Глава 4. РЕГИОНАЛЬНЫЕ ПРИОРИТЕТЫ

Отступление России от международно-политических амбиций старого Союза, бывших непомерными даже для него, предполагает иную предпочтительность отношений с внешним миром. Вряд ли при этом речь может идти о полной ломке сложившихся приоритетов. Скорее - об их рациональном осмыслении и корректировке. Два критерия кажутся определяющими для оценки - потребности преодоления экономического кризиса (1) и укреплении национальной безопасности политическими методами (2).

Выборы 12 декабря 1993 г. послужили исходным рубежом отхода от линии отождествления интересов России и Запада. Президент Б.Н. Ельцин, притиснутый исходом голосование к необходимости корректив, решился на них. Но, вопреки ожиданиям, пересмотр внешнеполитической платформы был доверен сохранившему свой пост министру иностранных дел А.В. Козыреву, хотя как раз последний и был символом уступчивости России в международных делах, против которой проголосовал избиратель.

В политико-психологическом смысле шаг президента имел два отрицательных последствия. Во-первых, мгновенное превращение "вечно согласного" А.В.Козырева в глашатая запоздалого "несогласия" России поколебало международное доверие к словам Москвы. Во-вторых, стремясь хотя бы отпасти восстановить свой престиж в глазах российского общественного мнения, министр принялся к месту и не к месту твердить об "исторической миссии" и "особых интересах" России в Евразии. В итоге, если в. 1991-1993 годах западным политикам внушали мысль о чуть ли ни полном единстве целей Москвы и Запада на базе одной лишь верности демократии, то теперь МИД словно задался целью" всеми силами приумножать и без того имеющиеся за рубежом сомнения и подозрительность к "имперским замыслам" Москвы.

На этом неблагоприятном фоне интеллектуалы и политики в США и странах зарубежной Европы пытаются заново осмыслить вопрос об отношениях Российской Федерации с "новым зарубежьем".

1. Новое зарубежье и "геополитический плюрализм"

В западном восприятии не сложилась цельная система взглядов на ситуацию в постсоветском политическом пространстве. Единственное, в чем сходятся практически все политики и интеллектуалы на Западе, это в признании четкой грани, которая отделяет в международно-правовым и политико-психологическом отношения три государства Прибалтики от всех остальных стран бывшего Союза ССР. Литва, Латвия и Эстония рассматриваются как "старые" государства, то есть страны уже однажды получившие независимость законным путем и насильственно ее лишенные в результате советской агрессии в ходе начального этапа второй мировой войны (1939-1940). Поэтому Запад наиболее чувствителен к отношениям России с тремя прибалтийскими государствами и проявляет максимальную настороженность во всем, что касается стремления Москвы обеспечить свои интересы в Прибалтике. Повышенная чувствительность проявляется даже в тех случаях, когда сами эти интересы признаются в принципе законными и естественными (права русских, доступ к Калининградскому анклаву). Эту особенность восприятия Запада стоит принимать в расчет в том смысле, что политика России в Прибалтике нуждается в особенно тщательной теоретической и дипломатической проработке - при необходимости в рабочем контакте с нашими западными партнерами и международыми организациями.

Вместе с тем, настаивая на укреплении полномасштабного межгосударственного стандарта отношений России с Литвой, Латвией и Эстонией, Запад в основном понимает, что все остальные постсоветские страны, включая Украину, представляют собой новые государства в полном смысле слова - не устоявшиеся в своей национальной идентичности, неопытные, инстинктивно тяготеющие к радикально-националистическим выплескам в сфере политики и одновременно склонные к иждивенчеству в том, что касается экономических связей. Этим странам еще только предстоит фактически выйти к полномасштабному межгосударственному стандарту отношений с Россией, хотя формально таковой вроде бы достигнут.

На Западе степени понимания этих сложностей представителями общественности и научных кругов, с одной стороны, и официальными властями, с другой, различны. Первые более резко акцентируют необходимость поддержки стремления новых государств к;) можно скорее укрепить свой независимый международный статус. Вторые, лучше сознавая трудности, стоящие перед бывшими республиками СССР, предпочитают указывать на переходный характер нынешнего состояния, когда молодые государства обладают полным набором суверенных прав на мировой арене, но в силу слабости не могут ими воспользоваться в полной мере без поддержки из вне. Причем нередко поддержка эта требуется не только (а иногда и не столько) со стороны Запада, но и со стороны России, хотя лозунг освобождения именно от ее опеки в 1991 г. послужил обоснованию решения о выходе многих из них из СССР.

В целом следствием такого подхода является характерное для западных стран видение СНГ, объединяющего сегодня все республики бывшего СССР за вычетом прибалтийских, как некого придатка внешней политики России и орудия ее долгосрочных устремлений. Интерпретации этих устремлений западным миром многообразны. Крайние сводятся к прямым обвинениям в попытках "восстановить" российский диктат над бывшими союзными республиками; умеренные акцентируют внимание на необходимости помочь России трансформировать "остаточно-советский" тип отношений с молодыми государствами в "нормальные" - на основе отказа от любой "особости", даже если она носит временный и переходный характер.

Признавая очевидное доминирование в России в СНГ, общественно-политическое мнение Запада не смогло придти к единой оценке сложившейся ситуации. С одной стороны, форсированное проведение либеральных реформ в России в 1991-1993 годах давало основание видеть в ней источник "демократизирующих", или во всяком случае, реформирующих импульсов на всем пространстве СНГ. Такое "идеологизированное" восприятие во многом определяло позицию демократической администрации Б. Клинтона, с типичным для нее вниманием к либерализации бывших тоталитарных стран.

С другой стороны, неправительственный спектр мнений склонен к более прагматическим взглядам. Для значительного слоя интеллектуальной элиты США и западноевропейских стран типично сдержанно-скептическое отношение к возможности быстрой демократизации России. Преобладают сомнения в способности России стать проводником западного влияния в СНГ. Напротив, линия Москвы в отношении молодых государств воспринималась главным образом в контексте возрождения России не как одного из многих "равных" постсоветских государств, а как центра потенциально сильного надгосударственного объединения, тяготеющего к установлению определяющего влияния на обширном пространстве Евразии.

С точки зрения способности этого направления навязать свои взгляды западному общественному мнению показательно, что сегодня к нему примыкают, например, такие традиционно взаимно противопоставляемые фигуры американской политологии как "прагматик" Г.Киссинджер и "моралист" З.Бжезинский. Поражение радикально-реформистского крыла в лице "Выбора России" на выборах в декабре 1993 г. усилило сомнения западного сообщества в Москве как носительнице демократической традиции и способствовало укреплению позиции сторонников настороженного подхода к России.

Весной 1994 г. в политический лексикон США с подачи З. Бжезинского был внесен термин "геополитический плюрализм", на основе которого была сделана попытка сформулировать неофициальную концепцию новой американской политики в отношении России и СНГ. Администрации США предлагалось, во-первых, лишить отношения с Россией той приоритетной роли, которая придается им командой Б. Клинтона сегодня; во-вторых, сделать упор на использовании противоречий между Россией и другими странами СНГ.

Важно иметь в виду, что ни сам З.Бжезинский, ни его ближайшие единомышленники не занимают правительственных постов и их прямое влияние на администрацию Б. Клинтона отнюдь не очевидно. Однако приходится учитывать, что З. Бжезинский - признанный патриарх американской "коммунологии" и один из самых известных в США академических экспертов. Его мнение обладает весом как минимум в глазах широкой образованной публики, нередко полагающейся на авторитет громкого имени больше, чем на свою способность детально разобраться в хитросплетениях российского неустройства. Стоит остановиться на новой концепции подробнее.

Главным геополитическим выигрышем Запада от свержения коммунистического режима в СССР школа З. Бжезинского считают не победу либерального мышления (как утверждал в своей знаменитой работе "Конец истории" Ф. Фукуяма), а ослабление стратегических и экономических позиций России в Евразии. Соответственно, именно закрепление этого фундаментального сдвига воспринимается в качестве главного условия стабильности в Евразии и национальной безопасности самих США в той мере, как та от нее зависит.

Основной смысл предлагаемых новаций состоит в том, чтобы перестать считать Москву основным геополитическим партнером СТА в Центральной Евразии и содействовать появлению в этом регионе нескольких новых геополитических центров (одним из которых, несомненно должна стать Украина), сопоставимых между собой по возможностям, взаимно конкурирующих и одновременно находящихся в партнерских отношениях с Соединенными Штатами.

Речь идет о том, чтобы политическим и экономическим путем были созданы гарантии против восстановления геополитических возможностей, которыми обладала Москва в годы существования Союза ССР. В свою очередь, главной гарантией против реставрации геополитических возможностей России до масштабов, способных стать снова угрожающими для Запада считается недопущение воссоздания государственного единства России с Украиной.

В соответствии с этой логикой на страницах американской печати, в академических публикациях сформулирован тезис о том, что готовность России "уважать независимость Украины" является главным критерием приверженности Москвы принципам свободы, демократии и иным этическим нормам и ценностям, признанным передовой частью мирового сообщества. "Геополитический плюрализм" представляет собой стремление добиться гарантий против (реальных или гипотетических) попыток Москвы навязать Киеву модель отношений, фиксирующих фактическое преобладание России на постсоветском пространстве. Налицо стремление сделать отношения России с Украиной таким же универсальным символом и показателем лояльности Москвы партнерству с Западом, каким до сих пор в глазах американского истеблишмента выступали лишь отношения России со .странами Приба-тики.

Важно отметить, что администрация США еще не готова к внесению радикальных корректив в свой курс. Рост влияния экстремистских настроений, воплощением которых видится либерально-демократическая партия России, на фоне неспособности демократического крыла российского политического спектра дать вариант позитивной национально-государственной философии способствуют росту недоверия Запада к России. Но одновременно и Украина вызывает у западных партнеров серьезные сомнения.

Легко допустить, что для самого З. Бжезинского с его польским происхождением и почти генетически обусловленной неприязнью к российскому колоссу разрушение исторического единства России и Украины является эмоционально и академически привлекательным. В самом деле, речь идет о поэтапном изгнании русского влияния с территорий, некогда бывших частями зоны геополитического преобладания Польши тех времен, когда сама Польша была Речью Посполитой - многонациональной империей, включавшей в себя помимо этнически польских территорий, земли. Литвы, а так же Западной и Юго-Западной Руси (будущих Белоруссии и- Украины). Так, в 1989 г. после распада "социалистического содружества" из сферы контроля Москвы вышла собственно Польша,, затем - Литва, теперь - Украина.

Но для официальных кругов Запада далеко не все обстоит так просто. У членов администрации США логика событий на территории бывшего СССР, по всей видимости, не вызывает особых возражений. Но их тревожит сам ход разрушения бывшего единого советского стратегического пространства и его неопределенные долгосрочные последствия. США обеспокоены стремлением Киева "явочным порядком" закрепить за собой на продолжительный срок (который может оказаться неопределенно долгим) полуядерный статус. По-видимому, радикально-националистические круги на Украине не вполне осознали отдаленные последствия своей политики в ядерном вопросе. Во всяком случае попытки украинского правительства саботировать практические шаги по ядерному разоружению позволяют пока России сохранять взаимопонимание с США в вопросах отношений с Киевом.

Вместе с тем, вряд ли уместно чрезмерно полагаться на возможность игры на украино-американских отношениях. Сторонники "геополитического плюрализма" представляют не самый крайний фланг мнений, скептических в отношении Москвы. В США немало сторонников точки зрения о необходимостл признать Украину ядерным государством, добившись от нее действительного отказа от стратегического ядерного оружия, но позволив ей сохранить тактический ядерный потенциал, сориентированный на сдерживание России. Не имея возможности навязать свои взгляды администрации, их носители, по видимому, так или иначе вольются в течение "геополитического плюрализма", стремясь придать ему более радикальное звучание и одновременно придавая ему дополнительный вес в интеллектуальных кругах. Все вместе это может способствовать дальнейшему нарастанию тревоги Запада в отношении "неоимпериалистических" намерений России в "новом зарубежье".

Следует признать, что политика России в отношении стран СНГ дает основания для тревоги Запада, хотя не только его. Идеи З. Бжезинского неприемлемы для администрации из-за их чрезмерно откровенной установки на использование противоречий России с Украиной и другими соседними странами. Но концепция "геополитического плюрализма" объективно отражает и некий базисный факт западного политического сознания. До 1991 г. Запад был готов сосуществовать с геополитическим колоссом СССР неопределенно долго, довольствуясь прекращением военной конфронтации. Выход России из СССР способствовал быстрой мобилизации на Западе ожиданий в отношении возможности геополитически и структурно закрепить то, что в 1985-1991 г. опиралось только на политическую волю советского руководства - а именно переход Москвы из положения главного глобального соперника на роль одного из нескольких первостепенных, но уже вполне сопоставимых между собой партнеров. Запад не хочет видеть Россию слабой и неспособной стабилизировать экономические и политические отношения в Центральной Евразии; но одновременно он не хочет и ее реставрации в качестве сверхдержавы - во многом именно из-за того, что неустойчивая политическая ситуация в России заставляет Запад думать о возможности возвращения Москвы к тому или иному варианту внешней экспансии. И такая экспансия была бы для Запада менее опасна, если бы возможности России были бы по крайней мере не большими, чем сегодня.

Для Запада источником беспокойства является не столько сама Россия, сколько ситуация на пространстве СНГ, которое может стать либо основой восстановления гегемонистских внешнеполитических амбиций одной из экстремистских фракций в Москве, либо своего рода амортизирующим полем, которое, даже будучи зоной сильного, возможно даже, преобладающего влияния России, одновременно будет умерять ее исходные импульсы, преломлять их сквозь призму многосторонних компромиссов в рамках Содружества, снижать вероятность наступательной внешней политики хотя бы в той мере, в какой отдельные страны СНГ могут не разделять ее движущие мотивы. Иначе говоря, Запад склонен поддерживать саму идею объединения пост-советских государств, но он определенно выступает за его мягкую, консенсусную форму взаимодействия полноценно суверенных стран, сокращающую до минимума возможности Москвы навязывать свои политические и стратегические решения молодым государствам и, что особенно важно, беспрепятственно мобилизовать их ресурсы для своих целей.

Учет основных подходов Запада к ситуации на постсоветском пространстве сам по себе не может быть определяющим для выработки политики России в отношении СНГ. Речь идет об обратном, о том, насколько ожидания Запада могут совпадать и действительно совпадают с интересами России на нынешнем этапе ее развития,

Например, очевидно, что двусторонние отношения Москвы с теми или иными странами СНГ сегодня беспокоят западные страны меньше, чем стремление России укрепить свою военную роль в рамках СНГ в целом. Конечно, можно предположить, что Запад просто стремится содействовать разрушению единого военно-политического пространства бывшего СССР. Но по мере нарастания конфликтносги на периферии СНГ (Карабах, а особенно Таджикистан с трудно отвратимой перспективой перерастания нынешних боев в региональную войну с участием Афганистана и Узбекистана) вызывает все большие сомнения приемлемость роли всеобщего гаранта безопасности стран СНГ и для самой России. Что рациональнее - определиться, наконец, в отношениях с Казахстаном, и в зависимости от этого технически обустроить границу военной ответственности России к северу или к югу от казахстанских границ, или же позволить себе вновь быть втянутыми в нескончаемую войну в регионе не только геополитически для собственно России второстепенном, но и преисполненным стойкими антироссийскими настроениями?

С точки зрения интересов самой России, в первую очередь, и их совместимости с ожиданиями Запада, во вторую, разумным представляется параллельное продвижение к созданию структур безопасности на пост-советском пространстве через развитие двустороннего и многостороннего военно-политического сотрудничества при опережающем и преобладающем значении первого. В конце концов, никакие договоренности в рамках СНГ не обеспечат России нормального взаимодействия с Украиной, если предварительно Москва и Киев не смогут договориться напрямую. Точно так же, вряд ли можно поставить знак тождества между перспективой привлечения России защите безопасности, скажем, Армении или Узбекистана, с одной стороны, или Казахстана с его полурусским населением, с другой. Совсем иные, чем в рамках СНГ, возможны гарантии и для потенциально нейтралистской Киргизии - идеальной, хотя и неблизкой, перспективой для которой было бы превращение в "среднеазиатскую Швейцарию".

Стремление максимально приблизить модель отношений новых государств с Россией к тем, что существовали между союзным центром и республиканской периферией не соответствует российским национальным интересам и не может быть принят в качестве общего принципа отношений внутри СНГ. С учетом нынешних ограниченных ресурсов Российской Федерации и всеобщей тенденции к националистическому взаимоотталкиванию новых государств попытки восстановить "сферу влияния" Москвы на всей территории Содружества могут подорвать возможности России и заставить ее тратить силы на обеспечение лояльности бывших союзных республик. И это при том, что во-первых, далеко не все постсоветские государства имеют для России жизненно важное значение, а во-вторых, лишь некоторые из них {Казахстан, Белоруссия) ориентируются на тесное взаимодействие с Москвой, исходя из глубинных интересов своего внутреннего развития; тоща как большинство (Молдова, страны Закавказья, Узбекистан) сдерживает свои центробежные (если не откровенно антироссийские) устремления лишь под давлением угрожающих внешнеполитических обстоятельств.

Стремление воссоздать некое подобие тесного союза пост-советских государства, как представляется, в обозримой перспективе (10-15 лет) уместно почти исключительно в сфере экономических отношений внутри СНГ - если, разумеется исходить из разумного эгоизма и не подчинять задачу превращения Россия в сильное демократическое государство иллюзиям интеграции со странами, которые воспринимают ее перспективу как свое временное и вынужденное отступление. Но и в сфере экономического взаимодействия сегодня, когда реформы на постсоветском пространстве идут асинхронно, а где-то и не идут вовсе, было бы опасно взваливать на слабую российскую экономику бремя поддержки стран, которые в предыдущие годы занимали выжидательную позицию, уберегая себя от неизбежных потерь от проведения преобразований, а сейчас не прочь снова присоединиться к российскому экономическому организму.

Что же касается отношений в сфере обеспечения безопасности, регулирования конфликтов и развития политических связей, то здесь необходимы гораздо более жесткие критерии отбора партнеров. Ориентирами в этом смысле могут быть такие принципы как:

во-первых, строго дифференцированный, избирательный подход к принятию обязательств по защите так или иных бывших республик, а так же форм и уровней военно-политического сотрудничества с ними; России требуется собственная "доктрина Никсона", то есть доктрина "азиатизации" войн на юге и востоке бывшего СССР;

во-вторых, признание оправданности и необходимости асинхронного, то есть разновременного включения тех или иных государств СНГ в сферу как преференциальных экономических отношений с Россией, так и ее политико-военной ответственности;

в-третьих, отстаивание приоритета двусторонних политических и военных договоренностей со странами СНГ по сравнению с многосторонними до тех пор пока страны СНГ создадут собственные вооруженные силы, способные автономно выполнять сколько-нибудь серьезные оборонные функции, а "военно-политическая интеграция" в рамках СНГ перестанет быть прикрытием для использования российских солдат в регионах, где интересы России как минимум вызывают сомнения.

В таком контексте стоит выстраивать и линию российской дипломатии в связи с предложенной к неформальному обсуждению президентом Казахстана Н.А. Назарбаевым идеей "Евразийского Содружества". Не приходится сомневаться, что одним из основных мотивов азиатских составляющих СНГ сегодня является стремление заручиться военными гарантиями России против быстро нарастающих угроз их безопасности с юга. Идея Н. Назарбаева противоречит принципу избирательного подхода России к определению зоны своей военной ответственности и поэтому она соответствует интересам азиатских стран СНГ больше, чем российским. "Евразийское Содружество" возможно, но "механическое" зачисление в него всех государств СНГ вряд ли отвечало бы интересам России.

Важно иметь в виду, что присущее руководству российских вооруженных сил и политическому руководству в целом стремление расширительно интерпретировать зону военной ответственности России дает основания правому спектру общественно-политического мнения на Западе интерпретировать линию Москвы как "неоимперскую". Эти настроения подогреваются периодически возобновляемыми высказываниями лидеров приграничных с Россией молодых государств (Эстонии, Латвии, Украины и даже Казахстана), не пренебрегающих возможностью сыграть на антироссийских опасениях Запада.

С учетом внутренней ситуации в России представляется, что оптимальным вариантом развития страны будет консолидация ее возможностей в рамках границ Российской Федерации. Утвердившись в качестве единого, экономически благополучного, демократического и сильного государства Россия закрепит свое место как полюс экономической гравитации Центральной Евразии и на этой основе сможет без насилия, мирным, эволюционным путем реализовать большую часть этно-исторических и культурных тяготений своего народа. Для восстановления прежнего уровня доверия наших партнеров Москве стоило бы четко сформулировать главное: Россия, о возрождении которой мы постоянно говорим - это Россия в границах Российской Федерации, которые незыблемы для наших соседей и партнеров точно так же как для нас самих. Эта форма осуществления национально-государственной идеи имеет наилучшие шансы обеспечить России взаимопонимание с Западом и его поддержку включая те аспекты международной политики, значение которых выходит за региональные рамки.

Идея "державности в пределах Федерации" позволила бы разрядить обстановку вокруг проблемы Крыма и ядерного потенциала Украины. Мало кто в России сочтет законным акт произвольной передачи Крыма Украине в 1954 г. Но 40-летнее пребывание Крыма в составе Украины - веский факт, с которыми нельзя не считаться. Постановка вопроса о возвращении полуострова России - опасна и непродуктивна.

Потенциальные территориальные претензии России к Украине - главный аргумент антироссийских сил в Киеве и на Западе в пользу сохранения украинского ядерного потенциала. Между тем вопрос о судьбе Крыма совсем не обязательно будет или должен решаться в контексте его перехода под суверенитет Российской Федерации. Крымская ситуация - один из множества частных случаев самоопределения наций. Дело народа Крыма - определить свое будущее на общих основаниях - при соблюдении тех принципов, которые были приняты в 1991-1992 годах странами ЕЭС, Соединенными Штатами и Россией как условия международного признания новых государств.

Но одновременно Москве стоило бы ясно просигналить Симферополю, Киеву и нашим западным партнерам о том, что вхождение Крыма в Россию при той ситуации, которая сложилась вокруг него сегодня, не отвечало бы российским национальным интересам, и Россия не будет к нему стремиться, что не исключает, конечно, возможности широких взаимовыгодных отношений с Крымом. Ясная позиция по крымскому вопросу, проработка его в общественном мнении и на дипломатическом уровне позволила бы поставить под сомнение увязку внутренних территориально-этнических проблем Украины с вопросом о наличии или отсутствии у нее ядерного оружия. Что же касается будущего Крыма, так же, как кстати сказать, Закарпатья, населенного русинами, которые не признают себя украинцами, то распад СССР доказал, что ядерный статус не гарантирует стране территориальной целостности, если составляющие ее этносы категорически настроены на отделение.

Ажиотаж вокруг "имперских амбиций" Москвы как правило обычно возникает в связи с проблемой "русских вне России". Приходится констатироваться, что в настоящее время руководство МИД России так же грубо педалирует эту проблему, как совсем недавно оно ее игнорировало. В результате, сначала была спровоцирована эмоциональная внутренняя реакция на дискриминацию русских за пределами Российской Федерации, а теперь стимулируются антироссийские предубеждения за рубежом. Между тем, проблему нельзя решить ни примиренчеством к неправовым действиям Эстонии и Латвии, ни назойливыми заявлениями министра о некой "миссии России" в СНГ и сфере ее "особых интересов". Постановка вопроса и том, и о другом в принципе, конечно, уместна, но отсутствие сколько-нибудь цельно изложенной позиции правительства по этим вопросам дает основания определенному спектру мнений на Западе поддерживать устойчиво высокий уровень антироссийских подозрений.

И официально, и на уровне политологической элиты Запад в целом уже признал право России проявлять тревогу и заботу О русском населении бывшего СССР, оказавшемся за ее пределами. Однако он испытывает самые жгучие сомнения в отношении способов, которыми Москва намерена отстаивать свои интересы в этом вопросе. Главное, чего добиваются, например, в этой связи Эстония и Латвия, состоит в том, чтобы убедить Запад в намерении России применить против этих государств силу под предлогом защиты прав русских. И, следует отметить, это фактически единственное, что было бы для Запада абсолютно неприемлемо.

Но помимо силовых вмешательств, которые непригодны и для самой России, в ее распоряжении остается достаточно широкий круг средств для давления на государства, сохраняющие дискриминационную практику. Представляется целесообразным поэтому дать развернутое официальное заявление о том, что Москва в принципе не приемлет силовое решение вопроса о правах русского населения с сопредельных странах, но оставляет за собой право активно использовать невоенные методы.

Но и такое решение вопроса не обеспечит эффективного решения проблемы. Русские общины должны понять, (а если они не могут этого сделать, им стоит объяснить) что оставаясь одним из международных гарантов соблюдения основных прав и свобод русских вне России, Москва не может и не будет выступать постоянным ходатаем перед правительствами сопредельных стран по конкретным проблемам местного русского населения. Одно дело мобилизовать международное давление, чтобы содействовать отмене дискриминационных положений национального законодательства Латвии и Эстонии; совсем другое - пытаться сделать гражданство России для русских за ее пределами универсальной гарантией неизменности тех прав и привилегий, которыми пользовались все граждане СССР в пору существования всесоюзного гражданства.

Наряду с поддержкой русских вне России в наиболее принципиальных вопросах их правового положения, стоило бы помочь им настроиться и на самостоятельный диалог с местными элитами, поиск новых путей встраивания себя в изменившуюся национально-государственную среду. Иными словами, задача российской дипломатии в том, чтобы помочь русским стать полноправными гражданами тех новых государств, на территории которых они оказались, а вовсе не в том, чтобы способствовать их превращению в некие союзы российских граждан за границей, которые неизбежно будут восприниматься на местах с подозрением как более лояльные к России, чем к государствам проживания.

Запад в целом проявляет достаточно благожелательное внимание к России и ее сегодняшней роли в СНГ, несмотря на сомнения в связи с усилением влияния экстремистского руководства ЛДП среди того довольно многочисленного слоя общества, который в силу многих причин тяготеет к позитивной национально-государственной философии и не находит ее носителей среди демократических сил. Поэтому, как и ранее, российская дипломатия может привлекать Запад к решению наиболее сложных проблем отношений Москвы с "новым зарубежьем", тех, найти приемлемое решение которых самостоятельно Россия пока не в состоянии - ядерное нераспространение, гарантии прав человека и т.п. Но не следует сохранять завышенные ожидания в связи с западным вмешательством.

Во-первых, наши партнеры на Западе заинтересованы в оказании помощи России по достаточно узкому кругу проблем, из которых главная - ядерная. Даже гуманитарные вопросы сегодня вызывают в США и Западной Европе некоторую сдержанность, поскольку принципиальная необходимость поддержать справедливые позиции Москвы в этой области не всегда сочетается со стремлением западных стран поддержать, например, молодые прибалтийские государства на пути к укреплению их национальной независимости.

Во-вторых, сохраняется важная область национальных интересов, где позиции Москвы и стран "семерки" совпадают далеко не полностью - речь идет об оптимальных параметрах международной роли и влияния России. В принципе и на Западе, и в России большинство политикоформирующсго спектра сходится в том, что, перестав быть наднациональной империей, Россия должна стать "нормальным" государством. Однако критерии этой "нормальности" не определены ни для российского, ни для международного общественного мнения.

Существует как минимум три сценария "оптимальности" для России:

1) Россия крупная среднеевропейская страна, отказавшаяся от всех своих исторически и этнически нерусских территорий (З.Бжезинский и более правые силы);

2) Россия - сильная, ориентирующаяся на демократию страна в рамках единой и неделимой Российской Федерации в ее современных границах (основная часть нынешнего российского руководства);

3) Россия - квази-сверхдсржава, тем или иным способом подчинившая себя возможное большее число государств, прежде входивших в СССР (коммунистическая оппозиция и ЛДП). Россия сама пока еще не сформулировала ясного видения своего будущего, которое бы опиралось на поддержку подавляющего большинства народа. А до тех пор разговор о совпадении и несовпадении ее национальных устремлений с интересами Запада будет носить отвлеченный характер.

В-третьих, чрезмерно полагаясь на помощь Запада в решении проблем внутри СНГ, российская дипломатия оттеняет остроту противоречий между пост-советскими государствами. Между тем, большая их часть урегулирована усилиями самих стран-участниц.

Показательно, что до сих пор практически ни один вооруженный конфликт на пост-советском пространстве не был урегулирован с помощью Запада, в то время как энергичное вмешательство России позволяло по крайней мере стабилизировать обстановку в Приднестровье, Южной Осетии и сегодня сдерживает разрастание войны в Таджикистане. Самостоятельные дипломатические шаги России могут обсуждаться с ее западными партнерами во избежания ложных интерпретаций, но важно отдавать себе отчет в том, насколько эффективно может и хочет Запад затрачивать свои ресурсы в интересах урегулирования противоречий внутри Содружества.

Запад может и, вероятно, должен оставаться важнейшим партнером России в мировой политике. Но партнерские отношения возникают не за один день, а выстраиваются на протяжении долгих лет посредством настойчивых каждодневных усилий. Полноценное межгосударственное партнерство предполагает наличие двух ключевых элементов: совпадения мнений сторон относительно жизненной важности их конструктивных отношений друг с другом (1) и наличие отлаженного механизма для регулирования возникающих между ними противоречий и формирования взаимоприемлемых позиций (2).

Из двух этих элементов в отношениях России с Западом пока можно говорить больше о первом. Налаживание механизмов еще впереди. И есть свой позитивный смысл, в том, что Россия, оставив ложные посылки об автоматическом совпадении ее интересов с интересами Запада, приступила к формулированию своих специфических, национальных внешнеполитических целей, которые не во всем соответствуют устремлениям США или стран Западной Европы. Потому что только в ходе урегулирования разногласий могут возникнуть и устояться согласительные процедуры, переговорные устройства, способные амортизировать расхождения и приводить их некому общему знаменателю. При наличии совпадающих взглядов России и Запада на конечные цели их партнерства разногласия между ними по конкретным вопросам краткосрочного значения способны в долгосрочной перспективе работать на стабилизацию отношений сторон и упорядочение международной ситуации в Евразии.

2. Европейская составляющая

На чем бы ни основывалось будущее мирорегулирование новом балансе сил паи внедрении в международную практику нормативных принципов - Россия сможет вернуться в мировую политику прежде всего как европейская великая держава. При всех геополитических изменениях она остается неотъемлемым элементом европейского равновесия. Процесс преодоления раскола Европы, берущий за точку отсчета утверждение в ней общей систему ценностей, вряд ли может быть завершен, если Россия останется за его пределами. Европе же, если она намерена сохранить или расширить свое участие в мировых делах, необходимо быть единой. Да и России, чтобы завершить начатую модернизацию, необходима опора во внешнем мире, которая неизменно подталкивала бы ее к демократизации, гражданскому обществу и рыночной экономике. Никто в мире так не заинтересован в этом как Европа, ей нужна стабильная дружественная, по возможности демократическая Россия, чтобы на равных иметь дело с возникающим Тихоокеанским сообществом, которое вберет в себя таких гигантов как США, Япония и Китай. В самой Европе наличие мощной объединенной Германии требует существования какого-то противовеса ей, хотя бы политического, на роль которого может претендовать только Россия.

Вместе с тем, интересы России и Западной, а так же Центральной и Восточной Европы (ЦВЕ) не во всем совпадают. На Западе, но особенно среди бывших советских союзников есть влиятельные силы, которые хотели бы ограничить международную роль России исключительно сдерживанием напора исламского юга (сил) которого Европа начинает ощущать в Боснии). Конфликт в Таджикистане, в разрешении которого помимо России никто из стран СНГ участвовать не пожелал, выявляет, что она, к сожалению, готова взвалить на себя это бремя и вползти в новый Афганистан.

Советский менталитет за Европу считал лишь ее запад. Российский - похоже, унаследовал эту традицию. Утверждают, что Россия стала дальше от Европы, чем прежде, между ними теперь двойная прокладка из бывшей Восточной Европы и бывших советских европейских республик. Москве трудно смириться с мыслью, что и те и другие стали независимыми, еще труднее осознать, что это - европейские государства, и значит Россия стало ближе к Европе. По сути дела под общей крышей европейской политики Россия теперь имеет четыре различных субрегиональных направления. Первое охватывает Украину, Молдавию и Белоруссию, причем Киев и Кишинев не жалуют Россию. Второе - Прибалтику, политическая элита которой еще более недружественно относится к Москве. Третье - ЦВЕ, не забывшая унизительного статуса советского сателлита. Четвертое - Западную Европу с ее дифференцированным видением России.

Все эти субрегионы (их страны) объединяет не только географическая, но и: цивилизационная (пусть в разной мере) принадлежность к Европе. Государства, в них представленные, на равных с Россией участвуют в СБСЕ, распространяя на себя нормы хельсинкского процесса, входят в Совет Европы или рассчитывают попасть туда, разделяя его социальные, экономические, политические и гуманитарные ценности или стремятся делать это. В подходе к обеспечению безопасности, нейтрализации традиционных и новых угроз они ориентируются на европейские структуры.

Вместе с тем, по ряду параметров и с точки зрения национальных интересов России, субрегионы эти не идентичны. Помимо различий в социально-экономическом развитии, политической культуры два обстоятельства разделяют их. Одно - видение путей движения к интегрированной Европе и своего места в ней. Другое - перспективы подключения к ней России, представления о ее роли в будущей Большой Европе. Оба обстоятельства объективно диктуют необходимость дифференцированного подхода России к каждому субрегиону при том понимании, однако, что реализовываться он должен в рамках ее общей европейской стратегии, т.е. активность Москвы на каждом направлении в идеале должна работать на общие целевые установки ее интегрированного европейского курса.

Российское политическое мышление еще не способно в полном объеме воспринимать появление новых суверенитетов в постсоветском пространстве. Москва видит в государствах Прибалтики, Украине, Белоруссии и Молдавии прежде всего бывшие советские республики, к тому же чем-то ей обязанные. То есть основная их идентификация состоит не в том, что они часть Европы, а в том что они в прошлом входили в СССР. Основные проблемы, которые Москва пытается решить с этими государствами порождены их бывшей совместной принадлежностью к нему, а не к Европе. Наверное, поэтому они рассматриваются обычно Москвою как барьер на пути ее европейской политики, а не как ее поле или по крайней мере мост, через которой неизбежно придется пройти, чтобы очутиться в Европе. Между тем у ряда этих стран европейские истоки не ниже, а в ряде случаев выше, чем у самой России, ряд из них в уже сегодня имеет более высокий европейский статус, нежели Россия. Они, хотя и в разной степени, надеются включиться в объединительные процессы, идущие на континенте. Их лидеры, видя преобладающую ориентацию Западной Европы на Россию, пытаются разыгрывать "русскую карту", пугая Запад, и часто небезуспешно, несовместимостью российской и западной цивилизации. Совет Европы принял в свои ряды Эстонию несмотря на возражения Москвы. В то же время прибалтийские страны блокировали вступление в эту организацию России, обернув против нее сомнительные ее игры с задержкой вывода войск из региона.

Между тем недальновидность и провинциализм козыревской дипломатии, не умеющей просчитывать последствия своих шагов, нише не проявился столь разрушительно как в ближнем европейском зарубежье. Стремясь быть большим демократом, чем сам Запад, забыв, что у нее есть собственные интересы в отношении бывших советских республик, Москва решила опередить других в признании их независимости. Прагматичные чехи и словаки, прежде чем разойтись и признать суверенитет друг друга, обсудили и подписали более 70 соглашений, регулирующих их взаимосвязи. Наша же дипломатия в ходе "развода" забыла обговорить судьбу русских меньшинств, войск и стратегических объектах, остающихся за кордоном, обшей собственности и т.д. Последствия этого просчета будут ощущаться еще долго. Вопрос о том, кому принадлежит ядерное оружие, оказавшееся на территории ряда республик, был решен настолько непрофессионально, что понадобилось вмешательство Вашингтона, чтобы предотвратить возможную катастрофу и попытаться снять проблему, отравлявшую отношения России и Украины. В 1991 году у России были рычаги воздействия на бывшие советские республики - их нужда в ее признании их независимости, что позволяло решить нелегкие вопросы с большим учетом ее интересов. Сейчас, два года спустя, Россия все еще обсуждает с государствами Балтии эти проблемы в невыгодных для нее условиях, у нее нет прежних рычагов воздействия, она вынуждена использовать шантаж, угрозы, силовое давление, что ухудшает ее отношения с этими странами.

В результате России не удалось обеспечить дружественность непосредственного окружения, прежде всего новых государств на ее западных рубежах, среди которых и два славянских (на четверть населенных русскими), что уже не просто плохо, а противоестественно. В конечном счете, вокруг нее образовался пояс враждебных государств, видящих в России угрозу своему независимому существованию (или пытающихся создать такое впечатление, исходя из внутренних потребностей). Претензии Москвы рассматривать постсоветское пространство, переживающее процесс национальной самоидентификации, как зону преференциальных своих интересов, зону своей ответственности без разъяснения, что это означает для других, без учета их устремлений лишь подливает масло в огонь. На Украине, в Молдавии и Прибалтике эти заявки видятся как намерение возродить советскую империю в ее прежних границах. Поддержка Жириновского и коммунистов российским избирателем убеждает их в обоснованности собственных подозрений. Стоит ли удивляться, что подобные претензии порождают в странах ближнего зарубежья желание дистанцироваться от России, получить гарантии своей безопасности от внешних сил (Украина хочет иметь их от США, Киев согласился демонтировать свое ядерное оружие только потому, что в этой сделке участвовал президент США Б.Клинтон; Прибалтика с вожделением смотрит на НАТО). Подобные устремления европейских стран ближнего зарубежья, их экономическая и политическая слабость легко могут сделать их разменной монетой в игре внешних сил вокруг России.

Очевидно, что европейская политика России будет пробуксовывать до тех пор, пока напряженность в ее отношениях с ближайшими западными соседями будет сохраняться, пока основные проблемы, питающие их подозрительность к Москве, не будут сняты. В условиях же сохраняющейся враждебности эти страны всегда будут стремиться настраивать против России Западную Европу. Приходится учитывать, что психологически ее политическая элита обычно настроена в пользу малых государств против больших даже тогда, когда разум подсказывает ей обратное. В то же время ей не хотелось бы втягиваться в разборки, происходящие между Москвой и ее партнерами в ближнем зарубежье. В результате и те и другие подрывают шансы друг друга на более тесное взаимодействие с Западной Европой и ее структурами.

Преодолеть эту подозрительность и обеспечить дружественность своего непосредственного окружения Россия может лишь проводя политику, которая, отвечая ее национальным интересам, в то же время учитывала бы и его устремления, более того в какой-то мере работало бы на них. Если Россия хочет иметь статус в ближнем зарубежье, дающий ей большую ответственность за его стабильность, то он станет реальностью лишь в том случае, если будет сознательно принят ее партнерами. На нынешнем же переходном этапе их национальный интерес сводится прежде всего к консолидации своего независимого статуса, перед этим стремлением отступает все даже благосостояние общества, его стабильность. Поэтому, формулируя свои национальны задачи (которые для других станут точкой отсчета для определения предсказуемости поведения Москвы на международной арене) и методы их реализации, Россия должна просчитывать прежде всего в какой мере ее доктрины и политика могут затронуть национальные интересы ее ближайшего окружсения, прежде всего не будут ли они истолкованы как пренебрежение его суверенностью. Приходится учитывать, что малые государства более чувствительны к таким вопросам нежели средние или больные. Это справедливо в том, что касается Прибалтики с ее нелегкой историей сосуществования с Россией, равно как и Украины, на четверть русифицированной, фактически не имевшей своей государственности и потому неприязненной к российской великодержавности.

Взаимодействие России с остальной Европой физически во многом возможно сегодня лишь через территории ближнего зарубежья. Там остались гавани, через которые Россия может торговать с Западом, путепроводы, по которым она гонит туда газ и нефть, линии высоковольтных передач электроэнергии в Восточную и Центральную Европу, авиатрассы. Россия сталкивается ныне с серьезнейшей дилеммой: либо переориентировать все эти коммуникации, пути снабжения и выхода в Европу - построив новые порты возле Санкт-Петербурга, Калининграда, Новороссийска. Ее связи с Европой не будут зависеть тогда от политической погоды в ближнем европейском зарубежье. Либо договориться с новыми государствами о транзите, аренде, совместных предприятий по эксплуатации прежних коммуникаций и линий снабжения. Конечно, России придется платить за их использование. Но это обошлось бы ей дешевле, чем строить новые, да и этим странам было бы выгоднее. Второй путь предпочтительней, потому во-первых, что он будет подталкивать Россию к тому, чтобы иметь с этими странами дружественный режим взаимоотношений, развивая его, сводя на нет потенциал враждебности, что важно с точки зрения российских позиций в Европе. Во-вторых, первоначальное ощущение вынужденной зависимости сторон друг от друга перерастет со временем в плодотворную взаимозависимость.

Практически все страны ближнего европейского зарубежья хотели бы стать частью процветающей интегрирующейся Большой Европы. К этому же стремится в той или иной форме и Россия. Однако в настоящий момент оба процесса не только разъединены, но и работают друг против друга. В самом деле, цель государств Балтии состоит в том, чтобы, ссылаясь на потенциальную угрозу со стороны России, войти сначала в НАТО, а потом и в ЕС, не только отгородившись таким образом от нее, но и затруднив ее вхождение в эти структуры (конечно, на деле это решают не они, а сама Западная Европа). Москва же, сознавая, что в стратегическом плане она намного важнее для Запада, чем все эти страны, понимая их недальновидные, провинциальные игры, сама между тем стремится вести себя подобным же образом, препятствуя их включению в европейские организации.

Главное однако не в этом. Российская политика проявила бы большую дальновидность, если бы вместо соперничества с ближним европейским зарубежьем за первый приз в Брюсселе обеспечила стыковку собственных европеистских устремлений с аналогичными намерениями своих ближайших соседей. Вхождение России в Европу должно идти не за счет их отталкивания от нее, а путем взаимной помощи друг другу, за счет налаживания взаимодействия, кооперации, каких-то начал интеграции в процессе продвижения к общей цели. В конце концов, России выгодно, чтобы ближайшие соседи восприняли европейские ценности, стандарты поведения, это значительно облегчило бы для нее решение нелегких проблем, возникших в отношениях с этими странами - соблюдения прав национальных меньшинств, ядерного оружия, свободного движения товаров, рабочей силы и капитала.

Поскольку военной угрозы России на ее западных рубежах ныне фактически нет, и геополитические императивы здесь просматриваются во многом по-новому, требуется существенная переоценка российских целевых установок и на этом направлении. Представляется, что ближайшие цели российской политики в отношении европейского зарубежья помимо снятия невоенных угроз безопасности состоят в том, чтобы, обеспечив его дружественность, привлечь его ресурсы (опыт, технологию, традиционные связи, финансовые возможности, сложившиеся структуры безопасности, духовную близость) к процессу политической и экономической модернизации державы. Долгосрочная же цель, видимо, сводится к тому, чтобы подключиться в той или иной форме к развертывающемуся процессу европейской интеграции. В реализации этих целей российской дипломатии важно опереться на те силы во внешнем мире, которые этим идеям сочувствуют, заблокировав активность тех, кто пытается им противостоять.

Между тем, в концепциях нового европейского порядка, появившихся на развалинах советской империи и интеграционных социалистических структур (ОВД, СЭВа, нет каких-либо свежих идей по поводу взаимодействия в новых условиях России и стран бывшей Восточной Европы. Закрыв старую эпоху отношений с ними, Москва, несмотря на торжественные декларации, не открыла новой. Она быстро растеряла свое влияние в регионе, уступая его Западной Европе, прежде всего Германии. Более того, после "бархатных революций" и краха советского эксперимента между Россией и странами ЦВЕ наметилось если и не отчуждение, то охлаждение отношений. В известной мере оно было взаимным.

Реакция обоюдного отторжения обусловлена недавним прошлым и переоценкой его с позиций сегодняшнего дня. В то время как многие восточноевропейцы уверены (имея для этого основания), что СССР безжалостно их эксплуатировал, российское общество не менее уверено, что лояльность "вассалов", их готовность следовать любым, даже самым бессмысленным советским мирным инициативам обходились слишком дорого: по оценкам его экономистов, разделяемых их западными коллегами, Восточная Европа стоила СССР около 15 млрд. долл. в год. Поэтому, когда восточ-ноевропейцы в ходе "бархатных революций" стали демонтировать не только социализм, но и ''нерушимую дружбу" с Москвой, последняя использовала этот поворот, чтобы освободиться от бремени своих обязательств в этом регион. Сделано это было жестко, пренебрегая интересами других, не заботясь о завтрашнем дне.

Российские лидеры свои надежды на перестройку экономической системы, повышение ее социальной отдачи, возникновение частного предпринимательства и рынка, связывают со взаимодействием с Западом, но отнюдь не с бывшими советскими союзниками, у которых она не может, по их мнению, позаимствовать ни опыта, ни капиталов, ни новой технологии. Зеркальным отображением этой позиции было видение России политиками и экономистами ЦВЕ, с той лишь разницей, что они надеются по-прежнему использовать ее в качестве поставщика дешевого сырья. С точки зрения элементарной логики, России не имеет смысла тратить валюту на приобретение посредственных восточноевропейских изделий, когда она может купить товары лучшего качества и дешевле на мировых рынках. В свою очередь, и страны ЦВЕ могут приобрести все им необходимое там же, не завися при этом от капризов московского руководства или от непредвиденных зигзагов ситуации в России. То есть выявилось вдруг, что Россия и бывшие советские партнеры по ОВД и СЭВу в решении своих масштабных проблем совсем не нужны друг другу. Правда, при этом были нарушены сложившиеся экономические связи, сорваны кооперационные поставки, обязательства, останавливались заводы, появлялась безработица, но это было "мелочью" в сравнении с грандиозными схемами лидеров "бархатных" и "холщевых" революций''.

Вскоре выяснилось, что они не только не нужны, но и мешают друг другу. Всеобщий и одновременный поворот посткоммунистических государств к Западу привел к обострившемуся их соперничеству за его благосклонность, помощь, кредиты, преференции. Очевидно однако, что среди всех перемен, случившихся в пост-социалистическом мире, главным призом Запада стали изменения в бывшем Советском Союзе и его главным восприемнике - России. Конечно, значение революций в Восточной Европе вряд ли можно недооценивать. И все же, с точки зрения судеб Запада, его безопасности декоммунизация бывшей ядерной сверхдержавы и конечный исход этого процесса наиболее важны. Поэтому объективно Запад уделяет России сегодня больше внимания нежели странам Центральной и Восточной Европы, туда идет большая часть его помощи, основной поток его кредитов. Естественно, чем больше получает Россия, тем меньше достается странам ЦВЕ, и многие ее лидеры болезненно переживают подобную несправедливость.

Совершенно очевидно, что Центральная и Восточная Европа не ощущает ныне внешней военной угрозы. Вызовы безопасности видятся прежде всего во внутренней социально-политической нестабильности, криминогенной напряженности, росте безработицы, внезапном расслоении общества. Внешние же угрозы безопасности, носят, по мнению политиков и экспертов региона, главным образом невоенный характер. Это опасность новых чернобылей, экологических катастроф, возможность массовой миграции с Востока, интеграция мафиозных структур постсоциалистического мира с западноевропейскими. Среди внешних угроз серьезное беспокойство вызывают этнические конфликты, полыхающие в постсоветском пространстве и на Балканах. Однако наибольшая потенциальная угроза безопасности лидерами ЦВЕ, прежде всего "Вышеградской четверки", видится в нестабильности и неопределенности политической ситуации в России, непредсказуемости ее развития, в возрождение, имперских тенденций в политическом мышлении Москвы, неспособной навести порядок в собственном доме, но рассуждающей о пользе подобия "доктрины Монро" для постсоциалистического мира. Страх ряда государств ЦВЕ, особенно Польши и Венгрии, поддерживается и исторической памятью, которая освежается нынешней ситуацией.

Отсюда ощущение потребности стран ЦВЕ иметь гарантии своего выживания, территориальной целостности, возможности по своему обустраивать свою жизнь. Этот настрой значительно усилился, выйдя на уровень истерии, после расстрела российского парламента и прорыва В.Жириновского в Государственную Думу. Не полагаясь на себя и, видимо, не очень-то доверяя друг другу, политические элиты ЦВЕ хотели бы получить эти гарантии от НАТО.

Объективно говоря, нестабильная Россия с внешней политикой, шарахающейся из одной крайности в другую (т бескорыстно подыгрывав Западу, то претендуя на вето над его решениями), и великодержавной ностальгией правых и левых радикалов не может не вызывать беспокойства соседей. Вопрос, однако, в том, как его снять, не возбуждая истеричного "алармизма" по ту и другую стороны. В самом деле, почти все посткоммунистические общества на переходном этапе не отличаются устойчивостью или предсказуемостью: вряд ли Украина стабильнее России; кто знает, как поведет себя Будапешт, если начнут изгонять венгров из Трансильвании, Воеводины или Словакии; или Варшава, если немцы в Силезии захотят воссоединиться с Германией. В заявках лидеров ЦВЕ на немедленное вступление в НАТО, помимо искренней тревоги, есть элемент политической игры - воспользоваться нынешней ситуацией, попугать Запад "новой российской угрозой" с тем, чтобы поскорее стать его частью. Ведь "Вышеградской четверке" на деле нужно не столько НАТО, сколько ЕС с его достижениями, региональными программами помощи отсталым, со всем тем, к чему надеялась приобщиться восточные немцы, торопясь с воссоединением. Вступление в НАТО видится как первый шаг на пути в ЕС

Сказанное выше относится и к другой стороне. Истерия, поднятая по этому поводу российскими военными, Службой внешней разведки а затем и дипломатией, отражает скорее не трезвый анализ, а психологию российского обывателя: ежели плохо мне, то почему должно быть лучше другим. В самом деле, что трагического в присоединении стран ЦВЕ и Балтии к НАТО? В том, что НАТО выйдет к границам России на узком участке Калининградской области? Но Россия соприкасается с НАТО с 1949 на севере Кольского полуострова и на Балтике, а СССР соприкасался с блоком 45 лет (там же, и в Закавказье, в ГДР, ЧССР, Средиземноморье), и ее войска еще несут службу на натовской территории. Россия сама намерена дружить, развивать сотрудничество с НАТО, обмениваться с ним планами военной деятельности, устраивать совместные маневры, а возможно иметь и совместные миротворческие силы. Но тогда, чем ближе НАТО подойдет к России, тем легче будет все эти замыслы воплотить. Может быть удалось бы втянуть НАТО с миротворческой миссией в Таджикистан или Нагорный Карабах, но это слишком заманчиво, чтобы стать реальностью. Что же касается аргумента о колоссальных затратах на передислокацию войск "в связи с новыми угрозами", то их следует списывать на издержки дезинтеграции СССР, а не на "коварные замыслы Запада". В то же время страны ЦВЕ, будучи в НАТО, возможно преодолели бы свой комплекс неполноценности, почувствовали бы себя более уверенно и смогли бы пойти навстречу России дальше, чем они готовы это сделать сейчас. Расширенное НАТО если и представляет вызов России, то лишь в одном измерении. НАТО, вобравшее в себя страны Центральной и Восточной Европы, но не включившее России, объективно будет направлено против нее, во всяком случае появится основание толковать это подобным образом. Селективный подход к натовскому членству, сколь он ни оправдан, может повести к новому разъединению Европы. Россия, отчужденная Западом, оставленная один на один со своим нелегкими внутренними проблемами и недружелюбным окружением, имеет больше шансов свернуть к авторитаризму и имперскому мышлению. Поэтому в интересах России поддержать такое решение, которое, соглашаясь в принципе с перспективой расширения НАТО, не форсировало бы сегодня этот процесс, использовав переходный период для собственной реформы, определения универсальных критериев вступления в блок, налаживания сотрудничества со всеми его потенциальными партнерами, включай Россию.

Между тем шаг за шагом Центральная и Восточная Европа отходят на одно из самых последних мест в системе внешнеполитических приоритетов России и пока нет никаких признаков, что в обозримом будущем на этом направлении произойдет сдвиг к лучшему. Два обстоятельства могут создать предпосылки выхода из тупика на этом внешнеполитическом направлении. Первое - осознание, что путь России в Большую Европу неизбежно пролегает через страны ЦВЕ, поэтому важно, чтобы они были не помехой на этом пути, а доброжелательными партнерами. Конечно, в странах ЦВЕ есть силы, надеющиеся запереть Россию в Азии. Москва, однако, могла бы блокировать их влияние, начав откровенный диалог с политическими группировками в этих странах не по периферийным, а по центральным вопросам, являющихся объектом взаимного беспокойства. Второе - дать понять этим странам, что Москва готова приветствовать их более активное участие в решении ее собственных проблем, прежде всего хозяйственных, использовать их политический и экономический опыт, приобретенный в аналогичных условиях.

Прорывающееся время от времени стремление ряда постсоциалистических стран реставрировать в той или иной мере хозяйственные взаимосвязи, порушенные развалом СЭВа и СССР, могло бы подтолкнуть развитие в этой зоне Европы центростремительных тенденций на новой основе. Россия могла бы стать их локомотивом, памятуя, однако, что, во-первых, через 2-3 года сделать это будет значительно труднее, если вообще возможно; а во-вторых, любые ее попытки доминировать над партнерами, недавно обретшими независимость, могут загубить открывающиеся перспективы.

Тает образом, в результате смелого, но беспорядочного роспуска Советского Союза и профессиональных промахов московской дипломатии, Россия оказалась в довольно плотном недружественном окружении. Поэтому естественен вопрос - на кого же она может опереться в поисках и исполнении своей новой международной роли. Несомненно, что роль эта, будучи исторически преемственной, должна быть определена и принята ее нынешним национальным демократическим сознанием. Она не может отражать устремления одной, даже победившей партии или быть подброшенной извне. В условиях радикально обновляющегося мира, когда основное противоборство в нем все более приобретает межцивилизационный характер, геополитическая функция России, видимо, сводится к тому, чтобы амортизировать избыточное давление Востока и Запада друг на друга, не допуская перехода их соперничества в экстремальные формы (Восток и Запад - в цивилизационном, а не географическом или политическом плане). В какой-то мере эта роль отражает историческую традицию русского государства, доставшуюся ему в наследство от Византии, так же жившей на стыке двух цивилизаций. Древняя Русь, бросив свою судьбу под ноги татарской конницы, своими жизнями и пространствами спасла от нее Западную Европу, дав ей возможность войти в Век Просвещения, предопределивший ее судьбу. Правда, в итоге сама Русь на три столетия отстала в своем развитии, утратив стыковку с формирующейся западной цивилизацией. В отдельных случаях эту роль пытался играть даже бывший Советский Союз (в арабо-израильском конфликте, например). В сознании российского общества борьба Сербии с мусульманами в Боснии, как и в прошлом веке Болгарии с Турцией, воспринимается как осуществление подобной же миссии, хотя и в ином масштабе. Отсюда его симпатии к ним.

Эту геополитическую функцию, между тем, можно исполнять, по крайней мере, в двух вариантах. В первом - принимая основной удар или основную ответственность на себя. Это наиболее приемлемо для внешних сил, и значительно менее для России: ориентация исключительно на себя, необходимость мобилизации всех ресурсов общества и государства для исполнения этой роли открывают дорогу авторитаризму или тоталитаризму. Во втором - выполнять эту функцию можно как авангард, в союзе или во взаимодействии с другими государствами, центрами силы, постоянно ощущая прочный тыл и поддержку, в идеале имея их с обеих сторон. Представляется, что этот вариант наиболее устраивал бы Россию. Очевидно, что рассчитывать ей при этом на Украину,. Прибалтику, Центральную и Восточную Европу имеет мало смысла: они не имеют для этого необходимых ресурсов, да и вряд ли заинтересованы в ее особом статусе на евразийском пространстве. А если бы и согласились, то лишь с расчетом, что это бремя надолго придавит ее. Соединенные Штаты слишком далеки и увлечены проблемами АТР, чтобы адекватно воспринимать геополитические реалии Евразии. Западная же Европа, сознающая, что ее безопасность и продолжение нынешнего цикла процветания напрямую зависят от того, чем и какой станет Россия, понимает, что для выполнения своей геополитической миссии ей нужна внешняя поддержка.

Вместе с тем, новое взаимодействие России и Западной Европы при всем совпадении геополитических императивов развивается в условиях значительных неопределенностей, что не может не отражаться на его сути и формах. Дело не только в непредсказуемости российской ситуации. Но и том, что в своем подходе к России Западная Европа сталкивается с рядом дилемм, которые она пыталась разрешить последние триста лет и которые ныне вновь маячат перед ней.

Первая из них сводится к вопросу: что лучше для Европы

- иметь ли Россию в себе или вне себя? Нельзя сказать, что западноевропейские лидеры имеют сегодня убедительный ответ на этот вопрос. По их мнению, "за" включение России в Европу говорят следующие обстоятельства:

- большая возможность влиять в своих интересах на ее развитие, процесс модернизации, утверждение в этой стране системы западных ценностей, демократии, рыночной экономики;

- перспектива создать огромное рыночное пространство, в котором ЕС, благодаря своей экономической, финансовой и технологической мощи мог бы доминировать, которое может стать стержнем мировой экономики в противовес другому региональному объединению, возникающему в АТР и Северной Америке;

- возможность воздействовать в своих интересах через Россию на остальные постсоветские государства;

- появление предпосылок решения проблем европейской безопасности на новой политической основе, предполагающей, что между современными демократиями не бывает войн;

- использование России в качестве противовеса возрастающему влиянию Германии на континенте, вызывающему беспокойство ее партнеров по ЕС.

Наряду с благоприятными возможностями, рассчитанными на перспективу, вхождение России в Европу, по мнению ряда ее лидеров, чревато для нее значительными издержками или просто опасностями. Эти "но" можно было бы сформулировать следующим образом:

- Россия настолько велика и многогранна, что есть опасность, что не Запад будет оказывать преобладающее влияние на Россию, а наоборот; что не Запад, в конечном счете, изменит ее, а она - его;

- нынешняя политическая и экономическая неустойчивость России настолько высока, что стоимость ее стабилизации и модернизации окажется неподъемной для Западной Европы (опыт германского объединения в этом плане не может не настораживать), что она не сможет принять на себя даже частично груз ее внутренних проблем и лишь подорвет свои международные позиции

- неизбежным может стать втягивание Западной Европы в этно-политические конфликты, полыхающие по периметру российских границ, югославский кризис уже продемонстрировал ограниченность ее возможностей в этой сфере;

- подобно Великобритании в прошлом России может мешать ее стратегическое партнерство с Соединенными Штатами, которые будут стремиться втянуть ее в глобальные игры, следствием чего может стать постоянное соперничество между западными союзниками за влияние на Москву.

За то, чтобы отложить решение вопроса о вхождении России в Большую Европу наиболее активно выступают не только восточноевропейские, но и некоторые малые западноевропейские страны. Их лидеры утверждают, что Россия - цивилизация, чуждая "по духу" Западу, что надежды на ее обновление слишком завышены, что она возьмет слишком много от Европы, слишком мало дав ей взамен.

В то же время, многие западные политики понимают, что дистанцирование от России чревато для Европы не меньшими неприятностями. Изолированная Россия будет видеть в Западной Европе стороннего наблюдателя, а не партнера, взаимное отчуждение неизбежно породит напряженность в их отношениях, и Россия вновь будет видится угрозой Западу. Предоставленная самой себе, без достаточного западного влияния, она либо взорвется так, что последствия этого взрыва затронут всю Европу, либо повернется к далеко "не просвещенному авторитаризму", свернув процесс демократизации и продвижения к рынку.

Другая дилемма, с которой сталкивается западноевропейская элита, сводится к непростому вопросу - какой она хочет видеть новую Россию: слабой или сильной?

Слабую Россию легче инкорпорировать в Европу, ибо по своим параметрам Слабая Россия не только не справится с внутренним вирусом национализма, но заразит им остальную Европу, прежде всего Центральную и Восточную, Балканы.

Сильная, но дружественная, связанная тесными узами с Западом Россия 6удет сама справляться со своими трудностями, а не перекладывать их на партнеров, сможет повести за собой огромный постсоветский мир, предотвратив поворот мусульманских республик в сторону исламского фундаментализма. Конечно, многое будет зависеть от mm, на чем будет основываться ее сила. Вопрос, однако, в том - будет ли сильная Россия достаточно послушной, чтобы действовать в интересах Западной Европы? Не вынудит ли сильная Россия служить Запад ее собственным устремлениям?

Третья дилемма Западной Европы затрагивает проблему включения России в свои действующие структуры. Запад легче перенес изменения, порожденные концом "холодной войны", в том числе и потому, что его интеграционные институты, пусть и с перебоями, но продолжали работать. Эти конструкции, созданные на базе общих ценностей и норм поведения, облегчили согласованный переход стран Запада в новое измерение, не вызвав особых противоречий между ними. Интеграционные структуры коммунистического мира - СССР, Югославия. ОВД, СЭВ - рухнули в одночасье, их отсутствие затрудняло цивилизованный переход к новому состоянию, порождая противоречия и даже вражду между бывшими партнерами. Поэтому представляется логичным, с точки зрения более скорой адаптации, включить Россию, а возможно и ее окружение, в те интеграционные структуры, которые уже функционируют в Западной Европе. Но это включение неизбежно вызовет в них либо сильную напряженность из-за неоднородности их составных частей, либо резко снизят их эффективность, как это уже случилось с СБСЕ. Возможное решение этой проблемы могло бы состоять в том, чтобы найти специфические формы такого подключения.

Осознание российского "я" в зарождающемся новом мирорегулировании не может не учитывать всех этих моментов. Даже такие крупные державы как Соединенные Штаты и Япония, озабоченные укреплением своего международного влияния, ищут пути интеграции с окружающим их пространством. Опора России на дружественное европейское зарубежье, которое сможет увидит в ней благожелательного партнера, создаст более прочные предпосылки для ее самоутверждения в меняющемся мире.

3. Азиатские направления

Чрезвычайно сложным остается вопрос об азиатской политики России, Ее анализ стоит начата в проблемы "умиротворении'' азиатской, прежде всего исламской, части "нового зарубежья". Необходимо подчеркнуть, что еще в советское время в республиках с сильным мусульманским влиянием возникла своеобразная социально-политическая матрица "феодального социализма", характеризующегося изощренной кастовостью, демагогичностью и широкомасштабной коррумпированностью. Несмотря на официальное непризнание ислама, местные власти достаточно тонко использовали некоторые моменты мусульманского культа, предписывающие послушание низших слоев и покорность власти, для усиления своего влияния в обществе. Не удивительно, что в период развала Союза партийный и советский аппарат в этих местах оказывался, как правило, неспособным сдержать протест масс, а в ряде случаев переходил на сторону радикалов, уже открыто используя религиозную и националистическую фразу.

Вместе с тем, практически во всех районах традиционного распространения ислама в бывшем СССР период "суверенизации" республик сопровождался выходом на политическую арену новых сил, которые стремились оспорить права старых партийно-государственных элит, даже пытавшихся изменить свой внешний облик, на господствующее положение в обществе. Отсюда многочисленные внутренние конфликты в исламских и происламских государствах СНГ.

"Вектор напряженности" пришелся в них на сферу отношений между "коренным" и "пришлым" населением, между группами разного национального происхождения и конфессиональной принадлежности. И сегодня, спустя два года после прекращения существования СССР нерешенность задач постсоветского государственно-политического обустройства не позволяет достаточно точно прогнозировать развитие конкретных ситуаций, в которых сталкиваются интересы разных этнических и конфессиональных групп в зоне ислама.

Для России не существует простых и однозначных рецептов решения гаммы взаимоотношений с исламскими и происламскими режимами в "новом зарубежье''. Например, любой шаг Россия в отношении конфликтов типа нагорно-карабахского или осетине ингушского должен соизмеряться и с критериями общечеловеческой справедливости, и с нормами международного права, и, что нередко выходит на первый план в краткосрочном планировании, с реальностями межэтнического сосуществования групп населения на территории России и других республик СНГ. Нельзя не упомянуть в этой связи, что в нынешних условиях особенно для России весьма остро стоит проблема "инородного'' населения: миллионы русских в исламском зарубежье и не меньшее количество последователей ислама на территории России придают конкретное, подчас Достаточно болезненное "человеческое измерение" межэтническим и межконфессиональным отношениям в зоне бывшего СССР.

На территории самой России различные этно-конфессиональные группы населения, базирующиеся на идеологии ислама, напрямую оспаривают политическую власть Москвы и грозят выходом из России, по примеру того, что происходило на последних этапах существования СССР. Отдельные происламски настроенные элемен-ты даже грозят российскому "центру" политическим насилием и терроризмом, который может еще острее дестабилизировать внутриполитическую ситуацию в федерации.

Целесообразно обратить внимание на то, что наибольшую активность, если не агрессивность проявляют исламские группировки и движения, ассоциирующие себя с шиизмом, что, в целом, соответствует ситуации, сложившейся в других регионах и странах. В районах, где сильно влияние ислама, особенно шиизма, нередко приходится сталкиваться с необузданными страстями, жестокостью и насилием, неконтролируемым поведением толпы. Примеров этому - в Азербайджане, Нагорном Карабахе, Узбекистане, ряде других районов - было уже достаточно.

По всей очевидности, наиболее подходящий момент для эффективного реагирования на проявления подвижничества и насилия, ассоциирующегося с исламом, был упущен еще во времени существования Союза. Кровь, пролитая в Сумгаите, в местах поселения турков-месхетинцев, возбудила фанатиков, и в целом беспомощная реакция тогдашних центральных властей, видимо, убедила многих в безнаказанности их деяний и возможности наращивать давление для достижения своих узких интересов.

При правительстве М.Горбачева, как собственно и его преемниках в разных республиках - новообразованиях не был решен вопрос о мере терпимости в отношении националистических, носящих антиконституционный и уголовнопротивоправный характер выступлений и деяний. Слишком долго продолжалось лавирование и принятие полумер, не удовлетворяющих ни одну из сторон в местных конфликтах. Силы правопорядка использовались лишь как буфер между враждующими, при этом неумелое или ошибочное руководство их действиями подрывало моральный дух и решимость военнослужащих в выполнении их долга. Можно предположить, что центральное и местное руководство проявляли дополнительные сомнения, памятуя о трагических последствиях применения силы в раде районов страны, а также в Китае и некоторых восточноевропейских странах и международной реакции на эти события.

Несомненно, однако, что изначально могла и должна была быть проведена четкая грань между использованием силы в ситуациях мирного протеста, и в случае фактически военных и разбойных выступлений экстремистских групп. При этом необходимо было также учитывать местные традиции, политическую культуру, уровень образованности - "цивилизованность" местного населения. Сегодня достаточно ясно, что в ситуации, которая вызрела и развивалась в Азербайджане, Армении и Нагорном Карабахе, остановить неуправляемые процессы было невозможно без применения контрсилы.

Вместе с тем, очевидно, что силовое регулирование любых конфликтных ситуаций не является панацеей или же средством долгосрочного и коронного урегулирования. В ситуациях особой напряженности и конфликтности, в частности, в мусульманских республиках, ощущается острая необходимость в долгосрочных, комплексных программах социально-политического и экономического оздоровления. Эти программы, по всей видимости, должны сочетать меры правового регулирования с шагами примирительного характера, учитывающими настроения масс.

На высших уровнях законодательной власти в республиках должны быть рассмотрены и приняты нормативные документы о принципах урегулирования внутренних конфликтов, включая: недопустимость произвольного изменения государственных границ; неприемлемость насильственных методов, в том. числе экономической блокады, бойкота и саботажа для достижения политических целей; необходимость зашиты прав отдельных граждан и групп населения, сформировавшихся по национальному, этническому, религиозному и иному признаку. Должны быть четко определены санкции за нарушение этих принципов. России, видимо, должна принадлежать лидирующая роль в инициировании таких норм и обеспечивающих их осуществление межреспубликанских договоренностей.

Одной из весьма сложных проблем современной международной жизни является активизация политики ислама, представленного как значительным числом независимых государств, так и многочисленными движениями разного толка. Исламистская политика строится на сочетании двух сильнейших источников формирования сознания и поведения людей на личностном и коллективном уровне - религии и национализма В разных исламских и происламских общественных структурах удельный вес рслигиозно-доктринального и национально-этнического начал колеблется в значительных пределах, что и определяет их лицо: в зоне ислама сегодня имеются режимы от консервативно-теократических до светских либерально-демократических.

Вместе с тем, говоря об обшей ситуации в различных регионах мира, включая зону бывшего Союза ССР, можно отметить, что взрывоопасный потенциал ислама нередко оказывается значительно сильнее, чем у других идейно-политических течений. Как система религиозных воззрений, направленных кроме тога на регулирование светской жизни общества, ислам моложе и в целом ряде социальных проявлений динамичнее других верований. Среди его последователей - представители широких народных слоев, традиционно являвшихся объектом притеснений и эксплуатации.

Реакция неисламского мира на феномен исламского возрождения (которое следует отличать от исламского фундаментализма, олицетворяющего наиболее консервативный и догматический элемент в возрожденчестве) носит также противоречивый характер. Отчасти это объясняется затрудненным и/или искаженным восприятием исламистских реалий, отчасти - сложными и неоднозначными процессами, имеющими место в обществах, вступающих во взаимодействие в этими реалиями. Прежде всего последнее обстоятельство относится к России, как новому субъекту международных отношений. В России существовали и сохраняются достаточно глубокие традиции восприятия и общения с Востоком вообще и миром ислама в частности. Вместе с тем в советский период эти традиции претерпевали своеобразную модификацию под влиянием ряда обстоятельств.

"Свой" ислам - исламские, по своей сути, общества, входившие в состав СССР, искусственно представлялись, в угоду коммунистической идеологии, как утратившие свои религиозные и даже национальные особенности, отличавшие их от неисламских регионов советского государства и, в то же время, обеспечивавшие, хотя и в усеченном виде, связи между "советским исламом" и зарубежными исламскими образованиями и движениями.

Советский взгляд на ислам вне границ СССР также определяется в первую очередь соображениями идеологического, если не пропагандистского характера: а конфронтационной схеме "холодной войны" с Западом большинству исламских, особенно арабских стран, была уготована роль "естественных союзников СССР в борьбе с империализмом и сионизмом". Многие реальные черты местных исламских обществ или игнорировались или ретушировались с тем, чтобы ничто не омрачало картины "братства советского народа с мусульманами и арабами всего мира".

Справедливости ради следует отметить, что и западный, прежде всего американский подход к исламу периода "холодной войны" носил тенденциозный, если не мифологизированный характер. Исламские государства и режимы делились на "хорошие" и "плохие" на основании весьма условных критериев, и прежде всего исходя из внешнеполитической ориентации последних на Запад или Восток.

На разных этапах "холодной войны" и особенно на ее исходе СССР и США неоднократно сталкивались в исламском и арабском мире с ситуациями, свидетельствовавшими о неадекватности их представлений об этом мире, а также об ущербности политики, проводившейся по отношению к нему. Наиболее острым свидетельтвом таких ситуаций для США был Иран, для СССР - Афганистан. Многие разочарования и потери несли обе сверхдержавы в зонах peгиональных конфликтов, вовлекавших мусульман, - на ближнем Востоке, в Северной Африке, Азии и т.д.

Анализ проблем "дальнезарубежного" ислама для России можно было бы предварить тем общим замечанием, что в силу резкого ..ужения внешнеполитических обязательств и возможностей проецирования своего влияния, Россия может с относительным безучастием относиться к бурным процессам в "большом" мире ислама. Собственно многие за рубежом уже привыкли если не игнорировать роль России, то придавать ей чисто формальное или символическое знамение как, например, в процессе арабо-израильского урегулирования или в сдерживании иракского экспансионизма.

Вместе с тем, взаимозависимость современного мира постоянно даст о себе знать любому государству и практически исключает возможность его изоляции или самоизоляции в мировой политике, особенно если речь идет о такой крупной общности, как Россия.

Говоря конкретнее, сегодня, например, становится все более очевидным, что исламские или происламские новообразования в зоне бывшего СССР становятся объектом пристального внимания и даже соперничества стран "дальнего" исламского зарубежья. Противоречия исламского мира, например, между суннитами и шиитами, между Ираном и арабскими странами, между разными арабскими государствами начинают потенциально и реально давать о себе знать в "ближнезарубежном" исламе, что не может не влиять на международные интересы и поведение России.

Ясно, что регионы Средней Азии, Казахстана, Закавказья и другие непосредственно соседствующие с Россией становятся объектом активной политики и неисламских зарубежных государств, в том числе и даже прежде всего США и их европейских союзников.

Сопоставление интересов и возможностей России и этой последней группы западных государств свидетельствует об их значительной асимметрии.

Что касается в первую очередь США, то их непосредственная уязвимость исламскому радикализму на американском континенте носит минимальный характер, хотя вспышки насилия, ответственность за которую берут на себя исламисты, и имеют периодически место в разных американских городах.

Гораздо ощутимее исламский "вызов" глобальным интересам Америки, тем более что эти интересы в последние годы имели тенденцию к значительному расширению.

Отчасти пользуясь распадом мировой советской "империи", США смогли найти новых важных партнеров и клиентов в мусульманском мире, таких как Египет, однако цена за поддержание партнерских и клиентных отношений с ним все больше возрастала. Вот почему любая перспектива эрозии и тем более утраты таких отношений, в том числе по причине радикализации местной политики, неприемлема для Америки.

Таким же образом, идейно-политический и экономическая выгода от руководства антисаддамовекой коалицией при всей своей очевидности не может заслонять фактора "болезненных ощущений" масс исламского населении в разных странах по поводу "унижения одного из собратьев от рук американцев".

Западноевропейские партнеры США в той или иной степени имеют сопоставимые с американскими интересы н зоне ислама, хотя, конечно, как правило, уступают им в возможностях влияния на ситуацию в отдельных мусульманских странах.

Ввиду асимметрии интересов и возможностей России и стран Запада в исламском мире можно говорить о нескольких вариантах отношений между ними вокруг его проблем.

Во-первых, возможна ситуации, когда та и другая сторона будут сознательно пользоваться соответствующими слабыми моментами в политике друг друга в зоне ислама. Например, США могут попытаться окончательно вытеснить Россию из процесса арабо-израильского миротворчества, переведи его на сходную с кэмп-дэвидской основу, стремясь в конечном итоге единолична воспользоваться "плодами" мира. В свою очередь Россия может начать подыгрывать режимам и силам исламского мира, стоящим в оппозиции к Западу и Америке. Даже без больших капиталовложений вполне можно было бы раздувать антиамериканские настроения среди мусульман, при этом даже формально дистанцируясь от них.

Очевидно, что такого рода попытки прямо или косвенно уязвить друг друга в зоне ислама рано или поздно заведут Россию и западные державы, прежде всего США, в конфликт друг с другом. По всей видимости, особую щепетильность Запад должен проявлять в ситуациях, в которых интересы и политика России расходятся с интересами и политикой исламских или происламских образований на территории бывшего СССР. Точно также, как российское руководство должно понимать, что любые попытки "лобового" наступления на позиции Запада в зоне ислама, особенно там, где они достигались большой ценой, будут встречены в западных столицах крайне неблагожелательно, если не агрессивно.

Во-вторых, можно смоделировать вариант тесного сотрудничества России и западных стран в решении проблем, связанных с исламом, и прежде всего радикализацией исламской политики Таким образом, например, в следующей, с достаточно большой вероятностью прогнозируемой, вспышке конфликтности в зоне ислама, сопоставимой с тем, что имело место в 1991-92 гг. в заливе, Россия может попытаться проявить полное единодушие с западной позицией и даже практически действовать по ее обеспечению.

Очевидно, что такого рода "увязка" или взаимодействие могут привести к тому, что обеим сторонам придется нести равную долю успеха или неудачи в случае принятия конкретных, тем более силовых мероприятий.

По всей очевидности, данный вариант все же мало вероятен, если только речь не пойдет о некоторой чрезвычайной угрозе из исламского источника, например, о применении оружия массового уничтожения.

Гораздо более реальным, и, наверное, неизмеримо более оправданным с точки зрения национальных интересов и возможностей России и стран Запада, явился бы третий вариант развития их взаимных подходов к реальностям ислама, который подразумевал бы не механическое совпадение, а тесную координацию их политики по ключевым вопросам.

Прежде всего в круг этих вопросов могло бы войти то, что в равной мере беспокоит обе стороны: политическое насилие и терроризм; распространение оружия массового поражения и средств их доставки; дестабилизация региональных ситуаций (будь то в военной или экономической или политической области).

Особенно в том, что касается экспорта насилия, можно представить себе тесное сотрудничество России и различных стран Запада, включая обмен информацией, координацию деятельности судебных и правоохранительных органов и т.д.

Даже вопросы поставок и продаж оружия и высокой технологии в мусульманские страны вполне могут быть откорректированы Россией и этими странами, вплоть до того, что они не будут восприниматься как направленные на ущемление позиций противоположной стороны.

Тем более важно, чтобы все государства-поставщики военной техники и технологий участвовали в постоянном международном диалоге и нормотворчестве, относящимся к нераспространению оружия массового поражения.

В прошлом и, видимо, в будущем у России и Запада был и будет свой путь и судьба отношений с миром ислама. В нынешних неконфронтационных по своей сути условиях сосуществования государств Запада и Востока важно, чтобы их политика в "третьих" регионах, особенно таком важном как мусульманский, не стала источником взаимных противоречий, тем более конфликтности

До недавнего времени российская политика в АТР была подчинена "прорывной" логике во что бы то ни стало добиться радикального улучшения отношений России с Южной Кореей и, особенно, с Японией. Сегодня небывалый энтузиазм проявляют сторонники форсированного сближения с Китаем. При этом отношениям по линии тихоокеанских проблем с Соединенными Штатами явно не уделяется должного внимания. Более того, российская сторона, не осознавая новых стратегических вызовов - прежде всего китайского - по инерции стремится вести диалог по проблемам региональной безопасности скорее с позиции стратегического конкурента США, хотя уже и не враждебного соперника.

Между тем, сегодня представляется, что единственный реальный способ сохранить сколько-нибудь ощутимое российское влияние в региональных делах состоит в том, чтобы стать частью американской, точнее, ориентированной на США, системы региональной безопасности с принятием на себя тех стратегических функций, которые будут по взаимному согласованию определены оптимальными с точки зрения укрепления этой системы как основополагающего компонента азиатско-тихоокеанской стабильности. Иными словами, во главу угла становится не ослабление американских подозрений на счет нашей военной мощи, а стремление заинтересовать их в ее использовании, разумеется, в реорганизованном и реформированном виде, в интересах региональной безопасности.

Нынешняя ситуация диктует необходимость доктринального оформления российского подхода к азиатско-тихоокеанской безопасности. Исходным положением новой доктрины может быть отказ от понимания безопасности как защиты от военной угрозы. Тихоокеанская безопасность в 21 веке - это не только защищенность каждой нации от нападения извне, но и уровень экономического развития и благосостояния населения, исключающий взрывы внутренней нестабильности, способные угрожать миру в регионе. Экономическая составляющая азиатско-тихоокеанской безопасности так же важна, как и военная. Такой подход может обеспечить нашей политике неизмеримо большую концептуальную совместимость с американской, японской и той, что проводится государствами АСЕАН.

Стабильность в АТР, особенно на первом этапе, может обеспечиваться на основе имеющихся в регионе союзов и исторически сложившихся партнерских отношений, однако при условии, что в АТР будут созданы эффективные переговорные структуры, снижающие риск ложной интерпретации намерений сторон. Союзы США с Японией, Южной Кореей и радом других наций это не просто политические реальности, но важнейшие конструктивные элементы региональной стабильности. Причем их значение увеличивается тем больше, что старая подсистема стратегического партнерства, ориентировавшаяся на СССР, уже не существует. Сегодняшняя задача видится не в разработке договорно-правовой базы для взаимодействия России с США и их партнерами в интересах региональной безопасности. Договор 1992 г. между Россией и Южной Кореей в этом смысле является шагом в нужном направлении, так как означает косвенное подключение России к региональной структуре, сфокусированной на стабилизацию ситуации при сохранении военного присутствия США в АТР.

Отношения России с Японией - это не самая важная проблема, но это проблема, которая привлекает к себе наибольшее внимание; пожалуй, наряду с сербской проблемой, территориальный спор с Японией - единственный общенациональный вопрос, касающийся дальнего зарубежья. Он уже используется различными силами на российском Дальнем Востоке в своекорыстных целях.

Российское руководство (в отличие от думского большинства) признает в принципе правомочность постановки вопроса о передаче территорий. По-другому быть, очевидно, и не должно. Дело здесь не в исторической справедливости (права Японии на спорные территорий могут быть с той же уверенностью утверждены, что и опровергнуты), а в том, что этот вопрос в ходе "холодной войны" стал строчкой в "черном листе", предъявляемом сначала СССР, затем его правопреемнике - России.

Воля российского руководства наталкивается на два препятствия. Во-первых, в силу относительной внутриполитической слабости политического режима, переходного от устойчивого однопартийного правления ЛДП к новой, реально плюралистической структуре, японское правительство фактически не готово к крупному компромиссу с Россией: любое коалиционное правительство в обозримой перспективе будет слишком уязвимо перед неизбежной критикой со стороны оппозиции, рискни оно пойти навстречу хотя бы части предложений России.

Во-вторых, российские политические партии с подачи коммунистов и националистов превратили проблему в своего рода карту в политической игре как за влияние на Президента, так и за популярность среди избирателей. В России, подобно тому, как и в Японии, у власти находится правительство, которому не хватает популярности и думской поддержки для сколько-нибудь крупной инициативы в территориальном споре с Японией. Таким образом, представляется разумным "заморозить" решение проблемы на разумный, но не слишком продолжительный срок.

Велика роль стран Запада, в первую очередь США, в этом процессе. Если США заинтересованы в стабилизации положения в России, в их интересах - поддержать идею временного замораживания территориальной проблемы. Однако вполне возможно, что американский истэблишмент, в очередной раз демонстрируя абсолютное непонимание того, что происходит в России и с Россией, таковой политической поддержки России не предоставит. Однако остается фактом, что в нынешних условиях поддержка Западом Японии лишена былой остроты; в известном смысле для России открываются неплохие перспективы, так как впервые она остается с Японией в этом вопросе практически один на один.

По достижении стабилизации российское руководство должно вернуться к диалогу с Токио, однако обязано ожидать от японской стороны встречных шагов - например, в сфере достаточно крупных соглашений в вопросах безопасности в зоне Японского и Охотского морей, а так же экономического сотрудничества под надежные гарантии. Если заострить вопрос, то остается сказать примерно следующее: права Японии на спорные территории не абсолютны, но Россия вынуждена в конечном счете пойти навстречу Токио исключительно из психологических стереотипов, сложившихся в западном сознании; при этом Россия имеет относительную свободу рук в этом вопросе и должна добиваться взамен передачи островов не абстрактных обещаний, а надежных гарантий ее безопасности.

Разумеется, есть шанс того, что это будет воспринято как прецедент тем же Китаем (территориальные претензии Пекина могут возродиться), но не стоит абсолютизировать значение этого для российско-китайских отношений. Скорее это будет воспринято Китаем как неприятный прецедент для китайско-японских отношений: сам Китай вовлечен в территориальный спор с Токио.

Что касается Китая вообще, то ему, конечно, следует уделять главное внимание в российской политики в Восточной Азии. В идеологическом отношении Россия и Китай находятся по рапные стороны баррикад - Россия демонтировала тоталитаризм и сделала приоритетными права человека, в то время как Китай медлит с политической реформой. Однако геополитически Россия и Китай настолько связаны, что Россия не может позволить себе оказывать давление на Китай в области прав человека: для этого у нее нет политических ресурсов. Более всего Россия заинтересована в стабильном Китае. И если делать выбор, что поддерживать в Китае - демократию или стабильность, Россия, несомненно, должна выбирать стабильность. Хаос в гигантской соседней стране по советскому образцу означает непредсказуемые вызовы для России в будущем (возвращение к той же территориальной проблеме).

Россия должна поддерживать тесные связи с любым китайским правительством, обеспечивающим стабильность в стране. В то же время России стоило бы проявлять осторожность в военных сделках с Китаем - и она вправе ожидать того же от ведущих военных держав. Китай находится в процессе радикальных трансформаций, и никто не в состоянии предсказать, каковым будет лицо страны через 5-10 лет. Что касается прав человека в Китае, то этим занимаются и должны заниматься неправительственные правозащитные организации в России.

Ситуация на Корейском полуострове предполагает примерно .следующие выводы. Россия продолжает стремиться способствовать мирному воссоединению Севера и Юга, используя новое влияние на Юге и остатки старого на Севере. Напряженность в отношениях между двумя Кореями может быть уменьшена при участии как минимум трех великих держав - России, США и Китая.

В то же время Россия не может не быть крайне обеспокоена нынешней ситуацией в Пхеньяне - уход старого поколения лидеров и неизбежная борьба за первенство внутри нового на фоне признаваемого за рубежом факта наличия у КНДР ядерного оружия. Правда, нет оснований считать нарастание внешней конфликтности на Корейском полуострове неизбежным. Скорее наоборот, новые лидеры попытаются дать новые ответы на старые вопросы. Эти ответы не обязательно будут демократическими и либеральными - в нашем понимании. Но они вполне могут означать отход от тупиковых формул и бескомпромиссных условий, которыми была так славна дипломатия Ким Ир Сена. Во всяком случае диалог Пхеньяна с внешним миром, первые признаки которого уже имеются - лучше изоляции, в которой оказалась Северная Корея в силу догматизма своего руководства и жесткой позиции стран Запада.

Ситуация в Корее непосредственным образом затрагивает интересы России, так как ее дальневосточные районы граничат с КНДР. В условиях, когда ядерная программа Пхеньяна находится на продвинутой стадии развития, когда КНДР, возможно, обладает другими средствами массового уничтожения, Россия не может рисковать, позволяя эскалации конфликта затронуть ее территорию. В этих условиях Россия должна предпринимать все усилия для мирного разблокирования конфронтации, считая любые военные действия на полуострове угрозой ее национальным интересам, и рассчитывая н этом вопросе на понимание США.