§ 2. ОБЩЕСТВЕННЫЕ ОТНОШЕНИЯ И ПРЕСТУПЛЕНИЕ

Объяснять, почему преступление как социальный факт имеет место лишь в единстве всех трех его социологи­ческих свойств — общественного отношения, деяния, пося­гающего на него, и самого деятеля, — значит доказы­вать очевидное. Нет нужды и приводить аргументы в пользу того, что наиболее важным, «первичным» призна­ком преступления является общественное отношение. И не только потому, что оно — с)бъект посягательства взбунтовавшегося одиночки, но и потому, что особеннос­ти общественного отношения обусловливают и содержа­ние преступного деяния, и совершение его членом обще­ства.

Но здесь мы сталкиваемся с парадоксальным, на пер­вый взгляд, положением. Общественное отношение, кото­рое охраняется обществом как основа социальных связей своих членов, одновременно порождает покушение на са-

52

мое себя. «Добропорядочный гражданин», например соб­ственник-буржуа, и посягающий на его достояние пре­ступник имеют общий социальный корень. И тем не ме­нее дело обстоит именно так, хотя это и не парадокс, а диалектика. Раскрыть ее — значит объяснить причины преступлений.

Обычно в качестве генеральной причины преступлений называют противоречие между потребностями индивида и легальными возможностями их удовлетворения. В це­лом это так*, хотя указание на легальный (т. ё. закон­ный, разрешенный правом) характер возможностей удов­летворения индивидуальных потребностей может создать ложное впечатление, будто преступление порождается правом. Стоит, дескать, изменить закон и разрешить лю­дям удовлетворять потребности способом, запрещенным ранее, и общественно опасное деяние тотчас же переста­нет быть таковым. Реальная проблема значительно слож­нее.

Потребности индивида и наличные средства их удов­летворения — не отвлеченные понятия, а конкретно-исто­рические категории. И дело не в одной лишь неодинако­вости нужд раба, крепостного, пролетария, советского рабочего, равно как и не в одних лишь различиях средств производства, служащих для их удовлетворения (эти не­совпадения .настолько очевидны, что для установления их самих по себе не надобно никакой науки). Дело даже не только в том, что потребности и материальные средства взаимосвязаны и притом таким образом, что произведен­ные продукты («предложение») как раз и вызывают нуж­ду в них («спрос»), хотя научное исследование здесь уже необходимо для расчета перспективных балансов «спрос— предложение» — ориентиров планирования выпуска про­дукции. Путь к выяснению вопроса — изучение социаль­ного «механизма» формирования потребностей челове­ка, живущего в конкретных социально-экономических ус­ловиях.

Коллективные формы бытия людей обусловливают, что оценка индивидом того, кто он в обществе, что у него есть и чего ему не хватает, происходит через сравнение с тем, кем является в том же обществе другой, чем этот другой обладает и к чему стремится. «Как бы ни был мал какой-нибудь дом, но, пока окружающие его дома точно

* Разумеется,  это   положение  не   может   быть  отнесено  к  харак­теристике неосторожных преступлений.

53

так же малы, он удовлетворяет всем предъявляемым к жилищу общественным требованиям. Но если рядом с маленьким домиком вырастает дворец, то домик съежи­вается до размеров жалкой хижины», — писал К. Маркс и заключал: «Наши потребности и наслаждения порожда­ются обществом; поэтому мы прилагаем к л им общест­венную мерку, а не измеряем их предметами, служащими для их удовлетворения»7.

Этот «механизм» формирования общественных потреб­ностей индивида, общий для всех социально-экономичес-. ких формаций, взаимодействует, однако, с совершенно не­одинаковыми в различных формациях способами их удов­летворения. В обществах, основанных на частной соб­ственности, противоречие между социально обусловлен­ными потребностями людей и исторически данными сред­ствами их .удовлетворения,; как правило, приобретает антагонистическую форму. Этот антагонизм выражается в том, что общественный стандарт потребления определя­ют потребности господствующего класса, и тот, кто до­минирует в экономике, определяет политику и задает тон в области культуры, в потребительской и бытовой сферах. Образ жизни стоящих у власти — пример для подража­ния всех остальных классов и социальных групп. И ес­ли бы сформировавшемуся таким образом идеалу образа жизни соответствовали экономические, политические, -культурщые ,и социально-бытовые возможности следо­вать установившимся образцам, у отдельных индивидов не было бы социальных оснований вести борьбу против такого порядка общественных отношений. Он удовлетво­рял бы всех, и преступность, следовательно, была бы лишена социальной базы. Но в том-то и заключается са­мая суть классово-антагонистического общества, что образ жизни рабовладельца, синьора и буржуа ни эконо­мически, ни политически недоступен соответственно ни рабу, ни крепостному, ни пролетарию. Различное положе­ние классов в производстве определяет их общественное неравенство во всех остальных сферах жизни, в том чис­ле в сферах культуры, быта и потребления.

Таков господствующий порядок общественных отноше­ний. Явная несправедливость этого порядка и образует •коренную причину того, что отдельные индивиды посяга­ют на него, совершая преступления. То, что право офи­циально запрещает социально опасные действия, далеко не во всех случаях предотвращает дезорганизующие по­ступки. Человек, протестующий против несправедливого

54

порядка общественных отношений, осознанно или неосоз­нанно протестует и против закрепляющего и охраняющего эту несправедливость права. Как показывает исторический опыт, очень часто бессильной здесь оказывается и угроза применения уголовно-правовых санкций, какими бы суро­выми они ни были.

Попытки установить этапы формирования отношения индивида к господствующим порядкам общественных от­ношений досоциалистических социально-экономических формаций, оправдывающего совершение преступлений, мо­гут быть предприняты на двух уровнях: на уровне от­дельного нарушения уголовно-правового запрета и на уровне преступности как социального явления. В основу обоих может 'быть положено приведенное сравнение — от­ношение владельца жалкой хижины к роскошному ,двор-цу и его собственнику.

Первую стадию формирования негативного отношения к господствующему общественному порядку образует не­осознанный протест против несправедливости как таковой, который может быть направлен на мнимых виновников социального неравенства — на вещи — и выражаться в кра­жах, в бессмысленном уничтожении имущества, в нашем случае — дворца (например, в его безмотивном поджоге). На уровне социального явления этот вид неосознанного протеста часто выступал в истории в форме разрушений и разграблений 'Крестьянами помещичьих усадеб или в форме описанного К. Марксом движения луддитов-рабо­чих, принявшихся разрушать фабричные машины, так как именно в них они увидели причину безработицы и бесче­ловечной капиталистической эксплуатации8.

Вторая стадия формирования негативного отношения к господствующему порядку общественных отношений свя­зана, как правило, с персонификацией социальной неспра­ведливости в конкретном субъекте (в более богатом сосе­де, в нашем примере — во владельце дворца и т. д.). Част­ным случаем преступлений этого рода выступают посяга­тельства на людей, которые стали собственниками вещей с точки зрения преступника незаконно или во всяком слу­чае явно несправедливо. Появлению подобных представ­лений обычно способствуют и идеологические системы са­мих обществ, начиная от евангельских заповедей и про­поведей равенства всех перед богом и кончая буржуазны­ми лозунгами о равенстве всех перед законом. Индивид здесь во всех случаях осознанно или неосознанно исходит из предположения о существовании надындивидуальной

55

системы ценностей, отражающей объективно господствую­щий и обязательный для всех социальный порядок (еван­гелие, нравственность, право), на которую он субъективно не покушается, посягая лишь на вещи отдельных людей или на них самих. На уровне социального явления этот вид 'правонарушений предстает в форме бытовой преступ­ности, безмотивных нарушений общественного порядка и т. д.

Третья стадия формирования отрицательного отноше­ния « охраняемому уголовным законом порядку общест­венных отношений представляет собой посягательство пра­вонарушителя или группы правонарушителей на сами гос­подствующие устои.

На уровне социального явления этот вид борьбы с гос­подствующим порядком общественных отношений прини­мает форму политических преступлений. Поскольку они посягают на самую целостность общества, их повышенная общественная опасность очевидна.

На первый В13гляд может показаться, что существова­ние политических преступлений дает основание утверж­дать, будто революционное движение генетически свя­зано с преступностью. Однако рассуждать подобным об­разом— значит принимать видимость за сущность. Истин­ные революционеры представляют собой не жертву соци­альных условий, а олицетворение исторически неизбежного будущего и, еледо!вательно, потенциально главную общест-•венную силу. Стало быть, «преступниками» они могут быть лишь в глазах отмирающего класса, который оцени­вает настоящее (в том числе и посредством уголовно-пра­вового законодательства) сквозь призму прошлых условий своего существования.