§ 53. Другие меры современные и последующие за эдиктами 1673 г.

Если правительство Людовика XIV и не забывало фискального интереса даже там, где он менее всего мог быть преследуем, если оно, далее, не останавливалось и перед вредными для дела комбинациями, когда это было нужно, чтобы пристроить многочисленный штат должностных лиц без места, все же и оно кое-что делало в новом направлении такого, что на вид связано было с отказом фиска от некоторых преимуществ в интересах улучшения условий реального кредита.

Так, эдиктом от 1669 г.*(680) дается ограничительное толкование декларации 1865 г.*(681), слишком расширявшей законные ипотеки фиска на имущество чиновниковконтаблей. А когда на практике и эдикт 1669 г. стали толковать в духе декларации 1665 г., то правительство издало новую декларацию от 11 дек. 1673 г.*(682), подтверждающую ограничительный смысл эдикта 1669 г. в отношении декларации 1665 г. Мотивом ограничительного толкования служит то, что вызвавшие декларацию 1665 г. исключительные условия (беспорядки финансового управления) устранены, а мера декларации препятствует, между тем, восстановлению кредита чиновников, имущества коих обременены чрезмерной законной привилегией в пользу фиска.

Впрочем, на этом относительном умерении привилегий фиска правительство и остановилось. За фиском остались еще широкие преимущества, и институт негласных ипотек фиска, крайне вредный для интересов реального кредита, оставался и неоднократно настойчиво подтверждался; ипотеки короля на ренты контаблей были изъяты от действия lettres cle ratification, а способ очистки ипотек на именья, приобретаемые королем (Roi Etat), был исключительно легким. Так что и в роли кредитора, и в роли должника фиск, или король (источники употребляют оба термина в одном значении) пользовался исключительно привилегированным положением. А при широкой жизненной роли фиска, при служении массы землевладельцев государству, это положение должно было сильно вредить ипотечному обороту*(683). В заключение добавлю, что строй этих привилегий фиска характеризуется таким юридическим безвкусием, таким отсутствием всякого руководящего начала, что он один может уже иллюстрировать всю ту бездарность, какую французы обнаружили в правовой организации вотчинно-ипотечного оборота не только в рассматриваемом периоде, но и во все позднейшее время вплоть до наших дней, и какая может найти себе объяснение только в том, что во Франции пустила глубочайшие корни доктрина естественного права (ниже).