§3 Функционирование правовой системы традиционалистский подход первую очередь традиционализм) и гносеологические - не могли не оказать влияние на представления ПИРК относительно должного функционирования правовой системы.

* * *

Законодательная политика. И представители ПИРК, и юристы-'традиционалисты' одинаково рассматривают важнейшие вопросы законодательной политики (организация законодательной работы, темпы обновления законодательства) с позиций верности традиции. И те, и другие верят в то, что 'нация не может перестать жить прошедшим'; и те, и другие враждебны прогрессистскому представлению, будто, чем крепче связь правового института с прошлым, тем легче он утрачивает связь с настоящим. Боясь бросить тень на ценности, дорогие его сердцу, и те, и другие порой устраняются от поиска новых форм выражения этих ценностей, более отвечавших бы изменившимся реалиям. 'Для интересов государства ничего не может быть ценнее того порядка, который, будучи установлен многолетней практикой, обеспечивает, во-первых, достижение цели данного порядка, а во-вторых - полное согласие между правительством и населением по поводу понимания и исполнения данного порядка. С этой точки зрения, чем долголетнее опыт применения известного порядка, тем для правительства лучше. Совершенства нигде и ни в чём не имеется. Испортить давно заведённое дело с самыми лучшими намерениями легко, но исправить его после - страшно затруднительно'68. Думается, что под этими словами идеолога политического консерватизма В.П. Мещерского, мог бы с чистой совестью подписаться и любой юрист, являющийся 'традиционалистом' не столько по своим политическим установкам, сколько по установкам профессиональным.

Традиционалистское мировоззрение всегда - нерационально, а порой и антирационально. Как на Западе, так и в России, те, кто являлся крупнейшими выразителями этого мировоззрения, не позволяли индивидуальному рассудку выступать в роли арбитра отношений между индивидом и обществом, ибо видели в рассудке очаг тлетворного критицизма, угрожающего вековым институтам. Ощущение пропасти между доступным логическому анализу поверхностно-сущим и недоступным рациональному препарированию глубинно-сущностным никогда не переставало переживаться консервативным сознанием. Проецируясь на правовую проблематику, это ощущение не могло не сообщать гносеологическим характеристикам ПИРК иррационального оттенка. Антиномия 'извечного' правопорядка и подтачивающего его основы эгоцентричного рассудка (посредством 'умозрительных' доктрин и возводимых на их основе позитивных законов) - всегда беспокоила тех, кто видел 'заслугу закона - не в ломке исторически сложившихся понятий, а в примирении их с новыми требованиями жизни', кто обязывал законодателя 'не забывать, что положительный закон и правосудие имеют дело с общественным организмом, а никакой организм не выносит насилия'69.

Воспринимая правопорядок, как одну из подсистем целостного общественно-государственного порядка, ПИРК ревностно следит за тем, чтобы правопорядок опирался на традицию. В последней ПИРК видела не только одну из форм правового регулирования (обычай), но и механизм регулирования самой правовой системы. Законотворец должен внимать не только сиюминутным потребностям, а правоприменитель должен прислушиваться не только к букве закона. Важно соотносить и то, и другое с существующей правовой традицией. Пренебрежение ею - запутывает представления об исторически полученном опыте. Разрыв же с традицией ведет к исходу еще более худшему - забвению этого опыта. В жизни государств, говорил в свящзи с этим М.Н. Катков, бывают моменты, когда не удаётся обойтись частными исправлениями законов и возникает нужда в 'общих пересмотрах той или иной части законодательства'. Но именно при активизации законотворчества в обществе должны 'с особенной силой сказаться охранительные инстинкты'70.

Начиная со славянофилов, в рамках ПИРК дебатируется вопрос о допустимых размерах и темпах обновления закнодательства. К.Ф. Головин, служивший в годы реформ 1860-х гг. в отделении императорской канцелярии, занимавшимся координацией законопроектных работ, с неодобрением отзывается об их излишней, по его мнению, интенсивности, а также о политической тенденциозности лиц, стоящих у кормила законотворчества и мнящих панацеей как можно быстрейший отход от сложившийся по тому или иному вопросу отчественной практики. 'Сводная записка на представленный законопроект сколько-нибудь уважающего себя чиновника тогда должна была непременно заключать порицание существующего порядка, примеры из иностранного законодательства, мнения знаменитых ученых и окончательное заключение. Чем больше это мнение содержало оригинальных мыслей и чем неумолимее относилось к законопроекту, тем лучше было для карьеры чиновника <...> О России, разумеется, не думал никто'71.

К подобным выводам приходит и В.П. Мещерский. Занимая в те же годы должность чиновника по особым поручениям при министре внутренних дел, он обладал уникальной возможностью с кратчайшей дистанции следить за нормотворческими и правоприменительными процессами. Результаты его наблюдений - малоутешительны: 'Мы удивительно склонны по натуре своей увлекаться прежде всего красивой формой, организацией, внешней конструкцией всякого дела. Отсюда наша страсть к подражаниям, к перенесению на свою почву тех учреждений, которые поражают нас за границей своей стройностью, но мы забываем или вспоминаем слишком поздно, что всякая образовавшаяся форма выросла из исторических условий'72. Хотя здесь надо оговориться, что звучные протесты против 'административного насилия' над правовой традицией исходили от консерваторов тогда, когда новыми нормативными актами в законодательство привносились либеральные (демократические) начала, т.е. когда последствием 'администрирования' было разрушение социально-политической традиции.

Другие пожелания дореволюционных консерваторов, касающиеся законодательной политики, сводились к предложениям преодолеть 'мелочную регламентацию' норм (т.е. ослабить их излишнюю казуальность и дать больше простора судейскому усмотрению) и тем самым добиться сокращения объема Свода Законов, а также сократить сроки законодательных работ (по отмене какой-либо устаревшей нормы и замене ее новой). В любом случае давался совет никогда не спешить с 'созданием очередного закона'73.

Переходя к послереволюционному отрезку истории ПИРК, укажем, что И.А. Ильина приводит к юридическому традиционализму понимание 'права как совокупности норм не подлежащих временному изменению и развитию'. Когда речь идет о 'развитии права, то под этим следует разуметь: развитие правосознания и изменение разумения правовых норм; отмену старой правовой нормы и установлению новой, заменяющей её'74. Вместе с тем, он предостерегает от 'твердолобого' ретроградства в юридической области, ибо только человек с травмированным правосознанием может безусловно 'отстаивать право от реформы'75.

Итак, представители ПИРК, понимая, что разрушение традиционного уклада, к которому принадлежат и формы правового регулирования, чревато социальной дезорганизацией, занимали по отношению новаций в праве вполне определенную позицию, обладавшую своими достоинствами и недостатками. Она препятствовала волюнтаристскому обращению с различными элементами правовой системы, но она же тормозила подчас столь нужное обновление институтов и отдельных норм.

Источники права. Обычай. Аксиологические и гносеологические основы консервативного мировоззрения предопределили и то дифференцированное отношение, с которым ПИРК подходила к различным видам источников права - обычаю, закону, доктрине.

Консерваторы - и в прошлом, и в нынешнем столетии - неустанно предупреждают о бедах, которыми грозит обществу культурная амнезия; о непростительной 'забывчивости' по отношению к истинам, осознанным предками и содержащихся в обычаях. Один из духовных отцов европейского консерватизма, Э. Бёрк, указывал, что 'общественные нравы и склонности' иногда необходимы как дополнения закона, иногда как поправки закона и всегда - как ориентир для законодательства. Законодатель, устанавливающий правила не для обезличенных механизмов, а для людей, обязан 'изучать человеческую природу' и не отворачиваться от 'тех обычаев, которые создаются в обществе под влиянием жизненных обстоятельств'76. Впоследствии, идеологи европейского консерватизма поднимали на щит идеи исторической школы права о роли обычая, а еще позже - идеи Г. Еллинека о важности строго постепенного перехода от обычая к писаным установлениям.

С теоретической точки зрения ПИРК весьма дорог обычай, который - в качестве источника права - защищает традиционные ценности, закрепляя их своими проверенными временем нормами. Если любая традиция так или иначе обеспечивает целостность культуры, то состоящая из обычаев правовая традиция скрепляет воедино правовую культуру нации. Национальную самобытность не сберечь без передачи накопленного опыта от старшего поколения к младшему. В таком сохранении нуждается и правовая культура ('правовое чувство народа'), вбирающая в себя устойчивые модели правового поведения данной нации на протяжении множества лет.

Для ПИРК обычай - не побочный продукт развития права. Если правовой опыт народа запечатлен в чтимых обычаях, то, полагает изучаемый нами круг авторов, это одновременно создает возможность и его точного понимания, и предотвращения его утраты.Уже А.С. Хомяков делит весь массив правовых норм на писаное ('наукообразное') право и обычное право. В качестве примера последнего им называются решения мирских сходок сельской общины, основывающиеся на 'юридических началах не совсем доступных нашим юристам и разнящимися от принятых за норму в других землях'. Правоприменитель не должен смущаться наружной анахроничностью обычаев. Любую стихийно возникнувшую норму поведения всегда бывает трудно постичь сознанию, зашоренному господствующими на данный момент 'стандартом рационального', но это далеко не всегда говорит об ее устарелости и ненужности.

Славянофилы полагали, что правовые обычаи, чья совокупность образует собой традицию в области права, заслуживают уважительного к себе отношения до тех пор, пока в самой жизни не оформятся другие обычаи. С другой стороны, сверхзадачей позитивного закона должно быть перетекание в 'кровь и плоть народа', т.е. превращение в обычай. В идеале же, за счет отведения обычаю должного места в системе источников права, массив 'письменных документов' желательно свести до минимума. Законодательная политика должна вестись так, чтобы каждое усовершенствование русского права получало бы свои 'начала от быта и обычаев славянских'. Образцом достойным в этой связи подражания славянофилы находили Судебник 1550 г. - 'свод узаконений судебных обычаев русской земли'. Его составители уважили 'святыню старины и мудрости прошедших веков, неприкосновенность обычая народного'. В отличии от дифирамбов обычаю, щедро рассыпанных по страницам сочинений классиков славянофильства, гораздо менее раскрыт остался тезис иного рода, брошенный ими как бы вскользь - о том, что надо отделять в правовом обычае 'его основы от его злоупотреблений'77.

Обычай есть 'сила внутренняя, проникающая вглубь народной жизни' куда более гармоничней и полней, нежели позитивный закон (воспринимаемый славянофилами как 'что-то внешнее, случайно примешивающееся к жизни'). С другой стороны, почитанием обычая народ поддерживает в себе понятие о праве как таковом. Не писаные законы, а 'сила предания и обычая, искусство править и судить, преемственно сохраняющееся в действии старинных, веками существующих властей и учреждений', влияют на понимание права массами78. А.С. Хомяков пробует обнаружить и ту область правового регулирования, в которой обычай должен безусловно первенствовать над иными источниками права. Это область жизнедеятельность гражданского общества, которую должно регламентировать т.н. 'право общественное', существующее наряду с 'правом личным' и 'правом государственным' и состоящее в большинстве своем из обычаев. 'Деление права соответствует делению самих жизненных отправлений, трём областям деятельности: частной, общественной и государственной. Между частной и государственной лежала бы бездна, если бы эта бездна не была бы заполнена общественной деятельностью'79.

Противопоставление России и Европы, особенностей их правового развития и отношения к праву - расхожий мотив ПИРК, обозначенный в работах славянофилов. В частности, А.С. Хомяков усматривал на Западе 'беспрестанный раздор' обычаев с законами, предполагая, что именно третирование правового обычая стало одной из главных причин 'ускоривших разложение' и Франции, и Германии. Со страниц сочинений классиков славянофильства встаёт нарисованный весьма отталкивающе образ юриста-доктринера ('болонского юриста'), который в условиях западноевропейского средневековья рецепиировал римское - т.е. 'чужеземное' - право, и тем самым, убивал народный правовой обычай. Приятным исключением среди европейских государств была, по убеждению славянофилов, покровительствующая обычаю Англия. Несмотря на то, что профессора из университетов романо-германской Европы презирали сохраняющееся в Англии еще с доримских времен туземное право 'англичанин гордился тем, что он управляется своим обычаем, а не римским правом <...> история готовила оправдание обычая народного и торжество его; этому праву во многом теперь подражает Европа'80. Если законодательство призвано прежде всего систематизировать и упорядочивать материал обычного права, то долг юридической науки - как можно более глубоко и полно изучить обычай.

Небезынтересно, что, даже ведя речь о несовершенствах западноевропейского подхода к праву, авторы ПИРК подкрепляли свои суждения ссылками на западные же авторитеты. Хомяков, например, любил приводить изречение британского премьер-министра Б. Дизраэли об 'английских обычаях, спасающих Англию от английских законов'. Он же воспроизводит мнение французского юриста Ж.-Ж. Камбасереса, гласящее, что 'строжайшая критика закона есть отвержение его обычаем'. К.П. Победоносцев, в свой черед, дословно повторяет блестящего токийского эссеиста Т. Карлейля, заявлявшего о том, что 'в обычаях содержится истинный кодекс законов, истинная конституция общества, единственный, хотя и неписаный кодекс, который нельзя никоим образом не признать, которому нельзя не повиноваться, тогда как писаный кодекс, конституция, образ правления - лишь экстракт того же неписаного кодекса'81. В своем 'Курсе гражданского права' Победоносцев дает краткое, но благосклонное изложение взглядов основателей исторической школы, Савиньи и Пухты, о ведущей роли обычая в развитии права82.

В 1860-е-1870-е. гг. превозносить обычай в качестве одного из оплотов стабильной правовой системы, консерваторов заставляло раздражение, вызываемое модернизационными поспешностями 'великих реформ'. К.Ф. Головин, видный консервативный публицист (служивший тогда в кодификационном отделении Сената), возражает против механической инкорпорации процессуальных норм западноевропейского происхождения в Судебные Уставы 1864 г., писал: 'Послать какого-либо юного чиновника исследовать, положим, брауншвейгское законодательство или изучить податную систему швейцарского кантона несравненно проще, чем создать что-либо свое. Ввиду погони за иностранными кодексами и правительственное, и оппозиционное реформаторство висит у нас в воздухе'83. В.П. Мещерский, несмотря на свой этатизм (и, соответственно, предпочтение 'государственного' правотворчества), так же отдал дань воспеванию обычая, придав этим похвалам откровенно антиреформаторский подтекст. Призвав резко сбавить темп преобразований, а ещё лучше 'поставить после них точку', он доказывает вред всеобщей и централизованной ломки старого тем, что 'Россия - государство, где что ни село, то обычай'84.

В целом, великое достоинство правового обычая, по представлениям славянофилов и пореформенных консерваторов - в его 'охранной силе'.

Л.А. Тихомиров также выводит обычай на авансцену правотворческого процесса. 'Право существует вовсе не тогда только, когда оно записано', - мысль эта проходит пунктиром сквозь все рассуждения Тихомирова об обычае. Преимущество обычая состоит в 'формулировании того, что уже есть, а не того, что должно быть'. По Тихомирову обычаи - 'права и обязанности людей, которые вырастали из простых поступков, подсказываемых природой человека' - появляются задолго до возникновения государства. Импульс появлению обычая дают врожденные человеку представления о 'правом' и 'неправом'. Таким образом, утверждается естественно-правовое происхождение обычая85. Обычай выгодно отличается от доктрины (а иногда и от закона) тем, что отражает 'преобладающие фактические отношения', а не домыслы теоретика и иллюзии законодателя. ПИРК свойственно убеждение в том, что, невзирая на иррациональность отдельных своих элементов организация той или иной области человеческой жизнедеятельности (в т.ч. правопорядок), отождествляемая с порядком традиционным - т.е. с порядком наилучшим - есть воплощенное совершенство. Потому и обычай, кажущийся при поверхностном рассмотрении устаревшим и несообразным, полезнее самой логически изящной доктрины. Вообще, отличающая гносеологию социального познания, которой держится консерватизм, исходит из того, что законы логики и законы жизни плохо стыкуются друг с другом. Оттого уничтожение принявшей ипостась правового обычая традиции во имя призрачной 'рациональности' лишает человека необходимых образцов правового поведения, созданных на протяжении веков, не дав ничего взамен. Остаться же наедине с неопределенностью - одно из тяжелейших испытаний для человека.

Л.А. Тихомирову импонируют идеи крупного немецкого правоведа И. Блюнчли относительно того, что действия государственной власти (безразлично, облечены ли они в какую-либо письменную и нормативную форму или нет) должны гармонировать с правосознанием нации, над которым эта власть осуществляет рукводство. Тихомиров находит возможным признать эти, пусть даже расходящиеся с нормой закона, поступки государственной власти - правомерными. Главное, чтобы 'дух, проявившийся в них, был освящён преданием'. Как видим, обычай - 'зеркало' народного правосознания (хотя бы временами его отражение показывает нечто прямо противоречащее догме позитивного закона) - выступает у Тихомирова одновременно и основным носителем правовой традиции, и ведущим фактором правотворчества86.

Либеральная школа русского правоведения (чаще других под прицелом критики Л.А. Тихомирова оказывались труды А.Д. Градовского), выстраивала принципиально иную иерархию источников права, 'черпая всё понятие о нашем <российском - А.К.> государственном праве исключительно из основных законов'. Но, как небезосновательно отмечает Тихомиров, хотя 'законодательных определений монархической власти совершенно не существовало до Петра I, однако из этого не 'следовало отсутствие в государстве монархического принципа'. Пусть конструкция неограниченной монархии формулировалась не позитивным законом, но она вырастала из векового обычая самодержавного правления. Государственное право Московского царства было обычным, его 'в законе никто не записывал, но народ знал, что такое царь'87. Характер восприятия народом права, казалось бы, должно стать для профессионалов-правоведов предметом тщательнейшего изучения. Л.А. Тихомиров приходит к следующему заключению: 'исследование юридического сознания нации есть нормальный путь созидания государственного права'. На деле же, сетует он, 'юристы, хотя и имеют своей задачей не только теоретическое изучение государственных явлений, но главным образом искусство наилучшего управления, оставляют без должного внимания законы самих явлений'88. Вслед за основателями ПИРК Тихомиров подробно останавливается на негативных последствиях, проистекающих от самоизоляции лиц, посвятивших себя служению праву, в границах формального анализа правовых норм.

Однако, как относились консерваторы дореволюционного периода не к обычаю вообще, а к обычаю конкретному, к реальной возможности использования его в правоприменении? И здесь мы сталкиваемся с очевидной двойственностью. С одной стороны, предпочтение консерваторами обычая как источника права проявлялось в желании расширить сферу его применения посредством расширения компетенции институтов, использующих в своей правоприменительной практике обычай. В этой связи, в частности, речь шла о третейском суде, ибо его 'вершат люди, сведущие в обычаях и не формалисты'89.

С другой стороны, противоречие между традиционализмом и этатизмом, равно присущих русскому консерватизму, наглядно выявилось в неоднозначном отношении ПИРК к волостным судам, совершающим разбирательство по малозначительным гражданским и уголовным делам. Суды эти предназначались для крестьянского населения и руководствовались в основном именно обычным правом. Консерваторам, как традиционалистам, было по вкусу то, что волостной суд отгорожен от новейших тенденций законодательства и правоприменения (и, как казалось консерваторам - тенденций по-преимуществу либерального свойства), накладывавших отпечаток на деятельность общих судов. С другой стороны, консерваторы, как этатисты, не могло воспринимать вполне нормальным существование судебного органа, не включенного в 'вертикаль' судебной системы империи и выносящего решения с опорой на нормы, к происхождению которых государственная власть не имела никакого отношения (и, соответственно, располагала весьма ограниченными возможностями по видоизменению этих норм). Поэтому в одном и том же консервативном периодическом издании мы встречаем не только полемику с либеральной юриспруденцией, 'усматривавшей в крестьянском суде по обычаю - нечто устарелое и варварское'; не только резкие возражения против предлагаемой либеральными юристами 'присылки в волостные суды консультантов-правоведов', но и, например, согласие с либеральной 'Юридической газетой' о 'необходимости введения в состав волостных судов образованных юридических элементов' (правда, при оговорке, что эти профессионалы 'должны знать юридические обычаи деревни')90.

Указанными мотивами следует объяснять и раздвоенность той оценки, которую ПИРК давала деятельности по систематизации правовых обычаев. Собирание народных юридических обычаев то поощряется, то, наоборот, консерваторы ополчаются на профессоров, поручающих студентам извлекать из решений волостных судов нормы обычного права и кодификационно их обрабатывать, заподозрив, что под покровом практикумов и семинаров будет происходить конструирование некоего корпуса норм, альтернативного действующему законодательству (а, следовательно, - в глазах таких аксиологических монистов какими были русские консерваторы - и враждебного ей). И вот - представители ПИРК выступают, во-первых, против 'улавливания' обычного права в 'ворохах' приговоров волостных судов (при этом раздаются даже заявления о том, что 'прочных юридических обычаев у крестьян нет, а есть лишь этическая мотивация'); во-вторых, делают акцент на особенном вреде, наносимом привлечением к работам подобного рода студентов, поскольку те никак не должны чувствовать себя 'творцами права'91.

Наконец, от расположения ПИРК к такому источнику права как обычай не остается и следа, когда консерватор начинает ощущать связь между тем или иным обычаем и либерализмом и/или сепаратизмом, расшатывающими краеугольные камни традиционной России - самодержавие и политико-административную целостность империи (единодержавие). Очевидно, страхом перед сепаратизмом было продиктовано мнение о том, что 'разрешение брачно-семейных дел киргизов должно быть передано от истолкователей народных обычаев - баев и аксакалов - правительственной администрации'; о том, что 'на преступления туземцев надо смотреть с точки зрения наших законов, а не с позиций местного представления о справедливости'. Боязнь же либеральной 'дряблости' власти заставляла консерваторов с подозрением глядеть на обычаи, предполагающие наказанием менее суровое, чем предполагалось за то же самое деяние позитивной нормой. В итоге - предлагается 'заменить мусульманский суд общеимперским' и вообще 'искоренять правовые обычаи, расходящиеся с законами империи'92.

В ряду прочих представителей ПИРК позиция, занятая по вопросу соотношения источников права И.А. Ильиным, отличалась определенным своеобразием. Он не только предполагает, что идея лучшего поведения, достойная быть запечатленной в праве, может 'разойтись со всеми наличными традициями, верованиями, предрассудками, не исключая и общественного мнения', но и отдает свое предпочтение именно такой 'идее права', а не обычаю (если он ей противоречит)93. Вместе с тем, подобно своим предшественникам, Ильин придает важное значение тому, что 'среди правил и конституций есть неписаные, традиционные, само собой разумеющиеся'. Он соотносит обычное право с естественным, видя в обычаях уникальные каналы, используя которые естественно-правовое сознание получает возможность обновлять позитивное право, очищая его от обветшалых норм, но не прибегая к революционному коллапсу. 'В жизни народов бывает такое стечение обстоятельств, при которых наиболее быстрым путем, ведущим к обновлению правопорядка, является путь, выводящий деяния человека за пределы положительного права <...> Здесь правотворчество покидает стезю строгой лояльности и ищет иных мер. Лучший исход дает так называемое обычное правотворчество'.

В государственном устройстве Британии Ильин ищет доказательств того, что обычай успешно справляется с правотворческими функциями не только в частноправовой сфере, но и в публичноправовой. Он согласен со славянофилами в оценке правового обычая как правдивого слепка коллективного правосознания и - одновременно - надежнейшего средства укрепления в массах уважения к правопорядку. Более того: как говорилось выше, обычай может выступать 'ликвидатором' изживших себя позитивных норм. 'Устойчивое осуществление не правового как правового, сопровождающееся сознанием, что так поступать необходимо и правильно, есть один из классических путей, ведущих к победе естественного права над положительным. Непредусмотренные деяния и состояния постепенно вдвигаются в правопорядок, становятся предусмотренными и значащими, а прежний порядок уступает место лучшему'94.

Как видим, ПИРК высоко ценит обычай, концентрирующий правовой опыт народа и приобщающий к этому опыту новые поколения. Вопреки пренебрежению обычаем со стороны прогрессистов (как радикалов, так и либералов), видящих в нем зачастую бездумное выполнение стародавних предписаний, ПИРК присуща убежденность, что обычай ('обряд', 'предание') - итог многолетних наблюдений крупных социальных общностей над мириадами правовых ситуаций. Высокомерие в отношении этого опыта недопустимо. Проводя в течение длительного времени селекцию наилучших вариантов разрешения правовых коллизий, обычай вполне может не поддаваться до конца рациональной 'дешифровке'. В глазах консерваторов он черпает свое оправдание уже в самой принадлежности индивида к судьбе макроколлектива ('народа', 'общества', 'государства'). Признавая обычай полноценным источником права и соблюдая его, члены таких коллективов проявляют чувство сопричастности друг другу. Правовой обычай, таким образом, наделяется ПИРК, помимо чисто-юридических функций, еще и важной социальной функцией - поддержки общественного единства.

Источники права. Доктрина. Как уже не раз приходилось отмечать, по своим гносеологическим основаниям традиционализм не питает ровно никакого пристрастия логически организованному познанию социальной действительности, считая, что любой т.н. 'социальный закон', всецело зависит от 'открывающей' его теории, а не является подтверждением её достоверности95. Если исходная точка любой философии (и философии права в том числе) - отрефлектированное неверие в безусловную разумность имеющегося; сомнение в истинности устоявшегося, то для гносеологических установок консерватизма в существующем гораздо важнее его привычность, а не его понятность или эффективность. Отсюда - сдержанность консерваторов относительно философствования как такового и настороженность относительно доктринального изложения каких-либо идей.

Французские просветители, как известно, считали 'разумность' мерилом достоинств или недостатков политической и юридической систем. В противовес им, классики европейского консерватизма звали не совершать неравноценный обмен 'стабильности законов' на 'философские догмы'. Неготовность части консерваторов принять идеи естественного права отчасти можно объяснить причислением этих идей к разновидностям ненавистной 'доктрины'. Невольно или сознательно смешивая качество 'обобщенности' и качество 'априорности', консервативные авторы клеймят новейшие социальные, политические, правовые доктрины за бесплодность абстрактных умствований. Э. Бёрк ставит в заслугу свободам, которыми пользуются английские граждане, то, что они были 'наследством, полученным от праотцев и переданным потомкам, без каких-либо ссылок на другие более общие права'96.

Русские консерваторы также в большинстве своем не проявляли видимого интереса к созданию обобщающей все социальные явления теории, способной прогнозировать социальные изменения. Напротив, политическая и правовая теория воспринималась чем-то, что скорее подрывает устои исконного порядка, чем их спасает. Убежденность, что любая теория - дискретна и даёт картину только "кусков" действительности, не будучи способной нарисовать образ действительности как целого, не оставляла ни К.П.Победоносцева, ни М.Н.Каткова. Критикуя гносеологическую платформу радикализма и либерализма, они указывали, что их социально-философские, политические и правовые теории отчуждены не только от повседневного опыта и жизненной конкретности, но даже от общедоступного языка. Даже крупнейшие представители ПИРК не пытались упорядочить свои соображения относительно принципов познания права и должной правовой организации в стройную философскую систему, снабженную разветвленной и единообразной терминологией. И скептически относясь к социальным мыслителям-системотворцам ('доктринёрам'), считая любую социальную теорию обреченной на отрыв от жизни и вражду с жизнью, говорили про прямую зависимость между отдаленностью той или иной доктрины от "запросов жизни" и стремлением этой доктрины подчинить жизнь своим схемам. На взгляд Победоносцева, человеческий разум не может исчерпывающим образом высказаться даже по поводу самой природы человека, не говоря уже о природе таких сложных феноменов как общество, государство и право. Несмотря на привычку описывать сиюминутные события политики как частные случаи неких общих законов, движущих историей (что особенно заметно в многолетней переписке с Александром III), Победоносцев устраняется от раскрытия содержания этих законов и ограничивается лишь указанием на пагубные последствия, проистекающие от их игнорирования97.

Тревога за непомерное влияние умозрительных построений на законотворчество, конечный результат которого (позитивная норма) проникает во все 'поры' социальной жизни - не покидала ПИРК ни на одном из этапов ее развития. Свою нерасположенность к доктрине как к источнику права ПИРК мотивировала тем, что самое благотворное влияние на содержание законодательства оказывает учет закнодателем накопленного опыта, т.е. знания добытого эмпирическими путями. При этом большинство представителей ПИРК не только не видело в теории 'концентрат' опыта, но и считала, что 'доктрина' способна лишь дезориентировать законодателя и правоприменителя в правовой реальности. Соответственно, ПИРК, во-первых, не представляет рост человеческого знания о праве в виде движения от минимально концептуализированных представлений к сложным теоретическим системам, будто бы помогающих лучшему пониманию сущности права; во-вторых, правовая теория бесполезна и даже вредна, если в ней не суммируется многолетний опыт крупных коллективов (а это, по мнению консерваторов, случается очень и очень редко).

Создатели ПИРК выставляли свои контрдоводы против ходульных - с их точки зрения - рационалистических представлений о возможности и необходимости построения универсальной философии права на априорных основаниях. По А.С. Хомякову, 'может существовать наука права по такой-то философии или по такой-то вере', но философия права вообще 'есть прямая и яркая бессмыслица'98. Попытки западной юриспруденции создать 'мнимую науку права' - ни что иное, как тщетное 'желание обратить в самобытные и твердые начала факты, выведенные из борьбы тесной римской государственности с дикими понятиями германца о неограниченных правах личности'99. Заметим, что, вместе с тем, Хомяков не имеет ничего против научного изучения и истории права (позитивного и обычного), и догмы права - 'наука прав, то есть закона обычного или писаного в его положительном развитии, имеет историческое значение, а следовательно, неоспоримое достоинство'100.

Нападки на либеральные учения о праве и государстве ('доктрины') были обусловлены тем, что в них ПИРК видела одно из проявлений идейной дискредитации институтов и ценностей традиционного общества, выставлявшихся чем-то подавляющим не только индивидуальную свободу, но и саму истину. Консерваторы находили амбициозной и близорукой либеральную точку зрения, требующую от законов соответствия запросам 'прогрессивной' ('просвещенной') группы, как правило, составляющей меньшинство общества. Законодатель и правоприменитель должны равняться далеко не на все существующие взгляды на право, но лишь на те, что поддерживаются национальным правосознанием. Только тогда право будет способно солидаризовать имеющиеся в обществе представления о ценностях и антиценностях, моральном и аморальном и т.д. Только тогда право на самом деле станет находящимся в руках государства орудием защиты общественного спокойствия. Не говоря уже о неприятии радикальных социально-политических учений (чья активная трансляция шла в 1860-1870-х гг. из Европы в Россию), ПИРК питала предубеждение даже в отношении присущей эпохе 1840-х гг. 'увлечения теориями отвлеченных мыслителей, выстраивающих свои утопии на философской основе'. Консерваторы, памятующие, что "умственные эпидемии гораздо заразительнее физических", пуще огня страшились 'ложных и неопределённых идей', сперва подминающих под себя теоретические представления о праве, а потом - пытающиеся переделать на свой лад и саму правовую практику101.

Симптоматично в этой связи недоверие ПИРК к комментированным изданиям нормативных актов. В них, как и в доктрине, консерваторы видели таящуюся угрозу ревизии санкционированного государством законодательства, только ревизии не 'лобовой', а, так сказать, 'ползучей'. Отсюда - неприязненная реакция на появление популяризаторских изданий по праву (в том числе и к рассчитанной на массового читателя периодике юридического характера). Они обвинялись в том, что их рекомендации будут 'составлять неизбежную конкуренцию разъяснениям Правительствующего Сената'. Куда полезнее публикация самих сенатских решений, а не 'частных' толкований102.Впрочем на страницах 'Гражданина' порой появлялись сатирические сценки, где некий юрист Кассационный трактует закон, исходя из теории, что 'преступление отдельно, а продукт преступления - отдельно' (намек на то, что кассационные департаменты Сената, злоупотребляют имеющимся у них правом толковать законы, извращая посредством такого толкования первоначальный смысл последних).

Судя по рецензиям, публикуемым в прессе, принадлежащей к консервативному направлению, в качестве достоинств юридического труда, будь то учебник или монография, ценились 'беспритязательность' и 'отсутствие какой-либо предвзятой идеи', а также намерение его автора 'избегать суждений о конкретном праве с точки зрения отвлеченных правовых принципов, например, римского права'103. Следуя тем же предпочтениям, состав лекционных дисциплин, преподаваемых в высших юридических учебных заведениях, консерваторы упрекали за чрезмерность 'теоретического освещения' тех или иных вопросов юриспруденции, когда, напротив надо было бы 'усилить практический элемент'. На этом основании, 'Русский вестник' оспаривал пожелание профессора Казанского университета Г.Ф. Шершеневича (высказанное им на страницах либерального журнала 'Право'), об углублении преподавания фундаментальных юридических дисциплин104.

К.П. Победоносцев, как мало кто другой из входящих в орбиту ПИРК авторов, стоял на позиции бескомпромиссного отторжения доктрины, изобличая ее одинаковую малополезность и для ученого-юриста, и для юриста-практика. Поскольку человеческая мысль не располагает надежной теорией рациональности и вряд ли стоит ждать её появления в будущем, то людям, когда они берутся за решение правовых проблем, следует прислушиваться прежде всего к здравому смыслу. К.П. Победоносцев поляризует различия между 'аргументами здравого смысла, фактами истории и текущей практики' и прячущимися за авторитет науки 'общими декларациями'. Лишь последние стоило бы брать в расчет законотворцу и правоприменителю105. Если же те начинают слепо следовать за доктриной, только потому, что она современная, то право неизбежно превращается, по словам Победоносцева, из 'достояния человека' в 'достояние школяров'.

Касаясь влияния доктрины на российское законодательство XVIII-XIX вв., Победоносцев (сам в течение всей своей служебной деятельности причастный к законопроектной и законосовещательной работе) грустит о том, что 'трудно исчислить и взвесить, сколько ломки в нашем законодательстве произвели общие положения, которые расплодились особливо с конца прошлого <т.е. XVIII в. - А.К.>, приобретя значение непререкаемой аксиомы'106. Ущербность всяческих 'доктрин', по К.П. Победоносцеву, в том, что они - одновременно и творения, и пленники собственной методологии. 'Доктрина' есть не более чем схема идеализированной ситуации (соответственно, она пригодна для анализа только этих ситуаций). Страдая этими неустранимыми пороками, говорит Победоносцев, 'доктрина' не может быть ни описанием правовой действительности, ни - тем более - заключать в себе прогноз ее развития.

Проявляя, наряду с цивилистическими изысканиями, неподдельный интерес к историко-правовым трудам, К.П. Победоносцев полагает их наибольшим достоинством - внятное изложение и последовательное расположение максимума фактов, относящихся к данной проблеме. В вышедшей из-под его пера монографии по истории крепостного права отстаивалась мысль о том, что исчерпывающий исторический труд, где были бы уместны какие-либо обобщающие суждения, можно создать только после окончательного прекращения действия исследуемого явления. Иначе, предостерегает Победоносцев, не удастся избежать скоропалительных умозаключений, содержащих скорее априорные предположения исследователя, нежели зрелые выводы о свойствах изучаемого предмета.

Фобия К.П. Победоносцева относительно гипотетических 'домышлений' выпукло проступила в его фундаментальном 'Курсе гражданского права'. Здесь автор вообще опустил общую часть, дав лишь описание институтов, принадлежащих особенной части. Очевидно, не доверявший теоретизированию на юридической почве Победоносцев, сознавал, что поскольку именно в общей части обычно излагаются теоретические конструкции, то как раз здесь более всего велик риск впасть в 'доктринерство'. Как отметил рецензент 'Курса...' - 'такова особенность юридического мышления русского юриста, сближающая его с французскими юристами и отдаляющая от заложенной Савиньи немецкой традиции делать ударение на общей части'107. Каждая новая глава, посвященная одному из частноправовых институтов, открывалась описанием истории его развития в римском, английском, французском, немецком и русском праве. С большой неохотой идя на сравнения этих институтов друг с другом, Победоносцев старательно уходит от компаративного анализа, предоставляя читателю на основе предоставленных сведений вынести собственное суждение. Зарубежный биограф Победоносцева, Р. Бирнс недоумевает, каким образом подобная аллергия на теорию могла иметь своим фоном оживленнейший интерес отечественного правоведения к общей теории права. 'Когда Константин Победоносцев завершал свои наиболее значительные труды, среди ведущих русских юристов огромным влиянием пользовались Гегель и Конт <...> Победоносцев, в своем недоверии к теории и увлеченности сбором данных, даже не понимал, что изучает формы, нуждающиеся в реформах'108.

В.П. Мещерский - младший современник К.П. Победоносцева и человек вхожий в те высшие сановно-придворные круги, к которым принадлежал Победоносцев, - так же отвергал государственно-правовые преобразования, если их воодушевляет 'ложная идея', будто институты и нормы непременно должны догонять 'в своем развитии общественную мысль'. Как и Победоносцев, Мещерский пугает 'доктриной, фанатически отстраняющей всякую жизненную правду' и 'чудовищно обобщающей предметы и явления'. При этом доктрина объявлялась им 'почвой либералов'. Выступая от имени 'здравого смысла и житейского опыта', Мещерский утверждает, что правовая норма 'должна быть не результатом учения, но жизни'. Обращаясь за 'поддержкой' к авторитету Ипп. Тэна, он с удовольствием цитирует 'строки поразительной правды', принадлежащие последнему - 'нет ничего более опасного всеобъемлющих идей, общих формул и выводов, овладевающих умственным людом и нежелающих знать никаких препятствий со стороны практики'109.

Взволнованный тем, что 'Правила для определения круга знаний по юридическому факультету университетов' предполагают от будущего юриста 'знание 110 теорий европейских юриспрудентов о государстве, а потом уже знания русского права', Мещерский настаивает на их скорейшем пересмотре. И после замены 'Правил' на другую программу, с удовлетворением отмечает: 'отныне студент может знать сколько ему угодно политических теорий, но должен знать отчетливо и твердо прежде всего русское государственное право и именно право русского самодержавного государства'110. Любопытно встречное предложение Мещерского 'читать в Училище Правоведения, будущим судьям и прокурорам, лекции об историческом разуме русского народа параллельно с историей Французской революции'. Это предложение развивать антилиберальные и анти-'доктринерские' мировоззренческие установки посредством распространенния идей соответсвующего политического свойства - приподымает завесу над подлинными причинами боязни, испытывавшейся охранителями относительно серьезного изучения правовых теорий в высших учебных заведениях, а также относительно укрепления позиций правовой теории в качестве источника российского права. То было опасение идейной конкуренции между либеральной и демократической подоплекой новейших концепций права и принципом самодержавной верховной власти. Не стоит поэтому удивляться, встречая у консерватора-'антидоктринера' слова сожаления насчет того, что 'масса не любит точности и строгости в обращении с политическими принципами, предпочитая плыть по незамысловатому течению', и о том, что 'отдельного человека ломкость факта впечатляет гораздо больше, чем устойчивость принципа'111. Мещерский готов принять доктрину всей душой, но при условии, что та лежит в идеологически приемлемом для него русле. Следовательно, истоки 'антидоктринерства' ПИРК имеют характер не столько чисто гносеологический (т.е. дело не в отрицании неэмпирического знания как такового), сколько политический. Это подтверждается и рядом гносеологических характеристик ПИРК, которые, лейтмотивно проходя через всю ее антидоктринальную аргументацию, казалось бы, совершенно не стыкуясь со свойственным той же ПИРК пафосным 'эмпиризмом'. Это - интуитивизм (с ощутимым налетом фидеизации), признание внеопытных путей постижения истины, установление положительной связи между силой веры в достоверность чего-либо и степенью этой достоверности.

Что думал относительно правотворческих возможностей доктрины Л.А. Тихомиров? В 'Монархической государственности' сопоставляются 'теоретические рассуждения' (т.е. источники доктринального характера) и 'практическое законодательство'. Но сопоставление это не несет в себе негативного контекста. Наличие доктрины среди источников Тихомиров объясняет 'врождённостью у людей идеи цели, порядка, идеи того, что должно быть'. Оттого он не становится на сторону тех представителей ПИРК, которым в правовых теориях чудилось нечто бесполезное (и, тем паче, опасное) для законотворчества112. Вновь подчеркнем, что проявляемое Тихомировым толерантное отношение к участию теории в правосозидании не было типично для ПИРК дореволюционной поры. Наоборот, преобладали упреки по адресу 'поверхностных законодателей, юристов, администраторов, черпающих всё своё знание из современной журнальной статьи, любящих находить в ней для каждой задачи готовое решение' (К.П. Победоносцев).

И.А. Ильин, модифицируя в условиях русского зарубежья традицию ПИРК, предостерегает от создания норм под влиянием 'предвзятой доктрины', ибо 'сведение всего к неустойчивым концепциям' может, в конечном счете, привести к 'отрицанию миссии права и содействию её неудаче'. К тому же, юридические доктрины нередко - ширмы, прикрывающие антиправовую сущность иных политических режимов. Происходит это как по объективным причинам ('рост правосознания заставляет сильного и властвующего искать правовых оснований для своей силы и власти даже там, где заведомо может быть установлена только одна видимость права'), так и по причинам субъективным ('посторонние делу мотивы силятся увлечь юриста-теоретика на путь угодливого приспособления')113. Подобно своим предтечам И.А. Ильин обнаруживает непримиримость и к манипулированию понятиями-символами, и к спекулятивной эквилибристике категориями (чем, как ему представлялось, грешили политико-правовые доктрины либерального и радикального толка). Он ставит на вид необходимость установления точного объема понятий (будь то 'равенство' или 'свобода', 'законность' или 'права человека'), используемых той или иной доктриной.

Итак, поскольку в новейших учениях о праве аспект критический (т.е., в глазах консерватора, - деструктивный) гиперболизирован за счет аспекта конструктивного, постольку ПИРК считает доктрины, вдохновляющиеся 'очищением' права от 'предрассудков' и 'оков прошлого' - утопиями, способными причинить неисчислимый вред. Критерий 'здравого смысла' - стержень 'антидоктринерской' аргументации ПИРК - обладал, надо признать, известными положительными достоинствами, удерживая от некритичного принятия на веру тех или иных теоретических построений. Вместе с тем 'антидоктринерская' риторика нередко вуалировала идеологические мотивы отторжения конкретных юридических конструкций.

Источники права. Закон. Если в суждениях славянофилов (II четверть XIX века) по поводу источников права заметна прежде всего конфронтация 'Закона' и 'Обычая', то на пореформенном этапе в ПИРК выходит на передний план противопоставление 'Закона' и 'Доктрины'. На деле же, в последнем случае позитивный закон частично снабжался теми положительными коннотациями, которые у славянофилов получает обычай. Ну а на доктрину теперь переносятся отрицательные значения, связывавшиеся раньше с законом.

Либеральные правоведы упрекали своих коллег из консервативного лагеря за отказ предоставить закону исключительное место в системе источников права, и видение закона всего лишь одним из средств управления, отличающимся от прочих правительственных распоряжений разве что большей удобностью ('одна норма заменяет для власти тысячи индивидуальных велений'), но никак не тем, что должно быть его конституирующим признаком - высшей юридической силой114. Существенный недостаток самодержавия, говорили они, есть единственное различие между законом и правительственным распоряжением: 'первый - есть общая и абстрактная норма, второе - индивидуальная и конкретная норма; различие по порядку издания и, тем более, по степени юридической силы не признается'115.

И, правда, вплоть до издания 'Основных законов' 1906 г. между нормами, содержащими индивидуальные повеления монарха (указы, рескрипты), и нормами законов (являющихся опять же монаршими повелениями, только общего характера) не было установлено строгого соподчинения. Особенно велик риск коллизии был, когда индивидуальное повеление появлялось позже издания закона (при условии, что и то и другое затрагивали одну и ту же предметную область). Еще чаще возникали противоречия между законом и появляющимися вслед за ними ведомственными циркулярами (нередко на основании т.н. Всеподданнейшего министерского доклада, то есть снабженные императорской санкцией). Однако, и до 1906 г. некоторые из консервативных авторов не только проводили черту, отделяющую акты верховной власти в лице царя от актов, исходящих от правительственной бюрократии, но даже признавали первенство закона над административными циркулярами. Например, Н.С. Лесков, откликаясь на цензурные притеснения польской прессы, писал: 'С поляками надо печатно посчитаться, но и они должны для этого иметь равное право возражать, свободно, конечно, в пределах дозволяемых законом, но законом общим, а не цензурными правилами, в которых черт ногу переломит <...> иначе вся наша правда будет принята как кривда'116.

Л.А. Тихомиров также высоко оценивает роль закона как 'утверждаемого верховной властью обязательное руководство граждан к поведению'. В области государственного права, на которой был сосредоточен его специальный интерес, законом разграничивается компетенция 'управления общественного и учреждений бюрократических', сосуществующих в рамках самодержавного государства117. Закон, будучи актом публичной власти, главенствует над договором, являющимся частноправовым актом. Однако представляется весьма примечательным, как Тихомиров обосновывает то, что государственная власть может в любой момент, издав закон, досрочно прекратить действие всякого частного договора. Происходит это вовсе не потому, что закон обладает более высоким юридическим рангом, нежели частноправовой договор. Для Тихомирова существует лишь одна по-настоящему основательная причина. Вот она: государственная власть может дезавуировать частный контракт, поскольку 'силы, которая бы помешала этому, - нет'118.

Закон воспринимался пореформенными консерваторами воплощением воли самодержавной власти (речь, разумеется, идет о позитивном законе вообще, что не исключало критику конкретных законов). Доктрина же казалась агрессивно посягающим на этот порядок 'умствованием', или, во всяком случае, выморочной абстракцией, отрезанной от 'живой жизни'. Недаром, К.П. Победоносцев неоднократно высказывался в том смысле, что единственно надежный путь познания духа русского права - доскональное знакомство с Полным собранием законов Российской Империи119.

Особенности консервативного правопонимания отражались на позиции, занятой ПИРК по вопросу обработки корпуса позитивно-правовых норм. Хотя А.С. Хомяков оценивал Судебник 1550 года как 'великое дело собрания и приведения в порядок законов', хотя К.П. Победоносцев принимал непосредственное участие в создании Судебных Уставов 1864 г., представителям рассматриваемой нами правовой идеологии все же была присуща настороженность в отношении систематизации законодательного материала120.

Прежде всего ПИРК отрицательно относилась к частным кодификациям. Их авторы уличались в 'невинности в области теории и истории права', в 'системотворчестве и подражательстве' и, конечно, в доктринерском 'прожектерстве'121. Впрочем, порой возгласы против навязывания 'теоретических взглядов кодификаторов' касались не неофициальных проектов, а кодификации вообще. Так, самому Правительствующему Сенату доставалось за 'кодификационный произвол', в процессе которого происходит 'либеральное подскабливание законов'. Как видим, не только официальное толкование законов, но и официальные кодификации оказывались жертвой антидоктринального предубеждения ПИРК122.

В целом, неприятие кодификации являлось - в контексте гносеологических особенностей консервативного мышления - частным случаем недоверчивого отношения к логическому анализу правовых явлений. Выступления творцов ПИРК против планов рационализации тех или иных секторов правовой системы во многом вызывались тем, что эти, нацеленные на 'соврешенствование' и 'упрощение' намерения оказывались губительны для традиционного порядка вещей123.

Наконец, стоит сказать про специфику требований, предъявляемых к тексту закона, от которого консерватры ожидали в первую очередь 'краткости, ясности и точности'. По мнению В.П. Мещерского, достижению искомых качеств мешало 'изобилие изъятий, столь часто ограничивающих или ослабляющих действие прекрасного закона и дающих лазейки для обхода закона'. Между тем, текст нормативного акта должен быть полностью свободен от каких бы то ни было 'примечаний и исключений', которые всегда 'уничтожают сущность постановления'124. Понятно, что приноровление - и собственно текстуальное, и структурное - законодательства к сформулированным подобным образом критериям 'ясности' и 'простоты' не могло не повлечь за собой явного снижения уровня юридической техники.

В отличии от большинства дореволюционных консерваторов для питомца школы 'возрождённого естественного права' И.А. Ильина позитивное законодательство не могло быть средоточием непререкаемых истин о праве. Избрав категорию правосознания - 'одну из великих и необходимых форм человеческой жизни' - отправной точкой своего учения о праве, Ильин подчёркивает, что правосознание 'живёт в душе и тогда, когда ещё отсутствует положительное право, когда ещё нет ни закона, ни обычая, когда никакой авторитет ещё не высказался о 'правом', верном поведении'. Оттого-то настоящему правоведу (в отличие от чиновника, имеющего юридическое образование) 'объективное содержание права дано как предмет и тогда, когда кодекс ещё не введён в действие'125.

Таким образом, хотя консерватизм - комплексную доктрину, обладающую и социально-философской гранью, и гранью политико-правовой - не стоит смешивать с 'консерватизмом' человека относительно конкретной области жизнедеятельности (профессия, культура, быт). Тем не менее эти два консерватизма морфологически близки и между правовыми воззрениями идеологов политического консерватизма (сумма таких взглядов в их исторической динамике, собственно и образует ПИРК), и 'консервативностью' юристов, в том, что касается их профессии (и что могло бы быть названо 'юридическим традиционализмом') существует внутренняя схожесть.

Примечания:

1 Филарет (Дроздов), митрополит. Собрание мнений и отзывов по церковно-государственным вопросам. - М., 1885. - С.164.

2 См.: Победоносцев К.П. Московский сборник. - М., 1896. - С.29-30.

3 Надо сказать, что указанное различие остро чувствовалось как умеренными консерваторами (См.: Григорьев Ап. Журнальный мир: судороги мракобесия // Якорь. - 1863. - №14.; Григорьев Ап. Оппозиция застоя (черты из истории мракобесия) // Время. - 1861. - №5.; Градовский А.Д. Письмо Магницкого к профессору Московского университета Н.А.Любимову // Голос. - 1875. - №79.), так и ультраконсерваторами (См.: Мещерский В.П. Нечто о консерваторах в России // Родина. - 1993. - №5.; Дамье Н.В. К.Леонтьев и классическое славянофильство // Кентавр. - 1994. - №1.)

4 См.: Ольденбург С.С. Царствование императора Николая II. - СПб., 1992.

5 Показательна в этом отношении дискуссия между А.Д.Градовским и Ф.М.Достоевским, одинаково являвшимися умеренными консерваторами, но стоявших, соответственно, на европоцентристской и самобытнической позициях. См.: Жигач Л.В. Ф.М.Достоевский и А.Д.Градовский (полемика об историческом пути России). - Тверь, 1993.; 'Вятич' <Градовский А.Д.> Мечтания самобытника // Голос. - 1883. - №1.; 'Вятич' <Градовский А.Д.> О пессимизме. Из рассуждений самобытника // Голос. - 1883. - №12.

6 См.: Эвенчик С.Л. Победоносцев и дворянско-крепостническая линия самодержавия в пореформенной России // Ученые записки МГПИ. 1969. - Вып. 309.; Андреев Н.П. Социальная философия почвенничества. - М., 1973. - С. 79. (Рукопись канд. диссертации).

7 Ricci D. Community power and democratic theory. The logic of politic analysis. - N-Y., 1971. - P. 244.

8 См.: Исаев И.А. Социальная детерминированность утопии // Социальные критерии познания. - Тарту, 1985.

9 Палеолог М. Царская Россия накануне революции. - М., 1991. - С. 526.

10 Данилевский Н.Я. Россия и Европа. - М.,1990. - С.150.

11 Для охранительской риторики II половины ХIХ в. было свойственно противопоставлять "либеральную ложь' - "правде русской жизни, многовековой по времени и многомиллионной по народу". См., напр.: Мещерский В.П. Дневник // Гражданин. - 1892. - №78. - С.3.

12 Победоносцев К.П. Московский сборник. - М., 1897. - С.98.

13 Ильин И.А. О монархии и республике // Ильин И.А. Собр. Соч. - М., 1994. - Т.4. - С. 488.

14 Филарет (Дроздов), митрополит Московский. Сочинения и речи. - М., 1861. - Т.3. - С.331.

Ср.: 'Юристы есть по сути второе духовенство, исполняющее обязанности святого правосудия' (Бёрк Э. Размышления о революции во Франции. - М., 1993. - С.61.)

15 Государственное учение митрополита Филарета (Дроздова). М.. 1888. - С. 19.

16 Леонтьев К.Н. Мое обращение и жизнь на св. Афонской горе // К.Леонтьев, наш современник. - Спб.,1993. - С.208.

17 Ильин И.А. Что такое конспирация? // Ильин И.А. Собр. Соч. - М., 1993. - Т. 2. - Кн. 2. - С. 306.

18 См.: Виноградов В.В. Очерки по истории русского литературного языка XVII-XIX веков. - М., 1938.

19 "Карамзин говорил, что нужно мне выдрать уши за перевод моей речи, произнесенной императором Александром на Варшавском Сейме. Здесь есть некоторый повод к оправданию. Многие слова политического значения, выражения чисто конституционные были нововведениями на русском изложении", - писал П.А. Вяземский. // Вяземский П.А. Избранное. - М., 1992. - С.189.

20 Мещерский В.П. Дневник // Гражданин. - 1885. - №11. - С.3.

21 Мещерский В.П. Дневник // Гражданин. - 1885. - № 50. - С.3.

22 См., в связи с этим: Фадеева Т.М. Социальные традиции: точка зрения консерваторов // СоцИс. - 1991. - №12; Стефанов Ю.Н. Рене Генон и философия традиционализма // Вопросы философии. - 1991. - №4.

23 Леонтьев К.Н. Византизм и славянство // Россия глазами русского. - Л., 1990. - С. 287.

24 См.: Завитневич В. Значение первых славянофилов в деле уяснения идей народности и самобытности // Труды Киевской духовной академии. - 1891. - Т.III.; ЩукинВ.Г. Дом и кров в славянофильской концепции // Вопросы философии. - 1996. - №1.; Бажов С.Н. И.В.Киреевский и Н.Я.Данилевский о самобытных началах русской культуры // Философия в России: преемственность идей и поиск самобытности. - М., 1991.

25 См., в этой связи оживленную полемику консервативных авторов последней четверти XIX века с позитивистской методологией: Церетелев Д.Н. Логика позитивизма. - М., 1887.; Аксаков А.Н. Позитивизм в области спиритуализма. - Спб., 1884.; Светлов Л.Я. Позитивизм (критические очерки) // Православное обозрение. - Т.3. - Ноябрь.

26 См.: Пивоваров Д.В. Религия: сакрализация ценностей и солидаризация людей // Рациональность иррационального. - Екатеринбург, 1993.

27 Государственное учение митрополита Филарета. - М., 1903. - С.42.

28 Хомяков А. С. Мнения иностранцев о России // Он же. О старом и новом. - М., 1988. - С.87.

29 Победоносцев К.П. Московский сборник. - М., 1896. - С.87-88.

30 Победоносцев К.П. Московский сборник. - М., 1896. - С.192.

31 Данилевский Н.Я. Россия и Европа. - М., 1990. - С.212.

32 Тихомиров Л.А. Монархическая государственность. - СПб., 1992. - С.22.

33 Тихомиров Л.А. Монархическая государственность. - СПб., 1992. - С.21.

34 Тихомиров Л.А. Монархическая государственность. - СПб., 1992. - С.373, 423, 424.

35 Тихомиров Л.А. Монархическая государственность. - СПб., 1992. - С.420-421.

36 Тихомиров Л.А. Монархическая государственность. - СПб., 1992. - С.18.

37 Тихомиров Л.А. Монархическая государственность. - СПб., 1992. - С.18.

38 Ильин И.А. О сущности правосознания. - М., 1992. - С.53.

39 Ильин И.А. О воспитании в грядущей России // Собр. соч. - М.,1993. - Т.2. - Ч.1. - С.138.

Консерваторы прошлого столетия занимали (по преимуществу) иные позиции. К.Н. Леонтьев, призывая 'крепить себя' и меньше думать 'о благе, а больше о силе', настоятельно подчеркивает: 'Будет сила, будет и кой-какое благо. А без силы разве оно придет?' (Леонтьев К.Н. Византизм и славянство // Россия глазами русского. - СПб., 1991. - С.289.)

Для К.П. Победоносцева сила также составляет 'существенно необходимый элемент всякого закона', поскольку закон есть не что иное как 'регулярная сила, действующая на особливых условиях, направленная к известной цели. Устранение закона силы никаким образом не означает устранение элемента силы из закона, ибо в таком случае самый закон был бы разрушен...' (<***> Свобода, равенство, братство // Гражданин. - 1873. - № 36. - С.976).

В.П.Мещерский сочувственно цитирует канцлера Бисмарка: 'Сила подавляет право, право держится штыком'. (Мещерский В.П. Дневник // Гражданин. - 1888. - № 298. - С.3.)

40 Ильин И.А. О сущности правосознания. - М., 1992. - С.194, 215.

41 Ильин И.А. О воспитании в грядущей России // Собр. соч. - М.,1993. - Т.2. - Ч.2. - С.187.

42 Ильин И.А. О сущности правосознания. - М., 1992. - С.349-350.

43 Тихомиров Л.А. Монархическая государственность. - СПб., 1992. - С.82.

44 См.: Ильин И.А. О сущности правосознания. - М., 1992. - С.43-45. 151-153. Он же. О русской идее // Собр. соч. - М.,1993. - Т.2. - Ч.1. - С.420. Он же. Политическое наследие революции // Собр. соч. - М.,1993. - Т.2. - Ч.2. - С.242.

45 См.: Ильин И.А. О сущности правосознания. - М. 1992. - С.40-41, 175; Он же. Политическое наследие революции // Собр. соч. - М.,1993. - Т.2. - Ч.2. - С.242. Ср.: Мещерский В.П. Дневник // Гражданин. - 1882. - № 69. - С.3.

46 Хомяков А.С. Мнение русских об иностранцах // Он же. О старом и новом. - М., 1988. - С.123. Он же. По поводу Гумбольдта // Там же. - С.217. Он же. Предисловие к 'Русским народным песням' // Там же. - С.243. Ильин И. А. О сущности правосознания. - М., 1992. - С. 40.

47 Ильин И.А. О сущности правосознания. - М.,1992. - С.80.

48 Ильин И.А. О православии и католичестве // Собр. соч. - М.,1993. - Т.2. - Ч.1. - С.388, 391.

49 См.: < Рец.: F.Paulsen System der Ethik. Berlin, 1889.> // Русский вестник. - 1890. - Июль. - С.297-298; < Рец.: Fr. Brentano Vom Ursprung Sittlicher Erkenthiss. Leipsig, 1889.> // Русский вестник. - 1890. - Октябрь. - С.249-251.

50 См.: Журнал Министерства Юстиции. - 1899. - №7, Приложение. - Итоги русской уголовной статистики за 20 лет (1874-1894). Русский вестник - 1899. - Декабрь. - С.682-685.

51 См.: Тихомиров Л.А. Монархическая государственность. - СПб., 1992. - С.114, 533-534.

52 См.: Заозерский Н. Право православной грековосточной русской церкви как предмет специальной юридической науки. - Спб., 1888. (Рец.: Русский вестник. - 1888. - Октябрь.). Заозерский Н. Духовное лицо в звании третейского судьи // Богословский вестник. - 1899. - Февраль, апрель, май. (Рец.: Русский вестник. - 1899. - Июль. - С.280-283).

'Русский вестник' дал также положительный отзыв на 'обращенную к юношеству' работу Н.М.Коркунова 'Общественное значение права' (Спб., 1892.) именно за то, что в ней право получило 'обоснование с христианской точки зрения' // См.: Русский вестник. - 1892. - Июль. - С.328-332.

53 Зачинателями критики 'немецких систем естественного права' были консервативные деятели конца царствования Александра I. См., напр.: Магницкий М.Л. Мнение о науке естественного права // Чтения в обществе любителей истории и древностей российских. -1861. - Т.4. Рунич Д.П. Записки // Русское обозрение. - 1890. - Сентябрь. - С.232-234; Октябрь. - С.799-800.

54 Мещерский В.П. Дневник // Гражданин. - 1893. - № 95. - С.3.

55 Головин К.Ф. Воспоминания. - СПб., 1907. - Т.1. - С.142.

56 См.: Хомяков А. С. Мнение иностранцев о России // Он же. О старом и новом. - М., 1988. - С. 92. Он же. Мнение русских об иностранцах // Там же. - С. 122 - 123. Он же. Письмо к издателю Т.И.Филиппову // Там же. - С. 282.

См. также: Вальденберг В.Е. Естественное право у славянофилов // Славянские известия. - 1913. - №55 (44). - С. 748-752.

57 Тихомиров Л. А. Монархическая государственность. - СПб., 1992. - С. 420, 421.

58 Тихомиров Л. А. Монархическая государственность. - СПб., 1992. - С. 420, 538.

59 См.: Тихомиров Л.А. Монархическая государственность. - СПб., 1992. - С.420-422.

60 См.: Тихомиров Л.А. Монархическая государственность. - СПб., 1992. - С.170, 423, 539.

61 Тихомиров Л.А. Монархическая государственность. - СПб., 1992. - С.424.

62 Ильин И.А. О сущности правосознания. - М., 1992. - С.24.

63 Привязанность ПИРК к использованию 'иноюридической' аргументации для интерпретации правовых по своей природе проблем (ситуаций) получила своеобразное преломление в порицании пореформенными консерваторами результатов деятельности того института, который, казалось бы, должен был сполна отвечать их воззрениям о примате справедливости над буквой закона. Речь идёт о появившемся в России, начиная с 1860-х гг., суде присяжных. Как показал процесс по делу Веры Засулич, присяжные, отталкиваясь как раз от своего представления о справедливости, оправдали Засулич, хотя факт покушения на жизнь петербургского градоначальника был налицо. Примечательно: К.П.Победоносцев, сразу же осудивший вынесенный приговор, скорбел о том, что при его принятии были поруганы высшие ценности - 'правда' и 'порядок'. Юридическое оправдание словно санкционировало морально деяние, инкриминируемое Засулич. 'Что станет с обществом, когда частное возмущение против государственной власти, политическое убийство должностного лица за распоряжение по должности, объявляется правдой?' - встревожен в этой связи Победоносцев // Победоносцев К.П. Письма Александру III. - М., 1925. - Т.1. - С.216.

64 См.: Ильин И.А. О сущности правосознания. - М., 1992. - С.64, 216.

65 См.: Ильин И.А. О сущности правосознания. - М., 1992. - С.58, 184.

66 До своего логического завершения идею эту довел марксизм: постижение истины возможно лишь в ходе революционного преобразования общества и его институтов (не исключая и правовых). По всей видимости, в культивировании правового нигилизма, отметившего своей печатью созданные в первые десятилетия советской власти работы по теории государства и права, не последнюю роль сыграла и эта гносеологическая посылка.

67 Ср: 'Наука открыта для дальнейшего изучения, а чувства, заветы, патриотические идеалы и предания - вечная основа честного человека и честного гражданина'. (Мещерский В.П. Дневник // Гражданин. - 1885. - № 60. - С.3.)

68 Мещерский В.П. Дневник // Гражданин. - 1894. - № 83. - С.3.

69 Закон об усыновлении и узаконении лиц, рожденных вне брака // Русский вестник. - 1891. - Май. - С.354-366.

70 Катков М.Н. О дворянстве. - СПб., 1905. - С.7.

71 Головин К.Ф. Воспоминания. - СПб., 1907. - Т.1. - С.158-159.

Государственный секретарь А.А. Половцев с неодобрением пишет о 'ссылках проекта о продаже хлеба на иностранные законодательства, будто бы допускающие подобные мероприятия' // Половцев А.А. Дневник. - М., 1967. - Т.2. - С. 405.

72 Мещерский В.П. Дневник // Гражданин. - 1872. - №32.

73 См., напр.: Силич К. О нашем Своде Законов // Гражданин. - 1895. - №№ 71, 91,104,118,132; <А.Г.> Авторское право // Русский вестник. - 1899. - Август. - С.755-761.

74 Ильин И.А. О сущности правосознания. - М., 1992. - С.36.

75 См.: Хомяков А. С. По поводу Гумбольдта // Он же. О старом и новом. - М., 1988. - С. 217. Ильин И. А. О сущности правосознания. - М., 1992. - С. 64.

76 Бёрк Э. Размышления о революции во Франции. - М., 1993. - С.81, 126.

77 См.: Хомяков А.С. Мнение иностранцев о России // Он же. О старом и новом. - М., 1988. - С.93; Он же. По поводу Гумбольдта // Там же. - С. 217. Он же. Разговор в Подмосковной // Там же. - С. 272.

78 См.: Хомяков А.С. Мнение иностранцев о России // Он же. О старом и новом. - М., 1988. - С.83; Он же. По поводу Гумбольдта // Там же. - С. 216-217. Он же. Разговор в Подмосковной // Там же. - С. 272. Победоносцев К.П. Московский сборник. - М., 1896. - С.89.

79 Хомяков А.С. Речь о причинах учреждения Общества любителей словесности // Он же. О старом и новом. - М., 1988. - С.322.

80 См.: Хомяков А.С. Мнение иностранцев о России // Он же. О старом и новом. - М., 1988. - С.124. Он же. Англия // Там же. - С. 184. Он же. По поводу Гумбольдта // Там же. - С.213.

81 См: Хомяков А.С. По поводу Гумбольдта // Он же. О старом и новом. - М., 1988. - С.213. Победоносцев К.П. Московский сборник. - М., 1896. - С.196.

82 Byrnes R.F. Pobedonostsev: his life and thought. - London. 1968. - P.33-34.

83 Головин К.Ф. Воспоминания. - СПб., 1907. - Т.2. - С.98-99.

84 Мещерский В.П. Дневник // Гражданин - 1872. - № 12. - С.3.

85 См.: Тихомиров Л.А. Монархическая государственность. - СПб., 1992. - С.19, 329, 421.

86 Тихомиров Л.А. Монархическая государственность. - СПб., 1992. - С.334.

87 Тихомиров Л.А. Монархическая государственность. - СПб., 1992. - С.329.

88 См.: Тихомиров Л.А. Монархическая государственность. - СПб., 1992. - С.32, 334, 589.

89 Керсновский И.О. Третейский суд и ограничение его компетенции для лиц, ранее ограниченных в правах приобретения недвижимых имуществ // Гражданин. - 1903. - №33. - С.4-6.

90 <Икс> Речи консерватора // Гражданин. - 1902. - №99. - С.5-6; <Г.Н.М.> Мнение по вопросу о реформе волостных судов // Гражданин. - 1903. - №21. - С.4-6.

91 <М-н-ъ> Деятельность Московского юридического общества // Гражданин. - 1872. - №14. - С.499-501; Программа для собирания народных юридических обычаев // Русский вестник. - 1890. - Июль. - С.290-294.

Ср.: Пустая затея // Русский вестник. - 1899. - Январь. - С.379-381.

92 См.: Наша печать // Гражданин. - 1895. - №24. - С.2. Мордвинов Н. Суд у оседлых инородцев Туркестана // Русский вестник. - 1899. - Июнь. - С.707-713. Суд присяжных на Кавказе // Русский вестник. - 1899. - Март. - С.391-394. Вопрос об инородческих браках // Русский вестник. - 1901. - Июнь. - С.601-603.

93 Ильин И.А. Партийное строение государства // Собр. соч. - М.,1993. - Т.2. - Ч.1. - С.256. Он же. О сущности правосознания. - М.,1992. - С.68.

94 См.: Ильин И.А. О сущности правосознания. - М., 1992. - С.71-77.

95 Инстинктивно это ощущал самый, пожалуй, консервативный из всех монархов дома Романовых - Николай I. В 1848 году между ним и попечителем Московского учебного округа, генерал-адъютантом В.И.Назимовым, имел место буквально следующий диалог. Император: 'Случалось ли тебе когда-либо читать философское сочинение?' Назимов: 'Нет, Ваше Величество, не случалось'. Император: 'Ну, а я прочитал их все и убедился, что все это только заблуждение ума'. Вскоре философия в российских университетах (в том числе и на юридических факультетах) была заменена на богословие. (См.: Феоктистов Е.М. За кулисами политики и литературы. - М., 1991. - С. 103.)

96 Бёрк Э. Размышления о революции во Франции. - М., 1993. - С.51, 87.

97 См.: Byrnes R. Pobedonostsev: his life and thought. - London. 1968. - P.308-309.

98 Хомяков А.С. Мнение иностранцев о России // Он же. О старом и новом. - М., 1988. - С. 92.

99 См.: Хомяков А.С. Мнение русских об иностранцах // Он же. О старом и новом. - М., 1988. - С.118. Он же. По поводу Гумбольдта // Там же. - С. 217.

100 Хомяков А.С. Мнение иностранцев о России // Он же. О старом и новом. - М., 1988. - С.92.

101 См: Головин К.Ф. Воспоминания. - Спб., 1907. - Т1. - С.264, 298-299.

102 Ср., напр.: <Рец.: Систематический свод решений кассационных департаментов Сената за 1861-1871 гг. с критическим разбором их. СПб., 1870> // Гражданин. - 1872. - №1. - С.31. Новая юридическая газета 'Право' // Русский вестник. - 1899. - Январь. - С.264-268.

103 См., напр.: <Рец.: Торнау, бар. Основы мусульманского права. СПб., 1892> // Русский вестник. - 1892. -Август. - С.268-270; <Рец.: И.Тарасов. Учебник науки полицейского права. Вып.4. М., 1896> // Русское обозрение. - 1896. - Декабрь. - С.1152.

104 См.: Пуцыкович В. Наше юридическое образование // Гражданин. - 1872. - №29. - С.379-383; №31. - С.463-470; №34. - С.563-569. Наука и жизнь // Русский вестник. - 1900. - Апрель. - С.694-700.

105 Победоносцев К.П. Московский сборник. - М., 1896. - С.103-104.

106 Победоносцев К.П. Московский сборник. - М., 1896. - С.68.

К.П.Победоносцев, полагающий, что лишь накопление обширного запаса эмпирического знания помогает постичь феномен права, был одним из немногих профессоров юридического факультета Московского университета, кто достиг договоренности о стажировке студентов в канцеляриях московского отделения Сената - для обретения начатков практической опытности.

107 Борзенко А. Pacta sunt servanda. Очерк направления судебной практики и русской научной литературы в области гражданского права // Русское обозрение. - 1890. - Ноябрь. - С.455-464.

108 Byrnes R.F. Pobedonostsev: his life and thought. - London. 1968. - P.42.

109 См.: Мещерский В.П. Дневник // Гражданин. - 1882. - № 36. - С.3. Он же. Дневник // Там же. - 1882. - № 88. - С.3. Он же. Дневник // Там же. - 1883. - № 6. - С.3.; Он же. Дневник // Там же. - 1885. - № 19. - С.3. Он же. Дневник // Там же. - 1892. - № 212. - С.3. Он же. Дневник // Там же. - 1894. - № 176. - С.3.

Среди упреков, выдвигаемых ортодоксальными консерваторами по адресу часто подозреваемого ими в либерализме Б.Н. Чичерина нередко встречалось обвинение в 'доктринерском уме, относившемся к явлениям общественной жизни чисто теоретически, а потому бесплодном' // Феоктистов Е.М. За кулисами политики и литературы. - М., 1991. - С.108.

110 Мещерский В.П. Дневник // Гражданин. - 1885. - № 68. - С.3.

111 См.: Мещерский В.П. Дневник // Гражданин. - 1885. - №99. - С.3; Он же. Дневник // Там же. - 1892. - № 135. - С.3. Он же. Дневник // Там же. - 1893. - №81. - С.3.

'При свиданиях с Валуевым <министр внутренних дел в 1860-е гг. - А.К.> я услышал одно умное изречение, над правдой которого мне не раз приходилось задумываться в жизни: 'Наука жизни заключается в том, чтобы никогда не забывать непрочность факта и вечность принципа'' // Мещерский В.П. Мои воспоминания. - СПб., 1898. - Т.1. - С.222.

112 См.: Тихомиров Л.А. Монархическая государственность. - СПб., 1992. - С.19, 582.

113 См.: Ильин И.А.О сущности правосознания. - М., 1992. - С.28, 30, 53.

114 См.: Byrnes R.F. Pobedonostsev: his life and thought. - London. 1968. - P.28-29, 40.

Начиная с 1858 г., К.П. Победоносцев публикует серию историко-правовых очерков по русским судебным институтам и эволюции крепостного права, основанных почти целиком на законодательных материалах, собранных им за время работы в Сенате (его московском отделении).

115 Хомяков А.С. Тринадцать лет царствования Ивана Васильевича // Он же. О старом и новом. - М., 1988. - С.372.

116 Ср., напр.: <Рец.: К.Анненков. Система русского гражданского права. ТТ.1-3. 1894/98 // Русский вестник. - 1898. - Март. - С.292-302>; <Рец.: Ф.П.Будкевич Частный проект Гражданского уложения Российской империи. Варшава, 1901> // Русский вестник. - 1902. - Январь. - С.255-259.

117 См.: Пропажа законов // Русский вестник. - 1891. - Февраль. - С.364-366; <А.Г.> О задачах кодификации наших гражданских законов // Русский вестник. - 1896. - Январь. - С.163-200. Шутки и пародии 'Гражданина' // Гражданин. - 1900. - №31. - С.11.

118 А.А.Половцев, руководивший аппаратом законосовещательного Государственного Совета в один из самых консервативных отрезков русской истории (80-е-90-е гг. XIX века), вступил в примечательную полемику с управляющим кодификационным отделом, задумавшим придать Своду Законов при новом издании придать 'окончательную стройность изложения', то есть облечь в форму кодекса. Однако А.А.Половцев, а вместе с ним и большинство членов Государственного Совета, 'признали последнюю степень кодификации нежелательной' // Половцев А.А. Дневник. - М., 1966. - Т.1. - С.116.

119 См.: Мещерский В.П. Дневник // Гражданин. - 1885. - № 77. - С.3. Он же. Дневник // Там же. - 1893. - № 19. - С.3.

120 Иеринг Р. Цель в праве. - СПб., 1896. - С.249.

121 Гессен В.М. О правовом государстве. - СПб., 1905. - С.4-5.

122 Лесков Н.С. Собр. соч. - М., 1958. - Т.10. - С.429.

123См.: Тихомиров Л.А. Монархическая государственность. - СПб., 1992. - С.421, 582.

124 Тихомиров Л.А. Монархическая государственность. - СПб., 1992. - С.661.

125 Ильин И.А. О сущности правосознания. - М., 1992. - С.19, 30.