Глава 2. МЕЖДУНАРОДНОЕ ОКРУЖЕНИЕ И ПОЛИТИКО-ИНТЕЛЛЕКТУАЛЬНАЯ СИТУАЦИЯ В РОССИИ

Давление на Россию извне сегодня не меньше, а больше того, которому подвергался в свое время Советский Союз. В самом деле, Советский Союз существовал в давно сложившейся и устоявшейся системе международных отношений. Внешнее давление было, во-первых, достаточно одномерным и предсказуемым (со стороны Запада, чьи приоритеты, ориентиры, мера внешнеполитического риска были хорошо известны), а, во-вторых, если можно так выразиться, "нормативным", при котором угроза безопасности СССР ни в коей мере не стояла в плоскости национального выживания. Более того, если в послевоенные годы СССР оказывался в состоянии внешнеполитического кризиса, то практически всякий раз таковой наступал так или иначе в связи с желанием Москвы сломать баланс сил в каком-либо регионе. В тех случаях, когда внешнее давление становилось экстремальным, Кремль сам навлекал его на себя; из этого следует простой практический вывод - кризисы было легко урегулировать, стоило только отступить. Избыточное давление, таким образом, можно было ликвидировать практически в одностороннем порядке (что, к примеру, продемонстрировал внешнеполитический курс М.С. Горбачева, основанный на разблокировании тех завалов, которые создали его предшественники). Ситуация же с Россией принципиально иная. Система международных отношений изменилась - особенно в евразийской части; следовательно, трансформировалась и природа внешнего давленья на Россию, на ее внешнеполитический курс.

1. Внешние вызовы стабильности

Остановимся сначала на самой новой природе влияния внешних факторов. Влияние извне проецируется на Россию по большей части именно в виде давления, как стихийного, так и хорошо организованного. Можно говорить о том, что изменения в системе международных отношений (а также соответствующие изменения в региональных подсистемах) создали не благоприятную внешнюю среду для внутренней трансформации России, а среду в общем враждебную, порождающую вызов за вызовом. До сегодняшнего дня практически не существует ни одного серьезного благоприятного внешнеполитического фактора для России. Даже в тех случаях, когда Россия имеет дело с формально дружественными странами, в общем контексте двусторонние отношения заставляют Россию постоянно маневрировать, приспосабливаться - опять-таки под давлением извне, даже "благожелательным".

Внешние факторы, впервые со времен второй мировой войны, ставят под вопрос само национальное выживание России. В той или иной комбинации они создают ситуацию (или могут создавать ее в будущем), когда национальной безопасности России грозит самая непосредственная угроза. Таким образом, внешнее давление на Россию принимает формы экстремальные; давление угрожает достичь такого уровня, который будет не в состоянии выдержать Россия в ее нынешнем положении. Внешнее давление приближается к границам избыточности, а сценарии будущего развития предполагают, что оно может перейти эти границы с соответствующими для России последствиями.

Давление извне носит глобальный характер и не сводится к одному или нескольким направлениям. Разумеется, неправомерно ставить вопрос о том, что Россия со всех сторон окружена "врагами"; но совершенно справедливо будет замечание, что Россия со всех сторон окружена державами, в той или иной степени оказывающими давление на нее. При этом приходится творить, к несчастью, о том, что положение усугубляется разноплановостью оказываемого давления. Россия имеет дело не с одномерным внешним полем, где давление извне описывается одной общей характеристикой, а с многообразными вызовами. Их неуниверсальность делает задачу адекватного реагирования гораздо более трудной, потому что дипломатии приходится иметь дело с разнопорядковыми явлениями, что затрудняет выработку генеральной линии: силовые векторы накладываются друг на друга, часто противоречат друг другу, ставя Россию перед лицом сложнейших дилемм.

Как никогда раньше внешние факторы воздействия тесно переплетены с внутренними, что затягивает внешнюю политику во внутрироссийский политический процесс, безмерно осложняя принятие решений. Это объясняется главным образом тем, что наибольшее давление на Россию исходит с территории бывшего СССР, а все, что касается остальных бывших союзных республик, остается во многом внутриполитическим делом. Неурегулированные вопросы в делах обороны, экономики, прав человека на территории бывшего СССР оказывают каждодневное и непосредственное давление на российское государство и на каждого российского гражданина. Теснейшая связка внешних и внутренних факторов приводит к сложнейшим противоречиям и, опять-таки, осложняет выработку и осуществление дипломатического курса.

Таковы в общих чертах основные параметры внешнего давления на Россию. Понятно, что следует говорить о крайне неблагоприятной для России ситуации. Это утверждение справедливо и для российской дипломатии, которая оказалась в крайне невыгодных, прессинговых условиях выработки внешнеполитической стратегии и ее осуществления.

Теперь обратимся к конкретным факторам внешнего влияния на внешнеполитический процесс. Как представляется, их можно сгруппировать следующим образом.

1) Угроза территориальной целостности России. Как и в любой другой группе внешних факторов, влияние (давление) на Россию здесь многообразно. Можно предложить следующую типологию:

- Прямое смыкание внутрироссийского сепаратизма с его союзниками на границах России. Это случай Северного Кавказа, сепаратизм автономий которого подогревается всеми основными очагами военных действий (также объясняемых сепаратизмом и противостоянием ему), существующих в Закавказье. Северный Кавказ уже не может рассматриваться в изоляции от остальной кавказской смуты. Последствия подобной смычки очевидны, и противодействие ей абсолютно приоритетно.

- Косвенная поддержка внутрироссийского сепаратизма. Это случай Татарстана, который, опасаясь идти на прямую конфронтацию с Москвой в силу своей полной геополитической уязвимости, тем не менее заручается определенной поддержкой зарубежья. В принципе подобный сценарий возможен и для таких автономий, как Якутия, а также для дальневосточного региона.

- Территориальные претензии к России. В настоящее время эта проблема не стоит остро, однако в том вероятном случае, если Россия будет продолжать стремительно слабеть, эти территориальные претензии из сферы чистого шантажа могут перейти в практическую дипломатическую плоскость.

2) Угроза "России за пределами России". Очевидно, что Россия как совокупность индивидов, отождествляющих себя с ней, не кончается на ее новых, абсолютно условных, границах. В плане социо-культурном абсолютно правомерно говорить о "России" во всех республиках бывшего СССР без исключения. Речь идет примерно о 30 миллионах индивидов плюс неизвестного, но весьма большого числа нерусских, по тем или иным причинам продолжающих оставаться в российском цивилизационном поле. Вне зависимости от того, осознается эта проблема в Москве или нет, она касается России как единственного гаранта прав этих людей.

Эта проблема распадается в свою очередь на ряд частных факторов.

- Прямое истребление русских (та или иная форма погромов). К счастью, на сегодняшний день эта крайняя форма угрозы России за пределами России сравнительно редка, однако почти полная безучастность нынешнего правительства к судьбам русских лишает их потенциальной защиты в тех регионах, где массовое кровопролитие уже идет или может начаться в самом недалеком будущем.

- Апартеид. Классический случай его продемонстрировали Латвия и Эстония. То, что их политика не встретила существенных препятствий в ходе своего осуществления, делает апартеид в отношении русских возможным в глазах тех республик, которые еще не сделали своего окончательного выбора.

- "Мягкое" вытеснение. Это наиболее распространенная форма угрозы России за пределами России. Практика вытеснения русских из союзных и автономных республик получила широчайшее распространение еще со второй половины 60-х годов, когда подросли и окрепли "местные кадры" - то есть управленцы и интеллигенция титульной национальности. Сейчас эта практика узаконена. Формально пользуясь гражданскими правами в том или ином новом государстве, русские активно вымываются из элиты, де-факто становясь опять-таки гражданами второго сорта. Однако с этой формой угрозы русским бороться труднее всего, так как подобное вытеснение русских не является официальной государственной политикой и всегда может быть списана на счет "бюрократического произвола".

3) Экономика.

- При всем хаосе на территории бывшего СССР и враждебности большинства новых государств к России, взаимозависимость экономик неизбежно толкает государства друг к другу; деловые круги и их лобби подталкивают правительства к компромиссу. Потенциально та или иная форма единого экономического пространства на большей части территории бывшего СССР может оказаться жизнеспособной. Но есть и другая тенденция.

- Тот факт, что территория бывшего СССР продолжает оставаться, по сути, во многом единым экономическим организмом, входит в противоречие с нежеланием большинства бывших союзных республик перевести тезис о едином экономическом пространстве в практическую плоскость. В результате имеет место общая дисфункция экономического организма. Можно с известной долей уверенности утверждать, что большинство других республик в конечном счете пострадает от этого больше России. Но нельзя не констатировать и другого: если окружающие Россию республики в конечном счете переориентируются на "дальнее зарубежье", это будет означать, во-первых, отсечение России от традиционных партнеров, а, во-вторых, определенную экономическую изоляцию от "дальнего зарубежья."

- Стремительная регионализация России ведет в конечном счете к тому, что иностранный бизнес получает шанс для неконтролируемой эксплуатации российского рынка, монополизации отдельных его областей: на провинциальном уровне гораздо проще проводить политику в отношении России как в отношении страны "третьего мира". Бессмысленно было бы утверждать, что иностранный бизнес будет основываться на чем-либо еще кроме стремления подмять под себя слабого, воспользовавшись внутренним хаосом.

- С этим связана еще одна проблема: отчетливое желание Запада ослабить Россию как конкурента на мировом рынке. Это видно хотя бы на примере военных и космических технологий. Все славословия в адрес помощи России немедленно заменяются жесткими декларациями, как только дело доходит до перераспределения сфер влияния на мировом рынке.

4) Угроза традиционному месту России в международных отношениях. Она вырисовывается довольно определенно. Соблазн "добить" Россию уже не как коммунистическую страну, а как великую державу чрезвычайно велик. Пожалуй, большинство бывших союзных республик хотело бы вести дело именно к этому. Преждевременно говорить о том, что Запад сделал свой выбор в пользу России как оплота стабильности в континентальной Евразии, имеющего геополитическую функцию великой державы. Очевидно, нужно вести речь о том, что Запад в настоящее время колеблется. Показательно при этом, что практически вся поддержка России осуществляется на словах; примеров же тенденции "добить" Россию уже немало (сошлемся хотя бы на лояльность США к апартеиду в Латвии и Эстонии).

Существует вполне реальный шанс того, что Россия окажется отброшенной в геополитическое небытие - если пост-советское политическое пространство будет поделено на сферы влияния сопредельными государствами, а роль России в нем стремительно сократится. Наивно было бы полагать, что традиционная роль и остатки былой мощи служат достаточной гарантией для того, чтобы полагать, что миссия РОССИИ как великой державы автоматически перенесется в будущее,

Эта угроза пока что не нашла своею полного выражения, и ей существует противовес, о котором мы поговорим ниже.

5) Поддержка геополитической функции России. Пока что этот фактор существует, как и предыдущий, скорее в потенции, они противостоят друг другу, и что возобладает в тех или иных странах, сказать невозможно. Сегодня можно только констатировать, что зачастую Россия все же воспринимается как несущая конструкция стабильности в континентальной Евразии. То, что к России апеллируют Сербия и Таджикистан Армения и Казахстан, говорит о том, что сегодня существует и та тенденция, которая позволяет России сохранить свое лицо и статус.

Существует и еще одно обстоятельство: шансы развития международной структуры в монополярную после краха СССР не устраивает большинство стран; вполне вероятно, что Западная Европа или отдельные страны "третьего мира", например, будут видеть в лице России определенный противовес США.

Понятно, что главным образом взгляд на Россию внешнего мира будет определяться тем, насколько внутреннее развитие России будет соответствовать современному понятию великой державы, во-первых, по совокупной мощи, а, во-вторых, по приверженности демократическим ценностям.

6) Военная угроза. На сегодняшний день конфронтация ни с одной страной не угрожает перерасти в военную. Однако это не означает, что соответствующие импульсы уже не достигают России и, тем более, что в будущем соответствующих угроз не появится.

- Можно предположить, что пост-советское геополитическое пространство будет разделено на мини-Север и мини-Юг, отношения между которыми будут характеризоваться примерно так же, как отношения между Севером и Югом в глобальном масштабе. Исключить возможность острой конфронтации с этим "малым Югом" нельзя, иметь ли в виду отдельные государства или их коалицию.

- Существует опасность иго, что Россия может быть втянута в локальные конфликты, более или менее напоминающие Афганистан, по периферии своих границ.

- Наконец, страны глобального Юга, которые чрезвычайно далеки от стабильности, также могут представлять собой фактор внешнего военного давления на Россию; сегодняшнее состояние отношений с той или иной страной вовсе не будет, автоматически перенесено в будущее; в силу внутриполитических катаклизмов ценностная ориентация в ряде государств может опираться на воинствующий национализм - с соответствующими для России последствиями.

2. Новая политическая и интеллектуальная ситуация

В период становления новой государственности и нового национального "я", во время ожесточенных столкновений различных внешнеполитических концепций внешнеполитическое сознание российской элиты чрезвычайно важно; это та питательная среда, из которой вырастают зачатки новой российской внешней политики со всей ее инвариантностью. Элита - естественный генератор идей, она же - передатчик заимствованных идей, она же - главный субъект международных отношений, она же - посредник между руководством и массами.

В силу всего этого внешнеполитическое сознание элиты играет чрезвычайно большую роль. Самоочевидно, что сегодня в России бытует множество представлений о целях, приоритетах и методах внешней политики России. Возрождается русская историософия. Формируются более или менее целостные идейные движения.

Попробуем вкратце разобраться, какие основные тенденции вырисовываются в этой сфере на сегодняшний день, понимая, что любое обобщение, особенно в такой деликатной области, страдает определенным упрощенчеством. При этом надо иметь в виду, что между различными школами мысли не было четких границ; ряд идей были общими для взаимоисключающих, казалось бы, групп.

Определяющий сдвиг сознания элиты сегодня - появление мощной националистической струи, определенно тяготеющей к самовоплощению не в либерально-умеренной, а радикально-экстремистской форме. Феномен этот заслуживает самого внимательного отношения.

Сам по себе подъем специфически национально окрашенных ожиданий в широкой среде русского и ассоциирующего себя с русским населения - закономерен как результат поворота России на путь строительства "нормального" национального государства после того, как она сама вместе с Украиной и Белоруссией разрушила наднациональную махину Советского Союза.

Масштабы этих ожиданий, может быть, не стоит преувеличивать. Но очевидно они были все же довольно значительны. Среди основных причин негативного отношения россиян к наднациональному (советскому) - принципу организации государства были: все более остро переживаемое чувство горечи за невозможность политически и психологически противостоять демонстративным антироссийским шагам союзных республик, предпринимаемых под лозунгами "суверенизации"; стойкие представления российского массового сознания об экономическом "паразитировании" союзных республик за счет России; реакция на долгие годы скрывавшуюся, а с начала 90-х годов и уже нескрываемую дискриминацию русских и ориентирующихся на Россию меньшинств в союзных республиках по национальному и языковому признакам. Расбалансированность политико-психологической атмосферы в российском обществе была кризисно усугублена одномоментной ломкой старого (классового и коммунистического) обоснования государственного "я" без противопоставления ему какой-либо новой позитивной государственной идеи. В результате, в обществе стала стремительно нарастать потребность в позитивной национальной философии.

Между тем, основное течение российской образованной элиты - интернациональной по составу и преимущественно космополитичной по самоощущению - не решалось взять на себя ответственность за формулирование программы национально-государственной консолидации, опасаясь, что так или иначе подобная программа неизбежно будет воплощать определенный националистический заряд. Иначе говоря, старая демократическая, антикоммунистическая и либеральная элита оказалась не в состоянии произвести на свет свой вариант того, что на Западе уже достаточно давно и в преимущественно сочувственном ключе именуют "либеральным национализмом". Тем самым умеренный спектр российского общества оставил массовые ожидания населения без ответа. Одновременно вне конкуренции оказались национал-радикалы, центральное место среди которых заняла либерально-демократическая партия, которой по сути дела удалось, не встречая сопротивления монополизировать национальную тему в идейном отношении и вобрать в себя объективный национальный подъем масс - в политическом.

Влияние национал-радикалов на формирование внешнеполитического сознания в России достаточно велико и имеет хорошие шансы развиться в дальнейшем. Радикальный национализм апеллирует к национальной идее, к "русскости". Это зачастую позволяет ему объединить, казалось бы, полярные течения - крайне левых (с их неприятием рыночных отношений) и крайне правых (с их ностальгией по императорской России и соответствующей лояльностью к рынку). Национальная идея в настоящее время превалирует в этом симбиозе; можно предположить, что анти-рыночньле настроения так или иначе обречены, можно спрогнозировать достаточно быстрое перетекание крайне левых - через весь социальный спектр - к правым и крайне правым.

Основное течение национал-радикалов представлено "реваншистами-неоимпериалистами" (все названия здесь в высшей мере условны), которые провозглашают своим кредо восстановление империи по крайней мере в границах бывшего СССР. Их идеология конфликтна по определению, направлена на "грандиозность", на максимум задач и требует поистине колоссальных издержек. Каким иным образом можно воссоздать империю если не насильственным путем, то есть путем войн.

Между тем, как бы ни было ущемлено национальное чувство русских, платить ценою крови за восполнение геополитических потерь общество абсолютно не готово. Издержки, заложенные в доктрину реваншистов, ограничивают ее привлекательность на уровне партийных программ, хотя не исключают, как показали выборы 1993 г., массовой поддержки избирателями лидера, открыто провозглашающего подобные цели. Реваншизм может победить чувство самосохранения русских - в ситуации полного разложения нынешнего режима и появления на руинах хаоса харизматического лидера типа А.Гитлера. Без русского Гитлера разговоры о русском фашизме останутся разговорами. Суперлидер, способный парализовать общественный инстинкт самосохранения, способен дать настоящему реваншизму шанс на победу. Однако, заявка на суперлидерство уже сделана.

К основному течению национал-радикалов (ЛДП) примыкают "почвенники". Они претендуют на определенную интеллектуальную утонченность, апеллируя к тому евразийству, которое было течением общественной мысли старой России в последние годы ее существования и в первый период русской эмиграции. В основе доктрины "почвенников" лежит банальная констатация, что Россия не принадлежит вполне ни к Востоку, ни к Западу, а самоценностна, самобытна и неповторима сама по себе. Следовательно, на нее могут и не распространяться общие закономерности исторического и политического процесса - например, движение от деспотии к плюрализму и демократии. В категориях современной геополитики они склонны видеть Россию как оплот геополитического Юга против индустриально развитого Севера. Они идут на крамольные в рамках традиционного русского национализма реверансы в сторону ислама, прежде всего в .его наиболее понятной русскими, со времен раннего средневековья татарской ипостаси, в котором усматривается союзник по ориентации на "историко-традиционные" ценности, противопоставляемые заимствованиям с "прогнившего", потерявшего свои корни Запада.

"Особая" роль России, предусмотренная ими, не может не льстить - на определенном уровне, конечно, - национальному сознанию и отчасти компенсирует комплекс неполноценности из-за материального отставания от Запада. По сути, нынешнее "почвенничество" немногим отличается от реакции ряда "классических" восточных обществ на столкновения с превосходящими силами цивилизационного антипода: доказать себе, что следовать а западном фарватере - не только не главное, но и излишнее вообще.

Однако жизнеспособность их доктрины вызывает сильные сомнения. Во-первых, еще в годы "застоя", когда "железный занавес" окружал Россию со всех сторон, русские как социум сделали недвусмысленный выбор в пользу западного общества потребления, который сегодня просто выражается в более зримых формах (стало больше возможностей уподобляться Западу). Во-вторых, геополитическая польза подобной концепции крайне сомнительна и вряд ли привлечет к ней когда-либо широкие симпатии. Она неприемлема для масс хотя бы в силу прочных негативных этнических стереотипов и даже религиозных архетипов.

С противоположных позиций логику великодержавности и реставрации отстаивают российские коммунисты: как тяготеющие к социал-демократизации своих установок (партия Г. Зюганова), так и ортодоксальные.

Неокоммунистическое мировоззрение, в котором до октябрьских событий 1993 г. и декабрьских выборов видели главную внутреннюю угрозу безопасности России, фактически представляют относительно малочисленный слой элиты и естественно убывающий контингент избирателей старших возрастных групп. Оно достаточно бедно на идеи и, по сути, предлагает старые - наднациональные - рецепты, которые не поддерживаются в целом ни элитой, ни массами. Его характеризует неприятие Запада (своего рода остаточная, советская "классовая" ксенофобия, которая по форме сегодня сливается с ксенофобией националистической), традиционные антиимпериалистические лозунги (слегка разбавленные геополитическим жаргоном), опять таки подразумевающие "классовый" характер внешней политики. Их главная проблема в том, что они мыслят в категориях прошлого Союза ССР. По определению неокоммунисты не способны быть носителями собственно русской идеи, поэтому их тезис о необходимости восстановления бывшего СССР и осуществления "советской" внешней политики вполне логичен. По сути, они представляют не Россию, а лишь ностальгию по ушедшему. Они не русские, они все еще советские. Их идеи не могут быть плодотворными в той мере, что коммунисты не ориентируются на то новое, чем является сегодня Россия.

Однако "чистый" неокоммунизм - сравнительно редкое явление; "коммунистические идеи" сегодня в вольной интерпретации стали вполне совместимы с многими идеями неоимпериалистов. Происходит достаточно обычная для России вещь: симбиоз крайне левых (неокоммунисты) и крайне правых (национал-радикалы).

Причем изначально последние пришли к первым, надеясь со временем их в сe6e растворить, а после декабря 1993 г. уже первые были вынуждены тактически под них подстраиваться, интуитивно понимая бесплодность попыток привлечь массы своими абстрактно звучащими сегодня в России вненациональными большевистскими лозунгами.

Особняком от ультраправых и ультралевых стоят "националисты-консерваторы". Они предпочитают концентрироваться на сохранении хотя бы той России, которая есть сегодня, не прельщаясь абстрактными мечтаниями о реставрации и реванше. В то же время они нацелены на культивирование самобытности России, ее национальных начал. В их доктрине сильно звучит проблема русских за пределами России - и это их сильное место. Великая Россия, в то же время не требующая ни кровопролитных войн, ни противоестественных союзов - вполне приемлемый лозунг для большинства. Россия, не находящаяся в зависимости от Запада, а имеющая свое лицо - опять-таки пр ивлекательный лозунг. Но возникает закономерный вопрос: как сохранить эту самобытность, уйти в охранительную ксенофобию - и выжить в условиях тотального потребительства, ориентирующегося прямо на Запад. Внешнеполитическая ориентация страны существует как минимум на трех уровнях: на уровне государственной политики, на уровне дискуссий элиты и на уровне принятия ее массами как своей. Придать Русской Православной Церкви статус государственной, перенять внешние формы старой России, ограничить свободу индивида - все это может мыслиться теоретически возможным, потому что русское общество с 1917 года радикально изменилось только в одном отношении: оно стало обществом потребления. Обществом потребления же оно может оставаться, только поддерживая тесное взаимодействие с Западом.

Так или иначе национализм в России при всей его причудливости и незрелости сегодня - если и не императив, то во всяком случае устойчивая реальность. Смысл политико-интеллектуальной борьбы во многом определяется тем, удастся ли канализировать национальные чаяния масс в умеренное, национально-либеральное русло, или же они по-прежнему будут политически самореализовываться преимущественно в радикал-националистическом виде.

На новом политико-психологическом фоне еще недавно фешенебельная дискуссия о противоборстве между "евроатлантической и "евразийской" традициями внешнеполитического мышления современной России во многом утратила свою актуальность. Да она, в сущности, и была контрпродуктивна для понимания смысла идейного брожения в России, так как втискивала сущностный анализ двух школ либеральной мысли в рамки стандартных идеологических баталий условных "демократов" с не менее условными "консерваторами".

С подачи западных обозревателей в дискуссии "европеистов" и "евразийцами" стали усматривать аналогии с борьбой западников и славянофилов в России конца прошлого века. В той же мере, как воинствующее славянофильство обосновывало необходимость российской экспансии на славянские Балканы, к Черноморским проливам, и "евразийцев" стали aprori подозревать в имперских наклонностях. Автоматически, оппонирующие им "европеисты" отважно попытались заявить претензии на роль единственных носителей демократических идеалов российского внешнеполитического мышления.

Смысл полемики начатой политологами еще более затемнили политики, из которых активнее других стремился в 1991-1993 гг. сформулировать свои подходы А.Козырев в довольно многочисленных печатных выступлениях. На самом же деле оказалось, что происходит смешение двух близких, но в сущности, совершенно не тождественных понятий - политико-ценностных ориентиров Российской Федерации (1) и баланса составляющих российского национального интереса (2). На какое-то время ориентиры (идеи) заслонили геополитические интересы, оказавшись своего рода самоцелью. Тогда как речь должна была пойти о поиске разумно баланса между либерально-плюралистическим выбором и той частью неизменных, геополитически заданных интересов страны, которые воплощают условия ее выживания и устойчивости в национально-государственном качестве.

"Европеисты" видят Россию частью Запада, а всю ее странную, "незападную", историю - досадным отклонением. Их логика строится приблизительно так: "Европа воплощает близкий и понятный идеал демократии и экономического процветания; Россия, в сущности, была и есть европейская держава и поэтому должна ориентироваться в первую очередь на партнерство в "ближнем зарубежье" - с Украиной, а в "дальнем" - с Европой и США, тем более, что США - это заатлантическое продолжение европейской демократии".

Азиатские республики, включая, между прочим, полуславянский Казахстан, они склонны рассматривать как обузу, предполагая ту или иную степень изоляционизма для России в Азии. Некоторые из них считали идеалом сотрудничества главным образом сотрудничество в рамках изначального СНГ - между Россией, Украиной и Белоруссией при возможном подключении Казахстана как наиболее "западной" республики постсоветской Азии. В целом Азия при таком подходе ассоциируется преимущественно с косностью политических институтов, относительной технико-экономической отсталостью и патриархальным антидемократизмом - наблюдение не полное, но и не бессмысленное.

Современные "евразийцы" предлагают другое прочтение российских интересов: "Азия если и достигла успеха и процветания, то в основном в той части, и в такой мере, в какой сумела воспринять экономическое и политическое влияние Запада; но Россия была и остается не просто европейской, а евро-азиатской державой, с огромным пластом чисто азиатских интересов прежде всего в сфере безопасности и политики; азиатские страны не могут помочь нам экономически, но они могут оказаться источником серьезных военных вызовов; следовательно России необходимо партнерство прежде всего с государствами, обладающими влиянием в масштабах всей Евразии; из либерально-демократических к таковым относятся главным образом США, опирающиеся на своих союзников в Европе, Японию и Южную Корею, а в последнее время, как можно предполагать, и на Индию."

Нынешние "евразийцы" сходятся на том, что для того, чтобы держать континентальную Евразию в геополитической узде России, прежде всего необходим союз с Казахстаном, дающий ей возможность влиять на всю Среднюю Азию. Однако в их концепции заложена известная амбивалентность: евразийская роль России отнюдь не предполагает существенного ослабления западного направления, например, отношений с США или Украиной.

Пожалуй, между "атлантистами" и "евразийцами" существует одно существенное отличие. Первые откровенно согласны на снижение глобальной роли России до среднеевропейской (если Россия уйдет из исламской Азии, ее геополитическая функции в самом деле сникнет, и Россия превратится в своего рода задворки Европы). Вторые хотели бы сохранить если уже не глобальную роль России, что невозможно, то ее общеконтинентальное значение которое может быть гарантировано только в том случае, если в своих среднеазиатских границах Россия будет видеть не мягкое под-брюшье, а форпост.

Таким образом оппозиция, которая поверхностному наблюдателю может казаться противоборством "западниксв-атлантистов" со "славянофилами-евразийцами" в действительности является расхождением между ограничительным, "регионально-европеистским", подходом к национальным интересам России и более широким, "евразийско-континенталистским", - при том что последний предполагает ориентацию на США даже сильнее, чем первый.

И в этом акценте на российско-американском партнерстве, безуслсвно предполагающем сбалансированное совмещение нынешних переходных российских политических стандартов с нормами западной демократии и политических институтов - отличие "евразийцев" как либерального политологического течения от неокоммунистов и национал-радикалов. Хотя и либералы-евразийцы, и "почвенники" в своих построениях апеллируют к одном; и тому же двойственной, евро-азиатской природе российского интереса - выводы они делают из этого, как очевидно, совершенно разные. Аналогии с славянофилами и западниками, как видно не срабатывают.

Уж если они непременно необходимы, то разумнее было бы поискать их совсем в ином и несколько неожиданном месте. Возможно парадоксальным покажется утверждение, что американская политология, американская школа политических исследований оказала на советское и российское внешнеполитическое мышление гораздо более глубокое влияние, чем об этом было принято - в СССР - писать, а в США - думать. Между тем, в Советском Союзе после второй мировой войны во всяком случае, наряду с образцовым идейным пуризмом школы А.Жданова - М.Суслова ("пролетарский интернационализм" и "три главные силы мирового революционного процесса") как бы несколько подспудно сосуществовала прагматическая традиция ("мирное сосуществование"), успешнее и достойнее других представленная А.Н.Косыгиным. Два этих - несомненно соперничавших в советском руководстве - течения были не чем иным, как своеобразным советским аналогом двух традиций, сосуществовавших и сосуществующих во внешней политике США.

Имеются в виду американский морализм, с одной стороны, и американский же (геополитический) прагматизм, с другой. Сегодня, когда коммунистические словесные штампы отброшены, мы можем использовать международно конвертируемые термины, а в случае анализа идейной борьбы в российской элите это уместно сделать.

Поэтому оппозиция "евро-атлантистов" с "евразийцами" - это прежде всего несогласия российских "моралистов" с "прагматиками". Во всяком случае попытки идейных исканий в сфере нового "я" российского государства в сфере внешней политики. исходят почти исключительно со стороны тех или иных разновидностей "евразийства".

Господствующую философию внешней политики российского правительства вплоть до поражения радикально-демократических сил на выборах декабря 1993 г, как раз и можно было охарактеризовать как "моралистическую". Она имела достаточно много сторонников в среде элиты; собственно говоря, именно элита в свое время и произвела эту концепцию на свет и через своих же выходцев внедрила ее в российское руководство. Она отражает те взгляды, которые сформировались в столичных оппозиционных кругах в период их явного и скрытого противостояния советскому строю; уже это само по себе предопределило, что философия эта была скорее изначально направлено "контр", нежели "про". Недостаток креативного начала этой философии не замедлил сказаться на результатах. В этом преобладании остаточного "диссидентства" - специфика нынешнего варианта незрелого российского морализма. Попробуем обрисовать его основные черты, причем не в том виде, в котором он проявился во внешней политике, а так, как он бытует в элите. К чему же сводится внешнеполитическая философия российского "морализма"?

- К уважению чужого суверенитета больше, чем своего. Оно выросло из правозащитных концепций периода вялой борьбы с советским тоталитаризмом и исходит из безупречно верной моральной формулы - безупречно верной постольку, поскольку она применяется к отношениям между индивидами, а не между государствами. "Деликатность"; "вялость", "мягкость" политики руководства МИДа проистекает именно из этого морально похвального постулата, автоматически перенесенного в сферу международных отношений.

- Чрезмерной боязни малейшей сопричастности "русской идее", "русскости", национализме. - даже и умеренно-либерального - как естественного проявления самосознания нового государственного образования, каковым является Россия. Опять-таки, отказ от национализма можно было бы только приветствовать, если бы мы имели дело со зрелой Россией в зрелом окружении. На сегодняшний же день абсолютно все бывшие советские республики основывают свою внешнюю политику именно на национализме, в то время как романтически "морализирующая" Россия делала вид, что уже "переросла" его. Из этого следует другое весьма важное обстоятельство.

- "Моралисты" не имеют четкого представления о том субъекте международных отношений, которым является сегодняшняя Россия. По сути дела, они не имеют национального "я" и на внешней арене представляют абстрактную "российскую демократию". Представлять демократию можно в условиях, когда национализм уже оформился в новое национальное "я", когда нация уже устоялась. Представлять "демократическое" можно только в условиях зрелой демократии, сегодня же прежде всего нужно представлять "национальное".

- "Моралисты" долгое время вообще отказывались рассматривать проблему "России за пределами России". Права русских в "ближнем зарубежье" попросту игнорировались. "Интернационализм" позволял закрывать глаза на один из важнейших общенациональных вопросов, давая естественный козырь национал-экстремистам.

- "Моралисты" имеют весьма смутное представление о геополитике. По всей вероятности, их доктрина, основанная на абстрактном "демократизме", по определению страшилась реалий геополитики. Россия сегодня окружена нациями, которые в своем большинстве настроены антирусски и уж, во всяком случае, руководствуются своими национальными интересами во внешней и внутренней политике. Отсюда во всей неприглядности встает вопрос о том, кто является естественными геополитическими союзниками и потенциальными противниками России. Однако геополитика по сей день кажется "моралистам" "циничной". Отсюда метания во внешнеполитическом курсе, а по существу, отсутствие такового в постсоветском геополитическом поле. Отсюда конфронтация с Грузией, которая является главным российским геополитическим союзником на Кавказе, отсюда броуновское движение в Таджикистане и т.д., и т.д. Отсюда нежелание зафиксировать сферы жизненно важных интересов России (все "ближнее зарубежье").

- Принципиальное неприятие силовых методов - при том, что практическая политика уже втянула Россию в их применение, которое в силу отсутствия доктринальной поддержки осуществляется хаотически.

- "Моралисты", воспитанные на западничестве, не могли выработать курс, в котором они бы не следовали в фарватере Запада, не задумываясь о том, что интересы Запада и России могут быть "слегка" отличны. Отсюда стремление к "бесконфликтности" в отношениях с западными столицами, при которой на самом деле существующие противоречия только загоняются вовнутрь, а страны "ближнего зарубежья" пользуются российской бесхребетностью в своих целях.

"Прагматики" получили возможность влиять на официальную политику России только с начала 1994 г. По конъюнктурным соображениям с позиций прагматизма внезапно заговорил и явный "моралист" А.Козырев. Ревизия курса характеризовалась несколькими новыми чертами. •

- Упор на геополитику, из которого следует, во-первых, определение геополитической роли России как основного "центра силы" в послесоветском геополитическом поле, а во-вторых, поиск геополитических союзников - как в ближнем, так и в дальнем зарубежье. (Здесь "прагматики" раскалываются как минимум на больших и меньших сторонников выбора в пользу Украины или Казахстана). При этом прагматики склонны рассматривать территорию СССР как сферу жизненно важных интересов России, где последняя должна геополитически доминировать.

- Концентрация внимания на "русских вне России", изыскание способов обеспечения прав русских сообществ за рубежом.

- Консенсус относительно принципиальной приемлемости ограниченных силовых методов, включая экономические и военно-политические. Есть и другой консенсус - относительно того, что геополитически (экономически, гуманитарно) обоснованная конфликтность в отношениях с той или иной страной может считаться естественным делом.

Все обозначенные вкратце доктрины и страты элиты, к ним тяготеющие, борются, во-первых, за влияние на руководство, а во-вторых, на массы. Динамика эта примерно такова. Роль "прагматиков" заметно усиливается. Усиливается и роль националистов всех оттенков; а "моралисты", продемонстрировав свою неспособность осуществить внешнеполитический курс, основанный на гуманистических ценностях, все более отходят на обочину политической жизни.

Однако происходит довольно неприятная вещь: руководство усваивает главным образом одно: собственно "державность", стремление видеть великую Россию, не задаваясь первоначальным вопросом "что нужно для этого сделать". Отсутствует по-прежнему приоритетность в отношении тех или иных стран, ближнего зарубежья в целом. Геополитические ориентиры остаются неведомы - и Россия играет жертвенную, но бессмысленную с точки зрения ее национальных интересов роль в грузино-абхазском внутреннем конфликте в Грузии, и не менее трагическую в своей бессмысленности роль во вполне антирусски настроенном Таджикистане.

Массы проникаются постепенно духом "державности". Однако опять же - без четкой программы, сформулированной наверху, их чаяния могут быть скорее канализированы лагерем националистов, поможет оказаться так, что в условиях паралича демократов, массы поддержат экстремистов прежде чем осознают, какую цену они должны будут платить за новый внешнеполитический курс.

В этих условиях  УСИЛИЯ элиты по влиянию на российское руководство представляются чрезвычайно важными; однако традиционное пренебрежение советами "высоколобых" может скверно повлиять как на выживание самого российского руководства, так и на будущее самой России.