Глава шестая

ПРИМЕНЕНИЕ ДИСПОЗИЦИИ УГОЛОВНОГО ЗАКОНА

1. Применение уголовного закона не является актом одновременного применения его диспозиции и санкции.

Применение диспозиции уголовного закона связано со всеми стадиями реализации уголовной ответственно­сти. Применение санкции связано только с ее заключи­тельными стадиями: назначением и применением нака­зания.

Применение диспозиции уголовного закона в некото­рых случаях возможно и без последующего применения санкции, например, при освобождении от уголовной от­ветственности, когда можно ограничиться лишь установ­лением признаков преступления.

Поэтому, переходя к выяснению той стадии приме­нения уголовного закона, которая связана с принятием определенного решения и закреплением этого решения соответствующим юридическим актом, целесообразно в первую очередь рассмотреть вопросы, связанные с при­менением диспозиции уголовного закона, не теряя при этом из виду, что диспозиция и санкция уголовного за­кона представляют собой неразрывное единство и что раздельное рассмотрение этих вопросов имеет чисто методическое значение.

Применение диспозиции уголовного закона связано с процессом квалификации преступления. Этот процесс, как об этом уже говорилось, охватывает все стадии при­менения уголовного закона.

Правильное применение диспозиции уголовного зако­на имеет важное значение на всех стадиях его приме­нения.  Поэтому требование правильной  квалификация

158

преступления предъявляется не только к суду, разби­рающему уголовное дело и выносящему приговор, но и к прокурору, возбуждающему уголовное дело, и к сле­дователю, расследующему преступление. Однако особые требования в этом отношении предъявляются к суду, так как суд окончательно решает судьбу лица, привле­ченного к уголовной ответственности.

Верховный Суд СССР неоднократно обращал внима­ние судебных органов на необходимость решительно устранять недостатки в их работе. В постановлении Пленума Верховного Суда СССР от 18 марта 1963 г. «С строгом соблюдении законов при рассмотрении судами уголовных дел» отмечается, что «не искоренены из су­дебной практики отдельные факты необоснованного осуждения граждан и оправдания лиц, совершившчх преступление, случаи неправильной юридической ква­лификации правонарушений, назначения мер наказания, не соответствующих характеру содеянного и личности виновных»1. Аналогичные указания содержатся и в ряде руководящих постановлений Пленума о судебной прак­тике по отдельным категориям преступлений2.

Анализ опубликованной судебной практики Верхов­ного Суда СССР по уголовным делам за 1950—1964 гг. показывает, что более 80% отмененных и измененных Верховным Судом СССР приговоров и определений кассационных инстанций связано с неправильным при­менением диспозиции уголовного закона. Следует, одна­ко, при этом учесть, что речь идет не о всех, а только об опубликованных постановлениях Пленума и опреде­лениях Судебной коллегии по уголовным делам Верхов­ного Суда СССР и, следовательно, указанный процент отмененных и измененных судебных приговоров и опре­делений кассационных инстанций имеет относительное значение. Но и с учетом этого обстоятельства имеется достаточно оснований считать, что большинство недо­статков в работе судебных органов связано прежде всего с неправильным применением диспозиции уголов­ного закона. В наибольшей мере это относится к квали-

1          «Сборник   постановлений    Пленума   Верховного   Суда СССР,

1924—1963», стр. 166.

2          См.,  например, «Бюллетень   Верховного Суда СССР»  1960 г.

№ 4, стр. 36;  1961 г. №  1, стр.   1;   1962 г. № 3, стр.   25,   26;  1962 г.

№ 5, стр. 7, 17; 1963 г. № 4, стр. 12.

159

I*.

фикации преступлений. Те же данные по опубликован­ным материалам судебной практики Верховного Суда СССР показывают, что число приговоров, отмененных и измененных исключительно в связи с неправильной квалификацией преступлений, составляет около 50% по отношению ко всему числу отмененных и измененных судебных приговоров и определений кассационных ин­станций. В последние годы число отмененных и изменен­ных судебных приговоров и определений кассационных инстанций в целом снизилось. Тем не менее оно все еще остается высоким. Так, на Украине 22% приговоров областных судов в 1963 году изменено только из-за не­правильной квалификации преступлений1.

Требование обоснованного применения уголовного закона относится в одинаковой мере к применению как диспозиции, так и санкции. Однако тождества здесь нет. И в требовании обоснованного применения диспозиции, и в требовании обоснованного применения санкции есть своя специфика. Обоснованное применение диспозиции уголовного закона означает строгое соответствие фак­тических признаков конкретного деяния составу преступ­ления, указанному в диспозиции этого закона. В данном случае обоснованность применения диспозиции уголов­ного закона как будто не зависит от его санкции. Впол­не возможны случаи, когда диспозиция уголовного закона применена правильно, а санкция неверно. Одна­ко применение уголовного закона в целом при таких условиях нельзя признать обоснованным. Задача исправ­ления судебной ошибки в этих случаях заключается в том, чтобы привести наказание в соответствие с совер­шенным преступлением. Такие ошибки исправляются сравнительно легче, чем ошибки в связи с неправиль­ным применением диспозиции уголовного закона. По­этому вопрос об обоснованном применении диспозиции заслуживает особого внимания.

2. Ошибки, связанные с неправильной квалифика­цией преступлений, могут относиться к различным эле­ментам состава преступления и к тем или иным формам преступной деятельности, например соучастию, стадиям преступления.

1 «Бюллетень Верховного Суда СССР»  1964 г. № 5, стр. 4.

160

В первую очередь мы остановимся на ошибках, свя­занных с неправильным установлением состава преступ­ления, так как подобные ошибки влияют и на правиль­ное решение многих вопросов, относящихся к соучастию, обстоятельствам, исключающим общественную опасность деяния, и т. д.

Состав преступления представляет собой строгое единство его элементов. Ошибка в определении какого-либо отдельного элемента влияет на оценку состава пре­ступления в целом, а в некоторых случаях приводит к признанию наличия состава преступления там, где его нет.

Однако, прежде чем анализировать специфические ошибки, допускаемые при выяснении и оценке отдель­ных элементов состава преступления, и влияние таких ошибок на правильную квалификацию состава преступ­ления в целом, необходимо рассмотреть более общий вопрос о значении единства элементов состава преступ­ления как важнейшей предпосылки правильной квали­фикации преступления.

В отдельных работах по уголовному праву единство элементов состава преступления характеризуется как диалектическое1.

Однако проблеме диалектического единства элемен­тов состава преступления и значению этой проблемы для судебной практики в работах по уголовному праву уде­лено недостаточно внимания, причем данная проблема рассматривается главным образом в плоскости взаимо­связи объективных и субъективных признаков преступ­ления2. Но вопрос о единстве элементов состава преступ­ления имеет более широкое значение.

1          «Советское уголовное право. Часть Общая», М., 1959, стр. 113

(автор цитированного положения проф. А. А. Пионтковский). Более

подробно этот  вопрос освещен А. А. Пионтковсхим  в работе «Уче­

ние   о преступлении  по  советскому уголовному  праву»,  стр.   122—

123. См. также   I.   Lekschas, Die  Lehre von der Handlung unter

besonderer Beriicksichtigung   Strafrechtlicher Probleme,  Berlin,   1953,

S. 33;   его   же,   Zur Lehre  vom Tatbestand einer Strafrechtsnorm;

«Staat  und Recht», 1953, № 3, S. 338; G e r a t s. Die  strafrechtliche

Verautwortlichkeit in der Deutschen Demokratischen Republik, Berlin,

1952, S. 25.

2          Т. Л. Сергеева, Вопросы виновности    и   вины   в практике

Верховного   Суда по уголовным   делам, М.—Л., 1950, стр. 50—51;

11   Я. М.  Брайниа       161

I*.

Сущность этого вопроса заключается Не только в установлении внутреннего единства элементов состава преступления как единства частей целого. Поскольку речь идет не о механическом единстве, а о единстве диалектическом, задача заключается главным образом в выяснении диалектической взаимозависимости и взаи­мообусловленности элементов состава преступления.

Диалектическое единство и взаимозависимость эле­ментов состава преступления были вскрыты К. Марксом в работе «Дебаты по поводу закона о краже леса». Анализируя прения в Рейнском ландтаге в связи с при­нятием уголовного закона, карающего собирание валеж­ника в лесах помещиков, К. Маркс показал полное отсутствие юридических оснований рассматривать как кражу леса собирание в лесу валежника местными бед­няками. Сопоставляя собирание валежника и состав кражи леса, К. Маркс в первую очередь обратил внима­ние на отсутствие объекта преступного посягательства в инкриминируемом деянии. Он указал, чго собствен­ность как объект преступления существует лишь по­стольку, поскольку сохраняется связь между собствен­ником и находящимся в его владении имуществом. Поэтому не может быть объектом посягательства то, что отделилось от собственности. «При сборе валежника..,—■ писал К. Маркс,— ничего не отделяется от собственно­сти». Это объясняется тем, что «собственник леса вла­деет ведь только самим деревом, а дерево уже не вла­деет упавшими с него ветвями»1. Отсюда К. Маркс сделал вывод, что «собирание валежника и кража ле­са — это существенно различные вещи»2.

По мысли К. Маркса, уже одно отсутствие объекта

Б. С. М а н ь к о в с к и й, Проблема вины в социалистическом уго­ловном праве («Тезисы докладов научной конференции на юриди­ческом факультете Ростовского университета», Ростов-на-Дону, 1956, стр. 8), В. Г. М а к а ш в и л и, Уголовная ответственность за не­осторожность, М_, 1957, стр 7—8; В Н. Кудрявцев, Объектив­ная сторона преступления, М., 1960, стр 12—22. Значительно шире вопросы диалектического единства элементов состава преступления рассматриваются в следующих работах: Т. В. Церетели, При­чинная связь в уголовном праве, М., 1963; Б. С. Никифоров, Объект преступления по советскому уголовному праву, М.,  1960.

1          К    Маркс   и   Ф.   Энгельс, Соч., т. 1, ар.  122.

2          Т а м  же.

162

преступного посягательства устраняет возможность го­ворить о наличии преступления. Маркс показывает, каким образом нарушение в одном звене юридического понятия состава преступления ведет к распаду всего понятия. «Различны объекты,— пишет далее К. Маркс,— не менее различны и действия, направленные на эти объекты, следовательно, различны должны быть и наме­рения, ибо какое же объективное мерило можем мы приложить к намерению, помимо содержания действия и его формы?»1.

Эти мысли имеют весьма важное значение для уяс­нения тесной зависимости, которая существует между элементами состава преступления. Эта зависимость вы­ражается в том, что одни элементы состава преступле­ния обусловливают существование и содержание дру­гих элементов. Объект кражи существует как объект преступления лишь постольку, поскольку имеется дей­ствие, направленное на нарушение чужой собственности. Иначе говоря, объект преступления не существует сам по себе; он существует только в связи с преступным деянием. Ни один элемент состава преступления не существует сам по себе, а существует только в тесной связи с другими элементами.

В советской уголовноправовой науке правильно ука­зывается, что объективные и субъективные признаки преступного деяния можно рассматривать раздельно лишь в теоретическом плане2.

В буржуазной уголовноправовой науке состав пре­ступления рассматривается не как единство, а как сово­купность образующих его элементов. Буржуазные уче­ные не могут правильно определить характер этой связи как диалектической, что в первую очередь обус­ловлено ограниченностью их методологических по­зиций3.

Состав преступления как правовое представление господствующего класса об основании уголовной ответ­ственности не представляет собой одинаковой величины

1          К. Маркс и Ф. Энгельс, Соч., т. 1, стр. 122.

2          «Советское уголовное право. Часть Общая», М., 1959, стр.113.

8 См., например, Н. С. Тагаацев,    Русское уголовное право.

Лекции. Обшая часть. СПб., 1902, стр 562 и ел.; W. S a u e r, Allge-meine Strafrechtslehre, Berlin 1955, S. 33; О. V. H i n и b e r, Straf-recht, Allgemeiner Teil, Stutgart — Dusseldorf,  1955, S, 26.

11*       163

в уголовном праве государств с различными социально-экономическими системами. В условиях буржуазного государства, особенно в последнее время, классовая на­правленность уголовного права наиболее ярко прояв­ляется в конструировании состава преступления. В со­временном буржуазном государстве процесс ослабления буржуазной законности приводит к субъективизацни уголовного права и одновременно к усилению начал объективного вменения, что в наибольшей мере прояз-ляется в государствах с резко выраженным империа­листическим курсом. В этих условиях состав преступле­ния в его законодательном выражении далеко не всегда выступает как совокупность всех необходимых эле­ментов и признаков преступления; это особенно за­метно обнаруживается в уголовных законах, относя­щихся к так называемым государственным преступле­ниям.

Конструирование в необходимых случаях составов преступлений в диспозициях таких уголовных законов с установкой на преобладание начал объективного вме­нения или конструирование составов преступлений с каучуковыми диспозициями, которые могут быть исполь­зованы в политических целях,— яркое выражение клас­совой политики буржуазии в уголовном праве.

Диалектическое единство элементов состава пре­ступления в советском уголовном праве выражает пра­вовое представление советского народа об основании уголовной ответственности как о такой совокупно­сти всех органических элементов состава преступления, которая характеризует деяние как винов­ное и объективно опасное для Советского государства и для установленного в нем правопорядка.

Состав преступления по советскому уголовному пра­ву есть постоянная диалектическая совокупность объек­та, объективной стороны, субъекта и субъективной сто­роны преступления как необходимых условий уголовной ответственности.

Значение диалектического единства элементов соста­ва преступления как условий уголовной ответственности заключается в том, что каждое из этих условий имеет значение не само по себе, а исключительно в связи со всеми остальными. Состав преступления, таким обра­зом, как бы представляет собой замкнутую цепь, в ко-

торой каждое звено является одним из необходимых условий уголовной ответственности, устанавливаемой и обосновываемой данным составом преступления. Нельзя вырвать из этой цепи ни одного звена, не нарушив ее целостности. Деяние является общественно опасным лишь при наличии всех необходимых объективных и субъективных условий уголовной ответегвенности. Нч одно из таких условий не может быть исключено из состава преступления без того, чтобы это не повлияло на оценку общественной опасности и противоправности деяния в целом. Отсутствие одного из элементов озна­чает отсутствие и всех остальных элементов в этом со­ставе преступления, так как каждый элемент состазя существует лишь в совокупности с другими.

Роль каждого элемента состава преступления заклю­чается не только в том, что каждый из них определяет ту или иную сторону состава преступления, но и в том, что каждый из них создает определенную зависимость от себя других элементов.

3. Ошибки, связанные с определением объекта пре­ступления, встречаются в судебной практике значитель­но реже, нежели ошибки в отношении других элементов состава преступления. По данным, почерпнутым из по­становлений Пленума и определений Судебной коллегии по уголовным делам Верховного Суда СССР, опубли­кованных в 1950—1964 гг., общее число отмененных и измененных приговоров областных судов и определений кассационных инстанций в связи с неправильным опре­делением объекта преступления составляет всего 3,3% ко всему числу отмененных и измененных приговоров и определений; при этом все они относятся к 1950— 1957 гг. Тем не менее отдельные ошибки в определении объекта преступления встречаются еще и в настоящее время.

Установление объекта преступления в конкретном случае представляет порой значительные трудности, возникающие в связи с тем, что объект преступления далеко не всегда обрисован в диспозиции уголовного закона. Объектами преступлений по советскому уголов­ному праву являются те или иные социалистические общественные отношения. Но в диспозиции уголовного закона непосредственный объект преступления чаще всего обрисовывается не в виде соответствующего обще-

165

ственного отношения, а в виде тех его отдельных эле­ментов, которые непосредственно затрагиваются данным преступлением1.

Степень конкретности обрисовки в диспозиции уго­ловного закона тех или иных охраняемых им общест­венных отношений во многом зависит or особенностей законодательной техники конструирования определений составов преступлений. При анализе объекта преступ­ления нельзя ограничиваться лишь учетом тех элемен­тов общественных отношений, которые указаны в диспо­зиции уголовного закона. Правильно определить объект преступления — значит установить в полном объеме то общественное отношение, на которое посягает данное преступление.

Трудности, связанные с определением объекта пре­ступления, заключаются еще в том, что одно и то же общественное отношение может быть объектом различ­ных преступлений, например социалистическая собст­венность может выступать объектом не только кражи, грабежа, разбоя, мошенничества, но и некоторых госу­дарственных и других преступлений.

Действующее советское уголовное законодательство содержит лишь в самом общем виде классификацию различных категорий преступлений, а тем самым и клас­сификацию общественных отношений, на которые они посягают. Эта классификация дает лишь общую ориен­тировку в системе общественных отношений, а следова­тельно, и в системе объектов преступления, охраняемых уголовным законодательством. Отсутствие всесторонне и на глубокой научной основе разработанной единой классификации общественных отношений как объектов преступлений приводит к большим затруднениям в прак­тике применения уголовных законов и к большой пест­роте в определении объектов отдельных категорий и видов преступлений, с которой мы встречаемся в отдель­ных работах по Особенной части советского уголовного права. Разработка такой единой классификации состав­ляет одну из давно назревших, но до настоящего вре­мени не решенных  задач   советской   науки  уголовного

1 А. А. Пионтковский, Учение о преступлении   по   совет­скому уголовному праву, стр. 137—138.

166

Права'. Речь идет не о создании готовой и пэигодной для всех без исключения случаев классификации объек­тов преступлений. Такая классификация вряд ли может быть создана. Говоря о разработке единой научной классификации общественных отношений как объектов преступлений, мы имеем в виду главным образом глу­бокое исследование природы общественных отношений, являющихся объектами тех или иных категорий и видоз преступлений, и четкое разграничение этих отношений в соответствии с природой преступлений, посягающих на эти отношения.

Общественные отношения, на которые посягает пре­ступление, как и любые общественные отношения, не могут быть поняты из самих себя. Сущность этих отно­шений можно правильно уяснить только в связи со всей совокупностью обстоятельств, с которыми эти отношения вступают в соприкосновение при совершении преступ­ления. Например, в судебной практике встречаются случаи квалификации самовольного использования кол­хозной земли для обработки своими средствами и по­следующего снятия урожая как хищения колхозного имущества. Такая квалификация неправильна прежде всего потому, что объектом таких действий является не социалистическая собственность, а установленный в Со­ветском государстве порядок осуществления гражданами своих прав. Лица, самовольно использующие колхоз­ную землю для обработки своими средствами, посягают лишь на те общественные отношения, которые сущест­вуют в сфере управления государственной или общест­венной собственностью. Эти отношения включают в себя также обязанность граждан, вступающих в сферу эгих отношений, воздерживаться от совершения таких дейст­вий, которые выражаются в самовольном осуществлении своих действительных или мнимых прав. Поэтому само­вольное использование колхознсй земли для обработки своими средствами с последующим снятием урожая должно квалифицироваться как самоуправство.

Но отличие самоуправства от хищения социалисти­ческого имущества нельзя установить только на основе

1 К сожалению, не разрешает этой задачи я ценное ве многих отношениях монографическое исследование проф. Б, С, Никифорова об объгкге преступления.

167

I ~

одного лишь сравнительного анализа объектов этих преступлений. Необходим такой же анализ и других элементов этих преступлений — объективной я субъек­тивной сторон. Объективная сторола этих двух преступ­лений существенно различна, как различны и их объек­ты. Но преступная сущность хищения и самоуправства может быть лучше понята, если рассматривать каждое из этих преступных действий с точки зрения их связи с объектом этих преступлений. Объективные свойства хищения выражаются в незаконном завладении социа­листическим имуществом. Эти действия прямым и непо­средственным образом нарушают социалистическую соб­ственность как общественное отношение. При этом виновный создает, что он совершает хищение, т. е. пося­гает на социалистическую собственность, и желает со­вершить такие действия.

Самоуправные действия при некотором внешнем сходстве в отдельных случаях с хищением социалисти­ческого имущества имеют другое содержание. При са­мовольном использовании колхозной земли для обра­ботки своими средствами с последующим снятием урожая отсутствуют признаки хищения, так как винов­ный присваивает продукты своего личного труда, хотя и добытые незаконными средствами. При самоуправстве виновный сознает, что он осуществляет свое действи­тельное или предполагаемое право. Если при соверше­нии любого умышленного преступления предполагается, что виновный сознает все фактические обстоятельства совершаемого преступления, и в том числе на какой объект он посягает, то при самоуправстве в отличие от хищения субъект преступления сознает только, что он самовольно с нарушением установленного законом по­рядка осуществляет свое действительное или предпола­гаемое право. У виновного в самоуправстве, следова­тельно, существует иное представление об объекте, чем у лица, совершающего хищение.

Это говорит о том, что правильное установление объекта преступления требует его анализа во взаимо­связи со всеми остальными элементами состава пре­ступления.

Правильное определение объекта преступления, как и других элементов состава преступления, не всегда зависит только   от   умения    верно   устанавливать его

168

связь с другими элементами состава. В ряде случаев неправильное определение объекта преступления в пер­вую очередь связано с неправильным определением тех общественных отношений, на которые посягает данное преступление. Таковы, например, встречающиеся в су­дебной практике ошибки, связанные с квалификацией посягательств на личную собственность как хищений государственного или общественного имущества и на­оборот. Ошибка в этом случае связана главным образом с неправильным выяснением социально-экономического содержания и юридических признаков объекта преступ­ления. Однако дело не только в этом. Определенную роль играет учет той связи, которая имеется между объектами указанных посягательств и субъективными свойствами последних. Так, отсутствие у субъекта пре­ступления сознания, что похищается государственное или общественное имущество, принятое по ошибке за личное имущество, даже при том условии, что экономи­ческая и юридическая природа похищаемого имущества установлена правильно, существенно меняет состав со­вершенного преступления. При указанных обстоятельст­вах оно будет квалифицироваться как хищение личного имущества.

В теории уголовного права связь между объектом преступления и некоторыми другими элементами соста­ва преступления не всегда правильно определяется. Проф. А. Н. Трайнин в соответствии с теорией, рассмат­ривающей преступный результат как обязательное усло­вие всякого состава преступления, утверждал, что объект и последствие друг от друга неотделимы1. При­держиваясь этой точки зрения, проф. Б. С. Никифоров пишет: «Если действия и объект суть необходимые эле­менты преступления, то только причиненный объекту ущерб как последствие действия способен связать дей­ствие с объектом и придать действию характер посяга­тельства на объект»2.   По    мнению   Б. С. Никифороза,

1          А.   Н.   Трайнин,    Общее   учение  о составе преступления,

стр. 140.

2          Б.   С.   Никифоров,   Об объекте преступления  («Советское

государство и  право»   1948 г. № 9, стр.  46); более   подробно   это

положение развито Б. С. Никифоровым в монографии «Объект пре­

ступления», стр. 141 и ел.

169

г-

последствие представляет собой соединительное звено между действием и правоохраненным объектом1.

Последствие преступления, безусловно, имеет суще­ственное значение для установления объекта преступле-.ния. Однако связь, на которую указывают А. Н. Трай-нин и другие авторы, существует не во всех преступле­ниях, а лишь в тех, состав которых предусматривает наступление определенного последствия в качестве обя­зательного признака. Мысль же, что последствие явля­ется соединительным звеном между действием (безден-.ствием) и объектом, представляется нам не совсем точ­ной. Между действием (бездействием) и объектом пося­гательства всегда имеется непосредственная связь, ко­торая существует во всех преступлениях независимо от последствий.

4. Для правильной квалификации преступления оди­наково важное значение имеет правильный анализ всех элементов состава преступления. С этой точки зрения нет более и менее важных элементов состава преступ­ления. Однако судебная практика применения уголоз-ных законов свидетельствует о том, что значительно меньше внимания уделяется анализу объективной и субъективной сторонам предусмотренных этими закона­ми составов преступлений. Анализ опубликованных по­становлений Пленума и определений Судебной коллегии по уголовным делам Верховного Суда СССР за 1950— 1964 гг. показывает, что число отмененных и измененных приговоров областных судов и определений кассацион­ных инстанций в связи с неправильным определением объективной стороны составляет около 20%, а субъек­тивной стороны — около 21% ко всему числу отменен­ных и измененных приговоров за это же время2.

Сравнивая эти данные с количеством отмененных и измененных приговоров областных судов и определений кассационных инстанций в связи с неправильным опре-

1          «Советское государство и право» 1948 г. N° 9, стр. 47; см. так­

же   Н.   Ф.   Кузнецова,   Значение   преступных последствий для

уголовной ответственности, стр. 10, 80; В. Я. Л и ф ш и ц, К вопросу

о понятии эвентуального умысла  («Советское государство и право»

1947 г. № 7, стр. 34).

2          С таким же процентным соотношением мы встречаемся и при

анализе материалов  судебной  практики  Верховных   Судов  РСФСР

(опубликованной)   и  УССР   (неопубликованной)   в  последние годы.

17Q

делением объекта (3,3%) и субъекта (3,1%) преступле­ния, нельзя не заметить значительного преобладания случаев отмены и изменения судебных приговоров и определений, связанных с неправильным анализом объективной и субъективной сторон состава преступ­ления.

Объективная сторона большинства преступлений представляет собой сложный комплекс различных при­знаков. Ее основу составляет преступное действие или преступное бездействие. Однако наряду с этим для вы­явления объективной стороны большое значение имеет выяснение таких ее признаков, как способ, средства, преступный результат, причинная связь, время, место я обстановка совершения преступления. Требование выяс­нения в необходимых случаях всех этих признаков в кон­кретном преступлении не всегда соблюдается следствен­ными органами и судами.

Так, по делу Д., обвиняемого в злоупотреблении служебным положением (ч. 1 ст. 165 УК УССР), суд не установил и не указал в приговоре, когда было совершено инкриминированное Д. преступ­ление, из каких побуждений он его совершил и какой вред причи­нил своими действиями государству. Невыяснение судом этих об­стоятельств повлекло направление дела на новое судебное рассмот­рение.

При изучении материалов судебной практики по конкретным преступлениям чаще всего можно наблю­дать такое положение, когда фактические обстоятель­ства, имеющие значение для квалификации преступле­ния, устанавливаются на предварительном и судебном следствии достаточно полно и правильно, однако эти обстоятельства в ряде случаев получают неправильную оценку, что в свою очередь приводит к неверной квали­фикации преступления. Так, неправильная оценка фак­тических обстоятельств по делу приводила к тому, что вступление в половую связь с лицом, не достигшим по­ловой зрелости, квалифицировалось как изнасилование несовершеннолетней1 и наоборот2. Хулиганские действия квалифицировались иногда как покушение на изнасило-

1          «Судебная практика  Верховного   Суда   СССР»   1950 г. № 1,

стр. 27.

2          «Судебная практика   Верховного   Суда   СССР»  1950 г. № 2,

стр. 21.

т

вание', а халатное отношение к своим служебным обя­занностям— как злоупотребление служебным положе­нием2. Во всех этих случаях не учитывалась зависи­мость между объективными и субъективными признака­ми названных двух преступлений. Более серьезными нарушениями являются случаи квалификации халатного отношения должностного лица к вверенному ему имуще­ству как хищения социалистического имущества.

Как по субъективной, так и объективной стороне хищение в любой его форме представляет собой пре­ступную деятельность, существенно отличную от халат­ности, поскольку хищение выражается в преступном с корыстной целью завладении имуществом, находящимся в фондах государственных или общественных организа­ций, а в некоторых случаях в передаче этого имущест­ва с той же целью третьим лицам3. Халатность же по объективной стороне характеризуется невыполнением или ненадлежащим выполнением должностным лицом своих обязанностей по службе вследствие небрежного или недобросовестного к ним отношения, результатом которого явилось причинение существенного вреда госу­дарственным или общественным интересам либо охра­няемым законом правам и интересам граждан. Это весьма существенное различие в обрисовке объективной стороны обоих указанных составов преступлений не все­гда учитывается при расследовании уголовных дел, связанных с недостачей материальных ценностей, а фак­тическая сторона таких преступлений не исследуется достаточным образом. Иногда вывод о виновности в хищении основывается на предположениях.

Например, по делу В. вывод следственных органов и суда о .его виновности в хищении государственного имущества в крупных размерах основывается, как отметила Судебная коллегия Верхов­ного Суда СССР, на предположении при отсутствии доказательств вины В. в хищении. Действия В. выразились в том, что он, будучи руководителем отдела завода, не контролировал соблюдения цехами

1          См., например, «Судебная практика  Верховного Суда СССР»

1951 г. № 7, стр. 2.

2          См., например, «Судебная практика Верховного Суда СССР»

1951 г. № 7, стр. 2.

3          Г. А. Кригер,    Уголовноправовая борьба с хищениями со­

циалистического имущества в СССР, автореферат докт. диссертации,

М„ 1965, сгр. 8.

172

утвержденного технологического процесса производства, в результате чего совершаемые работниками цехов завода хищения ценносюй не были своевременно вскрыты. Судебная коллегия Верхозного Суда СССР изменила приговор в отношении В., квалифицировав его действие как халатность1.

Особое место в судебной практике занимают вопро­сы, связанные с установлением причинной связи.

Установление причинной связи в уголовном деле имеет целью выяснить, явились ли наступившие вред­ные последствия результатом действия или бездействия данного лица. С точки зрения уголовного права, при­чинная связь есть необходимая связь между действием или бездействием данного лица и наступившими вред­ными последствиями. Иного рода связи, с точки зрения уголовного права, не имеют значения для обоснования уголовной ответственности. Так, если смерть человека наступила вследствие его собственной неосторожности, то хотя здесь и имеется причинная связь между пове­дением самого потерпевшего (его собственная неосто­рожность) и наступившим последствием (его смертью), однако причинной связи в уголовноправовом смысле нет. В .таких случаях даже не может возникнуть вопро­са о наличии причинной связи между указанным на­ступившим последствием и действием или бездействием другого лица. Исключение составляют случаи, когда в соприкосновение приходят собственная неосторожность потерпевшего и обязанность другого лица не допустить наступления таких последствий.

К категории ошибок в установлении причинной связи относятся те случаи, когда противоправные действия лица признаются причиной вредных последствий, в дей­ствительности явившихся результатом действия каких-либо иных причин, в частности действия скрытых про­цессов в организме потерпевшего, к которым действо­вавшее лицо не имело отношения. В этих случаях имеет­ся чисто внешнее совпадение противоправного поведе­ния лица и наступивших последствий, вызванных дейст­виями других скрытых причин.

1 «Бюллетень Верховного Суда СССР» 1964 г. № 2, стр. 44—46; см. также Определение Судебной коллегии Верховного Суда СССР по делу П. («Бюллетень Верховного Суда СССР» 1964 г. № 5, стр. 37—39).

173

f .

Показательно в этом отношении дело Г., осужденного по обви­нению в убийстве С. Материалами дела установлено, что Г. несколь­ко раз ударил рукой С. в затылочную часть головы, после чего на­ступила смерть С. Вина Г. в нанесении ударов С. установлена. Однако по заключению судебномедицинской экспертизы как на предварительном следствии, так и на суде смерть С. последовала не от нанесенных ударов, которые по своему характеру сами по себе вызвать смерть не могли Судебномедлцинская экспертиза, проведенная высококвалифицированными специалистами, пришла к выводу, что причиной смерти С. явилось массивное самопроизволь­ное кровоизлияние под оболочки мозга, которое могло наступить в силу болезненных изменений в мозгу со стороны сосудистой систе­мы, склероза и ряда других болезненных явлений, поскольку С. болел давно и его смерти предшествовал определенный период по­степенно нарастающего кровоизлияния. По заключению той же экс­пертизы, при указанных обстоятельствах отнести данный случай смерти С. к категории насильственной или ненасильственной смерти вообще не представляется возможным. Обнаруженная же у С. трав­ма в затылочной части головы относится к числу легких телесных повреждений без расстройства здоровья.

Суд же вопреки заключению экспертизы и собранным по делу доказательствам пришел к необоснованному выводу о виновности Г. в смерти С. Суд, в частности, не учел и того, что С. внешне был совершенно здоров и Г., нанося ему удары, не мог знать о наличии у потерпевшего указанного выше заболевания.

Судебная коллегия Верховного Суда УССР исключила из при­говора по делу Г. обвинение в умышленном убийстве С.1,

Вдумчивый анализ фактических обстоятельств и вы­яснение, в какой мере они оказали влияние на развитие причинной связи и привели к наступлению вредных по­следствий, иногда подменяется их поверхностной оцен­кой, что ведет к неправильному применению уголовного закона.

Например, по делу С, покушавшегося на изнасилование В., фак­тические обстоятельства были установлены верно. Органы предва­рительного следствия правильно квалифицировали действия С. по ст. 17 и ч. 3 ст. 117 УК УССР (покушение ча изнасилование, по­влекшее тяжелые последствия). Из материалов дела видно, что С, обманув В., завлек ее в свою квартиру, где пытался изнасиловать. Воспользовавшись тем, что С. вышел на минуту из комнаты за водой для В., последняя выпрыгнула через балкон на крышу вход­ной части магазина. Вернувшись в комнату и увидев В. на крыше, С предложил ей вернуться в комнату и не прыгать вниз. Но В. после того, как С. кинул ей одежду, пошла по крыше, упала на тротуар и получила тяжкие телесные повреждения.

1 Таким же образом Верховный Суд УССР разрешил дело по обвинению О. в нанесении М. тяжкого телесного повреждения, по­влекшего смерть потерпевшего при  аналогичных   условиях.

174

Херсонский областной суд переквалифицировал действия С. со ст. 17 и ч. 3 ст. 117 на ст. 17 и ч. 1 ст. 117 УК УССР, мотивируя это тем, что С. в то время, когда потерпевшая находилась на кры­ше, насилия и угроз не применял, а В. вместо того, чтобы позвать на помощь, пошла по крыше, проявив при этом неосторожность, в результате чего получила повреждение.

Областной суд, таким образом, не нашел причинной связи меж­ду действиями С. и наступившими для потерпевшей последствиями Судебная коллегия по уголовным делам Верховного Суда УССР, рассмотрев дело по протесту областного прокурора, иначе оценила обстоятельства дела и, отменив приговор, направила его на новое судебное рассмотрение, признав тем самым правильной первоначаль­ную квалификацию преступления С. по ст. 17 и ч. 3 ст. 117 УК. УССР. Признавая наличие причинной связи между действиями С. и наступившими для потерпевшей В. последствиями, Верховный Суд УССР исходил из более правильной оценки всей совокупности об­стоятельств по делу, учитывая при этом, что наступившие послед­ствия явились результатом особого психического состояния В., вызванного преступными действиями С, между тем как областной суд расценил покушение С. на изнасилование В. и то, что произо шло с ней в дальнейшем, как ничем не связанны? между собо? факты.

Иногда устанавливается объективная сторона пре­ступления неправильно в результате неверной юриди­ческой оценки действий лица. В этих случаях факти­ческие обстоятельства по делу устанавливаются пра­вильно, но действия виновного квалифицируются непра­вильно.

В судебной практике встречаются случаи неправиль­ной квалификации выпуска недоброкачественной про­дукции как халатности, причинения менее тяжких телес­ных повреждений как истязания, кражи как присвоения чужого имущества, вымогательства как разбоя, занятия запрещенным промыслом как спекуляции, мошенничест­ва как кражи, продажи работниками торговых пред­приятий товаров по повышенным ценам как спекуляции, разбойного нападения как покушения на разбой, оказа­ния сопротивления представителям милиции и народным дружинникам в связи с их деятельностью пю охране общественного порядка как посягательства на их жизнь и т. д.

Следует, однако, сказать, что число случаев отмены или изменения приговоров ввиду неправильной юриди­ческой оценки объективной стороны преступления не­сравненно меньше числа случаев отмены или изменения приговоров из-за неверной оценки  фактических обстоя-

17а

тельств, образующих объективную сторону преступления, 5. Наибольшие затруднения при анализе конкретных составов преступлений возникают в связи с установле­нием субъективной стороны преступления. О ее содер­жании во многих случаях приходится судить по содер­жанию преступного деяния, способу его совершения, примененным средствам, мотивам, которыми руководст­вовался виновный, и многим другим обстоятельствам, относящимся к фактической стороне преступления.

Примером правильного анализа субъективной стороны во взаимосвязи с остальными фактическими обстоятельствами может служить дело П., осужденного по ч. 2 ст. 86 УК УССР (разбойное нападение, направленное на завладение государственным или обще­ственным имуществом в крупных размерах). Материалами дела было установлено, что П. 2 октября 1962 г. совершил разбойное нападение на кассира Городненского училища механизации сельского хозяйства Д. и, нанеся ей телесные повреждения средней тяжести, завладел 2833 рублями, полученными Д. в банке. Обвиняемый П., не отрицая факта совершенного им разбойного нападения, тем не менее утверждал, что он не знал о получении кассиром большой суммы денег. Версию подсудимого поддерживал его адвокат как в судебном заседании, гак и кассационной жалобе. Областной суд, проанализировав все обстоятельства совершенного П. преступления, отверг его объяснения, указав, что П., намереваясь завладеть круп­ной суммой денег, заранее готовился к разбойному нападению и, поскольку он до совершения этого преступления работал в Город-ненском училище механизации токарем, принял меры к тому, чтобы не быть опознанным. Суд также отметил, что подсудимому в связи с тем, что он работал в этом училище, было известно, что кассир в начале каждого месяца получает заработную плату для рабочих и служащих училища, и поэтому он и выбрал для совершения пре­ступления день 2 октября, зная, что в этот день кассир Д. должна получить в банке крупную сумму денег.

Верховный Суд УССР, проверив все материалы дела, признал правильным вывод областного суда о квалификации преступления П. по ч. 2 ст. 86 УК УССР.

Верховный Суд СССР в руководящих указаниях, как общего характера, так и по отдельным категориям дел, не раз обращал внимание на необходимость тщательно исследовать субъективную сторону преступлений. Так, в постановлении от 18 марта 1963 г. «О строгом соблю­дении законов при рассмотрении судами уголовных дел» Пленум Верховного Суда СССР особо отметил в работе судебных органов ряд недостатков, связанных с непра­вильным установлением субъективной стороны по неко­торым видам преступлений. Пленум, в частности,  ука-

176

зал, что закон об ответственности за умышленное убий­ство подчас применяется к лицам, совершившим убий­ство по неосторожности или причинившим смерть в со­стоянии необходимой обороны. По законам, предусмат­ривающим ответственность за хищения, осуждаются лица, которые не имели умысла на обращение имуще­ства в свою пользу или пользу других лиц, а только допустили недостачу.

Пленум Верховного Суда СССР указал судам на то, что они должны обратить особое внимание на тщатель­ное исследование субъективной стороны совершенного преступления.

Это требование, как показывает анализ материалов судебной практики, все еще не учитывается судами над­лежащим образом. Судя по опубликованным материа­лам постановлений Пленума и определений Судебной коллегии Верховного Суда СССР за 1950—1964 гг. по большинству судебных приговоров, отмененных или измененных вследствие неправильного установления субъективной стороны преступлений, Верховный Суд указывал как основание для их отмены или изменения неправильную оценку судом фактических обстоятельств, в частности характера действий обвиняемого, обстанов­ки совершения преступления, способа и средств, приме­ненных обвиняемым для совершения преступления, взаи­моотношений между обвиняемым и потерпевшим, моти­вов совершения преступления и некоторых других.

Психическая деятельность лица, совершающего пре­ступление, отличается сложным характером, так как включает в себя не только моменты интеллектуального свойства (сознание совершаемого и предвидение послед­ствий своего поведения), но и волевые элементы (при умысле), а также ряд других психических факторов, например мотив, цель. Поэтому в преступной деятельно­сти недостаточно видеть лишь акт внешнего поведения, контролируемого сознанием. Ее необходимо рассматри­вать и анализировать во всей совокупности, взаимосвязи и взаимозависимости объективных и субъективных эле­ментов.

«Объективные признаки преступления, — пишет А. А. Пионтковский,— всегда выступают в единстве с его субъективными признаками. Диалектическое пони­мание  единства  объективного  и  субъективного  в  пове-

<2        .           177

I

дении людей служит основой правильного понимания состава преступления по социалистическому уголовно­му праву»1. Именно так, т.е. как единство объективной и субъективной сторон, рассматривает преступление судебная практика, что, однако, не исключает недооцен­ки значения этого единства, приводящей к неправиль­ной квалификации преступлений.

Обзор измененных приговоров областных судов УССР за 1963—1965 гг. показывает, что в ряде случаев умышленное убийство без отягчающих обстоятельств квалифицировалось как умышленное убийство из коры­сти или убийство с особой жестокостью; причинение телесных повреждений, повлекшее смерть,— как убий­ство из хулиганских побуждений. Как умышленное убийство, совершенное с особой жестокостью, квалифи­цировалось умышленное убийство без отягчающих обстоятельств, указанных в ст. 93 УК УССР- Как умыш­ленное убийство без отягчающих обстоятельств квали­фицировалось причинение тяжкого телесного поврежде­ния, повлекшего смерть. В некоторых случаях умыш­ленное средней тяжести телесное повреждение суды квалифицировали как покушение на умышленное убий­ство.

Конкретной иллюстрацией могут служить следующие дела из практики судов УССР.

Например, по делу С. на предварительном следствии и в суде было установлено, что обвиняемая, ошибочно считая, что ее муж недоволен рождением сына и что он в связи с этим может ее оста­вить, вывезла ребенка в коляске в лес, где оставила его заверну­тым в одеяло. В результате пребывания в весу более двух суток на холоде и под дождем, без питания ребенок заболел и, будучи обна­руженным работником милиции и доставленным в больницу, умер. С. была осуждена по п. «е» ст. 93 УК УССР (убийство, совершенное с особой жестокостью).

В определении по этому делу Верховный Суд УССР указал, что, исходя из конкретных обстоятельств дела, нельзя прийти к выводу, что осужденная С. заведомо причиняла особые мучения и страдания ребенку в процессе совершения преступления. Согласно постановле­нию Пленума Верховного Суда СССР от 3 июля 1963 г. «О неко­торых вопросах, возникших в судебной практике по делам об умышленном убийстве» признак особой жестокости законом связы­вается не только со способом убийства, но и с другими* обстоятель-

1 «Учение о преступлении по советскому уголовному праву», стр. 121. Указанное положение обосновано в монографии Т. В. Це­ретели «Причинная связь в уголовном праве», стр. 298—317.

178

ствами, свидетельствующими о том, что виновный действовал с умыслом, направленным на совершение преступления с особой же­стокостью1. Эту именно связь между объективными и субъективными признаками  умышленного убийства не учел областной суд.

Верховный Суд УССР изменил приговор по делу С, квалифи­цировав ее преступление по ст. 94 УК УССР как умышленное убий­ство, совершенное без указанных ст. 93 УК УССР отягчающих об­стоятельств.

Если в приведенном примере можно отметить пере­оценку судами фактических обстоятельств в сторону усиления ответственности, то встречаются и такие дела, по которым недооценка фактических обстоятельств при­водила к неправильной квалификации преступления в сторону смягчения ответственности.

Характерно в этом отношении дело Щ., который был осужден по обвинению в том, что 2 июня 1963 г. в селе Пятоивановка Ки­ровоградской области на танцевальной плошадке возле клуба со­вершил хулиганские действия. Когда дружинники С. и Д., а также тракторист К. подошли к Щ. и предложили пройти с ними в слу­жебное помещение, он оказал им сопротивление и бритвой «Ока» нанес всем троим телесные повреждения средней тяжести. На пред­варительном следствии преступление Ш. было квалифицировано как покушение на убийство из хулиганских побуждений и посягательст­во на жизнь народных дружинников. Областной суд изменил эту квалификацию, признав виновным Щ. в причинении умышленного средней тяжести телесного повреждения, сопротивлении народным дружинникам и хулиганстве.

Изменив первоначальную квалификацию преступления, област­ной суд исходил исключительно из непосредственных результатов преступных действий Щ.

Судебная коллегия по уголовным делам Верховного Суда УССР в определении по денному делу указала, что суд пришел к такому выводу без достаточного анализа собранных по делу доказательств и без надлежащей оценки действий Щ., «который с большой силой наносил удары потерпевшим в жизненно важные центры». Судеб­ная коллегия также отметила, что суд не установил, ч какой мере Щ. сознавал характер и возможные последствия своих действий.

Недостаточно внимания уделяют суды выяснению мотивов совершения преступления. Некоторые суды не учитывают того, что окончательная квалификация пре­ступления по субъективной стороне определяется не только формой вины, но и мотивом преступления. Это приводит к тому, что мотив иногда вовсе не выясняется.

1 «Сборник постановлений   Пленума   Верховного   Суда   СССР, 1924—1963», стр. 281.

12*       179

г-

Например, по делу С, осужденного Одесским областным судом по обвинению в убийстве из хулиганских побуждений, ни следствен­ные, ни судебные органы вообще не установили, на какой почве он совершил убийство.

В ряде случаев, особенно по делам об убийстве из корыстных побуждений, неправильно оценивается уста­новленный судом мотив. Некоторые суды неверно истол­ковывают само понятие корысти, которая предполагает стремление виновного получить путем убийства ту или и.ную материальную выгоду. И хотя это понятие нельзя ограничивать исключительно завладением имуществом потерпевшего, понятие корысти нельзя чрезмерно рас­ширять, как это делают некоторые суды.

Так, по делу Л. было установлено, что он покушался на убий­ство своей жены в состоянии раздражения, вызванного ее дейст­виями, вытекавшими из сложившихся с мужем отношений. Наме­реваясь оставить его в связи с систематическим пьянством, она вывезла из квартиры часть своих вещей. Хотя суд правильно уста­новил эти обстоятельства и даже указал в приговоре, что Л. наме­ревался убить свою жену, потому что обозлился на нее за то, что она забрала свои вещи, тем не менее без всяких оснований признал мотивы действий подсудимого корыстными и квалифицировал его преступление как покушение на убийство из корыстных побуж­дений.

Неправильно был определен мотив преступления по делу Ш., убившей Б. из-за невозвращения денег, которые ей дала осужден­ная Ш. за то, чтобы Б. после смерти оставила ей свой дом. Из обстоятельств дела видно, что после того, как Ш. поселилась у Б., последняя стала ее выживать из дома и отказалась вернуть ей деньги. Обозленная этим, Ш. во время ссоры убила Б. Следствен­ные органы и суд неправильно квалифицировали преступление Ш. как убийстзо из корыстных побуждений.

6. Правильная квалификация преступления заклю­чается не только в установлении соответствия данного конкретного деяния признакам того или иного состава предусмотренного законом преступления, но и в пра­вильном установлении таких форм преступной деятель­ности, как неоконченное преступление и соучастие в нем. Юридическая природа этой деятельности, несмотря на свои особенности, соответствует в своих общих чертах юридической природе оконченного преступления. Это означает, что приготовление, покушение и соучастие в любой его форме всегда заключают в себе состав пре­ступления, наличие которого обосновывает уголовную ответственность за эту преступную деятельность.

180

'

Поэтому учет специфических особенностей тех или иных форм неоконченной преступной деятельности и соучастия в конкретных случаях должен производиться в сочетании с особенностями, присущими составу пре­ступления вообще, и с особенностями, присущими тем или иным конкретным составам преступлений.

Покушение на совершение преступления характери­зуется как умышленное преступное действие, непосред­ственно направленное на совершение преступления, если при этом преступление не было доведено до конца по причинам, не зависящим от воли виновного (ст. 15 Oghob).

Таким образом, в покушении, как и в каждом пре­ступлении, можно различать объект, на который оно на­правлено, его объективную сторону, т. е. действия, в которых реально выразилось покушение, субъект, т. е. лицо, покушавшееся на совершение преступления, и, наконец, его субъективную сторону.

Между покушением и оконченным преступлением имеется существенное различие по объективной стороне. Отличие покушения от оконченного преступления со­стоит не только в том, что при покушении не наступает преступного результата, но и в том, что в ряде случаев при покушении не выполняется полностью преступное действие, на чем основывается различие между окончен­ным и неоконченным покушением. Недооценка этого момента приводит к квалификации покушения как окон­ченного преступления. Такая ошибка встречается не­редко по делам об изнасиловании.

П. был осужден по обвинению в изнасиловании четырехлетней Ю., хотя заключение медицинской экспертизы не давало оснований для такого вывода.

Покушение возможно только в таких преступлениях, состав которых предусматривает наступление опреде­ленного последствия. Тем не менее в судебной практике встречаются случаи квалификации как покушения та­ких действий, состав которых не предусматривает в ка­честве необходимого условия наступление определенно­го последствия.

Так, по делу А. и других суд установил, что, намереваясь огра­бить кассу Бакинского домостроительного комбината, они ночью проникли в контору этого комбината, напали    на    лаборанта X.  и

1S1

I

сторожа Г. и связали их. Но поскольку сторож Г. стал кричать и сопротивляться, а на территории комбината находилось много рабо­чих преступники вынуждены были покинуть территорию комбината. Суд неправильно квалифицировал их действия как покушение на разбойное нападение, поскольку законченный состав этого преступ­ления имеется уже в том случае, когда желаемый результат — за­владение имуществом — не наступил1.

В судебной практике иногда покушение квалифици­руется как оконченное преступление.

Например, суд неправильно квалифицировал действия Б. по ч. 1 ст. 170 УК УССР (дача взятки) как оконченное преступление. Материалами дела установлено, что Б. с целью дачи взятки поло­жил на стол судебному исполнителю конверт, в котором находилось 18 руб., а сам ушел. Обнаружив у себя на столе конверт с деньга­ми,   судебный исполнитель принял меры к изобличению Б.

Дача взятки считается оконченной с момента принятия ее долж­ностным лицом. При отсутствии этого момента действия, предше­ствующие получению должностным лицом взятки и направленные на вручение взятки, могут квалифицироваться только как покуше­ние на.дачу взятки. Исправляя ошибку суда по этому делу, Судеб­ная коллегия по уголовным делам Верховного Суда УССР переква­лифицировала преступление   Б. на ст.  17 и ч. 1 ст. 170 УК УССР.

Если преступление совершено с целью достижения определенного результата, но этот результат наступил вследствие действия других причин, то налицо только покушение на совершение этого преступления.

Приговором Ленинградского областного суда, оставленным в силе Верховным Судом РСФСР, И. был осужден по обвинению в хулиганстве и преднамеренном убийстве У. Материалами дела уста­новлено, что И. ударил У. ножом в левую часть грудной клетки. Доставленный в тяжелом состоянии в больницу, У. после проведен­ной срочной операции скончался от вызванной принятием наркоза асфиксии, наступившей вследствие заполнения дыхательных путей рвотными массами. Актом судебномедицинского исследования тру­па У. установлено, что нанесенное ему ножевое ранение относится к категории тяжких, опасных для жизни в момент нанесения. Одна­ко непосредственной причиной гибели У. явился, по заключению судебномедицинской экспертизы, несчастный случай во время опе­рации.

Пленум Верховного Суда СССР, рассмотрев данное дело по протесту Председателя Верховного Суда СССР, отметил в поста­новлении, что с учетом того, что действия И. заключались в нане­сении потерпевшему сильного удара ножом в важную для жинчи часть тела, Ленинпрадский областной суд и Верховный Суд РСФСР правильно сделали вывод    о    наличии у И.  умысла    на убийство.

1 «Бюллетень Верховного Суда СССР» 1963 г. № 5, стр. 27—28. 182

Однако эти судебные инстанции, говорится в постановлении Плену­ма, допустили ошибку в том, что вопреки установленным по делу обстоятельствам признали И. виновным в совершении оконченного преступления, направленного на лишение жизни У. Так как дейст­вия И., заключавшиеся в нанесении У. удара ножом, не находились в причинной связи с его смертью, эги действия надлежит квалифи­цировать не как оконченное преступление — убийство, а как поку­шение на убийство без отягчающих обстоятельств по ст. ст. 19 и 137 УК РСФСР 1926 года. В соответствии с эгим Пленум Верховного Суда СССР переквалифицировал преступление И., оставив в силе приговор в части осуждения его за хулиганство1.

При расследовании и судебном рассмотрении дел о покушении на совершение преступления важное значе­ние имеет правильный анализ субъективной стороны. При покушении, как и при оконченном преступлении, виновный сознает общественно опасный характер своих действий. Тем самым он сознает все фактические об­стоятельства, образующие объективную сторону совер­шаемого им преступления. Так, при покушении на убий­ство виновный сознает, что совершаемые им действия могут привести к смерти потерпевшего. При покушении, как и при оконченном преступлении, виновный предви­дит возможные последствия своих действий, например наступление смерти потерпевшего. Действуя с прямым умыслом, виновный предвидит, как правило, неизбеж­ность или по крайней мере вероятность наступления этих последствий и желает их наступления. То обстоя­тельство, что при покушении преступный результат не наступает, не вносит в содержание умысла при покуше­нии каких-либо изменений, так как при покушении, как и при оконченном преступлении, умысел в большинстве случаев формируется еще до начала совершения пре­ступления и реализуется в ходе его совершения.

Таким образом, установление субъективной стороны покушения должно отвечать всем тем требованиям, ко­торые предъявляются при установлении субъективной стороны преступлений, совершаемых с прямым умыс­лом. В обоих случаях задача состоит в том, чтобы опре­делить конкретное содержание и направленность умыс­ла. Как правильно отмечает проф. Н. Д. Дурманов, со­держание и направление умысла при покушении на дан­ное преступление не презюмируются исходя из внешних

1 «Бюлле!ень Верховного Суда СССР» 1961 г. № 4, стр. 9—11.

183

действий, а должны быть точно доказаны и определены1. Но это условие не всегда соблюдается в судебной прак­тике. Нарушение его иногда принимает форму 'квалифи­кации преступления как покушения с косвенным умыс­лом.

Вопрос о возможности совершения приготовления и покушения с косвенным умыслом в советской уголовно-правовой литературе не получил единообразного реше­ния. Однако большинство криминалистов считают, что приготовление и покушение возможны лишь с прямым умыслом2. Этот взгляд безусловло правилен, он соответ­ствует сущности покушения как целенаправленной дея­тельности. Совершая покушение, виновный стремится к достижению намеченной преступной цели, поэтому умы­сел при покушении может  быть только прямым.

В постановлении по конкретному делу Пленум Вер­ховного Суда СССР разъяснил, что «покушение на со­вершение преступления представляет собой целенаправ­ленную деятельность лица и может совершаться лишь с прямым умыслом, так как, не желая достигнуть опре­деленного результата, лицо не может и покушаться на его достижение»3. Обвинение в покушении на соверше­ние преступления должно основываться на конкретных доказательствах наличия у виновного прямого намере­ния осуществить ту преступную цель, которая преду­сматривается инкриминируемым ему составом преступ­ления. Наличие у виновного такого намерения должно найти подтверждение как в объяснениях самого винов­ного, так и во всей совокупности установленных след­ствием и судом фактических обстоятельств. Отдельные факты из судебной практики показывают, что в неко­торых случаях обвинение в покушении основывается не на такой оценке, а на априорных положениях или на предположениях.  Невозможность доказать наличие по-

1          «Стадии совершения  преступления  по советскому уголовному

праву», М., 1955, стр. 120.

2          См.,   например,   А. Н. Т р а и н и н,   Общее  учение  о  составе

преступления, стр. 307;   Н    Д.   Дурманов,   Стадии   совершения

преступления   по   советскому   уголовному   праву,  стр.   118   и   ел.;

Н. Ф. Кузнецова,   Ответственность за приготовление и покуше­

ние на преступление   по   советскому   уголовному   праву, М.,   1958,

стр. 133 и ел.

3          «Бюллетень Верховного Суда СССР» 1963 г. № 1, стр. 21.

184

кушения с прямым умыслом приводит в таких случаях к конструкции покушения с косвенным  умыслом.

Примером такого решения вопроса может служить дело Ш., осужденного по обвинению в покушении на убийство из хулиган­ских побуждений Г. и в оказании насильственного сопротивления работнику милиция во время задержания.

Материалами дела установлено, что Ш., будучи в нетрезвом состоянии, из хулиганских побуждений ударил складным ножом Г. в верхнюю часть шеи, причинив ему легкие телесные повреждения с кратковременным расстройством здоровья. В приговоре по этому делу народный суд Кировского района г. Днепропетровска сослался на то, что Ш., нанося удар в жизненно важную часть тела, созна­тельно допускал возможность смерти Г., которая не наступила по не зависящим от Ш. причинам.

7. Квалификация преступлений, совершаемых путем соучастия, имеет свои особенности, вытекающие из при­роды соучастия как особой формы преступной связи двух или более лиц, придающей их деятельности новое качество. Учитывая эту основную особенность соуча­стия, необходимо в то же время иметь в виду, что соуча­стие в преступлении характеризуется всеми теми общи­ми признаками, какими отличается преступная деятель­ность вообще. Соучастие в преступлении предполагает наличие в такой деятельности состава преступления, который выступает как основание уголовной ответствен­ности за преступную деятельность, осуществляемую путем соучастия1.

В соучастии, в какой бы форме оно ни проявлялось, предполагается наличие объективных и субъективных признаков, получающих свое конкретное содержание в зависимости от того преступления, которое выполняется путем соучастия.

Соучастие прежде всего предполагает конкретную преступную деятельность путем участия в совершении преступления. Деятельность соучастника причинно свя­зана с деятельностью исполнителя преступления. Но, кроме того, для наличия соучастия необходима и субъ­ективная связь между участниками преступления. Каж­дый из соучастников должен сознавать, что своими дей­ствиями он помогает исполнителю    в   совершении пре-

1 Подробное и правильное обоснование этого положения содер­жится в монографии П. И. Гришаева и Г. А. Кригера «Соучастие по советскому уголовному праву»  (М., 1959, стр. 165—183).

185

ступления. Там, где нет этого минимума условии, нет соучастия. Нет, разумеется, соучастия в том случае, когда лицо лишь присутствует при совершении преступ­ления и никакого непосредственного участия в нем не принимает. В этих случаях может возникнуть лишь во­прос об ответственности такого лица за недонесение о совершенном преступлении, если такая ответственность предусмотрена законом.

Советское уголовное законодательство не знает от­ветственности лиц, присутствовавших при совершение преступления, но не участвовавших в нем1. В судебной практике иногда встречаются случаи привлечения к уго­ловной ответственности как соучастников лиц, находив­шихся на месте совершения преступления, бывших его очевидцами, но не принимавших в нем участия. Такая практика,безусловно, незаконна.

К., Ф., Л. и другие были осуждены по обвинению в хулиган­стве, причинении тяжких телесных повреждений, убийстве Б. и по­кушении на убийство его матери из хулиганских побуждений. В приговоре по данному делу суд сослался на то, что эти лица были на месте совершения преступления. Верховный Суд УССР в определении по делу указал, что сам факт присутствия на месте, где другие лица совершили убийство и покушение на убийство, не может быть основанием для признания обвиняемых виновными в убийстве и в покушении на убийство, если не доказано непосредст­венное участие этих лиц в данных преступлениях. Верховный Суд УССР исключил из приговора обвинение К-, Ф. и Л. в убийстве и покушении на убийство.

В судебной практике иногда как соучастие квалифи­цируются такие действия, которые образуют самостоя­тельное преступление.

Так, К. была признана виновной в том, что заставила свою дочь Ю. сделать аборт. В результате произведенного Я. аборта в антисанитарных условиях Ю. умерла. К. была привлечена к ответ­ственности по обвинению в подстрекателммве к незаконному произ­водству аборта, повлекшего смерть (ст. 19 и ч. 3 ст. 109 УК УССР), между тем как по делу установлено, чго К. понуждала свою дочь произвести аборт, а на подстрекала Я. к незаконному производству аборта. Верховный Суд УССР  переквалифицировал действия К. на

1 Такого рода ответственность известна англо-американскому уголовному праву. Английское уголовное право различает две сте­пени главных соучастников. Глазными соучастниками второй степе­ни являются лица, присутствовавшие при совершении преступления, но не принимавшие в аем непосредственного участия.

186

ст. 110 УК УССР, предусматривающую понуждение женщины к про­изводству аборта.

Такого рода ошибки в квалификации преступлений следует отнести к незнанию соответствующих законов, определяющих указанные действия как самостоятель­ные преступления.

Встречаются в судебной практике и такие ошибки, которые связаны с неправильным представлением о субъективной стороне соучастия и недооценкой значения особенно тщательного ее исследования при так назы­ваемом эксцессе исполнителя.

Примером подобного рода ошибок может служить дело М. С, осужденного вместе со своим братом Я. С. по обвинению в хулиган­стве и в покушении на убийство Н. из хулиганских побуждений. Материалами дела установлено, что оба они, находясь в поезде, совершили хулиганство. В отношении Я- С, кроме того, установле­но, что он из хулиганских мотивов пытался убить Н. Однако к этим действиям своего брата М. С. отношения не имел, так как поку­шался на убийство только Я. С. по внезапному побуждению без сговора с М. С.

Верховный Суд УССР исключил из приговора обвинение М. С. в покушении на убийство, оставив только обвинение в хулиганстве.

По делам о соучастии важное значение имеет выяс­нение мотивов участия в совершении преступления от­дельных его участников.

Общепризнано и вытекает из смысла законодатель­ного определения соучастия и общих условий ответствен­ности за соучастие положение о том, что соучастнику вменяется то преступление, которое совершено испол­нителем. Различное содержание мотивов у исполнителя и соучастников преступления не вносит каких-либо принципиальных изменений в вопрос об ответственности соучастников преступления.

С этой точки зрения представляется спорным мнение Судебной коллегии по уголовным делам Верховного Суда УССР по делу П. и Г., осужденных за умышлен­ное убийство Ф. из корыстных побуждений (п. «а» ст. 93 УК УССР).

Обстоятельства преступления таковы: Ф. и Г. состоя­ли в фактических брачных отношениях с 1954 года. С 1959 года отношения между ними стали портиться. Ф. не давал Г. средств на содержание, продавал без ее согласия имущество, плохо обращался с  ней. На этой

137

почве Г. решила избавиться от Ф. и подговорила мужа своей сестры П. убить Ф., обещав ему за это 50 руб. и костюм. Убийство было совершено при таких обстоя­тельствах: 17 марта 1962 г. Г. позвала к себе на квар­тиру П. и Ф. и организовала попойку. Во время возник­шей ссоры Г. ударила Ф., после чего на него накинулся П. и колом убил его. После совершения убийства П. и Г. отнесли труп Ф. на линию железной дороги, чтобы инсценировать несчастный случай и таким путем скрыть преступление.

В определении по данному делу Судебная коллегия по уголовным делам Верховного Суда УССР признала правильной квалификацию по п. «а» ст. 93 УК УССР действий П.— исполнителя преступления. По поводу же квалификации судом действий Г. по той же статье Су­дебная коллегия отметила, что ее действия следовало квалифицировать по ст. 94 УК УССР как убийство без отягчающих обстоятельств, указанных в ст. 93 УК УССР. В обоснование такой квалификации Судебная коллегия сослалась на то, что обвиняемая Г. организо­вала убийство не из корыстных побуждений, а в связи с тем, что между ней и Ф. существовали ненормальные отношения на почве    родственно-бытовых   конфликтов.

Нам представляется, что такая квалификация пре­ступных действий Г. не соответствует общим началам ответственности соучастников преступления, согласно которым они несут ответственность за преступление, совершенное исполнителем. Это относится и к тем слу­чаям, когда исполнитель и соучастники преступления действуют из разных побуждений, а также когда соуча­стник сознает квалифицирующие обстоятельства, отно­сящиеся к совершенному исполнителем деянию, его объекту и личности исполнителя. Если, например, под­стрекатель склонил исполнителя к совершению умыш­ленного 'убийства женщины, заведомо для него, как и для исполнителя этого преступления, находившейся в состоянии беременности, то подстрекатель и исполни­тель несут ответственность по одной и той же статье, предусматривающей наказуемость этого преступления. Это в одинаковой мере относится и к другим соучаст­никам    преступления — организатору, пособнику и т. д.

По данному делу Г. являлась одновременно и подст­рекателем и организатором убийства Ф. Именно Г. вы-

188

звала у П. корыстные побуждения совершить убийство Ф. и организовала это преступление. Если согласиться с мнением Судебной коллегии Верховного Суда УССР, то получается, что Г. и П. совершили два разных пре-

; ступления независимо друг от друга. Но в таком случае возникают вопросы, на совершение какого преступления Г. подстрекала П. и почему она, являясь организатором

■ и вдохновителем преступления, должна нести меньшую ответственность.

8. Изучение и анализ судебной практики показы­вают, что имеющиеся отдельные недостатки в примене-

! вии уголовных законов в наибольшей мере связаны с недостаточно активным и инициативным исследованием

^фактических обстоятельств совершенного преступления при расследовании и судебном рассмотрении уголовных дел. С этим связан и другой недостаток в применении

! уголовных законов — неглубокая, а порой и неправиль­ная оценка фактических обстоятельств, обусловленная в

■ряде случаев неполнотой   установленных следствием  и

"судом фактических обстоятельств. Суд не всегда прояв­ляет достаточную требовательность к работе следствен­ных органов и порой мирится с невысоким качеством предварительного следствия по отдельным делам.

Правильное применение уголовных законов зависит, конечно, и от их знания и умения их применить в соот-

'ветствующих случаях. Однако, как показывает изучение судебной практики, правильное применение уголовных законов в первую очередь зависит от глубины исследо­вания фактических обстоятельств и умения правильно их анализировать и оценивать.

Проблема правильного применения уголовных зако­нов, как и законов вообще,— это в значительной мере проблема повышения общей культуры прокурорско-следственных и судебных работников и повышения их правовой культуры в частности. Успех их работы во многом зависит от того, на каком уровне стоит их общее развитие и умение пользоваться в необходимых случаях достижениями современной науки и техники. Прокурор, следователь, судья должны стремиться к непрерывному обогащению своих специальных знаний в области пра­вовых наук и постоянно быть на уровне их последних постижений.

189

I*.

Необходимо помнить, что высшее юридическое обра­зование, полученное на юридическом факультете в уни­верситете или в юридическом институте,— это не предел зланмй и что необходимо полученные там знания про­должать развивать и совершенствовать. Общее повы­шение идейно-политического уровня и углубление спе­циальных знаний у практических работников должны служить развитию у них аналитических способностей, помогающих более глубоко осмыслить тот материал, которым оперируют прокурор, следователь, судья, адво­кат. Правильная квалификация преступлений зависит по меньшей мере от трех условий: от умения правильно и в полном объеме установить фактические обстоятель­ства; от их правильной оценки и от умения найти тот уголовный закон, который относится к исследуемому факту.

Квалификация преступления построена на таком же принципе, на каком основывается любой несложный силлогизм. Но путь к построению юридического силло­гизма сложнее, чем может казаться с первого взгляда. Его большую посылку, т.е. правовую норму, нельзя брать в готовом виде и, отправляясь от нее, решать по­ставленный вопрос. «Когда мы подбираем соответст­вующую норму,— пишет В. Н. Кудрявцев,— этого силло­гизма еще нет, а когда норма найдена и силлогизм построен, он уже практически не нужен, так как цель квалификации достигнута»1. В. Н. Кудрявцев правильно подчеркивает, что на практике мы никогда и не сталки­ваемся с теми «силлогизмами квалификации», которые даны традиционной логикой2. В. Н. Кудрявцев приходит к выводу, что подбор той правовой нормы, который дает нам нужное решение, происходит путем применения опе­раций, подробно исследованных математической логи­кой3.

В своем ценном исследовании о теоретических осно­вах квалификации преступлений В. Н. Кудрявцев миого уделил внимания этой стороне вопроса, показав те воз­можности, которые дает для квалификации преступле­ния кибернетика.  Вместе с тем автор определил  и те

1          Указ. работа, стр. 149.

2          Т а м  же.

3          Т а м  же.

190

пределы, в каких эта отрасль науки может быть исполь­зована для целей квалификации преступлений. Мы со­гласны с В. Н. Кудрявцевым в том,    что   возможность использования кибернетической техники для квалифика­ции преступлений в  принципе    не вызывает   сомнений, как и в том, что   использование  современных техниче­ских достижений    в    праве   нельзя   представлять себе :таким образом, что машина должна  заменить следова­теля, прокурора или судью,  а также ученого, исследо­вателя1. В. Н. Кудрявцев несомненно прав, когда гово-„рит.что сложность применения кибернетических  машин в праве связана с тем, что право  регулирует наиболее сложную область — поведение людей в обществе2.

В. Н. Кудрявцев видит задачу применения киберне­тики в уголовном праве в том, чтобы уяснить, как про­изводится человеком такой сложный мыслительный про­цесс, каким является квалификация преступлений, и «определить наиболее правильные и эффективные пути решения возникающих вопросов, а следовательно, и предотвратить те ошибки, которые могут быть соверше­ны, когда квалификация производится «по догадкам», интуитивно, безотчетно, на основании случайных сооб­ражений и отрывочных знаний»3. Предлагаемая авто­ром в связи с этим примерная схема алгоритмов квали­фикации отдельных групп преступлений может рассмат­риваться в качестве отправной точки для детальной разработки ряда алгоритмических схем по вопросам квалификации отдельных видов преступлений. В этом состоит полезное значение предложений В. Н. Кудряв­цева. Необходимо, однако, при этом иметь в виду, что разработка таких схем сопряжена с некоторыми труд­ностями, связанными со спорным пониманием и в тео­рии и в практике тех или иных вопросов квалификации преступлений. Мы не думаем, что алгоритмизация всех составов преступлений может разрешить все такие спорные  вопросы,  которые  возникают  при  применении

1          Указ. работа, стр. 155, 157.

2          Там    же,    стр.    158.    Аналогичную    мысль    высказывает   и

В. П. Казимирчук, который пишет, что «в применении праза эмоцио­

нальное  и  рациональное слито  воедино  и  не  может  быть сделано

свойством  машины»  («Право   и   методы   его   изучения»,  М.,  1965,

стр. 180).

3          Указ. работа, стр. 159.

191

уголовного зако.на, в частности вопросы, относящиеся к трактовке субъективной стороны некоторых видов пре­ступлений и тех признаков состава преступлений, кото­рые В. Н. Кудрявцев рассматривает как переменные, в том числе и оценочные признаки, вообще не поддаю­щиеся конкретизации. С учетом этих моментов может быть создано лишь некоторое подобие «алгебры квали­фикации преступлений», которая постепенно будет со­вершенствоваться по мере совершенствования самого уголовного законодательства и дальнейшего развития уголовнолравовой науки. Но и с достижением этой за­дачи проблему квалификации преступлений нельзя будет еще полностью считать разрешенной. В. Н. Куд­рявцев пишет, что «ясно понимая «алгоритм квалифи­кации», мы сможем выполнять этот процесс (квалифи­кации преступления.— Я. Б.) сознательно, с глубоким знанием дела, так же, как мы можем сознательно ре­шить арифметическую задачу, лишь зная правила ариф­метики. Именно в этом отношении теоретическая кибер­нетика может оказать большую пользу в деле дальней­шего повышения качества судебной, прокурорской, след­ственной работы»1. Это, безусловно, верно, но нельзя при этом упускать из виду, что правильное решение даже несложной арифметической задачи зависит не только от знания правил арифметики, но и от тех кон­кретных данных, которые берутся в качестве условий для решения задачи. Если, например, делимое или де­литель взяты неправильно, то не помогут и знания пра­вил делания, и деление не получится. Здесь мы снова возвращаемся к значению тех предпосылок, которые необходимы для правильной квалификации преступле­ния: правильное установление фактов, подлежащих ква­лификации, и правильная их оценка. Необходимо соче­тание этих предпосылок с процессом отыскания соответ­ствующей правовой нормы. В этой стадии использова­ние методов кибернетики может оказать существенную помощь в применении уголовных законов при условии, что факты, подлежащие квалификации, и их оценка даны правильно. Только на этом пути может быть най­дено верное решение проблемы квалификации преступ­лений.

Указ. работа, стр. 169.