§3 Управление: правомерность и / или целесообразность?

Наглядней всего моменты правового нигилизма, присутствующие в ПИРК, дают о себе знать в ее суждениях по поводу роли правового регулирования в административно-управленческих отношениях, контрастно противопоставляющих правомерность и политическую целесообразность ('государственную пользу', 'благо' и т.д.).

У виднейших представителей русского консерватизма без труда можно отыскать декларации, отводивших праву в государственном управлении весьма почетное место. Уже в проповедях митрополита Филарета, причастного к формулированию базовой идеологемы русского консерватизма ('православие, самодержавие и народность') мы видим, как право получает оправдание в качестве неотъемлемой принадлежности господствующего порядка, который - ввиду своей традиционности - должен продолжать оставаться господствующим. Закон для Филарета - не более, чем один из рычагов управления, причем и часть (закон), и целое (управление) проистекают от верховной власти царя. Монарх, являясь единственным источником позитивного права, дарует законы, чтобы 'права известного звания <...> были признаны, ответственность была несомненна и личность неприкосновенна постороннему своеволию'. От него же исходит и суд, оберегающий 'правду против обид и неправедных лишений". Иерарх православной церкви делает ударение на обязанности подданных быть законопослушными. 'Воздавай Царю повиновением закону Его, воздавай твоей благонамеренной подсудностью и тем облегчай Ему подвиг доставления сих благ <т.е. закона и управления - А.К.> всем', - призывает Филарет69. Люди должны прибегать лишь к установленным действующими законами путям преодоления раздоров: 'Повинуйся начальству, а если находишь себя неправильно отягощенным, ищи защиты или облегчения, по своей нужде, законным путем, не распространяя беспокойство в обществе'70. Образ всевластного монарха, по-отечески пекущегося о населении, у Филарета проецируется на представление о государстве вообще. Отсюда этатистский и патерналистский настрой его правопонимания. М.Н. Катков с жаром писал о своей непреклонной вере в то, что с самодержавием 'вполне совместима та святая законность, без которой не может существовать успешно человеческое общество'. К.П. Победоносцев - профессор юридического факультета Московского Университета - возмущался людьми, с 'убеждением и фанатизмом проповедующими отрицание всякой власти и закона как единственное основание благополучия человеческого, чья главная мысль состоит в том, что все законы и всё действие власти следует уничтожить, так как они мешают единодушию'. Люди эти, подчеркивал Победоносцев, 'воображают, будто, как только люди будут предоставлены сами себе, то между ними воцарится единодушие <...> идея эта совсем не новая и лежит в основании всех анархических учений'71. Обращаясь к будущему императору Александру III (которому, когда тот был наследником, он преподавал законоведение), Победоносцев указывает на то, что 'отступления от закона, не оправдываемые необходимостью, тем особенно грустны, что отнимают бодрость и деятельную силу у многих людей, способных и расположенных к общественной деятельности'72. Примеры заявлений консервативных идеологов, содержащих высокую оценку права, естественно, не исчерпываются теми, что были приведены выше. Но как соотносится идея правомерного управления с другими ценностями аксиологического ряда, который был органичен для русского консерватизма?

Как было выяснено выше, присутствие в ПИРК элементов правового нигилизма, предопределялось представлениями о дихотомиях 'полезное"законное', 'справедливое"законное'. Тех, в свою очередь, детерминировали некоторые особенности социальной концепции консерватизма. В отличие от либерального подхода, ПИРК не редуцирует цели государства к некой комбинации индивидуальных целей. Государство, общество и народ предстают здесь целостностями, которые могут иметь собственные интересы, не только не совпадающие с частными интересами, но и порой с этими интересами несовместимыми. Исторически возникнувшие общности, а также преследуемые ими цели (которые надлежит достичь любой ценой - и юридическими, и внеюридическими средствами), должны первенствовать над единицами, в эти общности входящие. Обязанность каждого гражданина - подчиняться государству; обязанность государства - самозащита всеми (в том числе не закрепленными в праве) средствами.

ПИРК знает о существовании множества мотивов, побуждающих человека подчиниться одной норме права и пренебречь другой нормой. Часть из этих мотивов, отражающая ценности (принадлежащие преимущественно областям морали и политики), должна приниматься во внимание как законодателем, так и правоприменителем для того, чтобы люди не были вынуждены - во имя верности этим ценностям - совершать противоправные поступки. Одним из таких мотивов, всегда присутствующих в коллективном правосознании и в здоровом индивидуальном правосознании, ПИРК - объявляет 'национальное чувство', патриотизм73.

Н.Я. Данилевский, родоначальник одного из ведущих течений пореформенного консерватизма - неославянофильства - с одной стороны, признает, что 'расширением государства, доставлением ему прочности, силы и могущества' политическая деятельность отнюдь не исчерпывается. В ходе этой деятельности происходит еще и 'установление правомерных отношений граждан между собою и с государством, то есть установление гражданской и государственной свободы'. Но решение задач второй группы Данилевский подчиняет решению задач первой группы. Иллюстрируя свою мысль, он ссылается на упорную борьбу немецкого народа с экспансией наполеоновской империи, - несмотря на то, что уровень материального благополучия в государствах-сателлитах Франции, был на голову выше, чем в отстаивающих свою независимость государствах Германии. 'В государствах Рейнского союза личные блага обеспечивались даже лучше, чем в Священной Римской империи германской нации - Наполеонов кодекс, совершенствование формы судопроизводства. Они и нам доставили бы такие гарантии, которые тогдашнее гражданское и общественное состояние России тогда не представляло. Но нам и немцам все это казалось ничтожным в сравнении с честью и свободой национальной'74.

Эпохой, открытой Просвещением и Великой Французской революцией, консерватизм был недоволен именно потому, что видел в ней реализацию одних ценностей за счет других; вытеснение ценностями низшего порядка или вовсе антиценностями ценностей высших. 'Индивидуальная свобода' стала утверждаться путем расшатывания 'вековых устоев'. 'Законность' - путем нанесения ущерба 'государственной пользе'. Между тем, ПИРК именно на карательную длань государства возлагает главную ответственность за поддержание общественного порядка. Праву же при этом отводится, как уже говорилось, роль узко-инструментальная. Русские консерваторы - и теоретики, и практики государственного дела - трактуют фактор политически должного ('целесообразность', 'благо' государства, общества, народа) как приоритетный относительно фактора юридически должного.

Идеал 'сильной власти'. Попутно выясняется, что ПИРК, с одной стороны, осуждая либерализм за его утилитарный подход к явлениям социально-политической жизни, с другой стороны - доказывает тезис, который по своей сути не менее утилитарен. Преимущества 'сильной власти' (т.е. власти, нескованной правом) обосновывались тем, что только такая власть может принести пользу максимальному количеству людей, ибо только она может отразить все попытки оказать на нее давление и не стать игрушкой в руках отдельных социальных групп. ПИРК (особенно в дореволюционный период) присуще стойкое убеждение, что альтернативу 'сильной власти', не слишком стеснённой правом, представляет лишь нечто несравненно более ужасное для судеб государственности и народа - анархия75. Можно найти немало подтверждений тому, что центральный политический лозунг русского консерватизма - требование 'сильной власти' (с которой единственно и связывалось благополучие такой страны как Россия) - отрицал не только необходимость всеобъемлющей правовой регламентации этой власти, но и вообще ставил под вопрос целесообразность сколько-нибудь значительного применения юридического метода в административно-властных отношениях76.

Все это побуждало консерваторов требовать уменьшения массива законодательства вообще. Теистическая аргументация используется тут для решения политических целей - ослабления степени подконтрольности власти правовыми нормами. Примечателен ход рассуждений одного из родоначальников западной консервативной традиции, де Местра: государственное устройство ('конституция' в его терминологии) есть божественное установление, к которому кощунственно применять категорию 'общей воли'. Следовательно, изначально 'конституция' не может быть писаной. Письменная фиксация есть необходимое зло, вызванное 'слабостью или злобой человека'. Но закон ровно ничего не стоит, если он не получает 'дозволения предшествующего и неписаного'. Проводя мысль о положительной связи между зыбкостью государственного устройства и обширностью законодательства, де Местр напоминает тацитову максиму: 'плохое государство - многие законы'77. В рамках ПИРК похожие соображения - о желательности как можно меньшего количества законов, чтобы те как можно меньше стесняли власть - чаще всего посещали В.П.Мещерского. Он, утверждая, будто 'чем меньше законов в государстве, тем меньше преступлений и наоборот, чем больше законов, тем больше нарушений' настаивал даже на существовании прямой причинно-следственной связи между этими явлениями (количеству законов отводилась, естественно, роль причины, а росту преступности роль следствия)78.

Один из создателей теории 'официальной народности', положенной в идейный фундамент ПИРК - митрополит Филарет - в не переставал в своих проповедях напоминать о возможности 'счастья' государства лишь постольку, поскольку есть сила, оберегающая от 'коварств и насилий', которые раздирают общество, находящееся в 'естественном' - т.е. догосударственном - состоянии. Законы, которые охраняют личную безопасность и собственность частных лиц, сами нуждаются в защите. А ее под стать предоставить лишь обладающему необъятными силовыми ресурсами государству. Чрезмерно лимитируя действия администрации право подрывает тем самым свою собственную опору. Оттого, в случае коллизии 'государственной пользы' и законного личного интереса всегда следует, не задумываясь, вставать на сторону первого. Если же закон будет подрывать государственную мощь, то он будет подкапываться под ту самую силу, которая единственно могла бы оградить его неприкосновенность.

Подавляющее большинство государственных деятелей старой России было убеждено, что нет правил, в том числе юридических, без исключений и что 'в делах государственных изъятия необходимы гораздо чаще, чем в кругу частных отношений'79. Лидер консервативной прессы 1870-х-1880-х гг. М.Н. Катков, вскоре после учреждения Дворянского банка, призванного - в соответствии с правительственным предначертанием - улучшить пошатнувшееся материальное положение помещиков, был обеспокоен, как бы в банковской администрации не возобладал 'бюрократизм' (т.е. опасался пунктуального соблюдения установленных правил, пусть даже и весьма льготных для дворянства)80.

Установление приоритетности права или государственной пользы предваряется у К.П. Победоносцева утверждением о том, что должному действию позитивной нормы более всего благоприятствует доверие народа к власти. Доверие же это порождается 'определенностью как власти, так и круга полномочий, принадлежащих ей'. Власть, чувствующая всю меру своей ответственности перед нацией, не только не станет колебаться в осуществлении своих прав, но и не будет 'рабски подчиняться букве закона в страхе ответственности, а, напротив, орудовать законом в цельном и разумном его значении'. Нет и не может быть успешного управления без непоколебимой уверенности властвующих в своей правоте. При сознании этого 'власти нечего тревожиться о том, какое она произведет впечатление'.

Однако - кивает Победоносцев на управленческий опыт 'великих реформ' - должностное лицо, от которого ждут решительных действий, 'в самом законе на каждом шагу встречается с ограничительными предписаниями и искусственными формулами; на каждом шагу ему грозит опасность перейти ту или иную черту из множества намеченных в законе". Закон, вместо того, чтобы усиливать власть (ибо сам без этой силы рискует превратиться в фикцию) - ослабляет ее. Такая обстановка, будучи вдобавок осложнена запутанностью компетенций ведомств, в которой Победоносцев опять же винит 'дробные определения' закона, кончается пагубнейшим для судеб государственности параличом власти. Деморализованная "власть подавляется страхом ответственности в такую минуту, когда не страху, а сознанию долга и права своего надлежало бы служить единственным побуждением и руководством'.

В ситуации участившихся революционных выступлений, предшествовавшей убийству Александра II, Победоносцев настаивает на вооружении власти всеми средствами 'быстрой и решительной кары'. Оказавшись лицом к лицу со смутой, власть обязана, наконец-то, вспомнить, что ей одной 'принадлежит право разыскивать, судить и карать'; она не должна из ложно понятой гуманности и пиетета к субъективным личным правам отрекаться от прав, врученных ей для охраны общественного покоя81.

'Там, где нет силы древних учреждений, служащих хранилищами искусства в применении закона, там умножение и усложнение законов превращает их в сеть не только для граждан, но и для самих властей, призванных к применению закона', - передает К.П. Победоносцев свое понимание диалектики взаимосвязи правовой и политической систем. По некоторым сведениям, он вынашивал замысел 'царского совета', состоящего из особо доверенных царю лиц, которые, хорошо зная историю государства и его традиции, могли бы, руководясь соображениями 'державного блага', принимать 'надзаконные' (т.е., по сути - противозаконные) решения.

С принятием, по воцарении Александра III, 'Положения о мерах к охранению государственного порядка и общественного спокойствия' намерениям Победоносцева, казалось, было суждено воплотиться. 'Положение' почти совсем высвободило центральную и местную полицейскую власть из-под какого бы то ни было правового контроля. То, что возможности, предоставленные 'Положением' полиции и жандармерии, толкали эти ведомства на самоуправство и злоупотребелние властью, не могло ускользнуть от славившегося проницательно-критическим складом своего ума К.П. Победоносцева. Спустя несколько лет после введения 'Положения' Победоносцев уже порицает тех, кто полагает, что оно 'ставит генерал-губернатора выше всяких законов'. Но и в данном случае равнение снова берется на интересы не столько права, сколько самодержавия: за законом, каким бы он ни был, стоит авторитет верховной власти, этот авторитет не может не умалять регулярное попрание закона.

Отметим, что немало государственных деятелей России (отнюдь не принадлежащих к либералам), допуская ущемление личных прав в экстремальных условиях, тем не менее полагали, что в таком случае 'надо положительно выражать сознание необходимости', т.е. акцентировать чрезвычайность и временность изъятий из закона82.

В целом, прочно въевшееся в ПИРК представление о том, что юридическая регламентация (безотносительно к тому, какие отношения являются объектами регламентации) тормозит оперативность действий власти и притупляет эффективность этих действий, подталкивало консерваторов к выводу о желательности свести до минимума случаи, требующие правового урегулирования и, соответственно, сократить, насколько это возможно, массив нормативных актов. К.П. Победоносцеву, уверявшему, будто закон зачастую 'стесняет властей множеством ограничений и противоречивых предписаний, стесняет ту свободу рассуждения и решения, которые необходимы для разумного действия власти', вторит В.П. Мещерский. Попеняв на то, что 'все стеснительные и ограничительные законы имеют одну и ту же участь: рождать лазейки к их обходу', а потому 'рассчитывать на идеальное исполнение закона наивно', он резюмирует: чем больше законов, тем более они подобны 'фикции или мертвой букве, которая только для того и существует, чтобы её обходить'83.

На рубеже веков наиболее ярким выразителем этатистско-патерналистского правопонимания был князь В.П. Мещерский. Он ностальгически вспоминал про то, как их, воспитанников Училища правоведения, 'в николаевское время, учили, что главное условие всякого благоустроенного государства есть подчинение всех и каждого законам, властям и законами установленному порядку'. Право обосновывалось им исключительно функциональными потребностями государства: соблюдать законы надо для нормальной работы администрации. 'Произвола и всякого насилия' следует избегать как явлений, вносящих разлад в дела управления, но отнюдь не в качестве того, что унижает достоинство граждан государства. Этот аспект противоправных действий В.П. Мещерский не рассматривает вовсе.

Мещерский различал два антиномичных типа правопонимания: положительно оцениваемое им 'чувство законности' и порицаемое 'интеллигентное отношение к праву' (иногда эти типы называются несколько по иному - 'народное сознание законности' и 'юридическое сознание законности'). По мнению князя, подлинная законопослушность и знание законов, которое отличает профессионалов-юристов, далеко не всегда сочетаются друг с другом, иначе 'единственными представителями настоящего чувства законности были бы адвокаты, прокуроры, судьи', чего на самом деле не происходит. Мещерский, понимая под 'сознанием законности' ('чувством законности') то, что в наше время принято обозначать термином 'правовая культура', превозносит правопонимание, которое было присуще народной массе дореформенной России. 'Народное чувство законности есть сочетание сознания греха с чувством страха за наказание. Прежде в народе были ясны представления о добре, зле и о наказании за зло. Кто боялся Бога, боялся из чувства законности; кто чтил отца и мать, чтил их из чувства законности; кто кланялся барину, кланялся из чувства законности; кто беспрекословно исполнял требование полиции, делал это из чувства законности'.

В.П. Мещерский не прячет своего неудовольства по поводу отмирания этого архаического правопонимания, и вытеснения его секуляризованным 'интеллигентным отношением к праву', откинувшим страх и перед гневом Божиим, и перед творящим суд и расправу государством. В модернизирующемся обществе эти, импонирующие консерваторам, черты патриархальной правовой культуры день ото дня вытесняются индивидуалистическим правопониманием, во главу угла ставящим личные права и личный интерес. 'Нельзя пройти, - говорит полицейский. Представители народа сейчас же отступятся, а представители культуры сейчас же начнут спорить или упорствовать...' - рисует Мещерский случай из разряда все более и более учащающихся проявлений либерального правосознания. Вывод: 'ни в ком не притуплено чувство законности, как в любом адвокате, ни в одном классе так не слабо оно, как в интеллигентном'. Еще хуже, что и 'в народе теперь - упадок чувства законности, и Божьей (непочтение к родителям) и человеческой (непочтение к властям земным)'. Однако Мещерский, будучи одним из влиятельных идеологов контрреформ 1880/90-х гг., все же не терял надежд на возрождение в массах прежнего правопонимания. Он рассчитывал, что введение земских начальников, объединивших в своих руках судебную и административную власть над крестьянским населением, позволит 'сильной власти начать приучать народ к порядку и прививать ему чувство законности'84.

По Мещерскому, для того, чтобы отвечать своему главному назначению - быть орудием управления - закон должен стремиться во всем походить на военный приказ, вплоть до текстуальных характеристик последнего. 'Нужны короткие прямые приказы, а не детально регламентированные, где приказывается и не приказывается, где запрещается и, в примечании, приказание ослабляется, либо делается ряд исключений из установленных правил, где суть приказа замаскирована во множестве пунктов и параграфов'85. Понятно, что требования приблизить структуру и язык законов к стилистике армейских распоряжений, на деле, означали призыв пренебрегать юридической техникой (что, конечно, не могло бы не сказаться на качестве законов).

В.П. Мещерский с нескрываемой радостью встретил мероприятие, получившее наибольший резонанс среди прочих контрреформенных акций. Это - введение института земских начальников, в чьих руках была объединена судебная и административная власть над крестьянским населением. Однако, не удовлетворяясь одним слиянием функций, он надеялся, что земской начальник будет для крестьян не просто и судьей, и администратором одновременно, а 'тем, что в военном деле для своих солдат есть отец-командир'. Распоряжаясь своими патриархально-патерналистскими полномочиями, земской начальник, по Мещерскому, должен был оглядываться в первую очередь на 'нравственные обязанности, совокупность которых влечет заботиться о крестьянском быте не только по закону, но по совести и по сердцу'86.

Юристы и управление. Если либералы лелеяли надежду справиться с задачей обеспечения социального спокойствия посредством 'невидимой руки' рынка при пассивности связанного правом государства, то консерватизм всегда мыслил разрешение той же проблемы при помощи жестких - а то и жестоких - методов властвования, и всегда с подозрением относился к привлечению юристов к управлению государством. Э. Бёрк напоминал, что юристы, как правило, не обладают знанием человеческой природы и социальных интересов, многосторонним опытом работы в 'практических сферах', пониманием связи внутриполитических и внешнеполитических проблем, одним словом - им невдомек все то, 'что формирует такую сложнейшую структуру как государство'. Заметим, все же, что названные недостатки Берк объясняет 'служением юристов узкому кругу' (предшествовавшим их публичной деятельности). Иначе говоря, Берк не выступает вообще против использования в управлении людей, чтящих закон и владеющих юридической профессией. Он лишь против попадания во власть юристов, до того специализировавшихся в области частного права87. Напротив, у тех представителей ПИРК, кто свято верил, что нежелательные плоды может дать и 'чрезмерное' приложение правового метода к сфере государственного управления, претензии к юристам-администраторам были гораздо внушительнее. Стоявшие же на крайне правом фланге пореформенного консерватизма, мечтали очистить управление не только от юристов, но и высвободить его из 'плена' самого юридического подхода, ставящего во главу угла закон.

Опасение вызывали даже общественные организации юристов. Вообще, за исключением славянофильского крыла, консерваторы с нескрываемым подозрением относились к общественной самодеятельности, видя в ней более или менее замаскированное посягательство на единовластие самодержца, которое осуществляла правительственная администрация. С тем большей неприязнью ПИРК подходила к любым формам самоорганизации юристов - людей, воспитанных в убеждении, что закон есть 'последнее слово' государства; людей, не понаслышке разбирающихся в законодательстве; наконец, тех, кто был хорошо знаком с основами правового регулированияы управления. Идеологи русского консерватизма чувствовали, что от юристов, объединенных в общества, съезды, и т.п. - не может не исходить опасность (хотя бы как от источников массированной и компетентной критики правительственных действий) для администрации и, в конечном итоге, для самого принципа самодержавия. В силу сказанного, освещение консервативной печатью юридических съездов, а также иных собраний подобного рода, всегда увенчивались предостережениями против 'ложного представления о значении некого сословия юристов'. Например, в печатавшихся в 'Гражданине' корреспонденциях из Москвы (возможно имеющих своим автором К.П. Победоносцева), где рассказывалось о съездах юристов, проводилась мысль, что такие съезды сплачивают юристов не столько по принципу профессиональной, сколько по принципу идеологической принадлежности и что на них господствуют 'либералы судебного дела'. В этих же целях привлекались и материалы иностранной прессы. Тот же 'Гражданин' перепечатывает статью из 'La Revue de Paris', принадлежащую перу консервативного французского публициста М. Леруа и рисующую корпорацию юристов как новую олигархию, захватившую власть над современным обществом88.

В Судебных Уставах 1864 г., реформировавших судоустройство и судопроизводство, консерваторы усматривали источник розни между судами и администрацией. Отстаиваемая органами юстиции автономность от правительства (или, по крайней мере, от администраторов на местах), помноженная на либеральный настрой большинства нового поколения юристов, которое приступило к профессиональной деятельности после принятия Уставов - все это вынуждало ПИРК усматривать в обновленном судебном ведомстве носителя деструктивных начал. На обновленную (и по линии судоустройства, и по линии судопроизводства) юстицию В.П. Мещерский возлагает едва ли не главную толику вины за исчезновение 'обаяния и страха власти'. Гротескно заостряя свою мысль, он пишет: 'Покушения делаются не только посредством динамита, но и другими путями, например судами, пресекать эти пути входит в обязанность стоящих у власти'. Юстиция не должна мешать должностному лицу выполнять правительственные директивы, даже если администратор идет на превышение власти: 'Право и обязанность правительства быть безусловно твердым в недопущении публичного проявления неуважения к тому, что чтит сто миллионов людей, поэтому оно не должно давать посягать суду на то, что должно быть воздано Кесарю'89.

Оплот судебной фронды ПИРК видела в Сенате. Неутомимым обличителем Сената - 'органа не правительственного, каким он должен быть, а антиправительственного' - выступал В.П. Мещерский. Дерзким вызовом принципу неограниченности самодержавия ему казался, например, запрет подавать прошения на Высочайшее имя о пересмотре кассационных определений Сената. Видя в сенатских кассационных решениях 'подпольное' правотворчество, неподконтрольное верховной власти, Мещерский заклинает правительство пресекать все поползновения Сената 'возвратиться к преданиям 60-70-х гг.', т.е. того времени, когда, по мнению Мещерского, Сенат фактически был 'суверенен' по отношению к высшей власти. Как только пронесся слух о восстановлении порядка ревизий провинциального управления, когда они проводились сенаторами, Мещерский на страницах 'Гражданина' бьет в набат, предупреждая, сколь рисковано доверять проверку действий губернатора такой инспекции, ибо 'сенатор-юрист будет мерить односторонне-юридически'90.

Сами суды воспринимались ПИРК глубоко несамостоятельными и ангажированными различного рода группами интересов. В прессе консервативного лагеря то и дело помещаются фельетоны, изображающие тот или иной местный суд (судью) прислужником клик, борющихся за влияние в данной губернии (уезде, городе и т.д.). При тех, в целом, недоброжелательных чувствах, которые консерваторы испытывали по отношению к Правительствующему Сенату, они дружно приветствовали решение общего собрания первого департамента Сената и его кассационного департамента о запрете судьям участвовать в политической деятельности91. Не менее симптоматична отрицательная реакция 'Гражданина' на поручение Комитета министров министру юстиции обеспечить самостоятельность судебных учреждений (1905 г.), пусть даже эту директиву вызвало к жизни стремление избежать таким путем того, что для самодержавия было бы еще более худшим - общенародного представительства92.

Ответственность администраторов. То, как консерваторы представляли себе роль, которую призвано играть право в управлении, наглядно иллюстрирует их отношение к проблеме судебной ответственности представителей правительственной администрации. Тем более что именно этот неизменно злободневный вопрос находился на 'переднем крае' идейно-политического противоборства русского либерализма и консерватизма в течение всех пореформенных десятилетий93. При всем своем антибюрократическом настрое в ПИРК нет нетерпимости в отношении чиновников, допустивших злоупотребления властью или преступления по должности. К.Ф.Головин, вспоминая свои встречи в качестве члена комиссии по судебной реформе (в конце 1860-х гг.) с уездными полицейскими исправниками, он отмечает, что их административная распорядительность была связана 'бесконечными формальностями закона'. 'Наш закон, известное дело, опутывает честного человека на каждом шагу, не ставя никаких серьезных препятствий мошеннику', - экстраполирует Головин свои наблюдения на широкий круг регулируемых правом отношений, добавляя, что в управлении 'строгое соблюдение формального закона порой еще вреднее его нарушения'94.

По В.П. Мещерскому, проблема взяточничества полицейских чинов есть 'последний по сложности вопрос, если полиция ставится так, что удовлетворяет своему предназначению'95. 'Гражданин' уличал суды в пристрастном отношении к администраторам (прежде всего - полицейским чинам), попавшим на скамью подсудимых по обвинению в совершении должностных преступлений. Пристрастие будто бы выражалось в тенденциозной манере ведения процессов и в необоснованных приговорах. Преследование того или иного чиновника за должностные преступления обычно интепретировалось консервативной печатью как конфликт, злоумышленно разжигаемый судами (прокуратура и следствие принадлежали тому же ведомству, что и суды - министерству юстиции) между ними и правительственной администрацией. Либеральная же пресса обвинялась в надуманном и спекулятивном противопоставлении двух правоприменяющих инстанций - 'справедливой юстиции' и 'творящей произвол администрации', - подливавшем масло в огонь противостояния.

При этом предпринимались попытки доказать, что судебный персонал представляет собой среду ничуть не менее криминогенную, чем таковой является полиция: 'пристава за взятку - в Сибирь, а судебный чин за 'займ' у одной из тяжущихся сторон - не несет ответственности'. Суд над администраторами, писал 'Гражданин', не должен превращаться в судилище над администрацией, т.е. системой управления государством в целом. Так, было найдено 'отрадным, что суд в Симферополе по делу о злоупотреблении должностных лиц почти всех оправдал, а полицмейстера подверг замечанию, <...> двадцать лет тому назад это был бы превосходный повод поглумиться над властью'96.

На первый взгляд может показаться странным полное согласие 'Гражданина' с предложением либерального юриста Спасского (опубликованного в столь же либеральной 'Юридической газете'), 'называть подсудимыми и сажать на скамью подсудимых только обвиняемых в преступлениях, наказание за которые влечет лишение прав, а остальных - называть обвиняемыми (особенно же тех, кто обвиняется в порядке дисциплинарного производства)'. Однако 'Гражданином' двигали в данном случае отнюдь не правозащитные устремления, но забота о поддержании правительственного авторитета: под обозначенные Спасским критерии подпадали в первую очередь должностные лица, привлеченные к суду за превышение власти. Беспокоясь об ограждения престижа власти, 'Гражданин' предлагал воспретить чиновникам давать показания иначе, как с разрешения своего начальства (причем привлекалось внимание к соответствующему положению дел в Германской империи); прекратить - как подрывающее дисциплину - 'копирование процедур общего судопроизводства' (предполагающих формальное равенство сторон) в военном суде; не допускать думских запросов, если они касаются правомерности действий должностных лиц и т.д.97

Консерваторы, конечно, не выступали вообще против того, чтобы администраторы выступали субъектами должностных преступлений. Их - ввиду кажущегося дезавуирования правительственного авторитета - не устраивали администраторы на скамье подсудимых в условиях гласной процедуры судебного разбирательства. Ровно по тем же причинам ПИРК негодовала на оправдательные или кажущиеся непомерно мягкими приговоры, выносимые лицам, находящимся под судом за совершение политических преступлений. 'Правительство должно было отстоять Трепова во что бы то ни стало. А оно, как будто, совсем отступилось от дела', - сообщал будущему царю Александру III, Победоносцев, возмущенный тем, что в оправдание Веры Засулич, стрелявшей в петербургского градоначальника присяжные ссылались на злоупотребления, допущенные последним.

Таким образом, решимость ПИРК подчинить принцип законности политической конъюнктуре дает о себе знать и в подходе к проблеме ответственности должностных лиц.

Свое законченное выражение идея конфронтационности интересов государственной власти и права получает у В.П. Мещерского. Хотя он и признавал привлечение к ответственности за злоупотребления властью 'облагораживающим учреждение и поднимающим его в глазах населения', но все же ждал от расширения правового контроля над управлением (когда речь идет о самодержавном государстве) - гораздо более вреда, чем пользы. При этом объектом самых ожесточенных нападок со его стороны стала категория 'законности'. Причем не только в качестве иносказания из либерального лексикона, обозначавшего конституционный режим, но даже в смысле безусловного соблюдения законов самодержавного государства. Этот закулисный вдохновитель контрреформенного курса предостерегал от положения вещей, при котором 'люди говорят себе: буду держаться строго буквы закона, не больше и не дальше'. Точное следование закону, убеждал князь, приводит к тому, что 'дело идет по механическим приемам, нужды скрыты <...> и немыслима сколько-нибудь ясная программа'.

Отталкиваясь от, в общем, бесспорного положения, гласящего, что 'несоответствие законов нормальному течению государственной жизни сказывается распадением государства' и от утверждения несколько более дискуссионного - о том, что таким 'нормальным' для России состоянием является режим авторитарный ('сильная власть', 'твердый порядок' и т.д.), Мещерский заключал, что во имя усиления власти нужно и можно жертвовать соображениями правомерности. Когда в одном из некрологов, посвященных памяти убитого революционером-террористом министра внутренних дел Д.С. Сипягина, князь натолкнулся на слова о 'стремлении покойного к строгой законности', то воспринял эти строки не дежурной фразой, не штампом ритуальной похвалы, но чем-то явно дискредитирующим деятельность покойного. Администраторы не должны быть опутаны тенетами 'анормальной законности', тем более это относится к верховной власти, которая сама есть источник закона98.

То представление о законности, которое поднимали на щит чины реформированного судебного ведомства и которое сводилось к 'подчинению одному тексту закона' претило В.П. Мещерскому - по ряду немаловажных (для него) причин. Во-первых, источником закона является верховная власть (самодержец), стоящая выше закона. Во-вторых, помимо закона существует 'государственная политика, то есть пользование законами в смысле известных государственных задач'. При такой трактовке понятие 'твердое исполнение закона' и понятие 'твердая власть' оказываются чуть ли не взаимоисключающими. Мещерский и сам не таит, что отказ от второго во имя первого ему глубоко антипатичен. 'Мыслимо ли противопоставлять закон власти? Закон пишется людьми и разными спасовичами <имеется в виду В.Д. Спасович, либеральный адвокат - А.К.>, толкуется чрезвычайно лукаво и разнообразно, а твердое направление во всех этих уклонениях может дать только твердая власть'. Все это вместе взятое побуждало Мещерского требовать от 'высшего в русском государстве учреждения, дающего тон всей совокупности исполнителей закона в государстве' - Сената - и тогда, когда им толкуется закон, и тогда, когда им контролируются действия правоприменяющих органов, не довольствоваться 'строго юридическим образом мыслей', но считаться и с правопониманием всех сословий (а не только правопониманием профессиональных юристов), и с соображениями правительственного авторитета.

Мещерский без обиняков говорит, что квалификация административного распоряжения как 'произвола, всякий раз, когда тот является для отмены какого-либо закона' выглядит справедливой лишь в теории, а по существу - оторвана от потребностей 'русской жизни'. Как-то, в одном из своих ежедневных обзоров в 'Гражданине' он, не жалея саркастических красок, рассказал о некоем администраторе, занимавшем кресло губернатора. На вопрос офицера полиции о том, как поступить с участниками крестьянских волнений, этот губернатор предложил 'принять все меры к прекращению беспорядков в строгих пределах законности'. На просьбу уточнить: 'Какие же это меры? Меры внушения или пресечения?' - губернатор, взгляды которого отождествляются Мещерским с взглядами всей либеральной бюрократии, ответствовал: 'Разве мое это дело? Я представляю принципиальное приказание, а на то, чтобы приказание это исполнять есть интеллигентные исполнители'.

На протяжении всей своей публицистической деятельности В.П. Мещерский с пылом убеждал, что невозможно управлять империей по-настоящему (т.е., если прибегать к его лексике - водворить твердый порядок), заглядывая только в имеющиеся законы и не отступая от них ни на шаг. Свои симпатии князь всегда отдает тем администраторам, кто воплощал 'сильную власть' (в специфическом крайнему консерватизму понимании этого термина), пусть даже ценой конфликта с законодательством. В передовых статьях издаваемой Мещерским газеты 'Гражданин', а также в публикуемых там очерках, фельетонах и корреспонденциях с мест, бичевались 'тайные советники' - чиновники-либералы, 'преследующие судебной ответственностью за нарушение формальности губернаторов, отстаивающих силу самодержавия'99. Огульно ссылаясь на положение дел в 'Англии или Германии', князь утверждает, что там-то 'высшая правительственная власть смогла бы отстоять своего агента, раз его проступки были не позорящими его преступлениями'100. Не случайно, пребывавший под значительным влиянием В.П. Мещерского министр внутренних дел Д.С. Сипягин - вопреки закону - запрещал публиковать отчеты о судебных разбирательствах над полицейскими101.

'Чувство законности' В.П. Мещерский сводит к 'ясным представлениям о правах и обязанностях, возлагаемых гражданскими и уголовными законами на каждое частное <курсив мой - А.К.> лицо, как на члена общества'. В этой дефиниции сразу же бросается в глаза то, что соблюдать законы она обязывает именно частные лица, тогда как лица должностные, стоящие на страже блага государства, от этой обязанности как бы освобождаются.

Несмотря на то, что в совершении действий, образующих состав этого преступления, он почти что всегда усматривал похвальное желание проявить 'сильную власть', В.П. Мещерский не призывает снять с должностных лиц, превысивших власть всякую ответственность. Мещерский - против ответственности судебной. В любом случае, чиновник судебного ведомства перед тем, как возбудить следствие по обвинению администратора в самоуправных действиях, должен 'выяснить, насколько буквальное исполнение закона может повредить авторитету того правительственного учреждения, которое должностное лицо изображает'. Преследование (расследование и наказание) должностных преступлений административным путем кажется поэтому предпочтительней судебного. Если губернатор, будучи делегатом правительственной власти во вверенном его попечению регионе, рассуждает: 'служащий, может быть и виноват, но я взыщу с него административным порядком, чтобы не дискредитировать учреждение', то такой губернатор, учит Мещерский, олицетворяет единственно правильное ('государственное') понимание принципа 'законности'. Именно так рассчитывал он избежать разрыва между незыблемым для него принципом ограждения правительственного авторитета и принципом ответственности за нарушение закона102.

Забота об очищении управленческих отношений от всего, что хоть как-то могло составить помеху сильной (т.е. несдерживаемой правовыми 'препонами') власти, толкает В.П. Мещерского выступить против обжалования крестьянами в уездный суд решений земского начальника. В допущении самой возможности подобного опротестования ему мерещилось посрамление целого института, который для сельского населения был призван служить зримым воплощением 'сильной власти'. Такое беспрепятственное обжалование действий, более того, способно разрушить в глазах крестьян ореол непогрешимости самодержавной власти (уполномоченного которой они должны были видеть в земском начальнике). Именуя 'софизмом' аргумент, по которому обжалование как таковое ничуть не вредит реноме субъекта, чьи действия оно затрагивает (подобно тому, как, например, авторитет окружного суда не роняет случающееся кассирование его решений), В.П. Мещерский предлагает принять во внимание неоднородность и многослойность правовой культуры. То, что нормально для горожанина-интеллигента, крестьянами неотвратимо будет воспринято как явное и притом безнаказанное оскорбление власти. По всему строю своего мировоззрения крестьянская масса (с которой, в основном, взаимодействует земской начальник), представляет совершенную противоположность контингенту людей, обыкновенно имеющему дела с судами высоких инстанций. В мировоззрении этом укоренена патриархальная связь понятия 'власть' и понятия 'сила', а понятие 'сила' - связана с понятием 'неограниченность'. Сельского мирового судью, бывшего 'функциональным' предшественником земского начальника, не слишком жаловали в крестьянской среде, ибо, пишет В.П. Мещерский, каждый мог оспорить его решения.

В идеале, по мнению Мещерского, решения лиц, начальствующих над крестьянством, вообще не должны быть объектами судебного обжалования. Крестьянин, 'на практике убедившись, что жаловаться бесполезно и что решения остаются в силе', поймет, что поставленная над ним власть крепка, зауважает ее и станет покорствовать ей. Между тем, в 'Положении о земских начальниках', при всех его достоинствах, скрыта 'роковая ошибка': на процедуру разбирательства у земского начальника был распространен закон о делопроизводстве у мировых судей 'со всеми непригодными для крестьянского быта формальностями'. Впрочем, по заверению Мещерского, дело можно поправить, коли 'крестьянин начнет видеть, что его жалобы оставляются без последствий' апелляционной инстанцией. Если же, наоборот, решения земского начальника будут отменяться не только в самых экстренных случаях (и, соответственно, крестьяне будут их обжаловать все чаще), то, грозит Мещерский, 'масса увидит, что земской начальник власти правительственной не имеет'103.

Как уже отмечалось, особенности крестьянского правосознания служат козырной картой Мещерскому в его нападках на 'формальность, перенесенную из практики мирового судьи и требующую, чтобы земской начальник, при постановлении своего решения, объявлял при этом на основании каких статей закона лицу, коему объявлено решение, предоставляется обжаловать его, с указанием сроков и т.п. подробностей'. Именно правило об обязательном разъяснении возможности и порядка обжалования Мещерский называет главной причиной увеличения жалоб. 'Не будь этой формальности, половина лиц не подавала бы жалоб. Когда каждому объясняется, что можно жаловаться туда-то и в такой-то срок, всякий простолюдин принимает это объявление за прямое указание, а иной и за приказание. Дескать, земской начальник велит подавать на свое решение жалобу, рассуждает крестьянин, понимая по-своему эту формальность'. В конце концов, если уж нельзя отменить обжалование законодательно, то все-таки есть нечто гораздо более согласующееся с доводами политической целесообразности и вместе с тем более адекватное уровню крестьянского правосознания. Стоит только 'предоставить каждому лицу после объявления решения самому узнавать о своих правах по обжалованию, ссылаясь на фикцию закона, что неведением закона никто отговориться не может'. Если 'узнает, хорошо, подаст жалобу, а не узнает - еще лучше, решение вступит в законную силу и одной жалобой будет меньше. А затем - постепенно начнут привыкать к возможности обходиться без апелляций'104.

Дискуссия о 'законности'. Намерение В.П. Мещерского полностью поработить норму закона административному усмотрению и, в особенности, то, что князь не считал сколько-нибудь нужным скрывать свои вожделения, показались, в конце концов, неуместными 'патриарху' консервативной периодики, 'Русскому вестнику'. Поначалу их спор был скрытым. 'Русский вестник' отрицательно высказывался о тех мероприятиях провинциальных властей, которые находили поддержку на страницах 'Гражданина' за свою 'смелость' и 'не формализм' (т.е. попросту за то, что резоны подлинной или мнимой целесообразности были поставлены превыше указаний закона). Так, 'Русский вестник' раскритиковал получившее одобрение В.П. Мещерского постановление нижегородского земства об обязательных общественных запашках для создания резервного фонда зерна на случай голода, усмотрев в этом распоряжении явный выход за пределы компетенции. Несколько лет спустя 'Русский вестник' приветствовал назначение министром внутренних дел юриста по образованию и предшествующей деятельности И.Л. Горемыкина, а также передачу тюремного ведомства из подчинения МВД в подчинение министерства юстиции, выражая надежду, что Горемыкин устранит 'строевые порядки, которыми слишком многое отдается на усмотрение начальства'. Ни имя самого Мещерского, ни наименование редактируемой им газеты, не были при этом названы, однако не представляло секрета, в кого метил 'Русский вестник', наставляя, что 'законности можно предпочесть справедливость, но никак нельзя предпочитать произвол'. Впоследствии, выведенный из себя советом пренебрегать 'китайскими церемониями' (т.е. - установленными законом процедурами), который князь адресовал местным администраторам, 'Русский вестник' стал предъявлять нарекания лично В.П. Мещерскому. Существенно, что 'Русского вестника' раздосадовал не столько как таковой правовой нигилизм Мещерского, сколько понимание того, что рекламируемый князем порядок вещей создаст невыносимые условия для управления страной - 'закон не должен быть мягким, но он должен быть'105.

Еще более последовательно против экстремистских перегибов 'Гражданина' выступало умеренно-консервативное 'Русское обозрение'. Оно так же, как и 'Русский вестник', порицало администраторов, превозносимых В.П. Мещерским за 'решительность' в обхождении с законами. Так, было недвусмысленно осуждено 'начинание' черниговского губернатора Анастасьева, de facto присвоившего себе право толковать законы с последующим печатным и циркулярным распространением - в пределах вверенной его начальству губернии - этого толкования как обязательного. 'Русское обозрение' негативно отнеслось и к практикуемой 'Гражданином' перепечатке таких циркуляров. Правда, - вполне в духе ПИРК - поясняя, что меры, предлагаемые в этих циркулярах, не только не выдерживают критики с точки зрения законности, но прежде всего сомнительны с точки зрения целесообразности. Уже в другой раз, 'Русское обозрение', заявив о том, что 'должно быть уважение к закону', поспешило отделить свой подход от отстаивания 'законности' либералами, сочтя необходимым указать, что имеет в виду уважение 'не букве закона, а духа его'106.

И все же, невзирая на отмеченные выше расхождения, 'Русский вестник', и 'Русское обозрение', и 'Гражданин' выступали единым фронтом против либерального правопонимания вообще и либеральной трактовки 'законности', в частности. Обыкновенно главным оппонентом консервативных изданий был - 'Вестник Европы'. Чаще всего толчком к дискуссии служили спорные с точки зрения законности действия какого-либо администратора (как правило, - губернатора или примерно того же должностного ранга). Обсуждение этих действий в печати порой перерастало в полномасштабную дискуссию, в ходе которой затрагивалась собственно теоретико-правовая проблематика: содержание категорий 'законность' и 'правомерность'; категория 'целесообразности' и ее соотношение с 'правомерностью' при принятии управленческих решений и т.д. Одним словом, в ходе такой журнально-газетной полемики заявляли о себе различные подходы к вечной проблеме 'Власть и Право'. Нередко вокруг инициаторов дискуссии группировались идейно родственные издания. Так, позиция 'Вестника Европы' в большинстве случаев поддерживалась 'Русским богатством' и 'Русскими ведомостями'; то же можно сказать относительно солидарности изданий, принадлежащих консервативному стану.

Повторим еще раз, что, несмотря на определенные разногласия, существовавшие между консервативными изданиями, в их формулировке проблема 'Власть и Право' зачастую одинаково звучала как 'Власть или Право'. Так, спор между 'Русским вестником' и 'Вестником Европы' по вопросу квалификации действий одесского генерал-губернатора Роопа вылился в дебаты о надлежащем понимании термина 'законность'. 'Мы не можем понимать законность в ее либеральном толковании, т.е. как нечто существующее an sich und fur sich. По здравому смыслу законность есть только путь к достижению порядка' - прокламировал 'Русский вестник', поддержанный 'Русским обозрением'107. Во вторую дискуссию был вовлечен еще больший круг участников, как от либералов, так и от консерваторов. Застрельщиком снова явился 'Гражданина', в одной из публикаций которого без обиняков прокламировалась несовместимость 'законности' и 'самодержавия'. От лица либерального лагеря русской печати на раздавшуюся со страниц газеты кн. В.П. Мещерского манифестацию правового нигилизма ответил 'Вестник Европы'. Надо сказать, что хотя остальные консервативные издания открыто высказали свое недовольство радикализмом 'Гражданина', однако по большей части их мишенью стала та аргументация, которую использовали либералы против В.П. Мещерского. Так, 'Московские ведомости', формально отмежевавшись от одиозной точки зрения 'Гражданина', все же были решительно не согласны с позицией 'Вестника Европы' о необходимости безусловного исполнения законов. С 'Московскими ведомостями' (обратившимися к излюбленному консерваторами противопоставлению 'живых людей' и 'мертвых законов') проявили солидарность 'Русский вестник' и 'Русское обозрение'. Последнее, между прочим, сослалось на то, что 'надо руководиться чувством права и справедливости, а не одним анализом правовой нормы'. Учитывая то, что это указание прозвучало в процессе полемики о роли и месте правовых регуляторов в государственном управлении, становится понятно, какими реальными детерминантами была обусловлена эта, казалось бы чисто методологического свойства посылка, к которой ПИРК питала особое влечение108.

В росте юридической грамотности масс (в то время, когда основные тенденции развития законодательства были предзаданы либеральными реформами 1860-70-х гг.) ПИРК - причем не только в лице 'Гражданина' - ощущала угрозу самодержавию. В.П. Мещерский, предлагая утаивать от масс те права, которые им не только полагались по закону, но о наличии которых закон прямо обязывал извещать, по сути дела лишь радикализовал и озвучил то, что смутно сознавалось остальными консерваторами. Это хорошо прослеживается при анализе материалов печатных органов, отображавших 'суммарную' позицию ПИРК. Все они скорее отрицательно, чем положительно, относились как к расширению сети высшего юридического образования путем создания новых учебных заведений, так и к увеличению приема на уже существующие юридические факультеты. 'Гражданин', возражая 'Сибирскому вестнику' (который ратовал за открытие юридического факультета при Томском университете), утверждал, что 'для покрытия нужды Сибири в юристах хватит и выпускников других университетов'. В свою очередь, 'Русский вестник', под благовидным предлогом 'усиления контроля за качеством знаний и поведением каждого студента', призывал сократить набор на юридические факультеты109. Он же развернул кампанию против преподавания основ правовых знаний в рамках среднего образования. При этом, как и в предшествующем случае, была найдена подобающая - отнюдь не обскурантистская - мотивировка. По 'Русскому вестнику' выходило, что после введения в гимназический учебный план курса законоведения, включающего в себя элементы философии права, государственного права, уголовного права и уголовного процесса, а также гражданского права и гражданского процесса (за счет сокращения времени, отводимого на преподавание латыни) - 'на юридических факультетах университетов окончательно перестанут учиться и судебное ведомство лишится образованных юристов'. Почему? Да потому, пояснял 'Русский вестник', что дисциплины, пройденные в гимназии 'уже серьезно изучаться студентами не будут, а для изучения римского права не будет хватать знания латыни'110.

Сложным было отношение ПИРК к ведущему средству правового просвещения народа - популяризации юридических знаний в различного рода печатной продукции. С одной стороны, консерваторы хотели видеть народ 'законопослушным' (и, соответственно, не могли не желать, чтобы он знал свои обязанности). Это не только заставляло их соглашаться с положением ст. 62 Основных Законов о том, что никто не может ссылаться на незнание закона, но и критиковать данную норму за 'неудовлетворительное указание момента', с которого такое 'знание' считается начавшимся (ст. 62 говорила о моменте получения текста закона 'присутственным местами'). И вот - редкое дело! - 'Гражданин' рекомендует 'взять на вооружение более рациональный французский опыт' считать знакомство с законом состоявшимся с момента его опубликования. По этим же основаниям - 'дабы не оставалась праздной буква закона, повелевающая незнанием закона не отговариваться' - консерваторы приветствовали появление общедоступных изданий по юридическим вопросам, если те, являя собой 'азбуку законоведения в вопросах и ответах', занимались 'распространением в народную массу познания законов', . Лучшей формой привнесения правовых знаний в среду более образованную консерваторы считали издания (пусть и неофициальные) самих нормативных актов. Назаначение таких изданий должна быть сугубо практическим, они должны помочь 'поступать сознательно в случаях, так часто встречающихся в жизненной практике' (в этих целях высказывалось пожелание о специальном тематическом указателе, сразу же отсылавшем бы читателя к интересующему его вопросу)111.

С другой стороны, ПИРК по меньшей мере настороженно относилась к популяризации в массах процедур, гарантирующих реализацию личных прав (или их неприкосновенность). Отзывы на подобного рода издания пересыпаны желчными репликами ('неудачная попытка популяризировать всем доступные тексты законов', 'верхоглядство в отношении отечественного законодательства', 'пересказ в беллетризованной форме закона' и т.д.). Возмущение консерваторов доходило до точки кипения, когда они обнаруживали в просветительских изданиях по праву, предназначенных для широких слоев населения, моменты явно крамольные с политической точки зрения - 'учение о самодержавии должно излагаться не между прочим, но должно быть предпослано учению о законе как о велении Верховной власти'112.

Таким образом, разбор тех случаев, когда выразители ПИРК считали необходимым за 'законность' вступиться, позволяет ответить на вопрос: какой смысл ПИРК вкладывала в понятие 'законность'? Во-первых, это происходит тогда, когда консерваторы - следуя своей излюбленной идее о бюрократической 'узурпации' полномочий самодержца - ведут речь о важности неусыпного надзора верховной власти за ведомствами, чтобы те не забывали ни о казенном интересе, ни о своей полной подчиненности престолу. Во-вторых, до появления в России выборного законодательного органа 'законность' фигурировала в положительном контексте на страницах консервативных изданий тогда, когда они защищали ее от настоящих или выдуманных покушений со стороны земского и городского самоуправления. Основным побуждением ПИРК в данном случае было не столько желание обеспечить верховенство закона, сколько антипарламентаризм (император - единственный законодатель) и попечением о целостности империи (нормотворческая деятельность местного самоуправления как потенциальный источник сепаратизма)113.

Вообще, в целом, для ПИРК дореволюционного периода присущи попытки поставить положительную коннотацию термина 'законность' (проникшую к тому времени в массовое сознание) на службу идеологии самодержавия. Оттого ей было свойственно трактовать почти что любую меру верховной власти, которой устанавливался тот или иной вид контроля в государственном управлении в качестве довода в пользу 'закономерного характера' традиционной формы правления. Так, например, едва только был издан Указ о новом порядке ответственности высшей администрации, как 'Русский вестник' провозгласил его очередным подтверждением того, что самодержавная 'Россия - не страна произвола'114. По тем же причинам, 'Русский вестник' обрушивался на 'односторонность лекций крупнейших представителей нашей юридической науки' - профессоров Коркунова, Градовского, Свешникова. Вся их вина состояла в оперировании расхожим, в общем-то, для отечественного государствоведения тех лет, тезисом о том, что 'в отличие от деспотии в самодержавии произвол ограничен законом'. Нет! - возражал 'Русский вестник', самодержавие исключает произвол (ибо не может быть произволом воля верховной власти, пусть даже не оформленная законодательно)115.

Идея 'закономерного самодержавия'. Позиция ПИРК по вопросу соотношения юридически должного и государственно-полезного постепенно видоизменялась. Как было показано, часть идеологов дореволюционного консерватизма, не желая признавать соблюдение позитивного закона безусловным критерием правильности административных решений, гневно осуждала 'мертвую теорию закона и законности, по которой судья признает один закон и знать не хочет, чего правительство требует кроме буквы закона, считая себя не чиновником правительства и агентом политики, а блюстителем закона и исполнителем правосудия' и призывала эту теорию 'искоренять из судебной морали'. Иначе говоря, правомерность решений управленческих инстанций (т.е. их точное соответствие закону) тут не признавалась тождественной правоте этих решений.

С годами, однако, положение меняется. До появления 'Монархическая государственность' Л.А. Тихомирова русской консервативной мысли не удавалось дать систематизированное изложение своего представления о нише, которую в жизни государства надлежит занять праву. Тем более важно, что ее автору оказывается близка 'прекрасная мысль' Н.М. Коркунова о том, что поскольку государство является силой не внешней и насильственной, а основанной на коллективном внутреннем признании, то 'его принуждения дисциплинируются правом".

Ещё в Риме, пишет Тихомиров, 'необходимость править множеством народов выработала понятие права'. О важности юридической грамотности красноречиво говорит и опыт отечественной истории. По Тихомирову, 'масса частных недостатков в управительных учреждениях Московского государства происходила от младенчески невежественного состояния собственно юридических знаний'. Бесспорные преимущества использования нормативного метода при установлении всеобъемлющего контроля государства за обществом приводят Тихомирова к однозначному заключению: 'Во главу действий управительных органов надо поставить законность'116.

Нельзя не отметить, что время появления 'Монархической государственности' Л.А. Тихомирова было временем прилива нового интереса со стороны ПИРК к проблеме 'законности'. Это было связано с эскалацией внутриполитической напряженности, предшествовавшей Первой русской революции, и - частично - с событиями самой революции (происходившими приблизительно до августа 1905 г., т.е. до принятия решения о созыве представительного органа, т.н. 'Булыгинской Думы'). Именно тогда консерваторы, выдвинув концепцию 'закономерного самодержавия' (причем во многом походящую на конструкцию, разработанную еще Б. Констаном применительно к Франции периода Реставрации), пытались доказать, что строгое соблюдение законов в государственном управлении есть функциональный эквивалент парламентаризму и наилучший выход для России117. На заседании консервативной политической организации 'Русское собрание' один из ее руководителей, приват-доцент Санкт-Петербургского университета Б.В. Никольский делает программный доклад 'Самодержавие как правовой порядок', посвященный 'выяснению истинного смысла понятия правового порядка' и обоснованию 'полной приложимости идей права, законности и порядка к строю неограниченной монархии'. Другой докладчик, как следует из отчета о собрании, 'показал, что все русские государи смотрели на свою власть , прежде всего требуя от органов управления строгого выполнения закона'118. Н.А. Энгельгардт, с энтузиазмом пропагандировавший концепцию 'закономерного самодержавия', настаивал на том, что идея права не противоречит самодержавию, называл противоположный взгляд 'бюрократическим'. Причем в насаждении 'бюрократически-абсолютистского взгляда' Энгельгардт упрекает ... М.М. Сперанского (!)119.

Императорский Указ от 12 декабря 1904 г., появившись в русле идеи 'закономерного самодержавия', в свою очередь, оказал влияние на ее дальнейшее развитие. Он обещал предпринять меры по укреплению соблюдения законности в деятельности органов управления. В том числе предполагалось: усилить контрольные полномочия Сената (право приостанавливать издание законов, наделение его правомочиями административной юстиции, предоставление права законодательной инициативы, контроль за законностью министерских циркуляров, обособление должности генерал-прокурора от поста министра юстиции), а также прекратить утверждение законов по 'всеподданнейшим докладам' руководителей ведомств120.

Однако после октроирования 'Основных Законов' (1906 г.) модель 'закономерного самодержавия', на которую консерваторы возлагали надежды, что если она и не станет реальной альтернативой парламентаризму, то, по крайней мере, будет идеологическим 'противоядием' конституционалистским идеям, во многом потеряла в их глазах - вместе с утратой актуальности - и свою притягательность. К тому же, в обстановке реакции, наступившей после разгона I и II Государственной Думы, некоторые консервативные идеологи (в частности, В.П. Мещерский) вернулись к своим старым, 'дореволюционным' воззрениям, заявив, что не стоит 'в угоду либерализма менять представление о законности'. Перемене их умонастроений отвечал и правительственный курс, суть которого исчерпывающим образом выразил П.А. Столыпин в своей думской речи по вопросу о военно-полевых судах (1907 г.) - 'бывают моменты, когда государство должно встать выше права'121.

И.А. Ильин: правовой этатизм. Что касается ПИРК послереволюционного периода, то уроки, преподанные революцией, гражданской войной, диктатурой пролетариата и практикой советского режима 1920 - нач. 1950-х гг., способствовали пересмотру прежнего подхода к критерию правомерности как к чему-то второразрядному в сравнении с критерием политической целесообразности122. Но и здесь переход не был гладким и полным, о чем лучше всего может сказать пример И.А. Ильина.

Не вызывает сомнений, что он - этатист, что его трактовка феномена государственности носит черты, которые имплицитны всей политической философии консерватизма. Это органицизм ('государство как целое') и телеологичность ('государство имеет известные задачи'). Причем перед лицом достижения высших государственных целей должно отступать и то, что сам же Ильин именует главной целью права - 'справедливый учет и ограждение интересов всех групп и классов'. Более того, иногда интересы 'политического' и 'правового' (причем 'правового' не только по форме, но и по содержанию, т.е. - 'справедливого') могут оказаться просто-таки взаимоисключающими. Тогда 'последовательное и немедленное проведение справедливости разрушает национальное и политическое бытие народа'123. В работах этого мыслителя подробно рассматривается воздействие патриотизма, национального и государственного ('гражданское чувство'), на индивидуальное правосознание, в особенности на правосознание законодателя и правоприменителя. Звучат предупреждения о недопустимости игнорирования в правотворческой, правоохранительной и правоприменительной деятельности фактора политической целесообразности. Правосознание, не проникнутое патриотизмом, никогда не будет в состоянии придать атомизированной социальной массе то единство правопонимания, которого требует природа государственности. Только патриотический тип правопонимания Ильин готов назвать 'здоровым правосознанием'. 'Государственный образ мыслей', свидетельствуя о верных ценностных предпочтениях человека, требуется (наравне с сугубо 'информационным' знанием о содержании нормы), уже рядовому субъекту права. Тем более, в нем нуждаются профессионалы права - академические ученые и практики. 'Патриотизм должен питать мысль ученого юриста, и наука права должна светить гражданину. Тогда ученый будет иметь доступ к подлинному правовому и государственному опыту, тогда гражданин сделает своё чувство предметно осмысленным'124.

И.А. Ильин посредством телеологического по своей природе тезиса о 'державном задании', возложенном провидением на русский народ ('задании', намного превосходящем 'силу и гибкость русского правосознания'), доказывал, что Россия не может позволить себе роскошь слабой власти, каждый шаг которой законодательно прописан и которая, вдобавок, еще занимается тем, что сама пугливо урезает свои законные полномочия. В законотворческом и правоприменительных процессах он придает важную роль 'искусству права', то есть умению создать (и реализовать) норму, продемонстрировав одновременно и юридическую четкость, и чуткость к политическому контексту.

Вместе с тем, не переставая быть до мозга костей государственником, И.А. Ильин убежден, что отнюдь не всякое веление власти являет собой - не по названию, а по сущности - норму права. В написанном им конституционном проекте ('Основы будущего Русского государства') одной из статей закрепляется не только долг 'власти в пределах права опираться на силу', но и обязанность государственной власти 'править и повелевать по праву'125. Правовой характер государства, по Ильину, означает отображенную в законодательстве и правоприменении связанность воли государства этическим началом. Государство, издавая законы 'темные и непонятные, несправедливые и мертвые, подрывающие в народе доверие к праву', пробуждает произвол и коррупцию в административно-судейском корпусе и, в конечном счете, 'само подрывает свою прочность'. Однако даже правовое государство не может быть полностью застраховано от произвольных акций администраторов. Правосознание человека, говорит И.А. Ильин, должно быть готово провести границу, отделяющую акт права от акта произвола, определив для себя, где 'надлежит повиноваться и где надлежит противопоставить произволу всю мощь правомерного непокорства'126.

Представители власти должны подавать пример уважения права, поскольку чиновник, по И.А. Ильину, есть 'первый, кого закон связывает'. Памятуя о том плачевном равнодушии (или просто неприязни), которое в отношении права проявлялось при царизме на всех ступенях бюрократической лестницы, он предлагает 'отмести навсегда представления о том, что закон вяжет обывателя и разнуздывает произвол правителя'. Закон должен связывать всех - 'Государя, министра, полицейского, судью, рядового гражданина'. Примечательно, что если то же требование выдвигалось ещё славянофилами применительно к 'христианскому закону' (т.е. применительно к религиозно истолкованным нормам морали), который 'один и тот же для царя и для подданного', то к середине XX века ПИРК - в лице И.А. Ильина - эволюционировала до распространения этого требования и на закон позитивный, т.е. на сферу собственно права. Там, где власть топчет право, где граждане являются лишь субъектами обязанностей и объектами распоряжений, - нет субъектов права в подлинном смысле этого слова. Здесь государство не справляется с основным своим предназначением: быть политическим союзом, обеспечивающим людям мирное и свободное общежитие127.

Главную вину революции И.А. Ильин видит в 'расшатывании народного правосознания, в смешении позволенного и запретного, перепутывании 'моего' и 'твоего', отмене всех правовых норм'. Тот, кто усвоил заповедь, гласящую: 'законы буржуазных стран не связывают революционера', пошел 'за бесправием, а оно только и могло привести к вящей несправедливости'. Беззаконные аресты и произвол советского режима 20-50-х гг. отталкивали Ильина тем именно, что государство, нарушающее свои же установления, пренебрегающее элементарными правовыми нормами, 'систематически подрывало основы правосознания' граждан128.

В раздумьях о посткоммунистическом государственном устройстве России И.А. Ильин отталкивался от того, что при смене социально-экономического строя, политического режима (а может быть и формы правления) историческое, географическое и национальное своеобразие страны никуда не исчезнет. Оно будет вновь требовать 'сильной власти'. Однако, порывая с предубеждением, прочно засевшим в головах дореволюционных консерваторов, Ильин исходит из одного: сила этой власти не должна подкрепляться её противоправностью. Разводя сближаемые его предшественниками понятия 'власти сильной' и 'власти безграничной', Ильин утверждает, что государственная власть должна служить народу 'по праву и при помощи права', иметь 'законные пределы, обязанности и запретности <...> во всех своих инстанциях и проявлениях'. Он прекрасно сознавал, что всему сказанному выше уготована участь благих мечтаний, если не будут соблюдены два взаимосвязанных друг с другом условия. Первое из этих условий - государство должно стать субъектом права. Второе условие - народ, разглядев в себе коллективного 'субъекта права, состоящего из множества субъектов права', должен излечиться от застарелых 'язв' своего правосознания.

Посткоммунистическая Россия, предвидит Ильин, будет остро нуждаться в прочно поставленной и исправно работающей правовой системе. В составленном им конституционном проекте ('Принципиальные основы Русского государства') Россия определялась, в том числе, и как 'правовой союз'. Предусматривалось, что каждый гражданин наделяется своими 'неприкосновенными правами, своими установленными обязанностями, своими ненарушимыми запретностями'. Этот индивидуальный статус подлежит фиксации в законе и 'ограждению властью и судом'. Более того, 'всякое беззаконие, превышение власти и произвол преследуются', а праву 'подчинены все без исключения, основы правопорядка обязательны для всех'.

В текст конституционного проекта И.А. Ильин включает гарантии ключевых прав личности: 'За нарушение прав граждан должностные лица подвергаются гражданской и уголовной ответственности на общем основании, причем, для привлечения их к суду не требуется согласия их начальства'. Ильин надеялся, что России удастся свернуть с пути попрания законных прав на путь их уважения129. Вместе с тем, отдавая дань верованию, бытовавшему среди большинства консервативных течений послереволюционного периода (от евразийцев до основателей НТС) по поводу вероятного выбора Россией 'третьего пути' между большевизмом и парламентаризмом, ему очень хочется, чтобы государственно-правовое будущее России являло собой правопорядок, исключающий и 'административный произвол', и 'формальное законничество'130.

* * *

Как видно, ноты правового нигилизма начинают слышаться, когда авторы, входящие в орбиту ПИРК, сталкиваются с ситуациями, где такая ценность как 'законопослушность' оказывается конкурентом - и конкурентом удачливым! - ценности более высокого ранга ('справедливость', 'солидарность', 'государственная польза'). Обращенный против 'абстракций' (к их разряду в таких случаях причислялось и право) скепсис, которым авторы ПИРК превосходно владели, был призван оградить высшие ценности от напора ценностей вторичных. То, что обычно квалифицируется как 'правовой нигилизм', есть побочное следствие специфики консервативного восприятия тех ценностей, при помощи которых они обосновывают право. Например, славянофилы обосновывали право апелляцией к ценностям, которые зачастую юридическим же нормам и противопоставлялись ('законы, которым любовь личная уступает, суть не что иное как обязанности, истекающие из её собственной основы, и нарушение их было бы искажением её собственного значения')131. Следовательно, славянофилы, как и пореформенные консерваторы, не были закоренелыми правовыми нигилистами (вроде анархистов, не приемлющих право как таковое). Вероятно, корректней было бы говорить о том, что позитивное право занимало не первое и не самостоятельное место среди ценностей, чтимых ПИРК. При секуляризации и либерализации общественного сознания (и, соответственно, 'девальвации' традиционных ценностей) подход ПИРК к праву, вытекающий из ее аксиологических установок, неизбежно приобретал черты правового нигилизма. Так или иначе, но анализ отмеченных особенностей ПИРК, позволяет лучше понять причины 'запущенной беды российской государственности - пренебрежения правом в пользу высших нравственных соображений'132.

Примечания:

1 О проблеме правового нигилизма см.: Туманов В.А. О правовом нигилизме // Советское государство и право. - 1989. - №10. ТумановВ.А. О юридическом нигилизме // Пульс реформ. Юристы и политологи размышляют. - М., 1989. Туманов В. А. Правовой нигилизм в историко-идеологическом ракурсе // Государство и право - 1993. - № 8. Соловьев Э.Ю. Правовой нигилизм и гуманитарный смысл права // Квинтэссенция. Философский альманах. - М., 1990. Соловьев Э.Ю. Дефицит правопонимания в русской моральной философии // Прошлое толкует нас. - М., 1991. Хойман С.Е. Взгляд на правовую культуру предреволюционной России // Советское государство и право. - 1991. - №1. Демидов А.И. Политический радикализм как источник правового нигилизма // Государство и право. - 1992. - №4. Матузов Н.И. Правовой нигилизм и правовой идеализм // Правоведение. - 1994. - №2.

2 См. напр.: Розанов В.В. Еще о гр. Л.Н.Толстом и его учении о непротивлении злу насилием // Русское обозрение. - 1896. - Октябрь. - С.504-505.

3 См.: Мещерский В.П. Дневник // Гражданин. - 1888. - № 303. - С.3. Он же. Дневник // Там же. - 1892. - № 217. - С.3. Он же. Дневник // Там же. - 1892. - № 221. - С.3.

4 Головин К.Ф. Воспоминания. - СПб., 1907. - Т.1. - С.158-159.

5 См.: <Серенький> Ржавые законы // Гражданин. - 1897. - №43. - С.4-5. <Серенький> Разум и жизнь // Гражданин. - 1897. - №94. - С.4-7. <Серенький> Деньги и власть // Гражданин. - 1898. - №4. - С.5-6. <Серенький.> Два преступления и два наказания // Гражданин. - 1900. - №93. - С.4-7; №95. - С.3-4; №97. - С.2-5; №99. - С.4-7. <Серенький> В зале суда // Гражданин. - 1902. - №19 - С.2-5.

См. также: <Летописец> Не уходите в сторону от разума и жизни // Гражданин. - 1908. - №89. - С.2-4; №90. - С.4-6.

6 Ильин И.А. О монархии и республике // Собр. соч. - М., 1993. - Т.4. - С.309. Он же. О сущности правосознания. - М., 1992. - С.175.

7 Ильин И.А. О сущности правосознания. - М., 1992. - С. 230-231.

8 См., напр.: Гольмстен А.Х. Правда и милость в гражданском суде // Гольмстен А.Х. Юридические исследования и статьи. - Спб., 1894. Муромцев С.А. Право и справедливость (отрывок из публичной лекции) // Сборник правоведения и общественных знаний. - М., 1893. - Т.2; Ренненкампф Н.К. Право и нравственность в их обоюдном отношении // Архив практических и исторических сведений. - 1860. Тарановский Ф.В. Интерес и нравственный долг в праве. - Варшава, 1899. Трубецкой Е.Н. Б.Н.Чичерин как поборник правды в праве // Вестник права. - 1904. - № 3. Валицкий А. Нравственность и право в теориях русских либералов кон.19 - нач.20 вв. // Вопросы философии. - 1991. - № 8. Гулыга А.В. П.Новгородцев: право и мораль едины // Человек: образ, сущность. - Ч.3: Человек и власть. - М., 1992.

9 Хомяков А. С. Англия // Он же. О старом и новом. - М., 1988. - С.193. Ильин И.А. Основная задача грядущей России // Собр. соч., - М.,1993. - Т.2. - Ч.1. - С.276-277.

10 Ильин И.А. Основная задача грядущей России // Собр. соч., - М.,1993. - Т.2. - Ч.1. - С.277.

11 См.: Хомяков А. С. Письмо в Петербург // Он же. О старом и новом. - М., 1988. - С. 79. Он же. Мнение иностранцев о России // Там же. - С.92. Он же. Мнение русских об иностранцах // Там же. - С. 123-124; Он же. По поводу Гумбольдта // Там же. - С.200. Тихомиров Л.А. Монархическая государственность. - СПб., 1992. - С.388.

12 Тихомиров Л.А. Монархическая государственность. - СПб., 1992. - С.248-249, 253.

13 Тихомиров Л.А. Монархическая государственность. - СПб., 1992. - С.97, 261.

14 См.: Астафьев П. Национальное самосознание и общечеловеческие задачи // Русское обозрение. - 1890. - Март. - С.267-297. Соловьев Вл. Самосознание или самодовольство? // Русское обозрение. - 1890. - Июнь. - С.671-685. Национальный вопрос и философия // Русское обозрение. - 1890. - Июнь. - С.842-848. Астафьев П. К спору с Вл.Соловьевым // Русский вестник. - 1890. - Октябрь. - С.220-239.

15 Николаев Ю. <Говоруха-Отрок Ю.Н.> Есть ли противоположность между нравственностью и правом? - Московские ведомости. - 1895. - №309.

16 Убийство ведьмы // Русский вестник. - 1896. - Январь. - С.317-318. Современная летопись // Русский вестник. - 1904. - Октябрь. - С.834-835.

18 См., напр.: Гофштеттер Ип. Закон и правосознание народа // Экономист России. - 1909. - №9.

18 См.: Ильин И.А. О сущности правосознания. - М., 1992. - С.128, 146. Он же. О русском национализме // Собр. соч., - М.,1993. - Т.2. - Ч.1. - С.365. Он же. О русской идее // Там же. - С.421, 426; Он же. Ставка на количество // Там же. - С.462. Он же. Кризис демократии обостряется // Собр. соч. - М.,1993. - Т.2. - Ч.2. - С.201.

19 Ильин И.А. О сущности правосознания. - М., 1992. - С.42, 43, 173. Он же. О сильной власти // Собр. соч., - М., 1993. - Т.2. - Ч.1. - С.407.

20 Ср.: 'Качества юриста совсем не нужны деревне. Мужику, да и помещику, легче и приятнее иметь дело с честным, здравомыслящим и знакомым с деревней человеком. Юрист же отнесется к жизни свысока, формалистом и педантом...' (Мещерский В.П. Дневник // Гражданин. - 1894. - № 344. - С.3.

21 Ильин И.А. О политическом успехе (забытые аксиомы) // Собр. соч. - М., 1993. - Т.2. - Ч.2. - С.161.

22 Ильин И.А. О сущности правосознания. - М., 1992. - С. 232-233.

23 Ильин И.А. О православии и католичестве // Собр. соч. - М.,1993. - Т.2. - Ч.1. - С.388, 391, 394

24 См.: Ильин И.А. О монархии и республике // Собр. соч. - М., 1993. - Т.4. - С.426. Он же. О сущности правосознания. - М., 1992. - С.22, 89. Он же. О русской идее // Собр. соч., - М.,1993. - Т.2. - Ч.1. - С.422.

Сознание того, что при анализе правовых явлений, помимо чисто рациональных аспектов, следует учитывать и иррациональные моменты, начинает на рубеже веков утверждаться и в среде далеких от ПИРК теоретиков права. См., напр.: Кистяковский Б.А. Рациональное и иррациональное в праве // Философский сборник, посвященный Л.М.Лопатину. - М., 1911.

25 См. напр.: Наумов Д. 'Правда' и 'милость' как юридические принципы по воззрению и практике Московского митрополита Филарета // Чтения в обществе любителей духовного просвещения. -1893. - Кн.2.

26 См.: Тихомиров Л. А. Монархическая государственность. - СПб., 1992. - С. 420-421. Ильин И.А. О сущности правосознания. - М., 1992. - С. 66, 212.

27 См.: Записная книжка // Гражданин. - 1885. - №25. - С.1-4. Записная книжка // Гражданин. - 1886. - №17. - С.1-4.

28 См.: Spectator. Законность и сердечность // Русское обозрение - 1895. - Апрель. - С.900-916. <А.Ш.> Нечто о сердечности // Гражданин. - 1895. - №93. - С.2. <К.П.> Письма старого правоведа новому // Гражданин. - 1896. - №67. - С.7-8. Там же - 1896. - №68. - С.9-10. <Маркиз Аксантегю.> Любовь и право // Гражданин. - 1897. - №34. - С.5-6. <Аладин> Форма заедает... // Гражданин. - 1902. - №49. - С.7-8. <Икс> Речи консерватора // Гражданин. - 1901. - №28. - С.1-2. <Икс> Речи консерватора // Гражданин. - 1903. - №16. - С.2. <Икс> Речи консерватора // Гражданин - 1905. - №47. - С.3.

29 См.: Наша печать // Гражданин. - 1895. - №345. - С.2; Бодиско Дм. Суд по совести и суд по закону // Гражданин. - 1897. - №11. - С.6-8; Там же. - №13. - С.7-9; <Икс> Речи консерватора. О суде по совести // Гражданин. - 1898. - №23. - С.7-8. <М> Проект Гражданского Уложения // Русский вестник - 1899. - Октябрь. - С.755-765.

30 Нерсесянц В.С.Философия права. - М., 1998. - С.45.

31 Тихомиров Л.А. Монархическая государственность. - СПб., 1992. - С.46.

32 Любимов Н.А. М.Н.Катков и его историческая заслуга. - М., 1889. - С.45.

33 Ильин И.А. О сущности правосознания. - М., 1992. - С.33.

34 См.: Тихомиров Л.А. Монархическая государственность. - СПб., 1992. - С.504-506, 605, 614.

35 Тихомиров Л.А. Монархическая государственность. - СПб., 1992. - С. 249.

Вот некоторые из приводимых пословиц: 'Всуе законы писать, если их не исполнять'; 'Не всякий кнут по закону гнут'; 'Нужда свои законы пишет'; 'Строгий закон виноватых творит'; 'Сила закон ломит'; 'Кто законы пишет, тот их и ломает'; 'Что мне законы, когда судьи знакомы'.

36 Конгресс криминалистов // Русский вестник. - 1902. - Октябрь. - С.741-747.

37 См., напр.: Амвросий, архиепископ Харьковский. Слово о честности // Гражданин. - 1895. - №31. - С.1. Мещерский В.П. Честность // Гражданин. - 1896. - №89. - С.3-4.

38 См., напр.: Солынский Святослав. Люди, где же люди? // Гражданин. - 1873. - №40. - С.1077-1080. Комментарий: Рубрика 'Неизбежные размышления'; Где люди? // Гражданин. - 1888. - №202. - С.1. Мещерский В.П. Люди // Гражданин. - 1897. - №25. - С.3-4. Комментарий: От них зависит успех любой законодательной меры. <Игрек> Где люди? // Гражданин. - 1907. - №96. - С.1-2.

39 Катков М.Н. О дворянстве. - М., 1905. - С.26.

40 Победоносцев К.П. Московский сборник. - М., 1896. - С.94. Он же. Письма Александру III. - М., 1925. - Т.1. - С.18, 52.

Государственный секретарь А.А.Половцев, соотносит излюбленный тезис Победоносцева, к которому тот не уставал возвращаться - 'учреждения не имеют значения, а все дело в людях' - с регулярно выражаемым К.П. Победоносцевым сожалением о дефиците административных кадров ('Вся беда в том, что людей нету. В других государствах, если министр не хочет принять к исполнению измененного против его воли проекта закона, то легко найти человека, который соглашается принять управление в этих условиях. А у нас, где же эти люди?'); и с доказательством Победоносцевым того, что 'все наши новые законы ни к чему не приведут' ввиду 'уничтожения помещиков и за отсутствием вследствие этого сколько-нибудь образованных и имущих людей в провинции' // См.: Половцев А.А. Дневник. - М., 1967. - Т.1. - С.59, 122, 443.

41 Мещерский В.П. Дневник // Гражданин. - 1883. - №41. - С.2. Он же. Дневник // Там же. - 1892. - №354. - С.3.

К слову сказать, наиболее дальновидные из политических противников консерваторов придерживались сходного мнения. Н.А. Милютин, товарищ министра внутренних дел и наиболее выдающийся по своим способностям представитель группировки либеральной бюрократии, полагал, что 'исполнение может исказить и обратить в мёртвую букву лучшие намерения законодателя' (Цит. по: Семёнов Н.П. Освобождение крестьян в царствование императора Александра II. - СПб., 1891. - Т.3. - Ч.3. - С.346.)

42 Суворин А.С. Дневник. - М., 1923. - С.367.

От себя добавим, что история российской (советской) государственности, в том числе самая что ни на есть недавняя, подтверждает: есть исторические процессы, которые, ввиду долгосрочности их воздействия на сознание нации (татаро-монгольское иго, крепостное право и т.д.), отложились чуть ли не на 'генетическом' уровне, и, действительно, не могут быть в одночасье 'расчищены' при помощи наисовершеннейшего законодательства.

43 См: Катков М.Н. О дворянстве. - М., 1905. - С.35. Победоносцев К.П. Московский сборник. - М., 1896. - С.105.

Ср.: 'Французская революция создала новые права: права свободы, равенства и братства в отрицание тех же прав, созданных христианством <...> Право разрушать то, что большинству толпы не нравится, право насилием добывать то, чего не дают закон и порядок'. (Мещерский В.П. Дневник // Гражданин. - 1893. - № 266. - С.3.) С этими словами едва ли не текстуально совпадает отзыв И.А.Ильина о событиях февраля-октября 1917 г.: 'В 1917 году левые партии и Временное правительство понесли народу право на беспорядок, право на самовластие, право на захват чужого имущества, т.е. - бесправие, разрушительные, мнимые права'. (Ильин И.А. Собр. соч. - М.,1993. - Т.2. - Ч.2. - Почему сокрушился в России монархический строй? - С.96.)

44 Хомяков А.С. Письмо в чужие края о раскрепощении помещичьих крестьян // Он же. О старом и новом. - М., 1988. - С.303.

45 О подходах консервативных мыслителей России к международно-правовой проблематике см. также: Грабарь В.Э. Литературно-общественные группировки: эпигоны славянофилов и консерваторы (К.Н.Леонтьев, Н.Я.Данилевский, С.С.Татищев) // Он же. Материалы к истории литературы международного права в России. - М., 1958. - С.366-369.

46 См.: Внутреннее обозрение // Русский вестник - 1894. - Июль. - С.315.

47 См.: Spectator. Вооружение или разоружение? // Русское обозрение - 1891. - Июнь. - С.843-857. Наша печать // Гражданин. - 1895. - №102. - С.2.

48 См.: Государственные преступления и выдача преступников // Русское обозрение. - 1890. - Июнь. - С.848-853. Новые законоположения // Русское обозрение. - 1892. - Сентябрь. - С.397-398.

49 Данилевский Н.Я. Россия и Европа. - М., 1990. - С.269-271.

50 Данилевский Н.Я. Россия и Европа. - М., 1990. - С.268, 272.

51 Мещерский В.П. Дневник // Гражданин. - 1885. - № 68. - С.3.

52 Тихомиров Л.А. Монархическая государственность. - СПб., 1992. - С.308.

53 См., напр.: <В.П-н> Штатские мысли о военном деле // Гражданин - 1904. - №57. - С.2-4. <Не-дипломат> Дипломаты и неославянофилы // Гражданин. - 1909. - №31-32. - С.6-7.

54 Щеглов Д. Несколько слов о русско-болгарских отношениях по поводу писаний г.Татищева // Русское обозрение. - 1892. - Октябрь. - С.615.

55 См.: Виноградов А.Т. Миролюбие России // Русский вестник. - 1901. - Декабрь. - С.531-542.

Напротив, либеральные правоведы даже в канун I мировой войны, когда, казалось бы, подтверждались самые худшие предположения консерваторов насчет истинного веса международно-правовых договоров, оставались верны убеждению, что, невзирая на превратности внешнеполитической ситуации, возможности права в деле регулирования межгосударственных отношений и поддержания международной безопасности - действительно велики. См., напр.: Покровский И.А. Сила или право // Юридический вестник. - 1914. - №7/8.

56 См., напр.: Менгер А. Социальные задачи юриспруденции // Записки Харьковского университета. - 1896. - Кн. 3. - Часть неофициальная.

57 См.: Данилевский Н.Я. Россия и Европа. - М., 1990. - С.238. Валуев П.А. Дневник. - М., 1965. - Т.1. - С.266.

58 Представительство рабочих // Русский вестник. - 1903. - Май. - С. 762-769.

59 См.: Московские ведомости. - 1887. - № 65. - С.1.

И это несмотря на то, что в 1876 году при рассмотрении в Комитете министров вопроса о найме рабочих 'решили ограничиться самонужнейшим отрывочным законодательством' // Валуев П.А. Дневник. - М., 1963. - Т.2. - С.340.

60 Половцев А.А. Дневник. - М., 1967. - Т.1. - С.414.

Сохранилось свидетельство о крайне отрицательном отношении к государственному регулированию продолжительности рабочего дня, 'стесняющих свободу рабочих', Л.Н. Толстого. (См.: Суворин А.С. Дневник. - М., 1923. - С.147). Парадигма правопонимания, несущая в себе различные оттенки правового нигилизма, сблизила, как видим, людей, придерживающихся противоположных общественно-политических взглядов. См. также: Смолярчук В.И. Л.Н.Толстой о праве и юридической науке // Cоветское государство и право. - 1978. - №9.

61 См.: Твардовская В.А. Идеология пореформенного самодержавия. - М., 1978. - С.93-95.

62 Твардовская В.А. Идеология пореформенного самодержавия. - М., 1978. - С. 100.

63 См.: Данилевский Н.Я. Россия и Европа. - М., 1990. - С.209-210. Филарет (Дроздов), митрополит Московский. Собрание мнений и резолюций. - СПб., 1888. - Т.5. - С.754.

64 Данилевский Н.Я. Россия и Европа. - М., 1990. - С.209-210.

65 См.: Берлинские письма. Кн. Бисмарк и гражданский брак // Гражданин. - 1886. - №40. - С.2-4. <Г> Закон и семья // Русский вестник - 1900. - Январь. - С.333-338 <БКВК> И не введи нас во искушение // Гражданин. - 1902. - №38. - С.7-8. Статьи о разводе в 'Le Revue et Revue des Revue' // Русский вестник. - 1903. - Апрель. - С.704-706.

66 См.: <А.Г.> Развод и разъезд // Русский вестник. - 1900. - Февраль. - С.749-756. Духовный или светский суд должен ведать бракоразводные дела? // Русский вестник. - 1901. - Сентябрь. - С.319-321. Руднев М. Церковное судопроизводство по делам о расторжении брака по причине супружеской неверности // Христианское чтение. - 1901. - Т.IX-XI; Русский вестник. - 1902. - Январь. - С.264-271.

67 Тихомиров Л.А. Монархическая государственность. - СПб., 1992. - С.484.

68 См., напр: Петербургский 'горох' // Гражданин. - 1898. - №33. - С.6-8. <Русский человек> Века прошли, а разума не прибавилось // Гражданин. - 1905. - №78. - С.2-5.

69 См., напр.: Vox <Говоруха-Отрок Ю.Н.> О социальной анархии и правовом порядке. - Московские ведомости. - 1892. - №136. 'Откровенные' статьи 'Права' // Русский вестник. - 1901. - Ноябрь. - С.382-386. <Икс> Речи консерватора // Гражданин. - 1902. - №78. - С.2.

70 Филарет (Дроздов), митрополит Московский. Сочинения и речи. - М., 1861. - Т.3. - С.221.

71 Цит. по: 'Русская старина'. - 1912. - № 2. - С.353-354.

72 Победоносцев К.П. Письма Александру III. - М., 1925. - Т.2. - С.199.

73 См.: Любимов Н.А. М.Н.Катков и его историческая заслуга. - М., 1889. - С.202. Победоносцев К.П. Письма Александру III. - М., 1925. - Т.2. - С.11.

74 На уровне государственной деятельности это проявлялось в тщательном внимании к аспектам 'символического' порядка, вплоть до места подписания того или иного акта. Так, государственный секретарь А.А.Половцев заносит в свой дневник (1892 г.): 'Изготовил меморию о городовом положении... не решаюсь отправить её императору, находя неприличным, чтобы утверждение такого важного общегосударственного закона произошло в какой-то Дании, а не на русской земле'. (Половцев А.А. Дневник. - М., 1967. - Т.2. - С.403.)

75 См.: Данилевский Н.Я. Россия и Европа. - М., 1990. - С.221, 486.

76 Либеральное крыло русской политической мысли, наоборот, полагало искусственным противопоставление 'сильная власть"анархия', ибо альтернативой первому всегда является власть более умеренная.

77 По признанию директора департамента полиции, А.Н.Лопухина, ввиду отсутствия элементарных понятий о праве политическое мировоззрение большинства администраторов сводится к представлению о том, что 'есть народ и есть власть <...> последняя находится в непрестанной опасности со стороны первого, ввиду чего государственная власть подлежит от этой опасности охране и для осуществления таковой все средства дозволены <...> Охрана государственной власти обращается в борьбу со всем обществом'. (См.: 'Николай II - последний самодержец'. - Берлин, 1913. - С.66).

78 Mestre J., de. Essai sur le principe generateur des constitutions politicues et des autres insitutions politiquеs. - Paris. 1886. - P. 34.

79 Мещерский В.П. Дневник // Гражданин. - 1888. - № 205. - С. 3.

80 Филарет (Дроздов), митрополит Московский. Государственное учение. - М., 1904. - С.27;.Валуев П.А. Дневник.- М., 1965. - Т.1. - С.353.

81 Московские ведомости. - 1885. - № 184. - С.1.

82 Победоносцев К.П. Московский сборник. - М., 1896. - С.90-91, 279. Он же. Письма Александру III. М., 1925. Т.1. С.194.

83 Половцев А.А. Дневник. - М., 1967. - Т.2. - С.142 (запись от 28 февраля 1889 г.). Byrnes R.F. Pobedonostsev: his life and thought. London. 1968. P.313. Валуев П.А. Дневник. - М., 1965. - Т.1. - С.353.

Известен и другой случай, когда К.П.Победоносцев поставил соблюдение должной правовой процедуры выше соображений государственной пользы. 'И.Н.Дурново <министр внутренних дел - А.К.> уговаривает Победоносцева содействовать тому, чтобы законопроект <о земских начальниках - А.К.> рассматривался в Государственном Совете полегче на том основании, что ввести закон полагают в виде опыта. На это Победоносцев возражает, что больше сорока лет возится с законами, но никогда не слыхал о том, чтобы законы делились на легкие и тяжелые и что мы будем сидеть в Совете до окончательного рассмотрения закона, но что запретить кому бы то ни было говорить - невозможно' // Половцев А.А. Дневник. - М., 1967. - Т.2. - С.193.

84 Победоносцев К.П. Московский сборник. - М., 1896. - С.90; Мещерский В.П. Дневник // Гражданин. - 1893. - № 83. - С.3.

85 Мещерский В.П. Дневник // Гражданин. - 1892. - № 282. - С.3;

Ср.: 'Чем больше в народе наивной доверчивости, преувеличенных надежд, чем меньше у него образования и характера, тем неустойчивее его правосознание'. (Ильин И.А. Политическое наследие революции // Собр. соч. - М.,1993. - Т.2. - Ч.2. - С.246.

86 Мещерский В.П. Дневник.// Гражданин. - 1893. - № 53. - С.3.

87 Бёрк Э. Размышления о революции во Франции - М., 1993. - С.58, 61.

88 См.: <***> Съезд юристов в Москве // Гражданин. - 1873. - №44. - С.1173-1175; <Москвич> Московская летопись // Гражданин. - 1875. - №23. - С.526-528; Юрьев К. О юридических съездах // Русский вестник - 1900. - Март. - С.315-320. Леруа М. Образование судейского сословия // Гражданин - 1905. - №66. - С.7-8; №67. - С.10-12..

89 См.: Мещерский В.П. Дневник // Гражданин. - 1882. - №9. - С.3; Он же. Дневник // Там же. - 1882. - № 89. - С.3. Он же. Дневник // Там же. - 1883. - № 2. - С.3.

90См.: Мещерский В.П. Правительствующий Сенат // Гражданин. - 1897. - №8. - С.3-4. Мещерский В.П. О самодержавии // Гражданин. - 1897. - №35. - С.1-3. <Икс> Речи консерватора // Гражданин. - 1900. - №37. - С.2. <Икс.> Речи консерватора // Гражданин. - 1904. - №17. - С.2-3.

91 См.: <Nemo> Как в суде без суда наказали судью // Гражданин. - 1888. - №169. - С.4 // Гражданин. - 1907. - №9. - С.12.

92 См.: Суд и правительство // Гражданин. - 1888. - №212. - С.1. По текущим вопросам // Гражданин. - 1889. - №49. - С.1. <Андрей С-й.> Судья и администратор // Гражданин. - 1895. - №17. - С.2. <Икс> Речи консерватора // Гражданин. - 1903. - №10 - С.2. <Икс> Речи консерватора // Гражданин. - 1905. - №52. - С.2.

93 См., напр: Полянский Н. Палладиум произвола // Юрист. - 1904. - С.1907-1909; Зельницкий А. Превышение власти // Юрист. - 1905. - №25.

94 Головин К.Ф. Воспоминания. - СПб., 1907. - Т.1. - С. 236, 351.

95 См.: Валуев П.А. Дневник. - М.,1965. - Т.2. - С.345; Головин К.Ф. Воспоминания. - СПб., 1907. - Т.1. - С.160; Мещерский В.П. Дневник // Гражданин. - 1882. - № 78. - С.2.

96 См.: Из под стеклянного колпака // Гражданин. - 1885. - №2. - С.1-2. <Раффо> Заметки прозаика // Гражданин. - 1889. - №277. - С.1.

97 См.: Мысли о военном суде // Гражданин. - 1886. - №14. - С.10-11. Берлинские письма // Гражданин. - 1886. - №59. - С.1-2. Наша печать // Гражданин. - 1895. - №242. - С.2. <Летописец> Переоценка ценностей // Гражданин. - 1907. - №27 - С.4-5.

98 См.: Законность или самодержавие? // Гражданин. - 1896. - №1. - С.1. Два мира // Гражданин. - 1896. - №2. - С.3-4. Вящщая закона // Гражданин. - 1896. - №3. - С.2-3. <Икс> Речи консерватора. О законности. // Гражданин. - 1898. - №19. - С.2-3. <Икс> О нашей дисциплине и политическом такте // Гражданин. - 1902. - №25. - С.3-4. <Икс> Речи консерватора // Гражданин. - 1902. - №27. - С.4-5. <С> Личность и государство // Гражданин. - 1903. - №48. - С.3. <Икс> Речи консерватора // Гражданин. - 1903. - №79. - С.1-2; №81. - С.2-3.

В 'Гражданине', как правило, передовые статьи (после которых имя автора не указывалось) принадлежали перу В.П.Мещерского. Помимо этого он публиковался под псевдонимом 'Икс' в рубрике 'Речи консерватора'.

99 Мещерский В.П. Дневник // Гражданин. - 1885. - № 72. - С.3. Там же. - 1891. - № 6. - С.3.; №158. - С. 3. Там же. - 1892. - № 79. - С.3.

Правда, нельзя сказать, чтобы позиции В.П.Мещерского безоговорочно разделялись всеми представителями ПИРК. Иногда между ними завязывались целые дискуссии относительно позволительных - с точки зрения правомерности - приемов государственного управления. Так, воронежский губернатор обратился к земским начальникам с речью, где, указав, что 'самостоятельность действий не означает присвоения себе права нарушать законы', напрямую связал распространение подобных идей с пропагандой их в 'Гражданине'. Консервативное 'Новое Время', опубликовавшее эту речь, от себя добавило: 'Орган кн. Мещерского пытается доказать, будто земской начальник имеет главную привилегию - ломать и не исполнять законы'. (См.: Мещерский В.П. Дневник // Гражданин. - 1891. - №185. - С.3.)

100 См.: Мещерский В.П. Дневник.// Гражданин. - 1884. - № 16. - С.2. Он же. Дневник // Там же. - 1891. - № 32. - С.3.

101 Победоносцев К.П. Письма Александру III. - М., 1925. - Т.1. - С.119. Суворин А.С. Дневник. - М., 1923. - С. 269

102 Мещерский В.П. Дневник // Гражданин. - 1882. - № 90. - С.3. Там же - 1891. - №52. - С.3. Там же. - 1894. - № 294. - С.3.

103 Мещерский В.П. Дневник // Гражданин. - 1891. - №108. - С.3.

То, что закон как таковой в глазах В.П.Мещерского был полностью подчинен ценностям политического характера убедительно подтверждает случай, когда Мещерский высказался за должное исполнение закона. Занимая пост стряпчего (следователя) при одной из столичных полицейских частей, он получил задание приехать на дом к одному купцу-миллионеру для допроса, причем его непосредственный начальник обосновал поручение ссылкой на статью закона, разрешавшую 'допрос знатных свидетелей на дому'. Мещерский - сторонник нерушимого первенства дворянского сословия - отказался выполнить предложенное. Причем не столько ввиду 'явной насмешки над законом в виде отступления от него', сколько ввиду того, что 'достоинство власти унижается в угоду денежному могуществу через признание купца знатным лицом'. (Мещерский В.П. Мои воспоминания. - СПб., 1898. - Т.1. - С.115-116.)

104 Мещерский В.П. Дневник // Гражданин. - 1891. - № 108. - С.3.

Впрочем, будем справедливы: ощущение второстепенности права относительно запросов того или иного социального объекта - не столь артикулированное, как у консерваторов, но не менее прочное - было присуще и части русских либералов. Разница заключалась лишь в том, что коллективом, от имени которого говорили либералы, было 'общество' или его 'передовые круги', а не 'государство', как у консерваторов (примечательно, что и те, и другие выступали от имени 'народа'). Когда, желая обособить себя и от охранителей, и от радикалов, либералы извещали, что им одинаково отвратительны все виды внеюридической расправы - 'самосуд черни' (нападения лавочников-охотнорядцев на студентов) и 'самосуд револьвера' (революционный террор) - М.Н. Катков напоминал, с каким восторгом либеральная печать встретила оправдательный приговор Вере Засулич.

105 См.: Внутреннее обозрение // Русский вестник. - 1892. - Март. - С.408-409; Перемены в управлении министерством внутренних дел // Русский вестник. - 1896. - Январь. - С.308-310, 318-319; Власть и определенность // Русский вестник. - 1896. - Август. - С.326-332.

Впрочем, в одном из ближайших своих номеров 'Русский вестник' давал совет либеральной прессе не слишком обольщаться юридической грамотностью нового руководства и рассчитывать, что МВД начнет 'проводить 'законность' в либеральном понимании'. (См.: Телячьи восторги // Русский вестник. - 1896. - Февраль. - С.317-319)

106 См.: Современная летопись // Русское обозрение - 1890. - Апрель.- С.878-881. Современная летопись // Русское обозрение - 1890. - Август. - С.855-857. К вопросу о направлении в печати: 'Гражданин' и 'Вестник Европы' // Русское обозрение - 1891. - Апрель. - С.886-893.

107 Столкновение высшей администрации с городским управлением // Русский вестник - 1888 - Август. - С.311-314. Несколько слов нашим возражателям // Русский вестник. - 1888. - Октябрь. - С.339-341; Николаев Ю. <Говоруха-Отрок Ю.Н.> Полемические заметки по поводу 'Юридического вестника'. - Московские ведомости. - 1890. - №11. 'Вестник Европы' о законности // Русское обозрение. - 1891. - Июль. - С. 410-416.

108 См.: Законность и законники // Русский вестник. - 1896. - Февраль. - С.309-314. Законность вообще и слово 'законность' на нашем политическом жаргоне // Русское обозрение - 1896. - Февраль. - С.1070-1079.

109 Наша печать // Гражданин. - 1895. - №295. - С.3; Необходимое преобразование // Русский вестник. - 1899. - Апрель. - С.777-781.

110 См.: Упразднение просвещения // Русский вестник. - 1901. - Сентябрь. - С.274-275.

Либеральная правовая идеология совершенно по иному видела предназначение преподавания правовых дисциплин в средней школе. Ср., напр.: Синицкий Е. Преподавание законоведения и развитие правосознания // Вестник воспитания. - 1909. - Т.X. Михайлов П. Правовоспитание и гражданственность // Право. - 1909. - №50, 52.

111 См.: Наша печать // Гражданин. - 1895. - №322. - С.2. <Рец.: Л.Ф.Снегирев 'Руководство к познанию законов' (в 4-х кн.). - М., 1894.> // Русское обозрение. - 1894. - Декабрь. - С.1132-1134. <М.Н-в> Библиография <Рец.: 'Полный свод законов Российской империи' (издание ннеофициальное, под ред. Г.Г. Савича в 16 ТТ.)> // Русский вестник. - 1904. - Июнь. - С.756-757.

Думается, что теми же посылками факт следует объяснять мысль 'Гражданина' о необходимости введения преподавания законоведения в гимназиях. Очевидно, объем и содержание курса, равно как и возраст учащихся, позволили предположить, что законоведение даст понятие об обязанностях, но не успеет сформировать юридическое мировоззрение как таковое, обладатель которого четко сознает, не только то, что нет обязанностей без прав, но и то, что есть обязанности хотя и законные, но не правые. (Наша печать // Гражданин. - 1895. - №166. - С.2.)

112 См.: <Рец.: Популярно-юридическая библиотека Ф.Павленкова. Спб., 1896/98 ТТ.1-5> // Русский вестник. - 1898. - Ноябрь. - С.297-301. <Рец: Н.М.Дружинин Общедоступное руководство к изучению законов Спб., 1899. Дружинин Н.М. Русское государственное, гражданское, уголовное право в общедоступном изложении. - Спб., 1899. // Русский вестник. - 1899. - Июль. - С.258-261; Курс законоведения для народа. <Рец.: Н.М.Дружинин 'Учительская библиотека. Рассказ о том, как устроили свои общинные дела крестьяне трех грамотных деревень'. - М., 1900.> // Русский вестник. - 1901. - Февраль. - С.556-559.

Темой немалого количества фельетонов, помещавшихся в консервативной прессе, были комические последствия скороспелой юридической 'образованности' простонародья. Так, например, в сатирическом стихотворении, принадлежавшем перу редактора 'Русского вестника' В.Л.Величко высмеивалась беседа между двумя лакеями, злоупотребляющими при этом юридической терминологией и неимоверно ее коверкающими. (Величко В.Л. Юристы // Русский вестник - 1903. - Июнь. - С.551.) Между тем, если либеральная печать общего характера ('Вестник Европы', 'Русские ведомости' и т.д.) ставила своей целью воспитание юридического мировоззрения как такового, то принадлежащая либеральному направлению периодика специально-юридического характера много места уделяла именно процедурно-процессуальным аспектам защиты личных прав. Ср., напр.: <Nemo> Как и чем можно отстоять на суде свое право (опыт популяризации судебного процесса) // Юрист. - 1903. - №№20, 22-24, 27.

113 См., напр.: <К.> Контроль законности // Гражданин. - 1889. - №144. - С.1, №147. - С.1, №152. - С.1. Закон и думское усмотрение // Русский вестник. - 1892. - Март. - С.409-411.

114 Внутреннее обозрение // Русский вестник. - 1890. - Январь. - С.257-258.

115 См.: Профессорское представление о самодержавии // Русский вестник. - 1896. - Март. - С.295-296. Ответ 'Вестнику Европы' // Русский вестник. - 1896. - Апрель. - С.329-330. Предосудительная полемика 'Русской мысли' // Русский вестник. - 1896. - Май. - С.310-312.

116 См.: Тихомиров Л.А. Монархическая государственность. - СПб., 1992. - С.41, 255, 546.

117 См.: Глинка-Янчевский С. Самодержавие и законность // Новое время. - 1905. - №10330. Энгельгардт Н.А. Гарантии законности при самодержавии // Русский вестник. - 1905. - Февраль. - С.828-830. Энгельгардт Н.А. Вечное значение монархического принципа // Русский вестник - 1905. - Март. - С.325-329. Теория 'закономерного самодержавия'. Энгельгардт Н.А. Незыблемость закономерного самодержавия // Русский вестник. - 1905. - Июль. - С.358-361.

118 См.: Внутреннее обозрение // Русский вестник - 1904. - Декабрь. - С.789.

119 Энгельгардт Н.А. Русское самодержавие и начало законности, гласности, самоуправления // Русский вестник. - 1905. - Январь. - С.394-397.

120 Работы Комитета министров по выполнению Указа 12 декабря 1904. // Русский вестник. - 1905. - Февраль. - С.842-846.

121 См., напр.: <Икс> Речи консерватора // Гражданин. - 1906. - №39. - С.1-2. Гражданин. - 1907. - №20. - С.10-11.

122 Ср.: 'Безымянные политические доносы воспрещаются ... они не могут иметь никаких правовых последствий' (Ильин И.А. О правах и обязанностях российских граждан // Собр. соч. - М., 1993. - Т.2. - Ч.1. - С.91.

123 Ильин И.А. О сущности правосознания. - М., 1992. - С.144.

124 Ильин И.А. О сущности правосознания. - М., 1992. - С.158.

125 См.: Ильин И.А. О сильной власти // Собр. соч., - М., 1993. - Т.2. - Ч.1. - С.410.; Он же. Кое-что об Основных Законах Российского государства // Собр. соч., - М., 1993. - Т.2. - Ч.2. - С.83.

126 См.: Ильин И.А. О сущности правосознания. - М., 1992. - С.29, 135, 162-163.

127 См.: Ильин И.А. О тоталитарном режиме // Собр. соч., - М., 1993. - Т.2. - Ч.1. - С.112-113. Он же. Основная задача грядущей России // Собр. соч., - М., 1993. - Т.2. - Ч.1. - С.276. Хомяков А.С. Царь Феодор Иоаннович // Он же. О старом и новом. - М., 1988. - С.393.

128 См.: Ильин И.А. Политика и уголовщина // Собр. соч. - М., 1993. - Т.2. - Ч.1. - С.33-34. Он же. В поисках справедливости // Там же. - С.232. Он же. Основная задача грядущей России // Там же. - С. 271.

129 Ильин И.А. Основная задача грядущей России // Собр. соч. - М.,1993. - Т.2. - Ч.1. - С.276. Он же. Кое-что об Основных Законах будущей России // Собр. соч., - М., 1993. - Т.2. - Ч.2. - С.82-83.

130 См.: Ильин И.А. О сильной власти // Собр. соч. - М., 1993. - Т.2. - Ч.1. - С.415. Он же. О правах и обязанностях российских граждан // Собр. соч., - М., 1993. - Т.2. - Ч.2. - С.90.

131 Хомяков А.С. Письмо к издателю Т.И. Филиппову // Он же. О старом и новом. - М., 1988. - С.285.

132 Туманов В.А. Правовой нигилизм в историко-идеологическом ракурсе // Государство и право. - 1993. - № 8. - С. 58.