Глава 3. ГЕОПОЛИТИКА И МЕЖДУНАРОДНАЯ РОЛЬ РОССИИ

Неопределенность переходного этапа мировой трансформации усугубляет условия, в которых происходит становление новой российской политики. Страна не имеет явных противников, какими для Советского Союза были США и НАТО. Но одновременно она лишилась и прежних союзников, на которые хотя бы отчасти (Индия) мог опираться СССР. Из Москвы настойчиво звучат призывы к партнерству с цивилизованной частью внешнего мира. Однако сама эта часть не определила ни свои задачи в партнерстве с Россией, ни его оптимальные формы. Интерес развитой части международного сообщества к Российской Федерации в основном окрашен в негативные тона: все более или менее четко знают, чем не должна быть новая Россия, но имеют самые смутные представления о том, чем она может и должна быть, не утрачивая национальную идентичность.

Эта констатация, конечно, должна звучать упреком главным образом нам самим, поскольку никто не может извне объяснить России смысл ее функции в мировой политике. Напротив, страна должна первой изложить взгляд на свое оптимальное место в международных отношениях, чтобы появился, наконец, предмет, содержание которого, разумеется, может уточняться в диалоге с заинтересованными государствами.

Жизнеспособного партнерства на базе одной только "чистой идеи" и деклараций не бывает, и юридически оформленная система партнерских связей не может возникнуть раньше, чем Москва ясно обозначит контуры своих национальных интересов. Чтобы договор был прочным, он должен не только регистрировать наличие общих ценностных ориентиров, но и закреплять взаимные обязательства поддержки или, по крайней мере, понимания в отношении тех зон специфических национальных интересов каждой из сторон, где можно предвидеть возникновение несовпадающих точек зрения. Эти точки зрения не должны быть, конечно, даже и потенциально взаимоисключающими. Но они могут и будут расходиться. Задача российской дипломатии не в пропаганде заведомо сомнительной посылки о полном совпадении внешнеполитических задач России и передовой части мирового сообщества, а в тесном сотрудничестве по разумно широкому кругу фундаментальных мировых проблем наряду с обеспечением понимания Западом тех специфических аспектов российских внешнеполитических задач, восприятие которых потенциальными партнерами России затруднено - не изжитыми стереотипами времен конфронтации, не полным пониманием российской геополитической специфики, элементами упрощенного видения мира через призму не изжитого до конца и на Западе мессианизма.

1. Геополитическое "я" России

Такая постановка вопроса предполагает, конечно, и большую ясность в том, что касается сущности феномена послеимперской и некоммунисти"еской России. К ее осмыслению разумно следовать, отталкиваясь от геополитических параметров России. Что следует из обнажившейся после распада СССР природы российского интереса во внешней политике?

Понятно, что Россия зависит исключительно от ситуации в Северном полушарии, где расположены Евразия и Северная Америка, а непосредственные вызовы российской безопасности лежат в континентальной Евразии. Европа за пределами бывшей советской империи пребывала бы в состоянии стабильности, если бы на Балканах не взорвался югославский котел. То, что в непосредственной близости от границ стран Западной Европы Балканы снова распадаются и возвращаются в свое наиболее привычное состояние - хаос, не может не подрывать интеграцию Европы. Потенциально Германия и Франция (а также, может быть, Италия) могут приступить к постепенному дележу сфер влияния в бывшей Югославии. Уже это само по себе нарушает стабильность в европейской зоне. Но подключение к югославскому конфликту исламского мира, а в перспективе, не исключено - Болгарии, Греции и Турции может превратить Балканы в перманентный очаг напряженности, в генератор дезинтеграции "объединенной" Европы и даже НАТО. Противоречия между США и их европейскими союзниками могут достичь существенного уровня.

Россия не ввязана непосредственно на югославский узел, что бы ни говорилось в отношении Сербии. Однако из югославского кризиса для нее следуют два неприятных последствия: Европа будет в основном занята Балканами, обращая все меньше внимания на постсоветское геополитическое поле, а Турция, все больше проникающая в него, повысит свою международную котировку.

Восточная Европа является естественным экономическим кордоном, фильтрующим потенциальные западные капиталовложения, а также политическим кордоном для интеграции России в европейские структуры: сложилось общее мнение, что Восточной Европе положено быть там первой. Не исключено, что восточноевропейские страны придут к заключению мини-блока в том или ином составе; соответствующие инициативы высказаны и заявки сделаны.

Прибалтика отсекает Россию от Скандинавии и Польши (не говоря уже про абсолютную уязвимость Калининградской области) и настроена в целом антирусски. Правда, имеется шанс играть на противоречиях между Польшей и Литвой, но практическая выгода от такой игры вряд ли будет особенно велика.

Белоруссия, самое благожелательное из молодых государств в отношении России, в этих условиях приобрела совершенно особую, явно выраженную, но пока так и не осознанную в Москве геополитическую роль единственного надежного проводника от России к Европе.

Украина может быть как важнейшим союзником России, так и не менее важным противником: она практически запирает от России выход в Средиземноморье, к южным морям в целом как в геополитическом, так и в экономическом отношении. Нет оснований полагать, что российско-украинские связи будут развиваться исключительно дружественно. Даже если возобладает здравомыслие в области экономического союза, настоящий политический союз пока что даже не обозначился. Фактически Украина отгородила Россию от Юго-Восточной Европы.

В Молдавии позиции России могут быть сильны только в том случае, если начнется форсирование воссоединения с Румынией; однако и тогда встанет вопрос о приемлемости цены за особую геополитическую роль в Молдавии, потому что Молдавия остается островом между Украиной и Балканами.

Таким образом, вырисовывается картина, при которой Россия объективно не может играть существенную геополитическую роль в Европе (обладание преобладающими стратегическими ядерными , силами не является геополитической функцией; потенциально российские субмарины могут держать под прицелом весь мир, но это само по себе не возвращает Россию к позиции глобально значимой державы).

Другое дело, что со стороны Европы России вряд ли что-нибудь угрожает; самые острые противоречия с той же Украиной способны привести к конфликту только в случае возобладания действительно реваншистских имперских фракций в Москве. Утрата геополитической функции в Европе сама по себе снижает значение и роль России; однако геополитическая функция не является самоцелью, она жизненно важна там, откуда исходит угроза национальным интересам страны, в особенности ее безопасности.

Агрессивный национальный экстремизм в сочетании с радикальной религиозной идеологией на юге и востоке Евразии приняли от СССР и прежнего социалистического лагеря дестабилизирующую мирореволюционную миссию, заменив пролетарскую солидарность Коминтерна лозунгами исламской общности и пан-этнического (тюркского, арабского) единства. При новой расстановке сил базисным ориентиром России относительно системы геополитических координат уместно было бы считать сдерживание в мировой политике экстремизма в любых его географических и национальных проявлениях. В той мере, как основным ареалом их концентрации оказывается геополитический юг, потенциал сдерживания следовало бы на него (хотя не только на него) ориентировать.

Начнем с Кавказа. Взаимосвязанные кавказские конфликты угрожают территориальной целостности России на Северном Кавказе и стабильности на российском Юге в целом (какова, например, будет роль казачества в случае эскалации северокавказских конфликтов?). Нынешние северокавказские конфликты, несомненно, спровоцированы теми, которые развязались раньше в Закавказье. Следовательно, ключи к .блокированию ситуации лежат тоже в Закавказье.

Объективно - главный геополитический союзник России в регионе один - Грузия. Так же, как и Россия, Грузия стоит перед лицом сепаратизма, причем сепаратизма народов, родственных тем, которые проживают на Северном Кавказе и уже установили цепочку солидарности. Однако боязнь вызвать раздражение Конфедерации горских народов, внутри которой весьма сильны потенциально чрезвычайно опасные панадыгские настроения, заставляет российское руководство маневрировать и фактически поддерживать Абхазию против Грузии, несмотря на формальное безоговорочное признание Россией принципа сохранения территориальной целостности Грузии.

Между тем, блокирование Абхазии с родственными в этнокультурном отношении национальными сообществами Северного Кавказа (Кабарды, Черкессии) и российского Причерноморья (Адыгеи), давным-давно приобрело опасно выраженный военно-политический характер и несомненно представляет в ближайшей перспективе угрозу, стабильности и безопасности русско-казачьим территориям и населению как в составе бывших северокавказских автономий, так и непосредственно в границах Краснодарского и Ставропольского краев. Правда, внутри намечающегося панады-гского блока (Абхазия, Кабарда, Черкессия, Адыгея) существует религиозные различия: три последние являются исламскими тогда как Абхазия в значительной части была и остается христианской.

Однако, как показывают события, в территориальных конфликтах религиозная самоидентификация далеко не всегда является определяющей, и в данном случае этническое родство явно доминирует, сообразно чему и определяющей конфликта является не столько культурно-религиозное, сколько собственно национальное.

Сегодня только одно государство - Армения - всячески демонстрирует свою верность СНГ и России. Однако ставка на Армению при этом совершенно безосновательна: геополитически Армения не может дать России ничего. Сегодня эта страна - символизирует бремя ответственности Москвы за христианский анклав в Закавказье, а не шансы укрепить российские позиции. Не говоря уже о том хорошо известном обстоятельстве, что антирусские, антимосковские настроения в собственно Армении (но не в армянской диаспоре в России!) были сильнее, чем в ряде других бывших союзных республик, а связь между текущим всплеском дружелюбия Еревана к Москве и нарастанием военной опасности для Армении со стороны Турции и Азербайджана из-за войны в Карабахе слишком очевидна, чтобы питать какие-то иллюзии на этот счет.

Следовательно, на Кавказе мы имеем враждебное окружение, в котором оказался и наш естественный геополитический союзник.

В Средней Азии дамбы послекоммунистических режимов с трудом сдерживают националистический экстремизм, который угрожает жизням русских в регионе, смыкается с исламским зарубежьем и угрожает превратить Среднюю Азию сначала в арену вооруженной борьбы, а затем в исламский монолит под властью того или иного гегемона. В условиях, когда исламский экстремизм в мире не спадает, а напротив, возрастает, если дамбы будут прорваны, Россия окажется перед лицом самой настоящей угрозы с Юга, причем столь же иррациональной, что и угрозы, исходящие уже сегодня от агрессивных режимов Ближнего и Среднего Востока.

Ближний и Средний Восток подпирают Кавказ и Среднюю Азию с юга своим хаосом; оставаясь в сфере влияния США, они тем не менее могут легко оказать (и уже оказывают) крайне негативное влияние на послесоветскую Азию.

Существует как минимум три центра силы, обращающих пристальное внимание на исламские районы бывшего СССР; Турция, Иран и Пакистан. Усиление даже самого "цивилизованного" из них - Турции - способно привести к достаточно опасным геополитическим сдвигам которые вряд ли будут способствовать национальной безопасности России и стабильности в Евразии.

Южная Азия остается зоной острой конфронтации Индии, Пакистана и Китая. Сам Китай находится только в начале радикальных трансформаций, и нет никаких оснований верить тому, что его будущее будет свободно от националистических амбиций и стремления к военно-политическому доминированию. Гораздо вероятнее - наоборот.

Север Корейского полуострова непосредственно примыкает к российскому Приморью, и любой взрыв там неминуемо скажется на ситуации на русском Дальнем Востоке.

Можно подытожить этот краткий обзор следующим комментарием. В Европе у России нет противников, но нет и сильных союзников, она отделена от Европы, и ее геополитическая роль там крайне мала. В Азии единственными союзниками России выступают Казахстан и послекоммунистические режимы Средней Азии, а союзничество это пока что носит неопределенный характер. Между тем из Азии России следует ожидать возможных угроз своей территориальной целостности и национальной безопасности в целом.

Следовательно, напрашивается следующий вывод. Геополитическая роль России заключается главным образом в сдерживании евразийского Юга в самом широком смысле. Запад, озабоченный обороной океанической части Евразии, будет не в состоянии оказывать России мало-мальски действенную поддержку. Однако без системы союзов Россия и сама сделать ничего не сможет.

Каковы же геополитические опорные точки России в этом бушующем регионе?

Грузия - естественный союзник против сепаратизма малых народов, отчасти - против исламской угрозы Югу России, в еще меньшей степени, но все же уравновешивающий другие закавказские центры силы (если российско-грузинская связка упрочится, последняя функция может стать более отчетливой).

Казахстан - самое влиятельное государство Средней Азии, наиболее связанное с Россией (хотя бы своим ВПК и своим этническим составом). Это не исключает системы союзов с другими государствами Средней Азии, заинтересованными в стабильности, пускай не слишком демократических режимов.

Индия в Южной Азии, примыкающая к Среднему Востоку и Средней Азии.

Особо следует говорить о Китае. Прежде всего, эта страна - потенциально самый мощный геополитический соперник России в масштабах континентальной Евразии, демографически перенапряженный и экономически преуспевающий полюс силы, "нависающий" непосредственно над российской территорией в самом ее слабом - экономически, демографически, да и политически - месте. Но одновременно КНР и возможный естественный партнер Москвы в сдерживании исламского экстремизма и чрезмерного ycиления исламского мира в целом. Тесные связи с Китаем не исключают партнерство с Индией (в обоих случаях речь не идет о формировании союзнических отношений).

2. "Рациональное сжатие"

"Сдвоенное", евро-азиатское сущностное содержание национального интереса России задает необходимость тщательно выверенной сбалансированности западных и восточных приоритетов российской внешней политики. Преобладающая ныне линия "следования за Европой" так же неприемлема, как и примитивные рецепты поиска национального интереса в дебрях "русско-татарской" исконности. Россия - часть Европы и не может не испытывать к ней глубочайшего родственного тяготения. Это тяготение усилено привлекательностью результатов, которые демонстрирует сочетание европейских демократических стандартов с рыночным либерализмом.

Однако, проблема в том, что возможности Европы не безграничны даже в тех областях, где она хочет и действительно в состоянии нам помочь. Одно дело - европейская поддержка в преодолении продовольственных трудностей и модернизации российских топливно-сырьевых отраслей. Здесь европейские потенциал и интересы очевидны. Совсем иное - реальная поддержка в стабилизации ближайшего окружения и укрепления региональной безопасности России. В этом смысле европейские ориентиры не могут принести искомых результатов. Помимо прочего еще и потому, что российские и "среднеевропейские" интересы совпадают далеко не во всем.

Скажем, России необходим прочный союз с Украиной и Белоруссией. А Германия объективно заинтересована скорее в "разжижении" западного фланга политического пространства СНГ, что неизбежно предполагает более или менее длительный период его дестабилизации. Модель такого отношения ФРГ уже реализовала в югославском конфликте, сыграв на его эскалацию.

Немного общего и в том, что касается европейского и российского восприятия угрозы исламского экстремизма. До тех пор, пока российские войска остаются за пределами России,эта опасность больно задевает российские .интересы в зоне армяно-азербайджанского конфликта, в Таджикистане и других бывших союзных республиках Средней Азии. Европа практически не может содействовать России в сдерживании и, тем более, снятии этих угроз. Солидарность Москвы с Европой к подходе к региональным конфликтам, далеко не во всех практических аспектах равнозначна ее солидарности с Москвой.

То есть поддержка как таковая налицо, но она не идет дальше дипломатической и моральной. Потому, что для Западной Европы азиатские вызовы - абстракции во всем, что выходит за рамки исламско-арабского терроризма. А для России - тысячные потери в живой силе, втягиваемой в бессмысленные региональные конфликты, и реальные угрозы территориальной целостности государства. К участию в сдерживании этих угроз евроатлантическое мышление не готово, да оно и не обладает необходимым опытом.

Между тем, специфика геополитического положения России требует первоочередного внимания именно к региональной конфликтности. Не уделив ей должного внимания сейчас, Москва рискует допустить возникновение ситуации, уже не теоретически, а реально угрожающей изначально европейскому российскому "я".

Есть только два пути его отстоять - через укрепление другими славянскими компонентами (украинским и белорусским) или через выработку правильного баланса взаимодействия с Востоком. Первый путь легче и предпочтительнее. Но политически он проблематичен. Чрезмерно уповая на него, Россия поставит себя в слишком большую зависимость от Украины и упустит время для необходимой проработки рациональных условий, регламентирующих степень ее избирательной открытости Востоку. Быть открытой ему безгранично сегодня - это уже архаизм, сохраняющийся со времен "нерушимого единства" русских, украинцев и белорусов. И в той мере, как сейчас это единство оспаривается - необходимо вырабатывать стратегию укрепления российского государственного "я", исходя из худшего варианта - как если бы страна оказалась с послесоветским Востоком один-на-один.

Потому, что западный, прежде всего сродненный с Россией тысячами глубинных уз постсоветский славянский ареал (Белоруссия и Украина) тем более явно выступает в роли тыла России, чем очевиднее поднимающиеся вызовы ее целостности и стабильности на юго-востоке и востоке. Но одновременно отношения с тылом не могут и не должны быть самоцелью российской политики, потому что сама по себе солидарность с Европой, частью которой стали соседние славянские республики, не решает всех проблем российского суверенитета. Главные вызовы ему могут быть решены на востоке и только на востоке, в напряженном, но конструктивном и внимательном взаимодействии с восточными соседями.

Россия не может просто отгородиться от Азии, как может Польша, Эстония или страны ЕЭС. И ей мало годятся слепки с западноевропейских вариантов внешнеполитической линии. Сложнейший вызов - необходимость выработки активной политики, обращенной на юг и восток от центральных русских регионов. Это вопрос сохранения национальной идентичности России и укрепления стабильности во всей Западной Евразии, угрожаемой усиливающимся давлением авторитарности, национального и религиозного экстремизма из Восточной.

Понятно, что без поддержки союзников и партнеров вряд ли справиться с такой задачей. Тем важнее искать их среди стран, реально способных поддержать Россию прежде всего в вопросах сдерживания конфликтности. В этом смысле если на кого-то и можно надеяться, то не на страны ЕЭС, а скорее на США - разумеется, в той мере как вообще Россия может привлекать иностранные государство к решению такого деликатного вопроса как укрепление национальной безопасности. Соответственно, потребность в партнерстве с США будет становиться актуальнее в той мере, как острее могут ощущаться вызовы безопасности. И наоборот, по мере стабилизации обстановки вокруг России могут усиливаться европейские акценты ее внешней политики.

Дело однако в том, что экономизация национальных устремлений как реакция на гипертрофированную и самодовлеющую роль военного фактора могла оставаться устойчивой тенденцией в условиях абсолютно неугрожаемого и наоборот, очень грозного в своей монолитной мощи старого Союза ССР. При молодой и неустоявшейся государственности новой России резко обостряется восприятие проблем обеспечения национальной безопасности, защиты границ, прав и интересов граждан, российских военнослужащих за рубежом, русской диаспоры вне России. Эта новая, отсутствовавшая в советский период, тенденция лишает чисто экономический интерес преобладания, которым он к сожалению, очень недолго пользовался в последние годы существования СССР. Приходится исходить из относительного возрастания роли интересов обеспечения военной безопасности в ее региональных измерениях. Закрывать глаза на эту новую тенденцию значило бы пренебречь необходимостью внимательно наблюдать за ней и способствовать установлению гражданского контроля над военной машиной.

Геополитическая природа внешнеполитического интереса России и особенности распределения конфликтности по полосе ее новых границ предопределяет специфику положения страны в международных отношениях - как разделительного поля между относительно устоявшимися государственными образованиями на западе Евразии и мерцающими (то разгорающимися, то слегка тускнеющими) очагами агрессивного молодого национализма и неорелигиозного ("ренессансного") экстремизма на ее востоке, с одной стороны, и одновременно как пространства избирательного вовлечения в ареал либеральных и антитоталитарных тяготений страновых и этнических фрагментов пестрой географии Центральной Евразии, которые испытывают к тому естественную склонность, с другой.

Способность стабилизировать это поле разделения-интеграции, поглощать и преобразовывать исходящие от его крайних флангов импульсы предполагает достаточно высокую собственную устойчивость нового Российского государства в ее экономических, военных измерениях и сущностных либерально-плюралистических ориентациях, воплощенных в формах и политических институтах, сочетающих универсальные принципы цивилизованности с национальной традицией и спецификой устойчивых моделей мировидения.

Отчетливо проступившая евро-азиатская природа российского национального интереса в сфере внешней политики одновременно определяет и его новые масштабы. Собственно говоря, глобальный этап внешней политики России закончился, начался новый, условно говоря, континентальный. В отличие от устремлений Советского Союза российский внешнеполитический интерес перестал быть глобальным, обретя, континентальные очертания. Они оправданы новыми, более ограниченными ресурсами страны и ее уменьшившейся способностью эти ресурсы эффективно использовать в условиях комплексного национального кризиса.

Это предполагает сокращение масштабов, разумное "сжатие" сферы международной ответственности страны и изменение профиля ее приоритетов в соответствии с вновь образовавшимися угрозами и возможностями. Имеется в виду прежде всего:

1) обеспечение безопасности и территориальной целостности Российской Федерации на основе гражданского мира, демократии и реализма, уважения прав личности, национальных и этнических общностей;

2) расширение сферы взаимопонимания и сотрудничества России с международным сообществом в соблюдении международных норм и гарантий прав человека и национальных меньшинств в России, а так же русских, и иных ассоциирующих себя с Россией национальных общин за российскими рубежами - в первую очередь в новых независимых государствах в послесоветском политическом пространстве;

3) содействие формированию благоприятных внешних условий для повышения эффективности внешнеэкономических связей России и защиты ее экономических интересов за рубежом;

4) сотрудничество с демократическими странами в закреплении результатов антитоталитарных реформ в России, создании гражданского общества, развитии демократических институтов и традиций плюрализма;

5) подготовка условий для перехода к стратегическому партнерству с Западом в интересах мира и стабильности на Евразийском континенте.

"Рациональное сжатие" предполагает несколько иные, чем ранее, принципы формирования внешней политики России, Прежде всего необходимо согласиться с безусловным приматом стабильности перед "демократическими" лозунгами, реальное демократическое содержание которых на послесоветском пространстве от Эстонии до Таджикистана вызывает самые жгучие сомнения. Права человека и национальных меньшинств - все это отступает на задний план перед перспективой хаоса и вооруженной борьбы, что блестяще доказал взрыв недемократичного режима в Таджикистане, приведший в сейсмическим толчкам по всей континентальной Евразии и также к бессмысленному кровопролитию среди самих таджиков.

Не менее важен трезвый геополитический прагматизм. России стоит развивать отношения не с теми государствами, режимами и лидерами, которые вызывают абстрактное, принципиальное "уважение" своими идейно-теоретическими постулатами, а с теми, кто реально поддерживает стабильность и способствует сохранению российских национальных интересов и российской национальной безопасности.

Экономное расходование престижа и влияния страны - тоже должно стать принципиальным пунктом российской внешнеполитической программы. Невмешательство в хаотичные стычки без четкого понимания того, что конкретно значат они для России на региональном уровне в обозримой перспективе. Оценка последствий вмешательства (или невмешательства) России в каждом конкретном случае - исходя из двух факторов: цена (русская кровь) и прямые последствия для России (стабильность, территориальная целостность).

Россия сегодня действительно может рассматриватьсн как основная несущая конструкция стабильности в континентальной Евразии. Причем по мере удаления от Евразии океанической эта функция (миссия, роль) возрастает. Но любая функция остается фикцией до тех пор, покуда она не осознана. На этом пути заметен определенный прогресс, однако предстоит еще немало сделать, чтобы Россия действительно переориентировала свою практическую политику с просто "симпатий" того или иного политического блока или лидера, на учет объективных геополитических императивов.