Глава восьмая

'ТОЛКОВАНИЕ УГОЛОВНОГО ЗАКОНА

1. Применение -уголовного закона сопряжено с его толкованием.

Толкование закона не является какой-либо стадией применения уголовного закона. Толкование норм пра­ва— составная часть процесса применения правовых норм, без чего невозможно их правильное применение1.

Правильное толкование советских законов — необ­ходимый элемент судебной деятельности. Самый про­цесс применения всякого закона по конкретному поводу неизбежно связан с необходимостью его уяснения с тем, чтобы решить вопрос о возможности его применения в конкретном случае.

При применении уголовного закона бывает необхо­димо установить, заключает ли в себе данное деяние признаки преступления, предусмотренного этим зако­ном. Для правильного применения уголовного закона необходимо выяснить его точный смысл, раскрыть со­держание. Именно толкование закона позволяет уста­новить его отношение к рассматриваемому факту. За­кон представляет собой общее правило, между тем его приходится применять к явлениям, хотя и однородным з своей массе, но в то же время отличающимся большим разнообразием. В некоторых случаях закон приходится

1 М. П. Карева, С. Ф. К е ч е к ь я н, А. С. Федосеев, Г. И. Федьки н, Теория государства и права, М., 1955, стр. 389; А. С. Шляпочников, Толкование советского уголовного зако­на, стр. 83—86. Иную точку зрения высказал П. Е. Недбайло, кото­рый рассматривает толкование правовых норм как самостоятельную стадию их применения («Применение созетских правовых норм», стр. 325}.

211

применять в условиях изменившейся исторической об­становки и таким образом решать, насколько он приме­ним в новых условиях.

Деятельность, направленную на выяснение содержа­ния, смысла и цели закона, мы называем толкованием закона. Неправильна мысль, что толкованию подлежат только неясные законы1.

Толкованием законов занимаются органы, их приме­няющие, научные учреждения, отдельные ученые. Толко­вание общесоюзных законов дается на основании п. «в» ст. 49 Конституции СССР Президиумом Верховного Совета СССР. Президиумы Верховных Советов союзных республик осуществляют толкование законов союзных республик в соответствии с их конституциями. Толкова­ние, даваемое Президиумом Верховного Совета СССР и Президиумами Верховных Советов союзных респуб­лик, имеет общеобязательную силу для всех учреждений, организаций и граждан Союза ССР и соответственно союзных республик.

На основании п. «в» ст. 9 Положения о Верховном Суде СССР от 12 февраля 1957 г. Пленум Верховного Суда СССР дает руководящие разъяснения судам по вопросам применения законодательства при рассмотре­нии судебных дел. Руководящие разъяснения Пленума Верховного Суда СССР имеют обязательную силу для всех судебных органов СССР, а руководящие разъясне­ния Пленума Верховного Суда союзной республики — для судебных органов данной союзной республики.

Указанные разъяснения в ряде случаев носят харак­тер толкования действующих норм права. Так, поста­новление Пленума Верховного Суда СССР от 3 июля 1963 г. «О судебной практике по применению законода­тельства об ответственности за посягательство на жизнь, здоровье и достоинство работников милиции и народных дружинников» содержит толкование таких понятий, как «оказание сопротивления», «посягательство ча жизнь работника милиции или народного дружинника» и ряд других.

Толкование законов, даваемое Пленумом Верховного Суда СССР в форме разъяснений, играет важную роль

1 См., например, М. А. Тарасов, Применение и толкование специальных правовых норм («Межвузовская научная конференция. Тезисы докладов», Киев, 1961, стр. 15).

212

в осуществлении судами единой практики их примене­ния. Являясь особым видом судебного толкования пра­вовых норм, руководящие разъяснения Пленума Вер­ховного Суда СССР не могут создавать новых правовых норм. Пленум Верховного Суда не вправе ни изменять, ни дополнять действующих законов. По вопросам при­менения правовых норм, которые не могут быть истол­кованы путем дачи руководящих разъяснений, Пленум Верховного Суда СССР входит с представлением соот­ветственно в Президиум Верховного Совета СССР или союзной республики.

По вопросу понятия толкования правовых норм в советской юридической литературе нет полного едино­мыслия. Некоторые ученые противопоставляют понятию толкования правовой нормы понятие ее разъяснения. Попытка разграничить эти понятия впервые была пред­принята М. С. Строговичем и С. А. Голунским. По их мнению, научная разработка права и его отдельных институтов не является толкованием правовых норм1. Эту точку зрения разделяет П. Е. Недбайло, который считает, что толкование правовых норм всецело подчи­нено правовой квалификации фактов и обстоятельств, в отношении которых требуется найти юридическое реше­ние, между тем как общее разъяснение и научная раз­работка права могут проводиться безотносительно к непосредственной реализации нормы в каждом конкрет­ном случае2.

Нам представляется, что такой взгляд суживает по­нятие толкования. Сущность толкования правовых норм, как это признает и П. Е. Недбайло, служит целям пра­вильного и единообразного понимания правовых норм и точного их применения. Если согласиться с П. Е. Нед­байло, что толкование правовых норм связано только с правовой квалификацией в конкретном случае, то при­дется признать, что руководящие разъяснения Пленума Верховного Суда СССР, носящие общий характер, не являются толкованием правовых норм. Но такой взгляд противоречил бы тому, что есть на самом деле.

Доктринальное толкование, которое представляет со­бой высококвалифицированную форму толкования зако-

1 С.   А.   Голунский,   М.   С.   Строгович,   Теория   госу­дарства и права, стр. 262. а Указ. работа, стр. 326.

213

нов, служит той же цели, что и судебное толкование, так как задача всякого научного исследования в обла­сти права служит в конечном счете наиболее глубокому раскрытию содержания, смысла и цели правовых норм. Доктринальное толкование, конечно, не свободно в от­дельных случаях от ошибок, но не свободно от них и судебное толкование.

Научная разработка права уже по одному тому мо­жет быть отнесена к сфере толкования права, что ее выводы оказывают огромное влияние на процесс приме­нения права и на правотворческий процесс в целом.

С расчленением единого понятия толкования право­вых норм мы встречаемся и у других авторов. Так, А. С. Пиголкин различает два значения понятия толко­вания: уяснение смысла правовой нормы и его объяс­нение. Под уяснением смысла правовой нормы А. С. Пиголкин понимает внутренний мыслительный процесс, при котором используются различные приемы толкования и который приводит к установлению объема действия правовой нормы. Под объяснением смыс­ла правовой нормы автор имеет в виду выраженное во­вне разъяснение содержания правовой нормы, которое объективируется как в форме официального акта органа государственной власти, так и в форме даваемых обще­ственными организациями или отдельными лицами реко­мендаций и советов, не имеющих формально обязатель­ного характера1.

По существу здесь имеется единый процесс толкова­ния. Всякая деятельность человека предполагает пред­шествующий ей мыслительный процесс, определяющий з конечном счете содержание и направление этой деятель­ности. Но мышление неотделимо от самой деятельности. Поэтому правы те авторы, с которыми полемизирует А. С. Пиголкин (М. Д. Шаргородский, А. С. Шляпочни­ков, Л. С. Явич) и которые рассматривают толкование правовых норм как единый процесс познания.

2. Большое принципиальное значение имеет вопрос о методологических основах толкования законов. Толко­вание уголовноправовых законов играет очень важную

1 «Толкование нормативных актов в СССР», М., 1962, стр. 8.

Аналогично Ю. Г. Т к а ч е н к о, Нормы советского социалисти­

ческого права и их применение, М, 1955, стг>. 45.        - - ;

214

роль в реализации такого частно-научного метода, ка­ким является метод конкретизации уголовноправовых норм. Этот метод представляет собой сложный процесс познания уголовноправовых норм в связи с их приме­нением. Он начинается с их формально-логического ана­лиза, который представляет собой лишь первоначальный этап такого познания. Углубляясь, этот процесс позна­ния в дальнейшем ведет ко все большему выявлению диалектического соотношения формы и содержания уголовноправовых норм.

Конкретизация уголовноправовых норм — необходи­мый элемент судебной деятельности, которая повседнев­но сталкивается с необходимостью уяснения смысла применяемых правовых норм. Конкретизации уголовно-правовых норм судебной практикой соответствует их конкретизация, осуществляемая теорией уголовного права.

Производимое таким путем уточнение уголовнопра­вовых норм позволяет более четко определять круг тех случаев, в которых эти нормы должны применяться. Су­дебной практикой Верховного Суда СССР путем конкре­тизации были уточнены составы хищения социалисти­ческой собственности, бандитизма, хулиганства, выпу­ска недоброкачественной продукции, спекуляции и многие другие составы преступлений. В процессе кон­кретизации правовых норм развивается их содержание и создаются, таким образом, необходимые предпосылки для их дальнейшего совершенствования. Конкретизация уголовноправовых, как и любых правовых, норм произ­водится с учетом социально-политических задач и кон­кретных исторических условий их применения. Однако необходимое предварительное условие правильного при­менения правовых норм — выяснение и уточнение-их содержания и смысла.

Конкретизация составов преступлений судебной прак­тикой и теорией предполагает применение различных приемов толкования уголовноправовых норм, а это а свою очередь связано с использованием законов и кате­горий формальной логики.

Позиция советской и буржуазной науки по этому вопросу принципиально различна. В советской юридиче­ской литературе неоднократно подчеркивалось, что фор­мальная логика= методологическая   основа   всей   бур-

215

жуазной юридической догматики1. Буржуазная методо­логия основывается на кантианском разрыве формы и содержания. Влияние этого метода сказалось, в част­ности, в работах криминалистов-классиков, вся методо­логия которых сводится к изучению правовых норм без связи с реальным содержанием регулируемых ими отно­шений. Нормативно-догматическое направление рассмат­ривает право как законченную логическую систему, в которой нет пробелов. Вот почему буржуазная догмати­ка придает такое исключительное значение формальной логике, видя в ней средство, с помощью которого могут быть восполнены любые пробелы в праве. Под прикры­тием фикции беспробельности права буржуазная юрис­пруденция путем толковаиия правовых норм, опираю­щегося на формальную логику, нередко создает новые нормы. Таким путем буржуазная юриспруденция пы­тается преодолеть возникающее в процессе применения правовых норм противоречие между их содержанием и формой.

Но проблема связи формы и содержания в праве не может быть разрешена только средствами формальной логики. Она может быть научно разрешена лишь с по­мощью категорий материалистической диалектики2, ко­торая учит, что правовые отношения могут быть поняты лишь в тесной связи с порождающими их общественны­ми отношениями. Изучение и применение норм уголов­ного права, как и иных правовых норм, должно вестись путем раскрытия их политического значения и социаль­но-экономического содержания в данных исторических условиях. Только таким путем может быть установлена диалектическая связь между действующими нормами права и регулируемыми ими реальными общественными отношениями.  Совершенно очевидно, что обходиться  н

1          Подробный критический разбор этого метода см. А.   А.   П и-

онтковский,   К   методологии    изучения    действующего    права

(«Ученые записки ВИЮН», вып. VI, стр. 17—59); С. И. Вильнян-

с к и й,   Значение   логики в   применении   правовых  норм   («Ученые

записки    Харьковского   юридического   института»,    1948,    вып.    3,

стр. 77—97).

2          А.   А. Пионтковский,    К     методологии   изучения  дейст­

вующего права, стр. 28—29; Л.  С. Я в и ч, К вопросу о  методоло­

гии  юридической  науки   («Советское государство   и  право»   1963  г.

№ 5, стр. 74—75); А. С. Шляпочников,  Толкование советского

уголовного закона, стр. 184—185.

216

этих  случаях  только   средствами   формальной   логики невозможно.

Диалектический метод в применении к юридической науке не отрицает значения и роли формальной логик-i как одного из средств научного познания, хотя и не счи­тает ее саму по себе достаточной для научного иссле­дования и решения правовых вопросов. С учетом огра­ниченных возможностей формальная логика как сред­ство научного познания с большой пользой и под контролем диалектики может быть использована как теорией, так и практикой. Однако в нашей юридической науке отдельные ученые несколько недооценивают фор­мальную логику в процессе изучения и применения права, переоценивая логику диалектическую1. Не вызы­вает никаких сомнений то положение, что использование формальной логики при изучении и применении права должно органически сочетаться с диалектической логи­кой. Ограниченность формальной логики должна прео­долеваться с помощью диалектики. Нельзя при этом не видеть всей сложности вопроса о том, как сочетать в едином процессе познания диалектическую и формаль­ную логику. Но, кроме всего, правильному пониманию проблемы взаимоотношения формальной логики и диа­лектики в процессе изучения и применения действующе­го права мешает до некоторой степени не совсем пра­вильное представление у отдельных ученых о сущности формальной логики и природе ее законов. У этих уче­ных сложился взгляд на формальную логику как на метафизическую науку. Говоря, что формальную логику надо изучать «с поправками»2, В. И. Ленин имел в виду, что такое изучение должно быть связано с очищением формальной логики от тех наслоений и идеалистических искажений, которые внесла в нее буржуазная, а еще раньше средневековая, схоластическая наука логики3. Смешение формальной логики с формалистической, ме-

1          См, например, И. Е. Ф а р б е р, Сущность и способы приме­

нения советского закона, автореферат канд. диссертации, М.,  1951,

стр. 15.

2          В. И. Л е н и н,  Поли. собр. соч., т. 42, стр. 289—290.

3          Необходимость отличать от формальной логики логику форма­

листическую правильно отмечена в работе проф. С. И. Вильнянского

«Значение логики в применении правовых норм»   («Ученые записки

Харьковского юридического института», 1948, вып. 3, стр. 98).

217

тафизической логикой приводит к тому, что метафизи­ческое истолкование законов и категорий формальной логики, которым грешит буржуазная логика, некрити­чески переносится на законы логики. В юридической литературе можно иногда встретить утверждение, что логическая правильность мышления не гарантирует его истинности, что при решении сложных юридических проблем, притом на основе действующего права, может быть дано не одно, а несколько формально правильных решений1. Это утверждение вытекает из взгляда, будто проблема истины составляет лишь предмет теории по­знания, а не логики. Но единство гносеологической истинности и формальной правильности мышления является одним из методологических принципов маркси­стско-ленинской науки. Нас должна интересовать форма мысли не сама по себе, а лишь в соединении с ее содер­жанием.

Отдавая должное формальной логике и признавая ее полезную роль в процессе познания, некоторые теоре­тики в то же время довольно упрощенно представляют себе соотношение между логикой диалектической и ло­гикой формальной. Ойи считают, что диалектическая логика в отдельных случаях «может дополнять, коррек­тировать или даже изменять выводы, достигнутые при исследовании правовых норм с помощью законов фор­мальной логики»2. Задачу формальной логики эти уче­ные видят в том, что она учит лишь правильно связы­вать наши мысли независимо от того, истинны они или ложны. Совершенно очевидно, что при таком понимании задач формальной логики ее никогда нельзя будет даже отдаленно связать с диалектикой. Однако нужна ли нам такая наука логики? Существо соотношения диалекти­ческой и формальной логики состоит не в противопо­ставлении друг другу формально-логической правиль­ности мышления и гносеологической истинности его со­держания и не в том, что диалектическая логика может

1          А. А. Пионтковский, К методологии изучения действую­

щего   права    («Ученые   записки    ВИЮН»,    вып.    VI,   стр.    33);

С.   И.   Вильвянский,   Значение логики в применении правовых

норм («Ученые   записки   Харьковского   юридического    института»,

1948, вып. 3, стр. 104).

2          А. С. П и г о л к и н,  Толкование нормативных актов в СССР,

стр. 52.

218

изменять или отменять выводы, достигнутые с помощью законов формальной логики. Нам представляется глубо­ко верной мысль о том, что соотношение формальной и диалектической логики есть диалектическое взаимо­проникновение, отнюдь не приводящее ни к их слиянию, ни к их борьбе1. Формальная логика должна учить, как правильно выражать истинные мысля (истинные, а не мысли вообще), и таким путем приходить к истинным выводам. Это, конечно, не означает, что формальная логика может быть превращена в самостоятельную теорию познания. Но она не должна относиться безраз­лично к тому, что является содержанием с точки зрения его истинности. Именно эту сторону взаимоотношения формальной и диалектической логики имел в виду Ф. Энгельс, когда говорил: «Если наши предпосылки верны и если мы правильно применяем к ним законы мышления, то результат должен соответствовать дейст­вительности, точно так же как вычисление в аналитиче­ской геометрии должно соответствовать геометрическому построению, хотя то и другое представляют собой совер­шенно различные методы»2.

3. Связь диалектического метода познания права с формальной логикой обнаруживается прежде всего в диалектическом единстве самих законов формальной логики, а это единство в свою очередь предполагает их взаимозависимость. Так, закон достаточного основания, взятый вне связи с другими законами формальной ло­гики, перестает быть законом логики. Поясним это при­мером. Фактический состав общественно опасного дея­ния является достаточным основанием для признания виновности лица при условии, что в своих существенных признаках этот состав будет соответствовать юридиче­скому составу, описанному в законе. При отсутствии та­кого тождества, являющегося выражением формально­логического закона тождества, фактический состав дея­ния теряет значение достаточного основания ответствен­ности. Здесь, таким образом, имеется определенная взаимная зависимость между этими двумя законами. Такую же зависимость можно заметить между законом

1          И. С. К а р с к и й,   К вопросу об   отражении  диалектики дви­

жения в понятиях (сб. «Формальная логика и методология науки»,

М., 1964, стр. 49).

2          К. М а р к с  и  Ф. Э н г е л ь с,  Соч., т. 20, стр. 629.

219

I'.

достаточного основания и другими законами логики при применении норм права вообще и уголавноправо-вых норм в связи с квалификацией преступлений в ча­стности.

Основное требование диалектического метода в его взаимодействии с законами формальной логики состоит в том, чтобы законы логики не рассматривались мета­физически. Так, закон тождества, рассматриваемый в свете материалистической диалектики, не означает, что всякое понятие сохраняет свое содержание как данное раз и навсегда. Содержание понятия может и услож­няться, так как может изменяться и развиваться явле­ние, которое это понятие выражает. Однако процесс развития явления совершается в рамках именно дан­ного, а не другого явления. Диалектическую сущность закона тождества удачно выразил Гегель, говоря, что «большое старое дерево все более и более разветвляет­ся, не становясь от этого новым деревом»1. Применяя это положение к уголовноправовым нормам, можно констатировать, что предусматриваемые ими составы преступлений до тех пор, пока они в абстрактной форме выражают наиболее типичные признаки определенного вида, представляют собой тождество.

Толкование уголовного закона представляет собой деятельность, направленную на установление тождества предусмотренного им состава преступления и фактиче­ского состава в конкретном деянии. Задача толкования уголовного закона заключается прежде всего в том, чтобы установить, что данный закон выражает то отно­сительно неизменное, что составляет основу этого зако­на и что не утрачивает своего значения, несмотря на изменение социально-политической обстановки. Законо­дательные определения ряда составов преступлений, сформулированные в 1927 году в связи с изданием По­ложения о преступлениях государственных, как, напри­мер, вредительства, террористического акта, бандитизма, отражали тот взгляд законодателя на указанные пре­ступления, который соответствовал их политической при­роде в начале периода реконструкции народного хозяй­ства. Изменения в развитии этих составов преступлений, происшедшие в последующие периоды развития Совет-

1 «Философия права», М.—Л., 1934, Соч., т. VII, стр. 236. 220

ского государства, не нашли прямого отражения в зако­нодательных определениях этих составов преступлений. Все они сохраняли то основное и неизменное, что было присуще террористическому акту, вредительству, банди­тизму во все периоды действия уголовных законов, пре­дусматривавших эти составы преступлений. Поэтому первой задачей при толковании указанных законов явля­лось установление их тождества, то есть того, что со­ставляло на протяжении всего времени действия этих законов их неизменную сущность. Так, неизменную сущ­ность вредительства составляла деятельность, направ­ленная на подрыв советской социалистической системы народного хозяйства, государственного управления и культуры.

Установление тождества закона означает вместе с тем установление тождества воли законодателя времени издания закона с волей законодателя времени примене­ния закона. И в этом случае речь идет не об абсолют­ном тождестве, а лишь о тождестве того относительно неизменного, что составляет сущность воли з а код ода-■теля времени издания закона и времени его приме­нения.

В советской юридической литературе было высказа­но мнение, что суд, толкуя законы, должен стремиться установить не волю закона или законодателя времени издания закона, а волю законодателя времени примене­ния закона1. С таким взглядом нельзя согласиться. Установить волю законодателя можно лишь в том слу­чае, когда она выражена в законе. Поэтому толкованию подлежит прежде всего воля законодателя, издавшего закон. Всякий закон выражает волю того законодателя, который его издал. Он продолжает выражать волю за­конодателя, которая лежит в основе этого закона, даже если последний в какой-то мере устарел. Это не исклю­чает, а, наоборот, предполагает необходимость учиты­вать условия времени применения закона. Если закон в момент применения явно устарел и не соответствует этим условиям, то, видимо, цн вообще не может приме­няться. Таких законов было уже   немало   ко   времени

1 И, Д. Шаргородский, Закон и суд, «Ученые записки ЛГУ» № 202, вып. 8, 1956, стр. 18; А. С. Шляпочников, Тол­кование советского уголовного закона, стр.  107.

221

f

издания новых уголовных кодексов, и они фактически не применялись. При применении, например, ст. 131 УК РСФСР, предусматривавшей ответственность за злона­меренное неисполнение обязательств по договору, а также при применении некоторых бланкетных статей имело место использование в изменившихся истори­ческих условиях одной лишь формы устаревшего за­кона.

4. Толкование уголовного закона, поскольку речь идет о раскрытии его содержания и выраженной в нем воли законодателя, представляет собой в основном юри­дический анализ признаков предусмотренного в этом законе состава преступления.

Путем толкования раскрывается смысл закона в це­лом, выясняются его цели и устанавливается объем его действия. Так, Пленум Верховного Суда СССР в поста­новлении от 18 декабря 1963 г. разъяснил судам, что положения ст. 6 Основ уголовного законодательства не относятся к законодательству о досрочном, условно-до­срочном освобождении и замене наказания более мяг­ким, поскольку это законодательство не решает вопро­сов о преступности и наказуемости деяния, и поэтому вопрос о возможности применения этих видов освобож­дения от наказания должен решаться в соответствии с действующим на данный момент законом.

Пленум Верховного Суда СССР в этом случае дал толкование ст. 6 Основ уголовного законодательства об обратном действии уголовного закона применительно к досрочному, условно-досрочному освобождению и заме­не неотбытой части наказания более мягким. Это толко­вание определило, таким образом, пределы применения указанных видов освобождения от дальнейшего отбыва­ния наказания.

От толкования уголовного закона следует отличать его конкретизацию, которая представляет собой уточне­ние отдельных признаков предусмотренного им состава преступления или отдельных содержащихся в нем поня­тий. Примером конкретизации уголовного закона может служить разъяснение порядка признания лица особо опасным рецидивистом, содержащееся в п. 3 постановле­ния Пленума Верховного Суда СССР от 3 июля 1963 г. «О судебной практике по признанию лиц особо опасны­ми рецидивистами».

222

Вопрос о разграничении понятий толкования и кон-* кретизации законов в юридической науке недостаточно исследован, хотя понятие конкретизации правовых норм в работах отдельных ученых затрагивается. Так, проф С. Н. Братусь, касаясь руководящих разъяснений Пле­нума Верховного Суда СССР, различает «разъяснение смысла действующего правоположения, формулировки логических выводов, из него вытекающих, без какой-либо конкретизации этого правоположения» и «конкре­тизацию правоположения, его детализацию»1.

Различает понятия толкования и конкретизации за­кона А. С. Шляпочников, который рассматривает толко­вание как средство уяснения и конкретизации правовых признаков факта2. Более подробно вопросы конкретиза­ции правовых норм освещены в работах А. А. Пионтков-ского3 и П. Е. Недбайло4.

П. Е. Недбайло рассматривает конкретизацию пра­вовых норм как уточнение в деталях элементов их со­держания в связи с установлением конкретных фактов их применения. Считая это определение в своей основе правильным, мы все же полагаем, что конкретизацией правовых норм применительно к уголовному праву яв­ляется такая деятельность, которая уточняет не только элементы содержания правовой нормы, прямо в ней обозначенные, но и такие элементы, которые в силу конструктивных особенностей уголовного закона иногда выпадают из него. Например, в постановлении Пленума Верховного Суда СССР от 25 марта 1964 г. «О судебной практике по делам об изнасиловании» говорится, что при решении вопроса об ответственности за изнасило­вание несовершеннолетней суды должны иметь в виду, что при наличии доказательств, подтверждающих, что виновный добросовестно заблуждался относительно фактического возраста потерпевшей, несовершеннолетие потерпевшей не может служить основанием для квали-

1          «Межвузовская научная конференция. Тезисы докладов», Киев,

1961, стр. 9.

2          Т а м   же, стр. 29.

3          «К методологии  изучения действующего права», «Ученые за­

писки ВИЮН», вып. VI, М„ 1947.

4          «До  питания про конкретизацию i дегал1защю сощалктичних

правовых  норм»  («Зб1рник   Питания    теори практики   радянсышго

права», Льв1в, 1958, вип. 4),

223

Г".

фикации его действий по ч. 3 ст. 117 УК РСФСР1. Это разъяснение представляет собой конкретизацию ч. 3 ст. 117 УК РСФСР в отношении субъективной стороны этого состава преступления. По смыслу этого разъясне­ния для привлечения к уголовной ответственности за изнасилование несовершеннолетней необходимо не толь­ко установить такой факт объективно, нужно также установить, что виновный сознавал, что потерпевшая не достигла совершеннолетия.

Проблема конкретизации уголовного закона связана с особенностями законодательной конструкции тех или иных составов преступлений. Необходимость конкрети­зации уголовного закона возникает главным образом в связи с тем, что в законодательное определение того или иного состава преступления вносятся лишь его наиболее общие и типичные признаки. Это приводит к тому, что ряд менее существенных признаков остается за преде­лами законодательного определения состава преступле­ния. Кроме того, и это особенно важно учесть, указы­ваемые в диспозиции уголовного закона признаки фор­мулируются кратко, и это вызывает необходимость их конкретизации. Пленум и Судебная коллегия Верхов­ного Суда СССР путем конкретизации уточнили содер­жание ряда составов преступлений, например бандитиз­ма, террористического акта, спекуляции.

Конкретизация составов преступлений при примене­нии тех или иных уголовноправовых норм — необходи­мый элемент судебной деятельности. Ей соответствует конкретизация составов преступлений, осуществляемая теорией уголовного права. «Значительная часть всего теоретического изучения Особенной части советского уголовного права,— пишет А. А. Пионтковский,— пред­ставляет собой такую конкретизацию отдельных при­знаков состава преступления»2. К этому следует доба­вить, что конкретизация составов преступлений, осуще­ствляемая в теории, должна опираться на наиболее устойчивый и проверенный жизнью опыт судебной прак­тики. Такая конкретизация возможна только в рамках состава преступления, установленного законом.

! «Бюллетень Верховного Суда СССР» 1964 г. № 3, стр. 20. 2 А. А. Пионтковский,   В. Д. М е н ь ш а г и н. Курс совет­ского уголовного права. Особенная часть, г. I,  стр. 38.

224

Конкретизация состава преступления ггутем раскры­тия его содержания не должна изменять этого содер­жания; она должна помогать более четко определить тот круг случаев, к которым должен применяться дан­ный закон.

Применение уголовного закона, как, впрочем, и вся­кого закона, должно быть связано с учетом социально-политических задач его применения в дайной конкретно-исторической обстановке. Однако, когда речь идет об изменении социально-исторической обстановки, правиль­нее ставить вопрос о необходимых изменениях в зако­нодательстве, а не о приспособлении к новой обстановке закона, изданного при иных социально-исторических условиях.

Метод конкретизации составов преступлений путем различного раскрытия их содержания в различные пе­риоды их применения чреват опасностью произвольного применения уголовных законов под предлогом измене­ния социально-политической обстановки. В связи с вы­яснением особенностей конкретизации уголовноправовыч норм представляется необходимым выяснить, является ли толкованием уголовного закона уяснение содержа­щихся в нем оценочных признаков. Уточнение этих при­знаков, которое происходит в процессе применения уголовных законов, лишь внешним образом напоминает толкование и не является таковым.

Прокурору, следователю, суду приходится самостоя­тельно решать вопросы, связанные с уточнением оценоч­ных признаков, основываясь на анализе фактических обстоятельств и руководствуясь социалистическим пра­восознанием. Производимая в таких случаях оценка основывается на учете этих признаков в конкретных условиях. Например, ч. 3 ст. 89 УК УССР, устанавли­вающая уголовную ответственность за хищение государ­ственного или общественного имущества, относя к ква­лифицирующим признакам хищения крупные размеры похищенного, исходит из относительности этого понятия и его зависимости от ряда конкретных обстоятельств, позволяющих в своей совокупности признать данный размер хищения крупным.

Нам представляется, что в тех случаях, когда при­ходится уточнять такие признаки путем соответствую­щей их   оценки, исходя   из   учета   конкретных   обстоя-

15. Я. М.  Брайнин        225

тельств совершенного деяния, налицо не толкование за­кона, а конкретизация указанных оценочных признаков состава преступления, описанного в законе.

5. Важную роль играют приемы толкования уголов­ных законов.

В советской юридической литературе существуют различные мнения о видах приемов толкования; особым вниманием пользуются два приема толкования: грам­матическое и логическое.

Всякий закон представляет собой выраженную сло­вами мысль законодателя. Являясь составными элемен­тами этой мысли, слова, из которых складывается мысль, выраженная в законе, обладают, с одной сторо­ны, самостоятельным значением, а с другой,— находясь между собой в определенной логической связи, приобре­тают в некоторых случаях ограниченный и подчиненный общему строю мысли смысл. Так, слово «тайное», взятое вне законодательного определения кражи, имеет широ­кое и разнообразное содержание. Оно получает ограни­ченное содержание в связи с какими-нибудь другими понятиями, например в сочетании с понятием «похище­ние». В зависимости от того понятия, с которым связы­вают слово «тайное», и само это слово приобретает раз­личные оттенки и смысл. Например, в словосочетании «тайное свидание» слово «тайное» имеет другое значе­ние, чем в сочетании со словом «похищение». Поэтому при толковании уголовного, как и любого другого, зако­на в первую очередь приходится заниматься выяснением грамматического, или терминологического, содержания отдельных понятий, из которых складывается содержа­ние закона. Этот процесс связан с выяснением само­стоятельного значения отдельных понятий или терминов закона и выяснением внутренней, или, иначе говоря, ло­гической, взаимосвязи отдельных понятий в законе. Здесь мы по необходимости сталкиваемся с двумя приемами толкования закона: грамматическим и логическим. Оба эти приема неотделимы друг от друга, и в то же время их нельзя отождествлять. Поэтому нельзя согласиться с И. Е. Фарбером, который считает неправильным деле­ние приемов толкования на грамматическое и логиче­ское. По мнению И. Е. Фарбера, такое деление непра­вильно потому, что оно исходит из разрыва языка и мышления, слова и понятия, а также потому, что оведе-

226

ние грамматики и логики к приемам толкования якобы принижает их фактическую роль в процессе толкования и применения юридических норм. И, наконец, по мнению И. Е. Фарбера, приемы грамматического и логического толкования законов не учат практических работников правильному толкованию1. И. Е. Фарбер считает, что всякое толкование есть логическое толкование. Но наря­ду с логическим о>н различает и терминологическое тол­кование, хотя не указывает, в каких отношениях между собой находятся оба эти приема. И. Е. Фарбер отмечает лишь, что «терминологическое толкование должно на­учить практика правильно оперировать юридическими понятиями»2.

Представляется, что И. Е. Фарберу не удалось дока­зать необходимости отказаться от прочно воспринятого юридической наукой разграничения грамматического и логического приемов толкования законов. Ошибочен исходный тезис И. Е. Фарбера, будто различение грам­матического и логического приемов толкования законов ведет к разрыву языка и мышления. А. С. Шляпочников правильно подчеркивает, что диалектическое единство мышления и языка не устраняет их различия, посколь­ку и мышление, и язык внутри этого диалектического единства развиваются по свойственным каждому из них специфическим законам. «Не только возможно,— пишет А. С. Шляпочников,— но в ряде случаев и неизбежно неоовладение словесного выражения мысли и внутрен­него содержания, вернее логических и грамматических категорий, не говоря уже о том, что многие слова могут выражать разные понятия»3. Именно такое несовпадение мысли закона с ее словесным выражением и может приводить к необходимости грамматического толкова­ния, т. е. выяснения общего смысла какого-нибудь поня­тия и его смысла в контексте закона.

1          «Межвузовская научная конференция. Тезисы докладов», Киев,

1961, стр. 21.

Против выделения логического толкования как самостоятель­ного приема выступает и А. С. Пиголкин по мотивам, близким тем, которые приводит И. Е. Фарбер (А. С. Пиголкин, Толкование нормативных актов в СССР, стр. 41 и далее).

2          «Межвузовская научная конференция. Тезисы докладов», Киев,

1961, стр. 22.

3          Указ. работа, стр. 156.

15*       227

г-

Логическое толкование является следующей сту­пенью, которая ведет к установлению связей между всеми терминами закона и обнаружению смысла закона б целом. Однако не следует расширять область грамма­тического толкования за счет других приемов толкова­ния, и в первую очередь за счет логического. Поэтому, когда речь идет о раскрытии юридического содержания какого-нибудь понятия, то следует говорить не о грам­матическом, а о логическом толковании, так как в этом случае мы имеем дело с установлением точного смысло­вого (логического) содержания этого понятия. Напри­мер, установление того обстоятельства, что для состава оконченного разбоя не требуется наступления такого результата, как завладение имуществом потерпевшего, представляет собой результат логического толкования, при котором грамматическое толкование отдельных тер­минов, встречающихся в законодательном определении разбоя, играет вспомогательную роль. Толкование, рас­крывающее содержание состава разбоя, опирается в первую очередь на раскрытие содержания объекта этого преступления, с которым связана цель совершения раз­боя, на правильный анализ объективной стороны разбоя и т. д. Трудно поэтому согласиться с А. С. Шляпочнико-вым, который полагает, что встречающиеся в судебной практике случаи неправильной квалификации разбоя как неоконченного преступления являются результатом неправильного грамматического толкования закона1.

6. Логическое толкование по наиболее распростра­ненному в юридической литературе мнению есть толко­вание закона главным образом по его внутреннему смыслу с помощью законов логики.

Существует и другой, более широкий взгляд на логи­ческое толкование, по которому оно представляет собой выяснение мысли закона путем привлечения посторон­них источников, лежащих вне текста закона. Такими источниками могут быть мотивы и цель издания зако­нов, место закона в системе данной отрасли права или в системе всего права2.

1          Указ. работа, стр. 164—165.

2          См., например,   М. Д. Шаргородский,   Уголовный закон,

М.,   1948, стр.   163;  А.  А   Герцензон, Уголовное право.  Общая

часть, М., 1948, сгр. 200; различает логическое толкование в широ­

ком и узком смысле А. С. Шляпочников   (указ. работа, стр. 180).

223

Логическое толкование в широком смысле охваты­вает все приемы толкования и по сути растворяет их в себе. Так, систематическое толкование, как вид логиче­ского толкования в широком смысле, служит главным образом целям выяснения логической связи между от­дельными нормами.

Логическое толкование в узком смысле имеет в виду толкование закона исключительно по его внутреннему смыслу с помощью законов логики.

Если мы наряду с логическим толкованием в узком смысле различаем также систематическое и историче­ское толкование, то это объясняется тем, что для уясне­ния того или иного закона необходимо в отдельных слу­чаях еще выяснение его исторических корней, целей издания, отношения данного законна с другим законом и т. д. При логическом толковании в узком смысле вполне достаточно ограничиться выяснением внутрен­него смысла закона, не обращаясь к каким-либо внеш­ним источникам. Однако независимо от того, насколько широко или узко понимать логическое толкование, оно всегда остается толкованием, исходящим из логического смысла закона. С этой точки зрения логическое толко­вание—более высокая ступень по сравнению с грамма­тическим толкованием. В то время как грамматическое толковалие закона ограничивается лишь уяснением смысла отдельных понятий, что, между прочим, также предполагает использование законов логики в необхо­димых случаях, логическое толкование имеет своей целью выяснение смысла всего закона.

Между грамматическим и логическим толковалием имеется и более существенное различие, на которое ука­зывает проф. М. Д. Шаргородокий. «Если грамматиче­ское толкование,— пишет он,— ставит своей задачей выяснение буквального содержания закола, того, что прямо написано в тексте закона, то логическое толкова­ние имеет своей целью различными методами выявить то, что законодатель желал, но что в тексте закона пря­мо не выразил»1. Эта мысль раскрывает наиболее суще­ственную особенность логического толкования — уста­новление всего объема правовой нормы и устранение имеющейся в ней неясности. Конечно, здесь имеется в

«Уголовный закон», стр. 163.

Ш

виду не тот процесс логического развития норм, путем которого в буржуазной юриспруденции создаются по существу новые нормы. Здесь также не предполагается и тот прием, который в буржуазной юриспруденции по­лучил название «юридической конструкции», представ­ляющей собой прием восхождения путем логических сопоставлений и обобщений к более общим правовым принципам с последующим извлечением из таких общих правоположений нужного решения конкретного вопроса1. «Юридическая конструкция», как и «логическое разви­тие норм», представляет собой процесс создания новых норм. Логическое толкование, задачей которого являет­ся лишь раскрытие смысла правовой нормы, ничего общего с указанными приемами, используемыми буржу­азной юриспруденцией, не имеет.

Логическое толкование часто сочетается с конкрети­зацией уголовного закона в связи с применением его по конкретному поводу. Путем логического анализа уголовного зако,на раскрывается смысл отдельных эле­ментов и тем самым смысл всего состава преступления, предусмотренного этим законом.

Примером такого использования логического толкования может служить анализ субъективной стороны умышленного убийства из корыстных побуждений по делу Н. В постановлении по этому делу Президиум Верховного Суда РСФСР разъяснил: «Корыстные моти­вы совершения убийства предполагают стремление к противоправ­ному завладению имуществом или иными ценностями, находящими­ся во владении потерпевшего, либо иное желание лица получить материальную выгоду от совершения преступления». В данном слу­чае, совершая убийство, Н. материальной зыгоды от этого не полу­чил и не мог получить. Убийства было совершено в связи с тем, что потерпевший И. забрался в  огород Н. за клубникой2.

Вывод Президиума Верховного Суда РСФСР по делу Н. осно­вывался на логическом анализе субъективной стороны умышленного убийства из корыстных побуждений в сочетании с правильным уче­том фактических обстоятельстз по данному делу.

Важную роль при применении уголовных законов играет также систематическое толкование закола. Оно заключается в уяснении смысла данного закона путем сопоставления его с другими законами. При си-

1          С. В. Васьковский,   Учение о применении и  толковании

законов, Одесса, 1901, стр. 25.

2          «Бюллетень  Верховного Суда РСФСР»    1963 г, № 3, стр. 5.

230

стематическом толковании большое значение имеет пра­вильное выяснение места, занимаемого данным законом в общей системе данной отрасли законодательства или законодательства в целом (отсюда и название «система­тическое толкование»).

Уголовное законодательство представляет собой определенную систему уголовных законов, и поэтому место, занимаемое в этом законодательстве тем или иным уголовным законом, определяет его характер, зна­чение, задачи и сферу применения.

К систематическому толкованию, как правило, при­ходится прибегать в связи с применением уголовных законов, имеющих бланкетную диспозицию.

Систематическое толкование имеет своей задачей выяснение смысла закона исключительно в связи с за­нимаемым им местом в системе законодательства. От систематического толкования следует отличать сопоста­вительный анализ законов, хотя бы и занимающих раз­личное место в данной системе законодательства. Так, сравнительный анализ статей Уголовного кодекса, пре­дусматривающих ответственность за хищение социали­стического и личного имущества, не будет систематиче­ским толкованием этих статей.

Историческое толкование закона заключается в выяснении смысла этого закона на основании материа­лов, относящихся к его изданию, и данных, лежащих в основе его возникновения и развития. При историческом толковании необходимо обращаться к материалам, объясняющим причины и условия издания данного за­кона (объяснительная записка к проекту закона, пер­воначальные и последующие варианты проекта закона, мнения членов законодательной комиссии и т. д.).

В некоторых случаях при историческом толковании бывает необходимо сопоставить текст толкуемого закона с текстом ранее изданного и утратившего силу закона. Например, при применении некоторых статей новых уголовных кодексов для лучшего уяснения их смысла целесообразно в некоторых случаях сопоставить их с соответствующими статьями ранее действовавших ко­дексов.

7. В судебной практике важную роль играет объем толкования.

Толкование закона по объему, основанное на точном

231

определении границ его действия, столь же необходимо, как и всякая иная деятельность, связанная с правиль­ным применением закона. Поэтому трудно согласиться с мнением, будто ограничительное и распространитель­ное толкование допустимо лишь в том случае, если оно дается в порядке аутентического толкования или если оно санкционировано законодателем1.

В советской теории права распространительное, огра­ничительное и буквальное толкования рассматриваются то как виды толкования по объему, то как виды толко­вания по содержанию. Более правильной является точ­ка зрения, которая связывает указанные виды толкова­ния с объемом его действия. Но таксе толкование не представляет собой чего-то самостоятельного, и было бы неправильно рассматривать толкование закона по объему его действия как какой-то особый прием толко­вания.

Распространительное, ограничительное и буквальное толкование закона есть результат применения того или иного приема толкования, и в первую очередь логиче­ского и систематического толкования2. Так, системати­ческое толкование чаще приводит к ограничительному применению закона. Это вытекает из сущности система­тического толкования. Систематическое толкование огра­ничивает действие закона местом, которое он занимает в системе данной отрасли законодательства.

С помощью систематического толкования, например, придается ограничительный смысл ст. 266 УК РСФСР, предусматривающей ответственность за мародерство. Из того, что указанная статья находится в главе о воинских преступлениях, делается вывод, что она не может при­меняться к невоеннослужащим.

Изменения, происшедшие за последние годы в совет­ском законодательстве, издание новых кодексов приво­дят некоторых ученых к мнению о необходимости пол­ного отказа от толкования законов по их объему. Против распространительного и ограничительного тол­кования   уголовного    закона    решительно   высказался

1          «Уголовное право. Общая часть», изд. 4-е, М., 1948, стр. 241;

А. А. Г ер ценз он,   Уголовное  право.    Часть    Общая,    М,  1948,

стр. 197.

2          Я. М. Б р а й н и н, Советское уголовное право. Часть Общая,

вып. I, Киев, 1955, стр. 187.

232

В. Н. Кудрявцев. Он считает, что «смысл» за кои а вы­ражается в его «букве»1.

Отрицает необходимость распространительного и ог­раничительного толкования В. М. Марчук. По его мне-нию, основными причинами, вызывавшими необходи­мость этих видов толкования, являлись особенности законодательства, не охватывавшего всех явлений, нуж­дающихся в правовом регулировании, и недостатки законодательства технического характера. В. М. Марчук считает, что правильным может быть лишь такое толко­вание нормы, которое адекватно ее содержанию, а прие­мами, позволяющими прийти к адекватному пониманию нормы, соответствующему ее содержанию, воле законо­дателя, являются грамматическое, семантические, систе­матическое,  историческое и логическое толкование2.

В. М. Марчук, однако, не учитывает того, что мысль закона может быть шире или уже ее буквального выра­жения в законе и что буквальное толкование может противоречить ее действительному смыслу. Возьмем в качестве примера ст. 209 УК РСФСР, предусматриваю­щую ответственность за систематическое занятие бро­дяжничеством или попрошайничеством. В статье ничего не сказано относительно того, что она не должна при­меняться к лицам, неспособным к физическому труду. Если исходить из «буквы» этой статьи, то она может применяться и в отношении таких лиц. Но исходя из логического смысла этой статьи, она не должна приме­няться в отношении лиц, неспособных к физическому труду. Совершенно ясно, что буквальное применение ст. 209 УК РСФСР противоречило бы ее подлинному смыслу и выраженной в ней воле законодателя. Ограни­чительное толкование, а тем самым и ограничительное применение этой статьи вытекают из раскрытия ее логи­ческого смысла.

Высказывается против классификации правовых норм по объему Г. А. Кригер, который считает, что такая классификация давала повод для формально-догматиче-

1          «Теоретические  проблемы   квалификации  преступлений»,    На­

учная конференция «Проблемы советского  уголовного   права в пе­

риод развернутого строительства    коммунизма».    Тезисы докладов,

Л., 1963, стр. 22.

2          «Межвузовская    научная    конференция.    Тезисы    докладов-»,

Киев, 1961, стр. 24—27.

233

ского применения норм, нигилистического отношения к закону, произвольного расширения составов преступле­ний и необоснованного усиления репрессий1.

Заметим по этому поводу, что неправильное распро­странительное или ограничительное толкование и при­менение закона отнюдь не может служить основанием для того, чтобы в принципе отрицать возможность та­кового толкования при определенных условиях. Сам Г. А. Кригер признает, что «существование адекватного, распространительного и ограничительного толкования обусловлено несовпадением в ряде случаев буквального (грамматического) смысла нормы с ее истинным содер­жанием, выясняющимся в результате логического тол­кования данной нормы»2. Тем самым автор признает необходимость распространительного и ограничительно­го толкования. Ошибка ученых, возражающих против распространительного и ограничительного толкования, состоит в том, что по их представлению эти виды толко­вания изменяют объем действия правовой нормы в про­тиворечии с волей законодателя. На самом деле это не так. Правильное применение в необходимых случаях распространительного или ограничительного толкования помогает установить подлинную волю законодателя, а тем самым и весь круг случаев, на которые должно распространяться действие данной нормы. Толкование не изменяет объема нормы, но устанавливает ее дейст­вительный объем.

Заблуждением противников распространительного и ограничительного толкования является мнение, будто из­дание нового законодательства устранило необходи­мость подобного толкования. Совершенствование зако­нодательства— это длительный и сложный процесс, раз­вивающийся во взаимодействии с развивающейся судеб­ной практикой. Уже вскоре после введения в действие нового уголовного законодательства в судебной практи­ке возник ряд вопросов, связанных с применением от­дельных уголовных законов и требовавших в перзую очередь истолкования их содержания со стороны объе­ма. Ярким примером такого рода истолкования может

1          «Межвузовская научная конференция. Тезисы докладов», Киев,

1961, стр. 104.

2          Т а м же.

224

служить постановление Пленума Верховного Суда СССР от 31 марта 1962 г. «О судебной практике по де­лам о хищениях государственного и общественного иму­щества». Это постановление содержит ряд указаний, яв­ляющихся толкованием законодательства о хищении, причем значительная часть этих указаний относится к объему правовых норм, устанавливающих наказуемость различных видов хищений.

Неопределенность термина «посягательство» в Указе Президиума Верховного Совета СССР от 15 февраля 1962 г. «Об усилении ответственности за посягательство на жизнь, здоровье и достоинство работников милиции и народных дружинников» породила целую литературу этого вопроса. Авторы, писавшие по этому поводу, по-разному определяли объем понятия «посягательство на жизнь». Одни расширительно истолковывали это поня­тие, относя к посягательству на жизнь работника мили­ции или народного дружинника не только убийство и по­кушение на убийство, но и причинение тяжких телесных повреждений, опасных для жизни (ч. 1 ст. 108 УК РСФСР)1. Другие авторы относили сюда также причине­ние тяжкого телесного повреждения, повлекшего смерть потерпевшего (ч. 2 ст. 108 УК РСФСР)2.

Некоторые же авторы, наоборот, ограничительно тол­ковали понятие «посягательство на жизнь», относя к нему только покушение на убийство работника милиции или народного дружинника3.

Ясность в понимание термина «посягательство на жизнь» была внесена только постановлением Пленума Верховного Суда СССР от 3 июля 1963 г. «О судебной практике по применению законодательства об ответст­венности- за посягательство на жизнь, здоровье и досто­инство работников милиции и народных дружинников». Это постановление разъяснило, что «под посягательст­вом-на жизнь надлежит рассматривать убийство или покушение на убийство работника милиции или народ-

1 П. Ф. Гришанин, М. П. Журавлев, Преступления про­тив порядка управления, М., 1963, стр. 30; П. Е л и з а р о в, Преступ­ления против порядка  управления, Киев, 1964, стр. 29.

'Дементьев, Об ответственносги за посягательство на жизнь, здоровье и достоинство работников милиции и народных дружинников («Социалистическая законность» 1963 г, № 4, стр. 43).

3 С. В. Бородин, Квалификация убийств по советскому уго­ловному праву, М., 1963, стр. 5!.

235

ного дружинника в связи с их деятельностью по охране общественного порядка».

Как уже указывалось, объем толкования составляет не цель, а результат толкования. Этот результат зави­сит от того, насколько правильно были использованы те или иные способы толкования, в какой мере они дали возможность обнаружить волю законодателя. Нельзя при этом не учитывать того, что воля законода­теля в заколе чаще всего выражается лишь в общей форме и не конкретизируется таким образом, чтобы с уверенностью и исчерпывающим образом можно было сказать, что она имеет в виду такие-то или такие-то случаи. Несоответствие между волей законодателя и формой ее выражения в законе чаще всего объясняется тем, что законодатель руководствуется соображениями общепревентивного характера и поэтому в самом закоие не устанавливает каких-либо исключений.

Некоторые ученые ставят вопрос о необходимости различать распространительное и ограничительное тол­кование и распространительное и ограничительное применение закона. Проф. С. И. Вильнянский пола­гает, что «при ограничительном или распространитель­ном толковании закона выясняется его действительный смысл. Однако если подлинный смысл закона соответст­вует его тексту, но при применении закона обнаружится необходимость распространить его действие не на всю область отношений, предусмотренных законом, то мо­жет возникнуть необходимость его ограничительного применения. Или, наоборот, может возникнуть необхо­димость применить закон к отношениям, прямо не пре­дусмотренным данным законом»1.

Нам представляется более правильной точка зрения проф. П. Е. Недбайло, который полагает, что распрост­ранительное и ограничительное толкование ие вносит никаких изменений в действительный смысл нормы и что при распространительном толковании лишь расширяет­ся, а при ограничительном сужается применимость нор­мы по сравнению с ее буквальным смыслом. П. Е. Нед­байло считает, что  в обоих случаях норма применяется

1 «Межвузовская научная конференция. Тезисы докладов», Киев, 1961, стр. 33. Аналогичный взгляд С. И. Вильнянский проводит в статье «Правовые и иные социальные нормы в период развернутого строительства коммунизма»  («Правоведение» 1962 г. N° 2, стр. 20).

236

по своему действительному смыслу1. Поскольку это так, то проводить различие между ограничительным и распро­странительным толкованием и ограничительным и рас­пространительным применением закона, как это делает проф. Вильняяский, вообще нет необходимости, так как применение закона — это результат его толкования.

8. Объем толкования уголовного закона во многом зависит от конструктивных особенностей его диспози­ции. Буквальное толкование имеется в случаях, когда мысль законодателя и ее выражение в законе совпадают по объему. В этом случае закои применяется буквально и какое бы то ни было расширение или сужение сферы его применения недопустимо. При буквальном толкова­нии диспозиция абсолютно точно указывает признаки предусмотренного в ней состава преступления таким об­разом, что ни один из признаков не может быть толкуем шире или уже буквального смысла. Например, ст. 3 Закона об уголовной ответственности за государствен­ные преступления, предусматривающая наказуемость террористического акта, по сравнению со ст. 8 ранее дей­ствовавшего Положения о преступлениях государствен­ных, более четко определяет объект и объективные при­знаки, а тем самым границы этого состава преступления.

Ограничительное толкование применяется в случаях, когда мысль закона уже ее буквального выражения в законе. Ограничительное толкование возможно в тех случаях, когда уголовный закон недостаточно опреде­ляет какой-нибудь признак данного состава преступле­ния. Буквальное толкование таких признаков иногда приводит к расширительному применению закона. Так, по делам об умышленном убийстве иногда расширитель­но толкуется признак особой жестокости. Этот признак устанавливается обычно по чисто внешним его проявле­ниям, между тем как для квалификации убийства, совер­шенного с особой жестокостью, необходимо установить, что виновный намеренно проявил жестокость.

Пленум Верховного Суда СССР в постановлении от 3 июля 1963 г. «О некоторых вопросах, возникших в судебной практике по делам об умышленном убийстве» разъяснил, что признак особой жестокости законом свя­зывается не только со способом убийства, но и с други-

1 «Применение  советских социалистических норм», стр. 436.

237

ми обстоятельствами, свидетельствующими о том, что виновный действовал с умыслом, направленным «а со­вершение преступления с особой жестокостью. Это разъяснение представляет собой ограничительное толко­вание п. «е» ст. 102 УК РСФСР. Однако и после этого разъяснения в судебной практике наблюдаются случаи расширительного толкования указанной статьи при от­сутствии каких бы то ни было доказательств наличия у виновного умысла на совершение убийства с особой жестокостью1.

Говоря о распространительном толковании, следует отличать это понятие от понятия расширительного тол­кования. В юридической.литературе лишь немногие уче­ные разграничивают эти понятия2. Проф. А. А. Герцензон считает, что трудно найти какие-либо устойчивые крите­рии для проведения грани между ними3.

Нам представляется, что грань между понятиями распространительного и расширительного толкования существует и что установление такой грани имеет прин­ципиальное значение.

Распространительное толкование представляет собой применение закона к случаям, которые охватываются смыслом данного закона.

Расширительное толкование закона есть распростра­нение его на случаи, которые не охватываются смыслом закона и которые законодатель, создавая закон, не имел в виду. С этой точки зрения расширительное толкование сближается с аналогией закона, при помощи которой уголовный закон применяется к случаям, прямо им не предусмотренным, но сходным с описанными в нем.

Примером расширительного толкования может слу­жить дело С, осужденного по п. «в» ст. 93 УК УССР (умышленное убийство, совершенное в связи с выполне­нием потерпевшим служебного или общественного дол­га). С. был признан виновным в том, что после освобож-

1          «Бюллетень Верховного Суда СССР» 1966 г. № 5, стр. 39—40

(дело И.); 1965 г. № 3, стр 8—9 (дело С); 1964 г. № 2, стр. 38—39

(дело А.); 1964 г. № 5, стр. 30—31 (дело Ф.).

2          Н. Н. Полянский,  Вопросы теории советского уголовного

процесса, стр.  62; А. С. Шляпочников, Толкование советского

уголовного закона, стр. 235 и ел.

3          А. А. Герцензон, О толковании уголовного закона («Совет­

ское государство и право» 1960 г. № ,12, стр, 121).

238

дения из заключения убил по мотивам мести Р. за то, что он давал по делу С. свидетельские показания, изобличав­шие С. в хулиганстве.

В определении по данному делу Верховный Суд УССР указал, что потерпевший не являлся ни должно­стным лицом, ни лицом, выполнявшим общественные обязанности, и что суд, рассматривавший это дело, при­дал понятию общественного долга расширительный смысл. Преступление С. было переквалифицировано с п. «в» ст. 93 на ст. 94 УК УССР (умышленное убийство без отягчающих обстоятельств).

Распространительное толкование исходит из того, что мысль данного закона шире буквального ее выраже­ния в нем. Однако распространительное толкование уголовного закона имеет определенные границы. Чем более детализированы признаки состава преступления, описанного в диспозиции уголовного закона, тем уже сфера его применения. И, наоборот, чем в более общих выражениях изложена диспозиция закона, чем меньше конкретных признаков в нем указано, тем шире масштаб его применения. Форма уголовного закона, таким обра­зом, находится в прямой зависимости от той свободы, ко­торую законодатель считает необходимым предоставить практике при применении этого закона.

Действующее советское уголовное законодательство характеризуется общей тенденцией к максимальному уточнению составов преступлений и сужению возможно­стей их распространительного толкования и применения. Показателен в этом отношении состав измены родине. Положение о преступлениях государственных, содер­жавшее примерный перечень видов измены родине, да­вало возможность практике распространительно толко­вать этот состав. Закон об уголовной ответственности за государственные преступления 1958 года ограничил рамки состава измены родине исчерпывающим перечнем видов измены и тем самым исключил возможность его распространительного толкования.

Однако полностью исключить возможность распро­странительного толкования отдельных уголовных зако­нов невозможно, да и вряд ли в этом есть необходи­мость. Важно то, чтобы такое толкование соответство­вало действительному смыслу закона.

239

г-