица признаются долженствующими совершить то, что предписывается третьим лицом. С его точки зрения, отец семейства или избранный сторонами арбитр так же в состоянии творить право, как и государство [19]. Благодаря такой концепции неизбежным становится вывод, что например, «формулярное право», творимое капиталистическими монополиями, столь же обязательно и имеет такую же юридическую силу, как и право, исходящее от государства.

К отрицанию связи права с государством присоединяется теперь отрицание того обстоятельства, что его осуществление основано на мерах принуждения. Еще Эрлих в книге, опубликованной в 1913 году, писал, что «порядок в человеческом обществе покоится на том факте, что обязанности вообще должны исполняться, а вовсе не на том, что они защищаются исками» [20].

Иоффе О. С., Шаргородский М. Д. Вопросы теории права. – М.: Юр. Литература. – 1961. С. 63

Одновременно с этим Эрлих выступает и против воззрения на право как на такие нормы, которые адресованы ко всем и содержат в себе общие правила поведения людей. Для него право – это правила, которые адресованы только судьям и другим должностным лицам. Он говорит: «Сообразно определению, которое господствует в науке..., право есть правило человеческого поведения. Но правило поведения людей и правило, на основе которого судья решает дело, могут быть совершенно разными, ибо очевидно, что люди не всегда ведут себя в соответствии с теми же самыми правилами, которые применяются для решения их дел» [21]. И дальше делается вывод, что право – это «правило поведения, но только правило для небольшой части народа, для должностных лиц, призванных применять право, а не для широкого общего класса» [22]. Рассматривая право в таком понимании, Эрлих умозаключает, что судьи руководствуются предписанными для них правилами, но они не могут Исходить только из указанных правил и потому выносят решения, которые оказывают самостоятельное воздействие на поведение людей и приобретают тем самым силу права.

Итак, критика отношения к праву как к общим правилам поведения принудительного характера завершилась у Эрлиха отрицанием нормативной природы права, сведением права к действиям должностных лиц. Именно этот тезис Эрлиха и других выразителей «идей» школы свободного права, «освобождающий» судей от связанности законом и оправдывающий судейский произвол, был впоследствии подхвачен новейшей буржуазной юриспруденцией в лице тех ее представителей, которые именуют себя сторонниками реалистического направления в правовой науке.

«Реалисты» выступают против так называемой классической буржуазной юриспруденции главным образом потому, что последняя рассматривала право как «общие нормы» или как «общую волю». При этом, по мнению одних авторов, классическая юриспруденция ошибочна не только с современной точки зрения, но и для периода ее возникновения и развития. «Когда кто-либо говорит,

Иоффе О. С., Шаргородский М. Д. Вопросы теории права. – М.: Юр. Литература. – 1961. С. 64

что несправедливое право не есть право, что изданный закон не является правом, если он не выражает воли большинства, – пишет М. Коген, имея в виду сторонников взглядов, которые были распространены в XVIII– XIX вв., – он совершает насилие над словами для того, чтобы уйти от проблемы...» [23].

По мнению других авторов, классические определения права, бывшие рациональными для своего времени, утратили смысл в новых условиях, которым они более не соответствуют. Видный американский юрист, представитель так называемой гарвардской школы Р. Паунд заявляет: «Возможности аналитического и классического развития исторического материала в основном исчерпаны. В то время, как юристы занимались своим делом, был построен новый социальный порядок, который предъявляет новые требования и оказывает новое воздействие на правопорядок с его многочисленными неудовлетворенными желаниями. Мы снова должны скорее строить, чем просто улучшать; мы должны скорее создавать, чем просто упорядочивать, систематизировать и логически примирять частности» [24].

Какой же «новый социальный порядок» имеет в виду Паунд и почему этот порядок обусловливает потребности в упразднении старого и создании нового права? Все дело оказывается в том, что развитие техники устранило свободу в былом понимании этого слова и что о праве нельзя уже теперь говорить как об условии свободы индивида. На первый план выступает отныне не свобода индивида, а «социальное желание». Поэтому Паунд и полагает, что в исследовании права надлежит ориентироваться не на свободу, волю и тому подобные анахронизмы, а на его рассмотрение как «социального установления для удовлетворения социальных желаний» [25].

Далее утверждается, что «социальные желания» для своего удовлетворения требуют средств, которые не могут быть заранее предусмотрены в юридической норме, так как они зависят от конкретной ситуации и от цели, достигаемой для удовлетворения соответствую-

Иоффе О. С., Шаргородский М. Д. Вопросы теории права. – М.: Юр. Литература. – 1961. С. 65

щего желания. Такую ситуацию выявить и должным образом оценить может только суд, а не законодатель. В этом отношении выводы Паунда полностью совпадают с выводами «реалиста» Когена, который предлагает считать правом то, чем «занимаются судьи, адвокаты и юридические заведения, т.е. правила поведения, определяемые судом» [26]. Совокупность законов, зафиксированных на бумаге, не может быть признана правом, заявляют американские «реалисты», право – это фактический образ действий правительства, должностных лиц и т.п. [27].

Таким образом, начав с отрицания свободы воли, подавляемой развитием техники, отвергнув значение права как условия свободы индивидов, «реалисты» под предлогом, что право должно служить удовлетворению социальных желаний, по сути дела пропагандирует полное бесправие и произвол. Заканчивают же они тем, что предлагают отказаться от такой формы выражения права, как писаный закон, и перейти к ничем не ограниченному судейскому усмотрению. Ясно, что при подобном подходе к сущности права оно не только перестает быть «условием свободы индивида», но и становится условием и средством подавления индивидуальной свободы. Нет поэтому ничего удивительного в том, что «реалистическая» концепция получила весьма широкое распространение в современной буржуазной юриспруденции. Не нуждается также в специальном объяснении и тот факт, что наиболее благоприятной почвой для распространения подобного «реализма» оказались Соединенные Штаты Америки.

Наряду и параллельно с «реализмом» менее широкое, но все же известное распространение в современной буржуазной юридической литературе имеют концепции нормативизма, представленные в работах Кельзена и различных его последователей.

Нормативисты исходят из того, что право представляет собою совокупность норм, связанных друг с другом системой иерархической зависимости. Низшая норма подчинена высшей норме. Если двигаться по «ступенча-

Иоффе О. С., Шаргородский М. Д. Вопросы теории права. – М.: Юр. Литература. – 1961. С. 66

тому» расположению норм, то придем к высшей или к «оригинативной» норме, определяющей содержание всего действующего права. При этом высшая норма отнюдь не обязательно должна быть зафиксирована в каком-либо писаном законе. Она представляет собою чисто логическое предположение, и заключенное в ней правило, по утверждению нормативистов, гласит: «Поступайте так, как приказывает правовой порядок, кем бы такой порядок ни был установлен и какие бы предписания в нем ни содержались» [28]. Такая всеобщая или фундаментальная норма обосновывает как конституцию в юридическом значении этого слова, так и все другие юридические нормы, которые на ней покоятся. На первый взгляд может показаться, что между нормативизмом и «реализмом» имеются коренные различия, что в противоположность «реализму» нормативизм проповедует строгое соблюдение законности хотя бы в буржуазном ее понимании. Однако при ближайшем рассмотрении выясняется, что нормативизм обеспечивает такие же практические результаты, как и другие приводившиеся ранее концепции, в которых он подвергается критике. Действительно, в условиях империализма беззаконие и произвол проявляются не только в обходе и несоблюдении ранее изданных законов, но и в издании противоречащих основным законам государства новых законов. Такие законы всегда найдут оправдание в теории нормативизма, так как и они могут быть обоснованы «высшей нормой», требующей подчинения всем без исключения нормативным предписаниям. Не следует упускать из виду и того весьма существенного обстоятельства, что в системе «иерархии норм», о которой говорят нормативисты, определенное место отводится актам должностных лиц, тоже объявляемым правовыми нормами. В этом смысле нормативисты как бы смыкаются с «реалистами». Сохраняющееся между ними различие состоит только в том, что для «реалистов» фактический образ действий должностных лиц есть единственно реальное право, тогда как нормативисты рассматривают его лишь как одну из ступеней «иерархии норм», но притом такой иерархии, которая оправдывает и требует подчинения любому произволу.

Иоффе О. С., Шаргородский М. Д. Вопросы теории права. – М.: Юр. Литература. – 1961. С. 67

Особые усилия реакционные буржуазные юристы всех мастей и направлений устремляют на то, чтобы всячески приукрасить действующее буржуазное право, создать вокруг него ореол непогрешимости и тем самым «обосновать» необходимость строжайшего повиновения ему. Среди разнообразных приемов, используемых в этих целях, прибегают и к такому примитивному и отнюдь не новому приему, как нравственное оправдание действующего буржуазного права, объявляемого одной из специфических разновидностей нравственности. «Правило морали, – говорил еще Жени, – становится правовой нормой благодаря более энергичному повелению и внешней санкции, необходимой для достижения цели» [29]. Ему вторит Рипер, по мнению которого моральное правило превращается в правило правовое благодаря его уточнению в процессе чисто технической обработки [30]. С еще большей настойчивостью ту же идею проводит Гурвич, рассматривающий право как «логизацию» моральных идеалов, основанную на принципах общности, стабильности .и типичности [31]. По мнению же Моргентау, единственное различие между моралью и правом заключается в том, что мораль автономна – она порождается внутренним самосознанием, а право гете-рономно и возникает в результате внешнего установления его правил. Во всем остальном мораль и право абсолютно тождественны [32].

Если к этому добавить, что буржуазные юристы с давних времен, особенно со времен Дюги, всяческими способами протаскивают идею «гармонии интересов» при капитализме, якобы закрепляемой в буржуазном праве, то станет в достаточной степени очевидным, что разнообразные и многочисленные юридические концепции, распространяемые в капиталистических странах, при их безусловно антинаучном характере преследуют вполне определенные по своему классовому содержанию практические цели. Тщательная маскировка антагонизмов, разъедающих капиталистическое общество, под-

Иоффе О. С., Шаргородский М. Д. Вопросы теории права. – М.: Юр. Литература. – 1961. С. 68

мена классовой борьбы россказнями о «социальной солидарности», пропаганда «священности» и «неприкосновенности» действующего права при одновременном оправдании легального и судебного произвола – таковы задачи, на службу которым поставлено в наши дни учение реакционных буржуазных юристов о праве и его сущности.

[1] См. К. Маркс и Ф. Энгельс, Манифест Коммунистической партии, Госполитиздат, 1958, стр. 55.

[2] См. К. Маркс и Ф. Энгельс, Манифест Коммунистической партии, Госполитиздат, 1958, стр. 55.

[3] Н.Г. Александров, Сущность права, M, 1950, стр. 27. Там же.

[4] Н.Г. Александров, Сущность права, М., 1950, стр. 28.

[5] Н.Г. Александров, Сущность права, М., 1950, стр. 28.

[6] А. И. Денисов, Теория государства и права, Юриздат, 1948, стр. 293–294.

[7] Вместе с тем некоторые авторы разделяют тот взгляд, что воля составляет сущность, а норма – форму права. Такова, например, позиция И. Е. Фарбера (см. И. Е. Фарбер, О сущности права, Саратов, 1959, стр. 45). Тот же автор правильно отмечает, что в определении права речь должна идти не просто о воле господствующего класса, а о его государственной воле (см. там же, стр. 32 и сл.).

[8] Н.Г. Александров, К критике пережитков буржуазной идеологии в определении права «Советское государство и право», 1948 г № 10, стр. 48.

[9] См. «Труды первой научной сессии ВИЮН», М., 1940, стр. 15–16, 61, 79. См. также П. Н. Галанза, Об определении советского социалистического права, «Советское государство и право» 1951 г. № 10, стр. 30–31.

[10] В.И. Ленин, Соч, т. 25, стр. 442.

[11] «Труды первой научной сессии ВИЮН», М., 1940, стр. 9.

[12] В.И. Ленин, Соч, т. 25, стр. 439.

[13] П.И. Стучка, 13 лет борьбы за революционно-марксистскую теорию права, М., 1930, стр. 44.

[14] А.К. Стальгевич, К вопросу о понятии права, «Советское государство и право» 1948 г. № 7, стр. 50 и ел. См. также критику его позиции в статье Н.Г. Александрова «К критике пережитков буржуазной идеологии в определении права», «Советское государство и право» 1948 г. № 10, стр. 44 и сл.

[15] См. А.А. Пионтковский, Некоторые вопросы общей теории государства и права, «Советское государство и право» 1956 г. № 1, стр. 17–20.

[16] И.Е. Фарбер, К вопросу о понятии права, «Советское государство и право» 1957 г. № 1, стр. 38–39. См. его же, «О сущности права», 1959, Саратов, стр. 49–51.

[17] А.Я. Вышинский, Основные задачи науки советского социалистического права, «Материалы I совещания научных работников поава», М., 1938, стр. 183. Многочисленные определения понятия права, появившиеся впоследствии в нашей литературе, представляли собою лишь вариации данного определения. См., в частности, опрепечения М. Я. Рапопорта («Труды первой научной сессии ВИЮН», М., 1940, стр. 63), С. А. Голунского и М.С. Строговича («Теория государства и права», М. 1940, стр. 152–153), учебника по теории государства и права 1949 года (стр. 113) и учебного пособия по теории государства и права 1955 года (стр.70).

[18] Необходимость замены в общем определении права критерия государственного принуждения указанием на государственную охрану отстаивает И.Е. Фарбер, хотя и по несколько иным соображениям (см. И. Е. Фарбер, О сущности права, Саратов, 1959. стр, 61).

[19] К . Reisdorf, Grundlegung der Rechtswissenschaft. Berlin. 1930, S. 90.

[20] E. Ehrlich, Grundlegung der Soziologie des Rechts, Leipzig, 1913, S. 17.

[21] E. Ehrlich, Grundlegung der Soziologie des Rechts, Leipzig 1913, S. 7.

[22] Ibid., S. 8

[23] M. R. С ohen, Reason and Law, New-York, 1950, p. 67.

[24] R. Pound, An Introduction to the philosophie of Law, New. Haven, 1954, pp. 23–24.

[25] Ibid., p. 47.

[26] M R Cohen, op. cit., p. 68.

[27] My philosophie of Law, Credos of sixteen American scolars, Boston, 1941, pp. 77, 135.

[28] Н . Кеlsen, Allgemeine Staatslehre, Berlin, 1925, S. 99.

[29] F. Gen у , Science et technique en droit positif, Paris, 1924, II, p. 361.

[30] Ri pert, La regrave;gle morale dans les obligations civils, Paris, 1927, p. 11.

[31] G. Guгvitch, L'ideacute;e du droit social, Paris, 1932, p. 103.

[32] H . Morgenthaw, La reacute;aliteacute; des normes, Paris, 1934, p, 50.