ТЕОДИЦЕЯ БАРОККО КАК АПОЛОГИЯ НРАВСТВЕННОГО ПОРЯДКА

Религиозно-этической посылкой культуры Барокко явилась убежденность в необходимости спасать постренессансного человека от самого себя, от сил зла, вырвавшихся из темных глубин его собственной природы. Для этого необходимо было восстановить вытесненную ренессансным антропоцентризмом теоцентри-ческую картину мира с ее абсолютными нравственными требованиями к человеку.

К XVII веку умонастроения, утверждавшие свободу человека-титана от власти сверхфизических сил, стали оборачиваться, с одной стороны, чувствами метафизического одиночества и покинутости, а с другой — угрозой распространения беспредельного имморализма. На фоне изгнания Бога и утвердившейся антроподицеи мир людей грозил превратиться в страшное подобие картин И. Босха, в темное вселенское «подполье», где всевозможная нечисть, прежде страшившаяся гнева Божьего, теперь осмелела, повыползала из всех щелей и заполонила мир.

Барочное сознание XVII в. не приняло ни обезбоженного мира, ни суетного, имморального человека-рационалиста, в чьей душе не находилось места для Бога. Культура Барокко с философско-этическими исканиями Паскаля, Беме и Лейбница, живописью Рембрандта и Эль Греко, поэзией Кальдерона, музыкой Баха устремилась ввысь, и этот порыв был тем энергичнее, чем настойчивее утверждала себя новая эпоха с ее рационализмом, эмпиризмом и прагматизмом. В барочной культуре потому и обнаружилось так много внутреннего напряжения, что теоцентрическую картину мира можно было удержать на авансцене социальной жизни только энергичными духовными усилиями.

Культура Барокко создала нормативно-ценностное пространство, где не было равновесия и соразмерности, а преобладали драматические эффекты, где противоречиям и дисгармониям никак не удавалось разрешиться в умиротворенную гармонию, где все было полно контрастов, борьбы, страстей и страданий. В живописных и архитектурных композициях прежний ренессансный круг, символ гармонии, стал вытягиваться в эллипс как образ напряженной, динамичной, преодолевающей сопротивление силы. Статичные, исполненные достоинства скульптурные и живописные фигуры мастеров Возрождения стали уступать место лицам, озаренным мистическими восторгами, и телам в резких ракурсах, с причудливыми изгибами и жестами.

Барокко примечательно тем, что попыталось актуализировать духовный опыт, накопленный предыдущими столетиями развития средневековой христианской культуры. По существу, Барокко — это тоже возрождение. Но оно стремилось возродить не античные каноны, идеи и принципы, как Ренессанс, а более близкий по времени религиозный опыт средних веков. И не просто возродить, а синтезировать средневековый теоцентризм с ренессанснои концепцией свободы и достоинства человека.

Эпоха Возрождения поспешила оттолкнуться от многих средневековых идей и традиций. Многовековая работа христианско-

го духа, подспудно копившего энергию и ждавшего, что в новых культурно-исторических условиях будут востребованы результаты его трудов, не нашла себе достойного и полномасштабного применения в ренессансной культуре. А между тем, в великом тысячелетнем молчании средних веков европейский дух копил силы не только для «Божественной комедии» Данте, но и для открытий Галилея и Коперника1, а также для нововременных теорий естественного права.

Барокко оказалось пронизано мощным порывом устремлений, направленных на то, чтобы вернуть Бога не только в центр картины мира, но и в опустошенное человеческое сердце. Этому были посвящены барочные теодицеи мыслителей и художников, пронизанные пониманием того, что «разволшебствленная» реальность не способна служить живительным источником нравственности и права.

Б. Паскаль в своей страстной теодицее сформулировал парадоксальную мысль о том, что агония Христа будет длиться вечно и человеку зсе это время нельзя спать, а надо будет бодрствовать. В этом утверждении присутствует мысль о вечной природе Барокко, о том, что оно никогда не исчезнет, а будет регулярно, с известной периодичностью возрождаться в культуре. Ставшее возрождением традиций средневекового теоцентризма, Барокко означало пробуждение души от сна. Императив «нельзя спать» значил запрет на духовную спячку. Духу претит бесчувствие, он обязан всегда бодрствовать. Для него существует особая, достойная его высокой природы форма бодрствования, — это готовность нести в себе память о высшем мире, хранить веру в главное -Бога и бессмертие души.

Сон души способен рождать чудовищ, еще более страшных, чем сон разума. Л. Шестов писал о том, что когда апостол Петр трижды отрекся от подвергшегося опасности Христа, это свидетельствовало о том, что душа его тогда еще спала. Запрет Паскаля на сон души — это попытка поставить запрет на пути зла. Бодрствующий разум при спящей душе способен не только предать Христа, но и посягнуть на верховный авторитет Бога-творца. Отсюда категоричность требования Паскаля и страстность пафоса барочной теодицеи.

Сформулируем основные религиозно-философские посылки барочной теодицеи, из которых вырастут нововременные концепции естественного права.

1 См: Розанов В Сочинения. М , 1990, с 439

1. Бог един, всемогущ и всеблагостен. Он обладает абсолютной властью над сотворенным им миропорядком.

2.  Мир, сотворенный Богом, крайне несовершенен и «лежит во зле». Существование живых существ наполнено безмерными страданиями. В социальной жизни людей избыточна мера несчастий, несправедливости и преступлений.

3. Человеческий разум, замечающий противоречие между всемогуществом всеблагого Бога и несовершенством сотворенного им мира, прилагает огромные усилия, чтобы разобраться в смысле этого несоответствия. Человек сознает свое право подвергнуть критическому испытанию догматы о существовании Бога и бессмертии души. Он готов признать существование лишь тех реалий, что выдерживают критику с позиций рациональных критериев целесообразности и справедливости. Те решения, к которым он приходит на этом пути, обладают разными философскими смыслами и неодинаковой этической значимостью:

а) признание ответственности и вины Бога за несовершенство мира, развенчание его авторитета как отнюдь не всеблагого начала;

б) доказательства того, что в переизбытке зла виновны темные, демонические силы, а не Бог;

в) признание, что страдания людей — это расплата за «первородный грех», за нарушение высших этических предписаний, за нежелание людей идти по пути нравственного совершенствования; согласно этим взглядам, сами люди виновны в том, что мир погряз во зле, пороках и преступлениях.

Какие же выводы напрашивались в свете этих неутешительных констатации и предположений?

Первый вывод заключался в требовании, чтобы несовершенный в этическом и правовом отношении социальный мир был преобразован усилиями людей в совершенный как можно быстрее с использованием:

а) средств, отвечающих морально-правовым критериям;

б) всех доступных средств, не исключая, при надобности, насилия и кровопролитий.

Второй вывод состоял в отказе человеку в праве предъявлять какие-либо претензии к Богу. Человеческий рассудок оценивался как слишком слабый и несовершенный, чтобы брать на себя смелость сомневаться в справедливости созданного Богом миропорядка. Мудрость Провидения должна пребывать вне критики, и человек обязан верить в нее. И не нигилистически ориентированный рассудок с его склонностью к наивным критическим выпа-

дам, а вера должна быть главным положительным звеном, соединяющим человека с метафизическим миром. Предназначение и высший долг человека заключаются в том, чтобы направить все усилия не на отрицание или преобразование мира, а на собственное самосовершенствование.