Глава 1. К НОВОЙ МЕЖДУНАРОДНОЙ СТРУКТУРЕ

Острота переживаемого Россией момента в мирополитическом смысле связана во многом с неблагоприятным сочетанием ее собственного мучительного движения к новому международному статусу, с одной стороны, и незавершенностью структурной перестройки глобальной системы, с другой. Хотя повсеместно ведутся разговоры о распаде старой биполярной структуры мира и о возвращении эры многополярности, в мире фактически продолжает существовать некая военно-политическая "полутораполярность". Более того, мировая система в целом продолжает оставаться относительно стабильной в той мере, в какой эти структурные "ялтинско-потсдамские пережитки" в действительности еще не стали только эпизодом из прошлого.

Вместе с тем, самореформироваиие глобальной структуры происходит, и драматизм его в том, что, вероятно, никогда еще со времени закладки Версальского порядка 1919 г. участие в нем России не было в такой мере пассивным, как сегодня. Отличие лишь в том, что тогда от активной роли Россию отстранили союзники, "наказывавшие" ее за сепаратный мир с Германией, а сегодня она скорее сама в силу многих причин запаздывает с формулированием своего внешнеполитического "я" и вытекающих из его определения долгосрочных целей.

Между тем ситуация, в которой приходится во многих смыслах дебютировать дипломатии РОССИИ в своей новой и недоосвоенной роли, отличается повышенной сложностью. Множественная региональная нестабильность, впервые за многие десятилетия непосредственно угрожающая российской территории; с трудом преодолеваемый глобальный экономический спад; рост малопредсказуемых вызовов со стороны стремительно меняющих свою конфигурацию геополитических натяжений от Бретани до Хоккайдо - все это создает общую атмосферу переменчивости, неуверенности, беспокойства и повсеместно завышенных ожиданий, оттеняет ощущение непрочности международного порядка, в самом деле давшего с самоустранением Советского Союза глубокую трещину по самому основанию фундамента.

1. Кризис миросистемного регулирования

Позиция СССР в отношении подавления американскими вооруженными силами, действовавшими по санкции ООН, иракской агрессии против Кувейта в начале 1991 г. была своего рода апробацией нового советско-американского взаимопонимания их теперь уже "асимметричного" соучастия в управлении миром, которое было главным итогом дипломатии перестройки 1985-1991 годов. Отводившаяся в нем Советскому Союзу роль, очевидно, сильно отличалась от положения СССР доперестроечных времен. Но Советский Союз сохранял роль ключевого партнера США, без которого мировое управление казалось невозможным. Советско-американское взаимодействие по-прежнему сохраняло свою преобладающую роль. Однако заработать этой модели было не дано. С исчезновением СССР авторитарное двудержавное управление миром на основе "ревизии ялтинско-потсдамского порядка" рухнуло. Но прочнее от этого международная стабильность не стала. Напротив, мировая система стала быстро сползать к дерегулированию.

Не то, чтобы в международных отношениях воцарился хаос. Упорно отстаивает свою умиротворающую функцию ООН. На параллельных с ней курсах выступают ЕЭС, СБСЕ и даже НАТО. Продолжаются встречи "группы семи". Дерегулирование проявляется не на институционном, а скорее на событийном уровне. Прежняя стабильность, которая, конечно, тоже была относительной, опиралась на два компонента: испытанные механизмы быстрого реагирования сверхдержав на угрозы ее нарушения (1) и их готовность соизмерять свои шаги с возможными реакциями предполагаемого противника, равно как и собственной способностью их нейтрализовать (2).

Теперь второй компонент стал "вымываться". Региональные вызовы умножились и приобрели непривычные формы, а институты сдерживания остались старыми, все менее соответствующими реальности. Их эффективность оспорена практически везде - от Балкан до среднеазиатских районов бывшего СССР. Имеющиеся механизмы контроля, как и раньше, рассчитаны на предупреждение глобальных угроз. Для ограниченных конфликтов, составляющих главное зло международной системы, они слишком громоздки и неразворотливы. Политическая и техническая практика их запуска не отработана.

Сложилась не укладывающаяся в рамки позитивных оценок практика, при которой фактически источником регулирующих импульсов стала "семерка"; заранее согласованные ею решения приобретают форму установлений ООН; а ключевую роль в их реализации играют усилия отдельных стран, полунезависимо определяющих состав и масштабы своего участия в "по случаю" формируемых коалициях. Ситуация объяснима в той мере, как два, условно говоря, "послеялтинских" года убеждают в невозможности регулировать конфликты без эффективных силовых воздействий. Дипломатия в новых условиях играет важную роль, но военный компонент уже не кажется оттесненным на второй план, как это было в недавнюю пору преодоления переговорными методами стратегических дисгармоний советских и американских устремлений 1985-1991 годов.

В самом деле, с окончанием войны во Вьетнаме (1973 г.) можно было наблюдать постепенное сокращение масштабности применения военной силы в конфликтных ситуациях. Единственное отклонение от этой тенденции представил собой афганский конфликт, когда вмешательство СССР подверглось чрезвычайно резкому осуждению мирового сообщества именно потому что это вмешательство поставило под угрозу мировую стабильность - положение, хотя и не закрепленное формально, но тем не менее представлявшее собой значительную ценность для подавляющего большинства участников международных отношений. Не случайно впоследствии руководство СССР отказалось от силового вмешательства в Польше, теоретически вполне "легитимного" с точки зрения классической политики эпохи конфронтации.

Практически безусловный политический приоритет задачи предотвращения глобального ядерного конфликта в условиях взаимного гарантированного уничтожения заставлял при ведении активной внешней политики обращаться к применению невоенных инструментов. В условиях конфронтационной стабильности укреплялась тенденция к растущей экономизации международных отношений, то есть к возрастанию значимости экономических вопросов в отношениях государств, к усилению предпосылок интеграции национальных экономик в рамках мирового хозяйства, к повышению роли экономических рычагов как политического инструментария в международной политике, в том числе и в сфере безопасности.

Стратегически экономическая мощь является более удобным инструментом внешней политики, чем многие ее "традиционные" инструменты, в частности, военная сила. Прежде всего потому, что применение экономической мощи государства не столь опасно и не связно со столь значительными издержками. Ее легче применять "дозированно", даже проявление самого жесткого экономического давления воспринимается страной, в отношении которой это давление применено, менее болезненно, чем попытки военно-политического воздействия.

Произошло накопление опыта их использования, совершенствование экономического инструментария, применяемого во внешнеполитической сфере: роль международных экономических организаций не только повысилась, но и вышла за пределы международных экономических отношении в узком смысле (например достаточно широко вошли в практику увязки решений МВФ и МБРР о предоставлении кредитов и помощи с требованиями по целому кругу вопросов внутренней и, хотя бы косвенно - внешней политики государств, направляющих запросы в эти организации; ОПЕК и другие объединения производителей сырья решают вопросы экономические по своей природе, которые, однако, имеют выдающееся политическое значение); возникли и укрепились экономические "секции" международных организаций, не создававшихся изначально с целью решения экономических вопросов (специализированные организации ООН и др.); расширилась повестка дня, тематика международных переговоров по экономическим вопросам (от международной торговли до более общих вопросов ориентации социально-экономического развития государств и групп государств, проблем мирового экономического порядка, вопросов охраны окружающей среды и т.д.).

Выдающееся значение приобрела стратегия увязок экономических и политических вопросов, использования экономических санкций и стимулов. СССР, а теперь уже и Россия имели возможность в достаточной мере ознакомиться с практикой торговли продовольствием, с практикой экспортного контроля над технологией. Выше уже упоминалась ОПЕК. Еще одним примером могут послужить американо-японские переговоры о "добровольных" экспортных ограничениях, в рамках которых непосредственно увязываются вопросы двусторонней торговли и обязательств в области безопасности. Проблемы торговых пошлин между США и ЕЭС также ставятся в более глобальном контексте политической судьбы союза западных государств.

Устранение непосредственной угрозы глобального ядерного конфликта, широко признанное сегодня не только экспертами, но и на политическом уровне, активно размывает условия прежней стабильности. Постепенно утрачивается непосредственная взаимосвязь ее региональных и глобальных аспектов. Вместе с тем на региональном уровне обостряются конфликты, которые в период конфронтации сдерживались условиями рамочной стабильности (национальные и этнические конфликты). Возникает новый класс конфликтов, неизвестный в условиях биполярности: внутренние конфликты, вызываемые острой социальной напряженностью в странах, находящихся в условиях трансформации социально-политических систем и уже выплескивающиеся в сферу межгосударственных отношений. (Как представляется, отчасти национальные и межэтнические конфликты в странах СНГ и Восточной Европы можно было бы отнести к этой категории). С трансформацией общественных систем, в ходе которой неизбежно временное ослабление государственных структур, дестабилизация в сфере правопорядка связано и обострение проблем терроризма, торговли наркотиками, нелегальной торговли оружием в таких ранее "устойчивых" регионах мира, как территория бывшего СССР, его бывших восточноевропейских союзников. После распада Союза, в этих вопросах "интеграция" Востока в международное сообщество произошла гораздо быстрее, чем хотелось бы, значительно увеличив масштабы угрозы международной безопасности, обусловленной этими факторами.

Стратегическое значение именно экономических рычагов при стабилизации таких "новых" зон конфликтов широко признается мировым сообществом. Лидеры государств бывшего восточного блока, включая руководство СССР и нынешних руководителей России и других стран СНГ неустанно выдвигают предложения по оказанию широкомасштабной экономической помощи своим нациям со стороны промышленно развитых государств, международных экономических организаций. Со стороны Запада идут поставки гуманитарной помощи, предоставление определенных кредитов, раздаются обещания масштабных программ помощи, способствующие преодолению локальных внутриполитических кризисов, смягчению их остроты, сохранению контроля над развитием ситуации в зонах открытых конфликтов.

Признавая стратегическое значение экономических или политико-экономических рычагов стабилизации "новых" зон конфликтов, необходимо, тем не менее, отметить, что сегодня уже достаточно ясно обозначились обстоятельства, ограничивающие их роль в качестве основного инструмента влияния.

Во-первых, очень велики масштабы отставания по уровню социально-экономического развития "новых" зон конфликтов от регионов, в которых высока степень экономизации межгосударственных отношений. Предположительные затраты на выравнивание социально-экономических условий, расходы на подключение к процессам экономической интеграции, финансово-промышленной кооперации настолько велики (о чем свидетельствует, в частности, опыт объединенной Германии), что перевод межгосударственных отношений в регионе бывшего восточного блока на модель с высоким удельным весом экономических факторов, характерную сегодня для промышленно-развитых стран Запада, в краткосрочной и среднесрочной перспективе маловероятен.

Во-вторых, слабость внутреннего потенциала новых регионов нестабильности, ограниченность объемов "свободных" ресурсов, имеющихся сегодня на мировом рынке капиталов (в том числе и в связи с циклическим спадом производства в ряде ведущих стран Запада), серьезно препятствуют развитию экономизации международных отношений вширь. Не оправдываются в полной мере прежние расчеты на прямое высвобождение средств в связи с прекращением гонки вооружений. Обнаружилось, что демилитаризация экономики и разоружение сами по себе требуют значительных инвестиций.

В-третьих, переход конфликтов в стадию вооруженных столкновений, независимо от первоисточника конфликта, резко суживает возможности эффективного использования экономических рычагов стабилизации положения. Нагорно-Карабахский конфликт, война в Югославии красноречиво подтверждают это положение, Разрушение экономики, разрыв внешнеэкономических связей, неизбежно сопровождающие боевые действия, разрушают каналы влияния. Кроме того, изменяются ценностные приоритеты конфликтующих сторон, проблемы экономического благосостояния отступают на второй план.

В-четвертых, ослабление увязки эскалации местных и региональных конфликтов с потенциальной угрозой глобального конфликта самым серьезным образом ослабило политическую волю руководств государств, непосредственно не вовлеченных в тот или иной конфликт, к мобилизации ресурсов своих наций на цели предотвращения и разрешения международных конфликтов. Особенно сильно это затрагивает как раз принятие решения об использовании экономических рычагов, поскольку в этих случаях наиболее явно проявляется противоположность внутриполитических и внешнеполитических обязательств государственных руководителей.

Три года после распада СССР - это и мало, и много. Мало - чтобы с уверенностью судить, окажется ли новый этап мирового развития возвращением к преимущественно политике-силовому регулированию - хотя бы и в существенно ином виде, чем оно сохранялось в 1955-1962 годах. Достаточно - чтобы констатировать явные признаки окончания эпохи регулирования экономического.

Экономика действительно успела стать действенным инструментом системного упорядочения. Но это свое значение она приобрела только за последние три десятилетия, когда глобальная военно-политическая стабильность была данностью. Лишь при этом благоприятном условии экономические факторы, преобразовываясь через дипломатию, могли реально определять доминанту мирового развития. Но по мере упадка старых стабилизирующих структур обнаруживались и естественные границы эффективности экономических воздействий. В огромном числе случаев они попросту не сработали. Свидетельством тому безрезультатные попытки применить экономические санкции в ситуации вокруг Ирака, Сербии, равно как вынужденное применение силы в едва не рухнувшем под натиском межплеменной розни Таджикистане, в многослойном (межплеменном и межэтническом одновременно) картвело-мегрело-абхазском конфликте в Закавказье или, наконец, в Сомали.

Эта печальная констатация мало сообразуется с построениями в духе демократического соразвития. Но от них приходится отталкиваться. Потому что главное, все же, - безопасность России. А она тем надежнее может быть защищена, чем эффективнее будут миросистемное регулирование и наше собственное, российское, в нем участие. Долгие годы советская историография вообще отказывалась анализировать мировой порядок под углом зрения миросистемного регулирования. Его конкретная модель стала нежизнеспособной. Но не должно уйти понимание необходимости сильного центра регулирующих воздействий, не только способного продуманно реагировать на кризисы, но и обладающего комплексом превосходящих возможностей гарантировать отражение фактических и сдерживание потенциальных вызовов на ранних этапах их оформления.

В предшествующие пять-семь лет в России появилась целая литература, разрабатывавшая невоенные аспекты международной и национальной безопасности. При всем её многообразии, - общим был повышенный интерес к невоенным - экономическим, политическим и дипломатическим, экологическим и т.п. - аспектам проблемы. Уставшему от советского милитаризма обществу было важно убедить себя в необходимости перераспределения и рационализации оборонных усилий таким образом, чтобы совершенствование военных возможностей перестало быть целью экономического развития страны в интересах трехглавого монстра партийно-военно-промышленной корпорации. Результатом новых умонастроений на политическом уровне было принятие ряда важных мер по ограничению ВПК и его всевластия. На продолжение этого курса с характерным для него преобладанием в общем негативно-скептического отношения к вооруженной силе было изначально нацелено и руководство Российской Федерации, встречавшее в этом полное понимание своих главных зарубежных партнеров и мирового общественного мнении в целом.

По-видимому, в рамках этой тенденции и развивались бы события, если бы не два обстоятельства. Прежде веет важно, что в умонастроениях и коммунистов и антикоммунистов (в самых расширительных значениях этих слов) на территории бывшего Союза ССР отношение к единству всего Союза и своей собственной республики в его составе никогда не было одинаковым. Несмотря на все усилия пропагандистов наднациональной, классовой идеологии большевиков, национальное сознание внутри общества хотя и в разной степени сохранялось: в России и в крупных городах - слабее; в нерусских республиках и сельской местности - значительно сильнее. Соответственно тому, распад СССР вызвал действительно сильный эмоциональный протест как у советской номенклатуры и убежденных коммунистов-интернационалистов, так и достаточно значительного пласта населения, так или иначе непосредственно связанного 25-миллионной русской диаспорой в "новом зарубежье". А угроза территориальной целостности "малых родин" - закавказских, среднеазиатских, не говоря уже о России и Украине - дала стремительное нарастание конфликтности во всех сферах межгосударственных отношений в Центральной Евразии. Вопрос о вооруженной силе немедленно оказался в центре общественного внимания - сначала в форме ожесточенной политической борьбы за "наследство Союза", а затем и в виде дискуссии о способности каждого государства защитить свой суверенитет и интересы граждан от ставших впервые за многие десятилетия реальными угроз силовых посягательств. Таков был внутренний, российский, аспект проблемы.

Но был еще и аспект международный. Приблизительно на рубеже 1991 и 1992 годов в основном на основании анализа югославской трагедии, но и учетом опыта войны в Заливе, среди западных специалистов и политических деятелей стало вызревать понимание невозможности регулировать международные отношения так, как это делалось в условиях классической биполярности -то есть почти исключительно за счет "проецирования вооруженной мощи", попросту говоря, посредством угрожающих действий и демонстрации, возможность силового подкрепления которых ни у кого не вызывала сомнений - настолько прочны в умах были стереотипы глобальной мировой угрозы и высокой вероятности вооруженных вмешательств сверхдержав в любом районе мира.

Порожденный советской перестройкой "неопацифизм эпохи Горбачева" не мог не дать и дал тот единственный результат, которые этот вид общественного движения давал во все времена и во всех странах - он вытеснил, или во всяком случае существенно оттеснил в общественном сознании ощущение военной опасности. Не то, чтобы интеллект вдруг лишился возможности адекватно оценивать шансы нарушены" международной стабильности - он просто "дал сбой", отказавшись на какое-то время о ней думать. Демократическое сознание и носители новых разновидностей тоталитарной идеологии повсюду, но прежде всего на геополитическом Юге и Востоке сделали, впрочем, неодинаковые выводы из новой ситуации. И пока первое переживало короткую эйфорию, вторые, уверившись в нежелании сверхсильных держав втягиваться в военные авантюры за рубежом, осмелели и быстро перешли к массированному применению силы - разумеется, на доядерном уровне, сообразно своим возможностям, да и пониманию рубежа, за которым региональные конфликты приобретают для США более, чем просто моральное и гуманитарное содержание. Таким образом, как ни парадоксально это может звучать, последовал рост периферийной конфликтности, обусловленный возникшим "вакуумом советского присутствия" или даже "вакуумом советско-американского противостояния".

Возникало ощущение потребности каких-то достаточно серьезных и эффективных шагов, в мотивах которых было практически невозможно разделить настрой на мощный демонстрационный эффект от стратегической целесообразности. В таком контексте принимались решения об ограниченных военных санкциях под эгидой ООН в Боснии и Сомали; о "миротворческих функциях" российских войск в Таджикистане и Грузии; обсуждение о позиции великих держав в отношении угрожающего опять затронуть сопредельные государства конфликта в Анголе.,

Все эти тревожащие тенденции подталкивают к очередной переоценке военного фактора в международных отношениях на рубежах нового века. Томление по все еще недосягаемому будущему "всеобщей свободы, стабильности и процветания" не должны заслонять прозаичного вывода (или рабочей гипотезы): переставший быть биполярно зарегулированным мир 90-х годов будет, по-видимому, испытывать потребность в силовом управлении едва ли не в большей мере, чем чуждался в нем "ялтинско-потсдамский порядок" - во всяком случае в том виде, как он устоялся с 1962 по 1991 г.

Этот тезис характеризует качественную сторону международного управления. Логично коснуться одного из количественных его аспектов - вопроса о рациональных рамках существенно продвинувшихся российско-американских усилий по сокращению вооружений - при понимании того обстоятельства, что военный потенциал обеих держав так или иначе остается гарантией действенности миросистемного регулирования.

При всей эмоциональной привлекательности идеи воссоздания контуров многополярного мира - процесса обманчиво соответствующего телепредставлениям о демократизации международных отношений - почти двухвековая история мировой системы с Венских основоположений 1815 г, однозначно свидетельствует: многополярное балансирование с абсолютно неизбежной закономерностью ре-зультировалось в мировые войны. Международное сообщество имело шанс понять это в 1914-1918 годах. Именно тогда приобрела конкретные очертания подтвержденная второй мировой войной геополитическая истина: объединенную Германию нельзя сдержать без сильной и активной в европейских делах России или без действенного присутствия в Европе Соединенным Штатов, Но ни в Британии, ни во Франции после первой мировой войны этого вывода не сделали. Отсюда последовали мертворожденные попытки реставрировать в 20-х и 30-х годах XX в. классический баланс сил образца середины XIX в. Ценой ошибки была следующая мировая бойня.

При всей порочности "ялтинско-потсдамского порядка", он воплотил фундаментальную тенденцию трансформации мировой системы от миопшолярниго балансирования к двуполярному. Политическое сознание интуитивно, но и подталкиваемое мучительно осмысливаемым опытом двух войн, выдвинуло к началу 50-х годов новую для тех условий модель избежания войн - модель конфронтационную и авторитарную, но, как оказалось, надежную. Конструкцию, воспринявшую присущую многополярности идею взаимного устрашения, но упростившую ее в соответствии с новым требованиям к международному регулированию в условиях резкого возрастания цены большой войны. В старом порядке, было много несправедливого. Но в нем была по крайней мере одна идея, выдержавшая испытание временем - идея силового отрыва немногих ответственных как антипода всеобщей силовой сопоставимости.

Эта идея нуждается в разработке применительно к новым международным условиям и иному в качественном отношении этапу миросистемной организации. Прежде всего потому, что понятие силы, роль которой сама по себе перестала сокращаться, несет в себе довольно значительную составляющую. Ее наличие открывает путь к клубу управляющих старым военным аутсайдерам, Японии и ФРГ - своеобразный вариант "избирательной демократизации", теоретически доступный любым успешно развивающимся странам.

Не приходится сбрасывать со счета и изменившееся соотношение идейно-теоретических потенциалов новых мировых соперников. Успехи либерально-демократических моделей развития на западе и, при всей их специфике, на востоке, создают серьезный противовес крайнему национализму и рецидивам идеологической тоталитарности. Эти объективные тенденции, несомненно, обнаруживают признаки преобладания и, вероятнее всего, обладают потенциалом генерировать позитивные качественные сдвиги и в перспективе.

Но сами эти сдвиги еще не наступили. И в той мере как они остаются преимущественно объектом устремлений и чаяний, традиционные факторы международного управления сохраняют свою значимость. В этом смысле, как представляется, и вектор мирового развития должен определяться в обозримой перспективе не столько абсолютным сокращением российских и американских способностей проецировать свое сдерживающее влияние на международные процессы, сколько сближением национальных стандартов мирового управления, постепенным, но более быстрым открытием отдельных аспектов принятия военно-политических решений для взаимного влияния; переориентацией национальных военных доктрин с взаимного сдерживания к согласованному взаимодействию в отношении третьих стран. Сама же идея военно-силового отрыва двух традиционно главных игроков мировой политики, как представляется, себя не исчерпала.

2. В поисках нового порядка

Очевидно и другое. В периоды исторических изломов международное сообщество, чтобы делать правильный выбор, должно иметь альтернативный набор возможных решений, обуславливающих его продвижение к новому мировому порядку. Подобная альтернативность более адекватно отражает многомерность нынешнего мира, его силовую несоизмеримость, необходимость стыковки различных интересов, сталкивающихся на международной арене, неизбежность взаимной сдержанности и приспособления.

В самом деле, приходится учитывать, что силовая (тем более военно-силовая) ориентация международных отношений ныне продолжает вызывать настороженность и скептицизм. Настороженность потому, что жесткий прагматизм в стиле "real-politik" не всегда совместим с ценностями современных обществ, утверждающихся не только на национальном, но все чаще и на интернациональном уровнях. Скептицизм - оттого, что силовое равновесие - непостоянно и кратковременно (в историческом измерении), а его нарушения оказываются слишком деструктивными для мирового сообщества. Побочные последствия силовой ориентации международных отношений в виде недоверия, противоборства, гонки вооружений обуславливали возникновение ситуации, когда средство (наращивание военной силы) превращалось в самоцель. К тому же многие новые вызовы (экологические, демографические проблемы, изменения этнического баланса в регионе, распад государств, голод, интернационализация мафиозных структур, расползание по планете оружия массового уничтожения и др.), с которыми сталкивается международная среда, не могут быть решены в рамках силового взаимодействия клуба избранных. Это не означает, что силовые решения должны быть сняты с повестки дня - это было бы преждевременно, но это вызывает необходимость наличия определенных рамок их применения.

В этих условиях многим политикам более привлекательной видится нормативная система международных отношений, базирующаяся на определенном кодексе, согласованных нормах поведения государств в рамках мирового сообщества, подхода к конфликтным ситуациям, безопасности, сотрудничеству, новым вызовам международной стабильности. Подобная система преследует цель преодолеть стихийно сложившееся мирорегулирование, традиционно основанное на силовых параметрах государств (коалиций), внеся в него элемент всеобщего договора, осознанного баланса устремлений и самоограничений, обусловленных всеобщим интересом в стабильности и совершенствовании системы, подобно тому как это имеет место в самих цивилизованных обществах и государствах.

В самом деле, в государствах либеральной демократии взаимоотношения личности, общества, государства регулируются правовыми нормами, законами, всеми признаваемыми, и существует верховная власть, которая в соответствии с общественным консенсусом и в интересах всех поддерживает соблюдение этих норм поведения всеми субъектами права. В международных отношениях этого нет, как нет (и вряд ли появится в обозримом будущем) и единой верховной власти над десятками суверенитетов. В то же время мировое сообщество может в принципе достичь всеобщего консенсуса относительно правил взаимного поведения, гарантирующих его от саморазрушения и пагубных катаклизмов, порождаемых сбоями в системе нынешнего саморегулирования. Конечно, для этого нужно, чтобы в ней самой появились соответствующие условия к уровень осознания полезности или необходимости подобного мирового порядка,

Попытки создать систему международных отношений, основанную на согласованных нормах международного поведения, предпринимались и ранее - 14 пунктов президента В. Вильсона, Лига наций, Организация объединенных наций, на региональном уровне - ЕС, СБСЕ. Однако, как правило (ЕС можно считать исключением, хотя его нормативность, Римский договор, больше относилась к экономической сфере), они не были успешными, хотя каждая из них делала шаг в сторону утверждения самой идеи. Причины неудач - традиционная ориентация на военно-силовой фактор в международных отношениях как источник влияния, различие систем ценностей, разделяемых обществами и государствами, несовершенство институционных структур. То-есть не было предпосылок, позволяющих нормативной системе международных отношений окончательно утвердиться.

Сейчас они появляются, решающим здесь становится наметившийся переход различных обществ к ориентации на более универсальную шкалу ценностей - свобода и уважение личности, демократия, частное предпринимательство, рыночная экономика и то, что так или иначе из них вытекает. Крах номенклатурного социализма на обширных пространствах Евразии - наиболее яркое, хотя и не единственное, проявление этой тенденции. Можно спорить об универсальности и противоречивости этих ценностей, но придется согласиться с У. Черчиллем, что лучшего пока человечество не придумало.

В самом деле, общество, исповедующее демократию, основано на компромиссе, консенсусе, Общем договоре между управляемыми и управляющими, динамическом равновесии интересов различных его социальных, политических, национальных, профессиональных, возрастных групп. Демократия уважает не только волю большинства, т.е. тех, на чьей стороне в данный момент - сила, но учитывает интересы и меньшинства, оппозиции, т.е. тех, кто сегодня слаб. Т.е. она признает неизбежность различных и противоречивых интересов, но считает их столкновение не помехой, а необходимым элементом, стимулирующим прогресс. И демократическое государство это не орудие классовой борьбы, созданное для утверждения власти одной политической группы над другой, а инструмент, гарантирующий соблюдение достигнутого консенсуса, Общего договора, кодифицированных норм взаимоотношений. С помощью своих институтов и механизмов оно разрешает мирными способами возникающие в обществе конфликты на базе существующего права, прибегая к насилию лишь в тех случаях, когда кто-либо отказывается соблюдать действующие нормы. Оперируя в рамках существующей системы, оно не допускает, в общих интересах, ее подрыва или разрушения. Именно поэтому подобное общество (и государств) стабильно и обладает внутренними импульсами к развитию по восходящей.

Очевидно, что нормативный, правовой, договорный характер внутреннего функционирования общества и государства оказывает решающее воздействие и на его внешнее поведение. Для тоталитарного или авторитарного государства напряженность на его внешнем фронте необходима, ибо она легитимизирует ограничения свобод и прав человека, материальные лишения, экономические неурядицы. С другой стороны, общество построенное на компромисса и социальном партнерстве, решающее свои внутренние конфликты без применения танков, на основе правовых норм и пользующихся доверием институтов, к тому же стремится и в своей внешней политике. Базируясь на политической культуре общества, оно в большей мере стремиться найти консенсус, компромисс, объективно оно тяготеет к международной законности. Собственно говоря, идея взаимной безопасности государств - это проекция во внешней мир внутреннего способа разрешения конфликтов, характерного для реформистского, демократического общества. Демократия, основывающаяся на воле большинства и необходимости уважать мнение меньшинства, признании оппозиции как неотъемлемого элемента политической системы общества и государства, как правило, исключает навязывание своего руководства другим народам. Поэтому у демократического государства фактически нет моральной мотивации для экспансии, образование какого-то центра силы, который бы диктовал другим народам, как им надо обустраивать свою жизнь. Утверждению либеральной демократии сопутствовал естественный конец колониализма и начало попыток создать международную коллективную безопасность.

В самом деле, если проанализировать период человеческой истории после первой мировой войны, отмеченной становлением либеральной демократии, в мире факгически не было войн между демократическими государствами, хотя между ними часто возникали конфликты, противоречия, часто довольно напряженные, их отношения нередко переживали кризис. Войны имели место между государствами с тоталитарными или авторитарными режимами, либо между ними и странами развитой демократии, как правило (хотя и не без исключений), по инициативе первых. Разительный пример - Европейской сообщество: включая в себя страны либеральной демократии (что является главным критерием возможности войти в него), строя взаимоотношения своих членов на ее принципах (основные решения в ЕС до сих пор принимаются консенсусом, хотя это и не всегда продуктивно), оно не только исключило возможность использовать военную силу друг против друга, но и значительно снизило традиционную конфликтность между Францией и Германий, Францией и Британией, Британией и Ирландией и т.д. Советский Союз постоянно внушал Западу страх, но его истоки шли не столько от его ядерной мощи, концентрации десятков тысяч танков в центре Европы, сколько от его политической системы, идеологически ориентированной на всеобщую победу в мировом масштабе. Когда эта система стала разрушаться, начал исчезать и страх, хотя те же танки продолжали стоять на том же самом месте. На переговоры по сокращению войск и вооружений в Центральной Европе ушло 15 лет, но они так и не продвинулись дальше п.1 - у кого чего сколько? Когда же в Советском Союзе стала меняться политическая система, его военное присутствие в Восточной Европе сократилось автоматически и вскоре будет ликвидировано вовсе. Запад не может не понимать, что его нынешняя безопасность, равно как и возникновение нормативной системы международных отношений во многом зависит сегодня от судеб демократии в России и Восточной Европе, и при всех своих внутренних трудностях он готов даже платить за это.

Конечно, нормативная база нового мирового порядка должна быть усовершенствована по сравнению с тем, что имеется ныне. Главное же что предстоит сделать в ближайшие годы - это придать этим нормам юридический характер, т.е. государства должны следовать им не потому что они принимает на себя добровольное обязательство следовать им, а потому что они обязаны это делать в силу международных договоров, ратифицированных парламентами этих стран. Т.е. нормативная система должна покоиться на Общем договоре, в основе которого будут заложены ценности, разделяемые всеми, или, по крайней мере, подавляющим большинством мирового сообщества.

Разработать, установить, принять нормативную базу нового мироуправления - важно, но это еще не все. Для того, чтобы обеспечить (а в ряде случае и вынудить) соблюдение согласованных правил поведения в сфере безопасности, международных отношений, основных прав и свобод граждан, ассоциаций, национальных групп, иметь возможность воздействовать, в том числе и силой, на тех, кто их нарушает, необходимы соответствующие глобальные и региональные механизмы, институты, организации, суды, свои вооруженные формирования, опирающиеся на авторитет, волю и право международного сообщества. Это, конечно, не мировое правительство, до этого человечество еще не доросло, это международная система, регулирование которой осуществляется не стихийно, на основе того или иного распределения силы, а сознательно, путем нормативных (правовых) сдержек и противовесов, система, стабильность и развитие которой обеспечивается осознанными согласованными усилиями полутора сотен государств. Для создания структур, гарантирующих соблюдение норм международного поведения, могут быть использованы существующие организации, механизмы, институты - ООН, Международный суд в Гааге, СБСЕ, Совет Европы, ЕС, ЗЕС, НАТО, АСЕАН. Они обладают определенным опытом, ресурсами, кадрами. Однако на сегодняшний день у них имеются два, по крайней мере, существенных недостатка: во-первых, все эти структуры были приспособлены к условиям жесткой биполярной конфронтации, на это были ориентированы их политическое мышление, стратегия, принципы организации. В иной ситуации, отмеченной размыванием четкого силового противостояния, сталкиваясь с новыми угрозами, по существу отличными от прежних, они часто дают сбой. Во-вторых, неразвитостью или крайней бюрократизацией их институционной базы для международных операций. И то и другое наглядно проявилось в югославском кризисе: в таких административных творениях как план Вэнса-Оуэна, в неспособности остановить гибель мирного населения, создать стимулы для компромисса. Это же выявляет и начинавшаяся как гуманитарная акция американцев в Сомали.

Нормативная система международных отношений утверждается постепенно, втягивая в себя те сферы международной деятельности, те государства и регионы, которые по своим ценностным параметрам уже готовы к ее восприятию. Какой-то период, и возможно весьма длительный, она будет сосуществовать с международной практикой, ориентированной на силовые параметры, национальные усилия, военно-политические блоки. Поэтому начинать создание нового мироуправления с игнорирования силового фактора было бы не только наивным, но и контрпродуктивным. Тем более что и сама нормативная система международных отношений в ряде случаев и особенно на начальном этапе сама нуждается в использовании силы, в том числе и военной (акция против Саддама Хусейна в 1990-1991 гг.). Чтобы обеспечить на переходном этапе международную стабильность, целесообразно, не отрекаясь от силы, обеспечить разделение функций между нормативными и силовыми структурами - когда на первые ложится бремя принятия политических решений, а на вторые - при необходимости - содействие в той или иной форме их осуществлению. Так в Европе, например, можно было бы вести дело к постепенному сближению между представляющим собой нормативный процесс СБСЕ (которое должно иметь свои четкие и эффективные институты, базирующиеся на праве), с одной стороны, НАТО и ЗЕС, воплощающими военно-силовые возможности, - с другой.

Утверждение вместо силовой иной системы международных отношений, основанной на нормах поведения и праве, в наибольшей степени отвечало бы внешнеполитическим интересам реформирующейся России. Во-первых, потому, что сама она ставит целью продвижение к гражданскому обществу и правовому, т.е. нормативному государству, и ей было бы легче вписаться в мир, построенный на тех же принципах, найти взаимопонимание с ним. Во-вторых, потому, что ее силовые источники влияния на международной арене ныне крайне ограничены (сила сегодня - не столько военные возможности, сколько экономические, технологические, научные, финансовые, уровень жизни населения, способность ответить на новые вызовы). Правда она обладает значительными запасами ядерного оружия, и оно обеспечивает ее безопасность от внешнего нападения, но это не тот инструмент, который может обеспечить во внешнем мире ее влияние, дружественность ее окружения, разрешение зтно-политических конфликтов, облегчить бремя ее долгов и т.д. В то же время геополитическое положение России, опирающееся на нормативную базу международных отношений, позволит ей пользоваться значительным влиянием в окружающем мире, сохранить себя в качестве важного фактора современного мироуправления. В-третьих, ориентация на нормы поведения, которые включают в себя такие категории как права человека, национальных меньшинств, способы разрешения споров, давала бы ей мощный рычаг воздействия в своих интересах на страны ближнего зарубежья. В-четвертых, подключение России, ведущей страны посткоммунистического мира, к новой рождающейся системе международных отношений, укрепило бы ее международный статус.