Глава вторая

СТРУКТУРА УГОЛОВНОГО ЗАКОНА

1. Применение уголовного закона предполагает пре­жде всего знание его структуры.

Под структурой уголовного закона следует понимать подчиненную определенным техническим правилам фор­му выражения в нем законодательной воли.

Правильное понимание смысла уголовного закона возможно лишь при условии ясного и четкого представ­ления о служебной роли его составных элементов и их взаимосвязи.

В юридической литературе обычно указывается, что правовая норма состоит из трех частей или элементов: гипотезы, диспозиции и санкции.

Чтобы выяснить, каким образом и в какой мере эта структура выражается в уголовном законе, необходимо рассмотреть особенности каждого из указанных элемен­тов правовой нормы.

Под гипотезой понимают тот элемент правовой нор­мы, где определяются условия, при которых применяется определенное правило поведения1.

В уголовном заколе роль гипотезы выполняет его диспозиция2. Описывая состав преступления, диспозиция указывает условия, при которых применяется данный уголовный закон3.

1          «Теория государства и права», М., 1962, стр. 433; П. Е. Н е д-

б а й л о,   Применение советских правовых норм, стр. 62; А. И. Д е-

н и с о в,   Теория государства и права, М., 1948, стр. 401—402.

2          Здесь речь идет   исключительно о  структуре   тех   уголовных

законов, которые определяют преступность и наказуемость общест­

венно опасного деяния.

3          В   целях   соблюдения   единства   терминологии,   по-видимому,

правильнее было бы диспозицию уголовного закона называть гипо­

тезой.

40

Диспозиция уголовного закона содержит, таким об­разом, свойственное всякой правовой норме предполо­жение о возможности применения санкции при наличии в конкретном деянии признаков, описанных в диспо­зиции.

Диспозиция уголовного закона представляет собой основание санкции.

Диспозицией в теории права признается тот элемент правовой нормы, в котором содержится само правило поведения, т. е. дозволенное или требуемое поведение лица1.

Этот элемент правовой нормы в уголовном законе, как правило, не выражен прямым и непосредственным образом. Поэтому понятие диспозиции в уголовном пра­ве неполностью совпадает с понятием диспозиции в тео­рии права.

Диспозиции уголовных законов, как указывалось выше, лишь в отдельных случаях и притом в самой об­щей форме, содержат ссылку на те или иные правовые нормы, охраняемые уголовным законом. Такие ссылки имеются в бланкетных диспозициях. Например, ст. 22 Закона об уголовной ответственности за государствен­ные преступления, предусматривающая ответственность за нарушение правил безопасности движения и эксплуа­тации транспорта, не содержит указаний о том, наруше­ние каких конкретных правил влечет ответственность по этой статье.

Встречающееся в юридической литературе мнение, что в статьях Уголовного кодекса диспозиция, опреде­ляющая состав преступления, сливается с гипотезой, является правильным, если учесть, что охраняемая уго­ловным законом правовая норма всегда предполагается в этом законе независимо от того, что она в нем непо­средственно не выражена.

Санкция правовой нормы содержит указание на ту меру воздействия, которая применяется соответствующи­ми государственными органами к лицам, нарушающим требование правовой  нормы2.  Она  представляет  собой

1          «Основы   теории   государства   и   права»,  М.,  1963, стр. 415;

П. Е. Н е д б а и л о, Применение советских правовых норм, стр. 62;

А. И. Денисов, Теория государства и права, стр.  402.

2          «Основы теории  государства  и права», стр. 416.

41

способ защиты правового правила от возможных его нарушений1.

Санкция — составной элемент всякой правовой нор­мы, в том числе и уголовно-правовой. Санкция предпо­лагается как элемент правовой нормы и в тех случаях, когда она непосредственно не указана в законе или нор­мативном акте. «За правовыми нормами,—-пишет проф. А. А. Пионтковский,— стоит возможность применения в той или иной форме государственного принуждения для ее соблюдения. Если же нарушение нормы не может влечь за собой никаких юридических последствий, то данная норма не является правовой»2.

В уголовном праве санкция отличается лишь своим содержанием.

В уголовном праве имеется значительное число норм, не снабженных санкциями. Это статьи Общей части уго­ловного законодательства. Отсутствие санкций в этих статьях отнюдь не означает, что они лишены обязатель­ной и принудительной силы. Санкция уголовного закона не обязательно выражается в наказании. Существо санк­ции заключается прежде всего в ее способности обеспе­чить выполнение требований правовой нормы. Невыпол­нение или ненадлежащее выполнение требований, содер­жащихся в статьях Общей части уголовного законода­тельства, влечет в соответствующих случаях отмену приговора, а в случаях грубого нарушения этих требова­ний— дисциплинарную ответственность виновных в таких нарушениях. Например, необоснованное осужде­ние лица, явившееся результатом нарушения требований ст. 3 Основ уголовного законодательства, заключающих­ся в том, что уголовной ответственности может подле­жать лишь лицо, виновное в совершении предусмотрен­ного уголовным законом преступления, ведет к отмене обвинительного приговора и прекращению дела в соот­ветствии со ст. 349 УПК РСФСР.

Если указанное нарушение явилось результатом серьезного служебного упущения, -виновные в этом несут дисциплинарную ответственность на основании ст. 64 За­кона о судоустройстве РСФСР и соответствующих статей законов о судоустройстве других союзных республик.

1 П.  Е.   Н е д б а й л о,   Применение    советских  правовых  норм, стр. 63.

2 «Теооия государства и права», М.,  1962, стр. 434.

42

В юридической литературе высказало мнение о том, что государственное принуждение не сводится лишь к санкциям и что оно содержится также в распоряже­нии (диспозиции) нормы поступить определенным обра­зом1.

С таким мнением трудно согласиться хотя бы уже потому, что содержащиеся .в диспозициях правовых норм правила поведения подавляющим большинством граж­дан соблюдаются и выполняются добровольно. Диспози­ция правовой нормы содержит лишь требование долж­ного поведения и сама по себе принудительной силой не обладает. Последняя заключена в санкции правовой нор­мы и реализуется только в отношении лиц, нарушающих закон; вместе с тем санкция служит предупреждением для тех, кто способен его нарушить.

2. Вопрос о структуре уголовных законов ввиду ее специфических особенностей требует специального рас­смотрения.

Уголовному законодательству -известны три типа за­конов:

законы,  устанавливающие ответственность за от­

дельный вид преступления, например утвержденный сес­

сией Верховного Совета СССР  как закон Указ Прези­

диума Верховного Совета СССР от 24 мая 1961  г. «Об

ответственности за приписки и другие искажения отчет­

ности о выполнении планов»;

законы,    устанавливающие    ответственность    за

определенную    группу    преступлений,   например Закон

СССР от 25 декабря  1958 г. «Об уголовной ответствен­

ности за воинские преступления»;

законы, содержащие законченную систему уголов-

ноправовых  норм, например Основы уголовного законо­

дательства Союза ССР, уголовные кодексы союзных рес­

публик.

Особую группу составляют уголовные законы, кото­рыми вводятся в действие отдельные законодательные акты, например Закон СССР об утверждении Основ уго­ловного законодательства Союза ССР и союзных рес­публик от 25 декабря 1958 г. Такие законы содержат в основном распорядительные нормы.

1 П.    Е.    Н е д б а й л о,   Советские   социалистические  правовые нормы, Львов, 1959, стр. 36.

43

I

Уголовный кодекс состоит из отдельных статей. Из отдельных статей может состоять и конкретный уголов­ный закон.

Содержащиеся в уголовных кодексах и в отдельных уголовных законах статьи классифицируются по трем группам.

Первую группу составляют статьи Общей части уго­ловного законодательства. Эти статьи определяют прин­ципы и общие начала советского уголовного права1. Так, ст. 32 Основ уголовного законодательства определяет общие начала назначения наказания. Статьи Общей ча­сти, кроме того, содержат определения важнейших поня­тий уголовного права: преступления, форм вины, соуча­стия !И Др.

Многие статьи Общей части состоят из нескольких частей. Например, ст. 7 УК РСФСР состоит из двух частей. Первая часть определяет понятие преступления, вторая —устанавливает, что не является преступлением действие или бездействие, хотя формально и содержа­щее признаки какого-нибудь преступления, но в силу малозначительное™ не представляющее общественной опасности.

Одной из особенностей действующего уголовного за­конодательства является то, что нормы, относящиеся к одному и тому же институту Общей части, объединены в одну статью. Так, нормы о соучастии, предусматривав­шиеся в Уголовном кодексе РСФСР 1926 года ib двух статьях— 17 и 18, в Уголовном кодексе 1960 года объе­динены в одну статью — 17. Нормы, относящиеся к ста­диям преступления и охватывавшиеся в Уголовном ко­дексе УССР 1927 года тремя статьями —16, 17 и 18, в Уголовном кодексе УССР 1960 года сосредоточены в од­ной статье — 17.

Вопрос о том, насколько целесообразно такое объеди­нение статей Общей части, относящихся к одному и тому же юридическому институту, имеет принципиальное зна-

f В. Г. Смирнов относит к нормам Общей части уголовного за­конодательства также некоторые нормы его Особенной части, как, например, ст. 236 (пределы действия гл. XI УК РСФСР), ст. 144 (понятие повторное™ при посягательствах на отношения личной собственности), ст. 170 (понятие должностного лица) и ряд других, с чем нельзя согласиться (В. Г. Смирнов, Функции советского уголовного права, стр. 39).

44

чение. В юридической литературе признается желатель­ным, чтобы каждой правовой норме, по возможности, соответствовала отдельная статья закона1. Но такое со­ответствие имеет место далеко не всегда. Так, например, статьи Уголовного кодекса, предусматривающие ответст­венность за различные виды посягательств на государ­ственную и общественную собственность, основываются на одной и той же норме, запрещающей такие посяга­тельства и провозглашающей социалистическую собст­венность священной и неприкосновенной. Существование в кодексе нескольких статей, относящихся к хищению социалистической собственности, вытекает прежде всего из необходимости устанавливать дифференцированную ответственность за такие посягательства в зависимости от формы посягательства и иных обстоятельств.

Иначе обстоит дело в отношении статей Общей части. Эти статьи представляют собой правила, которыми су­дебные органы должны руководствоваться при разреше­нии различных вопросов уголовной ответственности и освобождении от нее. В ряде случаев бывает трудно ре­шить, представляют ли собой те или иные правила Общей части одну норму «ли они являются совокуп­ностью нескольких норм. Однако при любых условиях целесообразно конструировать статьи Общей части та­ким образом, чтобы они по возможности охватывали один какой-нибудь юридический институт в целом, на­пример институт условного осуждения, соучастия. По такому принципу и конструируются в действующем уго­ловном законодательстве статьи его Общей части.

Улучшения, внесенные в обрисовку и структуру ста­тей Общей части нового уголовного законодательства, не исключают возможности их дальнейшего совершенст­вования. В целях установления единства структуры ста­тей Общей части было бы целесообразно полностью отказаться от примечаний к отдельным статьям с тем, чтобы придать им форму статей Уголовного кодекса, тем более что и по своему содержанию эти примечания от­личаются нормативным характером. Так, ст. 24 УК РСФСР о лишении свободы снабжена двумя примеча­ниями. Одно из них содержит определение особо опасно-

1 См.,   например,   «Законодательная   техника»,  под   ред. проф. Д- А. Керимова, стр. 40.

45

го рецидивиста, другое — перечень тяжких преступлений. В Уголовных кодексах УССР, Белорусской ССР и неко­торых других республик понятие особо опасного реци­дивиста дается не путем примечания, а в в:иде отдель­ной статьи, что, на наш взгляд, более правильно.

Вместе с тем было бы неправильным полностью от­казаться от примечаний в Уголовном кодексе в тех слу­чаях, когда имеется необходимость в разъяснении того или иного термина. В некоторых случаях разъяснения некоторых терминов дает Пленум Верховного Суда СССР. Однако такие разъяснения не всегда отличаются стабильным характером. Например, в своих указаниях по итогам обобщения судебной практики по делам о бан­дитизме и разбое Пленум Верховного Суда СССР разъ­яснил что хотя «как правило, банда предполагает неод­нократность совершения нападений, однако «е исключе­на возможность организации банды для совершения одного лишь нападения»1. Это разъяснение стирает грань между бандитизмом и групповым разбоем и всту­пает в противоречие с неоднократно ранее даваемыми Верховным Судом СССР разъяснениями понятия бан­ды как устойчивой преступной организации, созданной для систематического совершения вооруженных напа­дений.

В том же плане необоснованно вынесение за пределы Уголовного кодекса в виде приложения к нему перечня имущества, не подлежащего конфискации по судебному приговору. Такой порядок принят в большинстве уголов­ных кодексов союзных республик. Только в Уголовных кодексах Литовской, Эстонской и Азербайджанской союз­ных республик указанный перечень включен непосредст­венно в эти кодексы в виде соответствующих статей. И по существу и технически это более правильно. Ука­зание о том, какое имущество не подлежит конфискации по судебному приговору, имеет нормативное значение и поэтому должно быть облечено в соответствующую фор­му, т. е. в форму закона.

Следует, кроме того, отметать, что в уголовных ко­дексах союзных .республик в определении круга имуще­ства, не подлежащего конфискации по судебному при­говору, имеются существенные и ие всегда оправданные

«Бюллетень Верховного Суда СССР» 1959 г. № 6, стр. 1.

46

различия. Учитывая это, а также то, что установление правил применения наказания, в том числе и конфиска­ции 'имущества, отнесено к компетенции Основ уголовно­го законодательства Союза ССР и союзных республик, целесообразно было бы, чтобы указанный перечень нашел свое место в Основах уголовного законодательст­ва и соответствующим образом в тех уголовных кодек­сах, в которых этот перечень дан в виде приложения. При этом союзным республикам следовало бы предоста­вить право вносить в перечень имущества, конфискуе­мого по судебному приговору, необходимые уточнения с учетом местных условий.

Следует также отметить отсутствие в некоторых слу­чаях необходимой четкости в разграничении компетен­ции уголовного и уголовно-процессуального законода­тельства. Так, вопрос о зачете в срок наказания времени пребывания в психиатрическом лечебном заведении по­сле выздоровления по-разному решается в некоторых союзных республиках. В Украинской ССР и Узбекской ССР в отличие от других союзных республик этот во­прос разрешается не в уголовном, а в уголовно-процес­суальном законодательстве, что вряд ли правильно, учи­тывая, что этот -вопрос связан с назначением наказания. То же самое можно сказать и в отношении статей, отно­сящихся к передаче-'на поруви. В некоторых случ-аях во­прос об условиях, при которых лицо не может быть пере­дано на поруки, разрешается только в Уголовном кодек­се, как, например, в УССР, а в других республиках, например в РСФСР,— и в Уголовном и Уголовно-процес­суальном кодексах. В Уголовном и в Уголовно-процес­суальном кодексах РСФСР содержатся савершвнно оди­наковые указания о том, что не допускается передача на поруки лица, ранее осужденного за совершение умыш­ленного преступления либо уже передававшегося на по­руки. Одинаково указывается в этих кодексах и на то, что не допускается передача на поруки лица, .не считаю­щего себя виновным либо настаивающего по каким-либо причинам на рассмотрении дела в суде (ст. 52 УК и ст. 9 УПК РСФСР). В этом случае одна и та же норма вы­ступает одновременно и как норма материального, и как норма процессуального права. Такую неоправданную конкуренцию норм в материальном и процессуальном праве целесообразно устранить.

47

I

Требуют разрешения также такие вопросы Общей части, которые необходимо окончательно урегулировать общесоюзным уголовным законодательством. К. их числу относятся, например, вопросы об определении понятий повторное™ и однородности совершения преступления, по которым в настоящее время имеются расхождения в уголовных кодексах союзных республик.

Единообразного решения требует также вопрос об установлении единых критериев для разграничения уго­ловной ответственности и таких форм общественной от­ветственности, как передача дела в товарищеский суд и передача виновного на поруки общественной органи­зации или коллективу трудящихся. Уголовные кодексы союзных республик по-разному решают этот вопрос. Так, по Уголовному кодексу Эстонской ССР основанием пере­дачи дела в товарищеский суд является совершение пре­ступления, не представляющего большой общественной опасности. Уголовные кодексы УССР и Азербайджан­ской ССР таким основанием считают малозначитель­ность преступления. Уголовные кодексы других союзных республик наряду с общим основанием содержат пере­чень отдельных видов преступлений, по которым допу­скается передача дела в товарищеский суд. Кодексы не­которых союзных республик сочетают материальный критерий с формальным; например, по Уголовному ко­дексу Грузинской ССР таким критерием является совер­шение малозначительного преступления, за которое может быть назначено лишение свободы на срок не свы­ше одного года или другое более мягкое наказание. Имеются и другие существенные различия. Аналогичное положение может быть отмечено и в отношении переда­чи на поруки.

Отсутствие в действующем уголовном законодатель­стве единых и четких критериев для передачи дела в товарищеский суд и передачи виновного на поруки ведет к большой и ничем не оправданной пестроте в практиче­ском разрешений таких вопросов прокурорскими я су­дебными органами. Было бы целесообразно и этот во­прос отнести к компетенции общесоюзного уголовного законодательства путем внесения <в Основы уголовного законодательства норм, определяющих единые основа­ния освобождения от уголовной ответственности как в случаях передачи дела в товарищеский суд, так и в слу-

48

чаях передачи виновного на поруки общественной орга­низации или коллективу трудящихся. Такое решение послужит более четкому определению оснований >и гра­ниц уголовной ответственности и, следовательно, более правильному применению статей Общей части Уголовно­го кодекса, относящихся к вопросам освобождения от уголовной ответственности.

3. Статьи Особенной части бызают родовые и видо­вые. Родовые статьи определяют наиболее общие и ха­рактерные признаки какой-либо однородной категории преступлений. В Уголовном кодексе РСФСР родовой статьей, определяющей общее понятие воинского пре­ступления, является ст. 237. В Уголовных кодексах УССР и Узбекской ССР имеются также статьи, опреде­ляющие общее понятие должностного преступления. Уголовные кодексы Украинской, Грузинской, Молдав­ской и Эстонской союзных республик содержат опреде­ление должностного лица.

Существование родовых статей обусловлено потреб­ностями судебной практики, нуждающейся в четких кри­териях для разграничения некоторых категорий преступ­лений.

Видовые статьи определяют признаки предусматри­ваемых ими преступлений и содержат указания о мерах наказания за эти преступления.

Видовая статья состоит из двух элементов: диспози­ции и санкции1.

Диспозиция уголовного закона содержит ©писание преступного деяния. В отдельных, немногих случаях диспозиция уголовного закона может содержать лишь наименование состава преступления.

Вопрос о диспозициях статей Особенной части уго-ловното законодательства имеет тесную связь с пробле­мой основания уголовной ответственности. Наличие в конкретном деянии признаков описанного в диспозиции уголовного закона состава преступления служит основа­нием уголовной ответственности. Нечеткость обрисовки состава преступления в диспозиции может создавать зна-

1 Мы считаем более правильным называть диспозицию и санк­цию видовой статьи не ее частями, а элементами, так как деление видовой статьи на части связано с необходимостью дифференциро­вать различные по степени общественной опасности виды одного и того же преступления.

4- Я. М.  Брайнин          49

I

чительные затруднения при обосновании уголовной от­ветственности за описанные в ней преступные действия. Именно отсюда берет свое начало проблема точных составов преступлений в уголовном законодательстве. Сложность этой проблемы заключается в том, что отсут­ствие аналогии значительно повышает требования судеб­ной практики к качеству законодательных определений составов преступлений.

Задача не сводится только к ясности и точности вы­ражения в диспозициях уголовных законов мысли и воли законодателя. Закон должен по возможности точно определять тот круг деяний, на который распространяет­ся его действие. Иначе практика будет искать обходные пути решения неясных и не решенных в законодательст­ве, но выдвигаемых жизнью вопросов. Такимгя обходны­ми путями могут являться расширительное толкование либо аналогия закона. Б. С. Никифоров справедливо заметил, что конструирование казуистических диспози­ций может ввиду отсутствия аналогии затруднить борьбу с общественно опасными действиями1.

В действующем общесоюзном и республиканском уго­ловном законодательстве значительно лучше, чем в ранее действовавшем угалоансш законодательстве, определены юридические основания уголовной ответственности за отдельные виды преступлений и проведена более четкая дифференциация оснований этой ответственности за те или иные преступления. Однако достигнутые результаты нельзя считать пределом возможного совершенствования уголовных законов. Перед законодателем всегда стояла и в настоящее время ставится задача дальнейшего совер­шенствования правовых норм. Большую роль в совер­шенствовании законодательства, в том числе и уголовно­го, играет судебная практика применения уголовных за­конов, которая позволяет обнаружить имеющиеся в нем скрытые недостатки и тем самым создает необходимые предпосылки для его улучшения.

4. Диспозиции уголовных законов могут быть сведе­ны к пяти типам.

1 Б. С. Никифоров, Итоги кодификации советского уголов­ного законодательства и некоторые вопросы совершенствования уго-ловноправовых норм (научная конференция «Проблемы советского уголовного права в период развернутого строительства коммуниз­ма». Тезисы докладов, Л.,  1963, стр. 17).        .

50

Описательная диспозиция дает обобщен­ное описание признаков отдельного вида преступления. Типично описательной является, например, диспозиция ч. 1 ст. 130 УК РСФСР: «Клевета, то есть распростране­ние заведомо ложных позорящих другое лицо измыш­лений».

Большинство диспозиций в уголовном законодатель­стве носит описательный характер, что в наибольшей мере соответствует задачам укрепления социалистиче­ской законности. Описательные диспозиции, определяя наиболее существенные признаки описываемого ею вида преступления, значительно облегчают квалификацию преступных деяний и обеспечивают единообразное пони­мание и применение уголовных законов.

Необходимость описательных диспозиций в уголов­ном законодательстве обусловлена также тем, что неко­торые уголовноправовые понятия имеют и чисто обиход­ное значение, в частности понятия грабежа, бандитизма, убийства, оскорбления, или, например, понятия особой жестокости, технических средств и г. д. Такими понятия­ми пользуются и в обычном словоупотреблении в .их жи­тейском смысле. Как юридические понятия они характе­ризуются особыми признаками, которые при употребле­нии этих понятий в житейском смысле такой роли не играют. Именно поэтому важно, чтобы в диспозициях уголовных законов эти признаки были четко выражены.

Описательная диспозиция должна представлять со­бой предельное обобщение встречающихся в жизни кон­кретных проявлений данного вида преступления, напри­мер клеветы, злоупотребления властью. В этом обобще­нии фигурируют лишь такие признаки, которые присущи всем конкретным преступлениям данного вида. Все индивидуальные и нетипичные признаки здесь исчезают. Благодаря такой типизации состав преступления, опи­санный в диспозиции уголовного закона, выступает как единый и одинаковый масштаб применения уголовного закона в конкретных случаях.

Само собой разумеется, что описательная диспози­ция— лишь неполная характеристика того или иного вида преступлений, поскольку «всякое общее лишь при­близительно охватывает все отдельные предметы»1.

 В. И. Ленин, Поли.  собр. соч., г. 29,  стр. 318.

 51

Вопрос о структуре диспозиции уголовного закона, ее полноте и ясности даано привлекает внимание учаных-криминалистов1. Преобладает мнение, что при конструи­ровании законодательных определений составов преступ­лений в них должны вноситься лишь такие признаки, которые в наибольшей мере характеризуют обществен­ную опасность и противоправность деяния, а также по­казывают его отличие от других преступных деяний. В связи с этим подчеркивается нетождестшенность дис­позиция уголовного закона и состава преступления2.

Проблема описательных диспозиций заключается в определении пределов возможного обобщения, т. е. в таком конструировании диспозиций, которое давало бы возможность применить закон к наибольшему числу пре­ступлений определенного вида, но различающихся меж­ду собой индивидуальными особенностями совершения. Широта обрисовки описательной диспозиции в первую очередь зависит от характера предусматриваемого ею преступления. Наименее широко обрисовываются в дис­позиции уголовного закона те виды преступлений, состав которых предполагает только один или несколько опре­деленных способов совершения, как, например, кража, измена родине. Обрисовка составов этих преступлений в диспозициях соответствующих статей является исчерпы­вающей и не дает оснований для более широкого исполь­зования и распространения их на случаи, прямо и точно этими диспозициями не предусмотренные.

Более широким характером отличаются диспозиции, предполагающие множественность объектов, на которые посягают предусмотренные в них преступления, и много­образие возможных способов совершения последних. Так, диспозиция ст. 68 УК РСФСР, предусматривающая состав диверсии, предполагает совершение этого пре­ступления не только против объектов, прямо обозначен-

1          Н. Н.    Полянский,    О терминологии    советского закона

(Сб. «Проблемы социалистического права» 1938 г. №5); М. Д. Ш а р-

городский,   Уголовный    закон;    М.   М. Г р о д з и« с к и и,    Об

усовершенствовании   законодательной   техники   («Социалистическая

законность» 1957 г. № 1); М. И. Ковалев, О технике уголовного

законодательства   («Правоведение» 1962 г. № 3); В. Н. Кудряв­

цев,   Теоретические  основы  квалификации  преступлений,  М.,   1963.

2          Подробно этот вопрос освещается в наших работах: «Уголов­

ная ответственность и ее основание в советском уголовном праве»,

М.,  1963, стр. 92—95,  136—144; «Основные вопросы общего  учения

о составе преступления» (на укр. языке), Киев, 1964, стр. 61—62.

52

ных в ней, но и против любого государственного или общественного имущества. То же можно сказать и о спо­собе совершения данного преступления'. Диверсия может быть совершена и иными способами; не обозначенными в диспозиции ст. 68. Здесь имеется лишь то ограничение, что способ совершения диверсии должен соответствовать цели этого преступления и быть именно тем средством, которое служит ее достижению.

Ни один состав преступления не может быть описан в диспозиции уголовного закона таким образом, чтобы не возникала необходимость в дополнительном его тео­ретическом анализе. Законодатель не должен стремить­ся раскрыть содержание всех без .исключения понятий, употребленных в тексте закона, и таким путем вытес­нить теорию и практику, которые играют значительную роль в раскрытии специального содержания тех или иных понятий .и терминов.

Однако следует стремиться к тому, чтобы те или иные понятия употреблялись в диспозициях уголовных законов в тождественном значени-и. Нарушение этого требования создает затруднения в судебной практике и приводит в теоретической литературе к возникновению бесплодных дискуссий. Примером может служить раз­личное толкование признака вооруженности в составе бандитизма (ст. 77 УК РСФСР) и в составе разбоя (п. «б» ст. 91 и п. «б» ст. 146 УК. РСФСР). Например, авторы учебника Особенной части уголовного права, изданного в 1965 году, считают, что под оружием, при­менительно к бандитизму, следует понимать предметы, предназначенные исключительно для поражения живой цели, а использование группой лиц при нападении не­пригодного к стрельбе оружия, макетов или предметов, лишь по внешнему виду напоминающих оружие, нельзя рассматривать как наличие вооруженности1.

Что же касается разбоя, то, по мнению авторов этого учебника, «использование макетов оружия, создающих У потерпевшего впечатление реального использования оружия, следует квалифицировать как разбой»2.

Иного   взгляда   придерживаются    авторы   учебника

1          «Советское   уголовное   право.    Часть   Особенная»,   под   ред.

"■ И. Загородникова, М.  И.  Якубовича  и  В.  А.   Владимирова, М,

1965, стр. 65.

2          Т а м  же,  стр. 122.

53

Особенной части советского уголовного права, изданно­го в 1964 году, которые полагают, что к другим предме­там, используемым в качестве оружия при разбое, могут быть отнесены только такие предметы, которыми можно причинить тяжкий вред личности1.

Очевидно, что для такого расхождения в оценке одно­го и того же признака в указанных двух составах пре­ступления не было бы основания, если бы в статьях Уго­ловного кодекса РСФСР, определяющих эти составы, признак вооруженности был выражен одинаковым обра­зом. К тому же не имеется и не может быть какого-либо принципиального различия в понимании и оценке этого признака как однородного признака составов бандитиз­ма и вооруженного разбоя, незначительно между собой различающихся по степени общественной опасности.

И уже совершенно недопустимо нарушение принципа единства руководящих положений Общей части и норм Особенной части уголовного законодательства.

С этой точки зрения совершенно невозможно, напри­мер, объяснить, почему признак достоверности сведений об известных готовящихся или совершенных преступле­ниях как признак состава недонесения отсутствует в диспозициях ст. ст. 881 и 190 УК РСФСР, устанавливаю­щих ответственность за недонесение, в то время как в ст. 19 Основ, определяющей общие признаки недонесе­ния как формы прикосновенности к преступлению, при­знак достоверности указан. Хотя ст. 19 Основ имеет ру­ководящее значение и должна приниматься во внимание во всех предусмотренных законом случаях привлечения к ответственности за недонесение, тем не менее указан­ный пробел в статьях, предусматривающих ответствен­ность за это преступление, может привести к расшири­тельному применению ст. ст. 881 и 190 УК РСФСР2.

1          «Советское   уголовное   право.   Часть   Особенная»,   под ред.

В. Д. Меньшагина, Н. Д.    Дурманова   и Г. А. Кригера,   М., 1964,

стр.  117; см. также Г, К р и г е р, Ответственность за разбой  («Со­

ветская юстиция» 1962 г. № 13, стр. 14).

Эта точка зрения представляется более правильной, так как в п. «б» ст. 91 УК РСФСР речь идет о предметах, используемых в качестве оружия, а не под видом оружия.

2          Такая же несогласованность между общим понятием недоне­

сения, даваемым в Общей части, и  диспозициями  статей  об ответ­

ственности за недонесение, содержащихся в Особенной части, имеет­

ся в уголовных кодексах всех остальных республик.

54

5. Между диспозицией уголовного закона или статьи

Уголовного кодекса и предусматриваемым ею составом преступления имеется определенная зависимость. Форма и содержание диспозиции определяются предусматри­ваемым ею составом преступления, а не наоборот. Зада­ча диспозиции заключается в том, чтобы наилучшим образом выразить содержание состава преступления. Структура уголовного закона должна охватывать не только основной состав преступления, но и все его раз­новидности. Поэтому отдельные уголовные законы и статьи Особенной части уголовного кодекса обычно кон­струируются таким образом, что в необходимых случаях они предусматривают наряду с основным составом пре­ступления тот же состав со смягчающими ответствен­ность обстоятельствами. Например, п. «а» ст. 239 УК РСФСР предусматривает основной состав неисполнения приказа, п. «б» этой статьи — тот же состав при смяг­чающих обстоятельствах и п. «в»-—те же действия, со­вершенные в военное время или в боевой обстановке.

В некоторых случаях возникает необходимость уста­новить ответственность за действия, предусмотренные основным составом преступления и остальными видами этого состава в отдельных статьях Уголовного кодекса, как, например, в отношении различных видов убийства или телесных повреждений.

В диспозициях статей уголовных кодексов, в которых содержится состав со смягчающими обстоятельствами, как правило, не указываются конкретно, какие обстоя­тельства являются смягчающими (например, п. «б» ст. 241 УК РСФСР). Это вопрос факта. Смягчающими обстоятельствами в этих случаях могут признаваться как те обстоятельства, которые указаны в ст. 33 Основ уго­ловного законодательства и в соответствующих статьях уголовных кодексов союзных республик, так и такие, которые в этих статьях не указаны.

Что касается отягчающих обстоятельств, то в неко­торых случаях отдельные статьи Уголовного кодекса содержат конкретные указания относительно характера отягчающих обстоятельств. Так, в п. «е» ст. 255 УК РСФСР предусматривается нарушение уставных правил караульной, вахтенной службы, совершенное в военное время или в боевой обстановке. Но в ряде случаев закон ограничивается лишь указанием о тяжких последствиях,

55

не конкретизируя их. Например, в п. «в» ст. 256 УК РСФСР, предусматривающей ответственность за нару­шение правил несения пограничной службы, указывается на «тяжкие последствия». Очевидно, что в этих случаях вопрос о конкретном содержании тяжких последствий — вопрос факта, оцениваемого судом.

В уголовном законодательстве союзных республик, как драв'ило, соблюдается определенная последователь­ность в расположении частей статьи. Основной состав преступления обычно содержится в ее первой части; вто­рая часть предусматривает в большинстве случаев этот состав преступления со смягчающими ответственность обстоятельствами и последующие части — тот же состав с отягчающими обстоятельствами. Таким образом, одна видовая статья может предусматривать только один вид преступления и несколько его составов в зависимости от наличия смягчающих или отягчающих обстоятельств.

Каждая часть видовой статьи предусматривает от­дельный состав данного вида преступления. Однако та­кая последовательность не всегда соблюдается при кон­струировании видовых статей Уголовного кодекса. Так, основной состав умышленного легкого телесного повреж­дения, которое не повлекло за собой кратковременное расстройство здоровья или незначительную стойкую ут­рату трудоспособности, фигурирует в большинстве уго­ловных кодексов в качестве состава со смягчающими об­стоятельствами. В Уголовных кодексах Казахской, Ли­товской, Молдавской и Эстонской союзных республик этот же состав выступает как основной состав преступ­ления. Уголовный кодекс Казахской ССР (ст. 97) преду­сматривает только один состав умышленного легкого телесного повреждения без отягчающих обстоятельств. Составы мелкой спекуляции и мелкого хулиганства пре­дусмотрены большинством уголовных кодексов в статьях о спекуляции и хулиганстве в качестве составов со смяг­чающими обстоятельствами. В Уголовных кодексах Ли­товской и Эстонской союзных республик мелкая спеку­ляция и мелкое хулиганство предусмотрены отдельными статьями как самостоятельные преступления. Представ­ляется, что оснований для выделения этих видов пре­ступлений в самостоятельные составы и тем самым в отдельные статьи не имеется. Спекуляция, как и хулиганство,— единый вид преступлений. Но это, однако,

56

не исключает необходимости раскрытия в законе поня­тий мелкого хулиганства и мелкой спекуляции.

Сложнее обстоит дело со статьями, в диспозициях которых содержатся два или более составов преступле­ний, различающихся между собой по отдельным юриди­ческим признакам, но близких между собой по характе­ру. В уголовных кодексах союзных республик имеется ряд таких статей. Например, ст. 153 УК РСФСР объеди­няет два самостоятельных состава преступления: занятие частнопредпринимательской деятельностью и коммерче­ское посредничество. Несмотря на общность объекта этих преступлений, их объективные признаки существен­но различны и не заменяют друг друга, как в составах преступления с альтернативными признаками. Уголов­ные кодексы Украинской, Узбекской, Грузинской, Армян­ской и Эстонской союзных республик предусматривают частнопредпринимательскую деятельность и коммерче­ское посредничество в разных статьях как два само­стоятельных состава преступления, что более правильно и отвечает задачам четкого разграничения юридических оснований уголовной ответственности.

С этой точки зрения представляется неверным объе­динение в ст. 156 УК Армянской ССР состава спекуля­ции товарами или иными предметами с покупкой и пере­продажей в целях наживы домов или части дома, явля­ющихся личной собственностью граждан. В Уголовных кодексах Казахской а Таджикской ССР ответственность за жилищную спекуляцию предусмотрена отдельно от спекуляции товарами, что более правильно, так как раз­личны объекты этих преступлений и их объективные признаки.

По два состава преступлений предусмотрено в ст. ст. 88, 159, 178, 193, 195, 199, 204, 232 и других Уголов­ного кодекса РСФСР.

Отсутствие четкой дифференциации оснований уго­ловной ответственности и помещение в одной диспози­ции уголовного закона двух или более составов преступ­лений иногда на практике приводят к их отождеств­лению.

М. был осужден Московским городским судом по ст. 15 и ч .2 ст. 88 УК РСФСР (нарушение правил о валютных операциях, а так­же спекуляция валютными ценностями или ценными бумагами) и ч. 3 ст. 89 УК РСФСР (хищение государственного   или   обществен-

57

ного имущества). Квалификацию действии. М. по ст. 15 и ч. 2 ст. 88 УК РСФСР судебные органы мотивировали тем, что М. пытался реализовать значительное количество золота, т. е. покушался на совершение преступных операций с золотом в крупных размерах. Пленум Верховного Суда СССР в постановлении по этому делу, указав на неправильную квалификацию преступления М. по ч. 2 ст. 88 УК РСФСР, разъяснил, что квалифицирующие признаки ч. 2 ст. 88 УК РСФСР «в виде промысла или в крупных размерах» отно­сятся только к спекуляции валютными ценностями, между тем как М. обвинялся в попытке реализовать значительное количество золо­та, т. е. пытался нарушить правила о валютных операциях1. Несом­ненно, что некоторое влияние на неправильную квалификацию судом этого преступления могло оказать близкое соседство обоих составов преступлений.

Как показала судебная практика, более глубокой дифференциации оснований уголовной ответственное™ требуют также некоторые такие статьи, диспозиция ко­торых предусматривает только один какой-нибудь состав преступления, но этот состав фактически может быть расчленен на два и более составов. В частности, это можно сказать в отношении статей, предусматривающих ответственность за нарушения правил безопасности дви­жения на транспорте. Здесь, как правильно отметил Б. А. Куринов, законодатель фиксирует внимание судов главным образом только на одном обстоятельстве, влияющем на квалификацию этих преступлений,— на характере и тяжести наступивших вредных последст­вий2. Но тяжесть вредных последствий — не единствен­ное обстоятельство, которое имеет значение для опреде­ления степени общественной опасности любого преступ­ления, в том числе и транспортного. Следует согласить­ся с Б. А. Куриновым, который обращает внимание на ряд таких обстоятельств, которые вследствие нечеткого описания этих составов в ст. ст. 85, 211, 212 УК РСФСР остаются вне поля зрения суда. К таким обстоятельст­вам, в частности, относятся характер допущенного нару­шения, формы вины и некоторые другие обстоятельства. Мы, как и Б. А. Куринов, считаем, что в целях большей индивидуализации ответственности за эти преступления было бы более правильным раздельное установление ответственности за умышленное и неосторожное совер­шение таких преступлений, как это имеет место в отно-

1          «Бюллетень  Верховного Суда СССР»  1964 г. № 1, сгр.  19.

2          Б, А. К у р и н о в,    О понятии   и системе транспортных пре­

ступлений  в  советском   законодательстве   («Правоведение»   1964  г,

№ 3, стр. 112—114).

58

тении некоторых других видов преступлении, например умышленного и неосторожного уничтожения или повреж­дения государственного или общественного имущества, умышленных и неосторожных телесных повреждений. Такая дифференциация ответственности обязывала бы следственные и судебные органы фиксировать внимание на степени вины лица, нарушившего правила безопасно­сти движения на транспорте.

В плане дальнейшего совершенствования уголовного

законодательства необходимо стремиться к более четкой

дифференциации оснований   уголовной ответственности,

а не к их упрощению, что в наибольшей мере будет отве-

.чать задачам  укрепления социалистической законности.

6. Одно из необходимых условий правильного конст­руирования всякой, в том числе и описательной, диспо­зиции уголовного закона — ясность и единство применяе-.мых понятий и терминов. Затруднения, возникающие . при квалификации преступлений в связи с неясностью или противоречивостью употребленных в уголовном за­коне понятий, не всегда можно устранить с помощью его толкования. В связи с принятием союзными республика­ми уголовных кодексов и подчас различным решением в них некоторых вопросов уголовной ответственности про­блема единства употребляемых в уголовном законода­тельстве союзных республик понятий приобретает все большее значение.

Для правильной квалификации преступлений сущест­венное значение имеет также вопрос о смысловом значе­нии и объеме отдельных употребленных в законе поня­тий. С этой точки зрения, все термины, фигурирующие в уголовных законах, могут быть разбиты на четыре группы.

Первую группу составляют общеупотреби­тельные термины, относящиеся к явлениям, встре­чающимся в повседневной жизни, например такие, как «ремонт», «личный», «хранение», «использование». Эти термины не требуют специального их уточнения; в необ­ходимых случаях можно ограничиться лишь выяснением их словарного значения. Однако и такие термины могут иметь различное значение в зависимости от того смысла, какой они приобретают в контексте диспозиции уголов­ного закона. Так, термин «средства» имеет одно значение как понятие, которое относится к тем или иным приспо-

59

ообланиам, применяемым при совершшии преступления (ч. 2 ст. 144 УК РСФСР), и совсем иной смысл это сло­во имеет в диспозиции ст. 123 УК РСФСР, предусматри­вающей ответственность за злостное уклонение от упла­ты средств на содержание нетрудоспособных родителей. В данном случае речь идет.об одном и том же термине, который приобретает различное значение в зависимости от содержания диспозиции уголовного закона.

Однако есть такие общеупотребительные понятия, которые всегда должны применяться в строго опреде­ленном значении. В некоторых уголовных законах такие понятия, однако, употребляются в разном значении. Например, в ч. 2 ст. 169 УК РСФСР (незаконная поруб­ка леса) употреблено понятие «промысел» в смысле незаконного занятия, хотя само это понятие имеет значе­ние законной деятельности. В ст. 163 УК РСФСР преду­смотрено незаконное занятие рыбным и другими добы­вающими промыслами. В этом случае понятие «промы­сел» приобретает другой оттенок. Здесь это понятие имеет значение нарушения правил занятия законным промыслом. Принципиального значения это различие в словоупотреблении не имеет. Однако и такие различия нежелательны. Очевидно, что в первом случае в ч. 2 ст. 169 был бы более уместен термин «систематический», тем более что в той же статье говорится о совершении таких действий «хотя бы впервые», но причинивших крупный ущерб.

Вторую группу образуют термины, имеющие с п е ци а ль н о е, преимущественно научное или тех­ническое значение, например: «международные от­ветные купоны» (ст. 159 УК РСФСР), «эпизоотия» (ст. 160 УК РСФСР), «пограничная полоса», «погранич­ная зона» (ст. 197 УК РСФСР), «аборт» (ст. 116 УК РСФСР) и др. В этих случаях бывает невозможно огра­ничиться установлением лишь словарного значения того или иного термина и возникает необходимость обра­щаться к специальным источникам (справочникам и другим видам специальной литературы).

Неточности и расхождения, которые связаны с упот­реблением таких понятий в уголовных законах, имеют более серьезный характер.

Примером таких расхождений могут служить разли­чия в понятиях, относящихся к различным видам телес-

60

ных повреждений, предусмотренных уголовными кодек­сами союзных республик. Эти расхождения касаются как классификации видов телесных повреждений, так ;и самого содержания понятий тех или иных видов телес­ных повреждений. Например, Уголовный кодекс РСФСР различает три основных вида умышленных телесных по­вреждений: тяжкие, менее тяжкие и легкие. Уго­ловный кодекс УССР, сохраняя трехстепенное деление видов телесных повреждений, различает тяжкие, сред­ней тяжести и легкие. Уголовный кодекс Узбекской ССР различает телесные повреждения: легкие и умыш­ленные. Расхождения в классификации видов телесных повреждений имеются и в других уголовных кодексах. Дело, однако, не столько в терминологических расхож­дениях, сколько в различном содержании тех понятий и определений видов телесных повреждений, которые да­ются в уголовных кодексах. Приведем в качестве приме­ра только одно из таких расхождений. Уголовный кодекс РСФСР к умышленным менее тяжким телесным по­вреждениям относит, в частности, такое телесное по­вреждение, которое вызвало длительное расстройство здоровья или значительную стойкую утрату трудоспо­собности менее, чем на одну треть (ч. 1 ст. 109). Такое же самое телесное повреждение в ч. 1 ст. 88 УК Узбек­ской ССР рассматривается как умышленное тяжкое телесное повреждение.

Эти и другие, порой очень существенные, расхожде­ния, объясняются прежде всего отсутствием единых чет­ких правил по определению степени тяжести телесных повреждений. Введенные в отдельных союзных респуб­ликах после принятия новых уголовных кодексов Пра­вила по определению степени тяжести телесных повреж­дений не улучшили положения. Как отмечает член-кор­респондент Академии медицинских наук СССР М. Авдеев, серьезные недостатки и путаница, которая имеется в этих Правилах по вопросу определения степени тяжести телесных повреждений, влекут серьезные последствия, поскольку от оценки тяжести телесных повреждений за­висит квалификация преступных действий, а следова­тельно, и мера наказания1.

1 «Недостатки правил по определению степени тяжести телес­ных повреждений» («Социалистическая законность» 1963 г. N° 2, стр. 40—45),

61

Ничем не оправданные расхождения встречаются в статьях уголовных кодексов отдельных республик, отно­сящихся к некоторым видам половых преступлений. Рас­хождения эти вызваны употреблением различных по своему содержанию понятий.

Так, в Уголовном кодексе РСФСР, УССР, БССР и Узбекской ССР установлена ответственность за половое сношение с лицом, не достигшим половой зрелости. По этим кодексам квалифицирующим обстоятельством является биологический критерий (недостижение поло­вой зрелости). По уголовным кодексам других респуб­лик обстоятельством, обусловливающим в таких случаях преступность деяния, является недостижение потерпев­шим 16-летнего возраста. Между тем судебной практике известны случаи полового сношения с лицом, достигшим половой зрелости в возрасте до 16 лет. По Уголовным кодексам РСФСР, УССР, БССР и Узбекской ССР уго­ловная ответственность в таких случаях исключается, а по кодексам других республик она возможна.

Представляется, что более правильна позиция тех уголовных кодексов, которые в качестве научного крите­рия, необходимого для ответственности за такие пре­ступления, установили биологический критерий. Совер­шенно очевидно, что не существует каких-либо принци­пиальных оснований для подобных различий. Но в су­дебной практике они могут, вызывать затруднения.

Существенные терминологические различия имеются и в статьях, определяющих ответственность за разврат­ные действия. Уголовные кодексы Киргизской, Узбек­ской и Казахской союзных республик предусматривают ответственность за указанные действия, если они совер­шены в отношении малолетних. Согласно Уголов­ным кодексам Грузинской, Литовской, Эстонской, Турк­менской, Украинской, Молдавской и Таджикской союз­ных республик уголовная ответственность за развратные действия наступает при условии, если они совершены з отношении лиц, не достигших 16-летнего возраста. А по Уголовным кодексам РСФСР, Латвийской, Армян­ской, Белорусской и Азербайджанской союзных респуб­лик эти действия влекут ответственность, если они со­вершены в отношении несовершеннолетних. Надо полагать, что терминологические различия этих трех категорий потерпевших являются и фактическими разли-

62

чиями в их возрасте. Однако не совсем ясно, имеются ли в виду такие различия между категорией потерпев­ших, именуемой малолетними, и теми, кого закон назы­вает лицами, не достигшими 16 лет.

К третьей группе относятся специальные у г о-лов«©правовые и другие юридические понятия, как, например, «похищение», «государствен­ная тайна», «представитель власти». Содержание таких понятий чаще всего уточняется судебной практикой и юридической наукой. Так, понятие «хищения» и ряд других юридических понятий были уточнены в ряде по­становлений Пленума и определений Судебной коллегии по уголовным делам Верховного Суда СССР и развиты советской наукой уголовного права.

В четвертую группу входят понятия, не кон­кретизированные законодателем и уточняемые при при­менении уголовного закона. Такие понятия в юридиче­ской литературе принято называть оценочными, так как конкретизация таких понятий производится тем, кто при­меняет закон.

В диспозициях некоторых уголовных законов встре­чаются термины «злостное уклонение» (ст. ст. 122, 123 УК РСФСР), «корыстные побуждения», «особая жесто­кость» (пп. «а» и «г» ст. 102 УК РСФСР), «тяжкие по­следствия» (ч. 1 ст. 140 УК РСФСР), «крупные разме­ры» (ч. 3 ст. 89 УК РСФСР), «особо крупные размеры» (ст. 931 УК РСФСР), «особо тяжкие последствия» (ч. 3 ст. 117 УК РСФСР), «иные тяжкие последствия» (ч. 2 ст. 128 УК РСФСР), «крупный ущерб» (ст. 167 УК РСФСР), «значительный ущерб» (ст. 168 УК РСФСР), «существенный вред» (ч. 1 ст. 170 УК РСФСР), «низмен­ные побуждения» (ч. 1 ст. 195 УК РСФСР) и ряд дру­гих. Аналогичные термины встречаются и в уголовных кодексах других союзных республик.

Закон © ряде случаев не может исчерпывающим об­разом обозначить такие квалифицирующие обстоятельст­ва, которые обладают многообразным содержанием и в конкретном своем проявлении выступают з различной форме. Так, например, «особо тяжкие последствия», о которых говорится в ч. 3 ст. 117 (изнасилование), могут выразиться в тяжелом физическом или психическом за­болевании, либо смерти потерпевшей, либо ином каком-либо тяжком последствии. Поэтому включение в диспо-

63

З'Иции уголовных законов оценочных признаков в боль­шинстве случаев неизбежно и необходимо. Однако в пользовании такими оценочными понятиями в действую­щем уголовном законодательстве пока еще отсутствует необходимое единообразие. Например, Уголовные кодек­сы РСФСР (ч. 1 ст. 211), БССР (ст. 206) предусматри­вают в качестве одного из последствий нарушения ра­ботником автомототранспорта или городского электро­транспорта правил безопасности движения и эксплуата­ции транспорта причинение существенного мате­риального ущерба. В Уголовном кодексе УССР (ч. 2 ст. 215) говорится о крупном материальном ущербе. В ч. 2 ст. 241 УК Грузинской ССР говорится о значительном имущественном ущербе, причиненном этим преступлением. В Уголовных кодек­сах Азербайджанской (ч. 1 ст. 208) и Латвийской (ч. 1 ст. 213) союзных республик предусматривается зна­чительный материальный ущерб, а в Уголов­ном кодексе Молдавской ССР (ч. 1 ст. 177) говорится о материальном ущербе.

Такая пестрота в обозначении по существу одного и того же квалифицирующего признака ничем не оправда­на. Еще труднее объяснить употребление в рамках одно­го и того же кодекса различных терминов для обозна­чения одного и того же квалифицирующего признака. Довольно трудно понять, какое различие существует, например, между понятием «крупного ущерба*, о кото­ром говорится в ст. 167 УК РСФСР (нарушение правил разработки недр и сдачи государству золота) и поня­тием «значительного ущерба», упоминаемом в ст. 168 того же кодекса (умышленная потрава посевов и по­вреждение полезащитных и иных насаждений). Наличие в Уголовном кодексе двух таких понятий, притом в смежных статьях, создает представление о том, что зако­нодатель вкладывает в эти понятия различный смысл. Но установить грань между этими понятиями практи­чески невозможно.

Поэтому возникает законное сомнение в целесообраз­ности дальнейшего сохранения в уголовном законода­тельстве различной терминологии в отношении понятий, которые являются едиными по содержанию и по смыслу и единственное различие между которыми состоит лишь в словесной форме их выражения. Необходимо стремить-

ся к строгому единству употребляемых в законах поня­тии, избегая пользования даже синонимами.

Унификация законодательной терминологии, разу­меется, еще не решает всей проблемы оценочных при­знаков. Но устранение пестроты в обозначении по суще­ству, одних и тех же оценочных признаков явилось бы шагом вперед на пути к внесению большей ясности и определенности в оценочные понятия. Вместе с тем сле­довало бы направить усилия на то, чтобы по мере воз­можности заменить некоторые существующие в действу­ющем уголовном законодательстве оценочные понятия более точными1. Такое требование настоятельно выдви­гается судебной практикой применения некоторых уго­ловных законов и в первую очередь законов, предусмат­ривающих ответственность за хищение государственного или общественного имущества. Наибольшие трудности, встречающиеся при применении этих законов, связаны с определением размеров похищенного имущества, вели­чиной материального ущерба, причиненного государству или общественной организации. Теория и судебная прак­тика уже выработали такие критерии. Они позволяют в самом общем виде проводить грань между мелким и бо­лее крупным хищением, между крупным хищением и хи­щением в особо крупных размерах. Однако эти критерии все же не отличаются достаточно четким и устойчивым характером, так как определение величины ущерба, при­чиненного хищением в том или ином случае, зависит не только от стоимости похищенного, но и от ряда других обстоятельств, в частности таких, как хозяйственное назначение похищенного имущества, его дефицитность и др. То обстоятельство, что в оценке тех или иных кри­териев определения размеров похищенного ни в теории, ни в судебной практике до сих пор нет единства, осо­бенно остро стоит вопрос о выработке единых крите­риев, необходимых судебной практике для правильного определения размеров хищений и тем самым для пра-

1 Именно так был поставлен вопрос Б. С. Никифоровым в его докладе «Итоги кодификации советского уголовного законодатель­ства и некоторые вопросы совершенствования уголовноправовых норм» (научная конференция «Проблемы советского уголовного пра­ва в период развернутого строительства коммунизма». Тезисы док­ладов, Л., 1963, стр, 17),

в. Я. М.  Брайнин          65

I

вильного применения соответствующего уголовного зако­нодательства.

Фактически судебная практика в настоящее время пользуется выработанными ею критериями определения размеров хищения, и эти критерии постепенно начинают приобретать стабильный характер. Так, значительным признается хищение на сумму до 2500 руб., крупным — на сумму свыше 2500 руб., а особо крупным — на сум­му, достигающую примерно 10 тыс. руб.1.

Например, по делу В., С. и Л., признанных виновными в совме­стном присвоении государственных средств в сумме свыше 25Q0 руб., Судебная коллегия Верховного Суда РСФСР признала правильной квалификацию их действий органами предварительного следствия по ч. 3 ст. 92 УК РСФСР2.

Пленум Верховного Суда СССР не нашел оснований для отме­ны определения Судебной коллегии Верховного Суда РСФСР по делу Г. и др. Этим определением Судебная коллегия Верховного Суда РСФСР переквалифицировала действия обвиняемых с ч. 3 ст. 89 на ч. 2'ст. 89 УК РСФСР, исходя из того, что размер похи­щенного ими имущества на общую сумму 1817 р, 90 к. нельзя при­знать крупным3.

Судебная практика вплотную подошла к уточнению ряда понятий, связанных с определением размеров похи­щенного имущества, что должно явиться предпосылкой для разрешения этого давно назревшего вопроса зако­нодательным путем. Такое решение данного вопроса, несомненно, оказало бы положительное влияние на су­дебную практику по делам о хищениях государственно­го и общественного имущества и обеспечило бы единооб­разное решение вопросов квалификации этой категории преступлений.

Нельзя, конечно, закрывать глаза на то, что установ­ление четких границ в некоторых оценочных понятиях вносит известный элемент формализма. Но этот элемент имеется в любо>м законе. Проблема заключается не только в том, как написан закон, но и в том, как он при­меняется. Применение любого закона связано с требова­нием оценивать факты и явления в конкретных условиях места и времени. Поэтому содержание любых элементов состава преступления необходимо раскрывать на основе

1          Г. Шел ковки н,  Е. Фролов, Квалификация хищений со­

циалистической собственности в зависимости от их размеров  («Со­

ветская юстиция» 1964 г. № 3, стр. 8).

2          «Бюллетень Верховного Суда РСФСР»  1964 г. № 5, стр. 12.

3          «Бюллетень Верховного Суда СССР» 1963 г. № 2, стр. 24—25.

66

учета всех обстоятельств конкретного дела. На это ука­зывал А. Н. Трайнин. Правильна связывая этот вопрос с требованием материалистической диалектики— оцени­вать явления в конкретных условиях места и времени1, А. Н. Трайнин вместе с тем несколько упрощал пробле­му оценочных признаков. Он упускал из виду, что этот методологический принцип относится не только к суду и что от законодателя зависит, чтобы такая оценка опира­лась по возможности на конкретные критерии, макси­мально приближенные к реальной действительности.

Польский криминалист И. П. Андреев, указывая на то, что законодательство Польской Народной Республи­ки дает точное определение стоимости похищенного об­щественного имущества — 300 злотых, в границах кото­рой кража квалифицируется как «мелкая», справедливо писал: «Можно быть сторонником или противником такой четкой границы, ибо она имеет как положитель­ные, так и отрицательные стороны, однако нам не ду­мается, что одна позиция вытекает из основ марксизма, другая же им противоречит»2.

Идеальное решение проблемы точных составов пре­ступлений требовало бы, в частности, полного устране­ния в диспозициях уголовных законов оценочных при­знаков и замены их более конкретными понятиями. Однако необходимо учитывать, что процесс конкретиза­ции оценочных понятий в законодательстве может осу­ществляться лишь по мере накопления опыта примене­ния уголовных законов, содержащих оценочные призна­ки, и изучения такого опыта. А до этого конкретизация оценочных признаков должна производиться судебной практикой. Однако такая конкретизация не должна быть проявлением абсолютной свободы судейского усмотре­ния; она должна осуществляться в такой форме, кото­рая позволяет вышестоящему судебному органу прове­рить правильность производимой судом оценки конкрет­ных обстоятельств, к которым относятся оценочные при­знаки, указанные в диспозиции уголовного закона. С этой точки зрения заслуживает большого внимания постанов-

1          А. Н. Трайнин,   Общее учение о составе преступления, М,

1957, стр. 88.

2          И. П. А н др ее в,  Рецензия на книгу А. Н. Трайнина «Общее

учение о составе преступления»  («Советское государство и право»

1958 г. №Д стр. 153).

5*         6Z

I

ление Пленума Верховного Суда СССР от 22 декабря 1964 г. «О судебной практике по делам о хулиганстве»1. В нем указывается, что, квалифицируя хулиганство по ч. 2 ст. 206 УК РСФСР и соответствующим статьям уго­ловных кодексов других союзных республик по признаку наличия в действиях подсудимого исключительного цинизма или особой дерзости, суд должен указать в при­говоре, какие конкретно действия виновного он относит к исключительно циничным или особо дерзким. Это ука­зание имеет принципиальное значение в том отношении, что обязывает суд раскрывать содержание оценочных признаков, когда они указаны в диспозиции уголовного закона, и тем самым обосновывать квалификацию пре­ступления по таким оценочным признакам.

При конструировании описательных диспозиций целе­сообразно в одинаковой мере избегать как чрезмерно обобщенного описания в них составов преступлений, так и казуистической их обрисовки. Состав преступления должен быть обрисован в диспозиции уголовного закона таким образом, чтобы, будучи обобщением конкретного вида преступлений, он давал возможность квалифици­ровать по этому закону все единичные и, так оказать, индивидуальные случаи конкретного совершения таких преступлений. Описательная диспозиция должна, таким образом, содержать родовые признаки данного вида пре­ступления, т. е. такие признаки, которые встречаются в о всех конкретных формах данного вида преступления. Например, признак тайности в краже — родовой признак этого состава преступления, и он должен быть налицо в любом конкретном факте кражи независимо от того, когда, кем, при каких обстоятельствах она совершена. Диспозиции с казуистическим описанием состава пре­ступления отличаются тем, что наряду с отдельными родовыми признаками содержат признаки единичного преступления, чем-то отличающегося от данного вида преступления.

В советском уголовном законодательстве такой тип диспозиции отсутствует; почти не встречается он и в иностранном уголовном законодательстве2.

1          «Бюллетень Верховного Суда СССР» 1965 г. № 1, стр. 8; см.

также «Бюллетень Верховного Суда  СССР» 1966 г. № 16, стр.  12.

2          Уголовные законы с казуистическими диспозициями — продукт

раннего развития права, когда оно  нередко создавалось путем су-

68

Советскому уголовному праву присущ принцип точ­ных составов преступлений, в соответствии с которым воля законодателя находит в законе наиболее полное и совершенное выражение. Но принцип точных составов отнюдь яе означает их чрезмерной детализации в диспо­зициях уголовных законов. Диспозиции уголовных зако­нов не должны быть заполнены такими признаками, ко­торые затрудняют правильное понимание состава пре­ступления.

Проф. М. М. Гродзииский с полным основанием пи­сал, что «если формулировка закона содержит четкие общие признаки, точно определяющие содержание, то использование дополнительных признаков может только усложнить данную формулировку и тем самым затруд­нить правильное понимание и применение закона»1.

7. Принцип точных составов требует, чтобы диспози­ции всех уголовных законов были сконструированы та­ким образом, чтобы в них содержались определения тредусматриваемых ими составов преступлений, т. е. характеристика основных признаков тех или иных видов преступлений. Этой задаче наилучшим образом соответ­ствуют описательные диспозиции. Однако диспозиции не всех уголовных законов могут быть построены по типу описательных.

Характер диспозиции уголовного закона во многом зависит от особенностей того или иного состава преступ­ления и от уровня законодательной техники. Кроме того, не все составы преступлений требуют их описания в дис­позиции уголовного закона. Поэтому наряду с описа­тельными диспозициями, которые преобладают в дейст­вующем советском уголовном законодательстве, в нем имеются и другие виды диспозиций.    К ним   относятся

дебного прецедента от случая к случаю. Так, в римском праве путем преторских исков, а в некоторых случаях императорским распоряжением создавались новые составы преступлений, как, на­пример, кража из бани (balnearii) и некоторые другие, получившие в римском праве название crimina extraordinaria, упоминаемые в 47-й и 48-й книгах Дигест (подробно о crimina extraordinaria см. V. М о 1 i n i е г, Traite theoretique et pratique de droit penal, t. I, Paris, 1893, p. 67; J. К о h 1 e r, Leitfaden des Deutschen Strafrechts, B. I, Leipzig, 1861, S. 98—99; E. Platner, Quaestiones de jure criminum Romano, praesertim de criminibus extraordinaris, Marburg, 1836, S. 90 и ел.

1 M. Гродзинский,   Об  усовершенствовании  законодатель­ной техники («Социалистическая законность» 1957 г. № 1, стр. 14).

69

простая, ссылочная, бланкетная диспозиции и диспози­ция смешанного типа.

Простая диспозиция не содержит описания при­знаков преступления, а ограничивается лишь кратким наименованием данного вида преступления.

В чистом виде простые диспозиции в советском уго­ловном законодательстве почти не встречаются. Наиме­нование состава преступления в простых диспозициях почти всегда сочетается с каким-нибудь признаком, уточняющим данный состав преступления. Например, ст. 71 УК РСФСР, предусматривающая пропаганду войны, не уточняет понятия пропаганды войны, которое ввиду его ясности не требует уточнения. Однако диспо­зиция ст. 71 дополняет это понятие указанием на воз­можность совершения указанного в ней преступления любым способом.

В некоторых случаях содержание простых диспози­ций разъясняется в руководящих указаниях Пленума Верхоаного Суда СССР. Так, в постановлении Пленума от 31 июля 1962 г. «О судебной практике по делам о взяточничестве» разъясняется понятие посредника во взяточничестве1, которое отсутствует в диспозиции статьи, устанавливающей ответственность за посредни­чество во взяточничестве.

Простые диспозиции в большинстве случаев предпо­лагают множественность способов и форм совершения предусмотренных в них преступлений.

Ссылочная диспозиция содержит ссылку «а дру­гую какую-либо статью Особенной части Уголовного кодекса. Так, диспозиция п. «а» ст. 239 УК РСФСР, предусматривающей ответственность за неисполнение приказа начальника при отсутствии признаков, указан­ных в п. «а» ст. 238, ссылается на п. «а» ст. 238 УК РСФСР, устанавливающей ответственность за непови­новение. Ссылка на эту статью связана с отграничением состава неисполнения приказа от состава неповиновения.

В некоторых случаях ссылка делается на какую-нибудь другую часть статьи, содержащей ссылку. На­пример, п. «в» ст. 241 УК РСФСР, предусматривающей наказуемость угрозы  начальнику, содержит ссылку на

1 «Сборник постановлений    Пленума    Верховного Суда СССР

1924-1963», М., 1964, стр. 261.  '•■   V

7Q

п. «а» той же статьи. Ссылка на другие статьи Уголов­ного кодекса или другие части этой же статьи не всегда бывает выражена в диспозиции прямым образом. Так, ст. 199 УК РСФСР, состоящая из двух частей, преду­сматривает в первой части самовольный захват земель­ного участка, а во второй части — самовольное строи­тельство жилого здания или самовольную пристройку. На первый взгляд, может казаться, чго каждая из этих двух частей предусматривает совершенно самостоятель­ные составы преступлений. На самом деле это не так. Пленум Верховного Суда РСФСР в постановлении от 5 августа 1963 г. «О судебной практике по делам о са­мовольном захвате земли и самовольном строительстве индивидуальных жилых домов» указал на неправиль­ность квалификации некоторыми судами самовольного строительства жилых домов, сопряженного с самоволь­ным захватом земли, по совокупности ч. 1 и ч. 2 ст. 199 УК РСФСР, не учитывая, что самовольный захват зем­ли в данном случае не может рассматриваться как само­стоятельное преступление1. Из этого разъяснения сле­дует, что диспозиция ч. 2 ст. 199 УК РСФСР не может анализироваться и применяться без учета содержания диспозиции первой части этой статьи. В этом, как и в других случаях, необходимо учитывать в полном объеме связь каждой части статьи с остальными ее частями.

Диспозиции частей статьи, предусматривающей со­ставы преступлений со смягчающими или отягчающими ответственность обстоятельствами, как правило, явля­ются ссылочными.

Ссылочные диспозиции в большинстве случаев пред­ставляют собой разновидность описательной диспози­ции, так как в них в той или иной мере содержится частичная характеристика предусматриваемых ими со­ставов преступлений. В сочетании с диспозицией статьи, на которую делается ссылка, может быть установлен .весь состав преступления, предусмотренного ссылочной диспозицией.

Бланкетная диспозиция не описывает состава предусмотренного в ней преступления. Она лишь в са­мом общем виде указывает на нарушение тех или иных

1 «Постановления Пленума Верховного Суда РСФСР», М.( 1967, Стр. 84.

71

правовых норм, специальных правил и т. п., отсылая к соответствующим юридическим источникам. В этом слу­чае определение данного вида преступления необходи­мо искать в тех законодательных и нормативных актах, к которым отсылает бланкетная диспозиция. Так, ст. 213 УК РСФСР предусматривает нарушение действующих на транспорте правил об охране порядка и безопасно­сти движения, если это повлекло гибель людей или иные тяжкие последствия. Конкретное определение признаков этого состава преступления зависит от содержания тех действующих на транспорте правил, которые нарушены в данном случае и которые предусмотрены соответст­вующим нормативным актом.

Применяя уголовный закон с бланкетной диспози­цией, необходимо точно указывать тот нормативный акт, на котором основывается данная диспозиция. Но, кро­ме того, в юридическом документе, в котором делается ссылка на этот нормативный акт (обвинительное заклю­чение, приговор), должно быть также совершенно кон­кретно указано, какое именно положение этого норма­тивного акта нарушено обвиняемым.

Например, в приговоре по делу С, обвиняемого по ч. 1 ст. 148 УК УССР (занятие запрещенным промыслом), суд, сославшись в приговоре по этому делу на Правила регистрации некооперирован­ных куста^рей и ремесленников, утвержденные в 1949 году, точно указал и на предусмотренное этими правилами запрещение изготов­ления кустарным способом люстр, в чем  обвинялся С.

В другом случае по аналогичному обвинению в занятии запре­щенным промыслом суд признал виновным С. в изготовлении и сбы­те аквариумов из стеклянных электрических ламп.

Указанными правилами регистрации некооперированных кустарей и ремесленников изготовление аквариумов не предусмотрено как запрещенный промысел.

Отменяя приговор народного суда по этому делу за отсутствием состава преступления в действиях С, Суцебная коллегия по уголов­ным делам В.ерховного Суда УССР указала, что народный суд, осуждая С. в нарушении закона, допустил расширительное толко­вание указанных правил1.

Бланкетные диспозиции, кроме ссылки на нарушае­мые данным преступлением правила, в ряде случаев ука­зывают, при каких условиях это нарушение влечет при-

1 Представляется, однако, что суд в данном случае проявил скорее незнание либо поверхностное знание этих правил, нежели расширительное их понимание. Т^уд, во всяком случае, не обосновал в приговоре необходимости распространительного применения этих правил, как и самой ст. 148 УК УССР.

72

менение наказания. Так, в ст. 213 УК РСФСР говорится о том, что нарушение указанных в ней правил влечет применение наказания, если это нарушение повлекло ги­бель людей или иные тяжкие последствия.

В бланкетных диспозициях не всегда содержится прямая ссылка на те правовые нормы или специальные правила, нарушение которых карается в уголовном по­рядке. Например, ст. 178 УК РСФСР, предусматриваю­щая заведомо незаконный арест или заведомо незакон­ное задержание, предполагает знание соответствующих процессуальных норм, нарушаемых при незаконном аре­сте или незаконном задержании.

В действующем советском уголовном законодательст­ве бланкетных диспозиций сравнительно немного. Их наличие объясняется стремлением законодателя избе­жать статей с громоздкими диспозициями, содержащими подробные перечяи тех или иных нарушений. Пользова­ние бланкетными диспозициями представляет известные трудности, связанные с необходимостью отыскивать зако­нодательный и иной нормативный материал, на который в бланкетной диспозиции делается ссылка. Этих трудно­стей не избежать, если принять во внимание невозмож­ность указывать в самой диспозиции те законодательные или нормативные акты, которые относятся к уголовному закону, предусматривающему ответственность за их нарушение. Следует учитывать, что содержание таких актов часто изменяется или они аннулируются, что должно было бы влечь в таких случаях частое изменение или даже отмену соответствующих уголовных законов. Поэтому трудно согласиться с проф. М. И. Ковалевым, который рекомендует, чтобы в бланкетных диспозициях совершенно точно указывалось, какие законодательные акты имеет в виду соответствующая статья, их наимено-нование и источники опубликования1.

Однако чтобы облегчить применение уголовных зако­нов с бланкетными диспозициями, целесообразно поме­щать в постатейных материалах кодексов хотя бы важ­нейшие извлечения из соответствующих законодательных источников, на которые имеются ссылки в бланкетных статьях. Еще лучше было бы подготовить специальный сборник или несколько самостоятельных   изданий, в ко-

1 «О технике уголовного законодательства» («Правоведение» 1962 г. № 3, стр. 144),

73

торых были бы собраны все или во всяком случае наи­более важные нормативные акты, относящиеся к уголов­ным законам с бланкетными диспозициями1.

Необходимо указать еще на один вид диспозиций, который встречается в действующих уголовных кодек­сах,— на смешанную диспозицию.

Некоторые диспозиции содержат элементы различ­ных диспозиций и поэтому не могут быть отнесены к одному какому-либо виду диспозиции. Например, диспо­зиция п. «а» ст. 259 УК РСФСР, предусматривающей «разглашение сведений военного характера, составляю­щих государственную тайну, при отсутствии признаков измены Родине» является смешанной. Она содержит элементы трех видов диспозиций: описательной («раз­глашение сведений военного характера»), бланкетной («составляющих государственную тайну») и ссылочной («при отсутствии признаков измены Родине»).

Смешанная диспозиция в результате ее уточнения приобретает в конечном счете характер описательной. То же самое происходит и при уточнении бланкетной и ссылочной диспозиций. Это дает основание прийти к вы­воду, что конструирование в советском уголовном зако­нодательстве диспозиций осуществляется в общем и це­лом в соответствии с принципом точной обрисовки со­ставов преступлений и в соответствии с требованиями социалистической законности. Это, однако, не исклю­чает необходимости дальнейшего улучшения конструк­ции диспозиций уголовных законов с тем, чтобы достиг­нуть еще большей ясности и четкости законодательных определений составов преступлений.

В Особенной части уголовных кодексов есть такие статьи, которые своим содержанием и формой отлича­ются от всех других статей. К их числу следует отнести прежде всего ст. ст. 73 и 101 УК РСФСР. В ст. 73 гово­рится о том, что в  силу   международной   солидарности

1 Предложение об издании такого рода сборника по действую­щему в настоящее время законодательству об отделении церкви от государства и школы от церкви, необходимого в связи с примене­нием бланкетной ст. 142 УК РСФСР, содержится в статье Г. 3. Анашкина «О свободе совести и соблюдении законодательства о религиозных культах» («Советское государство и право» 1965 г. № 1, стр. 41). Такого рода сборники следовало бы издать и по дру­гим отраслям законодательства, имеющего отношение к другим бланкетным статьям уголовных кодексов.

74

трудящихся особо опасные государственные преступле­ния, совершенные против другого государства трудящих­ся, наказываются соответственно по ст. ст. 64—72 этого кодекса. В ст. 101 аналогичным образом сформулирован принцип ответственности за преступления против госу­дарственной или общественной собственности других социалистических государств, совершенные в отношении имущества, находящегося на территории РСФСР.

Эти статьи, в которых наглядно выражается принцип пролетарского интернационализма, могут рассматри­ваться как такие уголовноправовые нормы, которые раз­вивают территориальный принцип действия советских уголовных законов в пространстве.

К подобным нормам можно отнести и ч. 2 ст. 83 УК РСФСР, в которой разъясняется, что действие этой статьи не распространяется на случаи прибытия в СССР иностранных граждан без установленного паспорта или разрешения для использования права убежища, предо­ставленного Конституцией СССР. К нормам Особенной части, разрешающим вопросы действия уголовных зако­нов в пространстве, относится также ст. 236 УК РСФСР о пределах действия гл. 11 УК РСФСР о преступлениях, составляющих пережитки местных обычаев.

Указанные статьи имеют ограниченный масштаб при­менения, так как связаны только с определенными кате­гориями или видами преступлений, в связи с чем поме­щаются не в Общей, а в Особенной части уголовных кодексов1.

В Особенной части уголовных кодексов имеются статьи, в которых разрешаются некоторые специальные вопросы освобождения от уголовной ответственности. Так, в п. «б» ст. 64 УК РСФСР разъясняется, что не под­лежит уголовной ответственности гражданин СССР, завербованный иностранной разведкой для проведения враждебной деятельности против СССР, если он во ис­полнение полученного преступного задания никаких действий не совершил и добровольно заявил органам власти о своей связи с иностранной разведкой.

1 Поэтому никак нельзя согласиться с В. Г. Смирновым, кото­рый относит ст. 236, а также п. «б» ст. 64 и ст. ст. 89, 144 и 170 УК РСФСР к статьям Общей части («Функции советского уголовного права», стр. 39),

75

I

Такого же рода разъяснение содержится в примеча­нии к ст. 174 УК РСФСР об освобождении от ответст­венности лица, давшего взятку, при условии, если в отно­шении его имело место вымогательство или если это лицо после дачи взятки добровольно заявило о случив­шемся. Ввиду нормативного характера этого примечания было бы целесообразно изложить его в виде самостоя­тельной статьи либо в виде отдельной части статья, пре­дусматривающей ответственность за дачу взятки.

Стремлением к четкому конструированию диспозиций уголовных законов и точному определению границ уголовной ответственности советское уголовное законодательство существенно отличается от буржуазного, в котором не только содержание, но и сама форма закона в некоторых случаях служит средством достижения его ре­акционных целей. Для буржуазного уголовного законодательства характерно конструирование в ряде случаев диспозиций уголовных законов в такой широкой и неопределенной форме, которая значи­тельно расширяет границы судейского усмотрения. Еще Ф. Энгельс указывал, что буржуазные партии порядка «превращают весь уго­ловный кодекс в каучук...» и что это является доказательством их бессилия1.

Принцип «nullum crimen, nulla poena sine lege», имеющий более чем 200-летнюю давность, хотя формально признается в буржуаз­ном уголовном законодательстве, на практике нередко нарушается различным образом. Немалую роль в этом играет законодательная техника2.

В Швейцарском уголовном кодексе 1Э37 года, который рассмат­ривается буржуазными криминалистами как образец современного буржуазного уголовного законодательства, диспозиции многих ста­тей содержат весьма широкую обрисовку ряда составов преступле­ний. Например, ст. 286 предусматривает в самой общей форме «вос­препятствование представителю власти или вообще должностному лицу в выполнении ими их служебных обязанностей». Нетрудно за­метить, что под действие этой статьи, совершенно не конкретизирую­щей понятие «воспрепятствования», легко может быть подведена даже невинная критика действий должностного лица, которая всегда может быть истолкована как «воспрепятствование» должностному лицу в выполнении им служебных обязанностей.

Советское уголовное законодательство избегает подобных неоп­ределенных и широких формулировок составов преступлений в дис­позициях уголовных законов, в чем можно убедиться, сравнив меж­ду собой уголовные законы по сходным составам преступлений. Так, уголовные кодексы союзных республик вообще не предусмат­ривают  состава воспрепятствования   должностному лицу в  выпол-

1          К.   Маркс   и   Ф.   Энгельс,   Соч., т. 22, стр. 547.

2          Подробный анализ различных форм отступления от принципа

«nullum crimen, nulla poena sine   lege» в современном   буржуазном

уголовном праве и судебной практике см. в книге П.  И. Гришаева

«Уголовноправовые  теории  и уголовное законодательство буржуаз­

ных государств», М., 1959.

75

нении им служебных обязанностей. Статья 191 УК РСФСР преду­сматривает Состав сопротивления представителю власти при исполнении им возложенных на него законом обязанностей или сопротивление представителю общественности, выполняющему обя­занности по охране общественного порядка, либо принуждение их к выполнению явно незаконных действий, совершенных с наси­лием или угрозой применения насилия. В отличие от ст. 286 Швейцарского УК преступлением согласно ст. 191 УК РСФСР признается совершенно конкретная и наиболее активная форма воспрепятствования представителю власти в исполнении им служебных обязанностей. При этом сопротивление представителю власти или представителю общественности либо принуждение их к выполнению явно незаконных действий карается в уголовном по­рядке лишь в том случае, когда такие действия совершены с наси­лием. Действие указанной статьи, кроме того, ограничено и в том отношении, что она признает преступными описанные в ней дейст­вия лишь в том случае, если они совершены в отношении не любого должностного лица, а только в отношении таких должностных лиц, которые наделены функциями представителей власти, и тех пред­ставителей общественности, которые выполняют обязанности по охране общественного порядка. Состав этого преступления в ранее действовавших уголовных кодексах был обрисован шире и допускал уголовную ответственность также за оказание сопротивления пред­ставителям власти, даже если оно не сопровождалось насилием. Новое уголовное законодательство пошло по пути сужения рамок этого состава и большей его конкретизации.

Вопрос о конструировании диспозиций в буржуазном уголовном законодательстве приобретает политический характер. Вокруг этого вопроса среди буржуазных криминалистов уже давно ведется острая дискуссия. Еще в конце прошлого столетия многие буржуазные уче­ные указывали на тенденцию буржуазных законодателей конструи­ровать диспозиции уголовных законов в самых широких рамках, обеспечивающих судьям большую свободу в применении уголовных законов1.

Незадолго до начала второй мировой войны среди криминали­стов западноевропейских стран значительно усилился интерес к проблеме принципа «nullum crimen, nulla poena sine lege» и анало­гии в связи с попытками реакционных кругов этих стран практиче­ски ликвидировать указанный принцип. Весьма симптоматичным в этом отношении явился IV конгресс Международной ассоциации уго­ловного права, происходивший в Париже в 1937 году. На этом кон­грессе определились по крайней мере три течения: одно — требовав­шее полного упразднения принципа «nullum crimen, nulla poena sine lege», другое — промежуточное, рекомендовавшее компромиссные решения, клонящиеся к сохранению этого принципа с некоторыми ограничениями, и третье — настаивавшее на сохранении названного принципа в полной неприкосновенности. Конгресс значительным большинством своих участников, среди которых преобладали пред­ставители Франции,  высказался   за   сохранение   принципа   «nullum

1 См., например, Е. ErHch, LucKen im Recht, 1888, S. 76; К. HI а в р о в, Доклад на пятом съезде русской группы междуна­родного союза криминалистов, СПб., 1904, сгр. 71.

Г,

*

crimen, nulla poena sine lege», отвергнув аналогию. Против аналогии высказался также Международный съезд сравнительного правоведе­ния, состоявшийся в августе того же года в Гааге1.

Тем не менее отдельные участники этих конгрессов выдвигали предложения, наносящие урон принципу «nullum crimen, nulla poena sine lege». Эта группа, взгляды которой представляли такие уче­ные, как Е. Флориано (Франция), Колаяни (Италия) и другие, фактически ведя наступление на упомянутый принцип, не решались открыто отрицать его и рекомендовали .пересмотреть уголовные ко­дексы с тем, чтобы придать формулам Общей части больше «эла­стичности и пластичности», лучше отвечающей «уголовной реально­сти», а также «придать законодательным текстам структуру, позво­ляющую приспособляться к многообразным формам, которые могут принимать" некоторые преступные действия»2. Известный француз­ский криминалист Донадье де Вабр рекомендовал, чтобы диспози­ции уголовных законов излагались «в достаточно общих выраже­ниях для того, чтобы облегчить приспособление судопроизводства к социальным потребностям»3.

Несмотря на отрицательное в целом отношение к попыткам, клонившимся к ущемлению принципа легальности, IV конгресс Международной ассоциации уголовного права принял тезис Донадье де Вабра о желательности изложения диспозиций уголовных зако­нов, определяющих правонарушение, «в достаточно общих выраже­ниях», тем самым сделав уступку противникам неприкосновенности принципа «nullum crimen, nulla poena sine lege». Это компромиссное решение не удовлетворило сторонников ликвидации данного прин­ципа, которые выступали с заявлениями, свидетельствовавшими о том, что атаки на принцип «nullum crimen, nulla poena sine lege» могут быть повторены и в дальнейшем с усиливающейся настойчи­востью4. Все последующее развитие уголовного законодательства и судебная практика применения уголовных законов подтвердили справедливость такого предположения.

В последнее время ряд буржуазных криминалистов выступают против конкретности законодательных определений составов пре­ступлений в защиту конструкции неопределенной нормы. Наступле­ние против принципа «nullum crimen, .nulla poena sine lege» ведется под флагом борьбы с «казуистичностью» этих определений. В связи с этим заслуживает внимания проведенный в 1962 году в Сток­гольме международный семинар, посвященный проблемам судебных и иных средств правовой защиты.

На этом семинаре выдвигалась конструкция так называемых законов-остовов вместо законов, содержащих конкретные опреде­ления предусматриваемых ими составов цреступлений.

Это «последнее слово» буржуазной науки уголовного права в области законодательной техники, как и конструирование «эластич­ных и пластичных» законодательных определений составов преступ­лений, призвано всемерно расширить возможности свободного обра­щения с уголовным законом в буржуазном государстве.

1          См. информацию об этом съезде в «Информационном бюлле­

тене» ВИЮН за 1937 год № 6, стр. 29—30.

2          «Revue Internationale de droit    penal», 1937, № 1—4, p. 244.

3          «Revue internationale de droit    penal», 1938, № 1, p. 34.

4          I b i d,   '■   •      V

8. Важную роль в уголовном законе играет его санкция. Она является тем элементом видовой статьи, который указывает вид и размер наказания. В санкции уголовного закона выражается государственная оценка характера и степени общественной опасности преступ­ления, за которое она применяется. Санкция, таким обра­зом, выступает в качестве критерия оценки обществен­ной опасности преступления, к которому она относится. Такое значение санкция сохраняет и тогда, когда она не применяется и уголовная ответственность в конкрет­ном случае заменяется мерами общественного воздей­ствия.

Санкция определяет форму и меру возможного при­нуждения, применяемого государством, и устанавливает пределы, в каких это принуждение может осуществлять­ся. Поэтому наличие конкретной санкции в уголовном законе является гарантией применения наказания в пре­делах закона и в строгом соответствии с требованиями социалистической законности.

Санкция — неотъемлемый элемент видовой статьи. Связь между санкцией и диспозицией уголовного закона отражает ту зависимость, которая существует между наказанием и преступлением.

В последнее время эта связь поставлена некоторыми учеными под сомнение. Отрицание ее основывается на том, что в ныне действующем уголовном законодатель­стве значительно увеличился удельный вес института освобождения от уголовной ответственности как сред­ства воспитательного воздействия на правонарушите­лей1.

Правильность такой постановки вопроса вызывает сомнение. Вопрос о связи между наказанием и преступ­лением, разумеется, необходимо решать -с учетом того, что в условиях общества, строящего коммунизм, сфера

1 Б. С. У т е в с к и й, Черты нового в советском уголовном праве («Социалистическая законность» 1961 г. № 5, стр. 23); его же, Некоторые вопросы дальнейшего развития теории уголовного права («Советское государство и право» 1963 г. № 6, стр. 42); Г. Б. Виттенберг, Некоторые вопросы науки уголовного пра­ва и совершенствования законодательства в связи с возможностью замены уголовной ответственности мерами общественного воздейст­вия (научная конференция «Проблемы советского уголовного права в период развернутого строительства коммунизма». Теаисы докла­дов, Л., 1963, стр. 26).

79

I

государственного принуждения уменьшается. Поэтому и сфера применения правовых санкций суживается. Это объясняется, как правильно пишет проф. П. Е. Недбай-ло, во-первых, добровольностью в абсолютном большин­стве случаев исполнения правовых норм; во-вторых, широким применением Советским государством органи­зационных и воспитательных мер, обеспечивающих точ­ное и неуклонное соблюдение правовых норм, преду­преждение правонарушений1. Верно и то, что наряду с наказанием значительную роль в борьбе с преступле­ниями начинают играть различные формы общественного воздействия, как, например, передача виновного в това­рищеский суд или на поруки общественной организации или коллектива трудящихся. Не является обязательным применение уголовного наказания к лицам, совершив­шим в возрасте до 18 лет преступление, не представ­ляющее большой общественной опасности. Из всего это­го, однако, не следует, что наказание уже в настоящее время утрачивает значение меры воздействия, связанной с преступлением. Освобождение от наказания является не обязанностью органов правосудия, применяющих уголовный закон, а их правом, которым они должны пользоваться целесообразно и не переходя границ закон­ности.

Необходимо учитывать, что совершение любого пре­ступления в принципе влечет применение уголовного наказания, и закон об этом предупреждает каждого, кто может совершить предусмотренное этим законом пре­ступление. Именно поэтому каждый уголовный закон, устанавливающий ответственность за то или иное пре­ступление, имеет соответствующую санкцию. Однако ее применение не во всех случаях является чем-то непре­ложным. Советское уголовное законодательство преду­сматривает те случаи, когда применение уголовного на­казания может быть признано нецелесообразным и ви­новный может быть освобожден от уголовной ответст­венности с применением мер общественного воздействия (ст. ст. 10, 50, 51, 52 УК РСФСР) или без применения каких-либо мер, заменяющих наказание (ст. ст. 48, 49, 50 УК РСФСР; п. 4 ст. 5 УПК РСФСР). Институт осво-

1 П. Е. Недбайло,   Применение    советских правовых  норм, стр. 58—59.

80

бождения от уголовной ответственности и от применения наказания нисколько не уменьшает роли наказания как одного из средств предупреждения преступлений, поэто­му санкция уголовного закона полностью сохраняет свое предупредительное значение.

Многие советские криминалисты и криминалисты других социалистических стран рассматривают наказа­ние как неотъемлемый признак преступления1. Этот взгляд иногда обосновывается тем, что без признака уголовной наказуемости «преступление оказывается ли­шенным специфических черт и особенностей»2.

Преступление — наказуемое деяние, но наказуемость не является ни признаком, ни свойством преступления. Признание наказуемости признаком преступления озна­чало бы, что общественная опасность недостаточным образом раскрывает материальную сущность преступле­ния. Если под признаком вообще понимать нечто такое, что присуще самому предмету, характеризуемому этим признаком, то за наказуемостью никак нельзя признать такой роли. Наказуемость не раскрывает содержания преступления. Ома лишь характеризует степень его об­щественной опасности. Наказуемость существует наряду с преступлением, а не в нем. Это отношение между на­казанием и преступлением выражается в санкции уго­ловного закона, которая связана с диспозицией, но яв­ляется самостоятельным элементом уголовноправовой нормы.

В юридической литературе было высказано мнение, что юридическая ответственность представляет собой не что иное, как реализацию правовых санкций и что пос-

1          А.   А.   П и о н т к о в с к и й,   Учение о преступлении по  совет­

скому   уголовному   праву, М.,   1961, стр. 29; А. А.  Г ер цен зон,

Понятие  преступления    в   советском   уголовном   праве,  М.,   1955,

стр. 53;  К. К.  Вавилов, О наказуемости как признаке преступ­

ления    («Правоведение»   1964 г. № 1, стр.   164—166);   И. Ненов,

Преступление  и съехав  на преступлението   («Известия на правния

институт»,   кн.   1—2,   1955,   София,   стр. 174);   W. W о 11 е г,   Prawo

karne, Czpsc ogolna, I, Warszawa, 1947, S. 64. В буржуазной уголов­

ноправовой  литературе наказуемость чаще   всего   рассматривается

как формальный признак преступления, позволяющий отличать его

от гражданскоправового нарушения   (Р.   Мегk el,   Grundriss    des

Strafrechts, Allgemeiner Teil, Bonn, 1927,  S. 8), либо как юридиче­

ское последствие преступления   (W.   H a r d m u t,   Zurechnung   ein

Zentralproblem des   Strafrechts,   Hamburg, 1957, S. 1),

2          А.   А.   Герцензон, указ. работа, стр. 53.

6   Я. М.  Брайнин

81

1

ледние являются основой всех видов ответственности1. Такое понимание юридической ответственности, с одной стороны, отождествляет ответственность с правовой санкцией, а с другой, — преувеличивает роль последней-Санкция — это лишь средство, обеспечивающее реа­лизацию юридической ответственности. Реализация пра­вовой санкции означает лишь реализацию ответственно­сти, но не самую ответственность, которая представляет собой особый юридический институт. Правовая ответст­венность представляет собой прежде всего определенное отношение правонарушителя к органу государственной власти. Это отношение возникает в связи с правонаруше-нием. Сущность этого отношения следует искать не в санкции, которая лишь обеспечивает реализацию ответ­ственности, а в правоотношении. Ответственность возни­кает из нарушения предусмотренного правовой нормой должного поведения и представляет собой реализацию предусмотренной законом обязанности юридического или физического лица подлежать действию санкций соответ­ствующих правовых норм за свои противоправные дея­ния при наличии условий, указанных в законе, преду­сматривающем эти деяния как противоправные2.

1          О.   С.   Иоффе,   Ответственность по советскому гражданско­

му праву, Л.,  1955, стр. 9;   С.   С.    Алексеев,   О составе граж­

данского правонарушения   («Правоведение»  1958 г.  №  1, стр. 47);

О.   С.   Иоффе,   М. Д.  Шаргородский, Вопросы теории пра­

ва, стр. 314;   И.   Р е б а н е,   К постановке вопроса  об основаниях

правовой  ответственности   («Ученые  записки  Тартуского  универси­

тета», вып.  44, Таллин, 1956, стр.  159); О.  Э. Л е й с т, Санкции в

советском праве, М., 1962, стр. 91;   И.   С.   Самощенко,   К воп­

росу о причинности   в   области юридической   ответственности   (сб.

«Вопросы   общей  теории  советского   права»,   под  ред.   Н. С. Бра-

туся, М.,  1960, стр. 340, 346). Аналогичный   взгляд    этим   автором

высказан и в работе «Общая теория  советского права»  (М.,  1966,

стр. 415—416 и др.).

Согласно развиваемой И. С. Самощенко концепции уголовная ответственность возникает только с момента вынесения обвинитель­ного приговора.

2          Подробно этот взгляд на понятие  уголовной   ответственности

развит в нашей работе «Уголовная ответственность и ее  основание

в советском уголовном праве»   (М., 1963, стр. 24 и  ел.). Выступая

против   нашего    определения    ответственности   как   определенного

рода обязанности  подвергнуться за  противоправное поведение дей­

ствию  санкций правовой нормы, И. С. Самощенко сам приходит к

определению -содержания правовой  ответственности  «как юридиче­

ской обязанности .конкретных лиц претерпеть меры государственного

82

Поскольку юридическая ответственность возникает из правонарушения, то только в самом правонарушении, а не в чем-либо ином и тем более не в санкции следует искать ключ к решению вопроса об основании юридиче­ской ответственности. Взгляд на юридическую ответст­венность как.на определенного рода обязанность право­нарушителя дать ответ за свои противоправные действия подчеркивает воспитательное значение института ответ­ственности. При таком понимании ответственности на первый план выдвигается не ее формальная и принуди­тельная сторона, а ее внутренняя морально-этическая основа, выражающая невозможность для правонаруши­теля уклониться от выполнения этой обязанности. Отож­дествление же юридической ответственности с санкцией и ее реализацией выхолащивает эту основу в институте ответственности и сводит последнюю исключительно к принуждению.

В уголовном праве санкции играют особенно важ­ную роль. Они служат в первую очередь целям преду­преждения преступлений. Это обусловливает их специ­фическое содержание. Уголовные санкции являются тем средством, с помощью которого наказание осуществляет поставленные перед ним цели. Общие цели наказания, сформулированные в ст. 20 Основ уголовного законода­тельства, реализуются путем применения санкций уго­ловных законов в соответствии с характером и степенью общественной опасности тех видов преступлений, с кото­рыми связаны эти санкции. Поэтому санкции в дейст­вующем уголовном законодательстве конструируются в каждом отдельном случае с учетом целей исправления и перевоспитания осужденных, а также предупреждения совершения новых преступлений как осужденными, так и иными лицами. Качество санкций, их действенность во многом зависят от того, как в них учтены эти общие цели наказания и насколько они согласованы с задачами предупреждения и борьбы с теми или иными видами преступлений.

принуждения» («Общая теория советского права», стр. 425). Как это ни странно, но это определение фигурирует наряду с другими определениями правовой ответственности как «реализации правовых санкций», «государственного принуждения к исполнению требований права» и как «правового отношения», даваемыми автором в той же работе (стр. 417, 419, 424, 425).

6*         83

f

Определение в законодательстве вида и размера на­казания за те или иные преступления и создание строй­ной и внутренне согласованной системы санкций — одна из наиболее трудных задач. Поэтому при построении такой системы санкций в кодексе безусловно необходимо установить определенное соотношение между санкциями отдельных статей, исходя из сравнительной тяжести от­дельных прупп и видов преступлений1.

В действующем уголовном законодательстве по срав­нению с предшествовавшим с большей последователь­ностью проведен принцип индивидуализации наказания. Уголовные кодексы союзных республик не знают абсо­лютно-определенных санкций. Значительно более широ­кими стали пределы отдельных санкций.

Нам представляется, что как бы конкретно ни был описая в диспозиции состав преступления, многообразие конкретных проявлений преступной деятельности всегда будет ставить суд перед необходимостью выбирать та­кую конкретную меру наказания, которая в наибольшей мере будет соответствовать совершенному преступле­нию. Поэтому суд должен во всех случаях располагать самыми широкими возможностями индивидуализировать наказание.

Безусловно следует избегать такого конструирования санкций, при котором они совершенно не предоставляют суду возможности индивидуализировать наказание, даже в таких случаях, когда оно установлено за тяжкое пре­ступление. С этой точки зрения нельзя признать удач­ной санкцию ст. 1912 УК РСФСР, устанавливающей ответственность за посягательство на жизнь работника милиции или народного дружинника в связи с их слу­жебной ИЛ'И общественной деятельностью по охране об­щественного порядка. Эта санкция предусматривает возможность применения только одной меры наказания

1 М. И. Ко в а л ев, О технике уголовного законодательства («Правоведение» 1962 г. № 3, стр. 145).

С этой точки зрения, заслуживают внимания предложенные проф. М. И. Ковалевым приемы разработки системы санкций. М. И. Ковалев предлагает все предусмотренные Уголовным кодек­сом преступления разбить примерно на три основные группы: про­стые, тяжкие и совершенные при смягчающих обстоятельствах, а по каждой из этих групп установить максимально и минимально допу­стимые пределы санкций и в этих пределах конкретизировать санкции по отдельным преступлениям, исходя из их сравнительной опасности внутри каждой группы.

84

за это преступление, когда оно совершено при отягчаю­щих обстоятельствах. В этом случае санкция ст. 1912 выступает как абсолютно-определенная. Установление абсолютно-определенных санкций в уголовном законода­тельстве, разумеется, не может быть полностью исклю­чено1. Однако такие санкции должны иметь свое обосно­вание. В данном случае мы его не видим, потому что даже статьи о более тяжких преступлениях, чем пре­ступление, предусмотренное ст. 1912 УК РСФСР, не содержат абсолютно-определенных санкций. Примером может служить санкция ст. 64 УК РСФСР, карающей за измену родине. Смертная казнь в этих санкциях пре­дусмотрена лишь в качестве альтернативной меры нака­зания.

Неудачна санкция ст. 1912 УК РСФСР и в том отно­шении, что она включает в себя элементы диспозиции этой статьи. Указание об отягчающих обстоятельствах составляет элемент диспозиции, а не санкции. Санкция ст. 1912 УК РСФСР в указанном отношении представ­ляет собой отступление от принятого в действующем уголовном законодательстве принципа четкой дифферен­циации оснований уголовной ответственности, требующе­го, чтобы в законе была ясно проведена граница между основным составом данного вида преступления и соста­вами со смягчающими и отягчающими обстоятельствами того же вида преступления.

9. Более сложной является проблема единства санк­ций уголовных законов. Эта проблема возникает в связи с тем, что каждая союзная республика обладает значи­тельной самостоятельностью в определении как круга и составов уголовно наказуемых деяний, так и видов и размеров наказаний за эти деяния. При этом нельзя за­бывать, что отдельные расхождения между уголовными кодексами как по вопросу определения тех или иных составов преступлений, так и в отношении санкций, объясняемые чисто местными условиями, вполне законо­мерны.

Не могут вызывать возражений и такие расхождения в санкциях, которые не связаны с существенными раз­личиями в размерах наказания. Так, например, уголов-

1 Установление абсолютно-определенных санкций, по нашему мнению, возможно главным образом в отношении наказаний, не связанных с лишением свободы.

85

I

ные кодексы всех республик, предусматривающие ответ­ственность за кражу государственного или общественно­го имущества,-совершенную особо опасным рецидиви­стом или в крупных размерах, наказывают за это преступление лишением свободы на срок от пяти до пят­надцати лет с конфискацией имущества или без таковой. Уголовный кодекс УССР (ч. 3 ст. 81) в отличие от всех остальных кодексов наряду с указанными мерами преду­сматривает также возможность применения в качестве факультативной дополнительной меры наказания высыл­ки на срок до пяти лет. Такое расхождение в санкциях не имеет какого-либо существенного значения тем более, что высылка в данном случае является такой дополни­тельной мерой наказания, которая усиливает превентив­ное действие наказания в отношении преступников, представляющих особую опасность.

Однако в уголовных кодексах союзных республик имеются расхождения в санкциях по таким преступле­ниям, которые представляют одинаковую опасность на всем пространстве СССР. Такие расхождения представ­ляются нежелательными, так как борьба с подобными преступлениями должна вестись на основе единых прин­ципов судебной политики.

В качестве иллюстрации мы ограничимся сравнением санкций только по некоторым видам преступлений про­тив жизни, здоровья, свободы и достоинства личности. Так, умышленное убийство без отягчающих обстоятельств по Уголовным кодексам РСФСР, Белорусской, Латвий­ской и Эстонской союзных республик наказывается лишением свободы на срок от трех до десяти лет, а по Уголовным кодексам Узбекской, Армянской, Казахской и Азербайджанской союзных республик — от пяти до десяти лет. По Уголовному кодексу Литовской ССР наказание за это преступление устанавливается в преде­лах от трех до двенадцати лет, а по Уголовным кодек­сам Грузинской, Киргизской, Таджикской и Туркменской союзных республик в пределах от пяти до двенадцати лет. Уголовный кодекс УССР предусматривает за это преступление лишение свободы на срок от семи до пят­надцати лет. Такие различия в установлении низшего и высшего пределов наказания за преступление, представ­ляющее одинаковую опасность во всех союзных респуб­ликах, ничем не оправданы. Эти расхождения тем более

83

непонятны, что санкции статей уголовных кодексов всех союзных республик, устанавливающих наказуемость за умышленное убийство с отягчающими обстоятельствами, почти ничем не различаются между собой или, во вся­ком случае, имеют незначительные различия в части дополнительных мер наказания.

Если сравнить санкции за умышленное убийство без отягчающих обстоятельств с санкциями за умышленное убийство с отягчающими обстоятельствами, то можно заметить, что в некоторых кодексах, например в Уго­ловных кодексах УССР, Грузинской, Литовской, Мол­давской, Киргизской и Туркменской союзных республик, высшие пределы этих санкций в части лишения свободы сближаются между собой. Следует при этом учитывать, что предусмотренная за умышленное убийство с отяг­чающими обстоятельствами смертная казнь применяется в исключительных случаях и, таким образом, различие в размерах наказания за оба вида убийства нивели­руется.

Точно так же сближаются между собой санкции ста­тей ряда кодексов, устанавливающих ответственность за умышленное тяжкое телесное повреждение, повлекшее смерть потерпевшего, и умышленное убийство без отяг­чающих обстоятельств. Например, Уголовные кодексы РСФСР, БССР, Латвийской и Эстонской союзных рес­публик предусматривают за умышленное убийство без отягчающих обстоятельств лишение свободы на срок от трех до десяти лет. Уголовные кодексы Узбекской, Ка­захской, Грузинской, Молдавской, Туркменской и Эстон­ской союзных республик устанавливают точно такое же наказание за тяжкое телесное повреждение, повлекшее смерть потерпевшего. В данном случае даже одни и те же кодексы, например латвийский и эстонский, устанав­ливают одинаковое наказание за преступления, имеющие различное содержание и различную степень обществен­ной опасности. Еще более разительно то, что по Уголов­ному кодексу РСФСР за умышленное тяжкое телесное повреждение, повлекшее смерть потерпевшего, преду­сматривается лишение свободы на срок от пяти до две­надцати лет, в то время как за умышленное убийство без отягчающих обстоятельств — лишение свободы от трех до десяти лет, т. е. убийство преследуется менее строго, чем умышленное тяжкое телесное повреждение.

87

f

На определение размеров наказания в санкциях должна оказывать влияние в первую очередь оценка сравнительной степени общественной опасности различ­ных видов преступлений. Продуманная оценка степени общественной опаоности тех или иных видов преступле­ний должна исключать всякую случайность в определе­нии размеров наказаний за эти преступления и, следова­тельно, в конструировании соответствующих санкций. Однако это требование не всегда соблюдается. Довольно трудно объяснить такое, например, положение, когда за систематическое нанесение побоев или совершение иных насильственных действий, носящих характер истязания, ч. 2 ст. 117 УК Литовской ССР устанавливает в санкции лишение свободы на срок до одного года, в то вре­мя как уголовные кодексы других союзных республик устанавливают за это преступление лишение свободы сроком до трех и более лет, что безусловно боль­ше соответствует опасности этого преступления. Не вы­зывает никаких сомнений то, что истязание — более опасное преступление, чем неосторожное телесное по­вреждение. Тем не менее ст. 115 УК Литовской ССР допускает возможность применения за это преступление лишения свободы на срок до двух лет.

Различия в уровнях санкций за один и тот же вид преступления возникают также в связи с установлением в некоторых кодексах более дифференцированной ответ­ственности за отдельные виды преступлений, чем в дру­гих кодексах. Например, Уголовные кодексы Белоруссии, Литвы, Молдавии, Киргизии и Таджикистана различают два вида неосторожного убийства: без отягчающих об­стоятельств и с отягчающими обстоятельствами (неосто­рожное убийство двух или более лиц, неосторожное убийство, явившееся результатом сознательного несо­блюдения правил предосторожности).

В уголовных кодексах тех союзных республик (на­пример, РСФСР или УССР), где ответственность за неосторожное убийство не дифференцирована по видам этого преступления, оно наказывается лишением свободы сроком до трех лет или исправительными работами до одного года.

Поскольку эти кодексы не выделяют неосторожное убийство при отягчающих обстоятельствах, то наказание за такие виды неосторожного   убийства   может   назна-

88

чаться только в пределах не свыше трех лет лишения свободы либо исправительных работ до одного года. Кодексы же, которые устанавливают дифференцирован­ную ответственность за неосторожное убийство, преду­сматривают за такие виды неосторожного убийства лишение свободы до пяти лет. Такое же положение мож­но отметить и в отношении ответственности за клевету и некоторые другие виды преступлений.

Наличие указанных недостатков, выражающихся главным образом в отсутствии достаточной согласован­ности между отдельными санкциями как внутри кодек­сов, так и между санкциями отдельных кодексов, выдви­гает задачу их дальнейшего улучшения и устранения противоречий между ними. Эта задача может быть ре­шена лишь в плане дальнейшего совершенствования уго­ловного законодательства. Следует, однако, помнить, что Закон Верховного Совета СССР от 11 февраля 1957 г., отнесший к компетенции союзных республик издание уголовных кодексов, предоставил им широкие возмож­ности для правотворчества. Из этого следует, что и устранение в уголовных кодексах тех или иных недостат­ков относится в первую очередь к законодательной ком­петенции союзных республик, за исключением лишь тех норм, которые внесены в уголовные кодексы на основа­нии общесоюзного уголовного законодательства.

Однако проблема совершенствования Санкций не мо­жет решаться сама по себе, т. е. как чисто техническая проблема, так как содержание санкций определяется характером и степенью общественной опасности тех преступлений, за которые ояи установлены. Вносить ка­кие-либо изменения в санкции, улучшать их можно толь­ко на основе глубокого изучения опыта применения уголовных законов. Такое изучение предполагает выяс­нение, с одной стороны, того, в какой мере диспозиции уголовных законов соответствуют конкретным формам проявления преступности, и, с другой стороны, насколько санкции тех или иных уголовных законов отвечают за­дачам борьбы с теми или иными видами преступлений. .Такое изучение, которое должно проводиться силами многих ученых и практиков, может подсказать правиль­ное решение этого вопроса и помочь выработать необхо­димые предложения по совершенствованию тех уголов­ных законов, которые в этом нуждаются.