§ 4. ФОРМЫ ВИНЫ

I.'Действующее советское уголовное законодатель­ство различает две основные формы вины в совершении преступлений: умысел и неосторожность (ст. ст. 8 и 9 Основ уголовного законодательства, ст. ст. 8 и 9 УК РСФСР), каждая из которых, в свою очередь, под­разделяется на два вида: умысел — на п р я м о й и к о с -венный (эвентуальный); неосторожность — на само­надеянность и небрежность.

Практическое значение деления вины на формы состоит в том, что при их помощи законодатель и право­судие дифференцируют все преступления, выделяя среди них более тяжкие и менее тяжкие, а также отграничи­вают виновные правонарушения от невиновных деяний. Различные формы вины отражают разное психическое отношение субъекта к совершенному преступлению, что важно для решения вопроса о его индивидуальной от­ветственности. Понятие вины вообще практически бес­смысленно без выделения ее формы. Уголовный закон не ограничивается общими указаниями о формах вины, а раскрывает содержание каждой из них.

II. Преступление признается совершенным с прямым умыслом (dolus directus), когда субъект сознавал об­щественно опасный характер своего действия или без­действия, предвидел его общественно опасные последст­вия и желал их наступления (ст. 8 УК РСФСР). Таким образом, прямой умысел характеризуется тремя призна­ками: 1) сознанием общественной опасности деяния, 2) предвидением общественно опасных последствий этого деяния, 3) желанием наступления предвидимых послед­ствий. Первые два признака отражают процессы, проис­ходящие в сфере сознания, третий — волевой фактор.13

13 Другого мнения придерживается Г. 3. Анашкин. Сознание общественно опасного характера деяния и предвидение его общест­венно опасных последствий он рассматривает как волевые моменты (см.: Г. 3, Анашкин. О формах умысла при посягательствах на безопасность СССР.  «Советское государство и право»,  1964, № 5,

412

Значение всех трех признаков для уголовной ответствен­ности равноценно. Признание действия совершенным с прямым умыслом возможно только при наличии всех трех признаков.

Ранее действовавшее законодательство не связывало признание прямого умысла с осознанием общественной опасности деяния. Новое законодательство изменило это положение. Сознание общественной опасности деяния имеется тогда, когда лицо, совершая его, понимает его вредность для социалистических общественных отноше­ний. Такое понимание, адекватное характеру своих по­ступков, как правило, присуще всем, за исключением невменяемых. Например, общественную опасность таких действий, как присвоение чужого имущества, осознает каждый человек. Но возможны и такие действия, общественной опасности которых некоторые лица не осознают.14 Например, весовщица товарного двора погрузила два вагона моркови не в таре, а «на­валом», поэтому морковь пришла в негодность. Возник вопрос об ответственности весовщицы. При расследова­нии дела было установлено, что погрузка «навалом» раньше считалась нормальной и широко практикова­лась. Следовательно, весовщица не сознавала общест­венной опасности своих действий.

Таким образом, сознание общественной опасности деяния (как действия, так и бездействия) предопределяется чисто субъективными качествами че­ловека: жизненным опытом, образованием, эрудицией, общей культурой и т. д.

Сознание общественной опасности деянии не следует смешивать.с сознанием противоправности деяний. По этому вопросу в советской юридической литературе нет единства взглядов. Некоторые ученые включают в по­нятие вины, кроме сознания общественной опасности деяния,   также   сознание   его   противоправности,15   что

стр. 81). С этим мнением согласиться нельзя, потому что психологи рассматривают   интеллект   и   волю   как  самостоятельные  категории.

14            Такого     же    мнения    придерживается    и    Б. С. Никифоров

(см.: Б. С. Никифоров. Об умысле по действующему уголовному

законодательству.   «Советское   государство   и   право»,   1965, № 6,

стр. 31).

15            См., например: А. А.  П и о н т к о в с к и й. Учение о преступ­

лении по советскому уголовному праву, стр. 350; Н. С. Стручков.

Установление  судом   субъективной   стороны   состава   преступления.

413

неверно. Противоправность есть юридическое выражение общественной опасности. Поэтому всякое противоправ­ное деяние (в советском праве) общественно опасно, но не каждое общественно опасное деяние является обяза­тельно противоправным. Осознание противоправности не имеет значения для признания прямого умысла, так как закон не включает сознания противоправности в фор­мулу умысла  (ст. 8 УК РСФСР).

Те авторы,которые признают сознание противоправ­ности обязательным признаком умысла, выдвигают в ка­честве самостоятельного вопроса так называемую пра­вовую неосторожность. 16 Под последней они понимают случаи умышленного совершения деяния при обстоя­тельствах, когда лицо не сознавало противоправности деяния, но должно было ее сознавать. В качестве при­мера приводится умерщвление врачом тяжелобольных путем дачи яда, причем врач делает это сознательно, полагая, что так делать можно. Подобные преступления, по их мнению, следует квалифицировать как неосторож­ные. 17 Вряд ли такой подход является правильным, ибо в результате его происходит подмена одного понятия другим: сознания общественной опасности деяния соз­нанием противоправности деяния, чего делать нельзя. В приведенном примере вопрос может быть поставлен проще: является ли отравление тяжелобольного по лю­бым мотивам общественно полезным или даже безраз­личным деянием либо нет?

Исходя из -сложившейся в социалистическом обще­стве нравственности, ответ на поставленный вопрос может быть только отрицательным, т. е. такое явление признается объективно общественно опасным. Следова­тельно, и в этом случае вопрос о сознании противоправ­ности не приобретает самостоятельного значения. При­веденный случай должен разрешаться по общим прави-

«Советская юстиция», 1963, № 20, стр. 11; Б. А. К у р и н о в. Поня­тие неосторожности в Основах уголовного законодательства Союза ССР и союзных республик 1958 г. Вестник МГУ, 1960, № 3, стр.  19.

16            См.: А. А. П и о н т к о в с к и й. Учение о преступлении по со

ветскому уголовному праву, стр. 356; В. Ф. К и р и ч с н к о. Значение

ошибки по советскому уголовному праву. M., Изд. АН СССР, 1952,

стр.31.

17            Иного мнения придерживается В. Г. Макашвилн. Он полагает,

что   в   указанных    случаях   налицо    умышленное    убийство    (см.:

В.   Г,   М а каш вил и    Уголовная   ответственность   за   неосторож­

ность. М, Госюриздат, 1957, сгр. 181).

414

лам о юридической ошибке.18 Таким образом, так называемая правовая неосторожность не представляет собой какого-либо специфического института.

Вторым признаком прямого умысла является пред­видение общественно опасных последст-в и й своих действий. Оно должно охватывать общий характер последствий, равно как и общий характер при­чинной связи между действием и последствием. Вместе с тем это — предвидение фактических обстоятельств, свойственных данному конкретному составу преступле­ния. Например, лицо, стреляющее из пистолета в чело­века, предвидит наступление смертельного исхода от ра­нения, но не обязательно предвидит, что смерть насту­пит мгновенно, а не через час после ранения.

При совершении преступления с прямым умыслом человек предвидит только реальную, непосредственную опасность последствий. Предвидение отдаленной опасно­сти остается за пределами его умысла. Так, сталкивая с моста в реку человека, не умеющего плавать, винов­ный сознает реальную опасность его гибели, и потому предвидение смерти характеризует его действие как со­вершенное с прямым умыслом. Однако если человек, умеющий плавать, направлен кем-то вброд через реку с расчетом, что он попадет на глубокое место и утонет, то в данном случае предвидится лишь отдаленная воз­можность последствия. Поэтому такие действия не могут быть признаны совершенными с прямым умыслом.

Третий признак — желание наступления оп­ределенных последствий — характеризует со­стояние воли лица.

Подчеркивая значение и роль волевого фактора, сле­дует вместе с тем иметь в виду, что сознание и воля — это категории, не противостоящие друг другу. Они су­ществуют в тесном взаимодействии. «Нельзя представ­лять себе, что человек является, с одной стороны, мысля­щим, и с другой, волящим, что у него в одном кармане мышление, а в другом воля, ибо это было бы пустым представлением. Различие между мышлением и волей есть лишь различие между теоретическим и практиче­ским отношением».19

18            Более подробно см. об этом гтр. 450.

19            Гегель. Соч., т. VII. М. — Л., 1934, стр. 32—33.

415

В волевом акте действию в большей или меньшей

мере предшествует определенный мыслительный про­

цесс, который включает такие этапы, как осознание

побуждений, учет последствий действия, принятие реше­

ния, зарождение намерений реализовать решение, пла­

нирование реализации решения. Таким образом, жела­

ние не появляется внезапно, оно проходит определенную

эволюцию. Его началом является осознание цели, на

которую направлено стремление человека. Завершение

же такого осознания и есть не что иное, как желание.

При этом причины появления того или иного желания

не имеют значения для признания прямого умысла. Так,

например, Родионов, Шевчук и др., находясь в квартире

Сикорской, распивали спиртные напитки. Между Родио­

новым и Шевчуком возник спор, перешедший в драку,

во время которой Родионов ударил Шевчука ножом в           \

левую половину грудной клетки, а затем еще два раза — под левую лопатку и в поясницу.

Военный трибунал усмотрел в действиях Родионова умысел на убийство Шевчука. Адвокат в кассационной жалобе утверждал, что у Родионова не было прямого умысла на убийство, так как нанесенное ножом ранение в область сердца не требовало значительного усилия при драке, и Шевчук остался жив. Военная коллегия Верховного Суда СССР не согласилась с доводами адвоката и в определении по этому делу указала: «Ро­дионов трижды наносил удары ножом Шевчуку в жиз­ненно важные органы и только вмешательство Запева-лова, который схватил Родионова и повалил его на кро­вать, помешало ему продолжить свои преступные действия. Жизнь Шевчука была спасена лишь благодаря срочной хирургической операции на сердце.

Орудие преступления, характер ранений и обстоя­тельства, при которых они были причинены, свидетель­ствуют о том, что Родионов не только предвидел воз­можность наступления смерти Шевчука, но и желал этого».20 Следовательно, Военная коллегия признала, что Родионов совершил преступление с прямым умыс­лом.

Содержание умысла не исчерпывается только осоз­нанием последствий. Там, где элементами состава счи­таются  различные отягчающие обстоятельства,   напри-

20 Бюллетень Верховного Суда СССР, 1963, № 5, стр. 30—31, 416

мсп способ совершения преступления, для признания прямого умысла нужцо установить факт сознания и же­лания использовать именно эти отягчающие обстоятель­ства. Отсутствие такого умысла лишает права инкри­минировать эти обстоятельства преступнику .^ Так, напри­мер, Агаев был признан виновным в особо жестоком убийстве из ревности своего соседа Рзаева. Особую же­стокость суд усмотрел в том, что, выстрелив в Рзаева с близкого расстояния, Агаев «нанес ему значительные повреждения, раздробил челюсть и зубы, нос и другие части лица». Пленум Верховного Суда СССР разъяс­нил, что «суд исходил только из характера поврежде­ний, нанесенных потерпевшему, не учитывая при этом содержание умысла обвиняемого...

По смыслу закона признак особой жестокости как квалифицирующего обстоятельства при умышленном убийстве связывается не только со способом убийства, но и с другими обстоятельствами, свидетельствующими о том, что виновный действовал с умыслом, направлен­ным на совершение преступления с особой жестокостью. Между тем каких-либо данных, которые бы подтверж­дали, что Агаев перед убийством или в момент его заве­домо стремился причинить особые мучения или страда­ния потерпевшему, в деле не имеется».21 Следовательно, в действиях Агаева отсутствует сознание этого отягча­ющего обстоятельства.

Таким образом, для признания вины в форме пря­мого умысла нужно установить, что сознанием преступ­ника охватывались все элементы состава, описанные в законе.

III. Преступление считается совершенным с косвен­ным умыслом, (dolus indirectus, dolus eventualis), когда лицо, его совершившее, сознавало общественно опасный характер своего действия или бездействия, предвидело его общественно опасные последствия и сознательно до­пускало их наступление  (ст. 8 УК РСФСР).

Косвенный умысел сходен с прямым по интеллекту­альному признаку: как при прямом, так и при косвен­ном умысле субъект сознает общественную опасность деяния и предвидит общественно опасный характер его последствий. Эти два вида умысла различаются по во­левому признаку, поскольку при прямом умысле субъ-

21 Бюллетень Верховного Суда СССР, 1962, № 2, стр. 38.

14    Зак. 1452        417

ект желает наступления последствии, а при косвенном не желает, но сознательно допускает вероятность их насту­пления. Следовательно, при косвенном умысле воля лица занимает не активную, а пассивную позицию по отно­шению к последствиям. Поэтому, как правило, престу­пления с косвенным умыслом менее опасны, чем пре­ступления с прямым умыслом. Но из этого правила мо­гут быть и исключения.

Волевой признак косвенного умысла, определенный в законе как сознательное допущение наступления послед­ствий, в уголовно-правовой литературе и в судебной практике характеризуется еще и как безразличное отношение к наступлению последствий деяния 22. Иначе говоря, эти два понятия в литературе иногда отождест­вляются. Против такого отождествления выступает В. Г. Макашвили, полагающий, что оно ведет к сужению сферы эвентуального умысла.23

Сопоставление этих двух видов волевого отношения позволяет прийти к выводу, что отождествление их с точки зрения психологии неточно. Вернее полагать, что они представляют собой различные оттенки одного ито­го же психического процесса, но первый из них шире второго, вследствие чего второй является как бы част­ным случаем первого.; По своему содержанию созна­тельное допущение наступления последствий представ­ляет собой такой ход мышления, во время которого лицо хотя и не желает появления тех или иных изменений в объективном мире, тем не менее1 готово принять эти из­менения. )Так, например, Ачинцев, будучи в нетрезвом состоянии, встретил на железнодорожных путях Рома­нову и, желая ее остановить, произвел в ее направлении из хулиганских побуждений несколько выстрелов из ав­томата. Романова была ранена в живот и руку. Оцени­вая обстоятельства дела, Военная коллегия Верховного Суда СССР признала, что, стреляя в сторону Романо­вой, Ачинцев не желал причинить ей смерть или тяжкие телесные повреждения, хотя сознательно и допускал их

22            См., например: Н. И. Загородников.  Преступления про­

тив жизни по советскому  уголовному праву. М.,  Госюриздат   1961

стр. 70.

23            См.:  В.  Г. Макашвили.  Волевой  и  интеллектуальный эле­

менты    умысла.    «Советское   государство   и    право»,    1966    N° 7

стр. 108—109.

418

наступление. Поэтому действия Ачинцева были совер­шены не с прямым, а с косвенным умыслом.24

Недостаточно четкая формулировка умысла в законе порождает сомнение в возможности умышленного совер­шения так называемых формальных преступлений, ко­торые признаются оконченными в момент совершения деяния и не включают в себя каких-либо последствий. Совершая так называемое формальное преступление, субъект сознает, что деяние не повлечет последствий. Таким образом, он не желает и не может желать насту­пления последствий.25

Воля субъекта в этих случаях направлена на само деяние. Это значит, что он желает лишь совершения деяния./Таким образом, волевой момент при соверше­нии формальных преступлений с прямым умыслом ока­зывается перемещенным с последствий на деяние. Иначе обстоит дело с косвенным умыслом. Формальные пое-ступления не могут быть совершены с косвенным умыс­лом, так как субъект, сознавая, что преступление выра­жается лишь в совершении деяния, не влекущего определенных последствий, не может проявить и безразличного отношения к этим последствиям.-Перене­сение же волевого момента с последствия на деяние, как при прямом умысле, также невозможно ввиду их ка­чественного различия, поскольку наступления последст­вий лицо не желает, а совершения деяния не желать не может.

Кроме двух рассмотренных вариантов отношения к последствиям своих действий (желания их или сознатель­ного допущения), возможен и третий вариант, когда субъект не желает наступления последствий, но в то же время понимает неизбежность их наступления. Так, на­пример, организуя взрыв моста, диверсант не желает ги­бели людей, но сознает неизбежность наступления и этих последствий. Закон не содержит никаких указаний об отнесении осознания неизбежности последствий к той или другой форме умысла. В теории же уголовного пра­ва    и    в практике сознание неизбежности    последствий

24            См.: «Судебная практика Верховного Суда СССР», I960, № 5,

стр. 37.

25            Более подробно по этому вопросу см. стр. 415,

14'           419

рассматривается как разновидность прямого умысла.2" Такое решение объясняется тем, что между желанием последствий и пониманием неизбежности их наступления по существу нет серьезного различия. Во всяком случае, лицо, сознающее неизбежность наступления последст­вий и, несмотря на это, совершающее свои действия, пси­хологически намного ближе к желанию таких последст­вий, чем к сознательному их допущению.

Целесообразность деления умысла на прямой и эвен­туальный оспаривают некоторые советские ученые. По мнению М. А. Чельцова, понятие косвенного умысла не­жизненно и ненужно. Взамен косвенного умысла он предлагал создать новую форму вины — «заведомость», которая должна объединить в себе косвенный умысел и самонадеянность.27 Соображения М. А. Чельцова пред­ставляются неубедительными. Реальность существова­ния косвенного умысла доказана анализом характера мышления. Объединение же косвенного умысла с само­надеянностью ведет к принижению вообще института вины, поскольку оно будет препятствовать строгой ди­фференциации различного волевого отношения преступ­ника к общественно опасным последствиям содеянного,

IV. Кроме рассмотренных форм, уголовный закон не знает каких-либо других форм умысла. Однако теория уголовного права различает еще и другие разновидности умысла, а практика встречается с ними при расследо­вании ряда конкретных преступлений.

Умысел может быть подразделен по моменту его фор­мирования на заранее обдуманный (dolus praemeditatus) и внезапно возникший и реализованный (dolus repenti-nus).KaK правило, квалификация преступления не зави-. сит от времени сформирования у преступника умысла. Однако в нашем законодательстве имеется несколько со-

26            Иного мнения придерживается Б. С. Утевский, который отно­

сит  сознание  неизбежности  наступления  последствий к косвенному

умыслу  (см.: Б. С. Утевский. Вина в советском уголовном праве,

стр. 255). С ним солидаризируется и К. Ф. Тихонов  (см.:  К. Ф. Т и -

х о и о в.  К вопросу о  разграничении форм  виновности  в советском

уголовном праве. «Правоведение», 1963, № 3, стр. 83).

27            См.: М. Чельцов. Спорные вопросы учения о преступлении.

«Социалистическая  законность»,   1947,   № 4,  стр.  8. — Аналогичного

мнения придерживался  и  В.  Я.   Лившиц    (см.:   В.   Я.   Ливши ц

К вопросу о понятии эвентуального умысла, «Советское государство

и право», 1947, № 7, стр. 34).

420

ставов преступлений, субъективная сторона которых по существу характеризуется внезапным умыслом. Так, по ст. 104 УК РСФСР квалифицируется умышленное убий­ство, совершенное в состоянии внезапно возникшего силь­ного душевного волнения, по ст. ПО УК РСФСР — умыш­ленное тяжкое или менее тяжкое телесное повреждение, причиненное в состоянии внезапно возникшего сильного душевного волненния.

Лицо, совершившее преступление с заранее обдуман­ным умыслом, чаще всего более опасно, чем лицо, совер­шившее такое же преступление с внезапным умыслом. Поэтому даже в тех случаях, когда момент зарождения умысла не может повлиять на квалификацию преступле­ния, его следует учитывать при назначении наказания. По своей направленности умысел может быть определен­ным (dolus determinatus) и неопределенным (dolusinde-terminatus). Определенный умысел налицо, когда субъ­ект точно определил желаемый результат (думал украсть именно колхозное, а не личное имущество).

В свою очередь, определенный умысел может быть простым, когда субъект желает достигнуть только одного определенного результата, и альтернативным (dolus al-ternativus), когда он желает наступления любого из двух предвидимых им результатов. Например, зная, что на лугу в одном стаде пасутся колхозные овцы и овцы кол­хозников, он желает похитить три овцы, являющиеся собственностью колхозной или личной. При неопределен­ном умысле лицо допускает наступление ряда послед­ствий, любое из которых он желает. Такой умысел чаще всего бывает при совершении преступлений против лич­ности, когда, нанося потерпевшему удары, например, по голове, преступник допускает наступление ряда послед­ствий, начиная от смерти и кончая легкими телесными повреждениями. Ответственность в этих случаях опре­деляется в зависимости от наступивших последствий. Так, Меджилов и Ибрагимов, находясь в нетрезвом виде, в автобусе напали на Асадулина и нанесли ему 7 ноже­вых ранений. Одно из них было проникающим в брюш­ную полость и потому как опасное для жизни отнесено к категории тяжких телесных повреждений.

Военная коллегия Верховного Суда СССР в опреде­лении от 29 января 1964 г. указала: «Меджилов и Ибра­гимов...    нанесли    потерпевшему    ранения    не    только

421

в брюшную полость, но и в другие жизненно важные ор­ганы. Обстоятельства нанесения этих ранений свидетельствуют о том, что каждый из них допускал воз­можность наступления' любых последствий, в том числе и причинение тяжких телесных повреждений.

В связи с этим и имея в виду, что Меджилов и Ибра­гимов действовали совместно, помогая друг другу, и что преступный результат в виде тяжкого телесного повреж­дения наступил не только от действий одного из них, но и благодаря содействию другого, следовало признать их соисполнителями преступления»,28 т. е. они оба должны отвечать за хулиганство и причинение тяжких телесных повреждений. Такая квалификация стала возможной именно вследствие признания в действиях преступников неопределенного умысла.

Изложенное понимание определенного и неопределен­ного умысла является не единственным. И. Д. Самолюк отстаивает другую точку зрения: «Определенный и неоп­ределенный умысел правильнее всего разграничивать по интеллектуальной стороне умысла—ясности сознания об­щественно опасного характера действия и его обществен­но опасных последствий».29 С мнением И. Д. Самолюка согласиться нельзя, так как оно теоретически непра­вильно, а практически бесполезно. Теоретическая непра­вильность его состоит в том, что поскольку умысел ох­ватывает волевое отношение к последствиям, постольку задача сводится не к выяснению степени ясности созна­ния преступника, что не влияет на квалификацию пре­ступления, а к установлению факта, на наступление ка­кого- именно последствия была направлена воля пре­ступника.

Практическая же бесполезность предлагаемого И. Д. Самолюком понимания определенного и неопре­деленного умысла обусловлена тем, что, с одной стороны, степень ясности сознания преступника практически точно установить нельзя, с другой, — одинаковая ясность или неясность сознания может быть одновременно по отно­шению к двум последствиям. И тогда не будет получен ответ на вопрос, за причинение какого же .последствия преступник должен отвечать.

28 Бюллетень Верховного Суда СССР, 1961 № 3, стр. 46.

«Советское государство и право», 1966, № 7, стр. 121. 422

19 И. Д. С а м о л ю к. Определенный и  неопределенный  умысел.

V. Вина в форме самонадеянности (luxuria) имеется тогда, когда субъект предвидел возможность наступле­ния общественно опасных последствий своего действия или бездействия, но легкомысленно рассчитывал предо­твратить их (ст. 9 УК РСФСР). Как видно из текста закона, при характеристике самонадеянности как формы вины законодатель (ст. 9 УК РСФСР) в отличие от ха­рактеристики умысла ограничивается указанием на от­ношение лица, совершившего преступление, только, к последствиям действий, не упоминая об отношении к самим действиям. Это дало основание некоторым ав­торам утверждать, что при самонадеянности у лица отсутствует сознание опасности действий. К- Ф. Тихонов придерживается мнения, что. при самонадеянности име­ется не сознание опасности, а лишь возможность созна­ния общественной опасности совершенного.30 Такая конструкция представляется логически немыслимой, ибо категория возможности означает, что в ряде случаев этого предвидения у многих лиц может и не быть. Если отсутствует предвидение опасности деяния, то нет никаких оснований инкриминировать человеку предви­дение общественно опасных последствий деяния.

В действительности же, поскольку при самонадеян­ности субъект предвидит возможность общественно опасных последствий своих действий, он обязательно сознает общественную опасность и самих действий, ибо предвидение опасности последствий возможно лишь при понимании опасности действий.

Характеристика в законе психического отношения к деянию при умысле и самонадеянности различна, а к последствиям деяния содержит много общего. Это выражается в том, что при умысле и самонадеянности необходимо предвидение общественно опасных послед­ствий деяния. Однако из этого нельзя делать вывод, что степень предвидения последствий одинакова. Напротив, она существенно различна. При совершении умышлен­ного преступления лицо предвидело, исходя из текста закона, общественно опасные последствия своих дейст­вий, т. е. эти последствия осознавались им достаточно четко.

30 См.: К. Ф. Тихонов. К вопросу о разграничении форм  ви­новности в советском уголовном праве. «Правоведение», 1963, № 3,

стр. 87.

423

При самонадеянности же лицо предвидело лишь воз­можность наступления общественно опасных последствий своего действия или бездействия, т. е. эти последст­вия представлялись в его сознании лишь как вероятные. При умысле субъект предвидит конкретные последствия, а при самонадеянности эти последствия предстают пе­ред ним в более общей форме. Самонадеянность и умы­сел более существенно различаются по волевому при­знаку. При самонадеянности субъект не желает наступ­ления последствий (что свойственно прямому умыслу) и не допускает их (что свойственно косвенному умыслу). Наоборот, при самонадеянности субъект надеется предо­твратить последствия, но его надежда легкомысленна, т. е. основывается хотя и на реальных факторах, како­выми могут быть силы природы, профессиональная под­готовленность, большой навык, но таких, которых явнр «^недостаточно для предотвращения опасного последствия. Г1оказательно в этом отношении дело Б. А. Кулешова. Работая водителем автобуса, он доставил из Ленинград­ского торгового порта в Разлив группу финских моряков, которые угостили его там коньяком и пивом. При воз­вращении автобуса в парк Кулешов, находившийся в состоянии опьянения, развил большую скорость и, не справившись с управлением, въехал на площади Репи­на на тротуар, сбил автобусом пивной ларек и стоявших около него людей.

Суд признал его виновным в умышленном убийстве. Президиум Верховного суда РСФСР, оставивший такой приговор в силе, мотивировал это тем. что «Кулешов, ведя машину с большой скоростью и находясь в нетрез­вом состоянии, предвидел, сознательно допускал воз­можность тяжелых последствий в результате этих нару­шений правил движения», т. е. действовал с косвенным умыслом.

Пленум Верховного Суда СССР не согласился с та­ким анализом субъективной стороны действий Кулешова. Пленум исходил из того, что Кулешов, будучи в нетрез­вом виде, заснул за рулем, в результате чего и соверши;! наезд. Это значит, что у него не было сознательного допущения тех последствий, которые наступили. Напро­тив, садясь за руль в нетрезвом виде, он легкомысленно надеялся предотвратить всякие аварии, что означает наличие вины в форме самонадеянности. Поэтому пле-

424

нум Верховного Суда СССР квалифицировал преступле­ние по статье о нарушении работником автотранс­порта правил безопасности движения.31

Реальность сил, па учете которых при самонадеянно­сти человек основывает надежду на ненаступление последствий, — понятие весьма относительное. Поэтому некоторые авторы пытаются дифференцировать различ­ные обстоятельства  по  этому признаку.32

От легкомысленной надежды на предотвращение по­следствий, базирующейся на объективно существующих факторах, необходимо отличать так называемую на­дежду на «авось», т. е. такую, которая не имеет реаль­ной основы. Так, например, сталкивая с плота, плыву­щего по широкой и глубокой реке, в воду человека, не умеющего плавать, виновный не имел никаких реаль­ных оснований надеяться на ненаступление его гибели. Теория уголовного права и судебная практика рассмат­ривают подобного рода преступные деяния как совер­шенные с косвенным умыслом.

С точки зрения отграничения косвенного умысла и самонадеянности характерно дело Тарахановского, ко­торый был обязан охранять склад горюче-смазочных масел. Уходя на ужин, Тарахановский подключил ко­лючую проволоку, которой был обнесен склад, к розетке электросети напряжением 220 вольт и вывесил объявле­ние: «Внимание, забор под напряжением, бьет, смерть». Гр-ка Кукрадзе дотронулась до забора склада руками и была убита электротоком. Военный трибунал гарни­зона осудил Тарахановского за убийство с косвенным умыслом.

Военная коллегия Верховного Суда СССР в опреде­лении по делу от 14 ноября 1961 г. не согласилась с при­говором военного трибунала. «...Материалы дела... не дают оснований,для утверждения, что, включая в прово­лочное ограждение склада электрический ток, Тараха­новский сознательно допускал возможность наступле­ния смерти гражданки Кукрадзе или других лиц. На­оборот... предвидя возможность наступления таких последствий, Тарахановский относился к ним не безраз­лично, а надеялся на их предотвращение; при этом он рассчитывал   не   на   случайность...   а   на   объективные

31            См.: Бюллетень Верховного Суда СССР, 1963, Ml 5, стр. 14.

32            См.:   В.   Г.  М а к а ш в н л я.  О   разграничении   эвентуального

умысла и самонадеянности. «Правоведение», 1965, Л» 2, стр. 170.

425

факты, дававшие, по его мнению, основание для такого расчета... склад... находился в безлюдной местности... с трех сторон подступы к складу заболочены и заросли кустарником... никакой дороги у забора, где была убита гр-ка Кукрадзе, не было. На четвертом же направлении, со стороны дороги, которая вела к складу, Тараханов-ский вывесил указанное объявление, которое, как он легкомысленно рассчитывал, предупреждало возмож­ность поражения электрическим током людей, могущих идти к складу с этой стороны».33 Поэтому Военная кол­легия признала, что преступление совершено Тараханов-ским при вине в форме самонадеянности и он должен быть судим не за умышленное, а за неосторожное убий­ство.

С иных позиций подходят к разграничению косвен­ного умысла и самонадеянности М. С. Гринберг34 и В. Г. Макашвили.35

VI. Вина в форме небрежности (negligentia) имеется тогда, когда лицо, совершившее определенные действия, не предвидело общественно опасных последствий своих действий, хотя должно было и могло их предвидеть (ст. 9 УК РСФСР).

От предыдущих трех форм вины (прямого и косвен­ного умысла и самонадеянности) небрежность отлича­ется тем, что при этой форме вины лицо не предвидит, общественно опасных последствий своих действий. Вина в форме небрежности характеризуется двумя призна­ками: 1) субъект должен был предвидеть общественно опасные последствия своих действий и 2) он мог их предвидеть.

Первый признак представляет собой объективный критерий — долженствование или, иначе, обязанность предвидения опасных последствий. Эта обязанность должна вытекать из каких-либо юридических предписа­ний, например должностного статуса работника, или из его жизненного опыта. В противном случае ответствен­ность за непредвидение последствий наступать не мо­жет. Так, например, заведующая магазином Н. была предана суду за халатность, выразившуюся в том, что

33            Бюллетень Верховного Суда СССР, 1962, № 4, стр. 41.

34            См.:   М.   С.   Гринберг.   Понятие   преступной   самонадеян­

ности. «Правоведение», 1962, № 2, стр. 103.

35            См.:   В.   Г.   Макашвили.   О   разграничении   эвентуального

умысла и самонадеянности. «Правоведение», 1965, № 2, стр. 167,

423

она не проверила качество ремонта печи в магазине, вследствие чего возник пожар. Верховный Суд СССР прекратил дело Н.. за отсутствием состава преступле­ния36, высказав мнение, что Н. не обязана была пред­видеть возможность некачественного ремонта печи, так как решение этого вопроса вообще не входило в ее слу­жебные обязанности.

Так же решается вопрос и при анализе обязанности предвидеть те или иные последствия своих действий, вытекающей из обычной житейской предусмотрительно­сти. Биллерт, находясь в квартире Варнеле, в шутку выплеснул на нее стоявшее в коридоре ведро с жидко­стью. Жидкость оказалась бензином, который попал на плиту, отчего вспыхнул пожар. В результате пожара Варнеле получила ожоги, отнесенные к тяжким телес­ным повреждениям. Биллерт был осужден за тяжкое телесное повреждение, причиненное по неосторожности. Пленум Верховного Суда СССР с таким решением не согласился и дело прекратил за отсутствием состава преступления.37 Пленум исходил из того, что в дейст­виях Биллерта нет вообще никакой вины. Это постанов­ление безусловно правильно. Как видно из материалов дела, Биллерт, полагая, что в ведре вода и обливая этой «водой» в шутку Варнеле, не сознавал какой-либо опасности последствий этого своего обычного житейского поступка. Поэтому в его действиях нет вины даже в форме небрежности.

Возложение тех или иных обязанностей на конкрет­ное лицо, совершившее или не совершившее определен­ные деяния, само по себе еще недостаточно для обосно­вания ответственности.

''Второй признак небрежности — возможность предви­дения — зависит от индивидуальных особенностей лица, которое обязано было предвидеть общественно опасные последствия, а также от реальной обстановки, в которой оно действовало. Этот признак представляет собой субъективный критерий, раскрывающий собственно вину человека как такое состояние психики, при котором он не    предвидел,    но мог    предвидеть    последствия.    Эта

зе См.: «Судебная практика Верховного Суда СССР», 1956, № 3. стр. 12—13.

37 См.: Бюллетень Верховного Суда СССР, 1964, № 1, стр. 21—23.

427

способность у разных людей различна. Она обусловлена рядом факторов, такими, в частности, как образование, жизненный опыт, профессиональный навык, специальная подготовка и др. \Так, например, любой заведующий продовольственным магазином должен предвидеть, что хранение продуктов в ненадлежащих условиях может привести к их порче и тем причинить материальный ущерб государству. Но предвидеть, что хранение про­дуктов в конкретной кладовой приведет к их порче че­рез 48 часов, мог лишь опытный торговый работник. Это значит, что только у него в данном примере может быть вина в форме небрежности.

Иную позицию по этому вопросу занимает В. Г. Ма-кашвили. Он считает, что требования предусмотритель­ности должны не дифференцироваться применительно к конкретному индивидууму, а быть общими для опре­деленной категории лиц: «Требования социалистиче­ского правопорядка относительно проявления преду­смотрительности и заботливости не могут быть различ­ными в зависимости от субъективных свойств отдельных лиц...»38 С таким мнением согласиться нельзя, так как, во-первых, каждый человек индивидуален, а во-вторых, такое понимание предусмотрительности практически ве­дет к объективному вменению или необоснованному ос­вобождению отдельных  преступников  от наказания.

Для правильного понимания вины в форме небреж­ности характерно дело Гладченко. 17 апреля 1964 г. Гладченко, самовольно проезжавший на площадке ва­гона грузового поезда, для уменьшения скорости движе­ния поезда закрутил до отказа ручной тормоз вагона. Это вызвало вынужденную остановку поезда на 35 мин., вагона — на 21 час. 33 мин. и ремонт колесных пар ва­гона— на сумму 48 руб. 14 коп. Суд осудил его по ст. 86 УК РСФСР за умышленное повреждение подвиж­ного состава, повлекшее за собой нарушение нормаль­ной работы транспорта. Судебная коллегия по уголов­ным делам Верховного суда РСФСР признала такую квалификацию неправильной, так как Гладченко, вклю­чая ручной тормоз, не предвидел возможности повреж­дения вагона, хотя по обстоятельствам дела и должен был предвидеть. «Поскольку, — говорится в определении

88 В.  Г. М а к а ш в и л и. Уголовная ответственность за неосто­рожность, стр. 143,

428

Верховного суда, — в отношении наступивших последст­вий осужденный действовал не умышленно, а неосто­рожно, он не может нести ответственность по ст. 86 УК-РСФСР»39.

Характеризуя небрежность, законодатель не указал, каким должно быть отношение лица при этой форме вины к самому деянию, приведшему к общественно опас­ным последствиям, и, в частности, должно ли лицо со­знавать общественную опасность своих действий или нет. В связи с этим мнения ученых по данному вопросу разошлись. О. С. Иоффе считает, что такое сознание у лица имеется.40 Против этой точки" зрения выступили В. Г. Макашвили,41 К. Ф. Тихонов,42 И. С. Самошен-ко.43 Этот вопрос должен быть решен путем истолкова­ния текста закона и сопоставления используемых в за­коне логических категорий. В ст. 9 УК РСФСР сказано, что при небрежности лицо не предвидит общественно опасных последствий своего деяния, а лишь должно было и могло их предвидеть. Это значит, что оно и не созна­вало общественной опасности деяния. Иной вывод про­тиворечил бы логике, так как признание, что при не­брежности субъект сознает общественную опасность своего поведения, неминуемо ведет к выводу о предви­дении общественной опасности последствий такого по­ведения, а это уже противоречит тексту закона (ст. 9 УК РСФСР).

Следовательно, при небрежности в отличие от трех предыдущих форм вины лицо не сознает общественной опасности своих действий и потому считает возможным их совершение. Например, Бондарчук, работая заведу­ющей магазином, для отопления помещения включила электроплитку. Во время обеденного перерыва она ушла из магазина, но электроплитку не выключила. В резуль­тате этого в помещении возник пожар, которым были уничтожены     материальные     ценности   на    7376    руб.

39            Бюллетень Верховного суда РСФСР,  1964, № 11,  стр.   12.

40            См.: О. С. Иоффе. Ответственность по советскому граждан­

скому праву, стр. 120.

41            См.:   В.   Г.   М л к а ш а и л и.    Уголовная    ответственность    за

неосторожность, стр. 178.

42            См.:  К. Ф. Тихонов. К вопросу о разграничении форм ви­

новности в советском уголовном праве. «Правоведение»,  1963, № 3,

стр. 89.

43            См.:   И. С.  С а м о щ е и к о.  Понятие  правонарушения  по  со­

ветскому законодательству. М„  Госюриздат,  1963, стр.  148—149.

429

Совершая свои действия, Бондарчук не сознавала их об­щественной опасности, не предвидела общественной опасности последствий этих действий, но должна была и могла их предвидеть. В совершенном ею преступлении имеется вина в форме небрежности, поэтому Судебная коллегия по уголовным делам Верховного суда РСФСР квалифицировала ее действия по ст. 99 УК РСФСР (неосторожное уничтожение или повреждение государ­ственного или общественного имущества).44

Вина в форме небрежности, как правило, возможна лишь в материальных преступлениях. Это объясняется тем, что составы формальных преступлений не охваты­вают последствий, в то время как при вине в форме небрежности упрек виновному лицу адресуется именно за определенное психическое отношение к последствиям деяния. Из общего правила имеются исключения: несколько видов преступлений, например самовольная отлучка военнослужащего, могут быть совершены и при вине в форме небрежности.

VII. Поскольку при вине в форме небрежности лицо не предвидит общественно опасных последствий своих действий, возникает вопрос об основаниях привлечения таких лиц к уголовной ответственности. Иначе говоря, возникает сомнение, отражает ли формула небрежности подлинную вину человека в содеянном.

Правильное разрешение вопроса об основаниях уго­ловной ответственности за деяние, совершенное при вине в форме небрежности, зависит от признания или непризнания такого деяния волевым актом. Советская психология исходит из того, что основой волевого дей­ствия является целеустремленная сознательная деятель­ность. При этом цель, к которой субъект стремится, мо­жет быть достигнута как наступлением определенных последствий (при материальных преступлениях), так и совершением лишь самих действий (при формальных преступлениях). Это значит, что ответственность за це­леустремленную деятельность не может пониматься узко ограниченно, только в том ее виде и качестве, как себе представлял конкретное деяние субъект, его совершив­ший. Согласно диалектическим законам взаимосвязан­ности, взаимообусловленности и материалистическому закону детерминированности в^этом случае возникает и

44 См.: Бюллетень Верховного суда РСФСР, 1964, № 4, стр. 6—7,

430

ряд других последствий, которые не соответствовали целям субъекта, которых он не желал, но которые на­ступили. Так, например, охота в ненадлежащем месте может привести не только к попаданию в дичь, но и к человеческим жертвам. Поэтому волевое поведение не может быть ограничено лишь рамками тех целей, кото­рые человек поставил перед собой. Эти рамки объектив­но раздвигаются до пределов досягаемости человеческим разумом с учетом уровня его развития. «Воля, — пишет Л. С. Рубинштейн, — в специфическом для человека смысле этого слова... предполагает существование об­щественной жизни, в которой поведение людей регла­ментируется нравственностью и правом»45.

Эта регламентация нравственностью и правом обя­зывает человека соотносить свои деяния и личные цели с общественно значимыми последствиями деяний. Прак­тически это означает необходимость и объективную возможность думать, куда ведут и могут привести те или иные действия безотносительно к желаемой цели. Таким образом, действия, совершенные при вине в форме небрежности, являются безусловно волевыми действи­ями. Эти действия человек совершает свободно, вполне произвольно, и потому он за них ответствен.46

Однако из этого вовсе не вытекает, что человек отве­чает за все, что произойдет в результате его поведения. Речь идет только о том, что его волевое поведение соз­дает основание для ответственности. Но основание еще не есть сама ответственность.47 Последняя наступает лишь тогда, когда будет доказано, что человек объек­тивно должен был, а субъективно мог предвидеть те последствия, которые наступили от его действий.

Необходимо особо подчеркнуть, что речь идет об ответственности именно за волевое поведение, а не за

45            С. Л. Рубинштейн, Основы обшей психологии. М,  1946,

стр. 510.

46            Б.  С.  Маньковский  правильно   подчеркивает,   что  «активная

роль   человеческого   сознания   при   надлежащем   отношении   лица

к своему долгу  в  полной  мере  может  проявиться  и  при  небреж­

ности»  (Б. С. Маньковский.  Проблема ответственности в уго­

ловном праве. М. — Л., Изд. АН СССР, 1949, стр. 62).

47            А. А. Пионтковский справедливо указывает, что  (характери­

стика преступления  как   волевого   поведения   человека — действия

или бездействия — еше не решает вопроса о наличии или отсутствии

вины и ее формах» (А. А. Пионтковский. Учение о преступле­

нии по советскому уголовному праву, стр. 171),

431

незнание, к чему оно приведет. Б. С. Антимонов обосно­ванно считает, что право упрекает гражданина не за ошибочность логических выводов, а за то, что он, имея недостаточные знания, совершил такой волевой акт, ко­торый не должен был совершать.48 Конкретно этот упрек основывается на волевом действии, совершенном с игно­рированием общеизвестных или персонально известных данных науки, техники, жизненной практики, элемен­тарной предусмотрительности, внимательности.

Признание деяния при ви,не в форме небрежности волевым актом оправдывает применение к субъекту и уголовного наказания, поскольку последнее стимулирует необходимый самоконтроль в поведении людей и влияет на тех, кто своей безответственной деятельностью обу­словил наступление общественно опасных последствий. В советской юридической литературе обоснованию от­ветственности за небрежность уделено значительное внимание, но точки зрения авторов существенно расхо­дятся-. М. А. Чельцов писал: «...существует настолько резкое отличие в условиях ответственности за неосто­рожную вину (привлечение только при наличии резуль­тата!) от привлечения за умышленную вину, что неко­торые авторы склонны считать ответственность за не­осторожность своеобразным остатком царившей некогда объективной ответственности».49 При таком взгляде по существу при небрежности не усматривается какой-либо вины лица как определенного психического отношения к последствиям своего поведения, что не соответствует объективным процессам, происходящим в сознании че­ловека.

С принципиально иных позиций подходит к небреж­ности Г. К. Матвеев. Он в отличие от М. А. Чельцова не видит вообще качественных различий между виной в форме умысла и неосторожности. По его мнению, при неосторожности имеются та же воля и сознание лица, что и при умысле, но проявляются они лишь с меньшей интенсивностью, чем при умысле.50 Следовательно, с точки зрения Г. К. Матвеева, между виной   в   форме

48            См.: В. С. Антимонов. Значение   вины потерпевшего при

гражданском  правонарушении.  М„   Госюриздат,   1950,  стр.  292.

49            М.  А. Ч е л ь ц о в. Спорные вопросы  учения  о  преступлении.

«Социалистическая законность», 1947, № 4, стр. 9.

50            См.: Г. К. Матвеев. Вина в советском гражданском праве.

Изд. Киевского ун-та, 1955, стр. 275.

432

умысла и неосторожности имеется лишь количественное различие. С таким взглядом согласиться нельзя. Г. К. Матвеев отождествляет различные философские категории: реальную и абстрактную возможность на­ступления последствий.

Неубедительным представляется и мнение Б.С.Утев-ского, усматривающего основание для уголовно-право­вого упрека при небрежности в отсутствии у субъекта предвидения последствий своих действий.51 В. Г. Ма-кашвили 52 справедливо возражает Б. С. Утевскому, что отсутствие предвидения имеется и при случае, ввиду чего отсутствие предвидения не может быть основанием ответственности при небрежности.

Особого внимания заслуживает концепция Б. С. Вол­кова, усматривающего в содеянном с преступной не­брежностью проявление воленаправленйои деятельно­сти. 53 Однако в его концепции имеются существенные противоречия, делающие ее уязвимой. Он исходит из того, что при небрежности «лицо отвечает не за то, что оно не мобилизовало свои психические способности, чтобы предвидеть наступление общественно опасных по­следствий, а за то, что его поведение, вызвавшее неосто­рожность, было несовместимо с лежащими на нем обя­занностями». 54 Уязвимость такого положения состоит в том, что: а) автор противопоставил в данном случае волю и сознание, которые хотя и не тождественны, но и не существуют раздельно, или изолированно. Они, напро­тив, образуют единый, сложный процесс работы мозга; б) если отключить, как это сделал автор, от поведения человека необходимость мобилизации его психических способностей на предвидение возможности наступления общественно опасных последствий, то тогда от волевого поведения остается немного; в) употребленное автором выражение «лежащими на нем обязанностями» само по себе нечетко. Неясно, о каких обязанностях идет речь: юридического или морального характера? Если автор имеет в виду только первые, как об этом можно думать

51            См.: Б.    С. У т е в с к и й. Вина в советском уголовном праве,

стр. 279.

52            См,: В.    Г. Макашвили. Уголовная ответственность за не

осторожность,     стр. 91.

53            См.: Б.    С. В о л ков. Проблема воли и уголовная ответствен­

ность, стр. 43.

54            Там же, стр  43—44

433

из приведенного им примера, то ими,не исчерпываются в реальной жизни такие обязанности. Кроме того, сов­местимость или несовместимость того или иного поведе­ния с лежащими на человеке обязанностями вообще не может быть понята субъектом без мобилизации им своих психических способностей для предвидения общественно опасных последствий. Но именно эту. мобилизацию ав­тор и не включает в число оснований ответственности.

VIII. Интересы укрепления социалистической закон­ности и принцип гуманности советского законодатель­ства требуют сужения круга неосторожных деяний, пре­следуемых в уголовном порядке. Именно поэтому А. А. Пионтковский еще в 1958 г. предлагал, чтобы уголовная ответственность за деяния, совершенные по неосторожности, была строго регламентирована нор­мами Особенной части УК-55 Эти предложения были учтены при создании уголовных кодексов союзных рес­публик-. В связи с актуальностью этого вопроса необхо­димо уточнить, какие вообще преступления можно счи­тать неосторожными. К неосторожным следует отнести: а) те преступления, которые законодатель сам именует неосторожными (например, неосторожное убийство—■ ст. 106 УК РСФСР, неосторожное тяжкое или менее тяжкое телесное повреждение — ст. 114 УК РСФСР и др.); б) те, которые хотя и не именуются в законе нео­сторожными, но фактически могут быть совершены только при неосторожной вине. Последние нередко на­зываются неосторожными в судебной практике Верхов­ного Суда СССР. К их числу относятся преступления, в которых вина выразилась в форме самонадеянности, т. е. в сознательном несоблюдении соответствующих правил труда, поведения, предосторожности при предви­дении и легкомысленном отношении к возможным пос­ледствиям таких деяний (например, нарушение правил безопасности движения автомототранспорта —ст. ст. 211, 212 УК РСФСР и др.).

В постановлении пленума Верховного Суда СССР от 30 ноября 1962 г. указывается, что Гальченко осуж­ден по ч. 2 ст. 211 УК РСФСР за то, что, «управляя автомашиной в нетрезвом состоянии,  проявил преступ-

55 См.: А. А. Пионтковский. Основные вопросы уголовного права в проекте Основных начал уголовного законодательства Союза ССР и союзных республик. «Советское государство и право», 1958, № 9,

434

ную неосторожность и не обеспечил безопасности дви­жения, в результате чего наехал на велосипедиста Ху-гаева». И далее: «...это преступление было совершено по неосторожности».5е

Существует также и такая группа преступных дея­ний, которые в судебной практике не именуются неосто­рожными, но их субъективная сторона фактически со­стоит из вины в форме неосторожности. При соверше­нии этих преступлений субъект сознает общественно опасный характер своего поведения и предвидит его последствия, хотя не желает и не допускает этих послед­ствий, легкомысленно надеясь на их предотвращение, или не сознает общественно опасного характера своего поведения, но должен и мог предвидеть последствия этого поведения. К числу таких составов преступлений следует, например, отнести должностную халатность (ст. 172 УК РСФСР), утрату документов, содержащих государственную тайну, если она причинила тяжкие последствия (ч. 2 ст. 76 УК РСФСР), и др.

IX. Проблема борьбы с неосторожными преступле­ниями актуальна и сложна. Ее актуальность обуслов­ливается, с одной стороны, тем, что неосторожные пре­ступления составляют большую долю в общем числе преступлений, с другой, — социальными особенностями этих преступлений, проистекающими из самой их при­роды как неумышленных. Данные судебной практики свидетельствуют о значительной распространенности неосторожных преступлений. Из всех неосторожных пре­ступлений для исследования были взяты статистические данные по Ленинграду за пять лет (с 1961 по 1965 г.) о шести наиболее распространенных и наиболее тяжких видах преступлений: нарушении правил безопасности движения и эксплуатации транспорта — ст. 85 УК РСФСР, неосторожном убийстве—ст. 106 УК РСФСР, нарушении правил охраны труда, повлекшем тяжкие последствия, — чч. 2 и 3 ст. 140 УК РСФСР, халатно­сти— ст. 172 УК РСФСР, нарушении правил безопасно­сти движения и эксплуатации автомототранспорта или городского электротранспорта — ст. 211 УК РСФСР и нарушении правил безопасности движения автомото­транспорта лицом, не являющимся работником автомо­тотранспорта, — ст. 212 УК РСФСР.

56 Бюллетень Верховного Суда СССР, 1963, № 2, стр. 20.

'   435

R 1961 г. число осужденных за перечисленные пре-ступления по отношению к общему количеству осужден­ных (принятому за 100%) составило 3,73%, в 1962 г.— 2,82%, в 1963 г. —3%, в 1964 г.— 2,85%, в 1965 г.— 2,62%. Как видно из приведенных данных, процент осужденных за неосторожные преступления за пять лет (с 1961 по 1965 г.) колеблется от 3,73 до 2,62. Несмотря на общую тенденцию в этот период к снижению пре­ступности, число осужденных за неосторожные преступ­ления снижается очень медленно. Это свидетельствует об остроте проблемы борьбы с неосторожными пре­ступлениями.

Вызывает тревогу и положение с неосторожными убийствами. В 1964 и 1965 гг. отмечен рост этих пре­ступлений (если в 1962 г. они составляли 0,04%, то в 1965 г. — 0,16% по отношению к общему числу совер­шенных преступлений). Никакими объективными причи­нами объяснить такой рост нельзя. Успешная профи­лактика неосторожных убийств зависит главным обра­зом от массовой работы по разъяснению правил обра­щения с оружием.

При решении вопроса об ответственности за неосто­рожные преступления правильное определение формы вины приобретает особо важное значение, поскольку неосторожная вина и невиновное причинение являются пограничными состояниями. Поэтому малейшая ошибка в определении вины в содеянном может привести к не­справедливому приговору.