§ 3. Основные современные направления в буржуазной криминологии

В советской криминологической литературе обоснованно подчеркивается, что исключительно высокий уровень уголовной преступности, характерный для буржуазных стран в настоящее время, вызывает серьезное беспокойство у представителей господствующего класса, > защите интересов которого и служит буржуазное государство. Примером этого может служить опубликованный в США доклад Комитета по экономическому развитию, являющегося связующим звеном между корпорациями большого бизнеса и правительственной администрацией. Представители Комитета сочли, что для большого бизнеса настало время активного вмешательства в правительственную политику по контролю над преступностью, для активизации этой политики с тем, чтобы недовольство существующей социальной системой не превысило критического уровня. Комитет организовал специальную комиссию, в состав которой вошли президенты и вице-президенты шести крупных корпораций и банков. Комиссия от имени комитета опубликовала специальный доклад по проблемам борьбы с преступностью и деятельности системы уголовной юстиции. В докладе указано, что уровень, которого достигла организованная и так называемая стихийная преступность в стране, подрывает экономику, основывающуюся на принципах предпринимательства, усили-

из

вает недовольство существующей социальной системой среди бедных и среди национальных меньшинств.

Руководители корпораций и банков потребовали серьезной перестройки всех звеньев системы уголовной юстиции на более рациональных принципах с тем, чтобы добиться хотя бы какой-то стабилизации контроля над преступностью. В докладе выдвинуты требования об интенсификации криминологических исследований прикладного характера. Это отвечает тенденции, которая наметилась в развитии криминологии на Западе с конца шестидесятых годов. На VI Международном криминологическом конгрессе, который состоялся в 1970 г. в Мадриде, ряд видных западных криминологов призвали своих коллег, читающих в университетах курсы этой науки почти на том же теоретическом уровне, который был характерен для работ Горофало и Ферри, выйти за пределы «башни из слоновой кости» и попытаться в какой-то мере трансформировать криминологию, приблизить ее к нуждам практических органов.

Ж. Пинатель, находясь на посту президента Международного криминологического общества, подчеркивал, что практические работники юридических ведомств в западных странах все чаще стали обращать свои взоры к криминологии в надежде, что она укажет им возможные пути разрешения кризисного положения с преступностью. «Однако криминология, — как констатировал Ж. Пинатель, — смогла только ответить, что решение проблемы нужно

"    63     Г"

искать с помощью научных исследовании» . с-ще раз подтвердился разрыв между традиционными положениями, которые постулировались в западных университетских курсах криминологии и практическими потребностями органов, осуществляющих борьбу с преступностью.

В начале 70-х годов в буржуазной криминологии стало складываться направление так называемой прикладной криминологии. Его представители поставили перед собой задачи разработать методику оценки эффективности деятельности уголовной юстиции в целом и отдельных ее звеньев, искать более совершенные методы управления в этой системе. Попытались они решить и ряд иных вопросов. При этом они столкнулись с серьезными трудностями. Основное препятствие заключалось в противоречии между декларируемыми целями системы уголовной юстиции и теми реальными целями, к которым на практике стремится буржуазная уголовная юстиция.

Это дало основание некоторым криминологам выступить с вполне закономерными утверждениями о том, что уголовная юстиция в буржуазных странах ориентирована не столько на борьбу с преступностью, сколько на нейтрализацию через систему правонарушение — наказание тех, кто представляет реальную или потенциальную угрозу социальному строю. И все ее звенья уже довольно хорошо отработаны для выполнения этой задачи. В результате возникло вполне естественное различие между теми, кто попытался с научными методами подойти к изучению функционирования буржуазной уголовной юстиции, и руководителями этой системы.

В этом плане весьма характерно заявление видного американско-

124

го криминолога А. Джермена, опубликовавшего статью, которую он озаглавил: «Ко всем, кто проводит исследования эффективностей системы уголовной юстиции, — предупреждение!» А. Джермен прямо пишет, что если исследователь попытается в процессе своей работы углубиться в те области деятельности аппарата юстиции и иных органов борьбы с преступностью, которые свидетельствуют об антигуманных тенденциях, нарушении законности и т. п., то такой исследователь «сразу же объявляется персоной поп grata независимо от уровня его квалификации или образования и тех целей, которые он перед собой ставил»64. Исследование с такими выводами, как свидетельствует проведенное А. Джерменом обобщение опыта последних 25 лет, не имеет ни малейшего шанса на завершение \

Характерно, что буржуазный криминолог сам указал на непреодолимые препятствия на пути исследования. Не смог он лишь подняться до оценки его происхождения, вытекающего из самого характера отношений, существующих при капиталистическом строе. Оценочные исследования могут содержать только такую «оценку», которая приемлема для тех, кто стоит во главе истеблишмента.

Показательна позиция западногерманского криминолога Г. Кайзера, выступившего с работой «Криминология как прикладная наука». Высказав ряд суждений, в силу которых, по его мнению, необходимо развивать прикладные направления в криминологии, он подчеркнул, что самый основной и принципиальный вопрос заключается в том, чтобы не было отклонений в исходных концепциях, т. е, выхода за очерченные рамки исследования, иначе прикладная криминология может соскользнуть на путь «критической» криминологии". Это весьма знаменательная позиция, которая многое ставит на свои места. Прикладная криминология должна быть заключена в строгие рамки с тем, чтобы не давать объективного материала, получаемого с помощью исследований, для показа действительного положения в современной системе буржуазной уголовной юстиции. При этом по возможности она должна высказывать частные рекомендации, которые хотя бы в какой-то степени могли использоваться в практике борьбы с преступностью. Можно констатировать, что в последние десятилетия западные криминологи вносили отдельные предложения, которые использовались в работе полиции и других юридических органов. Однако существенного прогресса в практику борьбы с преступностью эти предложения внести не смогли, ибо их авторы рассматривали лишь отдельные частные проблемы.

Значительное внимание буржуазной уголовной юстиции уделяют и сторонники так называемого интеракционистского подхода, зародившегося в буржуазной криминологии в середине 60-х годов. Ими сформулировано два теоретических положения: во-первых, каждое общество само определяет поведение, которое квалифицируется как девиантное (т. е. отклоняющееся от норм) и объявляется нежелательным; во-вторых, реакция со стороны общества даже при широком распространении девиантности может быть направлена не на все, а только на отдельные виды такого рода поведения. Для сторонников интеракционистского подхода важно только то отклоняющееся

125

поведение, которое провозглашено таковым официальными органами социального контроля. По мнению сторонников этого направления, существует большое различие между отклоняющимся поведением до того, как оно попа \о в поле зрения официальных органов социального контроля, что повлекло за собой «наклеивание определенного ярлыка» — стигмы, т. е. возведения того или иного лица в ранг девианта, и после этого «возведения». В 1976 году французский криминолог Э. Сушон опубликовал даже специальное исследование, посвященное использованию в буржуазной криминологии понятия стигмы.

Среди теоретиков интеракционистского подхода в криминологии — американские социологи Г. Беккер, Д. Китсус, К. Эриксон, Э. Лемерт, Е. Гофман.

Анализ интеракционистской концепции следует начать с работы Г. Беккера «Аутсайдеры. Исследование социологии девиантно-сти»' , которая считается классическим произведением современного интеракционизма. Является ли данное деяние девиантным или не является таковым, пишет Г. Беккер, зависит, с одной стороны, от характера деяния (т. е. нарушено или нет какое-либо правило), а с другой — от того, как окружающие реагируют на него. Некоторые могут заявить, — продолжает автор, — что это простая игра слов. Можно говорить о поведении, нарушающем установленные правила как о де-виантном без ссылки на реакцию окружающих. Это, конечно, правильно. Тем не менее, — утверждает Г. Беккер, — термин «девиант-ное» следует использовать только применительно к тем, кого заклеймила в качестве таковых определенная часть общества68.

По мнению Г. Беккера, «заклейменные» и «незаклейменные» правонарушители в корне отличаются по своим взглядам, ибо факт «клеймения» предопределяет сознательный переход лица к девиантным поступкам. Основная концепция Г. Беккера состоит в следующем: решающее значение имеют не объективные характеристики поступка, а отношение к нему, оценки этого поступка со стороны других людей. Это существенно меняет содержание понятия девиантно-сти, которая оказывается при такой оценке не качественной характеристикой совершенного лицом акта, а скорее последствием применения со стороны окружающих правил и санкций к данному лицу как к «преступнику». «Девиант — это тот, на кого наложено клеймо аутсайдера, чужого в обществе, а девиантное поведение — это поведе-

'               69

ние, которое люди заклеймили»   .

Выступая за признание в принципе правильного положения о том, что определение преступления в буржуазном обществе зависит от определенных политических интересов, Г. Беккер полностью переносит центр тяжести с объективных характеристик самого поступка на общественную реакцию на этот поступок. Этой реакции придается доминирующая роль. За ней признается способность изменить самооценку индивида и побудить его в дальнейшем сознательно осуществлять девиантное поведение.

По представлениям Г. Беккера, до вмешательства органов социального контроля индивид не осознал себя «девиантом», а следова-

126

тельно, и не имел осознанной склонности к отклоняющемуся поведению. Положение якобы резко меняется после вмешательства органов социального контроля. Отношения между теми, кто наклеивает ярлык, и теми, на кого этот ярлык наклеивается, интеракционисты определили бехивиористской формулой «стимул-реакция». При этом положение, согласно которому наклеивание ярлыка влечет однозначную реакцию, наступление которой можно прогнозировать почти со стопроцентной уверенностью, возводится ими в аксиому.

Отметим, что сторонники данной концепции не имели для столь серьезных выводов достаточно репрезентативных результатов исследований: они основывались на проводившемся в США опыте со школьниками, который якобы доказал, что если школьника считать плохим учеником, то он в конце концов им и станет, а если считать хорошим, то школьник станет хорошим учеником.

В идеологическом плане взгляды Г. Беккера и других приверженцев данного направления западные исследователи интеракцио-низма относят к либерально-критическим концепциям: безжалостное общество клеймит беззащитного человека, тем самым лишая его возможности вести нормальный образ жизни . Человек беззащитен, он вызывает сочувствие и сострадание.

По-видимому, не случайно в работе «Аутсайдеры. Исследование социологии девиантности» Г. Беккер анализирует в основном один вид правонарушителей — лиц, потребляющих сравнительно слабый наркотик — марихуану. По мнению Г. Беккера, эти люди достойны скорее сострадания, чем осуждения, в то время как общество приклеивает к ним ярлык делинквента, что приводит к отрицательным социальным последствиям для заклейменных.

Интеракционистский подход внешне основывается на анализе существующих общественных отношений и даже выступает с критикой происходящих в обществе процессов. Это позволяет сторонникам названного направления заявить о разрыве с позитивизмом. Однако при внимательном рассмотрении методологических основ этого течения становится очевидным, что сторонники интеракционистского подхода подменяют изучение реальных причин, вызывающих в обществе отклоняющееся поведение, лишь рассмотрением процесса реагирования на это поведение, хотя важность этого аспекта и не следует отрицать. Таким образом, их выступление против позитивизма оказалось формальным.

Выступая против позитивизма и внешне провозглашая важность изучения реальных общественных процессов, сторонники интерак-ционизма тем не менее подменяют глубокий социологический анализ причин преступности рассмотрением процесса реагирования на отклоняющееся поведение со стороны правоохранительных органов, провозглашая деятельность этих органов одной из основных причин отклоняющегося поведения, в том числе и преступности.

Известно, что в буржуазном обществе деятельность органов, призванных осуществлять борьбу с преступностью, неэффективна. Коррупция, бюрократизм и множество других больших и малых пороков, свойственных буржуазному государственному аппарату, с

127

неумолимой закономерностью сказываются и на деятельности органов, осуществляющих борьбу с преступностью. Вмешательство этих органов вместо положительного результата часто приводит к отрицательным последствиям.

Человек, попавший в орбиту буржуазной юстиции, нередко оказывается раздавленным ее репрессивной машиной. Можно согласиться с интеракционистами, считающими, что органы социального контроля драматизируют «зло», усугубляя проблему преступности. Однако «зло» существует в силу глубоких закономерностей, присущих буржуазному обществу, и будет существовать в нем даже при самой рациональной «реакции на отклонение».

Сторонники интеракционистского подхода, анализируя отклоняющееся поведение, подчеркивают важность учета социально-психологических взаимодействий личности и социальной среды. Само по себе это положение не вызывает, да и не может вызвать возражений. Однако никак нельзя согласиться с тем, что в этом взаимодействии человеку отводится роль лишь пассивного объекта воздействия. Сторонники интеракционизма исключают саму возможность формирования поведения человека в качестве прямого противодействия среде, в качестве элемента, реформирующего среду, что приводит к упрощенческому восприятию действительности.

Подобное упрощение присуще и более гибкой разновидности ин-теракционистской концепции, с которой выступил американский социолог Э. Лемерт. За формулой Э. Лемерта в буржуазной криминологии закрепилось название «вторичная девиантность». С наибольшей полнотой свои взгляды на данную проблему Э. Лемерт изложил в работе «Человеческая девиантность, социальные проблемы и социальный контроль»71.

Согласно утверждению Э. Лемерта, первичная девиантность «появляется в широком разнообразии социальных, культурных, психологических связей и, в лучшем случае, может оказывать только пограничные воздействия на психическую структуру индивида: она не приводит к символической реорганизации на уровне самоосознаваемых отношений и социальных ролей, в то время как вторичная девиантность должна пониматься как отклоняющееся поведение (или социальные роли, основывающиеся на этом поведении), которое становится средством защиты, атаки или адаптации к открытым или скрытым проблемам, создаваемым социальной реакцией на первичную девиантность».

Итак, отклонение как таковое в соответствии с построением Лемерта, не имеет существенного значения, если оно не воспринято субъективно. Первая важная посылка.

Для того, чтобы отклонение приобрело большую значимость, субъект должен прореагировать на свое собственное поведение и зафиксировать его в социально-психологических образах — вторая посылка Лемерта. Однако и в этом случае отклонение еще не является важной детерминантой поведения, пока субъект не начинает соотносить с ними свой статус в обществе.

Толчком для начала такого соотнесения может послужить пер-

128

вичная стигматизация, т. е. «заклеймение» отклоняющегося поведения официальными органами или референтной группой, к которой субъект принадлежит. Это в свою очередь вызывает защитную реакцию со стороны индивида, попытку сохранить свое социальное «Я». Иерархия ценностей индивида претерпевает изменения, и индивид приспосабливается к использованию тех возможностей, которые остаются доступными в его новом положении.

С утратой прежнего статуса у субъекта может меняться и реакция на меры, применяемые к нему со стороны общества. Э. Аемерт приводит пример с алкоголиком, который глубоко переживает первый арест за появление в нетрезвом виде в общественном месте, а затем, получив прочную репутацию пьяницы, начинает рассматривать эту меру как средство добывания пищи, крова и даже как повод для временного воздержания от потребления алкогольных напитков *. По мнению Э. Аемерта, для правильного и полного понимания девиантности в современном плюралистском обществе (такой термин начал широко использоваться в шестидесятые годы) необходимо четкое разграничение между первичной и вторичной девиантностью. Более того, как настоятельно подчеркивал этот автор, «исследование проблем вторичной девиантности с прагматической точки зрения для социологии важнее, чем исследование проблем, связанных с первичной девиантностью»'3.

Концепция Э. Лемерта, несомненно, более гибкая, чем концепция Г. Беккера. Но и в построении Э. Лемерта совершенно очевидно механическое противопоставление причин, которые предопределили поведение лица до и после регистрации его в качестве девианта. Регистрация, «заклеймение» поведения — рубикон, переход через который приводит к тому, что перестают действовать одни причины и вступают в силу другие. После регистрации у индивида начинается своеобразный процесс борьбы с наложенной на него стигмой, выливающийся в вызов обществу. Э. Лемерт исключает какую-либо возможность возврата для «заклейменного». Подобно пилигриму, шествующему за тысячи километров к святым местам, ему остается лишь одно — осознать свою «стигму» и нести ее до конца дней. Можно отметить, что сторонники интеракционистской концепции справедливо обращают внимание на отрицательные аспекты в деятельности органов социального контроля в буржуазном обществе. Справедлив их вывод и о стигматизирующем воздействии наказания в буржуазном обществе, неспособности его правоохранительных органов достигать целей ресоциализации правонарушителей, широко рекламируемой в работах буржуазных пенитенциаристов, провозглашаемой в зконодательных актах, регламентирующих вопросы исполнения уголовного наказания, которые принимаются в последнее десятилетие. В этом — определенный шаг вперед по сравнению с позитивистским подходом в криминологии.

Констатируя те или иные взаимосвязи в буржуазном обществе, интеракционисты дают им идеалистическое объяснение, подменяют анализ первичных глубинных процессов тем, что лежит на поверхности, является следствием объективно действующих закономерностей.

5 Зак.  49!

129

Попытки следовать интеракционистской концепции снижают социальную и научную значимость работы тех ученых, которые, пытаясь выявить объективные закономерности, действующие в буржуазном обществе, тем не менее пытаются втиснуть их в узкие рамки теории интеракционизма.

Почти в те же годы, когда складывались интеракционистские концепции в буржуазной криминологии, возникло так называемое радикальное, или критическое направление.

Еще в середине пятидесятых годов Э. Фромм, Г. Маркузе и ряд других западных социологов подчеркивали, что буржуазное общество — это больной организм, ибо здоровым организмом может быть лишь общество, свободное от эксплуатации. В этом больном обществе отклонения не есть что-то ненормальное, а напротив, — вполне закономерное явление, вытекающее из самого характера общества, основывающегося на эксплуатации. В западной социологии была поставлена проблема коренной «переоценки ценностей»74.

К подобной «переоценке ценностей» призывает и критическое направление в криминологии. Можно обратиться к работе двух известных криминологов: Г. Блоха и Д. Рейса «Преступность и общество, формы преступного поведения», вышедшей в Нью-Йорке еще в 1962 году. Проанализировав реальное состояние преступности в современном американском обществе, причины, порождающие неудержимый рост преступности, эти авторы в качестве «тезисов, подлежащих дальнейшему изучению и исследованию», отметили, что преступность в США является «неизбежным ответом на существующий социальный порядок и культурную организацию в данный период ее исторического развития» J. При этом Г. Блох и Д. Рейс подчеркивали, что определенные виды преступности возможны исключительно в рамках данной социокультурной структуры.

Тем самым Г. Блох и Д. Рейс утверждали, что преступность порождается не обществом в целом, как это провозглашал еще Дюрк-гейм, а применительно к США — американским обществом в данной форме его социальной организации и в данный период его исторического развития, причем подкрепляли свой вывод материалами конкретных исследований.

Тезис Г. Блоха и Д. Рейса был развит в работах других американских криминологов, и в частности в книге Д. Конгера и В. Миллера «Личность, социальный класс и делинквентность» также на материале конкретных исследований и в ряде других работ. При проведении исследований, результаты которых были обобщены в их книге, Д. Конгер и В. Миллер использовали метод, известный в криминологии под названием «прослеживание жизни». Этот метод довольно широко применялся, например, супругами Глюк, опубликовавшими ряд монографий, а также другими криминологами. Как правило, в результате использования этого метода авторы приходили к довольно ограниченным, а часто и вовсе ошибочным позитивистским выводам, ибо, наблюдая за судьбой определенной группы людей, криминолог чаще всего сосредоточивает свое внимание на конкретном индивиде, пытаясь найти черты, которые отличали бы его от

130

других людей, и в результате причины социального характера оказываются заслоненными личностью правонарушителя.

Д. Конгер и В. Миллер в своем исследовании удачно сочетали метод «прослеживания жизни» с более широкими обобщениями. В результате авторы пришли к выводу, что эффективная организация предупреждения преступности в современном американском обществе невозможна без радикальных изменений всей системы ценностей, структуры и функций всего общества. «Захотим ли мы заплатить эту цену, чтобы предоставить растущему числу делинквентной молодежи шансы для положительного развития личности, достижения счастья и внесения конструктивного вклада в развитие общества — будущее покажет»'0.

Вполне понятно, что подобные выводы вызывали одобрение далеко не у всех буржуазных криминологов. Многие из них вообще предпочли за благо отмахнуться от них, заявив, что все эти рассуждения не более, чем «отражение американского представления о себе». Да и среди американских криминологов многие были склонны оценить подобные выводы как студенческий радикализм. Например, профессора Ф. Вести и А. Тарк в статье, вышедшей под характерным названием «Стратегия исследований социальных классов и де-линквентности», признавая, что в последнее время «почва для теоретических предположений действительно подготовлена», тем не менее писали: «мы все более и более уподобляемся студентам, которые прослушали поверхностный обзор социальной жизни, получили много знаний, но вместе с тем и чувство неудовлетворенности от того, что уже способны вступить в спор по основным вопросам, вытекающим из природы и процессов социальной системы» .

Криминологи, занимавшие ведущее положение в буржуазной криминологии, ни в коей мере не хотели вступить в спор «по основным вопросам, вытекающим из природы и процессов социальной системы». Однако и преградить путь этому «спору» они оказались бессильными.

В самом начале семидесятых годов американские преподаватели криминологи Герман и Юлия Швендингер, а также переехавший из Англии в США Тони Платт организовали на базе школы криминологии в Берлине союз радикальных криминологов, который стал выпускать журнал «Преступление и социальная юстиция». Радикально настроенные криминологи организовали также секцию в Канаде на базе Монреальской школы криминологии, в Англии сторонники этого же направления провели национальную конференцию по девиант-ности, в ФРГ приверженцы «радикальной криминологии» организовали рабочий кружок молодых криминологов, опубликовавший свои программные взгляды в сборнике «Критическая криминология»78. Работы сторонников «радикальной криминологии» были опубликованы и в других западных странах. В настоящее время это течение стало весьма заметным направлением в современной западной криминологии.

Углубление кризиса современного капиталистического общества, обострение всех противоречий, присущих монополистическому капи-

тализму, находит одно из своих проявлении в кризисе индивидуально-личностного сознания. В современном буржуазном обществе человек утрачивает свою ценность, индивидуальность, свое внутреннее «Я«, все яснее ощущая бессилие, бессмысленность и безысходность существования. Капиталистический способ производства, усиливающееся господство монополий приводят к большему порабощению человека. В. И. Ленин, характеризуя усиливающееся господство монополистического капитализма, подчеркивал: «Отношения господства и связанного с ним насилия — вот что типично для «новейшей фазы в развитии капитализма», вот что с неизбежностью должно было проистечь и проистекало из образования всесильных экономических монополий»'9.

Если конкуренция в эпоху домонополистического капитализма еще могла воспитывать предприимчивость, энергию, смелость почина, то господство монополий не может не означать все более широкого, все более ощутимого личностью подавления каких бы то ни было форм самодеятельности масс населения, в том числе интеллигенции, которая в силу ряда социальных и профессиональных качеств особо остро ощущает рост государственно-монополистических тенденций в духовной жизни современного капитализма .

Утрата человеком целостности, индивидуальности, превращение его в условиях буржуазного общества в безликое существо, вынужденное приспосабливаться к бездушной и подавляющей все человеческое социальной системе, вызывает у радикально настроенных криминологов вполне закономерный протест. Однако этот протест не идет дальше выступления против социальных и культурных ограничений, налагаемых на личность в условиях современного буржуазного общества, дальше абстрактного декларирования права человека на отличие, самобытность, отклонение от правил и норм, предписываемых буржуазным обществом. Тем самым они сводят свою роль лишь к отрицанию и созерцательной рефлексии.

Характерно, что некоторые западные исследователи взглядов «радикального» течения, в частности, французский профессор Р. Гассэн, правильно связывают взгляды его сторонников с догматами франкфуртской философской школы, концепции которой являются наиболее концентрированным выражением так называемого неомарксизма81. «Представители французской школы, лавируя между оппозицией и апологетикой, создают утопически-романтические конструкции, которые не составляют никакой практической альтернативы современному капитализму, но используются в системе антикоммунизма как средство для дискредитации реального социализма»8 .

Касаясь содержательной части той критики, с которой выступают сторонники «радикальной» криминологии, следует особо обратить внимание на показ ими ограниченности, служебной, апологетической роли традиционной буржуазной криминологии. Эта критика свидетельствует о том тупике, в который зашла современная буржуазная криминология.

В последние годы резко критическая позиция стала еще более характерна для представителей «радикального» направления, чем они,

132

видимо, стремятся оправдать уже созданную в буржуазной криминологии репутацию. В частности, на ежегодной конференции Американского криминологического общества Д. Гиффт, Д. Салливэн, Л. Сигэл подчеркнули, что при анализе теоретических перспектив и направленности традиционной для западных стран криминологии, несмотря на ее внешнюю аполитичность, становится явно заметной идеологическая установка, направленная на поддержку существующего социального строя83. «Мы же, — отмечалось в докладе этих криминологов, — нуждаемся в новой криминологии, в такой криминологии, которая срывала бы маски, пробуждала бы новое сознание, подчеркивала бы освободительные тенденции. Это новое сознание должно разоблачать и опровергнуть мифы, которые были созданы и поддерживаются существующим социальным устройством» .

Подчеркивая критическую направленность «радикальной» криминологии, Л. Гиффт, Д. Салливэн, Л. Сигэл выдвинули три основных элемента, на которых основывается эта критическая направленность: 1) необходимость разоблачения существующих социальных условий и того образа жизни, который предопределяется этими условиями; 2) необходимость отмежеваться от той криминологии, которая поддерживает социальный строй; 3) недопустимость расходования денег на исследования, в то время как другие люди страдают от голода, на который обрекает их расистская, капиталистическая политика35.

Итак, можно констатировать, что критическое направление, став заметным среди течений в современной западной криминологии, в какой-то мере способствовало дальнейшему разоблачению апологетического характера тех традиционных догматов, которые многие десятилетия постулировались буржуазными криминологами. Однако оно не смогло предложить какой-либо позитивной программы.

Снижение интереса как у практических, так и у научных работников к объяснению причин преступности, выдвигаемым традиционными направлениями в буржуазной криминологии, неспособность выдвинуть позитивную программу контроля над преступностью привело к возрождению «клинического» направления в буржуазной криминологии. Это объясняется той крайне примитивной теоретической основой, на которой «клиницисты» пытались развивать свои взгляды. Для иллюстрации обратимся к «основополагающей» работе одного из главных теоретиков данного направления пятидесятых годов — итальянского профессора Бениньо Ди Туллио «Принципы клинической криминологии и судебная психиатрия». Второе издание этой работы было опубликовано в Риме в 1960 году.

Излагая теоретические основы клинической криминологии, Б. Ди Туллио подчеркнул, что все преступления совершаются тремя основными группами делинквентов: случайными преступниками, имеющими конституциональные особенности (конституциональный тип), и душевнобольными .

По мнению Б. Ди Туллио, случайные преступники, совершающие преступления под влиянием ситуации или других причин так называемого «разового воздействия», для клинической криминологии'

133

интереса не представляют. Поэтому данный автор обращается к конституциональному типу преступника, к которому он отнес делинквентов, освбая биопсихическая организация которых создает, по его мнению, предрасположенность к совершению правонарушений, причем, как правило, тяжких87. Ди Туллио в значительной части повторил теорию Ломброзо о прирожденном преступнике, попытавшись перевести постулаты этой теории на язык современной терминологии. Однако, очевидно, что поиск прирожденного преступника не мог привести ни к чему иному, как к крушению самой клинической криминологии.

Не содействовали усилению авторитета к\инической криминологии и «теоретические уточнения» Ж. Пинателя, подчеркивавшего, что концептуальная база клинической криминологии основывается на понятии опасного состояния преступника88. Концепция «опасного состояния» даже у буржуазных криминологов ассоциировалась с самыми реакционными тенденциями. Поиск «измерений» опасного состояния, хотя и с некоторыми оговорками, которые делал Ж. Пина-тель , представлялся мало привлекательным и для подавляющего большинства буржуазных криминологов. В результате в начале 70-х годов в учебниках криминологии, выходивших в ряде капиталистических стран, если и делалось беглое упоминание о клинической криминологии, то подчеркивалось, что это направление в основном имеет цели изучения личности преступника с помощью индивидуальных методов3 . При этом упоминались фамилии итальянских криминологов, и вопрос считался исчерпанным.

Положение стало изменяться в начале 70-х годов. Причины этого изменения довольно откровенно раскрыл английский криминолог Т. К. Гиббенс в докладе, опубликованном монреальским центром сравнительной криминологии. В этом докладе Т. Гиббенс подчеркнул, что сторонники клинической криминологии на протяжении многих лет вели дискуссию с юристами, работающими в области уголовного права. Эта дискуссия затрагивала в основном принципы уголовной ответственности. Однако в последние годы на сцене появилась третья сила — криминология, придерживающаяся сугубо социологической ориентации, которая «скорее критикует, чем сотрудничает». В результате, по мнению Т. Гиббенса, «двухсторонний спор между криминологией и уголовным правом стал трехсторонним спором, в котором криминолог-клиницист критикуется с двух сторон. Существует естественная общность мышления между теоретиками права и социологами. И те и другие концентрируются на теориях, не проявляя интереса к методам естественных наук. Фактически теоретики права представляют консервативную отрасль социологии: оба направления тесно связаны с политической теорией» '. Из всех перечисленных дисциплин, по мнению Т. Гиббенса, лишь клиническая криминология рассматривает преступность как явление, коренящееся в индивидуальных особенностях правонарушителей, и, следовательно, не имеет якобы связи с социальным строем.

На протяжении десятилетий клиническая криминология довольно мирно уживалась с так называемыми социологическими направле-

134

ниями в буржуазной криминологии, ибо «социологизм» этих направлений не шел дальше корреляции между преступностью и тем или иным набором факторов ближайшего окружения правонарушителей. Это не вызвало особых протестов у сторонников клинической криминологии, ибо даже помогало создавать видимость спокойной научной дискуссии, в которой каждая сторона в конечном счете готова была пойти на взаимные уступки. В результате появилась приемлемая для обеих сторон схема: преступность порождается негативными условиями ближайшего окружения в сочетании с психическими и психологическими особенностями индивидов.

В последние годы, как отмечено, в буржуазной криминологии возникло новое направление — «радикальное». Мотивированность ряда критических положений «радикального направления в криминологии наносит значительный удар по схемам «клиницистов». Однако превращение двухстороннего «джентельментского разговора» в трехстороннюю дискуссию приносит криминологам-клиницистам и определенные выгоды. Традиционные направления в современной буржуазной криминологии исчерпали себя, им нечего противопоставить мотивированной критике существующего строя со стороны нового направления. В этих условиях происходит оживление клинических теорий в криминологии, превращение их в идеологическое оружие защиты существующего строя. Т. Гиббенс прекрасно понимает это обстоятельство и по-своему, видимо, даже рад появлению «радикальной» криминологии.

Обострение дискуссии в рамках буржуазной криминологии дает основание теоретикам типа Т. Гиббенса надеяться, что клиницисты вернут утраченные ими позиции, и в буржуазной криминологии вновь возникнет положение, которое довольно точно охарактеризовал американский криминолог Р. Блэнчард. «В прошлом наиболее влиятельной теорией преступного поведения, — писал он, — была медицинская модель, основывающаяся на вере в то, что преступник — больной человек, нуждающийся в таком же обращении, как лицо, страдающее физическим заболеванием»42.

За активное возрождение клинической криминологии выступает Ж. Пинатель. Как и Т. Гиббенс, он также прогнозирует возрастание роли клинической криминологии. Помимо усиления «теоретических разногласий» в рамках буржуазной криминологии Ж. Пинатель выделяет и такой фактор, который, по его мнению, будет содействовать возрождению клинического направления, как неуклонный рост преступности в капиталистических странах и прежде всего различных форм насильственных преступлений. Неспособность осуществлять контроль над преступностью с помощью социальных средств, по его мнению, заставит криминологов обратить внимание на исследования, проводившиеся клиницистами93.

Однако, будучи в значительной мере прагматиком, Ж. Пинатель считает, что из недавнего сокрушительного поражения, приведшего к полному упадку клинической криминологии, следует сделать ряд выводов. Он призывает, во-первых, смягчить слишком откровенные нападки на социологические концепции; во-вторых, предусмотреть в

135

теории клинической криминологии признание «индивидуальной свободы человека» с тем, чтобы эта теория не выглядела более реакционной, чем другие, и, наконец, в-третьих, воздерживаться от заявлений, что в «клинической криминологии можно достичь всего».

Ж. Пинатель высказывается и за сближение клинической криминологии с социологией, однако представляет себе этот процесс несколько своеобразно. Такое сближение, — утверждает, он, — должно послужить фундаментом для развития клинической социологии, т. е. такой социологии, которая с помощью своих методов и средств проводила бы в рамках своего предмета идеи «клиницистов». Большим достижением в этом направлении Ж. Пинатель считает создание в 1967 году Международного центра сравнительной криминологии в Монреале и назначение на пост директора этого центра Д. Сабо, который первым выдвинул идею о клинической социологии и проводит ее в жизнь.

Весьма важной задачей Ж. Пинатель считает установление более тесных контактов между двумя звеньями «клинической» криминологии: занимающейся изучением взрослых преступников и имеющей объектами своих исследований несовершеннолетних правонарушителей. По его мнению, указанная вторая часть клинической криминологии значительно опережает первую. Влияние, оказываемое клинической криминологией, занимающейся несовершеннолетними, более существенно на законодательство. В частности, к несовершеннолетним правонарушителям шире применяются неопределенные приговоры.

Практика применения неопределенных приговоров должна, по мнению Ж. Пинателя, распространяться и на взрослых преступников.

Несмотря на то, что применение таких приговоров и самому Ж. Пинателю представляется «слишком опасным для индивидуальных свобод», «шаг навстречу этим свободам» Ж. Пинатель видит в указании максимальных сроков при применении неопределенных приговоров94.

Ж. Пинатель попытался сформулировать позицию клинической криминологии и по самой центральной для этого направления проблеме: «кто же — судья или психиатр будет ответствен за вынесение судебного решения?»

По мнению Ж. Пинателя, клиницисту не следует желать приобретения функций того, кого сегодня называют «принимающим решение» в судебной области, он должен оставаться советником для тех, кто дает заключение по рассматриваемому предмету. С этой точки зрения, полагает Ж. Пинатель, юридически не возникает проблемы компетенции клинициста и судьи. «Однако остается моральная проблема исключительной важности, ибо какими бы ни были юридические различия, именно мнение клинициста должно быть определяющим для судьи: в моральном плане клиницист должен нести полную ответственность за принятое решение °.

Следовательно, юридически приговор должен выноситься от имени суда, фактически же он должен определяться советниками-клини-

136

цистами, основывающимися на концепции опасного состояния. Таким образом, Ж. Пинатель не отошел ни на шаг от одной из самых старых и реакционных концепций так называемой позитивной итальянской школы уголовного права — от теории «опасного состоя-

96     г4   «              "

ния» . Ьще один важный вопрос, который по-прежнему продолжают задавать в той же самой перспективе, заключается в том, как можно оправдать диагностику опасного состояния. По мнению Ж. Пинателя, «долг клинициста заключается в том, чтобы не уклоняться от диагностики опасного состояния». Однако для самого Ж. Пинателя очевидно, что «речь идет о диагностике, предпринимаемой в рамках современного состояния знаний и с помощью того инструментария, которым клиницист располагает для своей интерпретации в настоящее время, и ошибки в данной области являются естественными»47.

Если подытожить основные положения, с которыми выступают Т. Гиббенс, Ж. Пинатель и другие сторонники клинической криминологии, то окажется, что они сводятся к отказу от принципов уголовной ответственности; предоставлению доминирующей роли при назначении наказания эксперту-клиницисту, руководствующемуся концепцией «опасного состояния» личности; расширению системы неопределенных приговоров; стиранию граней между тюрьмами и психиатрическими лечебницами; провозглашению преступности медицинской проблемой; отказу от критики существующего строя, который якобы «не может нести ответственность за подсознательные импульсы индивидов».

Итак, можно констатировать, что в последнее десятилетие положение в буржуазной криминологии несколько усложнилось. За рамками традиционных криминологических концепций сформировалось новое направление, отвергающее позитивистские основы криминологии. Борясь с позитивизмом, представители этого направления пытаются «взорвать» буржуазную криминологию извне. Однако в лучшем случае им удается пробить небольшие бреши, так как позитивная программа этого направления более чем ограничена, а в ряде случаев и вообще отсутствует. Внутри традиционных направлений также наметились определенные «реформаторские» тенденции, стремление превратить криминологию во что-то вроде «социальной инженерии», полезной «для любой власти». Очевидно, что внешняя аполитичность подобных концепций, так же как и концепций, развиваемых «клиницистами», отнюдь не скрывает их явного классового характера. Буржуазная криминология продолжает служить интересам господствующего эксплуататорского класса, предлагая свои услуги в разработке той манипулятивной идеологии, которая призвана поддерживать существующие устои эксплуататорского общества.