«ОСЕВАЯ» МОРАЛЬНО-ПРАВОВАЯ РЕАЛЬНОСТЬ.

Разрушение традиционных родовых форм патриархальной социальности стало отличительной особенностью «осевого времени». Расшатывались нормативные основания привычных по-

тому, что многие утрачивали привычные жизненные ориентиры, выпадали из традиционных социальных ячеек, оказывались в положении «лишних людей». Эти обстоятельства способствовали падению нравов и росту преступности.

Явно обнаружилась недостаточность архаических регуляторов — неписаных правил социального поведения, опиравшихся на древние обычаи и традиции, ощущалась острая необходимость в новой, дополнительной, более эффективной регулятивной силе, в более надежном дисциплинарном механизме, которые позволяли бы удерживать трансгрессивную личность от опасных шагов, угрожающих основам цивилизации и культуры. В ответ на эту необходимость активно заявляет о себе практика развернутого, полномасштабного правового нормотворчества. Возникает право — дополнительная нормативная система, призванная регулировать человеческое поведение в качественно усложнившихся условиях цивилизации.

На смену безымянным создателям архаических обычаев и традиций приходят конкретные субъекты правотворчества, законодатели вроде Моисея, Ликурга, Солона. При их активном участии совершается переход от обычного права к писаному законодательству. Этого, разумеется, не произошло бы, если б не появились алфавит и письменность как основное средство накопления и обработки правовой информации.

При распространении фиксированных правовых норм и законов, точных, конкретных, более строгих и однозначных, чем нормы обычного права, роль последнего, хотя и сохранилась, но сузилась, отошла на второй план.

Индивид патриархальной, «доосевой» эпохи существовал преимущественно в рамках вековых обычаев и устоявшихся традиций, и его повседневная жизнь не предлагала ему избытка альтернативных возможностей. Условия «осевого времени» существенно усложнили жизнь человека, привели к появлению разнообразных, прежде отсутствовавших альтернатив. Необходимость выбирать между ними оказала стимулирующее воздействие на развитие новой особенности человеческого существа, которая получила название свободы воли. Именно она стала социально-антропологической предпосылкой разнообразных форм трансгрессивного поведения в его созидательных и разрушительных проявлениях.

Трансгрессивная личность далеко не всегда желала считаться с всеобщими требованиями порядка и гармонии. Это имел в виду Гераклит, когда говорил, что хотя Логос и всеобщ, но большинство людей живут так, как будто имеют собственное понимание. Такая возможность собственных воззрений имела следствия двоякого характера. С одной стороны, она вела к появлению новых,

Благодаря ей прежняя, единая для всех мифологическая картина мира перестала быть единственной и начала дополняться разнообразными философскими мирообъяснительными гипотезами. Вторым следствием возможности собственного миропонимания стали разнообразные отклонения от тех нормативных требований, которые предъявлял универсальный Логос к людям.

В тех случаях, когда поведенческие реакции индивидов, при их выходе за рамки общепринятых стереотипов, не ущемляют и не оскорбляют других людей, в праве и правовой регуляции нет особой надобности. Чтобы право возникло и начало интенсивно развиваться, необходима была существенная антропологическая метаморфоза. Должна была появиться и стать не просто типичной фигурой, а главным действующим лицом в пространстве социальной реальности трансгрессивная личность, способная, руководствуясь своей свободной волей, в равной мере и подчиняться нормам, и нарушать их.

Трансгрессивность превращается из исключительного свойства, каким она была в условиях патриархального общества, в типичную, массовидную черту социального поведения большинства индивидов. Из аномалии она становится своего рода нормой. Ответной реакцией социума явилось выдвижение контрмер регулятивного характера и дополнительных организационно-управленческих средств, призванных уравновешивать, а при необходимости и блокировать те формы трансгрессивного поведения, которые явно угрожали социальному порядку. Норма права становится типовой моделью реагирования социума на столь же типовую, многократно.повторяющуюся форму деструктивного активизма индивидов.

Показательно, что трансгрессия при своем первоначальном укоренении оказалась отличительным признаком в первую очередь западного человека. Не потому ли право развивалось так интенсивно в первую очередь в Европе? Восток, где трансгрес-сивность не приняла столь резкие формы выраженности и столь массовый характер, не знал такого же интенсивного, как на Западе, развития права и правовых институтов '.

«Осевое время» обнаружило необходимость в особых, специально разработанных, дифференцированных предписаниях и ограничениях, которые учитывали бы максимально возможное число конкретных социальных ситуаций и четко формулировали бы образцы должного поведения и санкции, адресованные их нарушителям. Этим и начинают заниматься первые известные исто-

1 Даже в настоящее время официальное право Китая и государств Дальнего Востока не может сравниться по степени разработанности своих теоретических оснований и прикладных функций с правовыми системами Запада. (См.: Давид Р.

рии законодатели-нормотворцы. Благодаря в значительной степени их усилиям возникает и конституируется право как специальное средство общественного контроля за социальным поведением индивидов, групп и субъектов государственной власти, а также за тем, чтобы их права и свободы не нарушались произвольными вмешательствами кого бы то ни было.

Нельзя не учитывать и того обстоятельства, что право складывается как результат накопившегося к «осевому времени» культурно-исторического опыта по регулированию и упорядочению межчеловеческих отношений. Воплощенный в ряде конкретных социальных форм — табу, обычаях, традициях, нормах этикета и нравственности, религиозных предписаниях и запретах, то есть во всем том, что часто называют «обычным правом», но что, по сути, являлось еще «предправом», этот нормативно-регулятивный опыт оказался недостаточен для того, чтобы справляться с общественными нравами в изменившихся социально-исторических условиях. Вместе с тем, его оказалось вполне достаточно, чтобы на его платформе возникла качественно новая, более эффективная и функционально более строго ориентированная система сугубо правовой регуляции. Не утратив генетической связи с традиционными регуляторами, право обрело функциональную автономию. Оно сумело ассимилировать накопленный на предыдущих ступенях развития цивилизации нормативно-регулятивный опыт и поставить его на службу решению новых цивилизационных задач в условиях активно формирующейся государственности.

Итак, можно с полным основанием утверждать, что право возникает как ответ формирующихся цивилизаций на трансгрессивный вызов человека. Логика каузальной зависимости между вызовом и ответом здесь совершенно очевидна. Если бы «осевая личность» была менее активна и в ней не бурлили бы пробудившиеся силы, то цивилизация и культура развивались бы, наверное, по иному сценарию. Если бы не способность к трансгрессивным порывам, то, очевидно, не возникли бы те шедевры искусства, те научные и философские открытия, те гениальные религиозные откровения, которые подарило миру «осевое время».

Право возникает как дополнительное дисциплинарное начало, задача которого в том, чтобы оберегать созидательную транс-грессивность и обуздывать, ограничивать негативно ориентированные формы трансгрессивности. Воля к самоутверждению, творчеству и свободе должна была неизбежно натолкнуться на волю к порядку. Своеобразие права заключалось в том, что оно обуздывало свободу ради свободы. Цивилизованный порядок не исключал свободу, а предполагал ее. Он исключал лишь своеволие и вседозволенность. Достаточно вспомнить знаменитое герак-литовское требование гасить своеволие скорее, чем пожар. Право

должно было оберегать те необходимые степени свободы, без которых невозможны ни творчество, ни здоровое самоутверждение, ни полнокровная человеческая жизнедеятельность. И оно должно было каждый раз гасить разбушевавшееся пламя свободы, если она переходила в своеволие и начинала угрожать свободе других граждан, основам цивилизованности, государственности, социального порядка.

Энергии негативно ориентированной трансгрессивное™ цивилизация противопоставила энергию права и закона, их волю к порядку, способную ограничивать индивидуальные порывы и возвращать их назад в покинутые пределы. Чем активнее воля к трансгрессии, тем сильнее должна быть воля к порядку. В итоге получилось так, что «осевая цивилизация» пошла по пути самоограничений и самоконтроля: устремляясь вперед, она сама же на себя накладывала ограничения. В этом единстве двух противоположных устремлений обнаружилась характерная особенность цивилизации как системной целостности, способной к саморегуляции, самосохранению и саморазвитию.

Это первоначальное, «осевое» состояние юной цивилизации предполагало исходную свободу, непредрешенность и непредсказуемость ее самоопределения: она была вольна в своих избирательных предпочтениях. Нормативно-правовые ограничители трансгрессии-свободы устанавливались впервые, и ставить их можно было, казалось бы, где угодно: пространство свободы можно было сделать необъятным и его можно было сузить до минимума. Необходимо было самоопределяться, принимать взвешенные решения, и ответом на эту необходимость стали мыслительные эксперименты, проводимые философами. Ими были смоделированы все основные возможные варианты: от анормативности циников, ратовавших за максимум свободы, до платоновских проектов государственного устройства, где свобода была сведена к минимуму. Эти увлечения крайностями должны были породить в итоге нечто, напоминающее артиллерийскую «вилку», когда вслед за «недолетами» и «перелетами» следовало попадание в цель. Именно это последнее удалось Аристотелю, сумевшему при помощи критерия общественного блага взвешенно и трезво определить границы свободы, меру допустимой личной автономии человека как «политического», то есть цивилизованного существа.

Воля к порядку и праву не является чем-то чуждым и внешним для социума, а представляет собой его производную функцию, позволяющую осуществлять его субстанциальные нужды. Будучи системным, структурированным объектом, социум нуждается в сохранении своих подсистем и элементов и стремится обезопасить их от угроз внутренних и внешних деструкции. И воля к по-

------„Лж„т   пп-тпот^а r>nr я нической ПОТВеб-

ностью и важнейшим условием ее самосохранения. А право представляет собой ту социальную форму, которая с наибольшей полнотой воплощает в своих действиях эту цивилизованную волю к самоорганизации.

Отсюда становится очевиден критерий, позволяющий различать право и его непосредственную противоположность — неправо. Те волевые устремления, которые не просто организуют и упорядочивают социальное бытие, но и делают это в ответ на внутренние потребности самой социальной сверхсистемы, то есть являются для нее естественными, органичными, выступают как правовые. И напротив, гипертрофированная воля к порядку, потерявшая естественные, соразмерные человеческой природе ориентиры, подменившая цели средствами, превратившая порядок в самоцель и забывшая о том, что он всего лишь условие достижения общего блага, порождает такие юридические формы регулирования социальных отношений, которые должны быть квалифицированы как проявления неправа'.

Воля к порядку не должна превращаться в волю к насилию ради порядка. Подобная трансформация сразу же придаст ей деструктивный, неправовой характер.

Когда воля к цивилизованному правопорядку овладевает сознанием субъектов и подчиняет себе их теоретическое и практическое мышление, она заставляет их продумывать пути, средства и способы реализации ее намерений. Теоретическое мышление при этом формулирует представления о должном, а практическое мышление стремится переводить должное в сущее.

Проявляясь как внутренняя энергия цивилизованного социума, воля к правопорядку нацелена на то, чтобы с неустанной регулярностью фиксировать противоречия между должным и сущим и разрешать их в соответствующих критериям цивилизованности формах. Эти противоречия индуцируют энергию социума, которая, в свою очередь, устремляется на их разрешение.

Но воля к цивилизованному, культурно оформленному порядку не может быть бессознательной. Ей необходимо знать свои цели, средства, возможности и методы. Она должна знать все, что может быть выявлено и уточнено усилиями разума. Социуму свойственно испытывать острую потребность в знаниях такого рода. Ответом на эту потребность становится интенсивное развитие философско-правовой мысли. Не случайно «осевое время» обнаруживает себя как эпоха, когда возникли наиболее крупные и значительные из учений о социальном и правовом порядке. Теории Платона, Аристотеля, Конфуция предоставили цивилизованным сообществам именно те знания, которые превратили прежнюю

10 категории неправа см подробнее: Гегель Г В Философия права М., 1990, с. 137—153.

бессознательную волю к порядку в сознательную и целеустремленную. Усилия этой воли возвысились до философско-разумного уровня теоретически взвешенных представлений, формулирующих цивилизационную сверхзадачу по достижению гармоничного и совершенного общественно-государственного устройства, подчиняющегося принципам высшей справедливости и всеобщего блага.

Специфические конкретно-исторические обстоятельства «осевого времени» предоставили общественной воле к порядку возможность проявить себя в качестве разумной, знающей, энергичной, внутренне свободной, открытой для творческого поиска и предельно целеустремленной.

Древние греки, как один из наиболее «осевых» народов, создавшие свою правовую цивилизацию полисного типа, в наибольшей степени проработали интеллектуально-философскую, рациональную сторону проблемы социального порядка. Они были в большей степени философами, чем практическими политиками и юристами. Воля к знанию того, что такое порядок, у них преобладала над волей к порядку как таковому.

Это положение исправили древние римляне, чья государственность стала истинным воплощением абсолютной воли к порядку. Не слишком увлекаясь философскими рассуждениями, римляне сделали ставку на рассудочное оформление приемлемых моделей практического мироотношения. Их прагматически ориентированное мышление и такая же практическая воля к порядку сотворили чудеса — позволили создать невиданный дотоле миром правопорядок.

Подобно тому, как отдельный человек не сразу становится обладателем сильной воли, а должен предварительно пройти путь созревания как личности, так и цивилизация должна была прожить тысячелетия «доосевого» и века «осевого» времени с тем, чтобы на их исходе заявило о себе мощное волевое начало, способное подчинить сложнейший социальный организм единым организующим принципам.

«Осевая» личность с ее развитым, энергичным «Я», жаждущим простора для самореализации, должна была отчетливо сознавать зависимость своей свободы от свободы другой, такой же яркой и сильной индивидуальности. Свобода одного цивилизованного субъекта, помноженная на свободу другого цивилизованного субъекта, должна была дать в результате не аннигиляцию взаимопогашения, а цивилизованный правопорядок, где каждый, кто желал свободы для себя, был готов уважать свободы других и потому сознательно шел на необходимые самоограничения.

Задачу по осознанию, философскому, этическому и правовому осмыслению всех этих вопросов взяли на себя первые античные философы, для которых нравственно-правовая проблемати-

ка стала одним из самых приоритетных направлений в развитии духовно-практической культуры древнего мира.

«Осевое время» явилось эпохой зарождения философской рефлексии. Морально-правовое сознание, развивавшееся до этого по преимуществу спонтанно, теперь обретает поддержку и опору в самом себе, в своих внутренних стремлениях к самопознанию, самоориентации и саморегуляции. По сути, с Сократа, Платона и Аристотеля философско-правовая рефлексия как способность к рационально-аналитическому исследованию субъектом своих отношений с новообразующейся правовой реальностью превращается в основное средство развития философии права.

Рефлексия становится непременным участником каждого ответственного морально-правового деяния, позволяющим осмысливать нормативно-ценностные дистанции между различными формами сущего и должного. Она выступает в роли своеобразного «референта», представляющего в индивидуальном правосознании как общие социально-правовые императивы, так и противоречащие им трансгрессивные свойства человеческой природы. Противоречия между теми и другими драматизировали внутреннюю жизнь личности, создавали поле внутреннего напряжения, не позволяли рефлексии превращаться в нечто сугубо холодное, отвлеченно-рассудочное.

Философско-правовая рефлексия позволяла личности выйти из состояния полной погруженности в стихию непосредственной социальной жизни, интеллектуально подняться над ней и, вынося разнообразные критические суждения и оценки, вырабатывать новые модели отношения к ней. Так начинают рождаться разнообразные философские концепции, высвечивающие разные грани этих отношений. Важным сопутствующим моментом их появления выступает такая степень развитости индивидуального культурного сознания, которая свидетельствует о вменяемости и дееспособности его носителя как субъекта права, о имеющихся и совершенствующихся навыках рассматривания своего бытия внутри правовой реальности своими и чужими глазами, о способности совмещать эти нетождественные ракурсы и находить продуктивные пути разрешения возникающих противоречий. При этом чем обширнее опыт осмысления реальных правоотношений, в которые включен субъект, тем значительнее по своему смыслу и содержанию предлагаемые ею объяснительные модели. Этот опыт, будучи по своим исходным свойствам стихийным и бессистемным, нуждался в обработке средствами философско-теоретической рефлексии, которая придавала ему системный характер, обосновывала правомерность его выводов, сообщала ему характер безусловной достоверности и тем самым делала его всеобщим достоянием.

В определенном смысле «осевое время» с его аномийными, кризисными явлениями и процессами было благодатной порой для возникновения философии. Распад традиционных нормативно-ценностных форм высвобождал глубинные противоречия, дремавшие в тайниках человеческой природы, обнажал дотоле скрытые структуры, скреплявшие бытие людей в нечто упорядоченное и целостное. То есть перед испытующим взором первых мыслителей многое из того, что было тайным, само становилось явным. В разломах вековых традиций обнажалось сокровенное и истинное, порождавшее философские озарения. Многие из этих озарений, очевидно, не родились бы, не будь этого первого крупного цивилизационного кризиса. «Кризис — это как бы объективный «анализ», которому подвергает себя сама действительность, упреждая наши попытки анализа: недаром слово «кризис» означает «суд» и родственно слову «критика» '.

Изобретение алфавита и распространение письменности стали одним из важнейших нововведений «осевого времени». Это придало дополнительный импульс развитию права, правосознания и правоотношений. Так, в Афинах в 403 г. до Р. X. принимается совершенно особый закон о законах. Одно из его положений гласило: «Неписаным законом властям не пользоваться ни в коем случае». Одновременно вводятся специальные государственные должности так называемых фесмофетов, которые должны были записывать вновь возникающие в судебной практике правовые положения и хранить их для возможного использования в последующих судебных разбирательствах.

«Осевое время» становится эпохой появления и приумножения огромного количества юридических документов. В отличие от устных договоренностей, обещаний и даже клятв, это был качественно иной уровень бытия правовых соглашений и решений. Письменность в качестве новой формы культуры придает правоотношениям характер онтологической реальности. Зафиксированные в письменных текстах, они обрели способность к самостоятельному, автономному, независимому от субъектов-участников существованию. У письменных договоренностей появилась возможность отдельно от людей, без их непосредственных вмешательств оказывать регулятивное воздействие на поведение сторон. Теперь они из сферы устной речи и устно хранящей памяти, из потока быстротекущего времени перемещаются в мир вечности. Благодаря кристаллизующим свойствам письменности память человечества раздвинула свои границы и даже просто сняла их. Теперь все записанное могло храниться вечно, независимо от приходящих и уходящих поколений. Опыт практических правоот-

1 Аверинцев С. С. Поэтика ранневизантийской литературы. М., 1977, с. 237.

ношений теперь уже не исчезал вместе с их живыми и смертными носителями, а мог передаваться от поколения к поколению, транспортироваться сквозь века, расширяясь и обогащаясь.

На основе двух противоположно направленных, но неразрывно связанных процессов — широкого распространения трансгрессивных моделей общественно опасного поведения и развития новообразующихся правовых систем — возникает первичная, «осевая» морально-правовая реальность. Она выступает как система нормативно-регулятивных ограничений, внутри которых обязан жить и действовать и которым должен подчинять свои трансгрессивные наклонности цивилизованный человек.

Характерно, что свобода и закон, преступление и право, будучи однопорядковыми феноменами, практически одновременно становятся атрибутами цивилизации. Писаному закону (предписанию) свойственно ограничивать человеческую свободу и тем самым вызывать у трансгрессивной личности вольное или невольное желание нарушить его. Об этом писал апостол Павел, когда утверждал, что «где нет закона, нет и преступления» (Римл., 4,15). Соответственно, где есть законы, там есть и преступления. Где есть право, там непременно существуют и правонарушения. Эти противоположности, несмотря на их полярность, неотрывны друг от друга. В этом отношении характерно высказывание Лаоцзы о том, что когда появилось мудрствование, возникло и лицемерие, когда начались раздоры между родственниками, появилась потребность в поощрении таких добродетелей, как сыновняя почтительность и отцовская любовь, когда в государстве царит беспорядок, тогда острая нужда порождает честных и деятельных правителей.

Именно в «осевое время» возникает противоположность закона и преступления. При этом не только распространение преступлений стимулировало развитие права, но и становление законодательных систем, как это ни парадоксально, способствовало расширению круга преступлений. Объясняется это тем, что разнообразные проявления жестокости, насилия, убийства, кражи, нарушения священных запретов-табу, которые в изобилии существовали и в «доосевое» время, теперь обретают статус преступлений. Такие рецидивы архаических обычаев, как, например, людоедство, также начинают выглядеть в системе позднейших морально-правовых координат как преступления.

Обозначенные морально-правовыми нормами «осевого времени», новые модели цивилизованного социального поведения проводят отчетливую грань между должным и запретным. Каждый, чье поведение не соответствует этим моделям должного, -это либо варвар, либо правонарушитель.